Войскунский Евгений. Ур, сын Шама

   - И здесь проходит единственное на планете замкнутое кольцевое течение, опоясывающее земной шар.
   - Течение Западных Ветров, - сказала директриса, придвигая к себе бумаги. - У меня мало времени, Ур, чтобы выслушивать такие потрясающие откровения.
   - Его не хватает на вашей модели, Вера Федоровна. Сделайте в этом месте кольцо, и пусть оно вращается вокруг глобуса. Модель земного магнетизма заиграет по-новому.
   Вера Федоровна прищурилась на тереллу.
   - Почему это она заиграет по-новому? - сказала она, помолчав. Допустим, в кольце будет наводиться электродвижущая сила, моделирующая электрический ток в течении, - ну и что?
   - Ток можно увеличивать и смотреть, что произойдет при этом.
   - Можно. - Вера Федоровна грустно покивала головой. - Можно увеличивать ток и смотреть. Все можно. А вы займетесь вместо меня вот этим. - Она накрыла ладонью кипу бумаг. - Вы отправитесь вместо меня на заседание месткома и будете разбирать заявления на получение квартир и приобретение автомобилей. А? Ну, что уставились на меня? Идите. Берите четверг и пятницу и проваливайте на свою речку. Если надо, прихватите субботу и воскресенье - меня это не касается.
   - Хотела бы я знать, что у нас происходит, - сказала Нонна строгим голосом. - В группе совершенно разболталась дисциплина...
   Это не было ни собрание, ни производственное совещание. Просто все были в сборе, и Нонна решила обратиться к группе с речью воспитательного характера.
   - Перессорились, как дошкольники, - продолжала Нонна. - Аня не хочет ехать, потому что едет Ур. Валерий не хочет ехать, потому что не едет Аня. Меня не касаются ваши личные дела, но если они отражаются на работе...
   Ур поднял голову от геодезической карты и сказал:
   - Аня не хочет ехать, потому что еду я? Не понимаю.
   - Ах, да ничего подобного! - выпалила Аня, порозовев и нахмурив тоненькие шелковистые бровки. - Мне абсолютно безразлично, кто едет, а кто нет. Просто у меня на выходные масса всяких дел. В конце концов, есть другие лаборанты.
   - Я бы и взяла другого, - холодно проговорила Нонна, - но, как нарочно, Швачкин сдает экзамены, а Межлумов болен.
   - Не понимаю, почему Аня теперь со мной не хочет разговаривать, сказал Ур.
   - Не только с тобой, - вставил Рустам.
   - Очень вы мне нужны! - Щеки у Ани пылали огнем, в глазах стояли слезы. - Никуда я не поеду, и вообще мне надоело...
   Не договорив, она выскочила из комнаты.
   Тут продолжительный звонок возвестил окончание рабочего дня. Валерий быстро покидал в портфель-чемоданчик бумаги и книжки, щелкнул замочком и устремился в коридор.
   В соседней комнате никого не было, но Валерий заметил за матово-стеклянной перегородкой, отделявшей от комнаты лабораторное помещение, чью-то тень. Он заглянул в приоткрытую дверь и увидел Аню. Она сидела за старинным "ундервудом", занеся пальчики над клавиатурой. По щеке, обращенной к Валерию, скатилась слеза. Аня смахнула ее и ударила по клавишам. Написав несколько слов, опять застыла в раздумье.
   Валерий тихо подошел. Аня вскинула на него испуганный взгляд и закрыла руками заправленный в машинку лист бумаги. Все же Валерий успел прочесть: "Директору Ин-та физики моря т. Андреевой. Заявние".
   - Ты написала "заявние" вместо "заявление", - сказал он.
   - А тебе какое дело? - Аня мельком взглянула на бумагу. - Сейчас же уходи.
   - Ты пишешь заявление об уходе?
   - Да, - сказала она, с вызовом тряхнув головой. - Надоело! Видеть всех вас не могу...
