Силверберг Роберт. Король снов

   Что ж, подумал он, хороший рассказчик не должен тревожиться по поводу таких мелких деталей, пока истории нравятся его аудитории. А почти непрерывный звон медных монет, среди которых поблескивали даже несколько серебряных, свидетельствовал, что он достаточно популярен среди местных жителей.
   — Как-то раз я стоял на рынке Триггойна, точно так же, как вы стоите сейчас рядом со мной, — продолжал рассказчик, — и появился другой волшебник, скандар с синим мехом, ростом с половину горы. Он взял деревянный шар с несколькими отверстиями, через которые была пропущена крепкая бечевка, и швырнул его так высоко, что шар скрылся из виду, а волшебник стоял, держа конец бечевки. Потом он подозвал мальчика лет двенадцати, своего помощника, и приказал ему подняться по веревке. Мальчик полез; он поднимался выше и выше, пока тоже не скрылся из виду.
   Скандар три раза крикнул мальчику, чтобы тот спускался, но мальчик не возвратился. Тогда скандар достал висевший у него на поясе остро отточенный нож с вот таким лезвием, — рассказчик развел руки, показав в размер приличного боевого меча, — и принялся отчаянно рубить воздух; один раз, второй, третий, четвертый, пятый… После пятого удара на землю перед волшебником упала отрубленная рука мальчика, мгновением позже нога, затем другая рука и другая нога, и в конце концов, когда мы все лишились дара речи от изумления и ужаса, голова мальчика. Тогда скандар отложил свой нож, хлопнул в ладоши, и с неба упало туловище мальчика. И, пока мы ошеломленно пялились на этот ужас, отрубленные члены и голова прикрепились к туловищу, мальчик вскочил и поклонился! А мы были так изумлены этим, что кинулись к волшебнику, чтобы вручить ему все деньги, которые у нас были, и не только кроны — кое-кто из нас расстался даже с пяти-рояловой монетой, — только так мы могли вознаградить мага за его изумительное представление.
   — Полагаю, что таким образом он делает нам тонкий намек на то, как себя следует вести, — заметил Динитак. — Но пять реалов, думаю, было бы слишком вызывающе. Надо посмотреть, нет ли у меня чего-нибудь помельче.
   Он выудил из кошелька горстку монет, выбрал сверкающий реал и бросил его в миску. В толпе зрителей послышались аплодисменты. Здесь, в провинции, даже один реал представлял собой весьма приличные деньги.
   — А в другой день, — вновь заговорил рассказчик, кинув благодарный взгляд на Динитака, — я видел, как нечто похожее делал великий маг Визмон Клемт. Он создал из ничего толстую бронзовую цепь длиной в пятьдесят ярдов и швырнул ее в воздух с такой же легкостью, как вы сможете подбросить свою шляпу. И цепь замерла строго вертикально, как будто была прикреплена наверху к какому-то невидимому гвоздю. А потом появились животные: джаккабола, морвен, кемпиль и даже хайгус. Звери один за другим взбирались по цепи до самой вершины, и там бесследно исчезали. Когда исчезло последнее животное, маг щелкнул пальцами, и цепь упала на землю и свернулась в аккуратную бухту у него в ногах, но исчезнувшие животные так и не появились.
   — Это очень интересно, — негромко сказал Деккерет, — но, думаю, не слишком полезно. Пойдем, что ли?
   — Наверное, лучше будет пойти дальше, — согласился Динитак.
   Как только они вышли в проход, от толпы отделился пухлый человек с блестящей, будто намазанной маслом кожей, в изрядно поношенной грязноватой темно-красной одежде и преградил им дорогу. Деккерет сразу заметил на груди у него несколько астрологических амулетов, именовавшихся рохильями, — кусочков розового нефрита, хитрым образом обмотанных полосками синего золота. Конфалюм — он был очень суеверным — всегда носил рохилью на своей одежде. На шее незнакомца висел какой-то другой, неизвестный Деккерету амулет и плоская треугольная костяная табличка, испещренная таинственными знаками. Судя по облику, этот человек мог быть только профессиональным магом.
   Эта догадка немедленно получила подтверждение.
   — Не хотите ли вы узнать свое будущее, мой господин? — обратился он к Деккерету.
