Страница:
Слежение за холостяцкой квартиркой Муромский безраздельно доверил сменяемым время от времени домохозяйкам. И не жалел об этом. Приходящие и ненавязчивые, хорошенькие, прелестные
femaleсодержали его хозяйство в образцовом порядке. Благо уборка да готовка не являлись столь уж тяжким бременем.
Облегчала работу хозяюшек и индустриализация отдельно взятой Илюхиной квартиры всевозможной бытовой техникой. От комбинированной стирально-посудомоечной машины до утюга-пылесоса с вертикальным взлетом и со встроенным бортовым компьютером. Муромский справедливо полагал, что лозунг «Уважайте труд уборщиц!» должен стоять на одном из первых мест в моральном кодексе строителя демократии. Благодарные уборщицы, упоенные уважением, не сетовали, к примеру, на горькую судьбу матерей-одиночек, не пытались брать хозяина в плен или за кадык. В его отсутствие они просто занимались благоустройством.
Ну а чем уж они занимались в его присутствии – бог весть. Любопытный читатель может, конечно, почерпнуть толику информации из историй о жизни истинных одалисок, куртизанок и гейш. Но помните, господа, секс лишь скрепляет узы дружбы между мужчиной и женщиной, а отнюдь не является базовым ее компонентом.
И не стоит думать, что это еще одна из сказок Шахерезады…
Дверь квартиры открылась под тихий звон колокольчиков. Пред глазами позабавившихся на славу воителей предстала то ли девочка, то ли виденье. Наполовину белокурая Жизель – наполовину огненная Кармен. В юбочке из плюша, с хлебом-солью в одной руке и пестрейшим опахалом для разгона пыли в другой.
Лукаво глянув на опешившую троицу, Жизель-Кармен нежным голоском пропела:
– К нам приехал, к нам приехал Илья-барин дорогой!
– Такая вот она у меня певунья, – смущенно обратился к товарищам Илья-барин.
– Инга. – Певунья присела в кокетливом книксене. Затем, вручив хлеб-соль Никите, а опахало Лехе, обернулась к Муромскому: – Илья Николаевич, ваше приказание выполнено! Жидкости во льдах. Твердости на углях. А мне подоспело время испариться.
С последними словами Инга подняла с полочки туфельки на умопомрачительных каблуках и легонько хлопнула ими по звонкому Илюхиному лбу. Илья перехватил обувку, наклонился и неожиданно ловко пристроил волшебные туфельки на не менее волшебные ножки.
Никита, только что оправившийся от растерянности, лизнул соль с каравая, браво звякнул несуществующими шпорами, вытянулся во фрунт и выкатил грудь колесом:
– Мадемуазель, же ву при силь ву пле сопроводить вас сей момент до вашего гнездышка? На руках донесу. А то, знаете, хоть грязь к золоту не пристает, но всякие там продукты метаболического обмена собачек и кошечек, понимаешь, этта самое! О!
– Но-но, – заиграл крепкими, каждый с приличное яблоко, желваками Муромский. – Избавьте, Ржевский, мадемуазель от ваших притязаний. Ей вся дорога – подняться на один этаж. Да с ее ножками, – он похлопал Ингу по тому месту, откуда ножки растут, – она вспорхнет и не заметит вашего, поручик, отсутствия!
Пока огорченный Никита заедал печаль караваем, инициативу перехватил Алексей.
– Дозвольте хотя бы ручку облобызать! На дорожку, так ск'ть, – в рифму попросил он и нарисовал опахалом таинственный знак.
То ли знак был волшебным, то ли еще что, но к ручке друзья были милостиво допущены. После чего Инга отнюдь не по-дочернему расцеловалась с хозяином-барином и упорхнула в свои заоблачные выси.
– Прошу, гости дорогие! – Стоило Инге исчезнуть, Илья стал сама любезность и больше не выглядел ревнивцем-собственником. – Терема наши, конечно, убожеские, не княжеские, но пару-другую несумоистов втиснуть можно.
Говоря об убожестве теремов, Илья малость покривил душой. К вместительной прихожей примыкали три двери, ведущие в апартаменты различного рода. Помпезная высота потолков наводила на мысль о принадлежности строения к эпохе, когда и у деревьев были большие уши.
Как бы отвечая на немой вопрос приятелей, Илья подтвердил:
– Что делать, парни! Живу как придется, буквально ютясь в пещерах. Если не ошибаюсь, домишко наш последний из жилых, оставшихся в Картафанове от довоенной элитной серии. Хрена бы я, конечно, такие хоромины отхватил на мордобойные заработки! Но это семейная реликвия. Деда били – не добили, бабу били – не добили. Тятька с матушкой проскочили. Осели на Северах, а я один-одинешенек прозябаю вот в этом поганом ампире.
– Одинешенек, говоришь? – ехидно осклабился Никита.
– Да боже упаси! – всплеснул ручищами Муромский. – Да чтобы я… Ни-ни! Ингочка ведь соседочка моя. Студентка-заочница. Приходит на компьютере поработать. Все равно он мне почти без надобности, – жалко, что ли? Она, значит, на компьютере, а я в спортзале. Всё в спортзале. Не подумайте дурного. Полюбуйтесь-ка! – И в доказательство своих слов он гостеприимно раскрыл одну из дверей.
Это был спортзал! Не комната, нет. Во-первых, строители прошлого умели строить не только каналы: пространство пять на пять с потолком чуть не под четыре метра впечатляло. Во-вторых, заставлено оно было под завязку. Турник, гимнастические брусья, жуткого вида макивара, разнокалиберные груши и фантастические тренажерные конструкции, по сравнению с которыми всемирно известные агрегаты фирмы «Кеттлер» выглядели пригодными разве что для ясельно-ползунковой группы.
Добрынин присвистнул:
– Да, брат, согласен, Инги тут неуместны. Это тебе не дрова колоть, не в колокол звонить.
– Для Инг у него, паря, местечко тоже того… Не хуже оборудовано, – хихикнул Алексей. – Хотя пес его знает, может, и здесь временами в спарринге трудятся. Спортсмены, они ж такие выдумщики!
Илья покраснел и замахнулся на охальника страховидным кулачком:
– Балабол! Не слушай ты его, Никит. И вообще, сколько можно возле порога топтаться? Пойдемте лучше посидим покалякаем. Потом можно будет забежать сюда на перекур, встряхнуться. Кое-кому, – он с шутливой угрозой глянул на Леху, – спарринг устроим.
Попов сказал «фиг вам, Илья Николаевич» и соорудил в подтверждение дулю.
