Тронина Татьяна Михайловна. Русалка для интимных встреч

   — Я не понимаю… — с ужасом произнесла Валя, хватая стоявшего рядом Германа за руку. — Что все это значит?
   — Я уже не помню, когда это было, — продолжил Истомин, увлекшись. — То ли в начале весны, то ли в середине… Словом, однажды ко мне подошел человек. Я его знал — видел мельком несколько раз. Это был муж одной из сотрудниц библиотеки… Ваш муж, Валечка.
   — Илья?
   — Да, он самый. Представительный такой мужчина, что тамошний Терминатор… ой, простите, Арнольд Шварценеггер. Так вот… Он предложил мне деньги. Ну, за то, что я раскритикую ваш роман, Валечка.
   — Он предложил вам деньги? — побледнела она. — Но зачем? Нет, на самом деле я знаю, зачем…
   — Так вы знали? — удивился Коваленко.
   — Нет, я знала только о том, что мой муж хочет любым способом привязать меня к себе. Любым… О том, что он предлагал деньги Юлию Платоновичу, я не знала. Вы их взяли, Юлий Платонович?
   — Взял, — покаянно вздохнул Истомин. — А что делать? Мое финансовое положение…
   Да погодите вы про свои финансы! — воскликнул Коваленко. — Вы лучше скажите, вы в самом деле считаете Валин роман никудышным?
   — Что? Ну как сказать… Если честно, мне нравится только серьезная литература, классика. Толстой там, Достоевский, Чехов… И, безусловно, те произведения, что печатаются в толстых журналах. Вот последние островки истинного искусства… Могу в свое оправдание сказать только то, что опусы Гликерии Петровны Климантович мне нравились еще меньше, Валечка. А этот Григорий Будрыс… — Истомин зажмурился и с отвращением затряс головой. — Бр-р… И еще мерзкий мальчишка Гога Порошин! Клара Пятакова — просто скучающая дама. Вот Рома Асанов представляет собой нечто интересное. Вы в курсе, что я пристроил одну его повесть в «Новый мир»?
   — Минутку… — нетерпеливо перебила его Валя. — То есть вы хотите сказать — столь ожесточенно вы критиковали меня потому, что мой муж, Илья, заплатил вам?
   — Да я о том и говорю! На самом деле я ни черта не понимаю в современных дамских романах — хорошо они написаны, плохо ли… Я человек из прошлого!
   Истомин принялся бубнить что-то про соцреализм, но Валя уже его не слушала.
   — Это все, что вы хотели мне показать? — обернулась она к Коваленко.
   — Да, собственно…
   — Тогда идемте отсюда!
   — Хорошо… Это вам, — Коваленко протянул Юлию Платоновичу две стодолларовые купюры.
   — Какой кошмар… — выскочив на улицу, с отвращением произнесла Валя. — Чего вы добивались, Коваленко? Показать, насколько плох мой муж? Да я и без того все про него знаю. И это не самый его большой грех, к вашему сведению!
   — Валя…
   — Нет, лучше бы я этого не знала, не видела, не слышала… Мне всегда было жаль старика Истомина. Мне и сейчас его жаль, несмотря ни на что. И что вы ко мне привязались вообще! — крикнула она и быстрым шагом заторопилась к подворотне.
   Коваленко беспомощно оглянулся на свою машину, а потом побежал вслед за Валей.
   — Вы думали, если покажете, насколько плох мой муж, то на его фоне лучше будете выглядеть вы? — с досадой бросила она на ходу. — К черту… идите к черту!
   — Валя! — Он схватил ее за руки, повернул к себе. На миг их глаза встретились. Его — светло-серые, со светлыми ресницами, простодушные и ясные, и ее — темные, тоскливые, мрачные… Потом она отвела взгляд в сторону. — Вы не понимаете, Валя… Я хотел доказать вам, что все в вашей жизни хорошо, что вы замечательный, талантливый человек и только происки всяких недоброжелателей мешают вам. Валя, все хорошо!
   — Я и без вас знаю… — пробормотала она.
   — Вернемся, я вас отвезу обратно. Вам куда?
