Страница:
А сама Туанелис отбросила в сторону простыни и покрывало и теперь спала, сжавшись в маленький тугой комочек; все тело было напряжено, колени касались подбородка, длинная ночная рубашка так сбилась, что почти все маленькое тонкое тельце девочки было обнажено. Вся кожа Туанелис была покрыта потом, словно у маленькой принцессы был сильный приступ лихорадки, и даже простыня под ней промокла от пота.
— Туанелис, дорогая моя…
Еще один стон, который, наверное, в глубине сновидения был воплем. Девочку сотрясла конвульсивная дрожь: она скорчила гримасу, содрогнулась всем телом, пнула воздух одной ногой, затем другой, стиснула кулачки и втянула голову в плечи. Вараиль легонько прикоснулась к дочери. Ее кожа была прохладная, нормальной температуры, так что ни о какой лихорадке речь идти не могла. Но Туанелис отдернулась от ласковой материнской руки, как будто ее ударили. Она снова застонала, и стон на сей раз стремительно перешел в мучительные рыдания. Правильные черты детского лица исказились, образовав отвратительную маску, веки были стиснуты, ноздри дергались, губы напряженно приоткрылись, обнажив зубы.
— Это я, моя милая. Ш-ш-ш-ш. Ш-ш-ш-ш. Все в порядке. Мама с тобой. Ш-ш-ш-ш, Туанелис, не бойся.
Она расправила ночную рубашку девочки, аккуратно прикрыв талию и бедра, повернула дочь на спину и стала нежно гладить ее по лбу, продолжая негромко приговаривать ласковые слова. Постепенно напряжение, владевшее Туанелис, казалось, начало понемногу спадать. Время от времени судорожная дрожь, бывшая, вероятно, реакцией на какие-то ужасающие видения, все еще сотрясала тело девочки, но эти приступы прямо на глазах становились реже, а потом и ужасная маска исчезла, и лицо Туанелис вновь стало обычным лицом спящей девочки.
Вараиль почувствовала, что кто-то стоит у нее за спиной. Престимион? Нет, Фиоринда, сообразила она. Проснулась и пришла сюда из своих комнат, чтобы посмотреть, что случилось.
— Ей приснился кошмар, — не оглядываясь, сказала Вараиль. — Ты не принесешь для нее чашку молока?
Глаза Туанелис широко раскрылись. Она казалась ошеломленной, растерянной, даже более изумленной, чем мог бы быть ребенок, неожиданно разбуженный среди ночи. Она лишь вторую неделю жила в Лабиринте. Ее комнату постарались сделать как можно более похожей на ту, к которой она привыкла в Замке, но перемена в ее жизни была все-таки слишком велика…
— Мамочка…
Голос девочки прозвучал хрипло. А это слово она не употребляла уже года два, если не больше.
— Все в порядке, Туанелис. Все хорошо.
— У них не было лиц — только глаза…
— Они не настоящие. Тебе приснился плохой сон, деточка.
— Их были сотни, сотни… И ни одного лица. Только глаза. Ой, мамочка… мамочка…
Девочка все еще дрожала от страха. Каким бы ни было то видение, которое посягнуло на ее спящий разум, оно все еще сохранялось в нем. Слово за словом, она начала пересказывать Вараиль то, что видела. Вернее, пыталась пересказать, но ее описания были фрагментарными, а речь по большей части бессвязной. Было ясно, что ей приснилось нечто ужасное. Но ей еще не хватало слов и жизненного опыта, чтобы сделать этот кошмар реальным для Вараиль. Белые существа… таинственные бледные твари… орда идущих строем безликих людей… А может быть, это были какие-то черви особой породы?.. Тысячи уставившихся на нее глаз…
Детали, впрочем, мало что значили. Кошмары маленькой девочки не имели никакого существенного значения; самым серьезным в них было то, что она вообще их видела. Главным было то, что сюда, в безопасную глубину Лабиринта, в эти палаты, укрывшиеся в самом основании имперского сектора, смогло просочиться и добраться до сознания дочери понтифекса Маджипура нечто темное и пугающее. Это никуда не годилось.
— Они были такими холодными, — захлебываясь, рассказывала Туанелис— Они ненавидят всех, в ком течет теплая кровь. Мертвецы со зрячими глазами. Сидят верхом на белых скакунах. Холодные… такие холодные, что только дотронься до них, и сразу замерзнешь…
Появилась Фиоринда с большой чашкой молока.
— Я немного подогрела его. Бедная деточка! А может быть, стоит добавить туда капельку бренди?
— Нет, пожалуй, сейчас не стоит. Ну-ка, Туанелис, дай, я укрою тебя, моя маленькая. Выпей молока. Просто потягивай маленькими глоточками, по капельке…
Туанелис прихлебывала молоко. Странная одурь от ужасного кошмара, похоже, начала проходить. Она потянулась к своим игрушкам. Вараиль и Фиоринда собрали животных и устроили на кровати возле девочки. Она выбрала из кучи манкулайна и засунула под простыню, поближе к себе.
— Теотас тоже видел ужасные кошмары весь прошлый месяц, — сказала Фиоринда. — Я не удивилась бы, если бы оказалось, что он видит один из них прямо сейчас. Вараиль, может быть, мне побыть с малышкой?
— Нет, возвращайся в постель. Я позабочусь о ней. Она взяла пустую чашку из руки Туанелис, положив
ладонь на лоб дочери, легонько прижала ее голову к подушке и немного подержала девочку в таком положении, убаюкивая ее нежным поглаживанием. Несколько мгновений Туанелис казалась совершенно спокойной. А затем дрожь пробежала по ее телу, словно кошмар вернулся.
— Глаза, — пробормотала она. — Без лиц.
На этом все закончилось. Спустя несколько минут Туанелис мирно спала, негромко, по-детски посапывая. Вараиль какое-то время постояла над дочерью, чтобы убедиться, что все в порядке Похоже, что так оно и было Она на цыпочках вышла из комнаты малышки, вернулась в собственную спальню, где спокойно похрапывал Престимион, легла рядом с ним и лежала без сна, пока не забрезжил тусклый бессолнечный рассвет Лабиринта
Стоя перед лордом Гавиралом в большом зале его дворца, Мандралиска праздно перебрасывал шлем Барджазида из руки в руку — это движение за последние недели вошло у него в привычку.
