Страница:
– Наверное, расстрел на месте? – Володя нашел в себе силы грустно улыбнуться.
– Именно! – воскликнул Юрий Васильевич. – Итак, если ты согласен еще и с тем, что с этого момента для тебя нет пути назад, то скрепим наш союз рукопожатием, а дальше я расскажу тебе, что к чему.
Владимир откуда-то издали вспомнил заповеди, в том числе “не убий”; вспомнил, что Сергий Радонежский не только благословил Дмитрия Донского на бой с татарами, но даже и отправил на битву двух своих могучих монахов; вспомнил Катьку Соловьеву, которая ничем – вообще ничем – не отличалась там, на рынке, от обычной проститутки, бросил беглый, случайный, скорее непроизвольный взгляд на кастрюлю, которая вот уже битый час не думала закипать, и пожал руку Юрию Зубцову.
– Итак, – сказал вояка, лишь только пальцы их рук разомкнулись, – теперь ты должен чуть больше узнать о Сопротивлении и о том, что ему от тебя нужно в настоящий момент.
Юра удовлетворенно откинулся на спинку стула и вытянул ноги.
– Прежде всего, – начал он, – существует три круга Сопротивления, о которых тебе следует знать. Сочувствующие – это те, которые готовы поделиться с нами последним стаканом крупы, но не в состоянии убить анданорца. Я опасался, – хитро взглянул на Володю Юрий Васильевич, – что твои религиозные предрассудки не дадут тебе пойти дальше них. Рад, что ошибся. Это внешний, или первый, круг Сопротивления. Таких – тысячи, и они потенциально нужны, но на практике почти бесполезны. У них можно пересидеть комендантский час; на их квартире можно устроить явку или склад оружия; порой они готовы пожертвовать жизнью, но не готовы убить врага. Что же, – усмехнулся Юрий, – я их не сужу. Не все рождаются воинами, и не все ими становятся. Увы.
Юрий на некоторое время умолк, а затем отодвинул от себя свинину Владимиру под нос и отложил вилку в сторону, давая понять, что его трапеза завершена.
– Ты кушай, кушай, – подбодрил он Володю. – Я буду рассказывать, а ты ешь!
Владимир послушно принялся уплетать тушенку за обе щеки; между тем Юрий продолжал:
– Костяк нашей армии составляете вы, второй круг Сопротивления, – сказал Юрий. – Вы способны убить анданорца, но не предателя, сотрудничающего с Анданором. Это уже делаем мы, находящиеся в круге третьем. Разумеется, и у нас своя иерархия, но тебя она не касается. К слову, а не считаешь ли и ты себя в силах убить женщину, срывающую по приказу оккупантов наши листовки перед завершением комендантского часа? Ведь она является пособником Анданора, как ни крути. Подобным предателям даже выдают специальные серебристые жетоны, как Иуде, – они могут приобрести на них еду в спецмагазинах. Вот такую сучку ты мог бы прикончить?
В голове Владимира непрошено возник образ Катки Соловьевой, срывающей листовки Сопротивления, чтобы не умереть от голода, и он без колебаний ответил: “Нет”. Юрий в ответ лишь кивнул, понимающе прикрыв глаза. А потом очень серьезно сказал:
– А я вот могу. И потому я – человек третьего круга. Итак, – сказал он, – теперь о том, что на данный день Сопротивление имеет предложить бойцам второго круга...
Юрий общался с Володей долго, до самого рассвета. Он в деталях описал Владимиру предложенное задание, отметив особо, что оно почти невыполнимо, а потому если Володя не сумеет с ним справиться, то это не будет расценено как предательство интересов Сопротивления. Юрий сообщил Володе, что из-за сокрушительного технического превосходства Анданора над Землей, а также уничтожения захватчиками всего земного вооружения ученые, сотрудничающие с Сопротивлением, заняты сейчас разработкой альтернативных видов воздействия на организм анданорцев. Магнитные поля, звуковые волны, микроорганизмы, химические вещества – что-либо из этого перечня должно было стать ключом к освобождению Земли от инопланетного ига. А еще Юрий всерьез верил в возвращение силлуриан. Ну так вот, для разработки альтернативных видов вооружения Сопротивлению позарез требовались анданорцы, живые и мертвые, в максимально возможном количестве.
