Задорнов Николай Павлович. Война за океан

   На другой день судно бросило якорь в небольшой бухте. На берегу видны строения. Корсаков, Чихачев и доктор Вейрих на двух шлюпках с вооруженными матросами пошли к берегу.
   Их встретили чернобородые и лохматые айны в рубахах из травяной рогожки. Началась меновая. Айны отдали Корсакову пуда два свежей лососины за нож.
   – Хватит, ваше благородие, на четыре варки! – приговаривал, сбрасывая тучных рыбин в корму шлюпки, усатый и чернобровый боцман Асаян.
   Один из айнов принес кусок каменного угля.
   – Гладкий и твердый в изломе! – удивился Корсаков.
   – Настоящий антрацит! – сказал Зарубин.
   За строениями по долине – высокая трава. По склонам гор – пихта, ель, дубняк, клен. У ручья – дубы и огромные ясени.
   – Здешний климат, видно, не так суров, как наш петербургский! – заметил Воин Андреевич. – У нас в Петербурге ясень растет только посаженный, а здесь – в естественном состоянии. А вот тополь, ольха, пробковый дуб!
   Вошли в жилище айнов, познакомились с женщинами. Корсаков и Чихачев ходили со стариками в горы.
   Ледяная вода в ручье, кругом много дубов, русские березы. И на морском берегу, и на отмелях у речек – золотистый песок. Масса родников! Тут же заросли бамбука.
   «В Японии никого на берег не пустили, так хоть тут бамбук посмотреть. Растительность густая, мощная. Почва только ожидает обработки!» – думал Воин Андреевич.
   Айны объяснили, что зимой бухта эта не замерзает.
   … На следующий день горы на берегу стали выше. Их кряж подошел к самому морю. Повсюду крутые каменные отвесы, а выше – остроголовая россыпь пихт. С гор падают по камням белые от пены потоки воды. Один низвергался прямо в море огромным водопадом, другой, падая с высокой скалы, рассеивался, превращался в дождь. Аромат пихтового леса сегодня особенно густ.
   – Вон черные потеки на скалах, – сказал инженер Зарубин, – это от угля.
   – Неподалеку должен быть мыс Дуэ, около которого, по глазомерной карте Бошняка, находятся главные залежи каменного угля, – объяснял Чихачев.
   Среди моря видны три скалы под берегом…
   – Вот и мыс! Залив Жонкьер! – воскликнул Николай Матвеевич.
   После обеда капитан с Чихачевым и доктором Вейрихом съехали на берег.
   У первого же утеса Вейрих заметил узкий, в палец толщиной, слой каменного угля.
   «Трудно представить себе, как мы были обрадованы таким открытием, – писал вечером в дневнике Римский-Корсаков, – с каким рвением пустились дальше в горы и по берегу отыскивать драгоценный камень. Я думаю за других, а за себя даже и ручаюсь, что открытие золота не могло бы порадовать нас больше».
   Офицеры и матросы расползлись по скатам гор. Чихачев на высоте ста пятидесяти футов нашел жилу каменного угля, идущую косо, через весь холм.
   На следующий день опять весь экипаж искал уголь. Чихачев, идя по берегу моря, нашел два богатых пласта.
   – Идут вертикально, – следовательно, удобно брать.
   Попов на шлюпке отправился обследовать устье речки.
   – Для таких судов, как наше, – доложил он, возвратившись, – речка доступна в высокую воду!
   – Следовательно, – заключил его рассказ Воин Андреевич, – в ловких руках, по соседству с такими залежами угля, место это со временем может стать бойким, торговым и благоприветливым портом!
   Чихачев в поисках угля дошел до селения и возвратился с целой ватагой гиляков.
   – Невельского знаем! – заявил по-русски один из них, почтенный на вид, с проседью в лохматых волосах, одетый в шубу из черного медведя.
   Тут же его товарищи, кто в тюленьей шубе, кто в русской рубахе. Все босые.
   Римский-Корсаков поразился, услыхав из уст этого народа имя своего старого товарища.
   Утром матросы ломали уголь, набирали его в мешки и относили к шлюпкам.
   – Даром, ваше благородие! – радостно говорили они капитану. – Бери сколько хочешь!
   – Какая благодать! Прямо всюду уголь!
   Вся команда перемазалась углем. Свезли котлы и стали греть воду. Вечером в палатке устроили паровую баню.
   – Зайдем сюда обязательно на обратном пути! – говорил Корсаков.
   На судне жгли уголь в топке.
   – Горит отлично! Не хуже валлийского! – говорил Зарубин.
   – Даром, Воин Андреевич! – приговаривал пожилой кочегар. – Пять тонн нагрузили! Вот богатеющие места!
   Римский-Корсаков только дивился в душе, чему радуется команда. Разве им есть какая-то выгода от того, что уголь берем даром?
   Попов не выпускает из рук инструментов.
   Появился Татарский берег. Он угрюм, скалист, похож на берега Скандинавии.
   Сахалинский тоже становился суровей. Местами на нем сплошные пески. А вдали лесистые возвышенности.
   Оба берега начинают сближаться. Горы пошли ниже. Местами на обоих берегах сплошные леса хвои и березы.
   Шхуна не раз садилась на мель, приходилось возвращаться.
   «И то просто, когда есть уголь! Какая прелесть – судно паровое!» – думал Чихачев.
   Но и это судно временами так садилось, что приходилось часами работать, прежде чем удавалось стянуться.
   Вечереет. Впереди бушует бурун.
   – Возможен риф! – говорит Римский-Корсаков. – Против такого чиновника нечего храбриться.
   Отдали якорь и стали ждать утра.
   Солнце всходило, когда между двух мысов вошли в лиман.
   – Хорошо, что я вчера вовремя остановился! – говорил капитан, очень довольный тем, что наконец убедился сам и может теперь доложить адмиралу, что фарватер существует.
   «Итак, мы теперь в лимане Амура, к которому проложили путь сами, и я благодарю бога за то, что он дал мне довольно смелости, чтоб предпринять и вполовину кончить такое дело, которое может иметь влияние на судьбу этого края и тем принести пользу России. Стараюсь заставить молчать свое тщеславие, но едва ли хватит на это хладнокровия, – записал в свой дневник Воин Андреевич. – Стали мы на якорь в самый полдень, а после обеда я съезжал на берег к селению Уаспо и с удовольствием прогулялся по лесу, сбирая бруснику. Это сбирание ягод пахнуло на меня какою-то свежестью, чем-то молодым, беспечным. Что может быть соединено с подобным занятием, как не идея полного досуга и отдыха! После вчерашних и сегодняшних напряжений внимания и предприимчивости мне эта мелочь доставила очень отрадное чувство».

Глава двадцать седьмая
В УСТЬЕ АМУРА

   Огромный амурский лиман, который гиляки называют Малым морем, оказался, как и предупреждали Чихачев и Попов, усеянным мелями. Шхуна часто садилась на них.
   Лиман местами глубок. Ветры дуют тут почти беспрерывно. Погода переменчива. Под темными высокими тучами прибрежные горы иногда кажутся огромными и грозными. То горы скрыты, низкий слой рыжего тумана мчится при сильном ветре. Туман негуст, где-то близко солнце, оно просвечивает временами и вдруг брызнет сквозь разрывы, и зажелтеет вокруг мутная, взбитая на мелях вода. Далекой полоской синеет на горизонте Сахалин.
   Гиляк-лоцман, взятый в одной из прибрежных деревень, вместо помощи чуть не погубил шхуну, крепко посадив ее на лайду. Гиляку подносили кулаки к носу, ругали его наперебой, делали страшные физиономии. Он курил свою трубку и молчал с невозмутимым видом.
   – Предполагает, что шхуне так же просто стянуться с мели, как и его лодке! – с досадой говорил Римский-Корсаков, когда шхуна стала крениться на обсыхавшей в отлив мели. – На счастье, тихая погода!
   С подъемом воды снялись с мели, отошли на глубину.
   Утром шли по лиману под парами. День ясный. Сопки близки и ярко-зелены. Отчетливо видны красные скалистые обрывы и остроголовые вершины темно-зеленых елей. Небо яркое…
   Шхуна вошла в устье реки. Это как бы огромный раструб между широко расступающихся скалистых мысов. На скалах – леса. В одной из зеленых тихих бухт бросили якорь.
   Гиляк-лоцман поставил шхуну так, что она укрыта пятифутовой отмелью, на случай, если будет ветер с моря. Гиляку больше не грозили, он получил обещанные десять аршин шертинга^[44] и, довольный, отправился восвояси.
   Шхуна в безопасности. Глубина – три сажени.
   Чихачев радовался, что близко Петровское. Он рассказывал в этот вечер об Екатерине Ивановне, как ее любят все, даже гиляки, как она учит их детей, лечит. Как тянет вместе со всем гарнизоном, с мужем и матросами канат под дубинушку, когда приходится вытаскивать суда на берег, и как матросы всегда этому рады и кричат: «Катя идет!» – и налегают изо всей силы, дружно. Все зовут ее просто «Катя»… Она красива, как ангел, очаровала такого зверя, как немецкий шкипер китобоя.
   Римский-Корсаков слушал внимательно и с интересом, но все время думал о своем.
   – А вы знаете, Николай Матвеевич, нам не придется идти в Петровское, – сказал он. – Нельзя рисковать! Лиман усеян мелями. Мы сделали все, что в наших силах. К тому же слишком долго провалялись мы на мелях!
   Собрали офицеров и стали совещаться. Римский-Корсаков объявил, что не рискует вести шхуну через северный бар.
   Решили, что инженер Зарубин займется ремонтом машины, Римский-Корсаков на баркасе завтра же отправляется в Петровское, но не морем, а по заливу Счастья, где гораздо спокойней. Одновременно Чихачев на гичке^[45] идет в Николаевский пост. Так сведения о положении Амурской экспедиции будут собраны быстро, и шхуна сколь возможно скорее отправится в обратный путь. Команда тем временем будет приводить все в порядок, красить.
   Жаль стало Чихачеву, что не побывает он в Петровском и не повидается с Невельскими. «Ну, да ничего! – старался он утешиться. – Ведь может случиться, что Геннадий Иванович как раз в Николаевске, и мы встретимся, тогда вместе прибудем на шхуну. Если же он в Петровском, то, наверно, прибудет сюда с Воином Андреевичем, – захочет видеть первое паровое судно в Амуре. Обидно только, что не удастся встретить Екатерину Ивановну. Впрочем, еще все впереди, даст бог, вся эскадра войдет в Амур».
   – У Невельского в экспедиции теперь, надо полагать, гораздо лучше стало, – говорил Чихачев капитану. – Когда год назад я уезжал, было очень тяжело. Муравьев дал слово, что нынче пришлет людей, паровое судно, товары для продажи маньчжурам, оружие, продовольствие.
   – Вот посмотрим, что там теперь! Судя по вашим рассказам, Муравьев – благородный человек, – отвечал Римский-Корсаков. – Надо полагать, если он дал слово, то и постарается исполнить. Но парового судна в лимане что-то не видно.
   Римский-Корсаков оглядывал на рассвете пустынные воды огромного лимана. «Может быть, пароход в северной части делает промеры?»
   Воин Андреевич замечал, что его лейтенант расстроен. Но что поделаешь! Только он мог идти в Николаевск. Не посылать же мичмана Анжу или доктора.
   Готовили к спуску баркас.
   «Ну что же, – утешал себя Чихачев, стоя на палубе, – такова, видно, судьба! В самом деле, не идти же шхуне! Северный бар еще опасней южного. Течения разные, река капризна. Ну что же, что же… Пора мне в путь».
   Из открытых люков доносился лязг и стук металла. Там уже начали ремонт.
   Берега Амура сегодня опять очень хороши – ярко-зеленые, со скалами. Очень походит на Скандинавию. Уж начался сентябрь, а желтизна в лесах только кое-где видна. На правом берегу – огромный купол какой-то сопки кажется голубым, прозрачным. Все время летают утки и гуси и множество разной другой дичи. Вдали местами море от нее черно, слышится сплошной гомон; кажется, миллионы птиц там кричат. Все хорошо. Жаль, что ветерок начинается.
   Подходит туземная лодка с темным рыбокожим парусом. Она давно была замечена, шла к шхуне со стороны Лангра.
   – Николай Матвеевич, вы по-гиляцки, пожалуйста, поговорите с ним, – попросил Римский-Корсаков.
   – Николай, здорово! – подымаясь, заявил по-русски гиляк, подходя к борту.
   И доктор Вейрих, и Зарубин, и мичман Анжу, и штурман Попов – все поспешили на палубу, желая видеть, с кем это встретился тут Чихачев. Матросы столпились у борта.
   – А-а! Таркун! – узнал гиляка Николай Матвеевич.
   В лодке стоял молодой рослый, видный гиляк в новой нерпичьей юбке, как из золотистого бархата. Молодая ловкая гилячка в русском, умело сшитом ситцевом платье убирала парус. Другая, старая гилячка с младенцем на руках и двое парнишек смотрели с любопытством. Молодая гилячка бросила из-за плеча живой взгляд, лукавый и застенчивый.
   Поднявшись на палубу, Таркун хотел подать руку Чихачеву, но тот обнял его, и они оба одинаково поцеловали друг друга в щеки.
   После этого Таркун спросил, кто капитан, и подал руку Римскому-Корсакову, а потом всем офицерам и матросам.
   – Невельской где? – спросил Чихачев.
   – Невельской, однако, уже дома.
   – А где он был?
   – Куда-то ходил морем.
   – Знаменитый гиляк, Воин Андреевич, – сказал Чихачев. – Он, господа, первый указал месторождение сахалинского угля. Приятель Геннадия Ивановича Невельского… Постой, да ведь это Сакани у тебя в лодке. Сакани – любимица Екатерины Ивановны, господа.
   – Пригласите ее сюда, Николай Матвеевич, – сказал капитан.
   Чихачев рассказал, как Сакани была спасена.
   – Сакани, поднимайся сюда, пожалуйста. Братцы, пособите ей. А это чьи ребята?
   – Это наши деревенские.
   – Так что нового на посту?
   – Огород стал большой. Еще избы построили.
   – А пароход пришел?
   – Пришел! Только плохой, не ходит!
   – А товар привезли?
   – Товару много.
   – А людей много?
   – Много, однако, двадцать еще пришло.
   – И это все?
   – Все.
   – Да ты давно там был?
   – Как льды ушли!
   Сакани поднялась на палубу, глядя исподлобья и закрываясь краешком платка. Чихачев подвел ее к офицерам, и она поздоровалась с ними за руку.
   – У Екатерины Ивановны сын? – спросил Чихачев.
   – Нет, девка, – ответила Сакани.
   – Еще другой капитан пришел, у него тоже жена, – добавил Таркун.
   – Спросите свого приятеля, Николай Матвеевич, не сможет ли он нам рыбы доставить на засол.
   Таркун охотно согласился.
   – А ты, Николай, куда собрался?
   – В Николаевск. А капитан – в Петровское.
   – Ветер будет сегодня, не ходи!
   Гиляков провели по палубе, открыли и показали им наполненные угольные люки.
   – Все это взято на Сахалине. Там, где ты сказал, есть пласты!
   Таркуну объяснили, что уголь сжигается в топке, кипит вода и как пар толкает крышку на чайнике, так он и в машине толкает поршень. Гиляк все это уже слыхал.
   – А почему сейчас труба не дымит? – спросил он.