— Хочу доложить вам о достигнутых результатах, мой лорд Гавирал, — сказал он. — Секретное оружие, о котором я говорил вам, вот этот маленький шлем… Так вот, я далеко продвинулся в умении им пользоваться.
Гавирал улыбнулся. В его улыбке не было ни капли дружелюбия, быстрое движение тонких губ обнажало неровный фасад почти треугольных зубов, а в маленьких, глубоко сидящих глазах на мгновение вспыхнули холодные искры Он провел рукой по заметно поредевшим, грубым тускло-рыжим волосам.
— Вы хотите сообщить нам что-нибудь определенное?
— Мне удалось проникнуть с его помощью в Замок, мой господин.
— Ах.
— И в Лабиринт
— Ах. Ах!
Удвоенное «ах» с короткой, но все же заметной паузой и резким ударением на втором звуке было любимым восклицанием Дантирии Самбайла Когда Дантирия Самбайл умер, Гавирал был еще довольно молод, но все же ему удалось идеально скопировать интонацию прокуратора. Слышать, как это двойное «ах» срывается с губ Гавирала, было странно и ни в коем случае не забавно, словно присутствуешь на обряде вызывания духов Лорду Гавиралу в значительной степени передалось известное всему миру уродство его прославленного дяди, но в очень малой — его мрачное чувство юмора, извращенная проницательность и хитроумность. Необходимость то и дело сталкиваться со столь точной имитацией поведения прокуратора изрядно раздражала Мандралиску Впрочем, он хранил это чувство при себе, как и многие другие мысли и ощущения.
— Теперь я готов, — сказал Мандралиска, — предложить внести серьезные изменения в нашу стратегию.
— И это будет значить?..
— Почти демонстративный переход на открытые позиции, мой господин Я предлагаю покинуть это поселение в пустыне и перенести наши действия в Ни-мойю.
— Вы, решительно, ставите меня в тупик, граф Ведь именно от этого шага вы предостерегали нас с самого начала нашей кампании. Вы сами говорили, что из этого чиновникам понтифексата, которых в Ни-мойе больше чем достаточно, сразу станет ясно, что на Зимроэле началось восстание против власти центрального правительства Не далее чем месяц назад вы предупредили нас, что высовываться преждевременно чрезвычайно опасно. Почему же теперь вы предлагаете действовать прямо противоположно вашему собственному предыдущему совету?
— Потому что теперь я меньше опасаюсь центрального правительства, чем в прошлом году или даже в прошлом месяце.
— Ах. Ах!
— Я все так же продолжаю придерживаться мнения, что мы должны тщательно скрывать наши стремления Вы не услышите от меня ничего подобного — скажем, рекомендации объявить войну правительству Престимиона и Деккерета, по крайней мере, в ближайшее время. Но я вижу теперь, что мы можем позволить себе пойти на больший риск, так как оружие, имеющееся в нашем распоряжении, — он поднял шлем, — куда более мощное, чем я думал. Если Престимион и компания попытаются навредить нам, мы сможем сопротивляться.
— Ах!
Мандралиска подождал повторного возгласа, окинув Гавирала яростным взглядом. Но его не последовало. Тогда он, спустя несколько секунд, продолжил-
— Значит, мы переселяемся в Ни-мойю Вы снова займете дворец прокуратора, хотя не будете ни в коем случае пользоваться этим титулом Ваши братья также поселятся в почти столь же замечательных апартаментах. Впрочем, пока что вы будете жить там только как частные граждане, заявляя об открытой власти только над родовыми поместьями вашего семейства Это вам понятно, мой господин Гавирал?
— Значит ли это, что мы больше не будем являться правителями? — спросил Гавирал. По выражению его лица было ясно, насколько неприятной является для него такая перспектива.
— В своих имениях вы так же будете правителями Зимроэля. В отношения с жителями Ни-мойи вы будете вступать как пять принцев дома Самбайлидов, и только — во всяком случае, в настоящее время. А позднее, мой господин, я намерен подобрать вам титул, который будет звучать еще изысканнее, чем «правитель», однако вам придется некоторое время подождать
Уродливое лицо Гавирала залила краска волнения Он нетерпеливо наклонился вперед
— И какой же будет этот изысканный титул? — спросил он, хотя уже знал ответ на свой вопрос.
— Понтифекс, — ни секунды не медля, ответил Мандралиска.
12
— Туанелис, дорогая моя…
Еще один стон, который, наверное, в глубине сновидения был воплем. Девочку сотрясла конвульсивная дрожь: она скорчила гримасу, содрогнулась всем телом, пнула воздух одной ногой, затем другой, стиснула кулачки и втянула голову в плечи. Вараиль легонько прикоснулась к дочери. Ее кожа была прохладная, нормальной температуры, так что ни о какой лихорадке речь идти не могла. Но Туанелис отдернулась от ласковой материнской руки, как будто ее ударили. Она снова застонала, и стон на сей раз стремительно перешел в мучительные рыдания. Правильные черты детского лица исказились, образовав отвратительную маску, веки были стиснуты, ноздри дергались, губы напряженно приоткрылись, обнажив зубы.
— Это я, моя милая. Ш-ш-ш-ш. Ш-ш-ш-ш. Все в порядке. Мама с тобой. Ш-ш-ш-ш, Туанелис, не бойся.
Она расправила ночную рубашку девочки, аккуратно прикрыв талию и бедра, повернула дочь на спину и стала нежно гладить ее по лбу, продолжая негромко приговаривать ласковые слова. Постепенно напряжение, владевшее Туанелис, казалось, начало понемногу спадать. Время от времени судорожная дрожь, бывшая, вероятно, реакцией на какие-то ужасающие видения, все еще сотрясала тело девочки, но эти приступы прямо на глазах становились реже, а потом и ужасная маска исчезла, и лицо Туанелис вновь стало обычным лицом спящей девочки.
Вараиль почувствовала, что кто-то стоит у нее за спиной. Престимион? Нет, Фиоринда, сообразила она. Проснулась и пришла сюда из своих комнат, чтобы посмотреть, что случилось.
— Ей приснился кошмар, — не оглядываясь, сказала Вараиль. — Ты не принесешь для нее чашку молока?
