Журавлев Евгений. Операция «Шасть!»

   Тогда-то и повез Фебруарий Мартович на выставки да салоны кое-какие экспонаты из запасов картафановских оружейников. Приборы ночного видения, дальнего слушания и глубокого ныряния. Долгоиграющие батарейки, вечные лампочки, не тупящиеся ножи и ножницы. Самостоятельно высыхающие обувные стельки и прочее полезное добро по мелочам.
   Зарубежные устроители выставок встречали Фебруария Мартовича с распростертыми объятиями. Пытались даже на руках носить. Кричали наперебой: «Вери велл!», «Дас ист фантастиш!» и «Сутэки! Сугой!» Жадно щупали и разглядывали картафановские хитрые изделия. А потом, сладко напоив-накормив Гендерного, уложив в постельку, согретую щедрым женским теплом, спрашивали. Спрашивали льстиво и нежно голосами тех самых теплых постельных дамочек: нет ли у него еще каких штучек? Помудренее, полюбопытнее для серьезных людей. Только не в виде готового серийного изделия, а в виде документации. Чертежи, описания, технологические процессы и тому подобное. Знаете, милый Фебруарий, насколько весомой может быть наша благодарность?
   Гендерный стойко держался. Года эдак полтора. Или, бери выше, все два. То отшучивался, то отцеловывался, то пьяным притворялся. Но суммы, нашептываемые на ушко прелестницами-соблазнительницами, мало-помалу росли. Игнорировать их становилось все трудней. К тому же Фебруарию Мартовичу чертовски хотелось стать подданным просвещенного короля Фряжского. Или подданным микадо Нихонского. Да хоть бы и налогоплательщиком президента Североамериканского.
   Служители религиозных культов утверждают, что человек по природе слаб и противостоять диавольским уловлениям без помощи горних сил неспособен. Фебруарий Мартович был атеистом, потому с небес никакой помощи получить не мог. И однажды он решился. Уступил. Продался.
   Хоть, как полагал сам, не со всеми потрохами.
   Потроха, то есть сбываемые ноу-хау, принадлежали по большей части нашему знакомому инженеру-бессребренику. Попову Алексею Леонтьевичу.
   О том, что его изобретения поплыли в чужие страны, Попе, разумеется, никто не доложил. Фебруарий Мартович спинным мозгом чуял, что инженер заартачится, как положено дурачку-патриоту. Да и делиться прибылью очень не хотелось.
   С тех пор счета Гендерного в банках начали расти. Однако вожделенное заморское гражданство так и оставалось всего лишь грезой. Что и понятно. Зачем дарить гражданство Ниппонии человеку, который полезен, именно работая в Руссии?
   Фебруарий Мартович, здравый человек и тертый калач, об этом догадывался. Как догадывался и о том, что, вздумай он сейчас проявить строптивость, одним махом пойдет в дело шантаж. А то и чего похуже. Поэтому и надумал он спрыгнуть с крючка, не раздирая в кровь собственную шкурку, а заманив на стальное жало кого-нибудь другого.
   На его удачу, в это время у опытно-экспериментального завода «Луч» появился совладелец. Деловитый столичный мужик, купивший сколько-то там процентов заводских акций. Вместе с хозяином прибыли в Картафаново легионы шустрых руководителей новой формации. И Гендерный пошел ва-банк. Выбрал парочку хватких менеджеров с продажными мордами и предложил пай в «интеллектуальном экспорте». Поступок объяснил пошатнувшимся здоровьем и желанием постепенно отойти от дел.
   Молодые шакалы радостно переглянулись, с клыков закапала обильная слюна. Вскоре они оттерли Гендерного не только от экспорта изобретений, но и от встречного финансового потока. Фебруарий Мартович, в общем, не возражал. Имеющихся накоплений ему должно было хватить лет на пятьдесят безбедного существования хоть бы в самом Парижске.
   Зато проблема желанного Нихонского гражданства начала помаленьку решаться. Содержать его на сегодняшней точке иноземным покупателям стало бесполезно.
   Сейчас он попросту отбывал в постылом Картафановском НИИ-остроге последние денечки. Заниматься было бы вовсе нечем, если б он не нашел себе новую забаву – интернет-серфинг. Трясина Всемирной сети засасывала Фебруария Мартовича все глубже и глубже. Он до позднего вечера засиживался в своем кабинете, где доступ в Интернет был быстрым и бесплатным.