В отличие от спортзала, гостиная была полна контрастов. В дальнем углу подле антикварных кресел притулился вышеупомянутый компьютер. По всем остальным углам с нарочитой небрежностью были расставлены колонки акустической системы. Весьма и весьма представительные. Шкафчик-стеллаж по соседству с диваном содержал, навскидку, не менее тысячи музыкальных дисков.
Добрынин опять одобрительно присвистнул:
– Добрая берлога! Музыке здесь, как вижу, всяческий почет и уважение?
– Ага, – подтвердил Леха, падая с маху на диван. – Мне тоже нравится. Сюда вались, Никита, здесь самое острие сарраунда.
– Сейчас, сейчас, – Илья по маковку влез в шкафчик, – где же он у меня? Ага, вот он. Мужики, я пока столик организую, а вы послушайте человека. Жеглова вчера последнего прикупил. Полный абзац!
Включив проигрыватель, он ускользнул на кухню. А комнату наполнило дребезжание слегка расстроенной гитары. И далекий от попсовости мужской голосина взревел во всю мощь, заставив гостей оцепенеть, забыть про игривое настроение и про мелкие бытовые неурядицы и слушать, вслушиваться, впитывать каждое слово:
– Что, пробирает?
– До селезенки, – подтвердили слушатели.
– То-то. Я когда его случайно услышал на «Русской волне» полгода назад, все пороги обил в нашем музшопе. И ни фига. Потом уже ребятишек застроил – они с соревнований привезли два первых альбома. Из самого Клязьмограда. А здесь вообще свежье. Сам-то я давненько русский бард-рок слушаю, но этот – отдельная статья. Просто матерый человечище! Правда, знакомец один упоминал недавно какого-то СашБаша. Что-то где-то слыхал вроде квартирного сейшена в Черемысле – тоже, мол, добрый молодец. Не знаю, не скажу.
– Илья, етить твою, и ты молчал, баобаб ты по пояс деревянный?! – попенял ему Алексей. – Как, говоришь, его кличут?
– Жеглов. Жеглов Владимир Глебович. Прошу любить и жаловать.
– Уже любим. Уже жалуем, – задумчиво произнес Добрынин и повторил медленно, как бы пробуя строки на вкус:
– Да он, насколько мне известно, артист. По-моему, в клязьмоградском Театре на Лубянке. Может, где и в киношках засветился. В «мыле» там или в блокбастарде?
– Нет, не могу припомнить. Но шарит реально. Что да, то да!
В этот момент хозяин заведения щелкнул пальцами:
– Мужчины, а не пора ли нам пуститься в разнос? На бис мы с вами, думается, обязательно сегодня споем. Но позже. А сейчас рекомендую обратить внимание на скатерть-самокатку. Оцените, какие разносолы Инга смастерила.
Разносолы были самое то, что нужно. Исполинская курица, запеченная верхом на бутылке, груда золотистой запеченной же картошечки. Охапки разнообразной свежей зелени, корнишоны размером с детский мизинец, ароматнейшая копченая грудинка. А еще изрядная миска столь аппетитных соленых рыжиков, что остальные продукты на фоне их казались самое большее сублимантами.
Алексей, сам заядлый грибник, обалдело развел руками:
– Вот, значит, как! Не все, видать, природные богатства утекают к буржуинам, ой не все! Не, ну глянь: один к одному. Муром, ксеришь ты их, что ли?
– К буржуинам? – развеселился Илья. – Погоди-ка.
Продолжая похохатывать, он вышел на кухню. Вернувшись, протянул другу затейливо разрисованную пустую банку:
– Читай, кудрявый. Видишь, внизу ме-э-эленькая строчка: «Импортер – Руссия, штат Черемысль». А выше, покрупнее: «Маде ин Франса». Усек, нет?
– Не вполне.
– Тогда следи за комментарием. Наша братва на грибоуборочных комбайнах всю эту рыжую ботву подчистую скашивает и угоняет в Европу. Потом другая братва, типа руссо туристо, которая там отдыхает, видит в лавках эту хрень и ради хохмы волочет ее к нам назад. Сувенир, дескать. Дальше байка о галльских рыжиках расходится среди корешей, и самого юркого кореша пробивает на эврику: есть, е, белые пятна в отечественной экономике! Так закрасим их оранжевым! Тут же во Франсу летит экспедитор и скупает товар на корню. Операция, естественно, встает умнику в копеечку. Потому что далеко не каждый средний европейский буржуин может позволить себе раскошелиться на подобный деликатес. Но здесь-то русская копеечка оборачивается офигенным еврорублем! Берут ведь отечественные буржуины импортные рыжики в маринаде. Еще как берут! А за ценой не стоят. На фига, если базар о понтах.
– Ловко ты все по ступенькам расставил, – удивился Никита. – А откуда сокровенные знания? Самому в операции довелось поучаствовать?
– Не. Мне про этот круговорот грибов в народе Инга рассказала. Родственник у нее в рыжиковом бизнесе каким-то боком завязан. Она же и баночки мне иногда подбрасывает, сердобольная душа. Короче, мужчины, грибки действительно наши, кондовые. Под них и предлагаю уже начать, благословясь. В смысле не открыть ли нам для себя случайно бутылочку водки, братцы?
– Давно пора! – с энтузиазмом согласились «братцы».
Илья достал водку из ведерка со льдом и разлил по классическим граненым стаканам. Стаканы тут же аппетитно запотели.
Попа восхищенно покачал головой, перетирая грибную историю:
– Отсюда – туда, оттуда – сюда. Ну мазефакеры, всем мазефакерам мазефакеры! Просто мазе-фазе-систе-бразе-факеры! Готовый материал на Пулитцеровскую премию.
Трое хороших людей, с приязнью поглядывая на стол и друг на друга, одновременно подняли стаканы, одновременно чокнулись и, проговорив «За знакомство!», одновременно забросили блаженные ледяные полторашки в разгоряченные адреналином организмы.
Надо ли говорить тебе, просвещенный читатель, что вторая порция без перерыва на зажевывание покатилась следом за первой. Под традиционным лозунгом «За отсутствующих дам!».
– Эх, Илюха, – по-доброму позавидовал Алексей, проталкивая слова сквозь плотный слой рыжиков, – повезло тебе с соседкой! И румяна, и бела, и порядок навела.
– У хозяина с хозяйством хороши при ней дела, – поддержал Никита. В отличие от Попова, он щелкал экспортно-импортный продукт как семечки. Вилка деловито сновала туда-сюда. Грибки еле успевали прощально хрустнуть в полноценных зубах и рысцой, в колонну по одному, устремлялись вдогонку за ускакавшей в авангарде водкой.