Глаза Туанелис широко раскрылись. Она казалась ошеломленной, растерянной, даже более изумленной, чем мог бы быть ребенок, неожиданно разбуженный среди ночи. Она лишь вторую неделю жила в Лабиринте. Ее комнату постарались сделать как можно более похожей на ту, к которой она привыкла в Замке, но перемена в ее жизни была все-таки слишком велика…
— Мамочка…
Голос девочки прозвучал хрипло. А это слово она не употребляла уже года два, если не больше.
— Все в порядке, Туанелис. Все хорошо.
— У них не было лиц — только глаза…
— Они не настоящие. Тебе приснился плохой сон, деточка.
— Их были сотни, сотни… И ни одного лица. Только глаза. Ой, мамочка… мамочка…
Девочка все еще дрожала от страха. Каким бы ни было то видение, которое посягнуло на ее спящий разум, оно все еще сохранялось в нем. Слово за словом, она начала пересказывать Вараиль то, что видела. Вернее, пыталась пересказать, но ее описания были фрагментарными, а речь по большей части бессвязной. Было ясно, что ей приснилось нечто ужасное. Но ей еще не хватало слов и жизненного опыта, чтобы сделать этот кошмар реальным для Вараиль. Белые существа… таинственные бледные твари… орда идущих строем безликих людей… А может быть, это были какие-то черви особой породы?.. Тысячи уставившихся на нее глаз…
Детали, впрочем, мало что значили. Кошмары маленькой девочки не имели никакого существенного значения; самым серьезным в них было то, что она вообще их видела. Главным было то, что сюда, в безопасную глубину Лабиринта, в эти палаты, укрывшиеся в самом основании имперского сектора, смогло просочиться и добраться до сознания дочери понтифекса Маджипура нечто темное и пугающее. Это никуда не годилось.
— Они были такими холодными, — захлебываясь, рассказывала Туанелис— Они ненавидят всех, в ком течет теплая кровь. Мертвецы со зрячими глазами. Сидят верхом на белых скакунах. Холодные… такие холодные, что только дотронься до них, и сразу замерзнешь…
Появилась Фиоринда с большой чашкой молока.
— Я немного подогрела его. Бедная деточка! А может быть, стоит добавить туда капельку бренди?
— Нет, пожалуй, сейчас не стоит. Ну-ка, Туанелис, дай, я укрою тебя, моя маленькая. Выпей молока. Просто потягивай маленькими глоточками, по капельке…
Туанелис прихлебывала молоко. Странная одурь от ужасного кошмара, похоже, начала проходить. Она потянулась к своим игрушкам. Вараиль и Фиоринда собрали животных и устроили на кровати возле девочки. Она выбрала из кучи манкулайна и засунула под простыню, поближе к себе.
— Теотас тоже видел ужасные кошмары весь прошлый месяц, — сказала Фиоринда. — Я не удивилась бы, если бы оказалось, что он видит один из них прямо сейчас. Вараиль, может быть, мне побыть с малышкой?
— Нет, возвращайся в постель. Я позабочусь о ней. Она взяла пустую чашку из руки Туанелис, положив
ладонь на лоб дочери, легонько прижала ее голову к подушке и немного подержала девочку в таком положении, убаюкивая ее нежным поглаживанием. Несколько мгновений Туанелис казалась совершенно спокойной. А затем дрожь пробежала по ее телу, словно кошмар вернулся.
— Глаза, — пробормотала она. — Без лиц.
На этом все закончилось. Спустя несколько минут Туанелис мирно спала, негромко, по-детски посапывая. Вараиль какое-то время постояла над дочерью, чтобы убедиться, что все в порядке Похоже, что так оно и было Она на цыпочках вышла из комнаты малышки, вернулась в собственную спальню, где спокойно похрапывал Престимион, легла рядом с ним и лежала без сна, пока не забрезжил тусклый бессолнечный рассвет Лабиринта
Стоя перед лордом Гавиралом в большом зале его дворца, Мандралиска праздно перебрасывал шлем Барджазида из руки в руку — это движение за последние недели вошло у него в привычку.
— Хочу доложить вам о достигнутых результатах, мой лорд Гавирал, — сказал он. — Секретное оружие, о котором я говорил вам, вот этот маленький шлем… Так вот, я далеко продвинулся в умении им пользоваться.
Гавирал улыбнулся. В его улыбке не было ни капли дружелюбия, быстрое движение тонких губ обнажало неровный фасад почти треугольных зубов, а в маленьких, глубоко сидящих глазах на мгновение вспыхнули холодные искры Он провел рукой по заметно поредевшим, грубым тускло-рыжим волосам.
— Вы хотите сообщить нам что-нибудь определенное?
— Мне удалось проникнуть с его помощью в Замок, мой господин.
— Ах.
— И в Лабиринт
— Ах. Ах!
Удвоенное «ах» с короткой, но все же заметной паузой и резким ударением на втором звуке было любимым восклицанием Дантирии Самбайла Когда Дантирия Самбайл умер, Гавирал был еще довольно молод, но все же ему удалось идеально скопировать интонацию прокуратора. Слышать, как это двойное «ах» срывается с губ Гавирала, было странно и ни в коем случае не забавно, словно присутствуешь на обряде вызывания духов Лорду Гавиралу в значительной степени передалось известное всему миру уродство его прославленного дяди, но в очень малой — его мрачное чувство юмора, извращенная проницательность и хитроумность. Необходимость то и дело сталкиваться со столь точной имитацией поведения прокуратора изрядно раздражала Мандралиску Впрочем, он хранил это чувство при себе, как и многие другие мысли и ощущения.
— Теперь я готов, — сказал Мандралиска, — предложить внести серьезные изменения в нашу стратегию.
— И это будет значить?..
— Почти демонстративный переход на открытые позиции, мой господин Я предлагаю покинуть это поселение в пустыне и перенести наши действия в Ни-мойю.
— Вы, решительно, ставите меня в тупик, граф Ведь именно от этого шага вы предостерегали нас с самого начала нашей кампании. Вы сами говорили, что из этого чиновникам понтифексата, которых в Ни-мойе больше чем достаточно, сразу станет ясно, что на Зимроэле началось восстание против власти центрального правительства Не далее чем месяц назад вы предупредили нас, что высовываться преждевременно чрезвычайно опасно. Почему же теперь вы предлагаете действовать прямо противоположно вашему собственному предыдущему совету?
— Потому что теперь я меньше опасаюсь центрального правительства, чем в прошлом году или даже в прошлом месяце.
— Ах. Ах!