   Под глазами у нее было черно от краски, размытой слезами. Аня отвернулась, всем видом выказывая, что ждет ухода Валерия. Он посмотрел на ее нежный затылок в легких белокурых завитках, потом потянулся к машинке и быстро написал несколько слов.
   - Не смей! - Аня оттолкнула его руку.
   Но Валерий успел дописать и молча вышел. Он шел по коридору, глядя себе под ноги, старый паркет скрипел под шагами. Он почти дошел до поворота, как вдруг услышал Анин голос и оглянулся. Аня выглядывала из-за двери своей комнаты.
   - Подожди меня у выхода! - крикнула она.
   Спешно она привела в порядок лицо. Потом выдернула из машинки лист, на котором после слова "Заявние" было напечатано "ялюблютебя", и, сложив, спрятала в сумочку.
   Валерий ожидал ее у выхода. Аня взяла его под руку, и они пошли вниз по залитой солнцем улице.
   - Это правда? - спросила Аня. - То, что ты написал?
   - Да, - ответил он, поглядывая на ее белые туфельки.
   Помолчали немного. Потом Аня спросила:
   - Почему ты мне раньше никогда не говорил?
   - А зачем? Сама должна была понять...
   - Какие-то вы все... как дети... - сказала Аня. - Почему я должна догадываться сама? Почему ваши ухаживания, ваша трепотня должны меня к чему-то обязывать? Какие-то вы все собственники... Стоит мне пойти в кино или... или поехать на пляж, как ты напускаешь на себя оскорбленный вид. А потом появляется прямо из воды твой друг и грозится набить морду - спасибо еще, что не мне...
   - Не сердись на Рустама. Он разозлился на Ура и... счел своим долгом передо мной, хотя я его не просил...
   - Вот-вот. Все вы ужасно благородные друг перед другом. Прямо рыцари. Один считает долгом заступиться. Другой, узнав, что поехал на пляж с "чужой", - она подчеркнула это слово интонацией, - девушкой, приходит на следующий день и заявляет: "Аня, ты извини, я не знал, что ты принадлежишь Валерию, больше я с тобой не буду ездить"...
   - Гос-споди! - простонал Валерий. - Так и сказал?
   - Дурак такой, где он только воспитывался? - сердито сказала Аня, отпустив руку Валерия. - "Принадлежишь"!
   - Действительно, глупо получилось...
   Он хотел добавить, что сам-то он нисколько не виноват, потому что не подстрекал Ура к такому заявлению, но осекся. Разве он не дал понять Уру, чтобы тот держался от Ани подальше? И разве, зная идиотскую прямолинейность Ура, трудно было предвидеть, что он может выкинуть подобный номер?
   - Он немножко неотесанный, - сказал Валерий, - со странностями. Но могу поручиться, что он не хотел тебя обидеть.
   - Какая разница - хотел или не хотел? Как можно вообще сказать такое девушке? Тоже мне пришелец несчастный...
   - Пришелец? - Валерий остановился, изумленно глядя на Аню. - С чего ты взяла, что он пришелец?
   - А ты не слышал? Говорят, он прилетел не из Румынии, а с Луны, с Марса, - в общем, не знаю откуда. Он припадочный.
   - Припадочный? - еще более поразился Валерий.
   - Нинка рассказывала, какой он припадок закатил у директорши в кабинете. Ненормальный, в общем.
   Аня снова взяла его под руку и осторожно пошла по свежевырытой земле: тут вдоль тротуара копали траншею. Несколько женщин в курточках апельсинового цвета, опершись на лопаты, оживленно переговаривались. Группка прохожих, загородив проход, обсуждала какое-то уличное происшествие.
   - Он ему грубость сказал, - слышались голоса, - а тот не стерпел...
   - Ка-ак швырнет его, он в воздухе распластался...
   - Ничего он не швырял. Сам подпрыгнул, зацепился за что-то, а потом плюхнулся на песок...
   - Ни за что он не зацепился, я сам видел: повис в воздухе и руками размахивает, будто плавает...
   - Ну что это такое? - сказала Аня. - Граждане, дайте пройти.
