Страуб Питер. Глотка

   – Я уже много лет ничего не покупаю. Все мои пиджаки и костюмы шьются на заказ. Даже рубашки приходится заказывать у Пола Стюарта в Нью-Йорке, а обувь – у Уилкса Бэйорда в Сан-Франциско. – Джон приподнял ноту, чтобы я мог полюбоваться носком дорогого коричневого ботинка. – Я покупаю в Миллхейвене разве что только носки и нижнее белье. – Потрогав пластырь на голове, Джон отошел от раковины. – Мы не могли бы спуститься вниз? Я хочу выпить.
   Мы спустились в кухню. Джон посмотрел на меня затравленным взглядом и открыл холодильник. Теперь, когда уехал его отец, бутылка трехсотдолларовой водки снова заняла свое место в баре.
   – Я не собираюсь убегать, Тим, тебе не надо ходить за мной, как тень.
   – И что ты сделал, когда она наконец пришла домой?
   Джон налил в стакан на три дюйма гиацинтовой водки и, прежде чем ответить, пригубил немного. – Не надо было класть сюда лед. Водка слишком изысканная, чтобы разбавлять ее. Хочешь глоточек?
   – Глоточек мне не поможет. Ты сразу стал выяснять с ней отношения?
   Сделав еще глоток, Джон кивнул.
   – Счета лежали прямо передо мной. Я сидел в гостиной. Она вернулась в начале первого. Господи, я чуть не умер, – он поглядел в потолок и почти беззвучно вздохнул. – Она была такой красивой. Сначала Эйприл не видела меня. А как только заметила, сразу изменилась. Из нее словно выпустили пар. Она будто бы увидела своего тюремщика. До этого самого момента я наивно надеялся, что всему еще найдется объяснение. Она могла покупать одежду отцу – он любил этот магазин. Но когда я увидел, как изменилось при виде меня настроение Эйприл, я понял все до конца.
   – Ты вышел из себя?
   Джон покачал головой.
   – Я чувствовал себя так, словно мне вонзили нож в спину. «Кто он? – спросил я. – Твой любимчик, Байрон?» Она сказала, что не понимает, о чем я говорю. Тогда я объяснил, что знаю: она не была сегодня вечером в офисе. Она стала придумывать разные истории про то, как не отвечала на звонки, была в копировочной, в соседнем кабинете... И тогда я спросил ее, откуда эти счета. Она продолжала лгать, а я продолжал сводить разговор к Дориану. И наконец она без сил опустилась на диван и сказала: «Ну, хорошо, я встречаюсь с Дорианом. А что тебе до этого?» Господи, лучше бы она убила меня на месте. Эйприл заговорила уверенно, перестала защищаться и перешла в наступление. Сказала, что ей неприятно, что я узнал об этом таким образом, но она почти рада, что я узнал и теперь мы можем поговорить о разводе.
   – Она не упомянула о работе в Сан-Франциско?
   – Нет, эту новость она сообщила мне уже в машине. Пойдем в другую комнату, Тим, хорошо? У меня немного кружится голова.
   В гостиной Джон заметил на полу бронзовую табличку и наклонился, чтобы поднять ее.
   – Так вот чем ты меня ударил. – Он покачал головой, с иронией глядя на табличку. – Эта чертова штука и выглядит-то как смертельное оружие. – Он поставил табличку на камин.
   – Кому пришла в голову идея покататься на машине?
   Джон посмотрел на меня укоризненно.
   – Я не привык к допросам. Все это и так причиняет мне боль.
   Он подошел к дивану и опустился на тяжело вздохнувшие подушки. Поднеся стакан к губам, Джон оглядел комнату.
   – Мы ничего не сломали. Разве неудивительно? Я стал драться с тобой по одной-единственной причине – почувствовал себя вдруг полным дерьмом.
   Я сел в кресло и стал ждать продолжения.
   – Ну, хорошо. Я высказал все, что думаю об этом чертовом альфонсе Дориане, а потом стал говорить то, с чего надо было начать, – что люблю ее и хочу сохранить наш брак. Сказал, что мы должны дать друг другу еще один шанс. Что она была самой важной частью моей жизни. Господи, да она и была моя жизнь. – Глаза его застилали слезы. – Все это было чистой правдой. Может быть, я был не таким уж хорошим мужем, но Эйприл действительно была смыслом моей жизни. – Он поднес платок к лицу, но тут вспомнил, что тот в крови. Проверив брюки на предмет пятен крови, Джон швырнул платок в пепельницу. – Тим, у тебя случайно нет...
   Вынув из кармана платок, я кинул его Джону. Я носил его уже два дня, но он был до сих пор чистым. Джон приложил его к глазам, вытер щеки и снова кинул мне.
   – И тогда Эйприл сказала, что не может больше сидеть вот так, она должна куда-то поехать, выйти из дому. Я спросил, могу ли пойти с ней, и она сказала, что лучше мне так и сделать, если я хочу с ней поговорить. И мы поехали – я даже не помню куда. Разговор крутился вокруг одних и тех же вещей – Эйприл, казалось, не слышала меня. Наконец мы оказались на западе города, в районе бульвара Бисмарка. – Джон с шумом выдохнул воздух. – Она остановила машину на Сорок шестой улице – или Сорок пятой, не помню. В конце квартала был бар. Назывался он, кажется, «Ипподром». – Джон снова взглянул на меня, рот его скривился, он отвел глаза и оглядел комнату. – Тим, ты помнишь, как я искал глазами следующую за нами машину, после того как мы проводили моих родителей? Так вот, мне кажется, что в тот вечер кто-то преследовал нас с Эйприл. Но я не был уверен, ведь я был тогда не в себе. Но я все-таки кое-что еще могу – не до конца растерял былую остроту реакции. Хотя иногда мне кажется, что она осталась в прошлом. С тобой такого не бывает?
   Я кивнул.
   – В общем, на улице больше никого не было. Огни горели только в баре. Умолял Эйприл даровать мне жизнь. Я рассказал о том месте в Пурдуме, которое присмотрел для нас. Хорошая цена, пятнадцать акров земли, пруд, красивый дом. Мы могли бы открыть там свою галерею. Когда я рассказал об этом, Эйприл заявила, что босс хочет послать ее в Сан-Франциско, где она будет возглавлять собственный офис. Я сказал: «Забудь этого чертова босса. Что еще тебе надо?» Эйприл сказала, что собирается принять предложение. «Не обсудив его со мной?» – удивился я. И тогда она сказала, что не видит смысла задействовать меня во всем этом. Задействовать меня! Она говорила как брокер о сделке. Я ничего не мог с собой поделать, Тим. – Выпрямившись, Джон посмотрел на меня в упор. – Я не мог сдержаться. В буквальном смысле слова. – Лицо его побагровело. – И я ударил ее. Два раза. По лицу. – Глаза его наполнились слезами. – Я, я был в таком шоке, я чувствовал себя грязным монстром. Эйприл плакала. Я не мог этого вынести. – Голос его дрогнул, Джон закрыл глаза и протянул мне руку. Сначала я подумал, будто он хочет, чтобы я пожал ее, но через секунду догадался, что ему нужно, и снова протянул Джону свой платок. Он поднес его к глазам и зарыдал.
   – О, Господи, – сказал он наконец, выпрямляясь. – Эйприл сидела рядом вся в слезах. – Грудь его снова затряслась, и он тер глаза до тех пор, пока не обрел способность говорить. – Она ничего не говорила. Я не мог больше сидеть в машине. Я вышел и пошел прочь. Я уверен, что слышал за спиной звук заведенного мотора, но в тот момент я был неспособен обращать внимание на такие вещи. Я брел к бару безо всякой цели, но когда оказался перед дверью, зашел внутрь. Я даже не помню, был ли там кто-то еще – просто не заметил этого. Я влил в себя одну за другой четыре порции спиртного. Я понятия не имею, сколько времени провел в этом баре. И тут передо мной вырос парень комплекции борца сумо и сказал, что они закрываются и пора расплачиваться. Наверное, он был барменом, но я не помню, чтобы видел его до этого. Он сказал, – грудь Джона снова затряслась – он смеялся и плакал одновременно. – Он сказал: «не приходи сюда больше, парень! Нам не нужны твои дела». – Джон оторвал от глаз мой платок, и губы его расплылись в почти сумасшедшей улыбке. – Я положил на стойку пятидесятидолларовую бумажку и вышел на улицу. Эйприл, конечно, уехала – я и не ожидал, что она станет меня ждать. Мне понадобилось около часа, чтобы дойти до дома. Я проигрывал в голове, что скажу ей. Когда я подошел к дому, ее машина стояла у подъезда. «Господи! – подумал я. – По крайней мере, она дома!» Я поднялся наверх, но в спальне Эйприл не было. Я обыскал весь дом, повторяя ее имя. Наконец я спустился вниз, надеясь, что она все еще сидит в машине. Открыв дверцу, я чуть не упал в обморок – все сиденья были залиты кровью. Там было море крови. Я буквально обезумел – стал метаться туда-сюда по всему кварталу. Я подумал что, может быть, ударил жену гораздо сильнее, чем мне казалось. Я представил, как она вышла из машины и сейчас лежит на чьем-то газон. Боже правый! Я обегал квартал дважды, а потом вернулся в дом, позвонил в Шейди-Маунт и сообщил, что видел окровавленную женщину, бредущую по Берлин-авеню, и поинтересовался, доставил ли ее кто-нибудь в больницу. Там какая-то подозрительная женщина ответила мне, что такая пациентка в больницу не поступала. Я не стал звонить в полицию – им моя история сразу показалась бы шитой белыми нитками. В глубине души, Тим, в глубине души я уже знал, что она мертва. Тогда я положил полотенце на водительское сиденье и отогнал машину в гараж к Алану. Через несколько дней, когда я понял, в какой переплет попаду, если кто-нибудь найдет там машину, я вернулся туда среди ночи и помыл ее. А в ту ночь я вернулся домой и стал ждать, что будет дальше. В конце концов я заснул прямо в гостиной, на этом самом диване. Я был пьян. А за день до твоего приезда я перевез машину в Пурдум. – Заметив, что скомкал платок, Джон развернул его и вытер нос, а потом выбросил в пепельницу поверх другого, окровавленного.
   – После Вьетнама, это была самая ужасная ночь в моей жизни.
   – А на следующий день позвонили из полиции.
   – Сразу после полудня.
   – Когда же ты узнал о надписи над трупом?
   – В Шейди-Маунт. Мне сказал об этом Фонтейн. Он спросил, не знаю ли я, что бы это значило.
   – Вы не рассказали ему о проекте Эйприл?
   Джон покачал головой.
   – Она не делилась со мной этим. Единственное, что я знал, это что ее заинтересовал этим «проектом» тот юный мерзавец.
   – Отец Дориана был одним из старых напарников Билла Дэмрока.
   – Да? Наверное, это занятно для тех, кто интересуется подобными вещами.
   Он взял стакан, выпил, застонал и снова откинулся на спинку дивана. Несколько секунд мы оба молчали.
   – Теперь расскажи мне, что, по-твоему, случилось, пока ты был в баре.
   Джон прижал холодный стакан сначала к одной щеке, потом к другой. Затем прокатил его по лбу.
   Глаза его напоминали узенькие щелочки.
   – Сначала я хочу убедиться, что ты мне веришь. Ведь ты понимаешь, что я не мог убить Эйприл?
   Ответ на этот вопрос я всячески откладывал. И сейчас ответил так, как мог.
   – Мне кажется, я верю тебе, Джон, – и как только я произнес эти слова, я понял, что говорю правду: я действительно ему верил.
   – Я мог бы приукрасить действительность, Тим. Мог бы сказать тебе, что вышел из машины, как только Эйприл начала плакать. Мог не сообщать, что ударил ее. Как видишь, я не пытаюсь выглядеть лучше, чем я есть.
   – Я знаю это.
   – Все, что я сказал, – правда. Ужасная, но правда.
   – Ты думаешь, что за вами действительно следили?
   – Я уверен в этом. Если бы я не был так взбудоражен, то вел бы себя осторожнее. – Он покачал головой и снова застонал. – Думаю, было так. Кто-то припарковал машину в квартале от нас и стал ждать. Наверное, они очень удивились, когда я вышел из машины. Может быть, даже решили, что я их заметил. Поэтому они и включили мотор. А потом увидели, что я захожу в бар. Когда я не вышел через пять минут с пачкой сигарет или банкой пива, они подошли к «мерседесу» и... сделали то, что они сделали. Если бы я не ударил ее... если бы не был таким идиотом... не оставил ее одну...
   Он зажмурил глаза и сжал губы. Я ждал, пока Джон овладеет собой.
   – Их должно было быть двое, потому что...
   – Потому что один отогнал сюда машину, пока другой прятал ее тело в номере отеля, – закончил за меня Джон.
   Я неожиданно разозлился.
   – Почему ты не рассказал мне всю правду, как только я приехал? – почти кричал я. – Зачем все это притворство? Представляешь, что было бы, если бы полиция нашла машину.
   Рэнсом оставался спокойным.
   – Но они ведь не нашли ее, – он снова сделал глоток из стакана. – Когда ты уедешь, я собирался отогнать «мерседес» в Чикаго и оставить его там на улице с ключами в замке. Подарок для бродяг. К тому времени уже не имело бы значения, найдет его полиция или нет. – Он заметил мое раздражение. – Послушай, я знал, что план был дурацкий. Но я был испуган, я был в панике. Но забудь на секунду обо мне. Фрицманн наверняка был одним из людей в той машине. Поэтому он и болтался вокруг больницы. Хотел выяснить, очнется ли Эйприл.
   – Да, но значит, ты солгал мне дважды.
   – Тим, я не думал, что вообще смогу рассказать кому-нибудь, как все было на самом деле. Я был не прав. Я извиняюсь. Но выслушай меня. В той машине сидел еще один человек – коп, о котором ты говорил. И наверняка он-то и убил Фрицманна.
   – Да, – сказал я. – Он подкараулил его в «Зеленой женщине».
   Джон медленно кивнул, словно потрясенный услышанным.
   – Продолжай, – сказал он.
   – Фрицманн, наверное, попросил о встрече. Отец наверняка связался с ним и сказал: «Билли, я не хочу, чтобы меня доставали твои дружки».
   – Разве я не говорил тебе, что та история не пройдет даром, – напомнил Джон.
   – Так ты хотел, чтобы случилось то, что случилось.
   – Меня не волнует, когда два бандита сцепляются между собой. Так только лучше. Продолжай.
   – Фрицманн рассказал, что в дом его отца приходили двое мужчин, которые интересовались компанией «Элви холдингс». Этого оказалось достаточно. Коп стал рвать связи со всем, что может привести нас к нему. Я не знаю всего, что он сделал, наверное, подождал, пока Фрицманн отвернется, и оглушил его рукояткой револьвера. А потом привязал его к стулу и разрезал на кусочки, как он любит делать.
   – И оставил там на ночь, – подхватил Джон. – Но он понимал, что мы способны на все, и поэтому вчера вечером уложил труп в багажник своего автомобиля и выбросил перед баром «Часы досуга». Было еще темно, на улицах никого не было. Все сработало отлично. Появилась еще одна жертва «Голубой розы», и никто не узнает о связи копа с Фрицманном. Он убил мою жену, Гранта Хоффмана, собственного напарника и остался вне всяких подозрений.
   – Если не считать того, что мы знаем, что он коп. И что он сын Боба Бандольера.
   – А откуда мы знаем, что он коп.
   – Он дал воображаемым директорам «Элви» имена Леон Кейзмент и Эндрю Белински. Кейзмент – одно из имен Боба Бандольера, а десять лет назад начальником отдела по расследованию убийств полиции Миллхейвена был человек по имени Энди Белин. Мать его была полькой, и остальные детективы прозвали шефа Белински. – Я попытался улыбнуться, но у меня ничего не вышло. – Таков полицейский юмор.
   – О! – Джон смотрел на меня с восхищением. – Ты просто гений.
   – Мне рассказал обо всем этом Фонтейн. Причем я не уверен, что стоило спрашивать его об этом.
   – Черт побери! – Джон резко выпрямился. – Фонтейн изъял из дела показания своего отца, прежде чем передать его тебе. Он приказал тебе держаться подальше от Санчана, а когда это не сработало, привез тебя на могилу своего отца и сказал «Видишь? Боб Бандольер покоится в земле. Оставь всю эту ерунду и возвращайся домой». Ведь так?
   – В общем и целом. Но он не мог отвезти тело Фрицманна к «Часам досуга». Я был с ним, когда пошел дождь.
   – Подумай о том, как работает этот человек. У него был один сообщник, почему бы не быть и второму. Он заплатил кому-то, чтобы подкинули тело. И устроил все лучше некуда. Его алиби – ты.
   Я подумал, что Фи наверняка расплатился не деньгами. Информация – вот что дороже денег.
   – Итак, что же нам делать? – спросил Джон. – Мы вряд ли можем обратиться в полицию. На Армори-плейс Фонтейна очень любят. Он любимый детектив Миллхейвена. Он местный Дик Трейси, черт бы его побрал!
   – Может быть, нам все-таки удастся вывести его на чистую воду, – сказал я. – Может быть, мы даже сможем заставить его раскрыться.
   – Но как мы это сделаем?
   – Я уже говорил тебе, что Фи Бандольер раз в две недели пробирается в старый дом своего отца. Его видела несколько раз соседка. Она обещала позвонить, когда он придет туда в следующий раз.
   – К черту соседку. Давай устроим ему засаду в доме.
   На этот раз застонал я.
   – Я слишком стар и устал, чтобы играть в ковбоев, Джон.
   – Подумай об этом. Если преступник и не Фонтейн, то какой-нибудь другой парень с Армори-плейс. Может быть, в доме есть семейные фотографии. Может быть, что-то с его инициалами. Зачем ему вообще этот дом? Он что-то держит там, внутри.
   – Там, внутри, всегда было что-то принадлежащее ему. Его детство. Я иду спать, Джон, – все мускулы заныли, когда я встал.
   Поставив на стол пустой стакан, Джон потрогал пластырь на голове. Затем снова откинулся на спинку. Несколько секунд мы оба слушали шум дождя за окнами.
   Я повернулся и пошел к лестнице. Скорбь заполняла каждую клеточку моего тела. Единственное, чего мне хотелось сейчас, это добраться скорее до постели.
   – Тим, – сказал Рэнсом.
   Я медленно повернулся к нему. Он вставал, не сводя с меня глаз.
   – Ты настоящий друг.
   – Должно быть, – сказал я.
   – Мы пройдем все это вместе, правда?
   – Конечно, – ответил я.
   Джон подошел ко мне.
   – Я обещаю с этого момента говорить тебе всю правду. Я должен был...
   – Хорошо, хорошо, – прервал его я. – Главное, не пытайся больше меня убить.
   Подойдя вплотную, Джон обнял меня и прижал к груди. Я чувствовал себя так, будто меня обнимает матрац.
   – Я люблю тебя, парень, – сказал он. – Так мы вместе?
   – Свободу угнетенным! – я похлопал его по плечу.
   – Так точно, – ткнув кулаком мне в живот, Джон еще крепче прижал меня к себе. – Завтра мы начнем все сначала.
   – Да, – кивнул я и стал подниматься по лестнице.
   Раздевшись, я улегся в кровать с «Библиотекой Хамманди». Джон Рэнсом бродил по своей спальне, время от времени натыкаясь на мебель. За окном по-прежнему шел дождь. Включив лампу, я открыл книгу на опусе под названием «Гром, Совершенный разум» я прочитал:
   ...Потому что то, что внутри тебя, то и снаружи. И тот, кто любит тебя снаружи, принимает то, что у тебя внутри. И то, что ты видишь снаружи, ты можешь увидеть внутри. Это видимо глазом и это твоя одежда.
   Довольно скоро слова стали сливаться у меня перед глазами, но прежде чем заснуть, я еще умудрился закрыть книгу и погасить свет.

3

   В четыре часа я очнулся от кошмара, в котором огромный монстр гонялся за мной по какому-то подвалу, и лежал в кровати, прислушиваясь к громкому стуку собственного сердца. Через несколько секунд я вдруг понял, что дождь прекратился. Ласло Нэги оказался неплохим метеорологом.
   Сначала я попытался воспользоваться советом, который всегда давал сам себе в бессонные ночи, – на втором месте после сна стоит отдых, и лежал в кровати, не открывая глаз. Сердце мое постепенно успокоилось, дыхание восстановилось, тело расслабилось. Прошел час. Каждый раз, переворачивая подушку, я улавливал в воздухе слабенький цветочный аромат и наконец понял, что это, должно быть, духи, которыми пользовалась Марджори Рэнсом. Отбросив простыню, которой укрывался, я подошел к окну. За стеклом висел черный маслянистый смог. Фонарь под окнами был едва виден за дымкой, словно солнце на полотнах Тернера. Я включил верхний свет, почистил зубы, умылся, надел пижаму и спустился вниз, чтобы поработать немного над книгой.
   Следующие полтора часа я жил в теле маленького мальчика, стены спальни которого были оклеены обоями с голубыми розами. Мальчика, отец которого говорил, что бьет его от большой любви, а мать которого умирала среди запаха собственных испражнений и разлагающейся плоти. Отец говорил, что они прекрасно заботятся о матери и что их любовь для нее гораздо важнее больничного ухода. Фи Бандольер, спрятавшийся под кожей Чарли Карпентера, смотрел, как уходит в небытие его мать. Я витал в воздухе вокруг них – Фи и не-Фи, Чарли и не-Чарли, подмечая и записывая. Когда горе стало слишком сильным, чтобы продолжать, я положил карандаш и на дрожащих ногах поднялся наверх.
   Было около шести. Я испытал вдруг странное чувство – мне казалось, что я потерялся. Дом Джона казался не более и не менее реальным, чем маленький домик, по которому я разгуливал в своем воображении. Если бы я по-прежнему пил, я налил бы себе пару дюймов гиацинтовой водки Джона, вернулся бы в кровать и попытался уснуть. Но вместо этого я снова подошел к окну, убедился, что туман стал теперь густо-серебряного цвета, принял душ, надел джинсы и черную фуфайку Гленроя Брейкстоуна, положил в карман блокнот и вышел на улицу.

4

   Мир казалось, исчез, растворился. Передо мной была лишь невесомая дымка сероватого серебра, и я скользил сквозь нее, изменяя ее очертания. Я видел ступеньки, ведущие к дороге, и высокие живые изгороди вдоль домов.
   Выйдя на улицу, я смог различить призрачный свет фонарей. Если считать их, как я считал когда-то ребенком ряды в кинотеатре, чтобы суметь вернуться на свое место, эти фонари могли бы стать моими путеводными звездочками. Я хотел выбраться ненадолго из дома Джона Рэнсома. Хотел вдыхать вместо тропического аромата духов Марджори свежий воздух и сделать то, что я делал в Нью-Йорке, – позволить чистой странице заполниться словами, пока я брожу безо всякой цели по городским улицам.
   Я прошел три квартала и шесть фонарей, не замечая домов и не встретив ни машины, ни человека. Я снова оглянулся – Эли-плейс была покрыта мокрым серебром. В яркой пустоте горел желтоватый фонарь. Я прислонился к столбу и попытался различить то, что должно было быть Берлин-авеню.
   Но это вовсе не походило на Берлин-авеню. Это было как две капли воды похоже на три квартала, которые я уже прошел. Впереди мерцал еще один фонарь. Но Эли-плейс кончалась Берлин-авеню, значит, там не могло быть фонаря. Может быть, фонарь стоит на другой стороне авеню, напротив Эли-плейс. Но тогда до него должно быть дальше.
   Конечно, я не мог точно вычислить расстояние между собой и следующим фонарем из-за тумана, который отдалял предметы, затерявшиеся в его гуще, и приближал те, что оказывались в просветах дымки. Значит, я должен все-таки стоять на углу Эли-плейс и Берлин-авеню. Я прошел от дома Джона три квартала к западу и, значит, дошел до Берлин-авеню.
   Надо сходить на ту сторону, а потом вернуться. Может быть, я сумею еще поспать немного перед рассветом.
   Я ступил на мостовую, глядя поочередно в обе стороны, чтобы не пропустить фары. Кругом ни звука, словно туман глушил все, подобно толстому слою ваты. Я сделал несколько шагов сквозь дымку и уперся в тротуар, которого почти не видел. Совсем близко светил сквозь дымку очередной фонарь размером с теннисный мячик. Что бы я ни пересек, это была явно не Берлин-авеню.
   Примерно в трех футах от меня сиял посреди тумана зеленый дорожный знак. Я подошел поближе и взглянул на него. Зеленый знак исчезал в тумане, подобно небоскребу. Я не мог даже различить символов, не то что названий, написанных на жестяной табличке. Я взглянул вверх. Сгусток тумана приобрел прямоугольные очертания, а выше виднелось что-то похожее на крышу.
   Наверное, между домом Джона и Берлин-авеню не три, а четыре квартала. Надо только двигаться по фонарям и продолжать считать их. Поравнявшись с фонарем, я мысленно произнес цифру пять. Как только я миновал его, мир снова растворился в серой дымке. Я дошел до точно такого же перекрестка, от которого удалился, ведущего к дому, а не на другую сторону улицы. Эли-плейс казалась необъятной, бесконечной.
   Но пока я продолжал считать фонари, я был в безопасности. Фонари были для меня нитью Ариадны, они приведут меня обратно к дому Джона. Я перешел еще одну узенькую улочку.
   Окончательно сбившись с толку, я прошел еще два квартала, насчитав еще два фонаря, так и не услышав звука проезжающей машины, не увидев человеческого существа. В начале следующего квартала передо мной горел девятый по счету фонарь. И тут я понял, что произошло. Должно быть, я перепутал направление и пошел от дома Джона не к Берлин-авеню, а на восток, в сторону Седьмой улицы и Истерн Шор-драйв. Невидимые дома вокруг меня становились больше, лужайки шире и ухоженней. Через несколько кварталов я смогу пересечь улицу.
   Еще один квартал холодной серебряной тьмы, потом еще. Я насчитал одиннадцать фонарей. Если я действительно свернул к востоку, а не к западу, то наверняка нахожусь около Истерн Шор-роуд. Но впереди лежал еще один квартал и виднелся еще один фонарь.
   Две мысли одновременно пришли мне в голову. Эта улица никогда не приведет меня ни к Берлин-авеню, ни к Истерн Шор-роуд. И еще одна мысль: если мы с Джоном действительно хотим побывать в доме Боба Бандольера, сегодня самый подходящий для этого день. Я открестился от утверждения Джона, что Фи мог держать что-то в этом доме, словами о том, что там находится его детство, но теперь я подумал, что там могут оказаться кое-какие свидетельства его взрослой жизни, например, записи о тайной жизни. Куда еще мог он отвезти коробки, хранившиеся в «Зеленой женщине»? «Элви холдингс» не может владеть недвижимостью по всему городу. Это было так очевидно, что я удивился, почему не подумал об этом раньше.
   Теперь мне оставалось только отсчитать одиннадцать фонарей назад и дождаться пробуждения Джона. Я повернул обратно.
   Череда фонарей мерцала вдоль улицы, увеличившись с размеров теннисного мяча до размеров тыквы. Они не освещали ничего, кроме дымки вокруг них. И тут я услышал, как по улице едет машина. Она ехала так медленно, что я слышал шорох резины об асфальт. Машина словно кралась за мной. Тихо шипел мотор. Я различал сквозь туман только два расплывчатых огня фар. Это было все равно что наблюдать за опасным невидимым животным, преследующим тебя в тумане. А потом зверь вдруг исчез. Несколько секунд я еще слышал его шипение, потом и оно стихло.