— Я все так же продолжаю придерживаться мнения, что мы должны тщательно скрывать наши стремления Вы не услышите от меня ничего подобного — скажем, рекомендации объявить войну правительству Престимиона и Деккерета, по крайней мере, в ближайшее время. Но я вижу теперь, что мы можем позволить себе пойти на больший риск, так как оружие, имеющееся в нашем распоряжении, — он поднял шлем, — куда более мощное, чем я думал. Если Престимион и компания попытаются навредить нам, мы сможем сопротивляться.
— Ах!
Мандралиска подождал повторного возгласа, окинув Гавирала яростным взглядом. Но его не последовало. Тогда он, спустя несколько секунд, продолжил-
— Значит, мы переселяемся в Ни-мойю Вы снова займете дворец прокуратора, хотя не будете ни в коем случае пользоваться этим титулом Ваши братья также поселятся в почти столь же замечательных апартаментах. Впрочем, пока что вы будете жить там только как частные граждане, заявляя об открытой власти только над родовыми поместьями вашего семейства Это вам понятно, мой господин Гавирал?
— Значит ли это, что мы больше не будем являться правителями? — спросил Гавирал. По выражению его лица было ясно, насколько неприятной является для него такая перспектива.
— В своих имениях вы так же будете правителями Зимроэля. В отношения с жителями Ни-мойи вы будете вступать как пять принцев дома Самбайлидов, и только — во всяком случае, в настоящее время. А позднее, мой господин, я намерен подобрать вам титул, который будет звучать еще изысканнее, чем «правитель», однако вам придется некоторое время подождать
Уродливое лицо Гавирала залила краска волнения Он нетерпеливо наклонился вперед
— И какой же будет этот изысканный титул? — спросил он, хотя уже знал ответ на свой вопрос.
— Понтифекс, — ни секунды не медля, ответил Мандралиска.
12
— Ваше высочество, пришел принц Динитак, — объявил распорядитель мероприятий
— Благодарю вас, Зельдор Луудвид Попросите его войти.
Его позабавило то, что распорядитель причислил Динитака к знати. Барджазиду никогда не присваивали никакого титула, Деккерет не имел подобного намерения на будущее, да и сам Динитак не выказывал к этому ни малейшего желания. Все-таки он был сыном Венгенара Барджазида, мальчишкой из сувраэльской пустыни, который некогда вместе со своим недоброй памяти отцом занимался обманом и грабежом путешественников, нанимавших их в проводники по этим негостеприимным землям Аристократия Замковой горы принимала Динитака как друга Деккерета, потому что Деккерет не оставил им иного выбора Но они никогда не смирились бы с попыткой Деккерета ввести Динитака в их замкнутую касту
— Динитак! — Деккерет обнял друга.
В последние недели Деккерет выбрал в качестве своего рабочего кабинета одну из частей Длинного зала Метираспа, который вообще-то был совсем не залом, а радом восьмиугольных помещений в пределах библиотеки лорда Стиамота. А сама библиотека представляла собой непрерывный извилистый многомильный проход, змеившийся взад и вперед по вершине Замковой горы. Согласно легенде, в ней имелись все книги, которые когда-либо были изданы во всех мирах Вселенной. Ниже прекрасного зеленого газона площади Вильдивара книгохранилище, как нитка в бусину, входило в зал Метираспа, состоявший из двенадцати отдельных комнат. Они предназначались для ученых, работавших с книгами, однако читатели редкий день занимали одну или две комнаты.
Деккерет наткнулся на эти комнаты во время одной из своих прогулок по Замку и сразу же влюбился в них. Это были высокие — примерно в два этажа — помещения со стенами, расписанными фресками в очаровательном старинном стиле, на которых были изображены морские драконы и диковинные животные суши, рыцари, сражающиеся на турнирах, чудеса природы и множество иных вещей. Потолки были расписаны яркими цветами — алым, желтым, зеленым, синим — и покрыты прекрасным чистым лаком, благодаря которому казалось, что они сделаны из кристаллов, в которых тепло мерцает, отражаясь, свет ламп. Коридоры, по сторонам которых тянулись стеллажи с книгами, вели в собственно библиотеку. Деккерет снова и снова возвращался в это своеобразное святилище, сокрытое в сердце Замка, и в конечном счете решил приказать отгородить одну из входивших в комплекс комнат, известную как читальня лорда Спурифона, и сделать для себя неофициальный кабинет. Именно там он сегодня и принимал Динитака Барджазида.
Некоторое время они спокойно беседовали о каких-то маловажных вещах: о недавней поездке Динитака в Сти, один из крупнейших городов Горы, о планах Деккерета самому посетить его и еще несколько близлежащих городов и тому подобных вещах. Деккерет без труда заметил, что в душе друга происходит какая-то напряженная внутренняя борьба, но он позволил Динитаку самому определить ход беседы, и спустя немного времени тот перешел наконец к вопросу, ради которого истребовал у короналя личную аудиенцию.
— Ваше высочество, вы часто видели в последнее время принца Теотаса? — спросил Динитак совсем иным, серьезным и напряженным тоном.
Неожиданное упоминание о Теотасе оказалось неприятным для Деккерета. Проблема, связанная с этим человеком, начала раздражать его.
— Я вижу его время от времени, но не слишком часто, — ответил он. — Вопрос о назначении Верховного канцлера все еще остается открытым, а Теотас, похоже, избегает меня. Не хочет отказаться от поста, но и не может заставить себя принять его. Я считаю, что в этом виновна Фиоринда.
В холодных проницательных глазах Динитака промелькнуло удивление.
— Фиоринда? Но каким образом Фиоринда может быть связана с назначением Верховного канцлера?
— Динитак, разве не она является женой человека, которого я выбрал на эту должность? А из этого проистекают осложнения, которых я никак не мог принять во внимание. Я полагаю, ты знаешь, что она уехала в Лабиринт, чтобы помогать леди Вараиль, оставив Теотаса здесь одного. —Деккерет нервно передвинул стопку бумаг, лежавших на столе. Ему было тяжело обсуждать становившуюся все более и более неприятной проблему Теотаса даже с Динитаком. — Разве мог кто-нибудь предположить, что его предложение поставит перед Теотасом выбор между постом Верховного канцлера и сохранением семьи?
— И что, это действительно настолько серьезно, как вам кажется? — Деккерет и Динитак уже давно и без труда перешли в разговорах на более официальный тон, чем тот свободный, которого придерживались между собой раньше, и почти не сбивались с него даже при общении наедине.