– Наш девиз сейчас, – с известной долей самоиронии сказал Зубцов уже под утро, когда темень ночного неба оказалась чуть тронута синевой, – больше анданорцев, живых и мертвых. К слову, – уже перед самым уходом, будто это вообще самая последняя деталь, Юрий отметил: – За анданорцев Сопротивление неплохо платит своим людям – пять лет без голода за живого анданорца и один год без голода за анданорца мертвого. Вознаграждения суммируются. – Юрий подмигнул Володе с кривоватой ухмылкой: – Если ты, к примеру, отловишь двух живых и двух мертвых анданорцев, то пять, плюс пять, плюс один, да плюс еще один будет двенадцать, понял? Да, и Сопротивление, естественно, свободно от своих обязательств, если оккупация окончится раньше этого срока. Тогда уж как-нибудь сами себя прокормим, верно, старик? Ведь когда сюда вернутся наши союзники, а они вернутся, когда наведут порядок у себя дома, эту мразь выбьют отсюда за считанные дни, как сквирлов. Но если дела пойдут не так хорошо, как нам хотелось бы, наши лучшие воины, добывавшие нам в эти тяжелые дни живых и мертвых анданорцев, не будут голодать со всем миром, и это будет справедливо.
Юрий Васильевич оставил Владимиру ключ от явочной квартиры и сказал:
– Знаешь, Володя, я много кому давал подобное задание. Про одних я знал, что они скорее всего пальцем не пошевелят, чтобы попытаться его выполнить, кишка тонковата; про других – что скорее всего напутствую их на верную смерть. Ты один из немногих, про кого я почти уверен, что у него все получится.
– А как же вы разберетесь, кто именно поймал анданорца? Не у него же самого спросите? – поинтересовался Володя.
– Молодец, – одобрил Юра. – Уже начал шутить. Лучшая подруга в бою – хорошая шутка, ведь так? – И Юрий подмигнул новому бойцу Сопротивления.
Володя же молча продолжал ждать ответа на интересующий его вопрос. Наконец Юра сказал:
– Понимаешь, Владимир, явка эта теперь как бы лично твоя. Люди бегут из Москвы, и многие члены первого круга Сопротивления просто отдают нам свои квартиры. У нас их достаточно для того, чтобы выделить каждому, кто рискнул принять участие в отлове анданорца, по одной, поближе к его жилью. Я или кто-нибудь из наших ребят, – добавил Зубцов после паузы, – будет один раз в два-три дня обходить явочные квартиры и переправлять найденные объекты, живые или мертвые, по назначению. Ну а героя поставят на довольствие. Знаешь, Володя, – проникновенно сказал Юра, приблизив свое обветренное, прошедшее свозе огонь и воду лицо почти вплотную ко все еще такому штатскому, гладкому лицу Владимира, – постарайся добыть хотя бы одного гада! Они для нас сейчас на вес золота. Ну, словом, ты понимаешь, старик. Бывай.
1. Патрульные всегда ходят парами. Уверенные в своей безнаказанности, отдельные патрули частенько находятся на весьма значительном расстоянии друг от друга.
2. Для связи с центром они используют маленькое устройство, встроенное в маску животного, в районе его нижней губы. Маска, оснащенная передатчиком, имеется только у одного из патрульных. Заранее узнать, у кого именно, невозможно, пока передатчик не сработает. Когда же он (не дай Господь) сработает, то маска к тому же начнет выть, как милицейская сирена. При помощи передатчика она передает в штаб сигнал тревоги и собственные координаты.