Илья, отдирая ножку у истекающей жарким соком курицы, заметил:
– Большому рту и куски радуются! А насчет Инги, дети мои, – он назидательно вознес кверху куриную конечность, – зависть в вас черная, непотребная говорит. Грех на вас, сукины вы дети! Отношения полов – это вам не наука или какой-нибудь завалящий опыт. Это, братья, от рождения. И находится главным образом здесь. – Муромский похлопал себя по широченной груди, где, судя по объему, многое могло разместиться. – А не там, где вы, богопротивные, полагаете. Не в репе и не в репице, стало быть!
Леха, услыхав столь великую истину, даже перестал метать в себя корм и, пригорюнившись, хватанул еще водки. Машинально.
– Что ж мы, такие-сякие, несчастные да бесхозные! И сами-то альфонсы не альфонсы. И живем-то с приживалками не приживалками.
– Тебя окрутят, а ты не женись! – Несгибаемый философ Никита достал «Беломор» и вопросительно посмотрел на хозяина.
Тот отрицательно покачал головой:
– Все, что угодно, мужики, вплоть до свального греха с пришлыми сестренками. Но табачища дымного – ни-ни! Лешка вон знает, сам не курю, и воздух стараюсь держать чистым хотя бы у себя в хате. Да и курите-то, срамота глядеть, чистую бормотуху. Ну что ты трясешь «ронсоном», пижон? А ты, Попчик! Можно сказать, конструкторский гений, без пяти минут нобелевский лауреат, а сколько тебя помню, одну «Приму» смолишь! Примат ты и есть примат. Марш вон в кусты, в овсы. Или… эх, гулять, так широко. Загаживайте мой озонированный балкон, чего там!
Ничуть не пристыженные хозяйской тирадой курцы-огурцы, пряча лукавые усмешки – Никита в усы, Леха в кулак, – двинулись на балкон.
Илья почесал репу, да и мотнул следом.
На балконе Добрынин вытянул из пачки нестандартно длинную папиросину, зачем-то понюхал и плавно помахал перед носом Муромского наподобие дирижера-любителя.
– Продолжим дискуссию о табаках. Ты, боец, оказывается, плоховато знаком с комиссарским делом. Посему стоять вольно, но слушать чутко. Обороноспособность страны зависит от обороноспособности каждого офицерского организма. В связи с чем у нас в училище был спецкурс по адаптации к алкогольно-наркотической зависимости. Вкратце это выглядит так: сначала у курсанта скоренько вызывают привыкание к обширному глюко-токсичному спектру. Поочередно: табаки, алкоголь, «колеса», ширево, «косяки», эфирные масла, – черт-те что! После чего шокирующими методами вроде пыток доводят организм до иммунитета.
– Как?
– А так. Представь себе, боец, что ты в нокауте. Только собрался спасительно отключиться, а тебя выдергивают назад и – хрясь! – снова в нокаут. И еще раз. До тех пор, пока ты либо научишься держать удар, либо сломаешься и тебя навсегда унесут из бокса со слюнями по колено. Приказано выжить, одним словом.
– Ты-то выжил? – громыхнул смешком Илья. – Или того-с?
– Этого-с! – возразил распаленный Никита. – Не только выжил, боец! Еще и применил опыт на благо службы. Комиссары по замыслу обязаны быть ближе к народу. Чтобы тянулся он к нам, доверял. Слушай пример. Идешь, бывало, с проверкой по боевым постам. У вчерашних-то мамкиных пацанов в ожидании врага настроение не самое героическое. Мягко говоря, люто прогрессирующий мандраж. И спасаются от него кто чем может. Ну дурью всякой. Подходишь к одному: он тебя увидел, «косяк» свой фуфлыжный в хайло заныкал и вытягивается рьяно – думает, что пронесет. Ан нет, не пронесет. Дым-то из ушей предательски тянется. А я бойца эдак ласково спрашиваю: что, мол, молчишь, солдат, щеки надул? Фигню всякую про меня думаешь? Вытаскиваю, конечно, из него эту дрянь вместе с зубами и тут же предлагаю свой качественно заряженный «Беломор». Посидим с ним потом, погутарим – за мамку, за подружку, за жизнь его «фазанскую» на гражданке. И глядишь, депрессуху у пацана будто рукой снимет. Стоит как штык. Грудь бубном, в глазах огонек, ружьишко больше ходуном в ручонках не ходит. Любо-дорого смотреть. Так-то вот побродишь, с одними чифирю дерябнешь, с другими какой-нибудь тормозухи. Меня-то не убудет – иммунная система выдрессирована. Зато боевой дух у войска ого-го! И самому отрадно. Думаешь: эх, комиссар, ну и молодчина же ты – чисто слуга царю, отец солдатам!
– Все равно «Беломор» – дрянь.
– Ага, вот мы и подобрались к следующей тайне армейских конюшен, любезный наш хозяин. Иммунитет иммунитетом, но ничто человеческое, как говорится… Сам понимаешь. Жизнь надо любить? Да и как не любить ее за вкусные напитки или за качественный табачок. За качественный, брат, повторяю особо! Покупаю я, к примеру, в эксклюзивной табачной лавке ароматнейший эксклюзивный же табачок, набиваю им «беломорские» гильзочки и прусь от аромата! Реально прусь. И заметь, окружающие ведь прутся. Так и тянутся носешками, токсикоманы проклятые! Красота. Снаружи патриотический декор, внутри – услада бронхов.
– Что ж, военный, уел ты меня! – Илья торжественно пожал Никите руку.
– Подожди, сейчас я тебя уем! – лихо пообещал Алексей. Достал «примину» из заветной пачки, прикурил и, глубоко затянувшись, выпустил густую струю дыма в направлении Муромского.
Тот осторожно повел носом и изумился:
– И ты, брат?! Ты-то как туда засовываешь? Я понимаю, папиросу еще можно при известной сноровке набить…
– Неумеха! – пожурил друга Попов. – В той же табачной лавчонке в большом ассортименте имеется папиросная бумага. Сворачивается быстрей, чем Никитин «косяк». Ладно, он военный, приученный, что народ к нему тянется. А меня, наоборот, эти народные стрелки на улицах достали. Лень им, поганцам, сто метров до киоска пройти. Буксуют на своем пятачке и стреляют у каждого встречного. Когда только накурятся, сволочи? А я им – дубликатом бесценного груза – краснознаменную пачку «Примы»! Нате угощайтесь. И абзац, опресневели мужики. Случалось, даже денег предлагали, чтобы спрятал худой табачишко, не позорил родной городишко.
– И мне как-то предлагали, – хохотнул Добрынин.