Деккерет принялся сердито собирать бумаги, которые только что рассыпал, обратно в стопку.
— Откуда я знаю? Теотас последние дни почти не разговаривает со мной. Ну а почему еще он может колебаться — принимать или не принимать назначение? Если Фиоринда поставила ему нечто вроде ультиматума по поводу ее переезда в Лабиринт, то он, видимо, не может оставаться здесь и стать Верховным канцлером, если хочет сохранить свой брак. Женщины!
Динитак улыбнулся.
— Непонятные существа, не так ли, мой лорд?
— Нет, мне и на мгновение не могло прийти в голову, что сохранение за собой должности фрейлины Вараиль она сочтет более важным, чем положение ее мужа в Замке, возможность для него занять здесь вторую позицию, уступающую только моей собственной. А Септах Мелайн, естественно, уже отбыл в Лабиринт, чтобы стать там главным спикером Престимиона, так что пост Верховного канцлера на сегодня свободен. Помимо всего прочего, Теотас похож на жертву несчастного случая. Вся эта коллизия, должно быть, форменным образом раздирает его на части.
— Да, вид у него — хуже некуда, — согласился Динитак. — Но я глубоко убежден, что проблема с Фиориндой вовсе не единственная причина, из-за которой он оказался в таком состоянии.
— Что вы говорите? И что же еще происходит? Динитак пристально посмотрел на Деккерета и немного помолчал.
— В последнее время Теотас не единожды искал моего общества. Я думаю, вы знаете, что мы с ним никогда прежде не могли считаться друзьями и практически не имели каких-то общих интересов. А сейчас он очень страдает, крайне нуждается в помощи, но не осмеливается обратиться к вам из-за ситуации с постом Верховного канцлера, которую не в силах пока разрешить. Поэтому он обратился ко мне. Возможно, надеясь, что я поговорю с вами о нем.
— Что вы сейчас и делаете. Но я-то чем могу помочь? Вы заявляете, что он страдает. Но если человек не в состоянии самостоятельно принять решение по столь важному делу — занять или нет пост Верховного канцлера…
— Это не имеет отношения к посту Верховного канцлера, мой господин. Во всяком случае, прямого отношения.
Деккерет почувствовал себя окончательно сбитым с толку.
— Тогда, что же это может быть? — резко спросил он.
— Он получает послания, Деккерет. Ночь за ночью, он видит ужаснейшие сны, невероятно мучительные кошмары. Он дошел до такого состояния, что боится позволить себе уснуть.
— Послания? Динитак, но ведь послания всегда добродетельны.
— Да, если эти послания исходят от Хозяйки. Но эти — не от нее. Хозяйка не посылает видений с чудовищами и демонами, гоняющими людей по невероятному искореженному пейзажу. И к тому же Хозяйка никогда не посылает снов, которые убеждали бы вас в вашей ничтожности и заставляли бы считать свою жизнь чередой обманов и предательств. Он говорит, что часто просыпается по утрам, испытывая жуткое презрение к себе. Презрение!.
Деккерет снова начал беспокойно перебирать бумаги.
— Значит, Теотасу необходимо посетить толковательницу снов и внести ясность в свои мысли. Клянусь Божеством, Динитак, это меня просто бесит! Я предлагаю самый важный пост в моем правительстве человеку, которого считаю наиболее подходящим для него, и теперь выясняю, что он не может принять его, потому что ему не позволяет жена, и что, помимо этого, он впал в душевный кризис из-за нескольких дурных снов! Ладно, это можно решить достаточно простым способом. Я заберу назад свое предложение, и Теотас может катиться в Лабиринт, чтобы быть вместе с Фиориндой. Возможно, Верховным канцлером захочет стать старик Дембитав. А может быть, мне удастся перетянуть сюда из Малдемара Абриганта и уговорить его взяться за эту работу. Или же, полагаю, я могу попросить одного из более молодых принцев, к примеру, Вандимэйна…
— Мой лорд, — довольно бесцеремонно прервал его Динитак, — хочу напомнить вам: я сказал, что Теотас получал послания.
— В этих словах я не вижу никакого смысла.
— Я имею в виду, что кто-то извне вкладывает эти ужасные видения в сознание Теотаса. Вы продолжаете считать, что Хозяйка Острова — единственный человек в мире, обладающий способностью вступать в контакт с сознанием спящего человека?
— Ну, а что, разве это не так?
— Деккерет, вы помните некий шлем, маленькую поделку из металлической сетки, которую мой покойный отец применил к вам, когда вы давным-давно путешествовали вместе с нами через пустыню Украденных Снов на Сувраэле? А припоминаете более позднюю версию того же самого устройства, которое лично я использовал в вашем присутствии; лорд Престимион тоже пускал эту штуку в дело, когда мы боролись против мятежника Дантирии Самбайла? С помощью этого шлема можно издалека проникать в человеческие умы. Если вы спросите Престимиона, он, несомненно, подтвердит, что это возможно.
— Но шлемы и все документы, связанные с их созданием и действием, хранятся под замком в казначействе Замка. Уже много лет никто к ним не прикасался. Или вы хотите сказать мне, что они украдены?
— Ничего подобного, мой лорд.
— Тогда, почему мы говорим о них?
— Потому что Теотас видит сны.
— Ладно, значит, Теотас видит очень дурные сны. Это, конечно, необычно. Но сны, в конце концов, это всего лишь сны. Они рождаются в темноте наших собственных душ, если, конечно, не вкладываются в нас снаружи, а из всех обитателей нашего мира на это способна только одна Хозяйка Острова. Которая, несомненно, никогда не станет посылать сновидения, подобные тем, какие, по вашим словам, видит Теотас. И вы сами только что согласились, что мы владеем единственными экземплярами устройства, при помощи которого можно делать такие вещи, то есть шлемом, которым когда-то пользовался ваш отец.
— А разве можно быть уверенным, — спросил Динитак, — что устройств, кроме тех, которые вы держите запертыми в казначействе, не существует? Я знаком с работой шлема, ваше высочество. Я знаю, что можно делать с его помощью. Так вот, то, что происходит с Теотасом, относится как раз к тем вещам, на которые способен шлем.
Деккерет наконец-то начал понимать, к какому выводу Динитак пытается подвести его.
