Страница:
– Отвечай же нам, электрическая душа! – потребовал Илья у Попова.
– Не кипятись, мальчуган. – Леха примирительно ткнул семипудового «мальчугана» в плечо. – «Говорил», «говорил»… А я тебе не говорил, что просто хочу заниматься любимой работой? Здесь, а не у буржуинов! И реального воплощения своим идеям желаю. Чтобы овеществленные – так их разэтак! – результаты руками можно было потрогать. И сказать: «Да, брат Попов, недаром тебя отчизна поила березовым соком и кормила ситными калачами». Да разве ж я один такой?
– Не один. Здесь три лучших представителя поколения, – уточнил Никита. – Возражения?.. Отсутствуют? Тогда по полста!
Полста поглотились единым махом.
– Кстати, товарищи бойцы, лично я нахожу сегодняшнюю ситуацию странной. – Никита со сноровкой ветерана, рассыпающего порох по пороховницам, вдругорядь разлил по стаканам. – Поглядите, в какую поленницу делишки-дровишки складываются. Один к одному. С Ильей я знаком несколько недель. С тобой, Алексей, всего несколько часов. А ощущение, как будто мы с яслей вместе. А отчего?
– Ну так мы же все хорошие люди! – приосанился Муромский.
– О! Кучно положил. В самое яблочко! Врежем по поводу?
– Об чем речь, – заулыбались Илья с Лехой.
Врезали. Поскольку темы пошли серьезные, а заедать такие имеет смысл только строганиной из медвежатины, обошлись вовсе без закуски.
– Продолжаю доклад. Итак, по здравом размышлении поражают три момента. Первый. Случайно, вдруг,мы разом оказались безработными. Разом! Второй момент. Случайно, вдруг,сошлись в одно время в одном месте. И наконец третий. Вот вы меня уважаете?..
Возражений на этот счет не последовало. Последовало лишь предложение наполнить звонкие чары. Что и было проделано немедленно.
– И я вас уважаю, – сказал Никита, катнув опустевшую бутыль из-под «Государыни Императрицы» в угол. – Видите, мы – опять же вдруг!– оказались взаимно уважаемыми людьми. Вот какие совпадения. Предлагаю выпить за подарок судьбы. За то, что она подкинула нам одну из великолепных загадок, ради которых мы и любим нашу жизнь!
– Ну ты даешь! – восхитился Леха. – Чисто Демосфен! Как по писаному чешешь.
– А что, – скромно заметил Никита, – и по писаному. Или я не писюк?
– Звучит нехорошо, – поморщился Муромский. – Может, лучше письменник, а?
– Лишь бы не язвенник, – согласился Никита. – Кстати, бойцы, давайте-ка учтем ряд случайностей, которые на нас сегодня навалились. Помните, при встрече прозвучала фраза о Мировом, с заглавной буквы, Зле? К чему бы оно, а? И потом эти как чертики из коробочки выскочившие гринписовцы. Гроза эта среди ясного неба. Военные маневры в отдельно взятом жилом массиве. Ну? Как после всего этого мы, трое временно безработных благородных джентльменов, можем сидеть, откушивать-закусывать и делать вид, что мы не вляпалисьв ситуацию, которую пора уже разруливать?
– Комиссар, тебе бы в Генштабе работать, главным аналитиком. – Илья вскочил с места и заходил по комнате, время от времени отвешивая воображаемым соперникам беспощадные апперкоты. От знакомства с «Государыней Императрицей» грации в его движениях заметно поубавилось, зато размашистости прибыло. – Слышь, мужики, а ведь верно, что-то надо делать. В смысле всех делов не переделаешь, хотелось бы уже и поработать! Почему бы нам и не пошалить, не побезобразничать, так сказать? Лешка, давай для начала хоть с твоей конторой разберемся, что ли. Кто там у вас разбрасывается кадрами и разваливает производство?
Попов в великой задумчивости двумя руками враз почесал затылок:
– Ну я точно не знаю… В администрации много стоящих парней, но на них давят.
– Из-за бугра небось? – заинтересовался Добрынин. – Агенты вражеских разведок?
– Шутишь. Да наши. Эффективные, блин, манагеры. А сейчас таких через одного. Что ж мы, всех подряд мочить будем, что ли?
Муромский с хищным весельем посмотрел на свои кулаки:
– Уж мы яблочки мочили-мочили…
– Погоди, Илюха, паровой молот разгонять, – сказал Никита. – Тут надо бережно. Хирургически либо технически. – В глазах Добрынина запрыгали чертенята. – Пьеса «Ревизор», смекаете? Классика, она штука вечная, парни. И реальная!
– Это как? – заинтересовались друзья. – Конкретизируй, товарищ политрук.
– Допустим, мы добываем себе ксивы скромных чиновников. Каких-нибудь непрезентабельных, но решабелъныхведомств. Типа санэпиднадзор, пожарные там, комитет по землевладению. Налоговая, если получится. Думаю, как пропуска в кабинеты они вполне сгодятся. А уж внутри кабинетов мы найдем о чем поговорить с хозяйчиками.
– И как поговорить, – кивнул Муромский и снова обозначил серию коротких прямых по корпусу, завершившихся крюком в печень.
Леха задумчиво постучал ногтем по граненому боку опустевшего стакана.
– В принципе звучит соблазнительно. Только кто нам эти документы оформит? Фальшивки-то долго не продержатся. А настоящие достать тяжеловато.
– Тяжело в учении, легко в очаге поражения, – заметил Никита.
Илья кивком выразил согласие с военным и энергично потер ладони.
– Э-э, Попец, как раз тут есть пространство для маневра. Хорошими людьми земля полнится. Авось и раздобудем настоящие. Никита, перчила ты этакий, мне нравится идея! Стоит даже обмыть.
– За, – лаконично выразился Добрынин.
– Так и я не возражаю, парни, – сказал Леха. – Обмыть так обмыть. Только не забывайте, мы ж без-ра-бот-ные. Нет работы – нет денег. Нет денег – нет аусвайсов. Нет аусвайсов – кабинеты на клюшке. Кругом марш! Круг замкнулся, кружок закрыт. А денег нет. Какая попа нам их даст? У кого-то есть глубоко закопанные фонды?
– Стройся, боец Попов! – рявкнул Никита. – Равняйся. Смирно! Равнение на валютовладельца Муромского!
– В смысле?
– В том смысле, что Бакшиш ему должен пять штук «подорожных».
– А ведь точно! – обрадовался Илья. – Хо-хо, зимогоры! Зовите меня Ротшильд.
– Ага, добрый Бакшиш мало того что теряет бой, еще и отрывает от себя пять штук? – не сдавался Попов. – Фантастика.
– Он слово джигита дал!
– Ладно, пусть он и подкинет Илье эти копейки. Но, парни, пять штук – слезки.