– А зимой тут вообще попа была, – оживился Леха. – Новое казино тогда открыли. «Красный куш», на углу Чекистов и Бродского. Филиал черемыслевской сети. Ну охранников понагнали. Видимо, оттуда же, из центра. Все мордастые, бдительные. Один на фейс-контроле с пищалкой, другой возле гардероба трется, косит лиловым глазом, не спрятан ли под смокингом гексагеновый жилет. Сдаю, значит, доху я на меху, достав предварительно из карманов курительные аксессуары. Этот баклан, как увидел мою пачку, взвился, ножонками засучил. «Простите, – голосит, – сэр, у нас здесь такоене курят. Мы не имеем права вам позволить! Здесь приличные люди». И понес, понес пургу о том, какие у них можно заказать бомондские сигары. Вместо «Примы».
«Труха, – говорю я ему спокойно, – труха ваши сигары». А народ уже начинает вокруг нас собираться. Лица по большей части знакомые. Лыбятся и, хорошо меня зная, предвкушают шоу типа балаган. Тут вывертывается из чрева казино ихний менеджер или какой еще полубосс. И тоже давай грузить насчет несовместимости и недопустимости. Самое, значит, настало подходящее время учить хмырей уму-разуму. Огляделся я, вижу, неподалеку стоит неплохая такая, фигуристая тетенька и пялится на нас с «Примой». В глазах очевидное омерзение. «Хорош, – говорю я полубоссу, – из пустого в порожнее переливать. Давайте уж де-фактами мериться, что ли? Возьмем, например, ту глазастую мадаму в судьи. Вы, почтенный, закурите вашу самую замечательную сигару, я – свой запретный плод. К кому Фемида рыльце поворотит, тот чемпион. От кого отвернет, тот, само собой, обгадился». «О'кей», – говорит полубосс. Ну тут ему почтительно подносят расфуфыренную упаковочку. Он ее минут пять любовно разворачивает, эстет хренов, ножничками чуть не золотыми обрезание проводит. Пассы с ней у себя под носом делает, престидижитатор. Ну закурил в конце концов. И я закурил. Между нами расстояние – метра три. Фемида посередь нас: одной ноздрей мой дым апробирует, другой – сигарный. Смотрю – та, дальняя от меня ноздря начинает мало-помалу кукситься, пошмыгивать и подвигаться в моем направлении. Мордашка судьи тянется соответственно за ноздрей, потому что физиология человека отлична от слоновьей. Нейтральное судейское выражение сменяется блаженным, и она уже не столько судит, сколько внюхивает меня с моей сигаретой целиком. Типа «я – твоя, чего же боле». Точка. И даже восклицательный знак. Часть публики взрывается аплодисментами, другая овациями, третья попросту рукоплещет. Полубосса с его вохровцем долго пинают ногами где-то в кулуарах. А меня вместе с «Примой» и фигуристой тетенькой тащат на руках в красный угол. Вечер удался. Ви а зе чемпионс!. [3]
– Во! – Муромский показал Попову большой палец. – Готовый анекдот для вечности. Не премину упомянуть эту историйку в мемуарах.
– Поверят ли? – усомнился Никита.
– Мне-то, поди, поверят.
– Вы, парни, только не подумайте, что я жлобяра, – сказал Попов. – Ну не люблю я хамов и отморозков. Как-то надо их размораживать уже. Если не я, то кто? И фильдеперсовые (шелковые, что ли?) сигарки ношу больше для куража да представительства. Дома и на работе употребляю исключительно оригинал.
Леха замолк. Взгляд его сделался вдруг тоскливо-отсутствующим.
– Кстати о работе, братишки… Почему я сегодня не на работе, а? Мать-перемать, ругаться хочу! Вы тоже нынче не при делах? Вольные птицы, да? Ну и подумаешь! Может, Алексей Попов больше вас безработный. Он, может, теперь со своей гордостью на свалке истории валяется.
– Леха, ты чего блажишь-то? – забеспокоился Илья, обнял друга за плечи и повел к заветному столику. – Какая свалка? Наша компания, что ли? Да это, понимаешь, вовсе даже национальное хранилище драгметаллов. Целая Алмазная палата.
А Никита, наскоро загасив окурок, рявкнул с комиссарской прямотой:
– Сбросить уныние с паровоза современности, боец! Леха вздрогнул и слегка распрямил поникшие плечи.
Глава 4
Облегчала работу хозяюшек и индустриализация отдельно взятой Илюхиной квартиры всевозможной бытовой техникой. От комбинированной стирально-посудомоечной машины до утюга-пылесоса с вертикальным взлетом и со встроенным бортовым компьютером. Муромский справедливо полагал, что лозунг «Уважайте труд уборщиц!» должен стоять на одном из первых мест в моральном кодексе строителя демократии. Благодарные уборщицы, упоенные уважением, не сетовали, к примеру, на горькую судьбу матерей-одиночек, не пытались брать хозяина в плен или за кадык. В его отсутствие они просто занимались благоустройством.
Ну а чем уж они занимались в его присутствии – бог весть. Любопытный читатель может, конечно, почерпнуть толику информации из историй о жизни истинных одалисок, куртизанок и гейш. Но помните, господа, секс лишь скрепляет узы дружбы между мужчиной и женщиной, а отнюдь не является базовым ее компонентом.
И не стоит думать, что это еще одна из сказок Шахерезады…
Дверь квартиры открылась под тихий звон колокольчиков. Пред глазами позабавившихся на славу воителей предстала то ли девочка, то ли виденье. Наполовину белокурая Жизель – наполовину огненная Кармен. В юбочке из плюша, с хлебом-солью в одной руке и пестрейшим опахалом для разгона пыли в другой.
Лукаво глянув на опешившую троицу, Жизель-Кармен нежным голоском пропела:
– К нам приехал, к нам приехал Илья-барин дорогой!
– Такая вот она у меня певунья, – смущенно обратился к товарищам Илья-барин.
– Инга. – Певунья присела в кокетливом книксене. Затем, вручив хлеб-соль Никите, а опахало Лехе, обернулась к Муромскому: – Илья Николаевич, ваше приказание выполнено! Жидкости во льдах. Твердости на углях. А мне подоспело время испариться.
С последними словами Инга подняла с полочки туфельки на умопомрачительных каблуках и легонько хлопнула ими по звонкому Илюхиному лбу. Илья перехватил обувку, наклонился и неожиданно ловко пристроил волшебные туфельки на не менее волшебные ножки.
Никита, только что оправившийся от растерянности, лизнул соль с каравая, браво звякнул несуществующими шпорами, вытянулся во фрунт и выкатил грудь колесом:
– Мадемуазель, же ву при силь ву пле сопроводить вас сей момент до вашего гнездышка? На руках донесу. А то, знаете, хоть грязь к золоту не пристает, но всякие там продукты метаболического обмена собачек и кошечек, понимаешь, этта самое! О!