— Но тогда, кто же это может быть, по твоему… по вашему мнению? Кто завладел шлемом и пытает с его помощью несчастного Теотаса?
Глаза Динитака сверкнули
— Хаймак, младший брат моего отца, был механиком, и именно он делал отцу шлемы для управления сознанием. Все эти годы Хаймак оставался на Сувраэле и, конечно, занимался всякими темными, но относительно безопасными делами, на которых можно было подзаработать. Но, если помните, он, не далее как в прошлом году, появился на Замковой горе…
— Ну, да, — сказал Деккерет. — Конечно! — Все части головоломки начали становиться на свои места.
— Он приехал сюда, — продолжал Динитак, — в поисках возможности поступить на службу к лорду Престимиону. Я лично позаботился о том, чтобы его не допустили и близко к Замку — признаюсь, я опасался, что появление столь неприятного родственника не приведет ни к чему хорошему. Теперь я вижу, что это было серьезнейшей ошибкой.
— Вы думаете, что он смастерил еще один шлем?
— Или же разработал новую его конструкцию и искал покровителя, который дал бы денег на изготовление рабочей модели. Я был полностью убежден, что он пробирался к Престимиону именно за этим; а так как не думал, что это может привести к чему-нибудь хорошему, то постарался закрыть перед ним ворота Замка. Но, вероятно, он нашел покровителя где-то еще, успел состряпать новый шлем и теперь использует его против Теотаса. А также, вероятно, испытывает его воздействие на многих других.
Деккерет почувствовал, как по спине у него пробежал холод.
— Как раз перед моей коронацией, — медленно сказал он, — су-сухирис, маг Престимиона, пришел ко мне и сказал, что имел какое-то видение, в котором некий представитель клана Барджазидов каким-то образом сделал себя еще одной Властью царства. Все это показалось мне бессмысленным, и я выбросил его слова из головы. Я ничего не говорил тебе об этом, так как мне показалось, будто он недвусмысленно намекает на то, что ты способен свергнуть меня и занять трон корона-ля, а это, на мой взгляд, просто абсурдно и даже не стоит какого-либо обсуждения.
— Я не единственный Барджазид в этом мире, мой лорд.
— Совершенно верно. Мондиганд-Климд тогда же предостерег меня против слишком буквального истолкования его видения. А если из его пророчества следовало сделать иной вывод? Если речь шла не о том, что этот Барджазид собирается стать властителем, — каким еще из властителей он может рассчитывать стать, если не короналем? — а о том, что он намеревается достичь власти в обычном смысле этого слова?
— Или же что он намеревается продать свой шлем и свои услуги какому-то другому человеку, стремящемуся обладать такой властью, — добавил Динитак.
— Но кто это может быть? На планете мир. Престимион покончил со всеми нашими врагами много лет тому назад.
— Дегустатор яда Дантирии Самбайла по-прежнему жив, мой лорд.
— Мандралиска? Я совсем забыл о нем! Но ведь он сейчас должен быть стариком, если, конечно, действительно еще жив.
— Думаю, что не так уж он и стар. Лет пятьдесят, вряд ли больше. И, подозреваю, все еще весьма опасен. Знаете, я дотрагивался своим сознанием до его мыслей, когда носил шлем в день того заключительного сражения в Стойензаре. На какие-то мгновения, но мне и этого хватило. Я никогда не забуду это впечатление. В его сознании обитала ненависть, скрученная, словно гигантская змея… гнев, направленный на весь мир, жадное стремление повредить, уничтожить…
— Мандралиска! — пробормотал Деккерет, помотав головой. На мгновение он окунулся в удивительные и ужасные воспоминания.
— Я думаю, что он был еще большим чудовищем, чем его хозяин Дантирия Самбайл, — сказал Динитак. — Прокуратор знал, когда следует обуздать свои амбиции. Он всегда видел перед собой определенную точку, дальше которой не намеревался заходить, и, когда достигал ее, обязательно находил кого-нибудь другого, кто пошел бы дальше — для его, естественно, блага.
Деккерет кивнул.
— Например, Корсибар. Хотя Дантирия Самбайл всегда жаждал власти, он не попытался сам стать короналем. Он нашел подходящую марионетку.
— Благодарю вас, Зельдор Луудвид Попросите его войти.
Его позабавило то, что распорядитель причислил Динитака к знати. Барджазиду никогда не присваивали никакого титула, Деккерет не имел подобного намерения на будущее, да и сам Динитак не выказывал к этому ни малейшего желания. Все-таки он был сыном Венгенара Барджазида, мальчишкой из сувраэльской пустыни, который некогда вместе со своим недоброй памяти отцом занимался обманом и грабежом путешественников, нанимавших их в проводники по этим негостеприимным землям Аристократия Замковой горы принимала Динитака как друга Деккерета, потому что Деккерет не оставил им иного выбора Но они никогда не смирились бы с попыткой Деккерета ввести Динитака в их замкнутую касту
— Динитак! — Деккерет обнял друга.
В последние недели Деккерет выбрал в качестве своего рабочего кабинета одну из частей Длинного зала Метираспа, который вообще-то был совсем не залом, а радом восьмиугольных помещений в пределах библиотеки лорда Стиамота. А сама библиотека представляла собой непрерывный извилистый многомильный проход, змеившийся взад и вперед по вершине Замковой горы. Согласно легенде, в ней имелись все книги, которые когда-либо были изданы во всех мирах Вселенной. Ниже прекрасного зеленого газона площади Вильдивара книгохранилище, как нитка в бусину, входило в зал Метираспа, состоявший из двенадцати отдельных комнат. Они предназначались для ученых, работавших с книгами, однако читатели редкий день занимали одну или две комнаты.
Деккерет наткнулся на эти комнаты во время одной из своих прогулок по Замку и сразу же влюбился в них. Это были высокие — примерно в два этажа — помещения со стенами, расписанными фресками в очаровательном старинном стиле, на которых были изображены морские драконы и диковинные животные суши, рыцари, сражающиеся на турнирах, чудеса природы и множество иных вещей. Потолки были расписаны яркими цветами — алым, желтым, зеленым, синим — и покрыты прекрасным чистым лаком, благодаря которому казалось, что они сделаны из кристаллов, в которых тепло мерцает, отражаясь, свет ламп. Коридоры, по сторонам которых тянулись стеллажи с книгами, вели в собственно библиотеку. Деккерет снова и снова возвращался в это своеобразное святилище, сокрытое в сердце Замка, и в конечном счете решил приказать отгородить одну из входивших в комплекс комнат, известную как читальня лорда Спурифона, и сделать для себя неофициальный кабинет. Именно там он сегодня и принимал Динитака Барджазида.
