Воронин Андрей Николаевич. Слепой для президента

   Припав ухом к люку, Сиверов даже сумел разобрать несколько слов из разговора Семена Георгиевича с посетителями. Но слышимость оказалась не настолько хорошей, чтобы обойтись без аппаратуры. Скорее всего, и в номере Иванова крышку люка давно не открывали, а прорезать люк наркобарону, ясно, было незачем.
   "Что ж, подожду, пока привезут багаж. Надеюсь, генерал додумается снабдить меня всем необходимым.
   Мои пристрастия он знает отлично".
   Зазвонил телефон. Глеб, сидевший на полу, потянулся к нему рукой, снял трубку.
   – Да, слушаю.
   – Это дежурная. Господин Филиппов?
   – Он самый.
   – Прибыл ваш багаж, сейчас мы его доставим в номер. Пара минут.
   – Спасибо, – Сиверов отложил трубку и, вынув бумажник, занялся решением проблемы: что лучше дать – рубли или доллары.
   Наконец он решил, что пять долларов выглядят куда солиднее пятидесятитысячной купюры, а расходов чуть ли не в два раза меньше.
   В дверь постучали. Сиверов открыл, подал носильщику деньги и перехватил у него ручки сумки. Та оказалась высокой, чуть ли не по пояс высотой, на маленьких пластиковых колесиках.
   – Спасибо, – молодой парень, улыбаясь, запихнул пять долларов в нагрудный карман форменной одежды и, продолжая улыбаться, направился к лифту.
   "Все-таки я не ошибся, – подумал Сиверов, – доллары – они и есть доллары.
   Он улыбается, даже отойдя от меня, а значит, делает это искренне".
   Носильщик исчез в лифте. Сиверов закрыл дверь и принялся распаковывать сумку. Все ее содержимое было сложено в небольшие коробки: отдельно микрофоны, отдельно шнуры, тонкие гибкие стержни из стеклопластика, которыми так удобно заправлять микрофонные шнуры в трубы и каналы вентиляции. Вместо усилителя не лишенный юмора генерал Потапчук передал Сиверову небольшой музыкальный центр со стереонаушниками. Вполне удобно. Можно вести запись разговоров на магнитофонные кассеты, можно даже прослушивать разговоры в чьем-либо присутствии, воспользовавшись наушниками. А если кто ненароком и забредет в номер – подумает, что поселился в нем меломан, который не может прожить и двух дней без любимых мелодий.
   Не забыл Потапчук и о компакт-дисках – то ли в целях конспирации, то ли впрямь хотел сделать Сиверову приятное. CD-проигрыватель мог работать на воспроизведение, а магнитофонная дека одновременно с этим записывать сигналы, пришедшие через усилитель.
   Сиверов провернул ключ в двери до половины оборота, чтобы снаружи было невозможно открыть ее, даже имея дубликат ключа, после чего, встав на колени возле люка, насадил на конец гибкого стекловолокнистого стержня миниатюрный микрофон с подсоединенным к нему шнуром и стал аккуратно заталкивать его в трубу, стараясь производить как можно меньше шума.
   Каждый раз, продвинув микрофон на несколько сантиметров, Сиверов замирал и припадал ухом к одному из наушников. Теперь он уже мог различать голоса и даже целые фразы. Вряд ли за разговором кто-то мог услышать тихий шорох под полом. Таракан и тот пробежит, топая куда громче.
   Наконец звук голосов достиг максимума.
   «Лишь бы не переусердствовать, – остановил себя Глеб. – Еще немного, и микрофон покажется из конца трубы. Тогда его смогут обнаружить охранники Иванова, а это мне ни к чему. Теперь еще одно дело, и можно будет спокойно отдохнуть. Гостиная у меня прослушивается, значит, самые ответственные разговоры буду проводить в спальне. Туда же перенесу и трубку радиотелефона, когда у меня будут гости».