3. Ни один из видов обыкновенного огнестрельного оружия не способен пробить панцирь захватчиков. Разумеется, орудуя плоскогубцами и клещами, содрать маску возможно, однако для этого анданорец уже должен быть мертв или обездвижен. Газовое или электрическое оружие также не способно причинить анданорцам вред – электричество поглощается защитным костюмом, а вдыхаемый воздух скорее всего фильтруется маской, и химические вещества попадают в организм в неопасной для агрессора комбинации. В связи с вышесказанным Сопротивление рекомендует своим бойцам использовать оглушающие виды холодного оружия, а также различные ловушки из арсенала первобытных племен. Все.
“Не густо, – подытожил Владимир. – Интересно, – подумалось ему, – полковник Зубцов всех напутствует фразами типа: “Я верю именно в тебя” и “У тебя все получится”. Да, и еще, – вспомнил Владимир, – Юрий Васильевич рекомендовал не тянуть с открытием охотничьего сезона. Дело в том, что чем больше попыток захвата патрульных, удачных ли, нет ли, будет проведено бойцами Сопротивления, тем бдительнее и экипированнее будет враг. Следовательно, – думал Володя, – не стоит тянуть с охотой на патруль”.
Выйдя на балкон, заваленный всяческим хламом, Володя принялся рыться в залежах никому, казалось бы, не нужных предметов. Он обнаружил мешок с солдатиками, в которых играл в безоблачном детстве; учебники зыбкой башней рухнули в нанесенный вчерашней метелью снег; Володя отодвинул в сторону каркас давным-давно разбитого аквариума. Со своего седьмого этажа Владимир увидел, как по улице едет шустрый игрушечный броневичок, – это было единственное, что ездило уходящей зимой по улицам без рельсов или проводов. Городской транспорт, работавший на бензине или газе, как на потенциально опасных веществах, а также весь личный транспорт был запрещен захватчиками. Трамваи, троллейбусы и метро – вот все, что осталось от былого величия. Сверху было хорошо видно, как двое невесело тащили на санках телевизор в сторону рынка. Да уж, за телевизор теперь много не выручишь. Разве что у кого остался видеомагнитофон. По всем каналам телевидения теперь шли правила оккупационного режима, да еще и на анданорском языке, под чужую, пусть и величественную, музыку. Один раз за сутки, ровно в полдень, в течение часа те же правила транслировались на русском языке. Владимир выучил их наизусть, как и многие москвичи, – почти каждый день включал он телевизор, в тайной надежде дождаться от захватчиков хотя бы частичного смягчения режима. Увы. Надежды его были напрасны. Владимир, копаясь у себя на балконе, отодвинул старую клеенку и извлек на свет божий оцинкованное ведро, за которым стояли рядами стеклянные банки разного объема для варений. “Как же много барахла может вместить такой маленький балкон, – подумал Володя, чувствуя, что начинает уже замерзать на свежем мартовском воздухе. – Не сходить ли за курткой, – подумал он. – Нет, лучше не буду”, – ответил он себе, потирая друг о друга покрасневшие от длительной возни в снегу ладони. Ведро, которое Володя с трудом переставил на соседнее место, показалось ему чересчур тяжелым. С надеждой приподнял Владимир крышку и радостно усмехнулся: “Вот она, красавица!” В ведро, которое не использовалось уже несколько лет кряду, Володина мама, теперь безвылазно проживавшая на даче, положила при последней уборке кувалду, в детстве еще найденную маленьким Володькой на стройке и не выкинутую родителями исключительно по слезным просьбам сына. Ну, а если вещь сразу не выкинуть, она приживается, как приблудный щенок, и требуется изрядное мужество и сила воли, чтобы вот так, запросто расстаться с чем-то, уже несколько лет мозолящим глаза. Кувалда же избежала всех ежегодных в Володиной семье генеральных уборок; всякий раз железный, чуть ржавый монолит на массивной деревянной ручке оставляли с определением: “Ну, пусть полежит пока, вдруг пригодится...” Володя, сжимая бесхитростную, но быстро нагревшуюся от тепла ладони рукоять первобытного орудия, вспомнил отца, с которым всегда было так весело вместе разгребать балконы и антресоли каким-нибудь теплым апрельским или майским днем, когда все барахло, всякий хлам покидал их жилище. Вот таким же теплым безоблачным днем – Володя тогда как раз