Некоторое время они спокойно беседовали о каких-то маловажных вещах: о недавней поездке Динитака в Сти, один из крупнейших городов Горы, о планах Деккерета самому посетить его и еще несколько близлежащих городов и тому подобных вещах. Деккерет без труда заметил, что в душе друга происходит какая-то напряженная внутренняя борьба, но он позволил Динитаку самому определить ход беседы, и спустя немного времени тот перешел наконец к вопросу, ради которого истребовал у короналя личную аудиенцию.
— Ваше высочество, вы часто видели в последнее время принца Теотаса? — спросил Динитак совсем иным, серьезным и напряженным тоном.
Неожиданное упоминание о Теотасе оказалось неприятным для Деккерета. Проблема, связанная с этим человеком, начала раздражать его.
— Я вижу его время от времени, но не слишком часто, — ответил он. — Вопрос о назначении Верховного канцлера все еще остается открытым, а Теотас, похоже, избегает меня. Не хочет отказаться от поста, но и не может заставить себя принять его. Я считаю, что в этом виновна Фиоринда.
В холодных проницательных глазах Динитака промелькнуло удивление.
— Фиоринда? Но каким образом Фиоринда может быть связана с назначением Верховного канцлера?
— Динитак, разве не она является женой человека, которого я выбрал на эту должность? А из этого проистекают осложнения, которых я никак не мог принять во внимание. Я полагаю, ты знаешь, что она уехала в Лабиринт, чтобы помогать леди Вараиль, оставив Теотаса здесь одного. —Деккерет нервно передвинул стопку бумаг, лежавших на столе. Ему было тяжело обсуждать становившуюся все более и более неприятной проблему Теотаса даже с Динитаком. — Разве мог кто-нибудь предположить, что его предложение поставит перед Теотасом выбор между постом Верховного канцлера и сохранением семьи?
— И что, это действительно настолько серьезно, как вам кажется? — Деккерет и Динитак уже давно и без труда перешли в разговорах на более официальный тон, чем тот свободный, которого придерживались между собой раньше, и почти не сбивались с него даже при общении наедине.
Деккерет принялся сердито собирать бумаги, которые только что рассыпал, обратно в стопку.
— Откуда я знаю? Теотас последние дни почти не разговаривает со мной. Ну а почему еще он может колебаться — принимать или не принимать назначение? Если Фиоринда поставила ему нечто вроде ультиматума по поводу ее переезда в Лабиринт, то он, видимо, не может оставаться здесь и стать Верховным канцлером, если хочет сохранить свой брак. Женщины!
Динитак улыбнулся.
— Непонятные существа, не так ли, мой лорд?
— Нет, мне и на мгновение не могло прийти в голову, что сохранение за собой должности фрейлины Вараиль она сочтет более важным, чем положение ее мужа в Замке, возможность для него занять здесь вторую позицию, уступающую только моей собственной. А Септах Мелайн, естественно, уже отбыл в Лабиринт, чтобы стать там главным спикером Престимиона, так что пост Верховного канцлера на сегодня свободен. Помимо всего прочего, Теотас похож на жертву несчастного случая. Вся эта коллизия, должно быть, форменным образом раздирает его на части.
— Да, вид у него — хуже некуда, — согласился Динитак. — Но я глубоко убежден, что проблема с Фиориндой вовсе не единственная причина, из-за которой он оказался в таком состоянии.
— Что вы говорите? И что же еще происходит? Динитак пристально посмотрел на Деккерета и немного помолчал.
— В последнее время Теотас не единожды искал моего общества. Я думаю, вы знаете, что мы с ним никогда прежде не могли считаться друзьями и практически не имели каких-то общих интересов. А сейчас он очень страдает, крайне нуждается в помощи, но не осмеливается обратиться к вам из-за ситуации с постом Верховного канцлера, которую не в силах пока разрешить. Поэтому он обратился ко мне. Возможно, надеясь, что я поговорю с вами о нем.
— Что вы сейчас и делаете. Но я-то чем могу помочь? Вы заявляете, что он страдает. Но если человек не в состоянии самостоятельно принять решение по столь важному делу — занять или нет пост Верховного канцлера…
— Это не имеет отношения к посту Верховного канцлера, мой господин. Во всяком случае, прямого отношения.
Деккерет почувствовал себя окончательно сбитым с толку.
— Тогда, что же это может быть? — резко спросил он.
— Он получает послания, Деккерет. Ночь за ночью, он видит ужаснейшие сны, невероятно мучительные кошмары. Он дошел до такого состояния, что боится позволить себе уснуть.
— Послания? Динитак, но ведь послания всегда добродетельны.
— Да, если эти послания исходят от Хозяйки. Но эти — не от нее. Хозяйка не посылает видений с чудовищами и демонами, гоняющими людей по невероятному искореженному пейзажу. И к тому же Хозяйка никогда не посылает снов, которые убеждали бы вас в вашей ничтожности и заставляли бы считать свою жизнь чередой обманов и предательств. Он говорит, что часто просыпается по утрам, испытывая жуткое презрение к себе. Презрение!.
Деккерет снова начал беспокойно перебирать бумаги.
— Значит, Теотасу необходимо посетить толковательницу снов и внести ясность в свои мысли. Клянусь Божеством, Динитак, это меня просто бесит! Я предлагаю самый важный пост в моем правительстве человеку, которого считаю наиболее подходящим для него, и теперь выясняю, что он не может принять его, потому что ему не позволяет жена, и что, помимо этого, он впал в душевный кризис из-за нескольких дурных снов! Ладно, это можно решить достаточно простым способом. Я заберу назад свое предложение, и Теотас может катиться в Лабиринт, чтобы быть вместе с Фиориндой. Возможно, Верховным канцлером захочет стать старик Дембитав. А может быть, мне удастся перетянуть сюда из Малдемара Абриганта и уговорить его взяться за эту работу. Или же, полагаю, я могу попросить одного из более молодых принцев, к примеру, Вандимэйна…
— Мой лорд, — довольно бесцеремонно прервал его Динитак, — хочу напомнить вам: я сказал, что Теотас получал послания.