– Что ж, Алексей, тогда будем проводить в жизнь политику реваншизма. – Никита обнял Попова за плечи. – Разорять местное Монте-Карло с помощью твоего золотого кия. Слабо?
– Ну-ка, ну-ка… Реванш, говоришь? Герку Немчика раскатать вместе с его присными? Гм, не пресно. В этом уже кое-какой резон имеется!
– Не кое-какой, а какой надо, – подначил его хитрый «комиссар».
– Да уж, да уж… А если проиграю, кием бить не будете? – деловито осведомился прожигатель зеленого сукна.
– По обстоятельствам, – туманно ответствовал Илья.
– Какой стих нападет, – согласился Никита.
– Эх, была не была, бейте! Зато в случае успеха минимум один к десяти обещаю.
– Видишь, как все удачно складывается, – обрадовался Муромский. – Жизнь потихоньку налаживается, собака такая! И погода распогаживается. Эгей! Пора, значится, воздухом ночного Картафанова митохондрии угостить.
– Через папиросочку, – внес поправку Никита.
Компания вышла на балкон. С покрытого черным лаком неба заговорщикам подмигивали слегка расплывающиеся и покачивающиеся звезды. Город внизу доживал последние часы царствования беспредела, совершенно о том не подозревая.
Да что город – вся бескрайняя страна елозила, укладываясь поудобнее. Но рассвет был зачат и начал зреть. Сердце его, трехкамерное, пылкое, могучее, пульсировало на Илюхином балконе.
Вернувшись в комнату, друзья, не сговариваясь, расселись поодаль от стола. Их молодые тела насытились, теперь пищи просили души. Илья, чутко осознав, какая потребность скрыта в молчании, снял со стены гитару и предложил:
– Споемте, друзья, ведь завтра в поход!
– Это дело я люблю. – Никита взял в руки инструмент и провел по струнам. – Эх вы, гусли-самогуды, ноги-самоплясы.
– Ишь ты, гляди-ка че! – обрадовался хозяин. – Тоже игрун, значит? Ну сейчас мы тут джем-сейшен устроим. Погодите минутку.
Впрочем, отсутствовал он куда меньше. Появился, неся еще две гитары, одна из которых была очень уж изящной, с пышным бантом – определенно дамской. Ее-то он и облапил нежно, передав вторую Лехе.
Трио дружно забренчало, подстраиваясь друг под друга.
Добрынин начал наигрывать что-то мелодичное и до боли знакомое.
– Знаем, знаем, – подыграл ему Попов. – Старинная юсавская песня «Хотел в Калифонью». «Иглз», по-моему.
– Ну а чем мы не трио орлов-бандуристов? И мы можем.
– Не, Лешка, давай-ка лучше нашу старинную.
– «Песню про кабанов»?
– Точно.
Дамская гитарка под мышкой у Муромского выглядела как балалайка. Тем не менее звук он извлек из нее самый что ни на есть зажигательный:
– Ну да, можно сказать, ваш профессиональный гимн. – Алексей подмигнул ему. – А ведь все народные песни выходят из народа.
– Леха у нас тот еще физик-лирик. Самородок-самописец! Он в свое время в студентах много чего народного понаписал, вагант.
– Да будет тебе, – смущенно отмахнулся Попов. – Поехали, что ли?
Звон трех гитар и рев трех крепких глоток заполнил, казалось, всю Вселенную:
И вся честная компания загомонила:
– Комплот! Комплот! Вот оно, наше, исконное-посконное! Гип-гип, ура! Выпьем, что ли, где же кружка!.. Хоп, а где же поллитрушка?
Озадаченный Илья пошарил под столиком, зачем-то помешал лед в ведерке.
– Не пойму, мужики, что за полтергейст такой. Точно знаю, была пятая бутылка.
Никита вспомнил недавнее обнаружение «Государыни Императрицы» под столом и хмыкнул. Чудеса! И впрямь полтергейст.
– Не полтергейст, Илюшенька! – прозвучал вдруг серебристый женский голосок.
Воцарилась кладбищенская тишина. Минута молчания в память о товарищах, опаленных белой горячкой. Приятели с немым укором разглядывали друг друга.
– Ну и кто из вас хренов чревовещатель? – Илья, спасовав перед пыткой неизвестностью первым, навис над соратниками всплывшим на полную высоту айсбергом.
В комнате снова прозвенело серебро:
– Ну дают, пьяницы! Чревовещание выискивают. Опомнитесь, горлодеры! Вы ж простые пьяницы, а не кастрированные. Где уж вам с вашими чревами чугунными извлекать меццо-сопрано вроде моего? Побойтесь бога, молодцы.
– Так, значит… Глюки. Кристофы Виллибальды Глюки, – пробормотал ошарашенный Леха.
Сохранивший некоторую трезвость рассудка Никита, сканируя профессиональным взглядом замкнутое пространство, продекламировал нараспев:
– Ах, откройся, молодица, стань нам названой сестрицей.
– Или это… тетушкой родной, – подхватил Леха.
– Короче говоря, гостьей дорогой, – заключил на правах хозяина квартиры Муромский.
– Ой, до чего же вы хорошенькие! – хихикнул голосок. – Меня – и вдруг гостьей…
Обалдевшие приятели не заметили, как над столиком приподнялось ведерко со льдом. Приподнялось и перевернулось. Кусочки посыпались – кому за шиворот, кому за пазуху.
– А-а, черт! – Илья быстро начал освобождаться от рубахи. – «Тут я понял, это джинн, он же может многое…» Совсем как у Жеглова. Все-таки это полтергейст.
– Эх, Илюша, солнышко ты мое доморощенное. Не джинн и не полтергейст. Я Фенечка твоя. Феня.
– Фенечка – это что? Типа колечко в ноздрю или пупок?
– Да нет же. Имя такое, древнерусское.
– Хорошо, хоть не Фекла, – оправился от замешательства Добрынин. – А зачем ты, Феня древнерусская, водку нашу умыкнула? Неужто одна хлебать собралась? В жизни не поверю. Давай-ка выходи, коль пошла такая пьянка. Выпей с нами.
Голосок выдержал паузу, как бы подыскивая нужные слова.
– Молодые люди, вы вроде бы уже протрезвели. Давайте разберемся серьезно.
– Да уж, давай серьезно.
– Такие понятия, как домовой или ангел-хранитель, вам о чем-нибудь говорят?
Илья пожал литыми плечами:
– Я вообще-то всегда считал, что домовые мужского пола. А персональный ангел-хранитель, конечно, круто, но неубедительно.
– Неубедительно? – Голосок, казалось, осерчал: – А как ты, молодой да интересный, катался всю жизнь сыром по маслу, не затрудняя себя бытовыми мелочами?
– Прости, милая, но довод так себе, – возразил Илья. – «Сестренки» мои – они ж ух какие работницы заботливые! Взять хоть Ингу…
– Ладно. А почему тогда ни одна красотка тебя до сих пор не захомутала? Ты, что ли, отбиваешься от вертихвосток этих?!