учился в седьмом классе – папа ушел из их жизни, оставив лишь короткую записку, что у него теперь другая семья и он уезжает в другой город навсегда. Прочитав записку, оставленные жена и ребенок тут же затеяли очередную генеральную уборку, отправив со слезами на свалку все, что напоминало им о предавшем их муже и отце. И у Володи, остро страдавшего от ухода отца, навсегда осталось ощущение, что папа его просто не пережил очередную большую уборку – ведь мама Володи безжалостно отправила в мусоропровод все фотографии и личные вещи, которые не увез с собой вот так, без предупреждения позорно сбежавший с молодой секретаршей бывший муж и отец. В ту ночь, кусая орошенную слезами подушку – ведь никто не видел, – Володя поклялся, что женится он только на той девушке, с которой будет готов прожить всю жизнь до конца, даже если она станет потом старой, глупой и страшной. И Володе казалось, что тогда, с Леной, он чуть было не нарушил своей клятвы. “Но ведь я же не собирался жениться на ней или что-нибудь ей обещать”, – вяло оправдывался Владимир перед самим собою, сжимая в руке кувалду, пережившую в их доме отца Владимира. Папа ушел, а она осталась. Вот ведь как бывает. А сколько ни оправдывайся – Володе явственно казалось, что нашествие Анданора произошло именно из-за того, что он хотел сказать “я тебя люблю” просто потому, что все так делают, той девушке, пусть женщине, которую вовсе не любил. Уж так сложилось в его жизни, что происшедшее воспринималось им, быть может, и всего лишь из-за совпадения, как кара Господняя за горячечную, слезную, юношескую клятву. Внезапно, будто подтверждая ход его мыслей, часы на руке Владимира заиграли фрагмент гимна России, возвещая наступление полудня. В часах Володи было до тысячи мелодий, отмечавших точное время, и до оккупации он регулярно менял их. Когда же Анданор посетил своими черными эмиссарами города его страны, он установил себе в часах гимн России и более уже мелодии не менял. А еще он теперь только начинал понимать, почему слово “Родина” пишется с большой буквы.
Владимир вернулся в себя из страны воспоминаний кошмарной весной 2022 года на балконе обесчещенного города, завоеванной страны, покоренной планеты. И лишь теперь Володя почувствовал, как люто он промерз на своем балконе в поисках кувалды. Однако сам молот, который Володя, выходя с балкона, принес в комнату, будто помог расправить плечи и вольно вздохнуть всей грудью, напомнив о том безрассудном, но нужном Родине поступке, на который он действительно решился. Володе даже показалось, что кувалда подмигивает ему весело, по-разбойничьи. Захотелось принять горячую ванну, но горячая вода бывала раз в месяц, и пришлось Владимиру занять место возле самого обогревателя, чтобы тот, пусть обжигая кожу, прогрел тело вглубь. Кувалду, как боевого товарища или верного пса, Володя заботливо положил рядом с собой, будто желая отогреть и ее тоже. “Вот ведь судьба, – думал Владимир, поворачиваясь полубоком к жарким спиралькам, раскаленным докрасна, – сколько лежала она на балконе, и никому бы и в гриппозном сне не пришло в голову, для чего она может сгодиться”. Теперь же от этого орудия зависела жизнь самого Володи и в малой, но ощутимой степени – судьба его страны, его Земли. Ведь и океаны с китами, которых Владимир мечтал изучать с детства, и саванны со львами и слонами, и пустыни с блуждающими раскаленными дюнами – все это и есть его Родина, подумалось Владимиру. Оккупантам удалось за считанные дни сделать то, что люди не сумели за тысячелетия, – условные и существовавшие лишь в замороченных мозгах людей границы между странами и народами Земли осыпались, как стены карточных домиков, возведенных руками властолюбивых политиков. Володя бы не поверил, сколько американских или австралийских парней, решивших отдать свои жизни делу спасения Земли, включают, с тем же удивлением и сердечной тоскою, в понятие “Родина” сейчас и просторы русской тайги, где неуклюжие медведи лакомятся в малиннике, и жаркие аравийские пустыни, манящие миражами, и студеные величественные плато Антарктики с пингвиньим народцем, да и все прочие уголки и веси нашего несчастного, растоптанного черными сапогами и раздавленного игрушечными бэтээрами шарика, имя которому Земля.