— В этих словах я не вижу никакого смысла.
— Я имею в виду, что кто-то извне вкладывает эти ужасные видения в сознание Теотаса. Вы продолжаете считать, что Хозяйка Острова — единственный человек в мире, обладающий способностью вступать в контакт с сознанием спящего человека?
— Ну, а что, разве это не так?
— Деккерет, вы помните некий шлем, маленькую поделку из металлической сетки, которую мой покойный отец применил к вам, когда вы давным-давно путешествовали вместе с нами через пустыню Украденных Снов на Сувраэле? А припоминаете более позднюю версию того же самого устройства, которое лично я использовал в вашем присутствии; лорд Престимион тоже пускал эту штуку в дело, когда мы боролись против мятежника Дантирии Самбайла? С помощью этого шлема можно издалека проникать в человеческие умы. Если вы спросите Престимиона, он, несомненно, подтвердит, что это возможно.
— Но шлемы и все документы, связанные с их созданием и действием, хранятся под замком в казначействе Замка. Уже много лет никто к ним не прикасался. Или вы хотите сказать мне, что они украдены?
— Ничего подобного, мой лорд.
— Тогда, почему мы говорим о них?
— Потому что Теотас видит сны.
— Ладно, значит, Теотас видит очень дурные сны. Это, конечно, необычно. Но сны, в конце концов, это всего лишь сны. Они рождаются в темноте наших собственных душ, если, конечно, не вкладываются в нас снаружи, а из всех обитателей нашего мира на это способна только одна Хозяйка Острова. Которая, несомненно, никогда не станет посылать сновидения, подобные тем, какие, по вашим словам, видит Теотас. И вы сами только что согласились, что мы владеем единственными экземплярами устройства, при помощи которого можно делать такие вещи, то есть шлемом, которым когда-то пользовался ваш отец.
— А разве можно быть уверенным, — спросил Динитак, — что устройств, кроме тех, которые вы держите запертыми в казначействе, не существует? Я знаком с работой шлема, ваше высочество. Я знаю, что можно делать с его помощью. Так вот, то, что происходит с Теотасом, относится как раз к тем вещам, на которые способен шлем.
Деккерет наконец-то начал понимать, к какому выводу Динитак пытается подвести его.
— Но тогда, кто же это может быть, по твоему… по вашему мнению? Кто завладел шлемом и пытает с его помощью несчастного Теотаса?
Глаза Динитака сверкнули
— Хаймак, младший брат моего отца, был механиком, и именно он делал отцу шлемы для управления сознанием. Все эти годы Хаймак оставался на Сувраэле и, конечно, занимался всякими темными, но относительно безопасными делами, на которых можно было подзаработать. Но, если помните, он, не далее как в прошлом году, появился на Замковой горе…
— Ну, да, — сказал Деккерет. — Конечно! — Все части головоломки начали становиться на свои места.
— Он приехал сюда, — продолжал Динитак, — в поисках возможности поступить на службу к лорду Престимиону. Я лично позаботился о том, чтобы его не допустили и близко к Замку — признаюсь, я опасался, что появление столь неприятного родственника не приведет ни к чему хорошему. Теперь я вижу, что это было серьезнейшей ошибкой.
— Вы думаете, что он смастерил еще один шлем?
— Или же разработал новую его конструкцию и искал покровителя, который дал бы денег на изготовление рабочей модели. Я был полностью убежден, что он пробирался к Престимиону именно за этим; а так как не думал, что это может привести к чему-нибудь хорошему, то постарался закрыть перед ним ворота Замка. Но, вероятно, он нашел покровителя где-то еще, успел состряпать новый шлем и теперь использует его против Теотаса. А также, вероятно, испытывает его воздействие на многих других.
Деккерет почувствовал, как по спине у него пробежал холод.
— Как раз перед моей коронацией, — медленно сказал он, — су-сухирис, маг Престимиона, пришел ко мне и сказал, что имел какое-то видение, в котором некий представитель клана Барджазидов каким-то образом сделал себя еще одной Властью царства. Все это показалось мне бессмысленным, и я выбросил его слова из головы. Я ничего не говорил тебе об этом, так как мне показалось, будто он недвусмысленно намекает на то, что ты способен свергнуть меня и занять трон корона-ля, а это, на мой взгляд, просто абсурдно и даже не стоит какого-либо обсуждения.
— Я не единственный Барджазид в этом мире, мой лорд.
— Совершенно верно. Мондиганд-Климд тогда же предостерег меня против слишком буквального истолкования его видения. А если из его пророчества следовало сделать иной вывод? Если речь шла не о том, что этот Барджазид собирается стать властителем, — каким еще из властителей он может рассчитывать стать, если не короналем? — а о том, что он намеревается достичь власти в обычном смысле этого слова?
— Или же что он намеревается продать свой шлем и свои услуги какому-то другому человеку, стремящемуся обладать такой властью, — добавил Динитак.
— Но кто это может быть? На планете мир. Престимион покончил со всеми нашими врагами много лет тому назад.
— Дегустатор яда Дантирии Самбайла по-прежнему жив, мой лорд.
— Мандралиска? Я совсем забыл о нем! Но ведь он сейчас должен быть стариком, если, конечно, действительно еще жив.
— Думаю, что не так уж он и стар. Лет пятьдесят, вряд ли больше. И, подозреваю, все еще весьма опасен. Знаете, я дотрагивался своим сознанием до его мыслей, когда носил шлем в день того заключительного сражения в Стойензаре. На какие-то мгновения, но мне и этого хватило. Я никогда не забуду это впечатление. В его сознании обитала ненависть, скрученная, словно гигантская змея… гнев, направленный на весь мир, жадное стремление повредить, уничтожить…
— Мандралиска! — пробормотал Деккерет, помотав головой. На мгновение он окунулся в удивительные и ужасные воспоминания.
— Я думаю, что он был еще большим чудовищем, чем его хозяин Дантирия Самбайл, — сказал Динитак. — Прокуратор знал, когда следует обуздать свои амбиции. Он всегда видел перед собой определенную точку, дальше которой не намеревался заходить, и, когда достигал ее, обязательно находил кого-нибудь другого, кто пошел бы дальше — для его, естественно, блага.
Деккерет кивнул.
— Например, Корсибар. Хотя Дантирия Самбайл всегда жаждал власти, он не попытался сам стать короналем. Он нашел подходящую марионетку.