Войскунский Евгений. Ур, сын Шама

   - Во-первых, никакой он не сын академика, его папа просто членкор, объяснила Аня. - А во-вторых, мы с Тофиком учились в параллельных классах, а сейчас он тоже в университете учится, на востоковедческом. Что из того, что мы разочек сходили в кафе?
   - Знаешь что? - отрывисто сказал Валерий, чтобы разом все кончить. Сегодня с тобой отплясывает Тофик из параллельного класса, завтра появится Рубик с перпендикулярного факультета, - ну что ж, на здоровье. Только мне все это ни к чему. Мне двадцать восемь, я для тебя уже старый.
   Минуты две или три они шли молча, пересекая по диагонали сквер с подсвеченным фонтаном. Пенсионеры, плотно сидевшие на скамейках, таращили на них глаза.
   Аня погрустнела, светлые бровки ее взлетели под голубой козырек, придав лицу беспомощное выражение.
   - Ты не старый, а эгоистичный. Почему я должна сидеть взаперти и носа не высовывать без твоего разрешения? Я живой человек все-таки...
   Валерий не ответил. Не было смысла возражать, если она сама не понимает, что живой человек не должен так обращаться с другим живым человеком.
   Аня вдруг порывисто взяла Валерия под руку.
   - Не надо нам ссориться, Валера. Это не имеет никакого значения - кто со мной отплясывает. Правда. Я никогда не забуду, как ты написал тогда на машинке... ну, сам знаешь...
   "Да разве я хочу ссориться? - думал Валерий. - Мне эти ссоры - острый нож... Только надоели качели. Вверх-вниз, вверх-вниз... Сколько можно терпеть?.."
   - Ну Вале-ера! - нашептывала Аня под ухом. - Не будь таким ледяным. Слышишь?
   Лед быстро таял.
   И вот уже они сидели на Приморском бульваре в укромной темноватой аллее среди других парочек.
   - Хватит целоваться, - сказала Аня. - Хорошего понемножку... Хватит, говорю!.. Что у вас новенького в институте?
   - Анька, Анечка! Мучение мое... Любишь?
   - Сам знаешь.
   - Ничего я не знаю, ни-че-го. Пойдешь за меня замуж? Не молчи, отвечай: да или нет?
   - Пойду...
   Валерий вскочил:
   - Пошли во дворец! Хотя... - Он вгляделся в циферблат часов. - Черт, поздно уже, наверно.
   - В какой дворец? Бракосочетания? - Аня прыснула в ладошку.
   - Само собой, не в Букингемский же. Там ведь уйма формальностей заявление, справки, срок какой-то надо выждать...
   - Сядь. Ну сядь же! - Аня потянула его за руку. - Ты, я вижу, уже разбежался.
   - А чего тянуть? Завтра у тебя когда лекции кончаются? В два? Я за тобой заеду - и во дворец.
   - Валерочка, милый, очень тебя прошу: не торопи. Я согласна, согласна, - быстро добавила она. - Мы пойдем с тобой во дворец, но только не завтра. Не торопи меня, ну пожалуйста!
   - Почему?
   - Мне... страшно немного...
   - Чего тебе страшно? - насторожился он.
   - Валера, я тебе по правде все скажу... Вот я вижу, как Лариска живет, - это подруга моя, она весной вышла замуж. Снимают с мужем комнату в старом дворе, удобств никаких...
   - Вопрос снимается! - прервал ее Валерий. - Мы с теткой скоро переедем в новый дом...
   - Я знаю. У Лариски чудный муж, музейный работник, страшно интеллигентный, но зарабатывает он немного, а у Лариски только стипендия, она на третьем курсе.
   - Ну и что? - спросил Валерий неприятным голосом. - Они голодают?
   - Конечно, нет. Кто теперь голодает? Но что-нибудь купить - целая проблема. Я вижу, как Лариска мечется - здесь пятерку займет, там десятку, - хочется ведь быть одетой не хуже других... А ведь скоро у них и ребенок появится...
   Она замолчала, теребя ремешок сумочки. Из соседней аллеи донеслось гитарное треньканье, потом - взрыв смеха.
   - Слышишь? - сказал Валерий. - Это над нами люди смеются.
   - Нет. Я как раз не хочу вызывать ни смеха, ни жалости.
   - А что ты хочешь вызывать? Зависть?
   - Просто я хочу жить по-человечески. И, пожалуйста, не разговаривай со мной таким тоном.
   - Аня, погоди обижаться и выслушай меня. Может, я не такой интеллигентный, как Ларискин муж, но я, представь себе, тоже хочу жить по-человечески. И я не допущу, чтобы моя жена бегала занимать пятерки. Слышишь? Ты ни в чем не будешь нуждаться, - с какой-то злой решимостью сказал он. - Конечно, в разумных пределах. Ну, чего тебе еще?
   - Валера, - вскинула она на него быстрый взгляд, - только ты не думай, что у меня какие-то особые претензии... Просто мне хочется...
   - Веселья? Будет! Поездок хочется? Будут поездки! Публикация, диссертация - все будет!
   - Вот умничка! - Аня опять приникла к нему, и он обхватил ее плечи. Только знаешь, Валера, дай мне хотя бы две недели. Тебе, может, просто раз-два и женился, - а мне не просто... У меня, ты ведь знаешь, родители трудные, надо их подготовить. Да и масса других дел... Правда, Валера!
   - Ладно, - великодушно разрешил он. - Даю две недели.
   Из соседней аллеи грянул под гитару дурашливый хор:
   Чтобы не было пожара
   От опасных тех затей,
   Будьте бдительными, мамы,
   Прячьте спички от детей!
   "Резвятся мальчики и девочки, - подумал Валерий с неожиданным щемящим чувством. - Хорошо им, девятнадцатилетним..."
   - Да! - вспомнила Аня. - Я что хотела спросить, Валера: ты читал в "вечерке" про Ура?
   - Перепечатку из "Известий", что ли? Читал, конечно.
   - Ой, ты знаешь, я уже давно чувствовала, что он откуда-то... не знаю, не от мира сего, в общем... Валера, объясни, как это может быть родился шесть тысяч лет назад, а все еще жив и даже молодой. Мне объясняли ребята, но я не поняла. Что это за парадокс Эйнштейна?
   "А мне уж никогда не будет девятнадцати, - думал Валерий, - и не пройду я больше по нашему старому доброму бульвару с шумной компанией и гитарой..."
   - Парадокс Эйнштейна? - спохватился он. - Ну, видишь ли, пространство, время и тяготение находятся в зависимости...
   Он объяснял Ане парадокс замедления времени, а в соседней аллее теперь затянули старинную студенческую песню:
   Там, где тинный Булак со Казанкой-рекой,
   Словно брат со сестрой, обнимаются,
   От зари до зари, чуть зажгут фонари,
   Вереницей студенты шатаются...
   - Вот теперь понятно, - сказала Аня. - Ты всегда лучше всех объясняешь. Валера, а что это за страна - Шумер?
   - В древности люди всегда селились на берегах больших рек, - со вздохом начал Валерий. - И вот в речной долине Тигра и Евфрата...
   Сам Харлампий святой закивал головой,
   Сверху глядя на них, умиляется,
   неслось из той аллеи. И тут был мощно подхвачен припев:
   Через тумбу, тумбу раз,
   Через тумбу, тумбу два...
   - Фу, как орут! - поморщилась Аня. - Ненормальные прямо. Они из медицинского.
   - Откуда ты знаешь? - удивился Валерий. - По голосам?
   - По песням. А теперь что же - Ур улетит обратно на эту планету? Как ее - Эир?
   - Не знаю. Он уехал к родителям в колхоз, сидит там безвылазно, и никто не знает, что будет дальше.
   Рокотала гитара, лихие голоса вели старинную песню к концу:
   Но соблазн был велик, и не выдержал старик,
   С колокольни своей он спускается.
   И всю ночь напролет он и пьет и поет
   И еще кое-чем занимается!
   Эта озорная песня Казанского университета - не правда ли? - вызывает представление о развеселой жизни дореволюционного студенчества. Вольно им было от зари до зари шататься по городу. Вон даже святой Харлампий, патрон университетской церкви, им позавидовал - слез со своей колокольни и закутил напропалую. Отсыпались студенты, естественно, днем. Обязательногото посещения лекций не было. Только расписание вывешивалось выбирай что хочешь.
   Ах, веселые времена необязательного посещения и ночных шатаний! Ах, озорные песни и невинные забавы!
   Правда, были в жизни старого студенчества свои мелкие неудобства. Ну, скажем, непременно нужно было в срок вносить плату за обучение. Особо одаренным юношам, не имеющим средств, разрешалось представлять "свидетельство о бедности", освобождавшее от платы. И, чтобы получить эту унизительную бумагу, приходилось долго обивать пороги канцелярии полицеймейстера.
   Перелистайте студенческие дневники Чернышевского за 1848 - 1849 годы - вы поразитесь, сколько перед двадцатилетним Николаем Гавриловичем возникало сложных финансовых и бытовых забот, неведомых нынешним студентам.
   Общежитий не было. Студенты снимали комнаты и углы "по средствам". А чтобы добыть денег, давали уроки на дому гимназистам из богатых семей. Дашь с утра урок часа на два - беги в университет, хоть одну лекцию успеть бы послушать. Потом - на другой конец города, еще урок часа на два. Зайти в кофейню Вольфа, где посетители имели право бесплатно читать газеты, похлебать наскоро щей, горячего чаю попить. Потом - к товарищу лекции переписать. Забежать на почту - письмо родителям отправить (почтовых ящиков еще не было), сходить к немцу в Чернышев переулок - чернил купить и узнать, что партия распродана, послезавтра надо прийти. А тут приспело время сдать профессору зачет на дому, да хорошо бы его дома застать, а то прошлый раз ушел несолоно хлебавши (телефонов-то еще не было). Поздним вечером у себя в каморке завалиться бы спать, да надо писать очередную работу. А темы для студенческих работ всякий раз даются новые - что профессору в голову придет, - так что и переписать не у кого...
   Не колесили по старому Петербургу автобусы, трамваи и троллейбусы. Не мчались под городом поезда метро. Были только извозчики - медленные и дорогие ("Овес-то нынче почем?"). За перевоз через Неву лодочники брали по 15 копеек.
   И все концы студент проделывал на своих на двоих.
   Библиотеки, кроме университетской, были только платные, с залогом. 18 сентября 1850 года Чернышевский записывает расход - 10 рублей серебром на возобновление билета в библиотеке для чтения. А когда ему удалось достать на считанные дни "Современник" с лермонтовским "Героем нашего времени", Николай Гаврилович переписал эту вещь для себя. Купить журнал было "не по средствам".
   Часто приходилось ему обдумывать, чем выгоднее писать и на какой бумаге. То ли чернилами, то ли карандашом. А карандашей в России тогда не делали, были только заграничные, и стоил такой карандаш 10 копеек серебром - по ценам того времени столько же, сколько два фунта хлеба.
   А так - что ж, жизнь веселая. Хочешь - спать ложись, хочешь - песни пой...
   Конечно, были не только бедные студенты. Были и богатые, их называли "белоподкладочниками". Чтобы уменьшить приток разночинцев в университеты, было введено обязательное ношение формы - довольно дорогой, со шпагой на боку. Бедные студенты заказывали себе форму на неизносимой черной саржевой подкладке, чтобы хватило на пять лет. А богатые - на белой шелковой. Им-то, "белоподкладочникам", не надо было бегать по урокам и библиотекам. Нужные книги и журналы они покупали на деньги родителей, ездили на родительских лошадях, и времени свободного для развлечений у них, понятно, было куда больше.
   Ладно, хватит о старых временах. Просто к слову пришлось: святой Харлампий подвигнул к сему отступлению.
   При своей близорукости Вера Федоровна очков не носила - полагала, что они ей не идут. Однако все, что ей было нужно, она видела превосходно.
   Вот и сегодня: предприняв большой директорский обход института, внезапно появляясь в отделах и лабораториях, Вера Федоровна зорко подмечала недостатки, подлежащие устранению.
   В холле второго этажа она увидела совершенно возмутительный недостаток: у круглого низенького столика, развалившись в креслах и дымя сигаретами, сидели младший научный сотрудник Горбачевский и незнакомый юноша в пестром галстуке и многопуговичном пиджаке, какие теперь закройщики модных ателье называют "фасон свиноматка". Перед ними лежали на столике два-три развернутых ватмана, покрытых, как принято писать в производственных романах, сетью затейливо переплетенных линий, а проще говоря - чертежами двухступенчатого редуктора с косозубыми цилиндрическими колесами.
   Палец Горбачевского блуждал по чертежам, а многопуговичный юнец со скучающим видом смотрел сквозь заграничные теневые очки сложной конструкции.
   - Деталь девятая, - произнес Горбачевский, - маслоуказатель...
   Тут он увидел Веру Федоровну и запнулся. У него напряглись было мышцы, управляющие подъемом туловища, но в следующий миг Валерий понял, что все равно попался и теперь вежливым приветствием делу не поможешь. Он остался сидеть в кресле, только ноги подтянул, а директриса, холодно глянув, прошествовала через холл в коридор.
   В приемной Вера Федоровна справилась у Нины Арефьевой, вернулась ли из отпуска Селезнева, и, получив ответ, что да, как раз сегодня вышла на работу, распорядилась вызвать ее.
   С улыбкой вошла Нонна в кабинет директрисы. Вера Федоровна, прищурившись, окинула взглядом ее стройную фигуру в брючном костюме из кримплена сиреневого тона, с неизменным аляповатым скарабеем, приколотым к отвороту жакета. Сухо ответив на Ноннино приветствие, приступила к разносу:
   - Ваши подчиненные, моя милая, распустились. Не далее как десять минут назад ваш хваленый Горбачевский - заметьте, в рабочее время принимал посетителя по личному делу. Одного этого достаточно для наложения взыскания, не так ли?
   Нонна открыла было рот, чтобы ответить в том смысле, что она только что вернулась из отпуска, но Вера Федоровна не дала ей вымолвить ни слова.
   - Но еще хуже то, чем занимается Горбачевский, - продолжала она обличительную речь. - Нетрудно понять, что он сдавал бездельнику-студенту работу, выполненную за деньги, - листы по начерталке или курсу деталей машин. С легкой руки вашего Горбачевского этот белоподкладочник современного типа с юных лет привыкает жить за чужой счет. И я вас спрашиваю: какой инженер из него получится, к чертовой бабушке?
   - Мне нет никакого дела до этого студента, а что касается Горбачевского...
   - Ах, вам нет дела? - Голос Веры Федоровны достиг басовых нот. - Вам наплевать, что появится еще один неуч и бездельник с инженерным дипломом, который будет в меру своих сил портачить на производстве, а потом сунется, чего доброго, в науку, и сердобольные тетеньки вроде вас напишут за него кандидатскую диссертацию...
   Нонна рывком поднялась. Все кипело у нее внутри, но она постаралась сказать как можно спокойнее:
   - Разрешите внести поправку в вопрос о сердобольных тетеньках. Да, я написала диссертацию за чужого дядю, но - не по своей воле. Против своих убеждений. Под сильным нажимом непосредственного начальства...
   - Поправка принимается, - ворчливо сказала Вера Федоровна, закуривая сигарету. - Я не устояла против нажима своего начальства, вы не устояли против моего нажима, а в результате - сквернотища, халтура. Хорошо еще, что иногда прилетают пришельцы и сбивают таких вот соискателей с панталыку... Я все это к тому, Нонна, чтобы разозлить вас на халтуру. Не будем ждать пришельцев. Сколько раз увидим халтуру, столько раз и накинемся на нее - с шумом, с воплями, по-бабьи, - но только не дадим ей расцвесть. Нельзя плодить новых Пиреевых.
   - Совершенно согласна.
   - А раз согласны, то учините вашему Горбачевскому немилосердный разнос. Административных мер принимать не стану, но предупредите его, что в следующий раз не будет пощады... Чего вы стоите? Сядьте, разговор не окончен.
   Нонна села, платочком вытерла лоб, поправила прическу. "Ничего себе, чудесно начинается новый рабочий год..."
   - Я предупрежу Горбачевского, - сказала она, вскинув голову. - А вообще-то, Вера Федоровна, я подам вам докладную - насчет прибавки Горбачевскому и Марку Варламову.
   - В прошлом году я прибавила Горбачевскому десятку. Кстати: он, кажется, соискатель? Тема утверждена, насколько помню? Ну, так чего же он тянет с диссертацией?
   - Тянет, - пожала плечами Нонна.
   - Ладно, тащите докладную, я подумаю. Теперь вот что, Нонна. Вы по-французски читаете?
   - Нет. По-английски умею.
   - Тогда вот вам перевод с французского. - Директриса пошарила среди бумаг на столе и протянула Нонне листок с машинописным текстом. - Читайте, да поживее.
   Нонна быстро пробежала письмо глазами.
   М а д а м!
   С удовольствием пользуюсь поводом написать Вам письмо. Дело в том, что в этом сезоне Ваш покорный слуга намерен провести комплексное исследование Течения Западных Ветров в диапазоне от пролива Дрейка до берегов Австралии. Судя по некоторым высказываниям Вашего сотрудника мосье Ура, побывавшего этим летом у меня в Океанариуме, такое исследование может представить для Вас определенный интерес.
   Был бы счастлив, мадам, провести работу совместно. Хотелось бы, в частности, испытать в океане методику, о которой в самом общем виде мне поведал мосье Ур при наших - увы, весьма немногочисленных - беседах в Санта-Монике.
   Если идея совместной работы не вызывает у Вас отвращения и будет сочтена Вами полезной, то не откажите в любезности сообщить Ваши соображения по прилагаемому мною плану исследования, а также о технических и прочих условиях сотрудничества, которые пожелает предложить советская сторона. Я готов принять на своем судне Вас лично, мадам, и двух-трех Ваших сотрудников-океанологов. Из сообщений советской прессы я узнал о поразительной истории мосье Ура, а также о том, что он, к счастью невредимый, благополучно возвратился в Ваш прекрасный город. Соблаговолите, мадам, передать мосье Уру сердечный привет и особое приглашение участвовать в экспедиции, если, разумеется, он сочтет это для себя возможным. Пользуюсь случаем для того, чтобы переслать мосье Уру предмет его личного обихода, забытый им в Океанариуме.
   Намечаемый мною срок отплытия "Дидоны" - конец декабря с. г.
   С наилучшими пожеланиями, мадам,
   искренне Ваш
   Жюль-Сигисбер Русто, директор
   Санта-Моника, 22 сентября.
   Улыбаясь, Нонна положила листок на стол.
   - Я и не знала, что Русто так куртуазен, - сказала она.
   - Что скажете о предложении старика?
   - Оно не вызывает у меня отвращения. Наоборот.
   - Русто хитер. То есть я не сомневаюсь, что он радушно примет в экспедицию меня или другого океанолога, но нужен-то ему Ур, это ясно. Вера Федоровна посмотрела на погрустневшее лицо Нонны. - Я звонила в Москву относительно предложения Русто. Вероятно, начальство отнесется к нему благосклонно. Но вопрос сейчас, милая моя Нонна, упирается в Ура.
   Нонна молча кивнула.
   - Я никогда не верила в пришельцев, - продолжала Вера Федоровна, барабаня пальцами по настольному стеклу. - Не укладываются пришельцы у меня в голове. Я и сейчас подозреваю во всей этой истории с Уром какую-то мистификацию. Ведь он склонен к мистификации, а?
   - Нет, - покачала Нонна головой. - Он даже не знает, что это такое. Он совершенно натурален.
   - Хотите сказать - непосредствен? У меня другое мнение, хотя, конечно, вам виднее. Однако незаурядность этого... гм... потомка Навуходоносора...
   - Скорее уж - предка, - вставила Нонна. - И очень отдаленного. Мы по времени гораздо ближе к Навуходоносору, чем Ур - с противоположной стороны отсчета.
   - Я просто потрясена этим фактом. - Вера Федоровна иронически хмыкнула. - Спуститесь-ка на землю, Нонна, и слушайте внимательно. Нам непременно надо заполучить Ура, чтобы он довел до конца свой проект. Я имею в виду обоснование этой странной штуки, обнаруженной вами на Джанавар-чае. "Джаномалию" эту самую имею в виду. Теперь, когда установлено, что Ур якшался с высокоразвитыми пришельцами, к его проекту могут отнестись весьма серьезно. Понимаете?
   - Да. Только мне неприятно это выражение - "якшался".
   Вера Федоровна яростно прищурилась на Нонну, потом тряхнула своей медно-рыжей гривой, усмехнулась:
   - С вашим пуризмом, милочка, вам следовало бы держаться подальше от океанологии. Сама не знаю, почему я вас терплю... Ну, короче. Все сейчас зависит от Ура - наша океанская тема, экспедиция, а может быть, и более значительные вещи. Ур живет сейчас у родителей в колхозе. Это недалеко от города... да вы же бывали там. Поезжайте в колхоз и уговорите Ура вернуться в институт, хотя бы на время подготовки проекта. Передайте ему приглашение Русто и кстати - присланный им пакет. У Нины возьмете письма для Ура. Письма и посылка Русто - достаточный повод для визита, как вы считаете?
   - Достаточный... Но мне не хочется, Вера Федоровна... Пошлите лучше Горбачевского.
   - Нет. Горбачевского можете взять с собой, но уговорить Ура сумеете только вы. Нечего смотреть на меня голубыми глазами - я знаю, что говорю. Идите и творите мою волю.
   С рассеянным видом вернулась Нонна к себе в рабочую комнату. Там Валерий и Рустам усердно трудились над вертикальным разрезом солености воды в восточной части Каспийского моря. Нонна попросила Валерия отвлечься и принялась "учинять разнос". Тот хмуро вертел на столе флакон с тушью.
   - Ну, хватит, - сказал он, не дослушав до конца. - Сколько можно воспитывать? Все ясно - нарушил, попался, готов к наложению взыскания. В перерыв отработаю полчаса, затраченные из служебного времени. А брать или не брать у студентов заказы - это мое дело.
   - Не только твое, - вяло возразила Нонна. - Ты приучаешь студента к халтуре и безответственному отношению...
   - Да ничего я не приучаю! - вскипел Валерий. - Парню плохо дается курс деталей машин - ну и что? Почему сразу уж - халтура и безответственность?
   - Тихо, тихо, дорогой, - мягко вмешался Рустам. - Не надо шуметь. Нонна права в одном, ты - в другом. Если студент сам не хочет или не может чертить, так он найдет, кого попросить. Валера откажется - другой ему начертит. Скажи? Так уж лучше пусть Валерка заработает, нет? Только не в ущерб, конечно. А шуметь не надо, - ласково повторил он. - Зачем омрачать атмосферу?
   - Миротворец! - проворчал Валерий, искоса взглянув на Нонну.
   Взглянул - и поразился. Нонна сидела за столом, сжав пальцами виски; горькая вертикальная складочка врезалась в гладкий, безоблачный лоб, и по щекам медленно катились слезы.
   Г л а в а  т р е т ь я
   ЕСЛИ ГОРА НЕ ИДЕТ К МАГОМЕТУ...
   Словно буря, все то, что дремало подспудно,
   Осадило мой разум, и он отступил,
   И носился мой дух, обветшалое судно,
   Среди неба и волн, без руля и ветрил.
   Ш а р л ь  Б о д л е р, Цветы зла
   С двумя ведрами воды шел Ур от колодца. По-утреннему длинная тень скользила слева, изламываясь на ограде из нетесаных камней. Шуршали под ногами облетевшие листья.
   Из всех земных дел ему больше всего нравилось это - носить воду. Это была хорошая работа: мышцы напряжены, а мысли пролетают легко и свободно, и ты идешь сквозь утреннюю игру света и тени, ни на чем особенно не задерживая взгляда, только посматривая, чтобы не выплеснулась из ведер вода.
   Потом, запивая крепким чаем добрую половину свежеиспеченного чурека с маслом и сыром-моталом, Ур благодушно слушал, как мать убеждает отца в необходимости купить пылесос. Она видела такой в городе, когда жила у тети Сони, - красный, гудящий, с длинным хоботом, в который будто ветром несло обрывки бумаги, пыль, просыпавшуюся в кухне крупу.
   - Не надо нам пылесоса, - запинался на трудном слове Шам.
   - Надо! Надо! - Каа ввинчивала в мужа неистово горячий взгляд. Разве мы хуже других людей, у которых есть пылесос?
   Ур посматривал на гостя. Павел Борисович Решетник слушал перепалку хозяев с тонкой непроницаемой улыбочкой и прихлебывал чай с сухариком. От жирной баранины, которой вот уже больше недели Каа потчевала гостя, у Павла Борисовича что-то разладилось в желудке, и он второй день обходился минимумом еды и питья. На госте был синий спортивный костюмчик, обтягивающий раннее брюшко. Очки его сидели немного косо.
   "Наверное, смакует необычность сочетания слова "пылесос" со старошумерским диалектом", - подумал Ур, приметив тонкую улыбочку гостя.
   - Веник очень хорошо подметает пол, - высказался Шам, вытирая ладонью губы и поднимаясь из-за стола.
   - Пылесос лучше! - твердо стояла Каа на своем.
   После завтрака Шам отправился на ферму. Он снова работал теперь на животноводческой ферме, более того - был как бы правой рукой ее нового заведующего, чем очень гордился. Гость принялся помогать Каа прибирать со стола и мыть посуду, и они заговорили о разных разностях, а Ур побрел в дальний угол двора, где под навесом стояла деревянная тахта.
   Из города Ур привез два ящика книг, выданных по специальному распоряжению библиотекой местного университета. Дни напролет он лежал на тахте под навесом и читал, читал, и размышлял о прочитанном и увиденном, и наслаждался покоем. Он знал, конечно, что покой этот недолог, но ему хотелось, чтобы он продолжался до того самого момента, когда  т а м  решат его дальнейшую судьбу.
   Он протянул руку и взял с табуретки томик из серии литературных памятников. Тут был древнегерманский эпос о нибелунгах, и Ур быстро перелистал его, а когда дошел до того места, где погибает Зигфрид, задумался.
   Это, как видно, была старинная мечта человечества - мечта о неуязвимости. Ахилла в младенчестве выкупали в реке Стикс, сделавшей неуязвимым его тело - кроме пятки, за которую его держали. Зигфрид выкупался в крови дракона, и кожа его стала непробиваемой, но и тут героя подстерегла случайность: при купании упал ему на спину, между лопаток, зеленый лист с дерева. И что же? Ахилл был убит стрелой, пущенной Парисом прямо в пятку. Копье коварного Гагена из Тронеге поразило Зигфрида прямехонько в уязвимое место - между лопаток.
   Мечта о неуязвимости не сбывалась и в более поздние времена. Стальные латы спасали рыцаря от удара мечом, но сделались ненадежными, когда изобрели огнестрельное оружие. Потом броня появилась в новом качестве: ее поставили на колеса, на гусеницы. Пришлось оружейникам как следует потрудиться, чтобы изобрести бронебойные снаряды, нащупать у танков ахиллесову пяту. Оружие и защита от него как бы состязались в нескончаемом беге наперегонки. И вот наконец появилось оружие, от которого нет защиты. Зеленый листок уязвимости накрыл всю планету...