– Но-но, – заиграл крепкими, каждый с приличное яблоко, желваками Муромский. – Избавьте, Ржевский, мадемуазель от ваших притязаний. Ей вся дорога – подняться на один этаж. Да с ее ножками, – он похлопал Ингу по тому месту, откуда ножки растут, – она вспорхнет и не заметит вашего, поручик, отсутствия!
Пока огорченный Никита заедал печаль караваем, инициативу перехватил Алексей.
– Дозвольте хотя бы ручку облобызать! На дорожку, так ск'ть, – в рифму попросил он и нарисовал опахалом таинственный знак.
То ли знак был волшебным, то ли еще что, но к ручке друзья были милостиво допущены. После чего Инга отнюдь не по-дочернему расцеловалась с хозяином-барином и упорхнула в свои заоблачные выси.
– Прошу, гости дорогие! – Стоило Инге исчезнуть, Илья стал сама любезность и больше не выглядел ревнивцем-собственником. – Терема наши, конечно, убожеские, не княжеские, но пару-другую несумоистов втиснуть можно.
Говоря об убожестве теремов, Илья малость покривил душой. К вместительной прихожей примыкали три двери, ведущие в апартаменты различного рода. Помпезная высота потолков наводила на мысль о принадлежности строения к эпохе, когда и у деревьев были большие уши.
Как бы отвечая на немой вопрос приятелей, Илья подтвердил:
– Что делать, парни! Живу как придется, буквально ютясь в пещерах. Если не ошибаюсь, домишко наш последний из жилых, оставшихся в Картафанове от довоенной элитной серии. Хрена бы я, конечно, такие хоромины отхватил на мордобойные заработки! Но это семейная реликвия. Деда били – не добили, бабу били – не добили. Тятька с матушкой проскочили. Осели на Северах, а я один-одинешенек прозябаю вот в этом поганом ампире.
– Одинешенек, говоришь? – ехидно осклабился Никита.
– Да боже упаси! – всплеснул ручищами Муромский. – Да чтобы я… Ни-ни! Ингочка ведь соседочка моя. Студентка-заочница. Приходит на компьютере поработать. Все равно он мне почти без надобности, – жалко, что ли? Она, значит, на компьютере, а я в спортзале. Всё в спортзале. Не подумайте дурного. Полюбуйтесь-ка! – И в доказательство своих слов он гостеприимно раскрыл одну из дверей.
Это был спортзал! Не комната, нет. Во-первых, строители прошлого умели строить не только каналы: пространство пять на пять с потолком чуть не под четыре метра впечатляло. Во-вторых, заставлено оно было под завязку. Турник, гимнастические брусья, жуткого вида макивара, разнокалиберные груши и фантастические тренажерные конструкции, по сравнению с которыми всемирно известные агрегаты фирмы «Кеттлер» выглядели пригодными разве что для ясельно-ползунковой группы.
Добрынин присвистнул:
– Да, брат, согласен, Инги тут неуместны. Это тебе не дрова колоть, не в колокол звонить.
– Для Инг у него, паря, местечко тоже того… Не хуже оборудовано, – хихикнул Алексей. – Хотя пес его знает, может, и здесь временами в спарринге трудятся. Спортсмены, они ж такие выдумщики!
Илья покраснел и замахнулся на охальника страховидным кулачком:
– Балабол! Не слушай ты его, Никит. И вообще, сколько можно возле порога топтаться? Пойдемте лучше посидим покалякаем. Потом можно будет забежать сюда на перекур, встряхнуться. Кое-кому, – он с шутливой угрозой глянул на Леху, – спарринг устроим.
Попов сказал «фиг вам, Илья Николаевич» и соорудил в подтверждение дулю.
В отличие от спортзала, гостиная была полна контрастов. В дальнем углу подле антикварных кресел притулился вышеупомянутый компьютер. По всем остальным углам с нарочитой небрежностью были расставлены колонки акустической системы. Весьма и весьма представительные. Шкафчик-стеллаж по соседству с диваном содержал, навскидку, не менее тысячи музыкальных дисков.
Добрынин опять одобрительно присвистнул:
– Добрая берлога! Музыке здесь, как вижу, всяческий почет и уважение?
– Ага, – подтвердил Леха, падая с маху на диван. – Мне тоже нравится. Сюда вались, Никита, здесь самое острие сарраунда.
– Сейчас, сейчас, – Илья по маковку влез в шкафчик, – где же он у меня? Ага, вот он. Мужики, я пока столик организую, а вы послушайте человека. Жеглова вчера последнего прикупил. Полный абзац!
Включив проигрыватель, он ускользнул на кухню. А комнату наполнило дребезжание слегка расстроенной гитары. И далекий от попсовости мужской голосина взревел во всю мощь, заставив гостей оцепенеть, забыть про игривое настроение и про мелкие бытовые неурядицы и слушать, вслушиваться, впитывать каждое слово:
Песня закончилась. В комнату вкатился столик. Илья, заметив задумчивые, серьезные лица приятелей, довольно спросил:
Как засмотрится мне нынче, как задышится?
Воздух крут перед грозой, крут да вязок.
Что споется мне сегодня, что услышится?
Птицы вещие поют – да все из сказок.
…Я стою, как перед вечною загадкою,
Пред великою да сказочной страною —
Перед солоно да горько-кисло-сладкою,
Голубою, родникового, ржаною…
– Что, пробирает?
– До селезенки, – подтвердили слушатели.
– То-то. Я когда его случайно услышал на «Русской волне» полгода назад, все пороги обил в нашем музшопе. И ни фига. Потом уже ребятишек застроил – они с соревнований привезли два первых альбома. Из самого Клязьмограда. А здесь вообще свежье. Сам-то я давненько русский бард-рок слушаю, но этот – отдельная статья. Просто матерый человечище! Правда, знакомец один упоминал недавно какого-то СашБаша. Что-то где-то слыхал вроде квартирного сейшена в Черемысле – тоже, мол, добрый молодец. Не знаю, не скажу.
– Илья, етить твою, и ты молчал, баобаб ты по пояс деревянный?! – попенял ему Алексей. – Как, говоришь, его кличут?
– Жеглов. Жеглов Владимир Глебович. Прошу любить и жаловать.
– Уже любим. Уже жалуем, – задумчиво произнес Добрынин и повторил медленно, как бы пробуя строки на вкус:
– Нет, ну ведь надо ж так, а? – Он покачал головой. – Жеглов… Жеглов. Знакомая какая-то фамилия.
Грязью чавкая жирной да ржавою,
Вязнут лошади по стремена,
Но влекут меня сонной державою,
Что раскисла, опухла от сна.
– Да он, насколько мне известно, артист. По-моему, в клязьмоградском Театре на Лубянке. Может, где и в киношках засветился. В «мыле» там или в блокбастарде?
– Нет, не могу припомнить. Но шарит реально. Что да, то да!
В этот момент хозяин заведения щелкнул пальцами:
– Мужчины, а не пора ли нам пуститься в разнос? На бис мы с вами, думается, обязательно сегодня споем. Но позже. А сейчас рекомендую обратить внимание на скатерть-самокатку. Оцените, какие разносолы Инга смастерила.
Разносолы были самое то, что нужно. Исполинская курица, запеченная верхом на бутылке, груда золотистой запеченной же картошечки. Охапки разнообразной свежей зелени, корнишоны размером с детский мизинец, ароматнейшая копченая грудинка. А еще изрядная миска столь аппетитных соленых рыжиков, что остальные продукты на фоне их казались самое большее сублимантами.
Алексей, сам заядлый грибник, обалдело развел руками:
– Вот, значит, как! Не все, видать, природные богатства утекают к буржуинам, ой не все! Не, ну глянь: один к одному. Муром, ксеришь ты их, что ли?
– К буржуинам? – развеселился Илья. – Погоди-ка.
Продолжая похохатывать, он вышел на кухню. Вернувшись, протянул другу затейливо разрисованную пустую банку:
– Читай, кудрявый. Видишь, внизу ме-э-эленькая строчка: «Импортер – Руссия, штат Черемысль». А выше, покрупнее: «Маде ин Франса». Усек, нет?
– Не вполне.
– Тогда следи за комментарием. Наша братва на грибоуборочных комбайнах всю эту рыжую ботву подчистую скашивает и угоняет в Европу. Потом другая братва, типа руссо туристо, которая там отдыхает, видит в лавках эту хрень и ради хохмы волочет ее к нам назад. Сувенир, дескать. Дальше байка о галльских рыжиках расходится среди корешей, и самого юркого кореша пробивает на эврику: есть, е, белые пятна в отечественной экономике! Так закрасим их оранжевым! Тут же во Франсу летит экспедитор и скупает товар на корню. Операция, естественно, встает умнику в копеечку. Потому что далеко не каждый средний европейский буржуин может позволить себе раскошелиться на подобный деликатес. Но здесь-то русская копеечка оборачивается офигенным еврорублем! Берут ведь отечественные буржуины импортные рыжики в маринаде. Еще как берут! А за ценой не стоят. На фига, если базар о понтах.
– Ловко ты все по ступенькам расставил, – удивился Никита. – А откуда сокровенные знания? Самому в операции довелось поучаствовать?
– Не. Мне про этот круговорот грибов в народе Инга рассказала. Родственник у нее в рыжиковом бизнесе каким-то боком завязан. Она же и баночки мне иногда подбрасывает, сердобольная душа. Короче, мужчины, грибки действительно наши, кондовые. Под них и предлагаю уже начать, благословясь. В смысле не открыть ли нам для себя случайно бутылочку водки, братцы?
– Давно пора! – с энтузиазмом согласились «братцы».
Илья достал водку из ведерка со льдом и разлил по классическим граненым стаканам. Стаканы тут же аппетитно запотели.
Попа восхищенно покачал головой, перетирая грибную историю:
– Отсюда – туда, оттуда – сюда. Ну мазефакеры, всем мазефакерам мазефакеры! Просто мазе-фазе-систе-бразе-факеры! Готовый материал на Пулитцеровскую премию.
Трое хороших людей, с приязнью поглядывая на стол и друг на друга, одновременно подняли стаканы, одновременно чокнулись и, проговорив «За знакомство!», одновременно забросили блаженные ледяные полторашки в разгоряченные адреналином организмы.
Надо ли говорить тебе, просвещенный читатель, что вторая порция без перерыва на зажевывание покатилась следом за первой. Под традиционным лозунгом «За отсутствующих дам!».
– Эх, Илюха, – по-доброму позавидовал Алексей, проталкивая слова сквозь плотный слой рыжиков, – повезло тебе с соседкой! И румяна, и бела, и порядок навела.
– У хозяина с хозяйством хороши при ней дела, – поддержал Никита. В отличие от Попова, он щелкал экспортно-импортный продукт как семечки. Вилка деловито сновала туда-сюда. Грибки еле успевали прощально хрустнуть в полноценных зубах и рысцой, в колонну по одному, устремлялись вдогонку за ускакавшей в авангарде водкой.
Илья, отдирая ножку у истекающей жарким соком курицы, заметил:
– Большому рту и куски радуются! А насчет Инги, дети мои, – он назидательно вознес кверху куриную конечность, – зависть в вас черная, непотребная говорит. Грех на вас, сукины вы дети! Отношения полов – это вам не наука или какой-нибудь завалящий опыт. Это, братья, от рождения. И находится главным образом здесь. – Муромский похлопал себя по широченной груди, где, судя по объему, многое могло разместиться. – А не там, где вы, богопротивные, полагаете. Не в репе и не в репице, стало быть!
Леха, услыхав столь великую истину, даже перестал метать в себя корм и, пригорюнившись, хватанул еще водки. Машинально.
– Что ж мы, такие-сякие, несчастные да бесхозные! И сами-то альфонсы не альфонсы. И живем-то с приживалками не приживалками.
– Тебя окрутят, а ты не женись! – Несгибаемый философ Никита достал «Беломор» и вопросительно посмотрел на хозяина.
Тот отрицательно покачал головой:
– Все, что угодно, мужики, вплоть до свального греха с пришлыми сестренками. Но табачища дымного – ни-ни! Лешка вон знает, сам не курю, и воздух стараюсь держать чистым хотя бы у себя в хате. Да и курите-то, срамота глядеть, чистую бормотуху. Ну что ты трясешь «ронсоном», пижон? А ты, Попчик! Можно сказать, конструкторский гений, без пяти минут нобелевский лауреат, а сколько тебя помню, одну «Приму» смолишь! Примат ты и есть примат. Марш вон в кусты, в овсы. Или… эх, гулять, так широко. Загаживайте мой озонированный балкон, чего там!
Ничуть не пристыженные хозяйской тирадой курцы-огурцы, пряча лукавые усмешки – Никита в усы, Леха в кулак, – двинулись на балкон.
Илья почесал репу, да и мотнул следом.
На балконе Добрынин вытянул из пачки нестандартно длинную папиросину, зачем-то понюхал и плавно помахал перед носом Муромского наподобие дирижера-любителя.
– Продолжим дискуссию о табаках. Ты, боец, оказывается, плоховато знаком с комиссарским делом. Посему стоять вольно, но слушать чутко. Обороноспособность страны зависит от обороноспособности каждого офицерского организма. В связи с чем у нас в училище был спецкурс по адаптации к алкогольно-наркотической зависимости. Вкратце это выглядит так: сначала у курсанта скоренько вызывают привыкание к обширному глюко-токсичному спектру. Поочередно: табаки, алкоголь, «колеса», ширево, «косяки», эфирные масла, – черт-те что! После чего шокирующими методами вроде пыток доводят организм до иммунитета.
– Как?
– А так. Представь себе, боец, что ты в нокауте. Только собрался спасительно отключиться, а тебя выдергивают назад и – хрясь! – снова в нокаут. И еще раз. До тех пор, пока ты либо научишься держать удар, либо сломаешься и тебя навсегда унесут из бокса со слюнями по колено. Приказано выжить, одним словом.
– Ты-то выжил? – громыхнул смешком Илья. – Или того-с?
– Этого-с! – возразил распаленный Никита. – Не только выжил, боец! Еще и применил опыт на благо службы. Комиссары по замыслу обязаны быть ближе к народу. Чтобы тянулся он к нам, доверял. Слушай пример. Идешь, бывало, с проверкой по боевым постам. У вчерашних-то мамкиных пацанов в ожидании врага настроение не самое героическое. Мягко говоря, люто прогрессирующий мандраж. И спасаются от него кто чем может. Ну дурью всякой. Подходишь к одному: он тебя увидел, «косяк» свой фуфлыжный в хайло заныкал и вытягивается рьяно – думает, что пронесет. Ан нет, не пронесет. Дым-то из ушей предательски тянется. А я бойца эдак ласково спрашиваю: что, мол, молчишь, солдат, щеки надул? Фигню всякую про меня думаешь? Вытаскиваю, конечно, из него эту дрянь вместе с зубами и тут же предлагаю свой качественно заряженный «Беломор». Посидим с ним потом, погутарим – за мамку, за подружку, за жизнь его «фазанскую» на гражданке. И глядишь, депрессуху у пацана будто рукой снимет. Стоит как штык. Грудь бубном, в глазах огонек, ружьишко больше ходуном в ручонках не ходит. Любо-дорого смотреть. Так-то вот побродишь, с одними чифирю дерябнешь, с другими какой-нибудь тормозухи. Меня-то не убудет – иммунная система выдрессирована. Зато боевой дух у войска ого-го! И самому отрадно. Думаешь: эх, комиссар, ну и молодчина же ты – чисто слуга царю, отец солдатам!
– Все равно «Беломор» – дрянь.
– Ага, вот мы и подобрались к следующей тайне армейских конюшен, любезный наш хозяин. Иммунитет иммунитетом, но ничто человеческое, как говорится… Сам понимаешь. Жизнь надо любить? Да и как не любить ее за вкусные напитки или за качественный табачок. За качественный, брат, повторяю особо! Покупаю я, к примеру, в эксклюзивной табачной лавке ароматнейший эксклюзивный же табачок, набиваю им «беломорские» гильзочки и прусь от аромата! Реально прусь. И заметь, окружающие ведь прутся. Так и тянутся носешками, токсикоманы проклятые! Красота. Снаружи патриотический декор, внутри – услада бронхов.
– Что ж, военный, уел ты меня! – Илья торжественно пожал Никите руку.
– Подожди, сейчас я тебя уем! – лихо пообещал Алексей. Достал «примину» из заветной пачки, прикурил и, глубоко затянувшись, выпустил густую струю дыма в направлении Муромского.
Тот осторожно повел носом и изумился:
– И ты, брат?! Ты-то как туда засовываешь? Я понимаю, папиросу еще можно при известной сноровке набить…
– Неумеха! – пожурил друга Попов. – В той же табачной лавчонке в большом ассортименте имеется папиросная бумага. Сворачивается быстрей, чем Никитин «косяк». Ладно, он военный, приученный, что народ к нему тянется. А меня, наоборот, эти народные стрелки на улицах достали. Лень им, поганцам, сто метров до киоска пройти. Буксуют на своем пятачке и стреляют у каждого встречного. Когда только накурятся, сволочи? А я им – дубликатом бесценного груза – краснознаменную пачку «Примы»! Нате угощайтесь. И абзац, опресневели мужики. Случалось, даже денег предлагали, чтобы спрятал худой табачишко, не позорил родной городишко.
– И мне как-то предлагали, – хохотнул Добрынин.
– А зимой тут вообще попа была, – оживился Леха. – Новое казино тогда открыли. «Красный куш», на углу Чекистов и Бродского. Филиал черемыслевской сети. Ну охранников понагнали. Видимо, оттуда же, из центра. Все мордастые, бдительные. Один на фейс-контроле с пищалкой, другой возле гардероба трется, косит лиловым глазом, не спрятан ли под смокингом гексагеновый жилет. Сдаю, значит, доху я на меху, достав предварительно из карманов курительные аксессуары. Этот баклан, как увидел мою пачку, взвился, ножонками засучил. «Простите, – голосит, – сэр, у нас здесь такоене курят. Мы не имеем права вам позволить! Здесь приличные люди». И понес, понес пургу о том, какие у них можно заказать бомондские сигары. Вместо «Примы».
«Труха, – говорю я ему спокойно, – труха ваши сигары». А народ уже начинает вокруг нас собираться. Лица по большей части знакомые. Лыбятся и, хорошо меня зная, предвкушают шоу типа балаган. Тут вывертывается из чрева казино ихний менеджер или какой еще полубосс. И тоже давай грузить насчет несовместимости и недопустимости. Самое, значит, настало подходящее время учить хмырей уму-разуму. Огляделся я, вижу, неподалеку стоит неплохая такая, фигуристая тетенька и пялится на нас с «Примой». В глазах очевидное омерзение. «Хорош, – говорю я полубоссу, – из пустого в порожнее переливать. Давайте уж де-фактами мериться, что ли? Возьмем, например, ту глазастую мадаму в судьи. Вы, почтенный, закурите вашу самую замечательную сигару, я – свой запретный плод. К кому Фемида рыльце поворотит, тот чемпион. От кого отвернет, тот, само собой, обгадился». «О'кей», – говорит полубосс. Ну тут ему почтительно подносят расфуфыренную упаковочку. Он ее минут пять любовно разворачивает, эстет хренов, ножничками чуть не золотыми обрезание проводит. Пассы с ней у себя под носом делает, престидижитатор. Ну закурил в конце концов. И я закурил. Между нами расстояние – метра три. Фемида посередь нас: одной ноздрей мой дым апробирует, другой – сигарный. Смотрю – та, дальняя от меня ноздря начинает мало-помалу кукситься, пошмыгивать и подвигаться в моем направлении. Мордашка судьи тянется соответственно за ноздрей, потому что физиология человека отлична от слоновьей. Нейтральное судейское выражение сменяется блаженным, и она уже не столько судит, сколько внюхивает меня с моей сигаретой целиком. Типа «я – твоя, чего же боле». Точка. И даже восклицательный знак. Часть публики взрывается аплодисментами, другая овациями, третья попросту рукоплещет. Полубосса с его вохровцем долго пинают ногами где-то в кулуарах. А меня вместе с «Примой» и фигуристой тетенькой тащат на руках в красный угол. Вечер удался. Ви а зе чемпионс!. [3]
– Во! – Муромский показал Попову большой палец. – Готовый анекдот для вечности. Не премину упомянуть эту историйку в мемуарах.
– Поверят ли? – усомнился Никита.
– Мне-то, поди, поверят.
– Вы, парни, только не подумайте, что я жлобяра, – сказал Попов. – Ну не люблю я хамов и отморозков. Как-то надо их размораживать уже. Если не я, то кто? И фильдеперсовые (шелковые, что ли?) сигарки ношу больше для куража да представительства. Дома и на работе употребляю исключительно оригинал.
Леха замолк. Взгляд его сделался вдруг тоскливо-отсутствующим.
– Кстати о работе, братишки… Почему я сегодня не на работе, а? Мать-перемать, ругаться хочу! Вы тоже нынче не при делах? Вольные птицы, да? Ну и подумаешь! Может, Алексей Попов больше вас безработный. Он, может, теперь со своей гордостью на свалке истории валяется.
– Леха, ты чего блажишь-то? – забеспокоился Илья, обнял друга за плечи и повел к заветному столику. – Какая свалка? Наша компания, что ли? Да это, понимаешь, вовсе даже национальное хранилище драгметаллов. Целая Алмазная палата.
А Никита, наскоро загасив окурок, рявкнул с комиссарской прямотой:
– Сбросить уныние с паровоза современности, боец! Леха вздрогнул и слегка распрямил поникшие плечи.
Глава 4
«В РОТ – КОМПЛОТ!»
(окончание)
Когда справные молодые люди в процессе пития в доброй компании подбираются к пол-литровой отметке (каждый), разговор по славной русской традиции неизменно сворачивает с политеса на Большую Политику. Не избежал подобной участи и наш триумвират.
Прихлебывая вкусный водочный напиток, мужчины выслушали безрадостное повествование Попова о том, как он оказался там, в чем находится.
Похрустели корнишонами. Помолчали каждый о своем. Первым скорбную немоту поборол Илья:
– Ну что я тебе, Попчик, могу сказать? С бильярдом ты, конечно, сам забил на свое счастье. Зачем уж так-то было дурить? Всегда можно удержаться в рамочках…
– Это ты у нас один такой, – пробурчал Алексей, – можешь держать себя в рамочке.
Он кивнул на застекленную настенную фотографию, где улыбающийся хозяин держал аж три чемпионских пояса.
Друзья рассмеялись.
– Эх ты, словоблуд! – пожурил Муромский. – Ладно, пес с ними, с рамочками. Вернемся непосредственно к полотнам. Ты, Леш, на электронике и прочих хитрых полупроводниках собак съел побольше, чем весь корейский народ. Да плюнь, в конце концов, на свою контору!
– То есть как это – плюнь?
– А слюной. Когда я еще говорил, что ты разбрасываешься мозгами. Что за кидалово такое, в самом деле? Да любое буржуйское предприятие за тебя ухватится всеми пальцами, не исключая тех, что на ногах. И бабок навалит по самые помидоры! А может, и по адамово яблоко. Что, разве не так?
– Так-то оно, положим, так. Да только…
– Никаких колебаний! – Илья яростно погрозил Попову пальцем. – Никаких! Вперед, на просторы мирового интеллектуального океана! Что, на Картафанове свет клином сошелся?
Он строго осмотрел комнату, словно отыскивая след картафановского светового клина. Безрезультатно.
Никита, повинуясь внезапному и неодолимому, как чихание, стремлению помочь Муромскому в поисках, заглянул под стол. Светового клина не обнаружилось и там. Зато обнаружилась початая бутылка водки «Государыня Императрица». Кто ее туда запрятал, было не вполне ясно.
«Государыня Императрица» была извлечена и водружена на подобающее столь царственной особе место. Как раз между остатками рыжиков и заскучавшей одноногой курицей. Другую ножку слупил Илья еще в четвертьфинале застолья.
Прихлебывая вкусный водочный напиток, мужчины выслушали безрадостное повествование Попова о том, как он оказался там, в чем находится.
Похрустели корнишонами. Помолчали каждый о своем. Первым скорбную немоту поборол Илья:
– Ну что я тебе, Попчик, могу сказать? С бильярдом ты, конечно, сам забил на свое счастье. Зачем уж так-то было дурить? Всегда можно удержаться в рамочках…
– Это ты у нас один такой, – пробурчал Алексей, – можешь держать себя в рамочке.
Он кивнул на застекленную настенную фотографию, где улыбающийся хозяин держал аж три чемпионских пояса.
Друзья рассмеялись.
– Эх ты, словоблуд! – пожурил Муромский. – Ладно, пес с ними, с рамочками. Вернемся непосредственно к полотнам. Ты, Леш, на электронике и прочих хитрых полупроводниках собак съел побольше, чем весь корейский народ. Да плюнь, в конце концов, на свою контору!
– То есть как это – плюнь?
– А слюной. Когда я еще говорил, что ты разбрасываешься мозгами. Что за кидалово такое, в самом деле? Да любое буржуйское предприятие за тебя ухватится всеми пальцами, не исключая тех, что на ногах. И бабок навалит по самые помидоры! А может, и по адамово яблоко. Что, разве не так?
– Так-то оно, положим, так. Да только…
– Никаких колебаний! – Илья яростно погрозил Попову пальцем. – Никаких! Вперед, на просторы мирового интеллектуального океана! Что, на Картафанове свет клином сошелся?
Он строго осмотрел комнату, словно отыскивая след картафановского светового клина. Безрезультатно.
Никита, повинуясь внезапному и неодолимому, как чихание, стремлению помочь Муромскому в поисках, заглянул под стол. Светового клина не обнаружилось и там. Зато обнаружилась початая бутылка водки «Государыня Императрица». Кто ее туда запрятал, было не вполне ясно.
«Государыня Императрица» была извлечена и водружена на подобающее столь царственной особе место. Как раз между остатками рыжиков и заскучавшей одноногой курицей. Другую ножку слупил Илья еще в четвертьфинале застолья.