   – Починяем машину! – ответил Зарубин.
   – Это машинный джанги-хозяин! – представил его Чихачев.
   – Как тебя зовут?
   Инженер ответил.
   – Машину покажешь?
   – Покажу.
   – Хорошо! – ответил Таркун. – Стучишь, рыбу нам не пугаешь? – пошутил он.
   – Починим, затопим, и труба задымит!
   – И пойдет?
   – Да.
   – У-у! Без ветра! И мы слыхали – свистит. Мы с Лангра заметили, корабль идет, труба дымит, ходит туда и сюда. Я тебя, Николай, давно ждал! Невельской сказал – ты придешь. Я увидал – лодка с трубой, однако, Николай пришел.
   Чихачеву и Римскому-Корсакову пришлось задержаться. Гиляков пригласили к завтраку.
   – Скорей починяй шхуну, – сказал Таркун инженеру. – Мне охота посмотреть, как пароход ходит. А Тятиха ты, Николай, помнишь? Ух, он увидел: труба – боялся!
   – А помнишь, Таркун, как все началось с твоей пуговицы? Невельской еще говорил тебе, что очень она для нас дорога.
   – Как же!
   Таркун вызвался сопровождать Чихачева. Но Николай Матвеевич сказал, что важней позаботиться о снабжении шхуны рыбой и, если можно, мясом.
   Простившись с гиляком, Николай Матвеевич с матросами пошел на гичке в реку. Через некоторое время уехали и гиляки. Темный их парус быстро удалялся.
   Пока Римский-Корсаков отдавал последние распоряжения, ветер стал свежеть. Предсказание гиляка сбывалось. На отмель выбегали огромные волны. Гребцы в байковых куртках были готовы.
   В баркас погрузили ящики с фруктами, консервами и сахаром и мешки с белой мукой. Все куплено Чихачевым и Римским-Корсаковым на Бонин-Сима у европейских торговцев или добыто на эскадре.
   «Если бы знать раньше, многое можно бы приобрести для Невельских в Гонконге и Сингапуре! Какое там множество товаров всевозможных из Европы!» Об этом Воин Андреевич и Чихачев не раз сожалели. «Но Николай Матвеевич хоть консервы закупил на Сандвичевых!»
   Баркас пошел на мыс Пуир – красновато-желтую скалу, видневшуюся на другом берегу. У встречных гиляков купили рыбы.
   Лавируя против ветра, вошли в залив Счастья между материком и островом Лангр.
   На острове видна деревня, в которой жил Таркун. Лангр тянется к северу, а дальше, по карте, низкий остров Удд, а за ним длинная Петровская коса. Между этими островами и материком – залив Счастья, мелководный, похожий на огромное озеро. Кругом пески и вода.
   Начался проливной дождь с ветром. Из залива шло сильное течение. Темнело. На материковом берегу залива, в густом еловом лесу, разбили палатку, развели костер и стали варить лососей.
   Тайга шумела все сильней, дождь холодный…

Глава двадцать восьмая
ПЕТРОВСКОЕ ЗИМОВЬЕ

   Всю ночь лило. Лес стонал под сильными порывами ветра. Повеяло осенью.
   Утром небо опять затянуло тучами. Стихать стало после полудня. Баркас пошел по заливу, время от времени чертя килем по отмелям. Слева виднелись сопки материка, справа – песчаный остров Удд. На нем гиляцкая деревня, лодки, собаки. Гиляки ловят рыбу неводом.
   Воин Андреевич, кутаясь в плащ, невольно думал о том, что место тут суровое и нелегко приходится Невельским. Он с нетерпением ждал встречи со старым товарищем. Вспомнилось, как на «Авроре» в сорок шестом году были в Плимуте. Тогда еще Геннадий Иванович говорил, что у России нет настоящего выхода в океан.
   Погода сумрачная. Ветер опять крепчает. Хорошо, что волны невелики: залив мелководен.
   Римский-Корсаков вспомнил цветущие берега Сахалина, какие там бухты, прекрасные леса, яркое южное море, тепло. Да, в невеселом месте приходится сидеть Геннадию Ивановичу из-за петербургских бюрократов!
   Но где же наш пост? Кругом пески.
   В эту пору темнеет рано. Огней не видно. Только за кормой мерцает огонек в гиляцкой деревеньке на самой оконечности острова Удд.
   На траверзе пролив, отделяющий остров от Петровской кошки. А огней зимовья нет как нет. Впереди темень, мгла. Сильное, видимо отливное, течение вдруг подхватило баркас и понесло его прочь от залива. Налегли на весла.
   Вернулись к гиляцкой деревне и взяли проводника-мальчишку. Он бойко говорил по-русски, сидя на корме рядом с Римским-Корсаковым и показывая, как править. Быстро пересекли течение и пошли под берегом косы. За черным бугром открылись огни. Подошли к берегу.
   Какой-то человек шел по отмели, Мальчик окликнул его. Оказался гиляк.
   – Невельской есть? – спросил его Римский-Корсаков.
   – Нету.
   – Где же он?
   – Сахалин пошел!
   «Вот новость!» – подумал Корсаков.
   Баркас пристал там, где горел огонь на мачте. На песке виднелись вытащенные шлюпки и перевернутые гиляцкие лодки. Часовой заметил баркас давно, и на берегу собралась толпа. Тут и матросы, женщины, дети, гиляки, У некоторых фонари в руках.
   Подошел флотский офицер.
   – Доктор Орлов.
   Римский-Корсаков представился, сказал, что он от адмирала Путятина, начальника Японской экспедиции, прибыл из Нагасаки с письмом к Невельскому.
   – Невельского нет. Он отправился на Сахалин ставить посты, – ответил Орлов.
   Немного волнуясь, доктор добавил, что капитан-лейтенант Бачманов^[46], назначенный сюда начальником команд, отбыл в Николаевский пост и что вообще никого из офицеров на посту нет, все в командировках. А он, доктор, временно совмещает обязанности командира зимовья. Казалось, Орлов, в свою очередь поражен, что офицер явился сюда из Нагасаки.
   Доктор тут же послал боцмана сообщить супруге Невельского, что прибыл офицер из эскадры Путятина с письмом на имя Геннадия Ивановича. Римский-Корсаков попросил распорядиться, чтобы гребцы были помещены и напоены чаем.
   Тем временем матросы экспедиции обступили гребцов и приглашали их к себе в казарму.
   – Самоварчик сейчас будет! Чайку-с!
   – Мокей… Алена… постарайтесь-ка для гостей.
   – Да что чайку! Блинов! – сказала Алена.
   Радостные, веселые лица обступили прибывших. Были тут и смуглые, и русые, рослые.
   – Идите, братцы! – сказал капитан. – Располагайтесь.
   Баркас подхватили десятки рук и живо вкатили на косу. Матросы затянули его брезентом и, забрав часть вещей, пошагали куда-то во тьму.
   – Свои приехали! – кричали мальчишки.
   Орлов повел гостя к себе в офицерский флигель. Разговаривая, вошли в маленькую избу, разделенную надвое побеленной дощатой перегородкой. Орлов зажег свечу. У него лицо с усами и бакенбардами, сизый нос. Он рассказал, что Невельской, уезжая, оставил пакет на имя командира русского военного судна.
   Не успел Орлов приказать денщику об ужине, как явился матрос и доложил, что Екатерина Ивановна просит к себе господ офицеров.
   Воин Андреевич с нетерпением ожидал встречи с Невельской и надеялся, что хоть от нее добьется толку. Орлов разговаривал очень официально, натянуто, нерешительно. «Жаль, что нет Невельского, что так все получилось. Ну да что же, по крайней мере я познакомлюсь и поговорю с его супругой, о которой так много слышал, и посмотрю завтра пост».
   – Вы и письмо передадите Екатерине Ивановне, – сказал доктор.
   – Я только хочу повидать сначала моих гребцов, – сказал Римский-Корсаков, выходя из флигеля.
   – Да это по пути.
   Во тьме горят сигнальные огни. Казарма оказалась рядом. У входа – часовой. Едва офицеры вошли, как раздался крик дневального. Все встали и вытянулись.
   – Вольно! – скомандовал доктор.
   – Пожалуйста, присаживайтесь, ваше благородие, – предложил один из матросов, рослый и широколицый, подавая Римскому-Корсакову и Орлову табуретки и вытирая их.
   – Спасибо, братец Конев.
   Гребцы Воина Андреевича мылись, причесывались, усаживались за длинный, чисто вымытый стол. В плите пылал огонь; несмотря на поздний час, что-то варилось и жарилось. На столе появился хлеб на деревянных блюдах, чашки, холодное мясо, лук. Шумит самовар. Прибывших приглашают садиться, угощают наперебой. Около них хлопочут женщины. Тут же дети. Видно, что все рады. «А мои гребцы, кажется, – больше всех. Вот уж подлинная Русь. Русским духом пахнет!»
   – Для семейных у нас теперь отдельная казарма построена, – пояснил Орлов. – Это только по случаю встречи гостей все сюда собрались.
   – Разве хорошо в Японии? – спросила Алена матросов со шхуны.
   – Ладно, что к нам добрались, – говорил Конев.
   Матросы и сами думали, что тут лучше, чем в Японии. Да как скажешь об этом?
   – Вот тут сразу видно – жизнь настоящая, – сказал своему капитану один из гребцов. – Люди как люди, бабы как бабы.
   – Тут бы вам и служить, – ответила матроска.
   – Нет, нам опять в Японию эту!
   – Тут еда какая хорошая! – потихоньку говорил гребец другому.
   На балках потолка сушилось несколько звериных шкурок.
   – Что, ребята, охотитесь? – спросил Римский-Корсаков.
   – Как же! – отвечал бойкий немолодой матрос со сморщенным желтым лицом. – Уж сентябрь, шерсть добрая, позволяет. Скоро снег пойдет.
   – Чем же ловите зверей?
   – Головой, ваше благородие!
   – Как же это головой?
   Матрос – это был Аносов – показал ловушку, которую он устроил.
   – На какого зверя?
   – Какой попадет, ваше благородие, – уклончиво отвечал матрос. – На рысь, на выдру…
   – Картошка, ваше благородие, – с восторгом сказал один из матросов, прибывших с Римским-Корсаковым. – Редька!
   – У нас все охотники и рыбаки! Если бы мы сами не добывали рыбу и мясо, что бы сталось? – говорил доктор, выходя из казармы. – Ведь большинство нашей команды – казаки и солдаты, коренные сибиряки, но с прибытием в экспедицию зачисляются в матросы и получают морское обмундирование. У нас и капканы, и всякие приспособления для охоты, и ружьями бьют морских зверей не хуже, чем гиляки, есть невода, рыбу ловим. Охотские казаки огородничать не очень любят, но Невельской заставляет, и нынче много собрали.
   У Невельских такая же изба, как офицерский флигель, но побольше.
   – Милости просим, господа! Заходите! – встречая гостей, сказала высокая молодая женщина.
   Орлов представил Римского-Корсакова, называя даму Елизаветой Осиповной. Доктор и тут толком ни о чем не предупредил. Воин Андреевич догадался, что это, видимо, жена вновь прибывшего в экспедицию капитан-лейтенанта Бачманова. Широколицая девушка, улыбаясь, стояла в дверях кухни, держала в руках свечку.
   Бачманова – со свежим цветом лица, белокурая. У нее сильная рука, энергичный профиль. Одета скромно, очень строго, в суконной юбке.
   Оставив фуражки в маленьком коридоре, Римский-Корсаков и Орлов вошли следом за Бачмановой в большую комнату, где горели свечи.