   Она подошла к маленькому промтоварному магазину. Обычно продавец стоял у входа: в самом магазинчике, узком, как шкаф, ему было тесно. Но сейчас продавец не стоял на улице, не покуривал возле пестрого прилавка. Он сидел в магазине на табурете - сквозь раскрытую дверь было видно его бледное лицо с безумно выкаченными, остановившимися глазами. Почему-то он был без своей неизменной огромной кепки. Двое молодых людей - как видно, дружки продавца - хлопотали возле него, поили водой. Один из них тихо сказал Ане, сунувшейся было в магазин:
   - Нельзя, девушка, закрыто.
   - Как это закрыто? - возмутилась Аня. - Еще два часа до закрытия!
   - Он немножко заболел. Завтра приходи.
   - Да ладно, пойдем, - сказал Валерий. - Уж если кто-то ненормальный, так этот магазинщик. Он тронулся от безделья - не видишь разве?
   - Он мне обещал польскую перламутровую, девятый номер. - У Ани был очень огорченный вид. - Ах, досада какая!.. Кто ненормальный? Магазинщик? Ну уж нет, этот вполне нормальный.
   Незадолго перед ними по той же улице прошли Ур и Нонна. Нонна шла танцующей походкой, широко, по-балетному разворачивая ступни. Она злилась на себя за эту легкомысленную походку, пыталась даже ее переделать, но медленно передвигать ноги, ставя их носками внутрь, оказалось настолько утомительным, что пришлось бросить и смириться. Против собственной природы, увы, не пойдешь. С улыбкой у Нонны тоже было неладно: губы у нее устроены будто нарочно для привлекательной улыбки. Ну, с губами-то Нонна справилась - ценой длительной тренировки перед зеркалом научилась держать уголки рта, рвущиеся кверху, опущенными. Это придавало ее лицу несколько высокомерное выражение - то самое, за которое и прозвали Нонну в институте ходячей статуей.
   - Хочу спросить тебя, - сказал Ур, - что означает выражение "работать на дядю"?
   - Ну, так говорят, когда делают работу за того, кто сам обязан ее сделать.
   - Выходит, за работу, которую выполнил не он сам, Пиреев получит степень доктора наук?
   - Ты удивительно догадлив.
   До Ура ее ирония, однако, не дошла.
   - Ты преувеличиваешь, - сказал он. - Не думаю, чтобы моя догадливость могла кого-нибудь удивить. Теперь скажи мне: будет ли вред оттого, что Пиреев защитит диссертацию и станет доктором наук?
   "Вот навязался на мою голову!" - подумала Нонна.
   - Для нашего отдела скорее будет не вред, а польза, - сухо сказала она. - Может, поговорим о другом?
   - Давай, - согласился Ур. - Только закончим этот разговор. Значит, польза. Ты имеешь в виду океанскую экспедицию?
   - Да. И вообще тему электрических токов в океанских течениях. Она не совсем в профиле нашего института, это - личная тема Веры Федоровны. Грушин против нее возражал, а Пиреев утвердил.
   - Значит, вреда не будет, - удовлетворенно сказал Ур. - Ты хотела поговорить о чем-то другом?
   Нонна любила логику и всегда старалась следовать ее правилам. Но приверженность Ура к строгим логическим выводам вызывала у нее раздражение. И ее вдруг охватило желание смутить безмятежность этого новоявленного моралиста.
   - Тебе не доводилось читать Евангелие? - спросила она. - А я читала. Моя бабушка верила в бога, и после нее осталось Евангелие. Так вот, там есть довольно любопытные афоризмы. Например: "Не приносите в храм цены песьей".
   - Цена песья, - вдумчиво повторил Ур. - Это значит - стоимость собаки?
   - Это значит, что нельзя жертвовать храму средства, добытые недостойным путем.
   - Нонна, я не понял, - сказал Ур, помолчав.
   - Ох! - Невозмутимость Нонны подвергалась тяжкому испытанию. - В переносном смысле я имею в виду храм науки, - начала она объяснять. Нельзя вводить в этот храм недостойного, которому там не место. Если и это не понятно, то поясню: корыстные цели несовместимы с занятием наукой. Теперь понятно?