   Глеб Сиверов, не снимая наушники, чтобы наверняка знать, не пришло ли кому в голову воспользоваться сейчас телефоном в соседнем номере, достал из плоской коробочки, присланной генералом Потапчуком, два технических зажима-"крокодила" с припаянными к ним проводками. Но это были не совсем обычные зажимы, в каждом из них на самом конце имелось по маленькому зубу-иголочке. Глеб пристроил один зажим, затем другой, проколов изоляцию и подключившись таким образом к телефонной линии Иванова. Все четыре проволочка – два от микрофона и два от зажимов – он приклеил к бетонной стенке люка скотчем, а потом воспользовался еще одним подарком генерала Потапчука – электропроводящим лаком.
   Глебу нравилась эта штучка своей оригинальностью.
   Из тюбика сквозь крышку, снабженную маленькой дырочкой-форсункой, можно было выдавить струйку бесцветного, абсолютно прозрачного лака. При высыхании он становился вообще неразличимым, будь то на паркете или даже на фактурных обоях.
   Но оставался при этом тем, чем был на самом деле, – электропроводом.
   От каждого из проводков, спрятанных в люке, Глеб провел полосочку по паркетному полу, а затем приклеил к ним проводки, выходящие из музыкального центра.
   Это сомнительное и вызывающее подозрение даже у неспециалиста место теперь прекрасно прикрывала тумбочка, на которой расположился музыкальный центр.
   Глеб пододвинул к тумбочке кресло, поставил на подлокотник идеально вымытую хрустальную пепельницу, сбросил ботинки и, положив ноги на стул, отрегулировал ручки настройки – уровень звука и тембр.
   Выбрав режим, в котором меньше всего чувствовалась наводка от телефонных и электрических линий, Глеб Сиверов достал сигарету и закурил.
   Он сидел в кресле, прикрыв глаза, как человек, сделавший большую и нужную работу. Впрочем, так оно и было. Теперь Глеб прекрасно слышал все разговоры, ведущиеся в гостиной Иванова, и мог позволить себе немного отдохнуть. Он знал: самые лучшие мысли, самые свежие идеи приходят, когда ты не работаешь над ними, не рассуждаешь – лихорадочно и натужно. Можно придумывать два дня подряд, потом плюнуть на все и вдруг абсолютно неожиданное решение придет само собой, когда ты и думать об этой проблеме забыл.
   Поэтому сейчас Сиверов не старался вникнуть в чужие разговоры, он задерживал внимание только на ключевых фразах, словах, запоминал фамилии, клички, места встреч, зная, что через некоторое время в его голове возникнет цельная картина происходящего и он поймет истинную цель визита Иванова в Москву.
   В основном в наушниках звучал немного хриплый, низкий голос. Глеб предположил, что этот голос принадлежит человеку с татуировкой, которого он видел в аэропорту, хотя тогда и не услышал ни слова. Но голос и внешность всегда связаны между собой, и эту связь Глеб хорошо чувствовал, даже если ему приходилось сталкиваться с кажущейся несуразностью, например, когда толстый гигант говорил почти фальцетом. Но в голосе тогда непременно чувствовалось повизгиванье свиньи, и все сразу становилось на свои места. Толстый – значит, свинья, значит, визг, высокий и пронзительный.
   – …я с самого начала был против твоего приезда, – говорил татуированный бандит.
   – Мне виднее, стоило приезжать или нет.
   – Тебе не может быть виднее, ты уже потерял нюх в своей сраной Италии, – резко произнес гость Иванова, – дело-то общее, а значит, и риск общий.
   Глеб представил себе, как сейчас Семен Георгиевич подносит палец ко рту, показывая, чтобы его гость не сболтнул лишнего. Если уж люди избегают называть друг друга по именам, значит, у них есть подозрение, что их прослушивают.
   «Не много же я узнаю из их разговора, если они и дальше будут так осторожничать», – подумал Сиверов, закуривая вторую сигарету.