   — Не-а, я д'маю, не-а, — ответил Деккерет, старательно имитируя грубый восточный акцент. Меньше всего на свете он здесь и сейчас хотел позволить магу, пусть даже шарлатану, каким тот, скорее всего, был, заглянуть себе в душу. — Господин, у меня при себе всего несколько медяшек, а ведь вам этого будет мало, верно?
   — А может быть, ваш богатый друг захочет? Я видел, как он кинул ту большую монету.
   — Не-а, ему до э'тага дела нет, — не забывая корежить произношение, сказал Деккерет. — П'шли, што ли? — повернулся он к Динитаку.
   Но маг не желал без боя упустить добычу.
   — Для вас обоих всего за пятьдесят мерок! Всего лишь полкроны — треть моей обычной цены, потому что дела сегодня идут очень уж вяло. Что вы на это скажете, мои господа? Пятьдесят мерок за обоих! Пустяк. Гроши. И я смогу набросать для вас план предстоящего жизненного пути.
   Деккерет снова помотал головой.
   Но тут Динитак, к его удивлению, рассмеялся.
   — А почему бы и нет' Давайте посмотрим, что говорят наши звезды, Деккерет! — И, прежде чем Деккерет успел возразить, Динитак снова достал кошелек, вытащил оттуда пять квадратных медных монет по десять мерок и вложил их в ладонь волшебника. Маг, торжествующе усмехаясь, обхватил пальцами запястье Динитака, пристально уставился ему в глаза и что-то забормотал, по-видимому, заклинание для предсказания будущего.
   Деккерет почувствовал, что против воли заинтересовался, что же намеревается сказать им этот человек. Правда, исходя из своего обычного скептического отношения ко всему, связанному с колдовством, подкрепленному такой явной профанацией этого занятия — как же, на рынке, среди толпы, за пять медяшек, — он не ожидал ничего достойного внимания Однако можно было позабавиться тем, до какой степени ошибется предсказатель Скажем, если он увидит, что Динитак скоро откроет лавку в Алаизоре и станет преуспевающим торговцем Или совершит поездку в какое-нибудь место, которое всю жизнь желал посмотреть, например в Горный замок.
   Но то, что потом произошло, оказалось совершенно не забавным Заученное бормотание мага замедлилось, усмешка исчезла, а предсказатель резким движением прижал ладонь ко рту, как будто ему внезапно стало плохо. Он выпучил глаза, глядя на Динитака с неподдельной тревогой — нет, с настоящим ужасом. Так можно было бы смотреть на человека, который только что объявил, что болен какой-то смертельно опасной болезнью, вроде чумы.
   — Держите ваши пятьдесят мерок, мой господин! — сказал астролог после непродолжительной паузы. Его голос дрожал. — Я не в состоянии просмотреть ваш гороскоп. Мне ничего не остается, кроме как вернуть ваши деньги. — Не выпуская запястья Динитака, он выудил из кармана пять монет, сунул их ему в руку и торопливо, почти бегом, удалился. Прежде чем затеряться в толпе, он несколько раз оглянулся; на его лице застыло испуганное и потрясенное выражение.
   Динитак застыл на месте; его смуглое лицо покрылось неестественной бледностью, зубы крепко закусили нижнюю губу, а глаза были полны изумления. Деккерет ни разу еще не видел своего друга настолько ошарашенным. Похоже, что Динитака, как и мага, тоже напугало столь неожиданное завершение предсказания.
   — Я не понимаю, — чуть слышно сказал он. — Я что, такой страшный? Что он увидел?

9

   — Я — Тастейн, и со мной человек, приехавший для встречи с графом Мандралиской, — сообщил Тастейн стражнику-гэйрогу, стоявшему у входа в здание, бывшее когда-то дворцом прокуратора.
   Гэйрог лишь скользнул по обоим холодным взглядом немигающих глаз.
   — Проходите, — без выражения сказал он и отступил на шаг в сторону.
   Тастейн никак не мог привыкнуть к тому, что ему достаточно назвать свое имя, и его немедленно пропустят в невероятно великолепный дворец, бывший когда-то жилищем прокуратора Дантирии Самбайла. Ему до сих пор трудно было до конца поверить даже в то, что он на самом деле жил в великом городе Ни-мойе. Для мальчика, выросшего в Сеннеке, жалком провинциальном городишке, даже простая поездка в Ни-мойю могла стать недостижимой мечтой всей жизни. В той части страны, откуда он прибыл, существовала даже пословица: «Увидеть Ни-мойю — и умереть!» Так что, сознание, что он находится в самом сердце этого величайшего из всех городов, живет в каких-нибудь нескольких сотнях ярдов от дворца и имеет возможность беспрепятственно входить в это величественное здание, не переставало поистине ошеломлять юношу.