– Стоп-стоп-стоп! – примирительно поднял руку Никита. – Понятно, чего только в жизни не бывает. Женщина-домовой или домовая звучит и вправду непривычно. Ну да пусть. Однако, судя по Илюхиной реакции, он-то до сих пор знать не знал о твоем существовании. То есть ты, Фенюшка, как-то управлялась без этого вот сладкозвучного аудиовоплощения. Чего ж сейчас-то произошло экстраординарного?
– Объясняю кратко, но доходчиво. Видите ли, этот недотепа достался мне в наследство от моей семьи, которая с незапамятных времен верой и правдой служила дому Муромских. И работы у нас постоянно выше крыши. Потому что Муромские, они ж всегда в авангарде атаки. Но то были цветочки-завязи. Зато Илья ваш – самый что ни есть фрукт созрел. Энергию из меня сосет как новорожденный телок, еле успеваю восстанавливаться. Вечные тренировки, боксы эти. Каждый противник только и мечтает Илюшеньку изувечить. Но больше всего приходится с его «сестренками», – в голоске Фенечки явственно прозвучал гнев, – возиться. Они ж, хищницы, только с виду независимые. А у самих постоянно вертится на уме: фата, колечки, Мендельсон. Потому я и не появлялась – все ждала, когда же Илья образумится. Уж и не чаяла дождаться. А тут вы нагрянули, ладные да славные. Дело-то вон какое занимательное задумали. И ни одной проклятущей гарпии за весь вечер. Не радость ли, не славный ли повод выйти из подполья?
Илья слушал речи Фенечки-хранительницы с сомнением. Трудно в голове укладывалось сокровенное знание, ой трудно. И то сказать: всю жизнь думал, что сам зодчий своих успехов, а оно вон как оказалось! Он по-детски шмыгнул носом и спросил:
– Ну и чем же отблагодарить тебя, красавица?
– «Чем», «чем»… Словами добрыми. И потом, теперь рядом с тобой товарищи, мне все ж полегче будет. А сил подкоплю – смотришь, и помогу вам своим русским духом. По лбу там кого треснуть или в ухо съездить. Это у меня очень даже запросто. Или подскажу чего.
– Фенечка, золотце, а каким образом ты разговариваешь? – заинтересовался пытливый, как всякий инженер, Попов. – Телепатия?
– Да кто его знает. В одном я уверена точно: слышать меня пока что способны только вы трое. Теперь по поводу пропавшей бутылки, ребятушки… В морозильнике она. Только сдается мне, пить вы нынче не захотите. Некогда вам будет. Потому что спать пора. – Сменив интонацию и тембр на комиссарский, Феня скомандовала: – Рота, отбой!
Приятели переглянулись: «Вон как!» – и под руководством радушного хозяина, отчаянно зевая один другого шире, разбрелись по спальным плацкартам.
Сам Муромский, чтобы освободиться от алкогольной усталости посредством пары-тройки любимых упражнений, завернул в спортзал. Посмотрел на тренажеры необоримо соловеющим взором, крякнул преувеличенно бодро, да так и свалился на мат, едва успев подтянуть под голову вместо подушки толстенный блин от штанги.
Глава 5
– Не кипятись, мальчуган. – Леха примирительно ткнул семипудового «мальчугана» в плечо. – «Говорил», «говорил»… А я тебе не говорил, что просто хочу заниматься любимой работой? Здесь, а не у буржуинов! И реального воплощения своим идеям желаю. Чтобы овеществленные – так их разэтак! – результаты руками можно было потрогать. И сказать: «Да, брат Попов, недаром тебя отчизна поила березовым соком и кормила ситными калачами». Да разве ж я один такой?
– Не один. Здесь три лучших представителя поколения, – уточнил Никита. – Возражения?.. Отсутствуют? Тогда по полста!
Полста поглотились единым махом.
– Кстати, товарищи бойцы, лично я нахожу сегодняшнюю ситуацию странной. – Никита со сноровкой ветерана, рассыпающего порох по пороховницам, вдругорядь разлил по стаканам. – Поглядите, в какую поленницу делишки-дровишки складываются. Один к одному. С Ильей я знаком несколько недель. С тобой, Алексей, всего несколько часов. А ощущение, как будто мы с яслей вместе. А отчего?
– Ну так мы же все хорошие люди! – приосанился Муромский.
– О! Кучно положил. В самое яблочко! Врежем по поводу?
– Об чем речь, – заулыбались Илья с Лехой.
Врезали. Поскольку темы пошли серьезные, а заедать такие имеет смысл только строганиной из медвежатины, обошлись вовсе без закуски.
– Продолжаю доклад. Итак, по здравом размышлении поражают три момента. Первый. Случайно, вдруг,мы разом оказались безработными. Разом! Второй момент. Случайно, вдруг,сошлись в одно время в одном месте. И наконец третий. Вот вы меня уважаете?..
Возражений на этот счет не последовало. Последовало лишь предложение наполнить звонкие чары. Что и было проделано немедленно.
– И я вас уважаю, – сказал Никита, катнув опустевшую бутыль из-под «Государыни Императрицы» в угол. – Видите, мы – опять же вдруг!– оказались взаимно уважаемыми людьми. Вот какие совпадения. Предлагаю выпить за подарок судьбы. За то, что она подкинула нам одну из великолепных загадок, ради которых мы и любим нашу жизнь!
– Ну ты даешь! – восхитился Леха. – Чисто Демосфен! Как по писаному чешешь.
– А что, – скромно заметил Никита, – и по писаному. Или я не писюк?
– Звучит нехорошо, – поморщился Муромский. – Может, лучше письменник, а?
– Лишь бы не язвенник, – согласился Никита. – Кстати, бойцы, давайте-ка учтем ряд случайностей, которые на нас сегодня навалились. Помните, при встрече прозвучала фраза о Мировом, с заглавной буквы, Зле? К чему бы оно, а? И потом эти как чертики из коробочки выскочившие гринписовцы. Гроза эта среди ясного неба. Военные маневры в отдельно взятом жилом массиве. Ну? Как после всего этого мы, трое временно безработных благородных джентльменов, можем сидеть, откушивать-закусывать и делать вид, что мы не вляпалисьв ситуацию, которую пора уже разруливать?
– Комиссар, тебе бы в Генштабе работать, главным аналитиком. – Илья вскочил с места и заходил по комнате, время от времени отвешивая воображаемым соперникам беспощадные апперкоты. От знакомства с «Государыней Императрицей» грации в его движениях заметно поубавилось, зато размашистости прибыло. – Слышь, мужики, а ведь верно, что-то надо делать. В смысле всех делов не переделаешь, хотелось бы уже и поработать! Почему бы нам и не пошалить, не побезобразничать, так сказать? Лешка, давай для начала хоть с твоей конторой разберемся, что ли. Кто там у вас разбрасывается кадрами и разваливает производство?