Глава 13
– Именно! – воскликнул Юрий Васильевич. – Итак, если ты согласен еще и с тем, что с этого момента для тебя нет пути назад, то скрепим наш союз рукопожатием, а дальше я расскажу тебе, что к чему.
Владимир откуда-то издали вспомнил заповеди, в том числе “не убий”; вспомнил, что Сергий Радонежский не только благословил Дмитрия Донского на бой с татарами, но даже и отправил на битву двух своих могучих монахов; вспомнил Катьку Соловьеву, которая ничем – вообще ничем – не отличалась там, на рынке, от обычной проститутки, бросил беглый, случайный, скорее непроизвольный взгляд на кастрюлю, которая вот уже битый час не думала закипать, и пожал руку Юрию Зубцову.
– Итак, – сказал вояка, лишь только пальцы их рук разомкнулись, – теперь ты должен чуть больше узнать о Сопротивлении и о том, что ему от тебя нужно в настоящий момент.
Юра удовлетворенно откинулся на спинку стула и вытянул ноги.
– Прежде всего, – начал он, – существует три круга Сопротивления, о которых тебе следует знать. Сочувствующие – это те, которые готовы поделиться с нами последним стаканом крупы, но не в состоянии убить анданорца. Я опасался, – хитро взглянул на Володю Юрий Васильевич, – что твои религиозные предрассудки не дадут тебе пойти дальше них. Рад, что ошибся. Это внешний, или первый, круг Сопротивления. Таких – тысячи, и они потенциально нужны, но на практике почти бесполезны. У них можно пересидеть комендантский час; на их квартире можно устроить явку или склад оружия; порой они готовы пожертвовать жизнью, но не готовы убить врага. Что же, – усмехнулся Юрий, – я их не сужу. Не все рождаются воинами, и не все ими становятся. Увы.
Юрий на некоторое время умолк, а затем отодвинул от себя свинину Владимиру под нос и отложил вилку в сторону, давая понять, что его трапеза завершена.
– Ты кушай, кушай, – подбодрил он Володю. – Я буду рассказывать, а ты ешь!
Владимир послушно принялся уплетать тушенку за обе щеки; между тем Юрий продолжал:
– Костяк нашей армии составляете вы, второй круг Сопротивления, – сказал Юрий. – Вы способны убить анданорца, но не предателя, сотрудничающего с Анданором. Это уже делаем мы, находящиеся в круге третьем. Разумеется, и у нас своя иерархия, но тебя она не касается. К слову, а не считаешь ли и ты себя в силах убить женщину, срывающую по приказу оккупантов наши листовки перед завершением комендантского часа? Ведь она является пособником Анданора, как ни крути. Подобным предателям даже выдают специальные серебристые жетоны, как Иуде, – они могут приобрести на них еду в спецмагазинах. Вот такую сучку ты мог бы прикончить?
В голове Владимира непрошено возник образ Катки Соловьевой, срывающей листовки Сопротивления, чтобы не умереть от голода, и он без колебаний ответил: “Нет”. Юрий в ответ лишь кивнул, понимающе прикрыв глаза. А потом очень серьезно сказал:
– А я вот могу. И потому я – человек третьего круга. Итак, – сказал он, – теперь о том, что на данный день Сопротивление имеет предложить бойцам второго круга...
Юрий общался с Володей долго, до самого рассвета. Он в деталях описал Владимиру предложенное задание, отметив особо, что оно почти невыполнимо, а потому если Володя не сумеет с ним справиться, то это не будет расценено как предательство интересов Сопротивления. Юрий сообщил Володе, что из-за сокрушительного технического превосходства Анданора над Землей, а также уничтожения захватчиками всего земного вооружения ученые, сотрудничающие с Сопротивлением, заняты сейчас разработкой альтернативных видов воздействия на организм анданорцев. Магнитные поля, звуковые волны, микроорганизмы, химические вещества – что-либо из этого перечня должно было стать ключом к освобождению Земли от инопланетного ига. А еще Юрий всерьез верил в возвращение силлуриан. Ну так вот, для разработки альтернативных видов вооружения Сопротивлению позарез требовались анданорцы, живые и мертвые, в максимально возможном количестве.
– Наш девиз сейчас, – с известной долей самоиронии сказал Зубцов уже под утро, когда темень ночного неба оказалась чуть тронута синевой, – больше анданорцев, живых и мертвых. К слову, – уже перед самым уходом, будто это вообще самая последняя деталь, Юрий отметил: – За анданорцев Сопротивление неплохо платит своим людям – пять лет без голода за живого анданорца и один год без голода за анданорца мертвого. Вознаграждения суммируются. – Юрий подмигнул Володе с кривоватой ухмылкой: – Если ты, к примеру, отловишь двух живых и двух мертвых анданорцев, то пять, плюс пять, плюс один, да плюс еще один будет двенадцать, понял? Да, и Сопротивление, естественно, свободно от своих обязательств, если оккупация окончится раньше этого срока. Тогда уж как-нибудь сами себя прокормим, верно, старик? Ведь когда сюда вернутся наши союзники, а они вернутся, когда наведут порядок у себя дома, эту мразь выбьют отсюда за считанные дни, как сквирлов. Но если дела пойдут не так хорошо, как нам хотелось бы, наши лучшие воины, добывавшие нам в эти тяжелые дни живых и мертвых анданорцев, не будут голодать со всем миром, и это будет справедливо.
Юрий Васильевич оставил Владимиру ключ от явочной квартиры и сказал:
– Знаешь, Володя, я много кому давал подобное задание. Про одних я знал, что они скорее всего пальцем не пошевелят, чтобы попытаться его выполнить, кишка тонковата; про других – что скорее всего напутствую их на верную смерть. Ты один из немногих, про кого я почти уверен, что у него все получится.
– А как же вы разберетесь, кто именно поймал анданорца? Не у него же самого спросите? – поинтересовался Володя.
– Молодец, – одобрил Юра. – Уже начал шутить. Лучшая подруга в бою – хорошая шутка, ведь так? – И Юрий подмигнул новому бойцу Сопротивления.
Володя же молча продолжал ждать ответа на интересующий его вопрос. Наконец Юра сказал:
– Понимаешь, Владимир, явка эта теперь как бы лично твоя. Люди бегут из Москвы, и многие члены первого круга Сопротивления просто отдают нам свои квартиры. У нас их достаточно для того, чтобы выделить каждому, кто рискнул принять участие в отлове анданорца, по одной, поближе к его жилью. Я или кто-нибудь из наших ребят, – добавил Зубцов после паузы, – будет один раз в два-три дня обходить явочные квартиры и переправлять найденные объекты, живые или мертвые, по назначению. Ну а героя поставят на довольствие. Знаешь, Володя, – проникновенно сказал Юра, приблизив свое обветренное, прошедшее свозе огонь и воду лицо почти вплотную ко все еще такому штатскому, гладкому лицу Владимира, – постарайся добыть хотя бы одного гада! Они для нас сейчас на вес золота. Ну, словом, ты понимаешь, старик. Бывай.
* * *
На улице уже набирал силу ясный мартовский день. Вчерашняя стужа уступила место солнечному дню. На термометре борьба шла в районе нуля градусов, и вода то таяла, то вновь замерзала в обычной мартовской круговерти. Ночью – зима, днем – весна. Ночью по улицам ходят только патрули Анданора, днем выбираются несчастные, полуголодные, заморенные граждане. Владимир пока еще ничего не слышал о голодных смертях в Москве. Но всем было очевидно, что если дела пойдут так и дальше, то они не за горами. Володя чувствовал себя после бессонной ночи, проведенной в компании полковника Зубцова, бодрым и отдохнувшим. “Вот что значит настрой”, – подумалось ему. Юрий Васильевич настрого запретил Володе делать какие-либо записи, и потому Владимир мысленно повторял основные моменты грядущей охоты, привычно разбивая их по пунктам. Итак, Юрий в течение ночи делился с Володей опытом Сопротивления по борьбе с захватчиками. Основные моменты выглядели так:1. Патрульные всегда ходят парами. Уверенные в своей безнаказанности, отдельные патрули частенько находятся на весьма значительном расстоянии друг от друга.
2. Для связи с центром они используют маленькое устройство, встроенное в маску животного, в районе его нижней губы. Маска, оснащенная передатчиком, имеется только у одного из патрульных. Заранее узнать, у кого именно, невозможно, пока передатчик не сработает. Когда же он (не дай Господь) сработает, то маска к тому же начнет выть, как милицейская сирена. При помощи передатчика она передает в штаб сигнал тревоги и собственные координаты.
3. Ни один из видов обыкновенного огнестрельного оружия не способен пробить панцирь захватчиков. Разумеется, орудуя плоскогубцами и клещами, содрать маску возможно, однако для этого анданорец уже должен быть мертв или обездвижен. Газовое или электрическое оружие также не способно причинить анданорцам вред – электричество поглощается защитным костюмом, а вдыхаемый воздух скорее всего фильтруется маской, и химические вещества попадают в организм в неопасной для агрессора комбинации. В связи с вышесказанным Сопротивление рекомендует своим бойцам использовать оглушающие виды холодного оружия, а также различные ловушки из арсенала первобытных племен. Все.
“Не густо, – подытожил Владимир. – Интересно, – подумалось ему, – полковник Зубцов всех напутствует фразами типа: “Я верю именно в тебя” и “У тебя все получится”. Да, и еще, – вспомнил Владимир, – Юрий Васильевич рекомендовал не тянуть с открытием охотничьего сезона. Дело в том, что чем больше попыток захвата патрульных, удачных ли, нет ли, будет проведено бойцами Сопротивления, тем бдительнее и экипированнее будет враг. Следовательно, – думал Володя, – не стоит тянуть с охотой на патруль”.