   - Не совсем. Мы ведь не преследуем корыстной цели, делая за Пиреева диссертацию.
   - Конечно, - сказала Нонна, чувствуя, что еще немного, и она сорвется, завизжит на всю улицу. - Мы корыстной цели не преследуем, но стараемся заручиться поддержкой Пиреева в наших делах. И давай закончим, Ур. Не очень-то приятная тема.
   Ур молчал, размышляя. Впереди тротуар был разрыт. Нонна сошла на мостовую, а Ур остановился у автомата с газированной водой. Выпив залпом стакан, он без видимого усилия перепрыгнул через траншею и горку вынутого грунта и снова оказался рядом с Нонной.
   - Ты здорово прыгаешь в длину, - сказала она. - Почему бы тебе не заняться всерьез? Заделался бы чемпионом.
   - Чем заняться всерьез?
   - Прыжками в длину.
   - Как можно всерьез заниматься прыжками? - удивился Ур. - Я прыгаю, когда это нужно.
   Тут он опять остановился, глядя на женщин в апельсиновых курточках, копавших траншею.
   - Ур, я пойду, - сказала Нонна.
   - Подожди минутку, я сейчас.
   Он направился к продавцу магазина-шкафа. Толстощекий, в кепке метрового диаметра, тот, как обычно, стоял у пестрого своего прилавка и с чувством превосходства поглядывал на прохожих.
   - Что надо? - процедил он, взглянув на вставшего перед ним Ура.
   - Надо, чтобы ты работал, - сказал Ур.
   - Иди отсюда. - Продавец перевел скучающий взгляд на кучу песка, которая под взмахами лопат приближалась к носкам его двухцветных туфель.
   - Нехорошо, - сказал Ур. - Женщины копают землю, им тяжело, а ты целыми днями стоишь тут и ничего не делаешь.
   - Ты что привязался? - сузил глаза магазинщик. - По роже хочешь?
   - Не хочу, - добросовестно ответил Ур. - Ты отдохни, - обратился он к ближайшей из работавших женщин и вытянул у нее из рук большую совковую лопату. - А ты работай. - Он протянул лопату магазинщику. - Бери, бери. Надо работать.
   Женщина, у которой он отобрал лопату, разинула от изумления рот. Ее подруги перестали копать, смотрели с интересом.
   - Как же, будет он тебе работать! - сказала одна из них.
   Начали останавливаться прохожие. Остановился и проходивший мимо лилипут - тщательно одетый, с напомаженным аккуратным пробором, с маленьким личиком в сетке мелких морщин. Должно быть, он направлялся в цирк, находившийся неподалеку отсюда. Увидев Ура, лилипут улыбнулся ему и кивнул, но Ур его не заметил. Он все протягивал продавцу лопату.
   - Издеваться? - прошипел тот сквозь зубы.
   Резким движением он отбросил лопату. По-боксерски сбычившись, шагнул к Уру и с силой толкнул его в грудь. Ур удержался на ногах, только отступил шага на два. Лицо его словно окаменело, и он скрестил тяжелый взгляд со злобным взглядом продавца. Продавец замахнулся для нового удара...
   Тут-то и произошло нечто поразительное, давшее пищу для толков и пересудов едва ли не всему городу, - настолько поразительное, что почти никто в это не поверил.
   Но работницы в апельсиновых курточках, и несколько случайных прохожих, и лилипут-циркач, и, разумеется, Нонна видели своими глазами, как продавец вдруг оторвался от земли и повис в воздухе. Распластавшись, как гигантская лягушка, он беспомощно и судорожно махал руками, пытаясь дотянуться до балконной решетки второго этажа. Кепка свалилась с его головы, обнажив раннюю лысину.
   Это продолжалось недолго - не более пяти секунд. Потом продавец рухнул ничком на кучу песка.
   - Ай-яй-яй-яй! - заголосила одна из работниц. - Что это было?!