Попов в великой задумчивости двумя руками враз почесал затылок:
– Ну я точно не знаю… В администрации много стоящих парней, но на них давят.
– Из-за бугра небось? – заинтересовался Добрынин. – Агенты вражеских разведок?
– Шутишь. Да наши. Эффективные, блин, манагеры. А сейчас таких через одного. Что ж мы, всех подряд мочить будем, что ли?
Муромский с хищным весельем посмотрел на свои кулаки:
– Уж мы яблочки мочили-мочили…
– Погоди, Илюха, паровой молот разгонять, – сказал Никита. – Тут надо бережно. Хирургически либо технически. – В глазах Добрынина запрыгали чертенята. – Пьеса «Ревизор», смекаете? Классика, она штука вечная, парни. И реальная!
– Это как? – заинтересовались друзья. – Конкретизируй, товарищ политрук.
– Допустим, мы добываем себе ксивы скромных чиновников. Каких-нибудь непрезентабельных, но решабелъныхведомств. Типа санэпиднадзор, пожарные там, комитет по землевладению. Налоговая, если получится. Думаю, как пропуска в кабинеты они вполне сгодятся. А уж внутри кабинетов мы найдем о чем поговорить с хозяйчиками.
– И как поговорить, – кивнул Муромский и снова обозначил серию коротких прямых по корпусу, завершившихся крюком в печень.
Леха задумчиво постучал ногтем по граненому боку опустевшего стакана.
– В принципе звучит соблазнительно. Только кто нам эти документы оформит? Фальшивки-то долго не продержатся. А настоящие достать тяжеловато.
– Тяжело в учении, легко в очаге поражения, – заметил Никита.
Илья кивком выразил согласие с военным и энергично потер ладони.
– Э-э, Попец, как раз тут есть пространство для маневра. Хорошими людьми земля полнится. Авось и раздобудем настоящие. Никита, перчила ты этакий, мне нравится идея! Стоит даже обмыть.
– За, – лаконично выразился Добрынин.
– Так и я не возражаю, парни, – сказал Леха. – Обмыть так обмыть. Только не забывайте, мы ж без-ра-бот-ные. Нет работы – нет денег. Нет денег – нет аусвайсов. Нет аусвайсов – кабинеты на клюшке. Кругом марш! Круг замкнулся, кружок закрыт. А денег нет. Какая попа нам их даст? У кого-то есть глубоко закопанные фонды?
– Стройся, боец Попов! – рявкнул Никита. – Равняйся. Смирно! Равнение на валютовладельца Муромского!
– В смысле?
– В том смысле, что Бакшиш ему должен пять штук «подорожных».
– А ведь точно! – обрадовался Илья. – Хо-хо, зимогоры! Зовите меня Ротшильд.
– Ага, добрый Бакшиш мало того что теряет бой, еще и отрывает от себя пять штук? – не сдавался Попов. – Фантастика.
– Он слово джигита дал!
– Ладно, пусть он и подкинет Илье эти копейки. Но, парни, пять штук – слезки.
– Что ж, Алексей, тогда будем проводить в жизнь политику реваншизма. – Никита обнял Попова за плечи. – Разорять местное Монте-Карло с помощью твоего золотого кия. Слабо?
– Ну-ка, ну-ка… Реванш, говоришь? Герку Немчика раскатать вместе с его присными? Гм, не пресно. В этом уже кое-какой резон имеется!
– Не кое-какой, а какой надо, – подначил его хитрый «комиссар».
– Да уж, да уж… А если проиграю, кием бить не будете? – деловито осведомился прожигатель зеленого сукна.
– По обстоятельствам, – туманно ответствовал Илья.
– Какой стих нападет, – согласился Никита.
– Эх, была не была, бейте! Зато в случае успеха минимум один к десяти обещаю.
– Видишь, как все удачно складывается, – обрадовался Муромский. – Жизнь потихоньку налаживается, собака такая! И погода распогаживается. Эгей! Пора, значится, воздухом ночного Картафанова митохондрии угостить.
– Через папиросочку, – внес поправку Никита.
Компания вышла на балкон. С покрытого черным лаком неба заговорщикам подмигивали слегка расплывающиеся и покачивающиеся звезды. Город внизу доживал последние часы царствования беспредела, совершенно о том не подозревая.
Да что город – вся бескрайняя страна елозила, укладываясь поудобнее. Но рассвет был зачат и начал зреть. Сердце его, трехкамерное, пылкое, могучее, пульсировало на Илюхином балконе.
Вернувшись в комнату, друзья, не сговариваясь, расселись поодаль от стола. Их молодые тела насытились, теперь пищи просили души. Илья, чутко осознав, какая потребность скрыта в молчании, снял со стены гитару и предложил:
– Споемте, друзья, ведь завтра в поход!
– Это дело я люблю. – Никита взял в руки инструмент и провел по струнам. – Эх вы, гусли-самогуды, ноги-самоплясы.
– Ишь ты, гляди-ка че! – обрадовался хозяин. – Тоже игрун, значит? Ну сейчас мы тут джем-сейшен устроим. Погодите минутку.
Впрочем, отсутствовал он куда меньше. Появился, неся еще две гитары, одна из которых была очень уж изящной, с пышным бантом – определенно дамской. Ее-то он и облапил нежно, передав вторую Лехе.
Трио дружно забренчало, подстраиваясь друг под друга.
Добрынин начал наигрывать что-то мелодичное и до боли знакомое.
– Знаем, знаем, – подыграл ему Попов. – Старинная юсавская песня «Хотел в Калифонью». «Иглз», по-моему.
– Ну а чем мы не трио орлов-бандуристов? И мы можем.
– Не, Лешка, давай-ка лучше нашу старинную.
– «Песню про кабанов»?
– Точно.
Дамская гитарка под мышкой у Муромского выглядела как балалайка. Тем не менее звук он извлек из нее самый что ни на есть зажигательный:
– Так эту я знаю! – обрадовался Никита. – Мы ее в морге на посиделках постоянно пели.
Исстари рядится с делом потеха:
Мол, без потехи царил бы бедлам.
– Добрая чарка коню не помеха, —
Ну так и хрена ли нам, кабанам!
– Ну да, можно сказать, ваш профессиональный гимн. – Алексей подмигнул ему. – А ведь все народные песни выходят из народа.
– Леха у нас тот еще физик-лирик. Самородок-самописец! Он в свое время в студентах много чего народного понаписал, вагант.
– Да будет тебе, – смущенно отмахнулся Попов. – Поехали, что ли?
Звон трех гитар и рев трех крепких глоток заполнил, казалось, всю Вселенную:
– «В гости к прозектору, в рот вам комплот!» – продублировал последнюю строчку самобытный народный автор Попов.