   Вот и сегодня Гендерный блестящими глазами маньяка всматривался в мелькание радужных картинок. Ему повезло наткнуться на сайт с непристойными нихонскими рисунками и мультфильмами. С пылом неофита он приник к кладезю культуры, которая вскоре станет родной. Внезапный телефонный звонок заставил увлекшегося Фебруария Мартовича вздрогнуть.
   – Гендерный слушает, – раздраженно буркнул он в трубку.
   – Февраль Муратович! – задребезжала в ответ трубка голосом вохровца с проходной. Идиот вечно перевирал изысканно латинские имя и отчество Гендерного. – Тут такая, понимаете, Каракалпакия. Из эпидемии пришли!
   – Что вы мелете?! Какая Каракалпакия? Из какой академии? – раздраженно пробормотал Фебруарий Мартович. Он все еще не мог оторваться от волнующего зрелища на мониторе.
   – Из эпидемии городской. С крысами бороться. А Каракалпакия полная, да.
   – Посылай их к чертовой матери! – вспылил почти готовый гражданин острова Хоккайдо. – Какие крысы в одиннадцать часов вечера? Пусть завтра приходят.
   В трубке сдавленно пискнуло – и вдруг загрохотало. Отнюдь не фальцетом вохровца, а мощно, напористо, требовательно:
   – ГорСЭС у аппарата! Инспектор Добрынин. Рекомендую безотлагательно сойти к проходной, гражданин заместитель директора! Иначе будут приняты крайне асимметричные меры. Тогда наплачетесь! – И инспектор Добрынин для убедительности вплел в посконину официальной речи золотую нить живого великорусского языка.
   Конец нити, свистнув казачьей нагайкой, больно стеганул Фебруария Мартовича по филейным частям. Гендерный подхватился и, неизобретательно ругаясь сквозь зубы, поспешил навстречу сердитому эпидемиологическому крысолову.
 
   Алексей Попов описал расхитителя интеллектуальной собственности (или, выражаясь языком контрразведчиков, «объект разработки») удивительно точно. Никита окинул хмурым узнающим взглядом прибежавшего толстячка – кувшинное рыло – и спросил с укором:
   – Что же это вы, господин… э-э… – Он вопросительно поднял брови почти до самого респиратора, сдвинутого на лоб.
   – Гендерный Фебруарий Мартович, – поспешно представился будущий самурай, чрезвычайно волнуясь. Близость инспектора внушала ему необъяснимый ужас. Он робко заметил: – Но я вообще-то не по хозяйственной линии заместитель.
   – Не имеет значения, – сухо проговорил Добрынин.
   Идиот вохровец вылупился на него с обожанием дворового пса. Видать, расслышал в голосе настоящую офицерскую твердость. Турникет, однако, держал на запоре.
   Никита заговорил снова:
   – Что же это вы, господин Гендерный, крысиный питомник из НИИ устроили? Вредителей развели на подотчетной территории, и хоть бы хны. Не знаете, чем грозят человеку мышевидные грызуны? Чумой давно не хворали?
   Фебруарий Мартович начал судорожно вспоминать, давно ли он хворал чумой. От волнения вспомнить не удавалось, и он отчаянно выкрикнул:
   – В детстве! – После чего без перерыва: – Не помню!
   – Не помните, – печально сказал Никита. – Потому-то так преступно беспечны. А между тем в Средние века бубонная чума, разносимая именно крысами, уничтожила половину населения Европы. Хотите повторения этой истории?
   Гендерный повторения средневекового мора, безусловно, не хотел. Что и показал, истово замотав головой и по-монашески прижимая руки к мягонькой грудке.
   – Тогда проводите, – потребовал Добрынин и пристукнул страшненьким крюком по турникету.
   Гендерный обратил на вохровца недвусмысленный взгляд. Тот, еле слышно шепча: «Ну как есть полная Каракалпакия! Окончательная!» – поспешно отпер проход.
   – А почему, извините, вы прибыли так поздно? – спросил Фебруарий Мартович, семеня за строгим инспектором и стараясь заглянуть ему в лицо.
   – Потому что грызуны крайне, крайне осторожны. Днем, как правило, прячутся, – наставительно сказал Никита. – Сейчас для них самое раздольное время. Возьмем, что называется, тепленькими. Показывайте, где ваш кабинет.
   – Позвольте, а отчего вы думаете, что крысы обитают у меня в кабинете? Я ни разу их там не видел. Может, лучше пройдем к столовой?
   Никита, поняв, что «объект разработки» начал оправляться от первого шока, чертыхнулся про себя, но виду не оказал.
   – Поступил сигнал, – отрезал он.
   Фебруарий Мартович при этих словах будто наяву увидел шакальи физиономии своих партнеров по ноу-хау-трансферту. Подавать столь дурно пахнущие «сигналы», кроме этих «грызунов», было некому.
   – Сигнал, значит… А документики ваши посмотреть можно? – Он решился наконец-то навести справки.
   – Давно бы так, – одобрительно проворчал Добрынин. Он протянул Гендерному книжечку в пупырчатых, будто икорных, корочках, а также лист предписания. – А то допускаете на секретную территорию кого ни попади. Без проверки, да еще в вечернее время. Непорядок.
   Фебруарий Мартович внимательно изучил удостоверение и отметил, осторожно торжествуя:
   – Вы, как я понимаю, всего лишь стажер?
   Никита посмотрел на него с брезгливым соболезнованием, будто на слаборазвитого ребенка, только что съевшего собственную козюлю:
   – Господи-ин Гендерный… – протянул он. – Что же вы думаете, в такой собачий час на крысиные помойки старших инспекторов посылают? Или ждете, что сама генеральша Вожжина пожалует? Ладно уж, – миролюбиво сказал он, пряча документы в карман, – можете не отвечать, вопрос риторический. Идемте к столовой.
   Столовая располагалась в дальнем от проходной конце здания. Вообще, здание НИИ больше всего походило на помесь грандиозного семиэтажного зиккурата и броненосца времен Цусимы. Цеха опытно-экспериментального завода «Луч» занимали четыре нижних яруса (корпус корабля), а собственно исследовательские корпуса – пирамидальную «палубную надстройку». Впрочем, картафановцы, слабо знакомые как с архитектурой древней Месопотамии, так и с конструкцией боевых кораблей прошлого, называли его Ледоколом.
   Никита шагал по широким, гулким, полутемным коридорам, рассеянно изучая выцветшие плакаты на стенах. Он слушал пыхтение Гендерного и думал о том, что крыс возле столовой, скорей всего, не обнаружится, после чего толстячок станет еще подозрительней. Придется вновь надсаживать бронхи, модулируя комиссарский рык, а это, признаться, ему уже во как надоело. Одна надежда на Фенечку.
   Дошли. Широкие стеклянные двери, способные пропускать в столовую по пять плечистых научных сотрудников зараз, оказались заперты. Фебруарий Мартович, скорчив трагическую мину, развел пухленькими ручками:
   – Вот. Я вас извещал, что я не по хозяйственной части. Ключей у меня нет. Если хотите, можем обойти снаружи. Там и мусорные баки, наверное, найдутся. Но предупреждаю заранее – получится долго.
   Никита насупился, соображая, чего наплести «объекту разработки», чтобы отговорить от негожей затеи покинуть внутренности Ледокола.
   Гендерный тоже насупился, соображая, как потактичнее сунуть санитарному инспектору рублей двести, – да и выпроводить к черту.
   Тут-то из-за кадки с чахлой пальмой и выскочила мелкая, темная и как будто хвостатая тварь. Тварь пронзительно пискнула и молнией шмыгнула по коридору в сторону проходной.
   – Ага! Вот она, крыса! – азартно завопил Никита, бросаясь в погоню.
   – О боже… – тихо проговорил Фебруарий Мартович, который абсолютно ясно разглядел, что это была вовсе не крыса. Маленькая, чуть больше кулака, сморщенная, как гриб сморчок, человеческая голова с десятком не то косичек, не то паучьих ножек. На них-то она и передвигалась, да как проворно! Гендерному вдруг сделалось тревожно. Даже жутковато. Жутковато находиться здесь, где обитают подобные создания. И не менее жутко идти туда, куда оно умчалось. Успокаивая себя мыслью, что это какая-нибудь дурацкая поделка молодых балбесов из лаборатории робототехники, он зарысил следом за инспектором. Сперва легко, но с каждой секундой все больше убыстряя шаг и боясь оглянуться.
   Не походил проклятый сморчок с ножками на мини-робота, никак не походил!
   Фебруарий Мартович настиг Добрынина возле собственного кабинета. Инспектор азартно ковырял крюком плинтус, расширяя какую-то не то дыру, не то в самом деле нору.
   – Это не крыса, – отдыхиваясь, просипел Фебруарий Мартович. – Это, должно быть, экспериментальный робот.
   Борец с вредителями выпрямился, недовольно засопел и вдруг рявкнул наподобие пожарного набата:
   – Что за дикий бред!
   И сейчас же того страшней:
   – Это ваши апартаменты? Открывайте немедленно, грызун внутри!
   – Да, это мои апартаменты, – всхлипнул раздавленный акустическим ударом Фебруарий Мартович и отпер ослабевшими руками дверь: – Прошу, господин инспектор.
   Никита натянул на лицо респиратор и крадучись, словно в самом деле опасаясь спугнуть пасюка, вошел в кабинет.
 
   Громогласный инспектор чувствовал себя в вотчине Гендерного как дома. Он скрипел сапогами, царапал стены и пол крюком. Заглядывал в шкафы и за портьеры. Молодецки ухая, двигал мебель и всюду, всюду рассыпал толстым слоем тошнотворно воняющий грязно-желтый порошок. Если тварь и впрямь забежала сюда, она давно должна была ретироваться, спасая жизнь. Или окочуриться.
   – Вы, извиняюсь, скоро закончите? – ежеминутно спрашивал его Фебруарий Мартович и добавлял молитвенно: – Мне уходить пора. У меня сердце. Режим.
   На самом-то деле сердце у Гендерного было молодым на зависть. Как и здоровье вообще. Единственное, что его несколько беспокоило, так это простата. Чуть-чуть.
   Добрынин это, видать, понимал.
   – Служенье муз не терпит суеты, – отвечал он, разбрасывая новые и новые порции отравы. – Также не терпит суеты и дератизация.
   Снова забулькал жестяным голосом окаянный телефон.
   – Слушаю, – слабо сказал Фебруарий Мартович.
   – Тут такая Каракалпакия, Февраль Муратович, – бодро протявкал мучитель вохровец. – Наряд из жандармерии объявился. На территорию института желают пройти. Руководство спрашивают.
   У Гендерного помертвело в груди. Снова перед его мысленным взором всплыли злорадно улыбающиеся акульи рыла компаньонов по «интеллектуальному экспорту».
   Он в три приема протолкнул сквозь пересохшую глотку:
   – Что. Им. Нужно?
   – Это… ну нелегальных иностранцев ищут. Говорят, у нас тут вьетнамский цех по пошиву тапочек работает.
   У Фебруария Мартовича несколько отлегло от души.
   – А я-то при чем? – сказал он уже значительно бодрее. – Вызывай директора.
   – Зачем это? – испугался охранник. – Зачем директора, когда вы все равно уже тут? Не, вы уж сами его вызывайте, Февраль Муратович. А мы люди маленькие, нам не положено. Такая вот Каракалпакия!
   Гендерный приуныл. Вызывать директора в двенадцатом часу ночи было форменным самоубийством. Почище харакири.
   – Хорошо, я сейчас подойду встречу. Вы скоро? – в десятый раз обратился он к Добрынину.
   – Служенье муз не терпит суеты, – с расстановкой повторил Никита и метнул на туфли Фебруарию Мартовичу пригоршню гадкого порошка.
   Тот, закрывая перекошенное лицо платком, сбежал.
 
   Представитель Серого Замка оказался мужчиной богатырского телосложения. Рожа у него была самой протокольной, с некоторым элементом зверства. Френч и бриджи на нем были с иголочки, портупея-лак, фуражка полметра диаметром и сапоги в гармошку. За спиной жандарма возвышалось жуткое чернолицее чучело в пестрых одеждах, будто только что сбежавшее из этнографического музея. Чучело напевало регги и пританцовывало. На его широкой, как Тихий океан, груди мотался омерзительного вида амулет: сушеная человеческая голова. Поразительно похожая на тот сморчок с ножками, за которым гонялся санитарный инспектор.
   – Уполномоченный по борьбе с незаконной иммиграцией и торговлей живым товаром Муромский, – четко представился Илья. – А вы, как я понимаю, Фебруарий Мартович Гендерный?
   Обильно потеющий Гендерный мелко закивал.
   – Поговорим у вас или сразу ко мне, в Серый Замок? – напористо поинтересовался Муромский.
   – Я не совсем понимаю, чем вызвано… – пролепетал Фебруарий Мартович, но жандарм нетерпеливо заворчал, и Гендерный замахал вохровцу: отпирай живее. – Э-э… Пр… Проходите, офицер.
   – За мной, – не оборачиваясь, скомандовал уполномоченный плясуну-папуасу и, громыхая сапогами, двинулся вперед.
   В кабинете Муромский первым делом «проверил документики» у эпидемиологического санитара, после чего удовлетворенно пожал ему руку и сказал:
   – Одно дело делаем, брат-крысолов. Продолжайте спокойно работать.
   – Дредд, – приказал он своему экзотическому спутнику, – а ну помоги товарищу с заразой воевать!
   Дикарь радостно осклабился и после непродолжительной борьбы выхватил из рук Добрынина пакет с крысиным ядом. Инспектор на секунду замер, раздумывая, как реагировать на такую помощь, а потом махнул крюком:
   – Пошли тот угол обработаем.
   Жандармский уполномоченный втиснулся в личное кресло Гендерного, положил перед собой планшетку. Гневно посмотрел на монитор, где рисованные ниндзя не столько сражались, сколько занимались непотребством. Буркнул «чего и следовало ожидать» и направил на Фебруария Мартовича палец:
   – Итак, гражданин Гендерный, будем реально и добровольно сотрудничать или в несознанку играть?
   – А по какому вопросу? – робко спросил Фебруарий Мартович, присаживаясь на краешек стула для посетителей.
   – По вопросу поступившего заявления. Ознакомьтесь. – Муромский извлек из планшетки бумагу непреложно официального вида. Однако «ознакомиться» Гендерному не дал, начал читать сам: – Несовершеннолетние гражданки республики Вьетконг Пу Та Нча и Ша Ла Вча заявляют, что их ручной труд незаконно использовался на незаконной фабрике по изготовлению домашней обуви. И не только, понимаешь, ручной труд! – свирепо добавил он, бросив взгляд исподлобья на дисплей компьютера.
   Гендерный представил, что там может твориться, и поалел со стыда. Однако нашел в себе силы возразить:
   – Какая еще обувь, господин офицер? У нас не скорняжная мастерская, а государственный научно-исследовательский институт. Плюс опытно-экспериментальный завод среднего машиностроения. Не легкой промышленности, а машиностроения. Понимаете? – добавил он просительно.
   Смутить непробиваемого жандарма не удалось ни на миг. Он с деловым видом порылся в планшетке и вскоре торжественно выудил новый документ.
   – Ошибочка вышла. Бывает. Да. Угу. Итак, оказывается, незаконный механический цех, существующий на территории завода «Луч», производит действительно не тапочки, а другую продукцию! Впрочем, также полностью не сертифицированную. Зачитываю список. – Он откашлялся и начал выразительно читать: – «Штопоры нержавеющие эксцентриковые», «шумовки с диафрагменными отверстиями», «шуруповерты тремор-аккумуляторные», «дрели рефак…» Гм?! «Дрели рефракционные». И, наконец… Свидетель Дредд, что у нас под номером «наконец»?
   – «Электрошоковые разрядники кромешного действия», – с готовностью наябедничал чернорожий паяц. – Для самообороны или зажигания газовых конфорок кухонных плит.
   – Шокеры? – не на шутку заинтересовался вдруг инспектор Добрынин и даже снял респиратор. – А каково пиковое значение электрического разряда? Санитарнобезопасным нормам соответствует?
   – Значительно превышает любые нормы, – жестко сказал Муромский. – Зна-чи-тель-но!
   – Так-так… – Добрынин зловеще клацнул телескопической рукояткой багра. – Вот ведь как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!
   – Да, удачно, – согласился жандармский уполномоченный. – Но меня сейчас интересует другое. То, что в подпольном цехе используется крепостнический труд незаконных мигрантов из Африки и с Соломоновых островов. Свидетель Дредд?
   – Так точно! – бешено кривляясь, выпалил дикарь и с многовековой ненавистью представителя угнетаемой нации воззрился на Гендерного. – Мои бедные братья трудятся по шестнадцать часов! Скверно, практически без мяса, питаются. Пьют самое дешевое пиво. Не имеют возможности пятиразово в день отправлять религиозные обряды у священного огня. И, самое невыносимое, – им запрещено плясать во время смены!
   – То есть как – запрещено?! – изумился Добрынин. – Вообще, что ли?
   – Абсолютно! – страшным голосом проговорил Дредд. – Даже на месте пританцовывать.
   После чего, разводя ручищи, с искаженным ненавистью лицом шипя «живьем удавлю расиста!», он двинулся к Гендерному.
   Фебруарий Мартович, потерявший последние крохи самообладания, заголосил, что ничего-ничего-ничего не знает о подпольном цехе, и приготовился мученически умереть. Но расправа была остановлена в один момент.
   – Свидетель Дредд, на месте, раз-два! – приказал Муромский и пристукнул для убедительности ладонью по столу. – Меру наказания для преступников определит суд. Который наверняка примет во внимание добровольное стремление Фебруария Мартовича к сотрудничеству с органами дознания. Так?
   Гендерный торопливо закивал, показывая, что добровольное стремление к сотрудничеству с органами дознания – его пожизненное кредо и священный гражданский долг.
   – Вот и замечательно, – сказал Илья, поднимаясь. – В таком случае показывайте, где тут у вас оборудованы смрадные казематы для истязаний трудолюбивых африканских негров.
   – И папуасов Соломоновых островов, – добавил черномазый танцор.
   – Может, в подвале? – робко предположил Фебруарий Мартович.
   – Ведите в подвал! – постановил Муромский. – Свидетель Дредд, за мной.
   – Пожалуй, и я с вами прогуляюсь, – сказал Добрынин. – Наверняка у них там форменная антисанитария.
 
   Ближайшая лестница в подвал была перегорожена решетчатой дверью, запертой на висячий замочек. Гендерный собрался было предложить Муромскому прийти завтра, когда можно будет пригласить завхоза с ключами, но тут приплясывающий Дредд густым басом сказал:
   – Товарищ лейтенант, отвернитесь на минутку!
   Когда хитро прищурившийся Илья выполнил странную просьбу, папуас вытащил из-под многоцветной дикарской хламиды двуствольный обрез.
   Гендерный с поразившей его самого прытью скакнул к жандармскому уполномоченному, сочтя представителя власти лучшим спасителем от убийства.
   Дредд, однако, стрелять не стал. Ни в Фебруария Мартовича, ни даже в замок. Он сунул стволы обреза под кольца, на которых висел замочек, и нажал. Протяжно заскрипел металл, кольца расползлись, будто пластилиновые. Решетка растворилась.
   – Я первый пойду, – сказал санитарный инспектор. – А то вы мне всю фауну распугаете.
   Фауны в подвале не обнаружилось. Это было сухое, очень просторное помещение с развитой системой вентиляции и множеством примыкающих комнат. В одних громоздились стопки матрасов и многоярусные кровати, в других столы и стулья общепитовского вида. Третьи были оборудованы под лекционные аудитории.
   – Знатное бомбоубежище. Только, думаю, хрен мы тут незаконные мастерские найдем, – сказал зябко поежившийся Добрынин. – Станкам ведь электричество промышленного напряжения нужно. А в убежища подобного типа по правилам безопасности максимум двадцать четыре вольта подводится. Только-только лампочки затеплить.
   Словно опровергая его слова, откуда-то слева загудело, зажужжало – самым что ни есть промышленным манером.
   Муромский выразительным жестом призвал спутников к молчанию и решительно двинулся на звук. Дредд, извиваясь кормой, следом. Оба остановились у подозрительной двери. Позиции заняли так, будто не выручать из рабства невольников собирались, а штурмовать бандитский притон.
   Но дверь распахнулась сама. Посреди комнаты ошарашенные сыщики увидели кошмарное сооружение, состоящее из частей мебели, узлов машин, обрезков бронированного кабеля, шлангов, светильников, пучков растительности и дьявол знает чего еще. Издавая тот самый вой работающего на высоких оборотах станка, плюясь дымом, рассыпая искры всех цветов, сооружение двигалось прямиком на них.
   Каким образом оно перемещалось, было совершенно необъяснимо.
   Да и желающих выяснить этот вопрос ценой собственного здоровья не обнаружилось. Явив потрясающее единение, компания бросилась прочь. Двое из четверых очевидцев страшного явления слышали несущийся вдогонку серебряный девичий смех и шутливую угрозу: «Кыш, бездельники, вот я вас крапивой!» – но никому в том не сознались.
   Когда они вбежали в засыпанные крысиным ядом апартаменты Фебруария Мартовича, грянул телефонный звонок. Третий раз за этот ужасный для Гендерного и, кажется, нескончаемый вечер.
   Впрочем, что бы ни намеревался сообщить абонент (скорей всего, опять идиот вохровец), он опоздал.
 
   На паркет превратившегося в театр фантасмагорий кабинета Фебруария Мартовича ступил статный красавец в серо-стальном костюме, ослепительных штиблетах, черной, точно у босса каморры, рубашке и при галстуке кофейного цвета. На носу он имел небольшие затемненные очки, а на лице в высшей степени официальное выражение. Лишь один элемент несколько нарушал образ государственного чиновника при исполнении – непослушный пшеничный вихор, победивший даже клеящие свойства геля экстремальной фиксации.