   Первую он так и не погасил – короткий окурок дымил в хрустальной пепельнице, и в изломе стекла отражался темный, как рубин, огонек, подернутый сеточкой пепла.
   – …это могли сделать и твои люди.
   – Всегда лучше, если делаешь сам, – резонно отвечал Иванов.
   – Ну что ж, раз ты здесь, будет не лишним решить пару важных вопросов.
   Зашуршала бумага. Глеб до отказа повернул ручку громкости. Теперь он мог расслышать даже дыхание людей в соседнем номере.
   «Сколько же их там? – подумал Сиверов. – Наверное, четверо», – и он плотнее прикрыл глаза.
   Так ему было удобнее представлять происходящее в соседней комнате, от которой его отделяла лишь не очень толстая стена, сложенная из кирпича.
   «Двое, скорее всего, сидят за столом. Это Иванов и татуированный. Двое других избегают вести разговоры – они охранники, – Сиверов вслушался в звуки, доносящиеся из наушников. – Нет, есть еще кто-то. Это, видимо, женщина-секретарь. Но она не в самой комнате, а в спальне, дверь которой приоткрыта».
   – Здесь, – сказал татуированный, и тут же противно заскрипел фломастер по мелованной бумаге.
   – Лады… "Ах так! Значит, у вас расстелен план города и вы отрабатываете маршрут.
   Что ж, если вы задумали большую сделку, это только ускорит развязку, Я позволю вам довести сделку до середины. Вмешаюсь, когда уже будет передан товар, но еще не уплатят деньги или, наоборот, оплату произведут вперед и станут ждать поступления товара. Главное, ребята, спутать вам карты".
   – Хорошо, я буду ждать здесь со своими людьми.
   – Во сколько?
   И вновь скрип фломастера.
   «Даже время и то не называют вслух. Видать, напуганы. Основательно».
   Сиверова не покидала мысль, что Иванов чего-то недоговаривает. Не только из боязни быть услышанным кем-то третьим, скорее всего, он скрывает истинную цель своего визита и от человека, с которым ведет разговор.
   – М-да, партия, конечно, невелика… – Но зато качество! – восторженно воскликнул Иванов.
   – Меня интересует общий объем в деньгах, – рассмеялся татуированный. – А качество… Здесь не Запад, чтобы за качество деньги платили. Наши покупатели люди непривередливые и не очень-то состоятельные.
   – Все равно, тебе грех жаловаться.
   Вновь пришлось убавить громкость, поскольку Иванов поднялся и сделал несколько шагов, которые отозвались в наушниках раскатами грома. Затем зазвенел хрусталь, и Сиверов отчетливо услышал, как раскручивается металлическая полоска, потом – как стреляет пробка шампанского и как лопаются пузырьки в фужерах.
   «Налито три фужера. Выходит, все-таки их трое. Но кто же третий?»
   Тут послышалось цоканье каблучков.
   «Ну конечно же, женщина! Я не могу привыкнуть, что в таких делах почти на равных могут быть замешаны женщины! Наверное, ее роль сводится не только к роли секретарши-телохранителя, она имеет и право голоса в этой системе. Чего-то недосмотрел генерал Потапчук, хотя и предупредил меня, чтобы я опасался этой женщины больше остальных».
   Как пили Иванов и, возможно, секретарша слышно не было, а вот татуированный умудрялся чмокать одновременно губами и языком.
   – Дело почти сделано, – сказал он наконец.
   И только сейчас Глеб сообразил, почему до этого времени молчала женщина:
   «Она не понимает по-русски!»
   Иванов обратился к ней на английском языке с удручающим акцентом. Хотя, если быть справедливым к нему, слов он не коверкал, лишь не правильно произносил звуки.
   – Выпей немного шампанского, – предлагал Иванов своей секретарше. Та отказывалась. Наконец, судя по звуку, – тонкому звону хрусталя, – она все-таки взяла бокал. И Сиверову почему-то показалось, что делает она это не столько ради своего хозяина, сколько ради гостей, кем бы они ни были.
   В общем, все эти ухищрения с подслушиванием были пока почти ни к чему.
   Ценного Сиверов узнал крайне мало. Он мог бы поступить кондово и куда проще: выбрать какое-нибудь людное место, когда там окажется Семен Георгиевич Иванов со своими телохранителями, и показательно расстрелять всю банду. Тогда бы он тоже достиг цели: о таком происшествии наверняка написали бы все газеты, показали бы трупы в программах новостей. Но все, что делал Глеб Сиверов, он делал основательно. Слепой всегда оставлял своей жертве последний шанс, о которым сама жертва и не подозревала, – шанс оправдаться в его глазах. И если бы такое произошло, Сиверов наверняка отказался бы выполнять задание. Подобное в его жизни случилось однажды, почти в самом начале его карьеры.
   «Да-да, – вспомнил Глеб, – это было мое третье задание».
   Он тогда еще не имел такого веса в КГБ, какой приобрел теперь, и любая ошибка могла закончиться крушением всей его новой жизни.
   Он получил тогда подробное досье, денежный задаток и заверение руководства, что общество вздохнет свободнее, когда прозвучит негромкий выстрел. Глеб залег на крыше здания противоположного тому, в котором жил человек, о котором шла речь в досье.
   Все было просчитано: пути отхода, время, необходимое, чтобы преодолеть расстояние от одного дома до другого, и время, нужное ему, чтобы покинуть свою позицию. Вариант казался беспроигрышным – минута форы. Его машина успела бы бесследно раствориться в городе, оставив после себя только легкий запах выхлопных газов. Все складывалось так, чтобы покушение совершилось. Сиверову предстояло убрать торговца живым товаром, поставлявшего девушек в Турцию и Германию.
   А тот даже не задвинул шторы на окнах, когда принимал у себя гостей. В те годы только считанные квартиры были оборудованы по европейским стандартам – жалюзи, кондиционеры и прочая дребедень, и Сиверов прекрасно знал российскую привычку: если уж началась пьянка, то непременно, какой бы холод ни стоял на улице, к полуночи все окна в квартире окажутся распахнутыми настежь. Глеб отлично видел застолье, видел хозяина, не раз наводил на него перекрестье прицела.
   Но что-то мешало ему нажать на спусковой крючок.
   Сиверов медлил.
   И вот тогда, на крыше, он впервые понял, что игра окажется игрой, если и ты даешь своему противнику шанс, не заставая его врасплох. Каждый из нас живет с мыслью о смерти и должен соизмерять с нею любой свой поступок, как хороший, так и плохой.
   Все уже напились до поросячьего визга. Хозяин квартиры, главный сутенер, жил холостяком, и его сборище обслуживали официантки, приглашенные из ресторана. Оттуда же была привезена и снедь. В новой квартире пока что имелись только стол, стулья, да кровать в спальне, которая до поры до времени пустовала.
   Глеб видел все три окна – в гостиной, спальне и кухне.
   Сначала квартира жила взаимосвязанной жизнью.
   На кухне официантки, используя как стол ящики и положенные на них доски, раскладывали в тарелки снедь.
   В спальне время от времени появлялись мужчины и вели деловые разговоры, не предназначенные для чужих ушей. Но затем, после полуночи, когда все уже переговорили, насытились и напились, официанток, кроме одной, самой молоденькой и миловидной, отправили по домам. В обязанности оставшейся входило подавать выпивку на стол.
   Глеб выжидал, решив для себя, что уберет хозяина ближе к утру, когда большинство гостей уже уснет или разъедется по домам. Он то и дело переводил взгляд с окна гостиной на окно кухни. Официантка стояла, прижавшись лбом к холодному стеклу, и смотрела на дом, на крыше которого засел Глеб. Сиверов знал наверняка – она не может видеть его, потому что мачты фонарей доходили лишь до уровня третьего этажа и все, что было выше, терялось в темноте. К тому же смотрела девушка из ярко освещенной кухни.
   Затем официантка прошла в гостиную, убрала пустые бутылки, поставила новые. В ее движениях уже чувствовалась усталость, хотя ей хотелось казаться бодрой и легкой. Улыбка тут же исчезла с ее лица, едва девушка вновь оказалась на кухне.
   Она попыталась примоститься на ящике возле стены и вздремнуть. Голова ее с полузакрытыми глазами клонилась все ниже и ниже, пока наконец не опустилась на колени. Девушка вздрогнула, ощутив, что падает. Тогда она поднялась, открыла холодный кран и умылась.
   После чего прошла в спальню и, сев возле кровати на пол, положила голову на мягкий матрац. Она спала чутко, открывая глаза на каждый громкий возглас, на смех, доносившийся из гостиной, боясь пропустить тот момент, когда понадобится ее помощь.
   Это уже после, по прошествии двух недель, Глеб понял, что не спешил стрелять лишь потому, в квартире была эта девушка. Он понимал: зрелище будет не для женских глаз.
   Еще двое гостей уехали, осталось пятеро мужчин.
   Двое играли в карты, один скучал. Низкий, коренастый, с вороватым взглядом, он время от времени как-то странно пожимал плечами, будто его спрашивали: ну чем ты сейчас займешься? – а он отвечал: не знаю.
   Банк рос от кона к кону, и игроки совсем утратили интерес к своему избегавшему карт приятелю. Тот еще раз пожал плечами и вышел в коридор.
   На какое-то время Глеб потерял его из виду, но вскоре он объявился вновь, правда, в другом окне, в окне спальни. Он стоял, сгорбившись, длинные руки доставали почти до колен, и не отрываясь, смотрел на заснувшую официантку. Во сне она выпрямила одну ногу, и короткая юбка приподнялась, открыв кружевную полоску трусиков.
   Глебу, смотревшему сквозь мощную оптику прицела, казалось, что он слышит тяжелое дыхание мужчины, хриплое, с присвистом – от возбуждения. Он видел, как тот расстегнул застежку брюк, как осторожно, двумя пальцами поднял короткую юбку девушки еще выше, а затем, резко зажав официантке рот ладонью, повалил ее на ковер. Она, наверное, сразу даже не сообразила, что с ней происходит, несколько мгновений лежала, глядя безумными глазами перед собой, не видя своего насильника.
   А тот похотливо пыхтел, одной рукой продолжая зажимать жертве рот, заламывая ей голову назад, а второй сдирал с нее белье.
   «Придется сейчас, – решил Сиверов, переводя прицел на окно гостиной. – Если я сейчас уберу хозяина, его дружок отпустит ее и вряд ли уже к ней вернется».
   В какой-то момент официантка, изловчившись, укусила насильника за руку и коротко вскрикнула. После чего тот ударил ее кулаком в переносицу, и девушка, потеряв сознание, упала на ковер.
   Перекрестье прицела точно легло на лоб хозяина дома. Он резко повернул голову, перекрестье сошлось на его виске. Глеб до сих пор был благодарен судьбе, что не успел нажать на спусковой крючок. Хозяин резко поднялся и вошел в спальню. Он не стал задавать лишних вопросов, все было ясно без слов. Не дожидаясь, пока его приятель, с которым он до этого даже не ссорился, поднимется с официантки, хозяин дома резко ударил его ногой в шею и, не дав упасть, схватил за грудки и бросил на низкую прикроватную тумбочку. А затем склонился над девушкой, проверил, дышит ли она, похлопал ладонью по щекам.
   Та очнулась и тут же вскрикнула, увидев над собой мужское лицо. Она наверняка подумала, что хозяин и есть насильник, ведь до этого она не видела, кто набросился на нее сзади. Хозяин даже не успел перехватить ее руки, когда десять длинных ногтей впились ему в лоб, в щеки. Он с трудом отвел ее руки в стороны и принялся что-то объяснять. Затем помог подняться, отвел на кухню и, смочив свой носовой платок холодной водой, приложил его к кровоточащему носу девушки.
   Сиверов видел, как хозяин-сутенер сует ей деньги, что-то говорит в свое оправдание. Затем, ни на секунду не оставляя официантку одну, хозяин отвел ее в гостиную, снял трубку телефона и что-то коротко сказал. Через пять минут приехало такси и увезло официантку.
   Глеб все же выстрелил той ночью, через полчаса после того, как уехала девушка. Хозяин и избитый им приятель сидели за столом и пили мировую. Пуля вошла точно в висок толстому сутулому насильнику. Он так и не успел выпить рюмку в знак примирения с хозяином. И Глеб навсегда запомнил взгляд того, кому первоначально предназначалась пуля. Сутенер не прятался, не пригибался. Он пристально смотрел в темноту сквозь разбитое оконное стекло, и взгляд его говорил:
   «Эта пуля предназначалась мне, я знаю. Можешь стрелять, я жду».
   И самое главное, потом никто особо не допекал Глеба. Просто приняли к сведению то, что он не очень-то вразумительно объяснил полковнику, дававшему ему задание. Сутенера убрали неделей позже, и сделал это кто-то другой. Узнав о гибели того, кому он даровал жизнь, Глеб не расстроился, не огорчился.
   Возможно, его подопечный проявил благородство единственный раз в жизни и тем самым заслужил отсрочку казни, но не окончательное помилование.
   С тех пор Сиверов давал своим жертвам небольшой испытательный срок, давал им возможность раскрыться. Обычно человек чувствует приближение собственной гибели и, если хоть что-то человеческое осталось в его душе, он обязательно попытается купить себе прощение – не в глазах своего убийцы, а в глазах Бога.
   Глеб никогда не строил иллюзий насчет собственного всемогущества. Он не воображал себя Господом Богом, которому дано вершить суд над людьми. Он всегда ощущал себя только лишь исполнителем справедливых приговоров, вынесенных не людьми, нет, а судьбой. И свою свободу он видел не в том, чтобы приводить жестокие приговоры в исполнение, а в том, чтобы иногда отказываться их исполнять…

Глава 11

   Все это Глеб Сиверов вспомнил, слушая вполуха разговоры Иванова и его гостей. Беседа велась еще с четверть часа, пока хозяин номера не дал понять остальным, что хочет остаться один.
   – У меня еще назначены встречи, не такие важные, но… – сухо произнес он.
   – Уходим, дела есть дела.
   – До скорой встречи.
   – Машина, если понадобится, в вашем распоряжении, охрана тоже.
   – За машину спасибо, а охрану я предпочитаю из своих людей.
   – Может, надо еще что?
   – В прошлый раз я воспользовался вашим местом… – Как же, помню.
   – А в этот раз?
   – В любой день, мне самому развлекаться некогда, держу для гостей.
   – Вряд ли и мне удастся, но… чем черт не шутит.
   Позволите?
   – Я предупрежу, прямо сейчас, из машины.
   Гости ушли. Глеб не стал следить за ними даже из окна своего номера, и так все было ясно. Номера их машин он запомнил, о времени и цели следующей встречи знал столько, сколько было возможно. Он услышал, как проворачивается ключ в замке соседнего номера.
   "Скорее всего, замыкал так же, как сделал это я, – усмехнулся Глеб. – Ключ не довернут на четверть оборота, чтобы нельзя было открыть дверь снаружи.
   Неплохая привычка, и каждый из нас пришел к ней своим собственным путем".
   Какое-то время из соседнего номера доносились только размеренные шаги Семена Георгиевича, словно он был заключенным в камере и мерил ее пространство, определяя для себя границы дозволенного. Щелкнула крышечка зажигалки, провернулось колесико. И вновь щелчок – крышечка закрылась – прикурил.
   Потом послышался еле различимый звон бокала, который женщина отставила, то ли выпив до дна, то ли решив больше не пить.
   И вдруг в наушниках прозвучал спокойный, но вместе с тем немного насмешливый голос Иванова, Он говорил по-русски и именно этим объяснялась насмешливая интонация, ведь его секретарша этого языка не знала.
   – Слушай, ты, сука нерусская, трахнуться хочешь?
   Деньги же плачу немалые.
   – Я не понимаю, – по-английски ответила секретарша.
   Но по интонации Сиверов догадался, все она прекрасно поняла. Наверное, глаза Иванова сейчас затянула маслянистая поволока, а руку он непременно держит в кармане штанов.
   – Факи-шмаки, – Иванов щелкнул пальцами и добавил уже по-английски:
   – Я хочу трахнуть тебя.
   – Нет, – ответила женщина.
   – Я плачу.
   – Платишь только за то, чтобы я тебя охраняла. Это не одно и то же.
   – Сука, – вновь прозвучало по-русски.
   И хоть в английском языке не существует разницы между «ты» и «вы», Сиверов понял, что женщина вкладывает в это универсальное обращение смысл, эквивалентный именно слову «ты», к тому же не скрывая отвращения к похотливому хозяину.
   – Так я тебе заплачу и за это, – рассмеялся Иванов. – Сколько тебе надо?
   Сто? Двести? Триста? Пятьсот? Хотя столько ты не стоишь.
   – Это не моя специальность.
   – Все женщины трахаться специалистки.
   – Я могу быть или хорошей телохранительницей, или хорошей проституткой.
   Быть и тем, и тем одновременно у меня не получается.
   – Ах ты, сучка! – уже весело, вновь по-русски сказал Семен Георгиевич и, наверное, попытался ущипнуть секретаршу то ли за ногу, то ли за грудь.
   Послышался короткий удар и такой же короткий вскрик от боли.
   – Ах ты, шкура!
   – Веди себя прилично, – холодно, безразлично, как делают замечание чужому ребенку в очереди, сказала женщина.
   – Да я тебе!..
   – Только подойди!
   Иванов, судя по всему, не делал больше попыток овладеть своей секретаршей.
   «Что ему – проституток в Москве мало? – подумал Сиверов, поправляя наушники. – Хотя, наверное, дело в другом. Захотелось ему трахаться, а ситуация такая, что никого чужого в номер пускать нельзя. То ли встреча назначена, то ли звонок нужный ожидается…»
   Сиверов словно в воду глядел. Не прошло и пяти минут, как в номере Иванова зазвонил телефон. Глеб тут же переключился на прослушивание линии.
   Голос Семена Георгиевича он мог слышать и без этого – через всунутый в трубу микрофон, но ему нужно было знать, о чем говорит абонент. Подключение произошло раньше, чем Иванов успел снять трубку, поэтому Семен Георгиевич и не услышал предательского щелчка.
   – Алло, Мазини слушает! – наверное, совсем очумев от сопротивления секретарши, по-русски проговорил в трубку Иванов.
   – Рад слышать, – ответил немного настороженный мужской голос.
   Судя по всему, звонили из автомата или пользовались радиотелефоном прямо на улице. Слышался шум проезжающих машин, обрывки разговоров прохожих.
   Даже ветер, и тот завывал в трубке.
   «Нет, на радиотелефон не похоже, – решил наконец Сиверов, – слишком уж гнусная слышимость. Такие микрофоны могут стоять только в городских автоматах».
   Он не ошибся. Вскоре послышалась трель, извещавшая, что одна минута разговора миновала.
   – Взаимно, – сдавленно прошептал в трубку Семен Георгиевич.
   – Все в порядке? Привезли?