Хваткие руки повиснут как плети,
Ходкие ноги сплетутся узлом:
Ты напоследок промчишься в карете,
Скромно помеченной красным крестом.
Шмякнув тебя на разделочный столик,
Хмурый прозектор нацедит сто грамм
(Не разводя): «Будь здоров, трудоголик,
Пусть не товарищ ты нам, кабанам!»
Белое, плотно-добротное тело.
– Что ж ты, засранец, его разложил?
А ведь сумей ты отвлечься от дела —
Родине б нашей служил да служил!
Без регулярных естественных сбоев,
Без разгильдяйства внутри кабалы
Дело – подрыв древнерусских устоев:
Это не дело, друзья-кабаны.
Делая дело, в спонтанном запале
К легкой потехе всегда будь готов;
Если уж чарка конягу не валит,
То уж, конечно, не нас, кабанов!
Дело гундит, что берет тебя в долю,
Щуря лукавый, с хитринкою глаз.
Помни, оно потешается вволю,
А не какой-нибудь гребаный час.
Счастье не в водке, не в папиросе,
Но и не в вареве дел и забот.
Не отключаетесь? – милости просим
В гости к прозектору, в рот вам компот!
И вся честная компания загомонила:
– Комплот! Комплот! Вот оно, наше, исконное-посконное! Гип-гип, ура! Выпьем, что ли, где же кружка!.. Хоп, а где же поллитрушка?
Озадаченный Илья пошарил под столиком, зачем-то помешал лед в ведерке.
– Не пойму, мужики, что за полтергейст такой. Точно знаю, была пятая бутылка.
Никита вспомнил недавнее обнаружение «Государыни Императрицы» под столом и хмыкнул. Чудеса! И впрямь полтергейст.
– Не полтергейст, Илюшенька! – прозвучал вдруг серебристый женский голосок.
Воцарилась кладбищенская тишина. Минута молчания в память о товарищах, опаленных белой горячкой. Приятели с немым укором разглядывали друг друга.
– Ну и кто из вас хренов чревовещатель? – Илья, спасовав перед пыткой неизвестностью первым, навис над соратниками всплывшим на полную высоту айсбергом.
В комнате снова прозвенело серебро:
– Ну дают, пьяницы! Чревовещание выискивают. Опомнитесь, горлодеры! Вы ж простые пьяницы, а не кастрированные. Где уж вам с вашими чревами чугунными извлекать меццо-сопрано вроде моего? Побойтесь бога, молодцы.
– Так, значит… Глюки. Кристофы Виллибальды Глюки, – пробормотал ошарашенный Леха.
Сохранивший некоторую трезвость рассудка Никита, сканируя профессиональным взглядом замкнутое пространство, продекламировал нараспев:
– Ах, откройся, молодица, стань нам названой сестрицей.
– Или это… тетушкой родной, – подхватил Леха.
– Короче говоря, гостьей дорогой, – заключил на правах хозяина квартиры Муромский.
– Ой, до чего же вы хорошенькие! – хихикнул голосок. – Меня – и вдруг гостьей…
Обалдевшие приятели не заметили, как над столиком приподнялось ведерко со льдом. Приподнялось и перевернулось. Кусочки посыпались – кому за шиворот, кому за пазуху.
– А-а, черт! – Илья быстро начал освобождаться от рубахи. – «Тут я понял, это джинн, он же может многое…» Совсем как у Жеглова. Все-таки это полтергейст.
– Эх, Илюша, солнышко ты мое доморощенное. Не джинн и не полтергейст. Я Фенечка твоя. Феня.
– Фенечка – это что? Типа колечко в ноздрю или пупок?
– Да нет же. Имя такое, древнерусское.
– Хорошо, хоть не Фекла, – оправился от замешательства Добрынин. – А зачем ты, Феня древнерусская, водку нашу умыкнула? Неужто одна хлебать собралась? В жизни не поверю. Давай-ка выходи, коль пошла такая пьянка. Выпей с нами.
Голосок выдержал паузу, как бы подыскивая нужные слова.
– Молодые люди, вы вроде бы уже протрезвели. Давайте разберемся серьезно.
– Да уж, давай серьезно.
– Такие понятия, как домовой или ангел-хранитель, вам о чем-нибудь говорят?
Илья пожал литыми плечами:
– Я вообще-то всегда считал, что домовые мужского пола. А персональный ангел-хранитель, конечно, круто, но неубедительно.
– Неубедительно? – Голосок, казалось, осерчал: – А как ты, молодой да интересный, катался всю жизнь сыром по маслу, не затрудняя себя бытовыми мелочами?
– Прости, милая, но довод так себе, – возразил Илья. – «Сестренки» мои – они ж ух какие работницы заботливые! Взять хоть Ингу…
– Ладно. А почему тогда ни одна красотка тебя до сих пор не захомутала? Ты, что ли, отбиваешься от вертихвосток этих?!
– Стоп-стоп-стоп! – примирительно поднял руку Никита. – Понятно, чего только в жизни не бывает. Женщина-домовой или домовая звучит и вправду непривычно. Ну да пусть. Однако, судя по Илюхиной реакции, он-то до сих пор знать не знал о твоем существовании. То есть ты, Фенюшка, как-то управлялась без этого вот сладкозвучного аудиовоплощения. Чего ж сейчас-то произошло экстраординарного?
– Объясняю кратко, но доходчиво. Видите ли, этот недотепа достался мне в наследство от моей семьи, которая с незапамятных времен верой и правдой служила дому Муромских. И работы у нас постоянно выше крыши. Потому что Муромские, они ж всегда в авангарде атаки. Но то были цветочки-завязи. Зато Илья ваш – самый что ни есть фрукт созрел. Энергию из меня сосет как новорожденный телок, еле успеваю восстанавливаться. Вечные тренировки, боксы эти. Каждый противник только и мечтает Илюшеньку изувечить. Но больше всего приходится с его «сестренками», – в голоске Фенечки явственно прозвучал гнев, – возиться. Они ж, хищницы, только с виду независимые. А у самих постоянно вертится на уме: фата, колечки, Мендельсон. Потому я и не появлялась – все ждала, когда же Илья образумится. Уж и не чаяла дождаться. А тут вы нагрянули, ладные да славные. Дело-то вон какое занимательное задумали. И ни одной проклятущей гарпии за весь вечер. Не радость ли, не славный ли повод выйти из подполья?
Илья слушал речи Фенечки-хранительницы с сомнением. Трудно в голове укладывалось сокровенное знание, ой трудно. И то сказать: всю жизнь думал, что сам зодчий своих успехов, а оно вон как оказалось! Он по-детски шмыгнул носом и спросил:
– Ну и чем же отблагодарить тебя, красавица?