   — Мне? — Она задумалась. — Вот что, Герман, отвезите меня в библиотеку. Там есть принтер, и надеюсь, Леонарда Яковлевна позволит им воспользоваться.
   — Зачем вам принтер?
   — Затем, что у меня его нет, а мне надо кое-что распечатать. Много.
   — Много? — переспросил Герман с улыбкой. — Валя, я видел тот принтер — это дряхлое создание едва ли способно на многое. Вот что, поехали ко мне… У меня хороший лазерный принтер, он за несколько минут сделает всю работу. Ну чего вы боитесь?
   — Я ничего не боюсь! — с вызовом произнесла она. — К вам, так к вам…
   Однокомнатная квартира Коваленко блистала чистотой и порядком — разительный контраст с жилищем Истомина, в котором Валя только что побывала. Все просто, скромно, из излишеств — только множество разнообразных светильников.
   — Вы один здесь живете? — спросила Валя, заходя в комнату.
   — Да… Купил эту хибарку год назад. Раньше я жил с младшей сестрой и мамой. Потом сестра вышла замуж, а мама умерла.
   — Мне жаль… Однако вы скромничаете — какая же это хибарка? — сурово произнесла Валя, задрав голову к темно-синему потолку, на котором расположились плеяды маленьких фонариков — звездное небо да и только!
   — Чего-нибудь выпьете? У меня есть красное вино… — сказал Коваленко, пропустив ее шпильку мимо ушей. Он включил компьютер на столе, запихнул стопку листов в устройство для подачи бумаги. — У вас дискеты?
   Она вынула из сумочки стопку дискет.
   — Давайте ваше вино… — махнула она рукой и села прямо на мягкий ковер, поскольку стульев здесь не было вовсе.
   — Минутку, сейчас запущу…
   Негромко застрекотал принтер. Пока он работал, Коваленко принес бутылку, разлил вино в бокалы.
   — За что?
   — За вас, конечно, — вздохнул он. — А вообще — только не подумайте, Валя, что я к вам пристаю и все такое… Но давайте на «ты», а? Так проще.
   Она улыбнулась.
   — Ты как догадался, что Истомина подкупили? — тут же спросила она.
   Никак. То есть мне с самого начала все это показалось подозрительным. Старик сроду нас не критиковал — мы же его хлеб! И потом, он ведь лебезил перед всеми, кто работал в библиотеке, даже перед гардеробщицей…
   — Ну да… — задумчиво пробормотала Валя, пробуя вино. — Я тоже об этом думала… Конечно, не такой уж у меня талант, как у Маргарет Митчелл, но Истомин раскритиковал меня в пух и прах. Теперь понятно, что им руководило.
   — У тебя занижена самооценка, Валя. Если бы ты была хоть немного уверена в себе, тогда бы ты с самого начала взяла его слова под сомнение.
   — Ну теперь это никакого значения не имеет — рукописи-то у меня взяли!
   — Я в тебя верил!
   — Но ты же ни строчки не прочитал из того, что я сочинила!
   — И что из того? Говорю же — я в тебя верил. Вот я и подступил к старику, стал его расспрашивать, а он проговорился. О том, что Илья заплатил ему за отрицательную рецензию. Потом Истомин испугался, стал юлить, но я пообещал ему вдвое больше, если он расскажет тебе всю правду. Ты должна была ее знать! Слушай, что он за чудовище, твой муж?
   — Он не чудовище, — пожала она плечами. — Он любит меня и одновременно ненавидит. Не знаю, чего в его чувствах ко мне больше.
   — Любит и ненавидит… — эхом повторил Герман. Валя внимательно на него посмотрела.
   — Ты был женат? — неожиданно спросила она. — И сколько тебе лет?
   — О, профессиональный вопрос сочинительницы любовных историй… Отвечаю по порядку. Нет, женат я не был. Мне некогда было. Мне тридцать три. Тебе может показаться это подозрительным — вы, женщины, всегда ищете подвоха там, где его нет, но мне действительно было некогда.
   — Как это?