   — Вы уже когда-нибудь были в Ни-мойе? — спросил он у незнакомца, которого сопровождал к графу.
   — Это первый раз, — ответил тот. Он говорил со странным резким акцентом, который Тастейн никак не мог определить: «'то ф п'рфый расс». Судя по документам, он прибыл из места под названием Уулисаан. Тастейн понятия не имел, где оно могло находиться Возможно, в каком-то отдаленном районе южного побережья, далеко за Пилиплоком. Тастейн знал, что жители Пилиплока разговаривали со странным акцентом, и, возможно, речь обитателей еще более дальних краев была даже более диковинной.
   Впрочем, в этом посетителе было очень немного таких черт, которые не казались бы Тастейну странными. За последние месяцы Мандралиска принял у себя огромное количество непонятных людей. Обязанностью Тастейна было встречать их в гостинице, где размещалось большинство таких посетителей, провожать в официальный штаб Движения на проспекте Гамбинерана, проверять там их документы, а затем препровождать во дворец для встреч с графом. Он уже привык к ежедневному появлению людей далеко не респектабельного облика, относившихся подчас к тем слоям общества, представители которых, как правило, стараются избегать дневного света. Мандралиска, похоже, очень интересовался людьми такого сорта. И тем не менее этот был, пожалуй, самым необычным.
   Он был очень высок и худощав, скорее даже тощ. Одет он был тоже весьма специфически: в грубую и тяжелую длинную черную куртку на толстой подкладке, из-под которой виднелась легкая туника из бледно-зеленого шелка. Взгляд его тоже был странным — он казался одновременно и высокомерным и просительным. Да и сами глаза тоже поражали — белки желтые, а зрачки жуткого лилового цвета. Лицо — широкое, бледное, с мелкими чертами, казавшимися каким-то образом смещенными в середину. Ходил этот человек, сильно сутулясь, чуть ли не касаясь плечами ушей, так что казалось, будто он опасается, что если не будет втягивать шею, то его голова неизбежно оторвется и улетит. Даже самое имя его было чрезвычайно странным: Вайизейсп Уувизейсп Аавизейсп. Да разве такие имена бывают? Все в этом человеке так и дышало обманом. Впрочем, давать оценку посетителям Мандралиски не входило в обязанности Тастейна. Он должен был всего лишь провожать их в кабинет графа.
   — Прекрасный город Ни-мойя, — отметил Вайизейсп Уувизейсп Аавизейсп, войдя с Тастейном во дворец. Они шли по галерее, соединявшей два крыла здания. Одна стена этой галереи представляла собой сплошное окно из чистейшего кварца, из которого открывался великолепный вид на оседлавший многочисленные холмы центр великой столицы. — Много слышал о нем. Думаю, один из лучших городов в мире.
   Тастейн кивнул.
   — Говорят, самый лучший. Ничего подобного нет даже на Замковой горе. — Он без труда вошел в роль экскурсовода, благо болтовня несколько ослабила то напряжение, которое он чувствовал в обществе этого незнакомца. — Вы уже успели осмотреть сам город? Вон на том холме — видите? — это Музей миров. А слева от него галерея Госсамера. Отсюда хорошо виден купол Большого базара, а рядом с ним начинается Хрустальный бульвар.
   Небрежно указывая этому пришельцу из дальних мест различные чудеса великого города, Тастейн ощущал себя чуть ли не местным старожилом. По правде говоря, Тастейн и сейчас испытывал благоговейный страх перед Ни-мойей и ее чудесами; это чувство почти не ослабело за несколько месяцев, прошедших после того, как Пятеро правителей перенесли свою столицу из Горневона сюда. Но ему нравилось притворяться подлинным уроженцем большого города, прошедшим огонь и воду, сообразительным и искушенным.
   Дойдя до конца кварцевой галереи, Тастейн повернул налево, в полутемный переход, ведущий в обращенную к реке часть дворца; ее теперь занимал Мандралиска.