– «Чем», «чем»… Словами добрыми. И потом, теперь рядом с тобой товарищи, мне все ж полегче будет. А сил подкоплю – смотришь, и помогу вам своим русским духом. По лбу там кого треснуть или в ухо съездить. Это у меня очень даже запросто. Или подскажу чего.
– Фенечка, золотце, а каким образом ты разговариваешь? – заинтересовался пытливый, как всякий инженер, Попов. – Телепатия?
– Да кто его знает. В одном я уверена точно: слышать меня пока что способны только вы трое. Теперь по поводу пропавшей бутылки, ребятушки… В морозильнике она. Только сдается мне, пить вы нынче не захотите. Некогда вам будет. Потому что спать пора. – Сменив интонацию и тембр на комиссарский, Феня скомандовала: – Рота, отбой!
Приятели переглянулись: «Вон как!» – и под руководством радушного хозяина, отчаянно зевая один другого шире, разбрелись по спальным плацкартам.
Сам Муромский, чтобы освободиться от алкогольной усталости посредством пары-тройки любимых упражнений, завернул в спортзал. Посмотрел на тренажеры необоримо соловеющим взором, крякнул преувеличенно бодро, да так и свалился на мат, едва успев подтянуть под голову вместо подушки толстенный блин от штанги.
Глава 5
ОБОГАЩЕННЫЕ ЗЛОМ
Промоутер Ильи Муромского Бакшиш страдал весь вечер. Бродил по своим палатам каменным, что трудами праведными не заработаешь, и маялся. Свет белый был ему категорически немил. Немила была и беляночка Света, что ласковой зверушкой стлалась по его следу, уговаривая:
– Хоть винограду покушай, хорошенький! Хоть коньячку тяпни, родненький!
Прогнать дуру-девку – а с недавних пор законную супругу! – у Бакшиша рука не подымалась, язык не поворачивался. А только и терпеть причитания моченьки не было.
В конце концов он забрал у готовой заплакать блондиночки коньяк и виноград да и заперся в кабинете, позвав с собой семейную любимицу, таксу Груню. Там, улегшись просто на полу, директор «Свинцовой перчатки» попытался трезво и взвешенно обдумать ситуацию со срывающимся, точно альпинист с обледенелого склона, боем Муромец – Хмырь.
Отчего трезво-то, спросите? Оттого что пить любимый двадцатилетний «Ахерон» сил не было! Во как оглушили Бакшиша Никитины комиссарские обертоны!
«Похоже на то, – уныло размышлял промоутер, трепля собачьи уши и катая во рту виноградину, – что горяченькие, почти уже лежащие в руках денежки распустили крылышки и упорхнули».
Надо отметить, Бакшиш вовсе не являлся тупым громилой с отбитыми в давнишних спаррингах мозгами. В определенных кругах слыл он натурой поэтической и где-то даже утонченной. Примерно как лезвие опасной бритвы.
Бакшиш поместил виноградину между зубами, невидяще уставился в умные глазенки Груни и пробормотал:
– И осталось мне лишь с затаенной грустью проследить их полет. Какое скорбное разочарование!
Он сжал челюсти.
Виноградина лопнула. Оказалась она кислой – почти как гримаса, исказившая костистую физиономию Бакшиша. Дабы смыть мерзкую кислятину, пришлось ему собрать волю в горсточку и, игнорируя екающую селезенку, дернуть коньячку. Потом еще. И еще. Потом он ощутил себя вполне орлом, прогнал собаку, вскарабкался на диван и кликнул Светку…
Утром народившегося Дня защиты детей, ранним-ранним и студеным утром 1 июня, наваждение схлынуло. Уже в пять часов Бакшиш орудовал эспандером, вновь чувствуя себя бодрым, дерзким и решительным. Приступив к отжиманиям, он с брезгливостью припомнил собственное вчерашнее слюнтяйство – лишь на секунду, чтобы тут же забыть. Приседая на одной ноге, вспомнил, что его банально выставили на пять косарей «зеленых». И это если не считать «упущенной выгоды»! Которая, по самым скромным прикидкам, сулила тридцатикратное увеличение средств, вложенных в бой Муромского. А уж о моральном ущербе от факта, что на него, Папашу Бакшиша, самым безобразным образом наорал какой-то заджинсованный… Об этом и речи не шло. Пока не шло.
Бакшиш с удовольствием осмотрел в зеркале свое поджарое тело, набросил на плечи пушистый халат и отправился в ванную. По пути встретил таксу Груню, почесал ей за ухом, подхватил с комода мобилу и набрал номерок Тыры. Тыра, конечно, был полным уродом и подонком, зато преданным.
Урод и подонок ответил сразу, будто неусыпно ждал звонка всю ночь.
– Захвати Богарта, и пулей ко мне, – велел Бакшиш.
– Так ведь Богарт… он того… – испуганно тявкнул Тыра.
– Чего-того? – рявкнул Бакшиш. – По рукам пошел? Девки?
– Ну не… Он это… Свалил вчера, короче. Самолетом. На какую-то гору. К Афоне, что ли?
– На гору Афон, может? – проявил Бакшиш эрудицию. – А на кой хрен?
– Дак, Папа! После этого… Ну когда Илюха с корешем на нас нагавкали… Проперло Богарта че-то. Не по-детски так! Короче, грит, бабки – зло. О вечном думать, грит, надо. На Афоне типа. В пещере. Во! И…
– Паразит кишечный! Ну вернется – я ему устрою пещеру, – недобро прошипел Бакшиш, прерывая косноязычный рассказ Тыры. – Тогда поступаем так. Прямо сейчас забираешь Королевича, еще двоих-троих мамелюков на свой выбор – и мухой ко мне. Через час вы здесь. Как штык. Все, действуй!
Случись подобная неприятность лет тридцать назад, Бакшиш, тогдашний чемпион Забамья в полутяжелом весе, живо бы разобрался со строптивцем, лично накидав по рогам. Пятнадцать лет назад свистнул бы верных нукеров с резиновыми «болеутолителями» и устроил ослушнику «встречу на Калке». Но нынче он, благополучный бизнесмен, меценат и без пяти минут советник картафановского градоначальника по вопросам физической культуры и спорта, позволить себе подобные выходки не имел права. Не потому, конечно, что обабился и смягчился сердцем. Потому что знал цену людям. Особенно тем, с которых можно поиметь нехилые дивиденды. А с проигрыша Муромского, когда б он лег под Хмыря, можно было так разжиться… Э-эх!
Условленный час еще не истек, когда команда «мамелюков» предстала пред Бакшишевыми карими очами. И пусть собирал ее Тыра, центральной фигурой являлся отнюдь не он. Имелся молодец и повиднее. Огромного роста и растаманской внешности мулат с фигурой профессионального культуриста. По прозванию Иван-королевич. Или, как предпочитал величать себя он сам, Судья Дредд. Ох и грозен был Дредд с виду! Выбеленные пергидролем косички-дреды змеями Горгоны Медузы торчали из-под просторного пестрого берета, похожего на вязаный деревенский коврик. Кудлатая бороденка, вывернутые губы, нос точно у буйвола. Огромное кольцо в ухе и сушеная голова белого колонизатора на ожерелье из акульих клыков также не добавляли миролюбия его облику.