   А вот так… — Герман встал, положил в принтер еще пачку бумаги, вставил следующую дискету. — Мы росли без отца. После армии я пошел работать, потом, когда сестра немного подросла, я позволил себе поступить в институт, на вечернее… Потом мама вздумала хворать — она у меня была дамой капризной, и мы с сестрой ухаживали за ней по очереди. Я, что называется, бывший маменькин сынок.
   — О, самый непривлекательный тип мужчин! — засмеялась Валя. — Замечательное вино, налей-ка мне еще…
   — Нет, у меня были серьезные отношения, и дело почти до свадьбы дошло, но… как-то не получилось, — продолжил Герман. — Если вздумаешь бросить своего мужа, обрати внимание на мою кандидатуру. Я все умею, все могу. Честное слово! Я даже вязать умею…
   — Правда? — удивилась Валя. Она хотела было сказать, что с Ильей у нее все кончено и что есть у нее другой человек, который ей дороже жизни, но почему-то передумала. Не стоило делиться самым сокровенным с почти незнакомым человеком.
   — Да! У меня хорошая работа и вполне нормальный характер… Чем я не жених?
   — Я подумаю, — пообещала, улыбнувшись, Валя. Весь разговор напоминал шутку. — Хотя почему ты это говоришь мне? Вон Наталья, бывшая моя коллега, хоть сейчас готова под венец!
   — Ты опять про Наталью! — возмутился Герман. — Ты думаешь, мне все равно, на ком жениться? Мне нужна только одна — девушка с зелеными глазами…
   «Это не про меня, — решительно подумала Валя. — Во-первых, девушкой назвать меня трудно — я дама в возрасте, а во-вторых, глаза у меня не зеленые, а болотного цвета!»
   Тем временем принтер закончил свою работу.
   — Уф, я даже начал бояться, что бумаги не хватит! — сказал Герман, складывая стопки крест-накрест. — Слава богу, что были кое-какие запасы… да ты, Валя, графоманка — вон сколько рукописей получилось!
   — Раз, два, три, четыре, пять… — кончиками пальцев перебрав стопки, посчитала она. — Ну да, пять романов. Да, я такая графоманка! Одно только странно…
   — О чем ты?
   — Никогда не думала, что это может пригодиться. Я ведь придумывала все эти истории для себя. Никогда их не перечитывала и тем более не распечатывала. Теперь они лежат передо мной — мои фантазии… Миражи в пустыне. Оказывается, вполне реальные — вот, их даже можно пощупать. Спасибо тебе большое, Герман. Еще не поздно — поеду-ка я в издательство, отдам все, раз они там заинтересовались.
   — Я подвезу тебя. Сегодня я свободен, — деловито сообщил Герман. — Ты одна не дотащишь.
   — Да? В самом деле, без грузчика тут не обойтись… — засмеялась Валя и, отступив на шаг назад от стола, оглядела внушительную стопку. — Килограммов десять бумаги, не меньше!
   — Ну вот, а ты еще хотела взвалить столь непосильную задачу на старенький библиотечный принтер! Да он бы на первом же романе сгорел!
 
   К концу жаркого июля вдруг зачастили грозы. Сизые тучи приплывали с запада, грохотал гром, молнии раскалывали небо надвое, и потоки воды обрушивались на город. Неслись вдоль дорог ручьи — забитые водостоки не справлялись с нагрузкой.
   Несколько раз Валя приходила к Ванечке в больницу, где ему лечили язву. И весьма успешно лечили, надо сказать, — Иван порозовел, поправился и преисполнился оптимизма. Его счастье было столь безграничным, что это даже пугало Валю — он говорил без умолку, смеялся, придумывал какие-то шутки.
   — Вот видишь, мне еще далеко до смерти! — радовался он. — Врачи говорят лет до ста проживу. А я-то, дурак, уже собрался свою жизнь в снегах Килиманджаро закончить, словно Хемингуэй какой-нибудь! Эх, Валька, теперь ни за что в Африку не поеду-у меня с ней нехорошие ассоциации…
   — Значит, никуда не поедем? — нерешительно спросила она.
   — Обязательно поедем! Только в какое-нибудь другое место. Мы же в Тибет собирались, помнишь? А еще лучше — в морской круиз отправимся! Только не сейчас, а немного позже — осенью или там ближе к зиме. Хотя нет, лучше следующей весной! Валька, какое счастье… Я живу!!!
   В комфортабельной палате стояли букеты роскошных цветов. Откуда они — то ли от семьи, то ли это был обычный (обычный для VIP-отделения) больничный антураж, — Ваня так и не признался.
   Пару раз она чуть не столкнулась с Гуровым. И после того она старалась сократить свои посещения, тем более что Ваня сообщил, что его сыновья, которые уже прилетели в Москву на каникулы, обещали заглядывать к нему каждый день.
   «Он просто радуется жизни, — уговаривала она себя, сидя в пустой квартире на Фрунзенской набережной. — Он любит своих сыновей, многим обязан Гурову, между ними еще есть какие-то незавершенные дела… Почему я должна ревновать его ко всему этому? Скоро все закончится, и он вновь вернется ко мне. Иначе и быть не может! Ведь он сам не раз повторял, что я — единственный человек, который ему нужен, и только со мной он по-настоящему счастлив. Он пришел ко мне в самый трудный период своей жизни, когда думал, что до смерти ему остался всего лишь один шаг, — значит, для него существую только я, а не Марьяна… Пусть Гуров, пусть дети, но к Марьяне он уж точно не вернется!»
   И вот однажды, в один из июльских ливней, он позвонил и сказал, что сейчас приедет.
   — Ванька, тебя выписали? — закричала она радостно в телефонную трубку.
   — Да-да, только что! Никуда не уходи, я через полчаса буду…
   — Господи, да куда же я уйду? — искренне удивилась она. — Я тебя две недели жду не дождусь…
   В самом деле, он скоро приехал. Валя бросилась ему на шею.
   — Валька, я весь мокрый… Там такой ливень!
   — Ванечка, милый, самый хороший, самый любимый, как же я по тебе соскучилась… Мы снова вместе!
   — Валя, ты меня сейчас задушишь! — засмеялся он.
   В гостиной был накрыт стол — с учетом предписаний диетологов, но Валя не удержалась и для себя припасла бутылку шампанского. Она зажгла две длинных свечи, стоявшие по краям стола.
   — Пусть это выглядит несколько банально… Но все же твое возвращение — настоящий праздник! — торжественно произнесла она.
   — Валька… — тихо сказал он и поцеловал ее.
   — Может, ты переоденешься? — спросила она. — Рубашка у тебя мокрая.
   — Да-да, сейчас.
   Он сел за стол, посмотрел на свечи. Пламя колебалось, плясало, отражаясь в Ваниных глазах.
   — Валя, — нерешительно произнес он. — Ты понимаешь…
   — Что? — продолжая улыбаться, спросила она. Ваня глядел на нее пристально, с сожалением, и вдруг она поняла, что это сожаление относится к ней. Она поняла, что сейчас он скажет нечто такое, что никак не может ее обрадовать.
   — Валя, мне придется сейчас уйти.
   — Надолго? — вздрогнула она.
   — Нет. То есть я надеюсь, что ненадолго. Понимаешь, столько еще всего несделанного… Филипп Аскольдович буквально упросил меня заняться кое-какими делами, которые мы планировали раньше.
   — Ванечка, ты же говорил, что больше никогда не вернешься к этой работе? — напомнила она дрожащим голосом.
   — Да, говорил, — печально согласился он. — Но я не могу его подвести. И потом, я так редко вижу Гошку с Тошкой… Они мечтают сходить со мной в зоопарк.
   — Но ты вернешься вечером?
   — Н-нет. Ты знаешь, дети не должны знать, что я живу с другой женщиной. Пусть думают, что у нас с Марьяной все в порядке.
   — С Марьяной? Ванечка, так ты решил вернуться к Марьяне?
   — Господи, Валя, я же говорю — это только ради детей. В конце августа они уедут, и все будет по-прежнему.
   — В конце августа?!
   — Валя, ты что, хочешь лишить меня детей, да? — с отчаянием спросил он и машинально дунул на одну из свечек. Она потухла, и сизый дымок струйкой поднялся вверх. — Ну я не ожидал от тебя…
   — Погоди… Ничего я не хочу тебя лишить! Встречайся с детьми — сколько угодно, сколько надо. Встречайся с Гуровым, черт с ним… Но не надо Марьяны!
   — Валька, глупая, да ты ревнуешь! — Он засмеялся, встал, хотел обнять ее, но Валя выскользнула из его рук. Сердце ее разрывалось надвое.
   — Не ходи к ней! Не ходи к ней… — пробормотала она с отчаянием. — Ванечка, ведь рано или поздно тебе придется дать им понять — Марьяне, Гурову, Гошке с Тошкой, — что у тебя началась новая жизнь!
   — Валька, пойми — сейчас еще не время…
   — Времени не будет никогда! — закричала она. — Ванечка, ты должен решиться…
   Он отошел к окну, постучал пальцами по стеклу. Дождь прекратился, но на горизонте, за Нескучным, вновь набухала очередная туча.
   — Ты эгоистка… — хмуро произнес он. — Ты хочешь меня всего и только себе. Так нельзя… Конечно, я много наговорил лишнего — тогда, когда думал, что умираю и жить осталось всего ничего. Но обстоятельства изменились. Я должен вернуться. Ненадолго… На время.
   — Ва-неч-ка, не у-хо-ди… — прошептала она с усилием. — Ты… ты опять меня бросаешь…
   — Никуда я тебя не бросаю, глупенькая!
   — Это наш последний шанс… мы можем начать жизнь заново… мы можем исправить ту ошибку, которую совершили когда-то…
   — Да все мы успеем исправить, — вздохнул он с тоской. Он уже хотел уйти. Валя это кожей почувствовала — то, как он хотел сейчас уйти.
   — Нет! Будет поздно… Я не выдержу этого — второй раз…
   — Ты как будто не рада, что я жив-здоров, — вдруг с обидой произнес Ваня. — Знаешь, наверное, ты хотела, чтобы я умер, да? Ведь тогда бы я принадлежал только тебе. Мертвый, но зато твой!
   — О боже… — Валя смахнула с лица слезы. — Ты говоришь ужасные вещи. Ладно, уходи.
   — Я позвоню тебе, — помолчав, спокойно произнес он. — В ближайшее время. И все будет хорошо.
   — Да.
   — Ну вот и умница… — Он поцеловал ее в висок. И ушел.
   Она вздрогнула, услышав, как щелкнул дверной замок за его спиной, и несколько минут стояла молча. Потом начала медленно собираться.
   К чему ей эта чужая квартира, к чему ей этот вид из окон, к чему все…
   Валя не плакала. Она чувствовала только тяжелую, невыносимую усталость, которая придавливала ее к земле.
 
   Неделю она жила в квартире деда. Это было странное, неопределенное существование, когда душа ничего не хочет и ни к чему не стремится, потому что будущее теряется в неизвестности.
   Но первого августа Валя словно очнулась от спячки. «Так жить нельзя! — сказала она себе. — Я сойду с ума, если буду все время думать о Ване…»
   Она сама позвонила ему.
   — Ванечка…
   — Послушай, мне сейчас некогда… — торопливо заговорил он. — Через пятнадцать минут заседание, а я тут еще кое-какие бумаги должен разобрать…
   — Ваня, всего одна минута! — взмолилась она.
   — Ладно… — Он, видимо, вышел в другое помещение — шум голосов, который сначала слышался явственно, исчез. — Ну, я тебя слушаю.
   — Я знаю, ты просил подождать меня до осени, но я так не могу. Нет, правда! — воскликнула она. — Ты, мне кажется, для себя уже решил, как тебе жить дальше. Не мучай меня — скажи, что именно ты решил! Скажи честно, не бойся сделать мне больно! Эта неопределенность — она еще хуже…
   — Валя…
   — Скажи честно, я ведь заслужила! — закричала она.
   — Валя, я очень тебя люблю, — серьезно начал он, но Валя нетерпеливо его перебила:
   — Ванечка, чего ты хочешь? Остаться с Марьяной или вернуться ко мне?
   — Марьяна тут ни при чем. Я… я сам не знаю, чего хочу. Я люблю тебя, но мне совсем не хочется разрушать свою прежнюю жизнь.
   — Так я и знала… — прошептала Валя. — Но ты должен выбрать. Ты должен выбрать!
   — Сейчас?
   — Да, сейчас! Окончательно! Я не умру, если узнаю правду. Я все выдержу, если ты будешь со мной честным до конца…
   — Валя, я негодяй и скотина… Я себя презираю…
   — Ну смелее!
   — Валя, я не вернусь.
   «Так я и знала! — подумала она, положив трубку. — Я же чувствовала это… Не хватало только того, чтобы он сам подтвердил это. Я снова потеряла Ванечку. Но как глупо… Боже, как глупо и неразумно было дважды ставить свою жизнь на одну карту! Сказано же было — не сотвори себе кумира…»
   У нее появилось ощущение, что она падает куда-то вниз, в бездонный, глубокий колодец, и тьма проглатывает ее окончательно.
   В это время телефон зазвонил снова. «Он передумал! Он понял, что ошибся… Он хочет сказать, что вернется!» — встрепенулась Валя.
   — Алло!..
   — Валя, это Герман Коваленко. Я тут подумал…
   — Ах, это вы… то есть ты… — разочарованно пробормотала она, вновь падая в бездонный колодец. Но этот настырный Коваленко вдруг в последний момент словно схватил ее за руку, затормозив падение.
   Ну да, мы теперь на «ты»… — довольно запыхтел он. — Послушай, Валя, что ты сегодня делаешь? Я тут подумал, что мы вполне могли бы встретиться…
   — Что? — растерянно спросила она. — Зачем?
   — Просто так. Поехали куда-нибудь, а? Далеко-далеко…
   Это «далеко-далеко» вдруг заставило ее встряхнуться. В самом деле, ей надо куда-то уехать, хотя бы на время. Далеко-далеко…
   — Поехали, — просто сказала она.
   Он прибыл через полчаса, с букетом роз, взволнованный и торжественный.
   — Только розы и нашел… — оправдываясь, произнес он. — Хотел эти… купавки, но их нигде нет. По крайней мере, в городе.
   Они сели в машину и поехали — просто так, куда глаза глядят. Долго кружили по городу, стояли в пробках, болтали ни о чем. Валя старалась вести себя так, словно того разговора с Ваней не было. И вообще не было ничего. Могло же быть такое, что с ней случилась амнезия и она забыла обо всем, что было до сегодняшнего дня?
   — Последний месяц лета… Ты любишь август?
   — Не знаю… Мне все нравится — и зима, и лето… Нет, лето мне все-таки нравится больше. Да, я люблю август! — с удивлением констатировал он. — У тебя когда день рождения?
   — Четвертого декабря.
   — А я родился тридцатого апреля… Куда дальше?
   — Сверни налево… И не смотри на указатели — давай потеряемся, давай заблудимся!
   — Это невозможно!
   — Все возможно — просто езжай вперед и ни о чем не думай.
   — Валя, Валя, я по этой дороге сто раз ездил, — засмеялся Герман.
   Они выехали из города. Сначала машин было много, а потом движение стало не таким оживленным. Они ехали быстро — мелькали мимо дачи, деревья, автобусные остановки…
   — Быстрее! — требовала она.
   — Я не могу быстрее, — сердился он, но все-таки прибавлял чуть-чуть скорость.
   Часа два они мчались по шоссе, потом остановились у заправочной станции — бензин подходил к концу, да и им самим захотелось перекусить, а при станции было летнее кафе. И опять поехали дальше.
   А дальше была река.
   Они вышли и долго сидели на берегу, глядя на воду. Валя покусывала травинку и чувствовала, как солнце согревает ее всю. Она была счастлива, потому что сумела спрятаться от своего горя. Теперь оно было далеко-далеко…
   — Не знаю, что бы со мной было, если бы ты не позвонил мне сегодня. И именно в ту самую минуту, — неожиданно призналась она.
   — А что было бы? — с любопытством спросил он.
   — Не знаю… Но все было бы по-другому. — Она сняла босоножки, зашлепала босыми ногами по мелководью. — Совсем теплая…
   — Вот видишь, я тебе в очередной раз пригодился! — с удовлетворением произнес Герман. — Я для тебя полезный.
   — Какую ты ерунду говоришь! — засмеялась она. — Впрочем, я не права. Ты настоящий друг.
   — Только друг — и все?
   — А разве этого мало? — пожала она плечами. — Искупаться бы… Знаешь, еще с древности люди приписывали воде божественный характер. Индусы чтили Ганг, египтяне — Нил, германцы — Рейн, для славян был свят Дунай…
   — Москва-река — для москвичей, — продолжил с усмешкой ее спутник. — Здесь никого нет — правда, вполне можно искупаться.
   Ты думаешь? — она оглянулась. — Это было бы здорово, потому что у меня нет с собой купальника. Кстати, со временем вода из средства достижения чистоты тела сделалась символом внутреннего очищения души. Священные омовения предписывались Зороастром, Магометом и Моисеем. А христианство удержало символическое значение воды вместе с таинством крещения…
   — Откуда ты все это знаешь?
   — Дед когда-то рассказывал…
   — Тогда представим, что нам надо очистить свои души! — с воодушевлением предложил Герман. — Ты будешь здесь, а я отойду чуть дальше, за березу.
   — Какие мы стеснительные! — засмеялась она. — Ладно, иди за свою березу…
   Она скинула одежду и медленно вошла в воду. Мелкие рыбешки сновали вокруг ног. У берега было прохладно, а чуть дальше течение оказалось теплым. Она поплыла, потом увидела, что ее догоняет Герман.
   — А ты шустрая! — крикнул он. — Ну ничего, мы тоже умеем!
   Они плавали наперегонки, кричали, брызгались, ныряли — совсем как дети. Вокруг не было ни души.
   — Сегодня последний день, — вдруг очень серьезно произнес Герман.
   — Что?
   — Я говорю, сегодня последний день, когда можно купаться, потому что завтра — второе августа.
   — Ну и что — второе августа? — удивилась она.
   — Эх ты, знаток древних обрядов… Второе августа — Ильин день.
   — О господи… — Валя хлебнула воды и закашлялась. — Правда, я забыла. Именины моего мужа.
   — Будешь его поздравлять? — встревожился Герман.
   — Вот еще! — Она вылезла на берег, завернулась в свое платье.
   Герман встал рядом положил руки ей на плечи, спросил заботливо:
   — Холодно?
   — Нет.
   — Неправда…
   Он обнял ее, прижал к себе.
   — Что ты делаешь?
   — Ничего…
   — Неправда…
   Он запрокинул ее голову и поцеловал.
   «Мне все равно, — с ужасом и восторгом подумала она. — Пусть целует!»
   Потом они опять гнали по шоссе неизвестно куда, и Валя требовала, чтобы он ехал еще быстрее. Герман ругался и смеялся, но не мог ее ослушаться, хоть понемножку, но прибавлял скорость, пока на одном из поворотов машина не подпрыгнула — дорога на этом участке была разбитой — и не вильнула в сторону. Нырнула носом в кювет и остановилась. Валю с Германом здорово тряхнуло. Выскочила подушка безопасности, а из-под смятого капота повалил дым.
   — Ты жива? — не сразу, придушенным голосом спросил Герман.
   — Не знаю, — шепотом ответила она. — У меня голова чуть не оторвалась. Знаешь, если бы мы не пристегнулись…
   — И если бы ты не требовала прибавить скорость…
   — А зачем ты меня слушался? — возмутилась она. Они вылезли из машины и огляделись. С одной стороны сплошной стеной стоял лес, и солнце медленно садилось за него. Длинные тени лежали на разбитой проселочной дороге.