   Ур повернулся и пошел прочь. Нонна пустилась догонять его. Заглянув Уру в лицо, она как бы не сразу узнала странного своего сотрудника: исчезло обычное добродушно-благожелательное выражение, губы плотно сжаты, между бровей образовалась суровая складочка. "Он будто маску сбросил", подумала Нонна с неожиданным и неприятным чувством робости.
   То же чувство, а может, что-то другое, чему она не могла найти определения, подсказало ей, что не нужно сейчас тревожить Ура расспросами. И Нонна замедлила шаг, приотстала. Еще некоторое время она видела черную шапку волос удаляющегося Ура. Потом он скрылся из виду.
   В троллейбусе было битком набито. Но молодой парень с тетрадкой, испещренной математическими уравнениями, поднялся и уступил Нонне место. Она поблагодарила и села. Парень стоял рядом и смотрел на нее с улыбочкой, требующей ответного внимания. Мельком взглянув на него, Нонна подумала, что парня следовало бы обрядить в костюм средневекового пажа - этакого испорченного мальчишки, дамского угодника и сердцееда.
   Еще в детстве Нонна придумала себе тайную игру, со временем превратившуюся в привычку. На собраниях и совещаниях, в метро и троллейбусе она украдкой присматривалась к сидящему напротив - мужчине или женщине, старому или молодому, все равно, - и мысленно переодевала его, меняла прическу, приводя внешность в соответствие с выражением лица, с предполагаемым характером.
   Кандидат географических наук Грушин - гладко причесанный на косой пробор, всегда в свежей сорочке и при галстуке, - становился как бы самим собой, когда Нонна мысленно снабжала его жидкий бородкой от уха до уха, суконным картузом с высокой тульей, желтой косовороткой, подпоясанной шнурочком с кистями, и синими штанами в белую полоску, заправленными в высокие смазные сапоги.
   Таким же образом Нонна то надевала на Валерия жокейскую шапочку, то вкладывала ему в руки лук со стрелами и отправляла в Шервудский лес. Рустам почему-то представлялся ей с бородой, в цветастом халате и чалме, он полулежал в сладостной истоме на низеньком диване и посасывал кальян.
   Но с Уром эта игра не выходила. В какие только одежды не обряжала его фантазия Нонны! Латы римского легионера, космический скафандр, кожаные доспехи Зверобоя - все это было не то, не то. Аня находила в Уре сходство с эффелевым Адамом. Ах нет, чепуха. Пробовала Нонна примерять к нему камзол, плоеные воротнички, даже кружева, входящие в мужскую моду. Что ж столетия два назад одетые в кружева мужчины совершали отчаянные подвиги. Но и это не выявляло внутренней сущности Ура. И Нонну это не то чтобы раздражало, но беспокоило.
   С первого момента появления Ура в институте она испытывала к нему неприязнь. Ей казалась неправильной, иррациональной, если угодно, та легкость и быстрота, с которой этот дурно воспитанный, неинтеллигентный практикант решал сложнейшие физико-математические задачи. Тут был какой-то подвох, и это тревожило Нонну, любившую во всем ясность и определенность. Еще более злило ее то, что, против собственной воли, она много думала об Уре. Да, она оценила его как способного работника, и этого было бы вполне достаточно для характера их отношений. Так нет же - Ур все более занимал ее мысли. "Прекрати о нем думать!" - приказывала она себе. Всегда ей удавалось подчиняться собственным приказам. Теперь - пожалуй, впервые в жизни - самовнушение не помогало.
   Испуганный вопль работницы в апельсиновой курточке - "Ай-яй-яй-яй, что это было?!" - все еще стоял в Нонниных ушах.
   "Что же это было? - растерянно думала она, сидя в троллейбусе и глядя в окно на плывущие мимо дома и деревья. - Магазинщик полез на Ура с кулаками и... и взлетел, будто подкинутый волной... или воздушной подушкой... Что это было? Не может же человек поднять другого человека, не прикасаясь к нему"...