– Ну и кого нужно сожрать? – демонстрируя зубы, которыми без проблем можно сожрать что угодно, и чистейший говор коренного картафановца, прогудел он.
А что удивительного? Хоть и являлся Дредд по батюшке папуасским принцем (увы, без права наследования королевского копья Огог), зато по матушке – самый что ни на есть руссийский аборигенм. Дитя тесной, пусть и непродолжительной дружбы великих народов.
– Все шутишь, Ваня, – сухо сказал Бакшиш. – А дело-то серьезное. Муромец, гад, совсем забронзовел!
– Папа, – сказал Иван-королевич тревожно, – про Муромского я как бы в курсе. Надеюсь, мне не придется вместо него на ринг выходить?
– Да кому ты нужен на ринге, дубина стероидная? Мне Плюха, Илюха нужен! И чтобы лег наш чемпион. Ставки против Хмыря знаешь какие?
– Какие? – с жадным интересом спросил один из «мамелюков».
Папаша Бакшиш изумленно посмотрел в его сторону. Перевел взгляд на Тыру: Тот понял шефа без слов. Подскочил, цепко ухватил любознательного парнягу за нос и вывел вон. Что там произошло между ними, доподлинно неизвестно. Однако что-то нам подсказывает, что этот чрезмерно пытливый персонаж исчез из повествования надолго. Возможно, насовсем.
– Так в чем задача-то? – спросил Иван-королевич, когда дверь за Тырой закрылась. – Вложить Илюхе ума? Правильно?
– Тебе бы кто вложил, – с мимолетной тоской пожелал Бакшиш. – На кой он мне избитый-то, а? Нянчиться? Примочки накладывать? Парламентерами будете, ясно? Вот тебе, Ваня, пять косых… – Он швырнул Дредцу конверт. – Скажете Муромскому следующее: это аванс. Если ляжет под Хмыря, как велено, еще четвертной получит. Заявит, что четвертной мало, начнет торговаться – зашибись. Подымайте потихонечку до тридцати.
– Ох, Папа, не верю я, что Илюха согласится. Хоть и за тридцать сверх аванса…
– А ты расстарайся, чтобы согласился! Уговоришь, будут вам комиссионные. По штуке тебе и Тыре. – Он внимательно посмотрел на двух оставшихся «мамелюков». Те с готовностью выпятили грудь. – Вам по пятьсот.
– А если все-таки откажется? – спросил Дредд.
– Ну что ж… – Бакшиш огорченно вздохнул. – Тогда на твое личное усмотрение. Если он мне бесполезен и даже убыточен, то кому вообще нужен?
Иван-королевич пожал плечами. Похоже, и он не знал, кому может быть полезен сулящий убытки Илья Муромский.
– Слышал я, у него аппаратуры дорогушей полна квартира, – мечтательно проговорил вернувшийся в комнату урод и подонок Тыра.
– Я этого не слышал, – с искусственным зевком сказал Бакшиш. – Так, Королевич… За старшего, понял? Если Илья кого и послушает, то только тебя. И запомните, мальчики. Главное, чтобы он согласился на бой. Для любителей халявной аппаратуры повторяю особо: глав-но-е! Все. Будьте на связи.
Сон наших героев в Илюшиной квартирке был по-богатырски крепок и по-детски безмятежен. Хмельным либо похмельным расстройством сна ни один из них в жизни не страдал. Поэтому, когда во всех углах застучало, забренчало и загудело, будто в печной трубе, когда одеяла самочинно поползли с их молодецких тел, а на ухо зазвенел девичий крик: «Подъем, рота! Тревога!» – никто из друзей не облапил голову с болезненным стоном. Не нашлось и такого, кто заполошно проорал бы: «Изыди, нечисть!» или «Чур меня!». Каждый пружинисто вскочил с ложа, каждый наперво поддернул трусы и пригладил пятерней волосы. Каждый спросил в легкой тревоге:
– Хоть винограду покушай, хорошенький! Хоть коньячку тяпни, родненький!
Прогнать дуру-девку – а с недавних пор законную супругу! – у Бакшиша рука не подымалась, язык не поворачивался. А только и терпеть причитания моченьки не было.
В конце концов он забрал у готовой заплакать блондиночки коньяк и виноград да и заперся в кабинете, позвав с собой семейную любимицу, таксу Груню. Там, улегшись просто на полу, директор «Свинцовой перчатки» попытался трезво и взвешенно обдумать ситуацию со срывающимся, точно альпинист с обледенелого склона, боем Муромец – Хмырь.
Отчего трезво-то, спросите? Оттого что пить любимый двадцатилетний «Ахерон» сил не было! Во как оглушили Бакшиша Никитины комиссарские обертоны!
«Похоже на то, – уныло размышлял промоутер, трепля собачьи уши и катая во рту виноградину, – что горяченькие, почти уже лежащие в руках денежки распустили крылышки и упорхнули».
Надо отметить, Бакшиш вовсе не являлся тупым громилой с отбитыми в давнишних спаррингах мозгами. В определенных кругах слыл он натурой поэтической и где-то даже утонченной. Примерно как лезвие опасной бритвы.
Бакшиш поместил виноградину между зубами, невидяще уставился в умные глазенки Груни и пробормотал:
– И осталось мне лишь с затаенной грустью проследить их полет. Какое скорбное разочарование!
Он сжал челюсти.
Виноградина лопнула. Оказалась она кислой – почти как гримаса, исказившая костистую физиономию Бакшиша. Дабы смыть мерзкую кислятину, пришлось ему собрать волю в горсточку и, игнорируя екающую селезенку, дернуть коньячку. Потом еще. И еще. Потом он ощутил себя вполне орлом, прогнал собаку, вскарабкался на диван и кликнул Светку…
Утром народившегося Дня защиты детей, ранним-ранним и студеным утром 1 июня, наваждение схлынуло. Уже в пять часов Бакшиш орудовал эспандером, вновь чувствуя себя бодрым, дерзким и решительным. Приступив к отжиманиям, он с брезгливостью припомнил собственное вчерашнее слюнтяйство – лишь на секунду, чтобы тут же забыть. Приседая на одной ноге, вспомнил, что его банально выставили на пять косарей «зеленых». И это если не считать «упущенной выгоды»! Которая, по самым скромным прикидкам, сулила тридцатикратное увеличение средств, вложенных в бой Муромского. А уж о моральном ущербе от факта, что на него, Папашу Бакшиша, самым безобразным образом наорал какой-то заджинсованный… Об этом и речи не шло. Пока не шло.