   — Нам сюда, — сказал он, так как посетитель чуть не отправился в личные покои лорда Гавирала. Официально весь дворец прокуратора был теперь резиденцией Гавирала, но Мандралиска занял половину южного крыла, откуда открывался наилучший вид на реку, для своих собственных нужд. У многих сохранились еще довольно свежие воспоминания о том времени, когда Пятеро правителей обращались с Мандралиской почти так же, как и со своими слугами, но, совершенно ясно, это время прошло. Тастейну казалось, что теперь уже Мандралиска отдавал распоряжения Пятерым правителям, а те, как правило, поступали именно так, как он того хотел.
   В конце прохода стоял еще один стражник, на сей раз это был скандар, причем не кто иной, как Садвик Горн, старый гонитель Тастейна, причинивший ему столько неприятностей во время давнего похода на север, когда они сожгли крепость лорда Ворсинара. Теперь Тастейн едва удостаивал его взглядом, ведь он принадлежал к внутреннему кругу приближенных графа Мандралиски, а Садвик Горн был всего лишь охранником у двери.
   — Посетитель к графу, — сказал скандару Тастейн. И повторил, обращаясь к Вайизейспу Уувизейспу Аавизейспу: — Нам сюда, — указав на уходившую далеко вверх высоченную спиральную лестницу.
   Поначалу Тастейн боялся, что так и не сможет выучить дорогу по огромному прокураторскому дворцу. Однако, несмотря на всю колоссальность здания, он к настоящему времени сумел достаточно хорошо разобраться в нем.
   Когда он в первый раз увидел дворец с реки, он показался ему таким же огромным, каким был в его представлении замок короналя, но теперь он знал, что здание своей высотой было в значительной степени обязано сверкающему белизной цоколю, возносившему его высоко над уровнем набережной. Впечатление огромности создавало множество наружных галерей и лестниц, казавшихся издали запутанным лабиринтом, но и эта сложность была лишь видимой. Само здание — сложный комплекс соединявшихся друг с другом павильонов, балконов и внутренних двориков, было, конечно, обширным, но его план отличался поразительной логичностью, так что Тастейн вскоре изучил все его внутренние проходы.
   Мандралиска занял под свой кабинет великолепную палату, в которой блистал прокуратор Дантирия Самбайл в те дни, когда он почти по-королевски властвовал над всем Зимроэлем. Дантирия Самбайл умер более двадцати лет тому назад —Тастейн еще и на свете столько не прожил, — но присутствие этого человека, казалось, все еще ощущалось в этом просторном зале. Блеск сверкающего пола, выложенного плитами розового мрамора, инкрустированного перекрещивающимися полосами непроницаемо черного камня, и сияющий стол в форме полумесяца из темно-красного нефрита, и развешанные по стенам белые, как свежий снег, мохнатые шкуры огромных ститмоев — все это красноречиво напоминало о вошедшем в поговорки пристрастии прокуратора к роскоши.
   Стена кабинета со стороны набережной представляла собой цельный блок наилучшего кварца, не уступавшего прозрачностью даже чистейшему воздуху. Через это окно открывался изумительный вид на широкую излучину реки Зимр, которая была здесь настолько огромна, что невооруженным глазом с трудом удавалось рассмотреть зеленые сады предместий, раскинувшиеся на противоположном берегу. По речному фарватеру тянулась непрерывная вереница огромных, ярко окрашенных речных судов с пассажирами и товарами. А на этой стороне протянулся длинный ряд приземистых зданий с украшенными мозаикой стенами и крышами из блестящей черепицы; эти постройки, сверкающие в лучах полуденного солнца, огораживали причалы, далеко растянувшиеся вдоль реки. Некогда это были простые непритязательные пакгаузы, но Дантирия Самбайл полностью перестроил их, затратив многие тысячи реалов, чтобы эти постройки радовали глаз, когда он глядит на них сверху.
   Когда Тастейн отворил дверь, граф Мандралиска сидел за столом. Под рукой у графа лежала небольшая кучка тонкой проволоки — шлем, с которым он никогда не расставался. Рядом находились оба его постоянных компаньона: слева как обычно копался в бумагах адъютант, кривоногий коротышка Джакомин Халефис, а справа сидел другой коротышка — сувраэлец с бегающими глазами Хаймак Барджазид, разработавший и изготовивший для Мандралиски этот самый шлем.
   «Мы трое, — сказал себе Тастейн, — единственные люди в мире, которым граф Мандралиска доверяет, — настолько, насколько он вообще способен кому-то доверять».
   — Ага! — воскликнул Мандралиска с тем наигранным дружелюбием, которое подчас любил демонстрировать. — Вот и герцог Тастейн собственной персоной. И кого вы привели ко мне на сей раз, мой дорогой герцог?
   Давным-давно, когда Тастейн только приступил к службе у графа Мандралиски, когда он был всего лишь зеленым пареньком из глухой провинции, граф с присущей ему угрюмой шутливостью, которую очень часто нельзя было отличить от угрозы, вдруг ни с того ни с сего присвоил ему титул графа Сеннекского и Горвенарского. И после этого частенько называл его «граф Тастейн». Это было совершенно бессмысленно — лишь один из примеров издевательских насмешек Мандралиски, его сардонического чувства юмора. Тастейн отлично знал, что обижаться на это не следует. Просто таков был стиль Мандралиски: холодный, часто жестокий и всегда капризный. Юноша быстро понял, что для графа холодность, жестокость и капризность были всего-навсего способами поддержки своей власти над людьми. Заставить любить себя он был не в состоянии, ну, а страх, порождавшийся непредсказуемостью его действий, мог быть почти так же полезен для власти, как и недостижимая любовь.
   Однако в последнее время Мандралиска почему-то стал величать Тастейна герцогом. Что это могло значить? — ломал голову Тастейн. — Просто новый каприз или что-нибудь еще? Не могло ли это говорить о том, что он за это время вырос в глазах Мандралиски? А может быть, дело лишь в том, что Мандралиска помнил, что когда-то для развлечения присвоил мальчишке из Сеннека шутливый титул, но забыл, какой именно.
   Вероятнее всего последнее, решил Тастейн: хотя у него были основания считать себя одним из немногочисленных приближенных фаворитов Мандралиски, он отлично знал, что было бы глупо полагать, будто его персона имеет для графа хоть немного большее значение, чем кожаные башмаки, которые он носит, или столовый прибор, которым пользуется за обедом. К настоящему времени Тастейн твердо усвоил, что для Мандралиски он был всего лишь одним из многочисленных предметов, пригодных для использования. Единственным человеком, чье существование имело значение для Мандралиски, был только сам Мандралиска и никто иной.
   — Это Вайизейсп Уувизейсп Аавизейсп, — объявил Тастейн, несколько раз запнувшись, пока выговорил трудное имя (правда, он старался как мог, и даже растягивал удвоенные гласные точно так же, как это делал посетитель). — Он из Уулисаана.
   — Ах. Из Уулисаана, — повторил Мандралиска, с видимым удовольствием смакуя произношение этого слова. Казалось, что он даже на несколько мгновений погрузился в глубочайшую задумчивость. Но тут он снова обратился к Тастейну: — Вы ведь знаете, дорогой герцог, где находится Уулисаан?
   Тастейн следил за тем, чтобы его собственное настроение никак не проявлялось на лице. Эта шутка насчет герцога начала всерьез раздражать его.
   — Понятия не имею, ваше превосходительство Мандралиска поглядел на Вайизейспа Уувизейспа
   Аавизейспа, который застыл возле арочной двери, прислонившись сутулой спиной к стене в своей странной, неуклюжей манере
   — Он находится в Пиурифэйне, не так ли, мой друг? В его юго-западной части, на склоне Гонгарского хребта.
   — Вы правы, высокий господин Мандралиска, — сказал Вайизейсп Уувизейсп Аавизейсп.
   Пиурифэйн?
   Это слово врезалось в сознание Тастейна, словно пламенный меч. Пиурифэйн — так называлась область, населенная метаморфами, меняющими форму, чья раса владела этой планетой, прежде чем сюда прибыли первые люди-переселенцы. Да, Пиурифэйн. Там никто никогда не бывал, тем не менее все знали о нем, об этих диких вековечных дождливых лесах, расположенных в центральной части Зимроэля, ближе к юго-восточному побережью. На этих землях в бассейне быстрой реки Стейч, ограниченных с юго-запада горным хребтом, меняющие форму были вынуждены обитать на протяжении вот уже семи тысяч лет. Лорд Стиамот велел переселить туда всех метаморфов, уцелевших после победоносно завершенной им войны против аборигенов этого мира; там они и остались, загадочные, полностью отказывающиеся иметь дело с другими расами, которые прибыли, чтобы колонизировать некогда принадлежавшую им планету, и до сих пор продолжали бояться ее первых обитателей.
   Но как же мог этот человек прибыть из Пиурифэйна? Там обитали только меняющие форму. А меняющим форму древний закон строго запрещал покидать свою территорию, хотя всем было известно, что они время от времени в облике людей или иногда гэйрогов отправлялись по каким-то своим темным делам в различные города мира.
   Значит, это могло означать только одно…
   — Теперь вы понимаете, мой добрый герцог? — сказал Мандралиска, оделяя Тастейна самой леденящей своей улыбкой. И продолжил, обращаясь к Вайизейспу Уувизейспу Аавизейспу: — Может быть, мой друг, вам было бы удобнее принять какой-то другой облик?
   — Если вы считаете, что здесь это безопасно… — отозвался метаморф, окинув быстрым взглядом Тастейна, Джакомина Халефиса и Хаймака Барджазида.
   — Это мои соратники, — величественно произнес Мандралиска. — Оставьте всякие опасения.
   Получив это заверение, Вайизейсп Уувизейсп Аавизейсп сразу же начал расставаться с человеческим обликом.
   Ничего подобного Тастейну никогда прежде не приходилось видеть. Он даже и не мечтал, что когда-либо сможет наблюдать, как это происходит. Как и большинство людей, он относился к меняющим форму с недоверием и даже страхом: эти древние создания пугали его — непостижимые, непознаваемые, затаившиеся в своих джунглях, исполненные ядовитой злобы к людям, отнявшим у них принадлежавший им мир, готовящие одно Божество ведает какую месть за то, что с ними содеяли. Да стоило только подумать о том, что ему придется оказаться рядом с одним из этих существ, как по коже бежали мурашки.
   Но сейчас он с изумлением наблюдал, не в силах отвести взгляд, как тело метаморфа корчилось и дергалось под плохо сидевшей на нем одеждой, словно существо пыталось сбросить кожу, как черты лица, и без того казавшиеся странными, вдруг начали расплываться и терять всякую определенность — они, в буквальном смысле слова, растекались, — как сгорбленные плечи словно сами по себе стали немыслимым образом выворачиваться, дергаясь и крутясь, как будто пытались найти наилучшее положение по отношению к спине…
   Не успел он несколько раз моргнуть, как преобразование завершилось. Человек, которого Тастейн привел в эту комнату, исчез, и вместо него возникла совершенно непохожая на него, неимоверно тощая, длинная и угловатая фигура. Лицо существа имело болезненный светло-зеленоватый цвет, глаза были скошены внутрь и не имели зрачков, нос был крошечным, почти незаметным, под ним располагался рот, лишенный губ и похожий на разрез, а скулы были острыми, как ножи.
   Метаморф! Меняющий форму!..
   Тастейн все еще не смел заставить себя поверить в происходящее: существо из запретного Пиурифэйна находится рядом с ним, менее чем в десяти шагах. И где — в кабинете графа Мандралиски, куда явилось по личному приглашению графа!
   Лорд Ворсинар там, на севере, заключил союз с меняющими форму; Тастейн своими глазами видел одного из них — первого в своей жизни — возле крепости. Но он был уверен, что именно это послужило одной из главных причин, по которым Пятеро правителей решили разделаться с лордом Ворсинаром. Люди не ведут дел с метаморфами. Это все равно что заключать союз с демонами. Но вот это… Сам Мандралиска… Меняющий форму здесь, во дворце прокуратора…
   Тастейн украдкой взглянул на Джакомина Халефиса, а затем на Хаймака Барджазида. Но те не выказывали никаких признаков удивления или тревоги. Или же они полностью овладели искусством скрывать такие чувства в присутствии графа, или были заранее осведомлены о том, кто такой на самом деле таинственный сегодняшний посетитель.
   Мандралиска взял со стола шлем Барджазида, легонько подбросил его в горсти, словно кучку драгоценных монет и показал посетителю.
   — Вот наше маленькое оружие, — сказал он мета-морфу, — устройство, благодаря которому мы освободим наш континент от власти господ из Алханроэля. Пока что наши эксперименты с ним были весьма плодотворными. — Он кивком указал на Хаймака Барджазида. — Этому человеку мы обязаны тем, что можем использовать столь мощное оружие в нашей борьбе.
   — И вы говорите, что при помощи этого маленького прибора можно вступить в контакт с сознанием любого обитателя этого мира? — спросил Вайизейсп Уувизейсп Аавизейсп. После того как метаморф принял свой естественный облик, его грубый утрированный акцент исчез, и голос звучал ровно и мягко. — И получить возможность управлять этим сознанием?