   Тут вспомнились ей разговоры, ходившие по институту: мол, никакой Ур не румын, а - пришелец. Инопланетчик, принявший земной облик. В пришельцев Нонна тоже не верила - как и в телекинез, и в снежного человека, и в нуль-транспортировку. Мир реален и вполне доступен пяти органам чувств, и незачем подозревать в нем таинственные сокровенности, укрытые от трезвого взгляда. Троллейбус, дома, прохожие, магазины - все привычно в своей каждодневности, определенности, в ясных своих очертаниях. И вдруг барахтающийся в воздухе продавец...
   Г л а в а  в о с ь м а я
   ДЖАНАВАР-ЧАЙ
   Placet experiri*.
   Латинская поговорка
   Автобус был украшен на диво. На перегородке, отделявшей салон от тесного гнезда водителя, были разбросаны переводные картинки с изображениями красавиц, - иные шоферы районных рейсов ничего не жалеют за такие картинки. Вперемежку с красавицами были наклеены цветные фотографии легковых автомобилей разных марок и групповой снимок любимой футбольной команды. По углам торчали пучки сухого крашеного ковыля и искусственные розы. Стойки и поручни у дверей, как и рулевое колесо, были аккуратно обмотаны синей и красной пластиковой лентой. Богатое убранство дополнялось лозунгом, намалеванным без трафарета:
   СОВЕСТЬ - ЛУЧШИЙ КОНТРОЛЕР!
   Нонна и Аня сидели впереди, Ур с Валерием - за ними. Было жарко, встречный ветер, врывавшийся в открытые окна, не спасал от духоты. Аня и Валерий посмеивались, обсуждая автобусные украшения и подвергая острой критике вкус самодеятельного умельца-декоратора. Потом Аня и Нонна углубились в болгарский журнал "Эстетика быта".
   _______________
   * Приятно экспериментировать (лат.).
   Ур сидел молча, глядя в окно. Там не было ничего особо интересного. Тянулась вдоль шоссе трасса строящегося газопровода - траншеи, кучи вынутого грунта, экскаваторы, штабеля труб. Дальше простиралась всхолмленная серо-желтая земля с бурыми кустиками тамариска и верблюжьей колючки, а над землей - бледно-голубое небо с редкими прочерками облаков.
   Валерий облокотился на спинку переднего сиденья и заглянул в раскрытый у Ани на коленях журнал. Там были яркие картинки - нарядные женщины на фоне полированных интерьеров. Скучающий взор скользнул по строчкам: "К линиям одежды этого сезона идут крупные украшения из чеканной меди и керамики. Для рабочего платья надо выбрать украшение поскромнее, например - кулон из дерева..."
   Валерий хмыкнул и сказал:
   - Буль-ра.
   - Чего? - обернулась Аня. - Ты что-то сказал?
   - Просто я вспомнил Миклухо-Маклая. Он писал, что папуасы нацепляют на себя ожерелья из клыков диких свиней. Это очень ценное украшение, и называется оно "буль-ра". Ничем не хуже ваших кулонов.
   - Не остроумно. - Аня пожала плечиком. - При чем тут папуасы? Каждый украшает себя как может.
   - Верно, верно. Чего ж ты смеялась над водителем? Он тоже украсил свой автобус как сумел.
   - Кто смеялся? - Аня посмотрела на него незамутненно-голубым глазом. - Это ты смеялся, а я вовсе не смеялась.
   - Ты права, смеялся я. - Валерий откинулся на спинку сиденья. Верно сказано где-то, что с женщинами не следует спорить, подумал он.
   Перевалило за полдень, когда они вышли из автобуса на перекрестке и, взвалив на спины рюкзаки, двинулись по пыльному проселку между необозримыми виноградниками. Стрекотали в густой листве кузнечики. Раз или два прошмыгнули через дорогу серые ящерицы, - Ур провожал их любопытным взглядом. Впереди на возвышенности белели строения главной усадьбы колхоза имени Калинина - того самого, где жили теперь и работали родители Ура. Навестить их по просьбе Ура, собирался маленький отряд по дороге к цели экспедиции - речке Джанавар-чай.
   - Долго еще идти, Валера? - хныкала Аня. - Я сварюсь на таком солнцепеке. Это бесчеловечно, в конце концов!
   Справа на голубом фоне неба тонко рисовались ажурные мачты ветродвигателей с неподвижными крыльчатками. А слева из виноградников вдруг вышел на дорогу рослый чернобородый колхозник в синих бумажных брюках и рубахе, расстегнутой и связанной спереди полами на гавайский манер. В одной руке он нес оцинкованное, сверкающее на солнце ведро, в другой - мотыгу. Голова у него была повязана белым платком.
   Ур бросился к нему. Колхозник, открыв в улыбке крупные зубы, поставил ведро, бросил мотыгу и обнял сына, - ибо это был Шам. Валерию он теперь показался куда менее величественным, чем тогда, в памятный день знакомства.
   Отец и сын гладили друг друга по плечу и говорили на непонятном языке. Потом Шам, прижав ладонь к сердцу, поздоровался со спутниками Ура:
   - Салам алейкум.
   Ур прихватил ведро с медным купоросом и мотыгу и пошел рядом с отцом дальше по дороге. Остальные двинулись за ними.
   Не по душе был Валерию этот визит, но Ур твердо настоял на своем желании навестить родителей. Пришлось Валерию перед отъездом кое-что объяснить Нонне и Ане. Дескать, никакой Ур не румын, а откуда-то с Ближнего Востока. Приехал он с семьей - может быть, потому, что бежали они от каких-то преследований, это знают только те, кому надлежит знать, а он, Валерий, точно не знает. Поскольку родители были у себя на родине крестьянами, им и здесь разрешили заниматься привычным трудом. И будет лучше всего, если Нонна и Аня не станут задавать лишние вопросы. Когда он им выложил все это, Нонна сухо заметила, что не нуждается в советах и сама знает, как себя вести. Аня же ограничилась восклицанием: "Ой, как интересно!"
   Родители Ура жили на краю села, в беленом домике с верандой, выложенной каменными плитами. На стене под навесом висели связки золотистого лука, брезентовый плащ и ватник. Тут же стояла обувь, в том числе и грубые, странного вида сандалии.
   В единственной комнате домика не было мебели - ни стола, ни стульев, ни кровати. Пол был застелен безворсовым ковром-паласом, в глубокой нише лежали свернутые тюфяки и одеяла, что-то из одежды, стояла посуда. Но в углу на самодельной подставке красовался новенький телевизор марки "Электрон".
   Каа, мать Ура, в длинном, до пят, платье из набивного ситца - яркие бутоны роз по всему платью - и в алом платке на голове, захлопотала по хозяйству. Непонятно было, когда она успела замесить тесто, но по двору уже разнесся вкусный запах лепешек - Каа пекла их на круглом железном листе, под которым рдели угли от прогоревшего хвороста.
   Рассевшись на ковре в прохладной комнате, пили чай с лепешками и белым острым сыром. Каа подливала чаю из пузатого фарфорового чайника, расписанного зелеными листьями и опять же яркими розами. Ее черные глаза перебегали с Ани на Нонну, и она говорила по-азербайджански, что очень рада гостям и особенно тому, что у ее мальчика такие хорошие и красивые друзья. И еще рассказывала, замолкая и подыскивая слова, а то и вставляя вовсе непонятные, - рассказывала, как она первое время никак не могла привыкнуть к тому, что из ящика вдруг раздаются голоса и музыка и на стекле появляются люди, которых на самом деле в комнате нет. Но теперь ничего, привыкла. А Шам - тут Каа засмеялась и понизила голос, - Шам никак не привыкнет и боится говорящего ящика.
   Шам услышал ее слова и прикрикнул на жену - довольно, мол, размахивать языком, надо дать и гостям поговорить. Каа замолчала, поджав губы. Но вскоре опять оживилась, повела с Аней разговор (с помощью Валерия, который лучше, чем Аня, понимал азербайджанский) о товарах, которые есть в городе, - о чулках, платьях и головных платках, и Аня обещала в следующий раз непременно привезти ей в подарок красные чулки.