Бакшиш с удовольствием осмотрел в зеркале свое поджарое тело, набросил на плечи пушистый халат и отправился в ванную. По пути встретил таксу Груню, почесал ей за ухом, подхватил с комода мобилу и набрал номерок Тыры. Тыра, конечно, был полным уродом и подонком, зато преданным.
Урод и подонок ответил сразу, будто неусыпно ждал звонка всю ночь.
– Захвати Богарта, и пулей ко мне, – велел Бакшиш.
– Так ведь Богарт… он того… – испуганно тявкнул Тыра.
– Чего-того? – рявкнул Бакшиш. – По рукам пошел? Девки?
– Ну не… Он это… Свалил вчера, короче. Самолетом. На какую-то гору. К Афоне, что ли?
– На гору Афон, может? – проявил Бакшиш эрудицию. – А на кой хрен?
– Дак, Папа! После этого… Ну когда Илюха с корешем на нас нагавкали… Проперло Богарта че-то. Не по-детски так! Короче, грит, бабки – зло. О вечном думать, грит, надо. На Афоне типа. В пещере. Во! И…
– Паразит кишечный! Ну вернется – я ему устрою пещеру, – недобро прошипел Бакшиш, прерывая косноязычный рассказ Тыры. – Тогда поступаем так. Прямо сейчас забираешь Королевича, еще двоих-троих мамелюков на свой выбор – и мухой ко мне. Через час вы здесь. Как штык. Все, действуй!
Случись подобная неприятность лет тридцать назад, Бакшиш, тогдашний чемпион Забамья в полутяжелом весе, живо бы разобрался со строптивцем, лично накидав по рогам. Пятнадцать лет назад свистнул бы верных нукеров с резиновыми «болеутолителями» и устроил ослушнику «встречу на Калке». Но нынче он, благополучный бизнесмен, меценат и без пяти минут советник картафановского градоначальника по вопросам физической культуры и спорта, позволить себе подобные выходки не имел права. Не потому, конечно, что обабился и смягчился сердцем. Потому что знал цену людям. Особенно тем, с которых можно поиметь нехилые дивиденды. А с проигрыша Муромского, когда б он лег под Хмыря, можно было так разжиться… Э-эх!
Условленный час еще не истек, когда команда «мамелюков» предстала пред Бакшишевыми карими очами. И пусть собирал ее Тыра, центральной фигурой являлся отнюдь не он. Имелся молодец и повиднее. Огромного роста и растаманской внешности мулат с фигурой профессионального культуриста. По прозванию Иван-королевич. Или, как предпочитал величать себя он сам, Судья Дредд. Ох и грозен был Дредд с виду! Выбеленные пергидролем косички-дреды змеями Горгоны Медузы торчали из-под просторного пестрого берета, похожего на вязаный деревенский коврик. Кудлатая бороденка, вывернутые губы, нос точно у буйвола. Огромное кольцо в ухе и сушеная голова белого колонизатора на ожерелье из акульих клыков также не добавляли миролюбия его облику.
– Ну и кого нужно сожрать? – демонстрируя зубы, которыми без проблем можно сожрать что угодно, и чистейший говор коренного картафановца, прогудел он.
А что удивительного? Хоть и являлся Дредд по батюшке папуасским принцем (увы, без права наследования королевского копья Огог), зато по матушке – самый что ни на есть руссийский аборигенм. Дитя тесной, пусть и непродолжительной дружбы великих народов.
– Все шутишь, Ваня, – сухо сказал Бакшиш. – А дело-то серьезное. Муромец, гад, совсем забронзовел!
– Папа, – сказал Иван-королевич тревожно, – про Муромского я как бы в курсе. Надеюсь, мне не придется вместо него на ринг выходить?
– Да кому ты нужен на ринге, дубина стероидная? Мне Плюха, Илюха нужен! И чтобы лег наш чемпион. Ставки против Хмыря знаешь какие?
– Какие? – с жадным интересом спросил один из «мамелюков».
Папаша Бакшиш изумленно посмотрел в его сторону. Перевел взгляд на Тыру: Тот понял шефа без слов. Подскочил, цепко ухватил любознательного парнягу за нос и вывел вон. Что там произошло между ними, доподлинно неизвестно. Однако что-то нам подсказывает, что этот чрезмерно пытливый персонаж исчез из повествования надолго. Возможно, насовсем.
– Так в чем задача-то? – спросил Иван-королевич, когда дверь за Тырой закрылась. – Вложить Илюхе ума? Правильно?
– Тебе бы кто вложил, – с мимолетной тоской пожелал Бакшиш. – На кой он мне избитый-то, а? Нянчиться? Примочки накладывать? Парламентерами будете, ясно? Вот тебе, Ваня, пять косых… – Он швырнул Дредцу конверт. – Скажете Муромскому следующее: это аванс. Если ляжет под Хмыря, как велено, еще четвертной получит. Заявит, что четвертной мало, начнет торговаться – зашибись. Подымайте потихонечку до тридцати.
– Ох, Папа, не верю я, что Илюха согласится. Хоть и за тридцать сверх аванса…
– А ты расстарайся, чтобы согласился! Уговоришь, будут вам комиссионные. По штуке тебе и Тыре. – Он внимательно посмотрел на двух оставшихся «мамелюков». Те с готовностью выпятили грудь. – Вам по пятьсот.
– А если все-таки откажется? – спросил Дредд.
– Ну что ж… – Бакшиш огорченно вздохнул. – Тогда на твое личное усмотрение. Если он мне бесполезен и даже убыточен, то кому вообще нужен?
Иван-королевич пожал плечами. Похоже, и он не знал, кому может быть полезен сулящий убытки Илья Муромский.
– Слышал я, у него аппаратуры дорогушей полна квартира, – мечтательно проговорил вернувшийся в комнату урод и подонок Тыра.
– Я этого не слышал, – с искусственным зевком сказал Бакшиш. – Так, Королевич… За старшего, понял? Если Илья кого и послушает, то только тебя. И запомните, мальчики. Главное, чтобы он согласился на бой. Для любителей халявной аппаратуры повторяю особо: глав-но-е! Все. Будьте на связи.
Сон наших героев в Илюшиной квартирке был по-богатырски крепок и по-детски безмятежен. Хмельным либо похмельным расстройством сна ни один из них в жизни не страдал. Поэтому, когда во всех углах застучало, забренчало и загудело, будто в печной трубе, когда одеяла самочинно поползли с их молодецких тел, а на ухо зазвенел девичий крик: «Подъем, рота! Тревога!» – никто из друзей не облапил голову с болезненным стоном. Не нашлось и такого, кто заполошно проорал бы: «Изыди, нечисть!» или «Чур меня!». Каждый пружинисто вскочил с ложа, каждый наперво поддернул трусы и пригладил пятерней волосы. Каждый спросил в легкой тревоге: