Страница:
— Да, судя по нашим экспериментам.
— Сознанием короналя? Понтифекса? — Метаморф сделал паузу— Или, скажем, сознанием Данипиур?
— Мне показалось слишком опасным, слишком, я бы сказал, вызывающим влезать в умы короналя или понтифекса, — не задержавшись ни на мгновение ответил Мандралиска. — Ручаюсь вам, что я мог это сделать, если бы счел нужным, но я так не счел. Но могу сообщить вам, что тем не менее я успешно добрался до умов некоторых членов семейства понтифекса: его брата, его матери, его жены, его ребенка. Чтобы, так сказать, дать ему представление о наших возможностях. Вы, конечно, понимаете, что это строжайший секрет, которым можно поделиться с одной только Данипиур. А что касается Данипиур… Нет, нет, конечно, я никогда не стал бы пытаться воздействовать на сознание великой королевы, послом которой вы являетесь.
— Но смогли бы, если бы захотели?
— Скорее всего, смог бы. Но зачем это делать? Ее это только оскорбило бы и оттолкнуло от нас. Пиуривары — наши друзья. Как вы знаете, мы рассматриваем вас как союзников в нашей великой борьбе.
Тастейн был ошеломлен этим спокойным заявлением еще сильнее, чем открытием, что человек, которого он привел сюда, оказался меняющим форму. Союзники? Неужели Мандралиска говорил серьезно? Что люди и метаморфы будут вместе сражаться против войск понтифекса и короналя?
Наверное, так и есть, думал Тастейн. В противном случае, почему это существо могло оказаться здесь? И с какой еще стати Мандралиска стал бы с таким почтением говорить о королеве меняющих форму или же так вежливо именовать меняющих форму тем словом, каким они сами называют себя?
— Может быть, вас заинтересует небольшая демонстрация нашего шлема? — светским тоном спросил Мандралиска. Он протянул ладонь с устройством в сторону Тастейна. — Ну-ка, герцог Тастейн. Наденьте-ка эту сеточку на голову и покажите нашему другу, как она работает.
— Я?
— А почему бы и нет. Ты парень сообразительный. Сразу разберешься с тем, как ею пользоваться. Давай. Действуй!
У Тастейна голова пошла кругом. Он ни разу даже не прикасался к шлему. Насколько он знал, это не позволялось вообще никому, кроме самого Мандралиски и, возможно, Хаймака Барджазида. Использование его требовало специального обучения и, как он понял из слов самого графа, было делом трудным, выматывающим и даже очень опасным для любого новичка. Он, как бы защищаясь, поднял руки с растопыренными пальцами, помолчал, подыскивая слова, а потом растерянно проговорил:
— Ваша светлость, прошу вас избавить меня от этого. Я совершенно не представляю, как делать такие вещи.
Но Мандралиска был настойчив. Он снова протянул руку со шлемом к Тастейну. В его глазах светилась холодная решительность, которую Тастейн видел уже много раз, но она еще никогда не была обращена на него.
— Давай, мой маленький герцог, — повторил Мандралиска. — Действуй.
Да ведь надеть шлем будет для него равносильно самоубийству, в отчаянии думал Тастейн. Неужели граф хотел именно этого? Или это был просто еще один из его «маленьких» капризов, очередная жестокая игра, которыми он так любил забавляться?
Тастейн продолжал лихорадочно соображать, как выбраться из этого безвыходного положения, когда Хаймак Барджазид наклонился к Мандралиске и тихо, почти шепотом, заговорил:
— Если вы позволите мне вставить слово, ваше сиятельство, то я хотел бы напомнить вам, что человек, не знакомый с правилами использования шлема, может серьезно повредить его, если сделает что-нибудь ненадлежащим образом.
Это, судя по всему, оказалось для графа новостью.
— Неужели? Ну что ж, тогда ладно. Мы ведь не хотим, чтобы с нашим шлемом случилось что-нибудь нехорошее, правда? — Он нежно погладил проволочную сеточку. — Тогда мы, пожалуй, отложим демонстрацию. Я сейчас не в настроении работать со шлемом. Разве что вы, Барджазид… впрочем, нет, не стоит. Демонстрации не будет. — Он вновь повернулся к метаморфу— Я смогу удовлетворить ваше любопытство по поводу нашего шлема в другой раз. А сегодня я хотел бы обсудить с вами конкретный характер союза, который я предложил Данипиур.
— Она желала бы узнать ваши предложения, — ответил Вайизейсп Уувизейсп Аавизейсп.
Тастейн с изумлением, едва веря своим ушам, слушал, как Мандралиска стремительно формулировал свой план установления независимости континента Зимроэль. В ближайшее время, сказал он, он намеревается выпустить воззвание от имени лорда Гавирала, в котором будет провозглашено об отказе от древних договоров, связывающих Зимроэль с эксплуатирующим его восточным континентом. Одновременно будет провозглашена новая конституция, согласно которой Зимроэль станет самостоятельным государством, столицей которого будет Ни-мойя, а правителями — наследники прокуратора Дантирии Самбайла. Лорд Гавирал станет понтифексом Зимроэля, а один из его братьев — кто именно, еще предстоит решить — короналем Зимроэля. Сувраэль, добавил Мандралиска, одновременно тоже провозгласит свою независимость и создаст для себя собственное правительство, во главе которого будет стоять Хаймак Барджазид как первый король континента.
Великая надежда лорда Гавирала, сообщил Мандралиска, заключается в том, что новые правительства Зимроэля и Сувраэля будут незамедлительно признаны лидерами Алханроэля и что между тремя континентами сохранятся мирные отношения, существовавшие с незапамятных времен. Но лорд Гавирал не настолько наивен, чтобы думать, что люди, подобные Престимиону и лорду Деккерету, так легко согласятся с потерей двух третей своего царства. Напротив, продолжал Мандралиска, гораздо вероятнее, что правительство Алханроэля организует военное вторжение на Зимроэль и попытается восстановить свою власть силой.
— Это ни при каких условиях не приведет к успеху, — решительно сказал Вайизейсп Уувизейсп Аавизейсп. — Слишком велики расстояния. Им потребуется выгрести из имперской казны все до последней монеты, чтобы снарядить и доставить сюда достаточно большую армию.
— Совершенно верно, — согласился Мандралиска. — Но, даже если они все же пойдут на это, армия встретится с ожесточенным сопротивлением миллиардов патриотически настроенных граждан Зимроэля. Они лояльны семейству прокуратора Дантирии Самбайла и неизменно враждебны эксплуататорской власти понтифекса. Стоит только армии Престимиона высадиться на нашем побережье, как она тут же увязнет в непрерывных боях.
— М-да-а-а… — задумчиво протянул метаморф. — Значит, традиционная преданность жителей Зимроэля правительству понтифекса внезапно сойдет на нет. Вы уверены в этом, граф Мандралиска?
— Целиком и полностью.
— Возможно, вы и правы. — По тону метаморфа можно было безошибочно угадать, что лояльность жителей Зимроэля не интересует его ни в малейшей степени. — Но не могу не задать вопрос: каким образом все эти пертурбации касаются королевы Данипиур и ее подданных?
— А вот каким, — ответил Мандралиска. Он наклонился вперед всем корпусом и поднял руки перед грудью, сложив кончики пальцев. — Где, по вашему мнению, следует ожидать высадки сил вторжения из Алханроэля? Конечно, в Пилиплоке: это главный порт на нашем восточном побережье. Это ворота ко всему Зимроэлю, что всем хорошо известно. Поэтому Престимион и Деккерет будут ожидать, что мы укрепим этот порт против их нападения. И по той же самой причине они не станут даже и пытаться высадиться на берег в Пилиплоке.
— Но другого места, где могла бы высадиться армия, просто нет, — возразил метаморф.
— Есть еще Гихорн.
Нотки, прозвучавшие в голосе Вайизейспа Уувизейспа Аавизейспа, Тастейн истолковал как удивление.
— Гихорн? Но ведь на всем побережье Гихорна нет ни одного первоклассного порта.
— Зато есть множество третьеклассных, — парировал Мандралиска. — Всем известно, что Престимион никогда не делал того, чего от него все ожидали, и не принимал самых простых решений. Я думаю, что они высадятся в Гихорне, сразу в пяти или шести местах, и оттуда пойдут на Ни-мойю. У них будет два возможных маршрута. Один — прямо по побережью, через Пилиплок, и оттуда вверх по Зимру к столице. Но это означает бои с армиями, которые, как им хорошо известно, будут ожидать в Пилиплоке, чтобы не дать захватчикам высадиться. Второй маршрут — а третьего нет, — как вы, конечно, хорошо видите, проходит по реке Стейч и ее долине. И этот маршрут неизбежно приводит армию в границы Пиурифэйна.
Вайизейсп Уувизейсп Аавизейсп встретил это утверждение с таким же безразличием, как и предыдущее. В узких глазах нельзя было прочесть никакого выражения, кроме, пожалуй, скуки.
— И я снова спрашиваю вас: что нам за дело до этого? — сказал меняющий форму. — Даже Престимион не осмелится вторгнуться в Пиурифэйн, хотя бы от этого зависел успех похода на Ни-мойю.
— Кто знает, на что может решиться Престимион ради того, что посчитает полезным? Но вот что я знаю точно: любая попытка вторжения в джунгли Пиурифэйна и без того будет очень трудной операцией для любой, самой сильной армии, как бы хорошо она не была оснащена, но, если пиуривары поведут партизанскую войну, чтобы не допустить имперские силы к своим деревням, эта операция станет в пятьдесят раз труднее. Посудите сами, кордон из воинов-пиуриваров, выставленный сверху донизу вдоль Стейч, весьма вероятно, мог бы вообще удержать имперскую армию от вторжения в Пиурифэйн. А, мой друг? Что вы скажете на это счет?
Вайизейсп Уувизейсп Аавизейсп не торопился с ответом. Воцарилась пауза, столь длительная и напряженная, что Тастейн, слушавший разговор с нарастающим недоверием, почувствовал, что у него зазвенело в ушах. Неужели Мандралиска говорит все это всерьез? Ведь граф недвусмысленно сообщил послу Данипиур, что хотел бы, чтобы метаморфы участвовали в войне против правительства Алханроэля на стороне Пяти правителей! В голове у Тастейна все перемешалось. Больше всего все это походило на очень странный сон.
Наконец меняющий форму заговорил все тем же спокойным голосом:
— Если бы Престимион или Деккерет все же решились отправить армию через нашу область, это, бесспорно, в высшей степени задело бы нас. Но, повторяю, я думаю, что они не пойдут на это. Если же мы станем укреплять границу по Стейч ради того, чтобы помешать им пересечь ее, это, с нашей стороны, станет актом войны против имперского правительства, который будет иметь серьезные последствия для моих соплеменников. Почему мы должны идти на такой риск? Ради какого интереса мы должны примкнуть к одной из сторон в борьбе между понтифексом Алханроэля и понтифексом Зимроэля? Они оба одинаково отвратительны для нас. Пусть они сражаются между собой, сколько душе угодно. А мы будем жить своей жизнью в Пиурифэйне, в нашем маленьком святилище, которое ваш лорд Стиамот когда-то любезно предоставил нам.
— Пиурифэйн находится на Зимроэле, мой друг. Независимое правительство Зимроэля могло бы найти немало интересных способов продемонстрировать пиуриварам свою благодарность за помощь в освободительной войне.
— Например?
— Полное равноправие для ваших соплеменников. Право свободно перемещаться везде, где вы пожелаете, обладать собственностью вне Пиурифэйна, участвовать в любых формах торговли, положить конец всем видам дискриминации вашей расы — вот что я предлагаю. Полное равенство по всему континенту. Это заинтересует вас, Вайизейсп Уувизейсп Аавизейсп? Стоило бы ради этого разместить отряды вдоль Стейч?
— Стоило бы, если бы мы могли доверять вашим обещаниям, граф Мандралиска. Но можем ли? Ответьте мне.
— Я даю вам клятву в этом, — ханжески воздев глаза к небу, ответил Мандралиска. — Мои хорошие друзья, присутствующие здесь, могут подтвердить, что моя клятва — это священное обязательство. Не так, Джакомин? Хаймак? Герцог Тастейн, я призываю вас подтвердить мои слова. Я человек чести. Разве не так, друзья мои?
10
— Сознанием короналя? Понтифекса? — Метаморф сделал паузу— Или, скажем, сознанием Данипиур?
— Мне показалось слишком опасным, слишком, я бы сказал, вызывающим влезать в умы короналя или понтифекса, — не задержавшись ни на мгновение ответил Мандралиска. — Ручаюсь вам, что я мог это сделать, если бы счел нужным, но я так не счел. Но могу сообщить вам, что тем не менее я успешно добрался до умов некоторых членов семейства понтифекса: его брата, его матери, его жены, его ребенка. Чтобы, так сказать, дать ему представление о наших возможностях. Вы, конечно, понимаете, что это строжайший секрет, которым можно поделиться с одной только Данипиур. А что касается Данипиур… Нет, нет, конечно, я никогда не стал бы пытаться воздействовать на сознание великой королевы, послом которой вы являетесь.
— Но смогли бы, если бы захотели?
— Скорее всего, смог бы. Но зачем это делать? Ее это только оскорбило бы и оттолкнуло от нас. Пиуривары — наши друзья. Как вы знаете, мы рассматриваем вас как союзников в нашей великой борьбе.
Тастейн был ошеломлен этим спокойным заявлением еще сильнее, чем открытием, что человек, которого он привел сюда, оказался меняющим форму. Союзники? Неужели Мандралиска говорил серьезно? Что люди и метаморфы будут вместе сражаться против войск понтифекса и короналя?
Наверное, так и есть, думал Тастейн. В противном случае, почему это существо могло оказаться здесь? И с какой еще стати Мандралиска стал бы с таким почтением говорить о королеве меняющих форму или же так вежливо именовать меняющих форму тем словом, каким они сами называют себя?
— Может быть, вас заинтересует небольшая демонстрация нашего шлема? — светским тоном спросил Мандралиска. Он протянул ладонь с устройством в сторону Тастейна. — Ну-ка, герцог Тастейн. Наденьте-ка эту сеточку на голову и покажите нашему другу, как она работает.
— Я?
— А почему бы и нет. Ты парень сообразительный. Сразу разберешься с тем, как ею пользоваться. Давай. Действуй!
У Тастейна голова пошла кругом. Он ни разу даже не прикасался к шлему. Насколько он знал, это не позволялось вообще никому, кроме самого Мандралиски и, возможно, Хаймака Барджазида. Использование его требовало специального обучения и, как он понял из слов самого графа, было делом трудным, выматывающим и даже очень опасным для любого новичка. Он, как бы защищаясь, поднял руки с растопыренными пальцами, помолчал, подыскивая слова, а потом растерянно проговорил:
— Ваша светлость, прошу вас избавить меня от этого. Я совершенно не представляю, как делать такие вещи.
Но Мандралиска был настойчив. Он снова протянул руку со шлемом к Тастейну. В его глазах светилась холодная решительность, которую Тастейн видел уже много раз, но она еще никогда не была обращена на него.
— Давай, мой маленький герцог, — повторил Мандралиска. — Действуй.
Да ведь надеть шлем будет для него равносильно самоубийству, в отчаянии думал Тастейн. Неужели граф хотел именно этого? Или это был просто еще один из его «маленьких» капризов, очередная жестокая игра, которыми он так любил забавляться?
Тастейн продолжал лихорадочно соображать, как выбраться из этого безвыходного положения, когда Хаймак Барджазид наклонился к Мандралиске и тихо, почти шепотом, заговорил:
— Если вы позволите мне вставить слово, ваше сиятельство, то я хотел бы напомнить вам, что человек, не знакомый с правилами использования шлема, может серьезно повредить его, если сделает что-нибудь ненадлежащим образом.
Это, судя по всему, оказалось для графа новостью.
— Неужели? Ну что ж, тогда ладно. Мы ведь не хотим, чтобы с нашим шлемом случилось что-нибудь нехорошее, правда? — Он нежно погладил проволочную сеточку. — Тогда мы, пожалуй, отложим демонстрацию. Я сейчас не в настроении работать со шлемом. Разве что вы, Барджазид… впрочем, нет, не стоит. Демонстрации не будет. — Он вновь повернулся к метаморфу— Я смогу удовлетворить ваше любопытство по поводу нашего шлема в другой раз. А сегодня я хотел бы обсудить с вами конкретный характер союза, который я предложил Данипиур.
— Она желала бы узнать ваши предложения, — ответил Вайизейсп Уувизейсп Аавизейсп.
Тастейн с изумлением, едва веря своим ушам, слушал, как Мандралиска стремительно формулировал свой план установления независимости континента Зимроэль. В ближайшее время, сказал он, он намеревается выпустить воззвание от имени лорда Гавирала, в котором будет провозглашено об отказе от древних договоров, связывающих Зимроэль с эксплуатирующим его восточным континентом. Одновременно будет провозглашена новая конституция, согласно которой Зимроэль станет самостоятельным государством, столицей которого будет Ни-мойя, а правителями — наследники прокуратора Дантирии Самбайла. Лорд Гавирал станет понтифексом Зимроэля, а один из его братьев — кто именно, еще предстоит решить — короналем Зимроэля. Сувраэль, добавил Мандралиска, одновременно тоже провозгласит свою независимость и создаст для себя собственное правительство, во главе которого будет стоять Хаймак Барджазид как первый король континента.
Великая надежда лорда Гавирала, сообщил Мандралиска, заключается в том, что новые правительства Зимроэля и Сувраэля будут незамедлительно признаны лидерами Алханроэля и что между тремя континентами сохранятся мирные отношения, существовавшие с незапамятных времен. Но лорд Гавирал не настолько наивен, чтобы думать, что люди, подобные Престимиону и лорду Деккерету, так легко согласятся с потерей двух третей своего царства. Напротив, продолжал Мандралиска, гораздо вероятнее, что правительство Алханроэля организует военное вторжение на Зимроэль и попытается восстановить свою власть силой.
— Это ни при каких условиях не приведет к успеху, — решительно сказал Вайизейсп Уувизейсп Аавизейсп. — Слишком велики расстояния. Им потребуется выгрести из имперской казны все до последней монеты, чтобы снарядить и доставить сюда достаточно большую армию.
— Совершенно верно, — согласился Мандралиска. — Но, даже если они все же пойдут на это, армия встретится с ожесточенным сопротивлением миллиардов патриотически настроенных граждан Зимроэля. Они лояльны семейству прокуратора Дантирии Самбайла и неизменно враждебны эксплуататорской власти понтифекса. Стоит только армии Престимиона высадиться на нашем побережье, как она тут же увязнет в непрерывных боях.
— М-да-а-а… — задумчиво протянул метаморф. — Значит, традиционная преданность жителей Зимроэля правительству понтифекса внезапно сойдет на нет. Вы уверены в этом, граф Мандралиска?
— Целиком и полностью.
— Возможно, вы и правы. — По тону метаморфа можно было безошибочно угадать, что лояльность жителей Зимроэля не интересует его ни в малейшей степени. — Но не могу не задать вопрос: каким образом все эти пертурбации касаются королевы Данипиур и ее подданных?
— А вот каким, — ответил Мандралиска. Он наклонился вперед всем корпусом и поднял руки перед грудью, сложив кончики пальцев. — Где, по вашему мнению, следует ожидать высадки сил вторжения из Алханроэля? Конечно, в Пилиплоке: это главный порт на нашем восточном побережье. Это ворота ко всему Зимроэлю, что всем хорошо известно. Поэтому Престимион и Деккерет будут ожидать, что мы укрепим этот порт против их нападения. И по той же самой причине они не станут даже и пытаться высадиться на берег в Пилиплоке.
— Но другого места, где могла бы высадиться армия, просто нет, — возразил метаморф.
— Есть еще Гихорн.
Нотки, прозвучавшие в голосе Вайизейспа Уувизейспа Аавизейспа, Тастейн истолковал как удивление.
— Гихорн? Но ведь на всем побережье Гихорна нет ни одного первоклассного порта.
— Зато есть множество третьеклассных, — парировал Мандралиска. — Всем известно, что Престимион никогда не делал того, чего от него все ожидали, и не принимал самых простых решений. Я думаю, что они высадятся в Гихорне, сразу в пяти или шести местах, и оттуда пойдут на Ни-мойю. У них будет два возможных маршрута. Один — прямо по побережью, через Пилиплок, и оттуда вверх по Зимру к столице. Но это означает бои с армиями, которые, как им хорошо известно, будут ожидать в Пилиплоке, чтобы не дать захватчикам высадиться. Второй маршрут — а третьего нет, — как вы, конечно, хорошо видите, проходит по реке Стейч и ее долине. И этот маршрут неизбежно приводит армию в границы Пиурифэйна.
Вайизейсп Уувизейсп Аавизейсп встретил это утверждение с таким же безразличием, как и предыдущее. В узких глазах нельзя было прочесть никакого выражения, кроме, пожалуй, скуки.
— И я снова спрашиваю вас: что нам за дело до этого? — сказал меняющий форму. — Даже Престимион не осмелится вторгнуться в Пиурифэйн, хотя бы от этого зависел успех похода на Ни-мойю.
— Кто знает, на что может решиться Престимион ради того, что посчитает полезным? Но вот что я знаю точно: любая попытка вторжения в джунгли Пиурифэйна и без того будет очень трудной операцией для любой, самой сильной армии, как бы хорошо она не была оснащена, но, если пиуривары поведут партизанскую войну, чтобы не допустить имперские силы к своим деревням, эта операция станет в пятьдесят раз труднее. Посудите сами, кордон из воинов-пиуриваров, выставленный сверху донизу вдоль Стейч, весьма вероятно, мог бы вообще удержать имперскую армию от вторжения в Пиурифэйн. А, мой друг? Что вы скажете на это счет?
Вайизейсп Уувизейсп Аавизейсп не торопился с ответом. Воцарилась пауза, столь длительная и напряженная, что Тастейн, слушавший разговор с нарастающим недоверием, почувствовал, что у него зазвенело в ушах. Неужели Мандралиска говорит все это всерьез? Ведь граф недвусмысленно сообщил послу Данипиур, что хотел бы, чтобы метаморфы участвовали в войне против правительства Алханроэля на стороне Пяти правителей! В голове у Тастейна все перемешалось. Больше всего все это походило на очень странный сон.
Наконец меняющий форму заговорил все тем же спокойным голосом:
— Если бы Престимион или Деккерет все же решились отправить армию через нашу область, это, бесспорно, в высшей степени задело бы нас. Но, повторяю, я думаю, что они не пойдут на это. Если же мы станем укреплять границу по Стейч ради того, чтобы помешать им пересечь ее, это, с нашей стороны, станет актом войны против имперского правительства, который будет иметь серьезные последствия для моих соплеменников. Почему мы должны идти на такой риск? Ради какого интереса мы должны примкнуть к одной из сторон в борьбе между понтифексом Алханроэля и понтифексом Зимроэля? Они оба одинаково отвратительны для нас. Пусть они сражаются между собой, сколько душе угодно. А мы будем жить своей жизнью в Пиурифэйне, в нашем маленьком святилище, которое ваш лорд Стиамот когда-то любезно предоставил нам.
— Пиурифэйн находится на Зимроэле, мой друг. Независимое правительство Зимроэля могло бы найти немало интересных способов продемонстрировать пиуриварам свою благодарность за помощь в освободительной войне.
— Например?
— Полное равноправие для ваших соплеменников. Право свободно перемещаться везде, где вы пожелаете, обладать собственностью вне Пиурифэйна, участвовать в любых формах торговли, положить конец всем видам дискриминации вашей расы — вот что я предлагаю. Полное равенство по всему континенту. Это заинтересует вас, Вайизейсп Уувизейсп Аавизейсп? Стоило бы ради этого разместить отряды вдоль Стейч?
— Стоило бы, если бы мы могли доверять вашим обещаниям, граф Мандралиска. Но можем ли? Ответьте мне.
— Я даю вам клятву в этом, — ханжески воздев глаза к небу, ответил Мандралиска. — Мои хорошие друзья, присутствующие здесь, могут подтвердить, что моя клятва — это священное обязательство. Не так, Джакомин? Хаймак? Герцог Тастейн, я призываю вас подтвердить мои слова. Я человек чести. Разве не так, друзья мои?
10
Углубившись еще на пятьсот миль в западные земли, Деккерет добрался до Кесмакурана, опрятного небольшого городка с населением не больше, пожалуй, полумиллиона душ, обитавших в приземистых домах с плоскими крышами, выстроенных, главным образом, из очень приятного на вид золотисто-розового камня. Здесь корональ сделал остановку, чтобы почтить память Дворна, первого понтифекса Маджипура — здесь находилась его гробница. Идея посещения гробницы принадлежала Зельдору Луудвиду.
— Дворна очень почитают в этих местах, — сказал распорядитель мероприятий. — Так что, если корональ проедет мимо и не возложит венок на его могилу, местные жители, скорее всего, сочтут это если не кощунством, то по меньшей мере серьезным оскорблением.
— Гробница Дворна? — удивленно переспросил Деккерет. — Вы не шутите? Я-то всегда считал Дворна чисто мифической фигурой.
— Но ведь кто-то должен был стать первым понтифексом, — резонно заметила Фулкари.
— Согласен. Его, возможно, даже и на самом деле звали Дворн. И все равно, это вовсе не значит, будто хоть что-то из того, что мы о нем думаем и считаем, что знаем, имеет какую-либо реальную основу. Этого просто не может быть по прошествии тринадцати тысяч лет. Ведь мы говорим о человеке, который жил почти настолько же раньше лорда Стиамота, насколько Стиамот — раньше нас самих.
Но Зельдор Луудвид умел убеждать, причем делал это очень спокойно и логично, да Деккерет и сам знал, что его советы лучше не игнорировать. Этот человек достался ему как бы в наследство от Престимиона и лучше чем кто бы то ни было разбирался в протокольных вопросах.
Согласно сведениям Зельдора Луудвида, понтифексу Дворну в этой местности, где он, как считалось, родился, поклонялись как богу Приверженцев культа Дворна можно было встретить на расстоянии в несколько тысяч миль во всех направлениях.
Считалось, что именно здесь, в Кесмакуране, Дворн начал свое восстание против правительства, созданного случайными и некомпетентными людьми в самые первые дни после того, как переселенцы с Земли высадились на Маджипуре, и здесь же он был захоронен после своего выдающегося царствования, продолжавшегося почти сто лет. Гробницу постоянно посещали паломники, рассказывал Зельдор Луудвид, становились на колени перед священными ковчегами, в которых хранились несколько волосков и даже один зуб, и просили великого понтифекса походатайствовать перед Божеством о даровании мира и благополучия обитателям Маджипура.
Деккерет никогда прежде не слышал об этом. Но ни один корональ не сумел бы ознакомиться со всеми многочисленными культами, размножившимися в мире после того, как Пранкипин начал проводить свою политику поддержки всевозможных суеверий.
Все, что знал Деккерет, относилось к области мифологии: в тревожные времена, наступившие спустя пятьсот—шестьсот лет после того, как первые люди-колонисты прибыли на Маджипур, провинциальный лидер по имени Дворн собрал где-то в западных землях армию, пошел походом по областям, проповедуя евангелие мирового единства и стабильности и получая единодушную поддержку большинства населения, донельзя уставшего от междоусобной вражды, и в конце концов стал хозяином всего Алханроэля. Он присвоил себе титул понтифекса, используя слово, которое на одном из языков Старой Земли означало «строитель моста», и назначил Бархольда, молодого армейского офицера, своим помощником по управлению миром, присвоив ему титул короналя, то есть обладателя короны. Именно Дворн установил декретом, что по смерти каждого понтифекса лорд корональ будет получать этот титул и назначать нового короналя, который будет занимать его собственное место. Таким образом он позаботился о том, чтобы монархия ни при каких условиях не могла стать наследственной: каждый понтифекс выбирал своим преемником наиболее подготовленного человека из своего окружения, гарантируя тем самым, чтобы миром из поколения в поколение правили способные руководители.
Все это рассказывалось в третьей песне грандиозной эпической поэмы Эйтина Фёрвайна «Книга Изменений», с незапамятных времен отравлявшей жизнь каждого школьника на планете. Но не следовало забывать, что даже для Фёрвайна Дворн был всего лишь именем. Нигде, ни в третьей песне, ни где либо еще, поэт даже не пытался изобразить его как человека. Он не высказал ни одного намека на то, каким Дворн мог быть внешне, не процитировал ни одного анекдота, который дал бы хоть какой-то ключик к характеру Дворна. Дворн существовал в поэме только в качестве основателя государства и творца первозданных законов.
Так что, с точки зрения Деккерета, Дворн был чисто мифическим персонажем, традиционным героем, символической фигурой, которую кто-то когда-то изобрел, чтобы объяснить происхождение системы понтифексата. Деккерет подозревал, что средневековые историки, ощущая необходимость дать имя забытому воину, который помог воплотить в жизнь существовавшую с древних лет и до их времени систему власти, чья жизнь, дела и даже имя давно затерялись в тумане веков, решили присвоить ему имя Дворн.
Как совершенно справедливо заметила Фулкари, кто-то должен был стать первым понтифексом. Так почему бы ему не называться Дворном. Деккерету никогда не приходило в голову, что где-то в глубине западной части центрального Алханроэля могла существовать настоящая гробница Дворна, полная натуральными реликвиями — физическими останками первого понтифекса (как ему сказали, там было несколько зубов, одна или две кости и даже — спустя тринадцать тысяч лет! — часть его волос), — которым с величайшим благоговением поклонялись жители обширной провинции.
И вот теперь корональ лорд Деккерет находился в Кесмакуране и стоял перед настоящей гробницей понтифекса Дворна, готовясь предстать перед изваянием древнего монарха и смиренно просить Дворна благословить его правление
Он чувствовал себя невероятно глупо Престимион никогда не говорил ему, что, став короналем, он должен будет странствовать по свету, стоять на коленях перед провинциальными идолами, оракулом священных деревьев и множеством других фантастических и идиотских вещей, прося о милости неодушевленные предметы Он был зол на Зельдора Луудвида за то, что тот втянул его в это представление Но теперь было уже некуда деваться, подумал он, и, по-видимому, его обязанностью как короналя было участвовать в обрядах самых разнообразных верований всякий раз, когда он решал расстаться со спокойствием Замковой горы и спуститься вниз, к людям, которыми он правил, причем это нисколько не зависело от того, насколько абсурдными были эти верования и обряды.
Гробница представляла собой глубокую искусственную пещеру, высеченную неведомо сколько веков назад в большой скале из черного базальта, совсем неподалеку от города К стенам пещеры по обе стороны от входа в гробницу высоко над землей была прикреплена пара странных деревянных конструкций, очень похожих на клетки, добраться до которых можно было лишь по узким веревочным лестницам с деревянными перекладинами В клетках помещались установленные вертикально деревянные колеса, больше всего напоминавшие водяные, какие можно увидеть на мельницах.
В каждом из колес находилась молодая женщина, одетая в одну только набедренную повязку. Женщины безостановочно шагали по перекладинам, заставляя колеса бесперебойно вращаться Их стройные обнаженные тела блестели от пота, но они шагали неустанно, поддерживая бесперебойный ритм, как будто сами являлись деталями этих странных машин На лицах женщин застыло отрешенное выражение, свойственное лунатикам, их глаза смотрели куда-то вдаль, в иные миры.
Около веревочных лестниц, пристально следя за парой, трудившейся в колесах, стояли еще две так же скудно одетые женщины Деккерету уже рассказали, что группа посвященных женщин — их всегда насчитывалось восемь — круглые сутки трудится здесь, поддерживая вечное и непрерывное вращение колес. Каждая из этих женщин проводила в колесе ежедневно по многу часов, не останавливаясь даже на мгновение, чтобы поесть, сделать глоток воды или хотя бы перевести дух У лестниц стояла пара из следующей смены, готовая в любой момент встать на место своих товарок, если хоть одна из них устанет раньше времени и хотя бы раз оступится.
Деккерет понимал, что служба на колесе была в Кесмакуране делом наивысшей чести. Все молодые женщины города страстно желали попасть в число избранных для годичного послушания внутри деревянной клетки. Суть обряда, насколько ему удалось узнать, заключалась в непрерывной молитве понтифексу Дворну с просьбой поддержать мир и покой в том содружестве народов, которое он собственноручно создал. Даже незаметный перебой в бесконечном походе этих женщин, пустяковое изменение ритма их шагов могли подвергнуть благополучие мира серьезной опасности.
Правда, корональ не мог задержаться, чтобы подольше посмотреть это замечательное представление. Согласно обряду, он сейчас должен был вступить в гробницу. Его окружали шестеро стражей гробницы — они не называли себя жрецами или священниками — трое справа и трое слева. Стражи были крупными мужчинами, почти такими же крупными, как сам Деккерет, одетыми в черные одежды с красным окаймлением — цвета понтифекса. Они были, вероятно, братьями лет пятидесяти-шестидесяти и настолько походили друг на друга, что Деккерет, которому их представили, сомневался, что сможет правильно назвать каждого по имени. Главного стража он мог отличить от других только потому, что тот держал в руках изящно сплетенный венок, который Деккерет должен был возложить к подножию изваяния Дворна.
Сам он на этот случай облачился в полное церемониальное одеяние и даже надел на голову изящный золотой обруч, заменявший в этой поездке корону Горящей Звезды. Фулкари и Динитаку предстояло остаться снаружи; Деккерет быстро взглянул на обоих, перед тем как войти, и был благодарен им обоим за то, что они сохранили на лицах застывшее выражение высочайшей серьезности. А если бы Фулкари вдруг быстро, заговорщицки, подмигнула ему или Динитак скорчил чуть заметную скептическую гримасу, это сразу же разрушило бы тот высокий и торжественный настрой, который Деккерет с таким трудом смог создать в своей душе.
Он вступил в гробницу по внушительному прямоугольному туннелю высотой около двадцати футов и шириной по меньшей мере тридцать Пол устилал толстый ковер из душистых красных цветочных лепестков. Под потолком плавало множество летающих светильников, дававших нежный зеленоватый свет, благодаря которому можно было рассмотреть раскрашенные рельефы, занимавшие все стены от пола до потолка. Скорее всего, это были эпизоды из жития Дворна, предположил Деккерет: военные триумфы великого монарха, его коронация как понтифекса, возведение им Бархольда в ранг короналя.. Они казались очень хорошо сделанными, и Деккерет жалел, что не может рассмотреть их поближе и не торопясь. Но шестеро стражей мерными шагами, глядя строго перед собой, шли по обеим сторонам от него, и он счел за лучшее поступить точно так же. Поэтому о рельефах ему удалось получить лишь самое общее представление: то, что он успел уловить на ходу краем глаза.
А затем перед ним появился сам Дворн во всем своем великолепии и королевском блеске: колоссальная статуя, высеченная из мрамора теплого сливочного цвета, возвышавшаяся в большой нише в задней части пещеры.
Изваяние сидящего понтифекса было высотой в десять футов, если не больше, благородная статуя левой рукой опиралась на колено; правая рука была поднята и простерта к входу в пещеру. На каменном лице Дворна застыло выражение великого спокойствия и благосклонности: это был лик не просто короля, пусть даже и выдающегося, но поистине богоподобного существа с безмятежными улыбающимися идеально правильными чертами, лик спокойный, утешающий, всеведущий.
Это же поистине великолепное произведение искусства, подумал Деккерет. Просто поразительно, что такой несравненный шедевр практически неизвестен за пределами небольшой провинции.
Так можно было бы изобразить лик Божества, сказал он себе, если бы какой-нибудь художник решился отнестись к Божеству как к человеку, а не как к абстрактному и вовеки непостижимому духу созидания. Но никто и никогда не пытался изображать Божество в таком облике. Не могло ли оказаться, что безымянный создатель этого великого произведения искусства намеревался изобразить Дворна как воплощение Божества? В той богоравной безмятежности, которую скульптор придал лику понтифекса Дворна, определенно имелось нечто почти кощунственное.
Справа и слева от огромной статуи располагались две ниши меньших размеров, в которых помещались большие, отполированные до зеркального блеска шарообразные агатовые вазы. Это, решил Деккерет, и были ковчеги, в которых сохранялись мощи понтифекса Дворна — его волосы, зубы, кости и что там еще могло остаться. Впрочем, он не собирался задавать вопросы по поводу их содержимого.
Главный страж вручил Деккерету венок. Для его изготовления мастерам, наверное, потребовалось много часов. Он был сделан из сухих разноцветных стеблей тростника, переплетенных в сложный узор, в который через каждые четыре дюйма были вставлены тонкие широкие металлические кольца; на них старомодными письменами были сделаны надписи, но Деккерет не смог их разобрать. Ему объяснили, что он должен будет положить венок в небольшое углубление, выдолбленное в полу пещеры прямо перед статуей, и поджечь его факелом, который вручит ему главный страж. После чего, когда огонь займется, ему следовало опуститься на колени, войти в состояние медитации и раскрыть свою душу перед великим понтифексом-основоположником.
— Дворна очень почитают в этих местах, — сказал распорядитель мероприятий. — Так что, если корональ проедет мимо и не возложит венок на его могилу, местные жители, скорее всего, сочтут это если не кощунством, то по меньшей мере серьезным оскорблением.
— Гробница Дворна? — удивленно переспросил Деккерет. — Вы не шутите? Я-то всегда считал Дворна чисто мифической фигурой.
— Но ведь кто-то должен был стать первым понтифексом, — резонно заметила Фулкари.
— Согласен. Его, возможно, даже и на самом деле звали Дворн. И все равно, это вовсе не значит, будто хоть что-то из того, что мы о нем думаем и считаем, что знаем, имеет какую-либо реальную основу. Этого просто не может быть по прошествии тринадцати тысяч лет. Ведь мы говорим о человеке, который жил почти настолько же раньше лорда Стиамота, насколько Стиамот — раньше нас самих.
Но Зельдор Луудвид умел убеждать, причем делал это очень спокойно и логично, да Деккерет и сам знал, что его советы лучше не игнорировать. Этот человек достался ему как бы в наследство от Престимиона и лучше чем кто бы то ни было разбирался в протокольных вопросах.
Согласно сведениям Зельдора Луудвида, понтифексу Дворну в этой местности, где он, как считалось, родился, поклонялись как богу Приверженцев культа Дворна можно было встретить на расстоянии в несколько тысяч миль во всех направлениях.
Считалось, что именно здесь, в Кесмакуране, Дворн начал свое восстание против правительства, созданного случайными и некомпетентными людьми в самые первые дни после того, как переселенцы с Земли высадились на Маджипуре, и здесь же он был захоронен после своего выдающегося царствования, продолжавшегося почти сто лет. Гробницу постоянно посещали паломники, рассказывал Зельдор Луудвид, становились на колени перед священными ковчегами, в которых хранились несколько волосков и даже один зуб, и просили великого понтифекса походатайствовать перед Божеством о даровании мира и благополучия обитателям Маджипура.
Деккерет никогда прежде не слышал об этом. Но ни один корональ не сумел бы ознакомиться со всеми многочисленными культами, размножившимися в мире после того, как Пранкипин начал проводить свою политику поддержки всевозможных суеверий.
Все, что знал Деккерет, относилось к области мифологии: в тревожные времена, наступившие спустя пятьсот—шестьсот лет после того, как первые люди-колонисты прибыли на Маджипур, провинциальный лидер по имени Дворн собрал где-то в западных землях армию, пошел походом по областям, проповедуя евангелие мирового единства и стабильности и получая единодушную поддержку большинства населения, донельзя уставшего от междоусобной вражды, и в конце концов стал хозяином всего Алханроэля. Он присвоил себе титул понтифекса, используя слово, которое на одном из языков Старой Земли означало «строитель моста», и назначил Бархольда, молодого армейского офицера, своим помощником по управлению миром, присвоив ему титул короналя, то есть обладателя короны. Именно Дворн установил декретом, что по смерти каждого понтифекса лорд корональ будет получать этот титул и назначать нового короналя, который будет занимать его собственное место. Таким образом он позаботился о том, чтобы монархия ни при каких условиях не могла стать наследственной: каждый понтифекс выбирал своим преемником наиболее подготовленного человека из своего окружения, гарантируя тем самым, чтобы миром из поколения в поколение правили способные руководители.
Все это рассказывалось в третьей песне грандиозной эпической поэмы Эйтина Фёрвайна «Книга Изменений», с незапамятных времен отравлявшей жизнь каждого школьника на планете. Но не следовало забывать, что даже для Фёрвайна Дворн был всего лишь именем. Нигде, ни в третьей песне, ни где либо еще, поэт даже не пытался изобразить его как человека. Он не высказал ни одного намека на то, каким Дворн мог быть внешне, не процитировал ни одного анекдота, который дал бы хоть какой-то ключик к характеру Дворна. Дворн существовал в поэме только в качестве основателя государства и творца первозданных законов.
Так что, с точки зрения Деккерета, Дворн был чисто мифическим персонажем, традиционным героем, символической фигурой, которую кто-то когда-то изобрел, чтобы объяснить происхождение системы понтифексата. Деккерет подозревал, что средневековые историки, ощущая необходимость дать имя забытому воину, который помог воплотить в жизнь существовавшую с древних лет и до их времени систему власти, чья жизнь, дела и даже имя давно затерялись в тумане веков, решили присвоить ему имя Дворн.
Как совершенно справедливо заметила Фулкари, кто-то должен был стать первым понтифексом. Так почему бы ему не называться Дворном. Деккерету никогда не приходило в голову, что где-то в глубине западной части центрального Алханроэля могла существовать настоящая гробница Дворна, полная натуральными реликвиями — физическими останками первого понтифекса (как ему сказали, там было несколько зубов, одна или две кости и даже — спустя тринадцать тысяч лет! — часть его волос), — которым с величайшим благоговением поклонялись жители обширной провинции.
И вот теперь корональ лорд Деккерет находился в Кесмакуране и стоял перед настоящей гробницей понтифекса Дворна, готовясь предстать перед изваянием древнего монарха и смиренно просить Дворна благословить его правление
Он чувствовал себя невероятно глупо Престимион никогда не говорил ему, что, став короналем, он должен будет странствовать по свету, стоять на коленях перед провинциальными идолами, оракулом священных деревьев и множеством других фантастических и идиотских вещей, прося о милости неодушевленные предметы Он был зол на Зельдора Луудвида за то, что тот втянул его в это представление Но теперь было уже некуда деваться, подумал он, и, по-видимому, его обязанностью как короналя было участвовать в обрядах самых разнообразных верований всякий раз, когда он решал расстаться со спокойствием Замковой горы и спуститься вниз, к людям, которыми он правил, причем это нисколько не зависело от того, насколько абсурдными были эти верования и обряды.
Гробница представляла собой глубокую искусственную пещеру, высеченную неведомо сколько веков назад в большой скале из черного базальта, совсем неподалеку от города К стенам пещеры по обе стороны от входа в гробницу высоко над землей была прикреплена пара странных деревянных конструкций, очень похожих на клетки, добраться до которых можно было лишь по узким веревочным лестницам с деревянными перекладинами В клетках помещались установленные вертикально деревянные колеса, больше всего напоминавшие водяные, какие можно увидеть на мельницах.
В каждом из колес находилась молодая женщина, одетая в одну только набедренную повязку. Женщины безостановочно шагали по перекладинам, заставляя колеса бесперебойно вращаться Их стройные обнаженные тела блестели от пота, но они шагали неустанно, поддерживая бесперебойный ритм, как будто сами являлись деталями этих странных машин На лицах женщин застыло отрешенное выражение, свойственное лунатикам, их глаза смотрели куда-то вдаль, в иные миры.
Около веревочных лестниц, пристально следя за парой, трудившейся в колесах, стояли еще две так же скудно одетые женщины Деккерету уже рассказали, что группа посвященных женщин — их всегда насчитывалось восемь — круглые сутки трудится здесь, поддерживая вечное и непрерывное вращение колес. Каждая из этих женщин проводила в колесе ежедневно по многу часов, не останавливаясь даже на мгновение, чтобы поесть, сделать глоток воды или хотя бы перевести дух У лестниц стояла пара из следующей смены, готовая в любой момент встать на место своих товарок, если хоть одна из них устанет раньше времени и хотя бы раз оступится.
Деккерет понимал, что служба на колесе была в Кесмакуране делом наивысшей чести. Все молодые женщины города страстно желали попасть в число избранных для годичного послушания внутри деревянной клетки. Суть обряда, насколько ему удалось узнать, заключалась в непрерывной молитве понтифексу Дворну с просьбой поддержать мир и покой в том содружестве народов, которое он собственноручно создал. Даже незаметный перебой в бесконечном походе этих женщин, пустяковое изменение ритма их шагов могли подвергнуть благополучие мира серьезной опасности.
Правда, корональ не мог задержаться, чтобы подольше посмотреть это замечательное представление. Согласно обряду, он сейчас должен был вступить в гробницу. Его окружали шестеро стражей гробницы — они не называли себя жрецами или священниками — трое справа и трое слева. Стражи были крупными мужчинами, почти такими же крупными, как сам Деккерет, одетыми в черные одежды с красным окаймлением — цвета понтифекса. Они были, вероятно, братьями лет пятидесяти-шестидесяти и настолько походили друг на друга, что Деккерет, которому их представили, сомневался, что сможет правильно назвать каждого по имени. Главного стража он мог отличить от других только потому, что тот держал в руках изящно сплетенный венок, который Деккерет должен был возложить к подножию изваяния Дворна.
Сам он на этот случай облачился в полное церемониальное одеяние и даже надел на голову изящный золотой обруч, заменявший в этой поездке корону Горящей Звезды. Фулкари и Динитаку предстояло остаться снаружи; Деккерет быстро взглянул на обоих, перед тем как войти, и был благодарен им обоим за то, что они сохранили на лицах застывшее выражение высочайшей серьезности. А если бы Фулкари вдруг быстро, заговорщицки, подмигнула ему или Динитак скорчил чуть заметную скептическую гримасу, это сразу же разрушило бы тот высокий и торжественный настрой, который Деккерет с таким трудом смог создать в своей душе.
Он вступил в гробницу по внушительному прямоугольному туннелю высотой около двадцати футов и шириной по меньшей мере тридцать Пол устилал толстый ковер из душистых красных цветочных лепестков. Под потолком плавало множество летающих светильников, дававших нежный зеленоватый свет, благодаря которому можно было рассмотреть раскрашенные рельефы, занимавшие все стены от пола до потолка. Скорее всего, это были эпизоды из жития Дворна, предположил Деккерет: военные триумфы великого монарха, его коронация как понтифекса, возведение им Бархольда в ранг короналя.. Они казались очень хорошо сделанными, и Деккерет жалел, что не может рассмотреть их поближе и не торопясь. Но шестеро стражей мерными шагами, глядя строго перед собой, шли по обеим сторонам от него, и он счел за лучшее поступить точно так же. Поэтому о рельефах ему удалось получить лишь самое общее представление: то, что он успел уловить на ходу краем глаза.
А затем перед ним появился сам Дворн во всем своем великолепии и королевском блеске: колоссальная статуя, высеченная из мрамора теплого сливочного цвета, возвышавшаяся в большой нише в задней части пещеры.
Изваяние сидящего понтифекса было высотой в десять футов, если не больше, благородная статуя левой рукой опиралась на колено; правая рука была поднята и простерта к входу в пещеру. На каменном лице Дворна застыло выражение великого спокойствия и благосклонности: это был лик не просто короля, пусть даже и выдающегося, но поистине богоподобного существа с безмятежными улыбающимися идеально правильными чертами, лик спокойный, утешающий, всеведущий.
Это же поистине великолепное произведение искусства, подумал Деккерет. Просто поразительно, что такой несравненный шедевр практически неизвестен за пределами небольшой провинции.
Так можно было бы изобразить лик Божества, сказал он себе, если бы какой-нибудь художник решился отнестись к Божеству как к человеку, а не как к абстрактному и вовеки непостижимому духу созидания. Но никто и никогда не пытался изображать Божество в таком облике. Не могло ли оказаться, что безымянный создатель этого великого произведения искусства намеревался изобразить Дворна как воплощение Божества? В той богоравной безмятежности, которую скульптор придал лику понтифекса Дворна, определенно имелось нечто почти кощунственное.
Справа и слева от огромной статуи располагались две ниши меньших размеров, в которых помещались большие, отполированные до зеркального блеска шарообразные агатовые вазы. Это, решил Деккерет, и были ковчеги, в которых сохранялись мощи понтифекса Дворна — его волосы, зубы, кости и что там еще могло остаться. Впрочем, он не собирался задавать вопросы по поводу их содержимого.
Главный страж вручил Деккерету венок. Для его изготовления мастерам, наверное, потребовалось много часов. Он был сделан из сухих разноцветных стеблей тростника, переплетенных в сложный узор, в который через каждые четыре дюйма были вставлены тонкие широкие металлические кольца; на них старомодными письменами были сделаны надписи, но Деккерет не смог их разобрать. Ему объяснили, что он должен будет положить венок в небольшое углубление, выдолбленное в полу пещеры прямо перед статуей, и поджечь его факелом, который вручит ему главный страж. После чего, когда огонь займется, ему следовало опуститься на колени, войти в состояние медитации и раскрыть свою душу перед великим понтифексом-основоположником.