Выйдя на балкон, заваленный всяческим хламом, Володя принялся рыться в залежах никому, казалось бы, не нужных предметов. Он обнаружил мешок с солдатиками, в которых играл в безоблачном детстве; учебники зыбкой башней рухнули в нанесенный вчерашней метелью снег; Володя отодвинул в сторону каркас давным-давно разбитого аквариума. Со своего седьмого этажа Владимир увидел, как по улице едет шустрый игрушечный броневичок, – это было единственное, что ездило уходящей зимой по улицам без рельсов или проводов. Городской транспорт, работавший на бензине или газе, как на потенциально опасных веществах, а также весь личный транспорт был запрещен захватчиками. Трамваи, троллейбусы и метро – вот все, что осталось от былого величия. Сверху было хорошо видно, как двое невесело тащили на санках телевизор в сторону рынка. Да уж, за телевизор теперь много не выручишь. Разве что у кого остался видеомагнитофон. По всем каналам телевидения теперь шли правила оккупационного режима, да еще и на анданорском языке, под чужую, пусть и величественную, музыку. Один раз за сутки, ровно в полдень, в течение часа те же правила транслировались на русском языке. Владимир выучил их наизусть, как и многие москвичи, – почти каждый день включал он телевизор, в тайной надежде дождаться от захватчиков хотя бы частичного смягчения режима. Увы. Надежды его были напрасны. Владимир, копаясь у себя на балконе, отодвинул старую клеенку и извлек на свет божий оцинкованное ведро, за которым стояли рядами стеклянные банки разного объема для варений. “Как же много барахла может вместить такой маленький балкон, – подумал Володя, чувствуя, что начинает уже замерзать на свежем мартовском воздухе. – Не сходить ли за курткой, – подумал он. – Нет, лучше не буду”, – ответил он себе, потирая друг о друга покрасневшие от длительной возни в снегу ладони. Ведро, которое Володя с трудом переставил на соседнее место, показалось ему чересчур тяжелым. С надеждой приподнял Владимир крышку и радостно усмехнулся: “Вот она, красавица!” В ведро, которое не использовалось уже несколько лет кряду, Володина мама, теперь безвылазно проживавшая на даче, положила при последней уборке кувалду, в детстве еще найденную маленьким Володькой на стройке и не выкинутую родителями исключительно по слезным просьбам сына. Ну, а если вещь сразу не выкинуть, она приживается, как приблудный щенок, и требуется изрядное мужество и сила воли, чтобы вот так, запросто расстаться с чем-то, уже несколько лет мозолящим глаза. Кувалда же избежала всех ежегодных в Володиной семье генеральных уборок; всякий раз железный, чуть ржавый монолит на массивной деревянной ручке оставляли с определением: “Ну, пусть полежит пока, вдруг пригодится...” Володя, сжимая бесхитростную, но быстро нагревшуюся от тепла ладони рукоять первобытного орудия, вспомнил отца, с которым всегда было так весело вместе разгребать балконы и антресоли каким-нибудь теплым апрельским или майским днем, когда все барахло, всякий хлам покидал их жилище. Вот таким же теплым безоблачным днем – Володя тогда как раз учился в седьмом классе – папа ушел из их жизни, оставив лишь короткую записку, что у него теперь другая семья и он уезжает в другой город навсегда. Прочитав записку, оставленные жена и ребенок тут же затеяли очередную генеральную уборку, отправив со слезами на свалку все, что напоминало им о предавшем их муже и отце. И у Володи, остро страдавшего от ухода отца, навсегда осталось ощущение, что папа его просто не пережил очередную большую уборку – ведь мама Володи безжалостно отправила в мусоропровод все фотографии и личные вещи, которые не увез с собой вот так, без предупреждения позорно сбежавший с молодой секретаршей бывший муж и отец. В ту ночь, кусая орошенную слезами подушку – ведь никто не видел, – Володя поклялся, что женится он только на той девушке, с которой будет готов прожить всю жизнь до конца, даже если она станет потом старой, глупой и страшной. И Володе казалось, что тогда, с Леной, он чуть было не нарушил своей клятвы. “Но ведь я же не собирался жениться на ней или что-нибудь ей обещать”, – вяло оправдывался Владимир перед самим собою, сжимая в руке кувалду, пережившую в их доме отца Владимира. Папа ушел, а она осталась. Вот ведь как бывает. А сколько ни оправдывайся – Володе явственно казалось, что нашествие Анданора произошло именно из-за того, что он хотел сказать “я тебя люблю” просто потому, что все так делают, той девушке, пусть женщине, которую вовсе не любил. Уж так сложилось в его жизни, что происшедшее воспринималось им, быть может, и всего лишь из-за совпадения, как кара Господняя за горячечную, слезную, юношескую клятву. Внезапно, будто подтверждая ход его мыслей, часы на руке Владимира заиграли фрагмент гимна России, возвещая наступление полудня. В часах Володи было до тысячи мелодий, отмечавших точное время, и до оккупации он регулярно менял их. Когда же Анданор посетил своими черными эмиссарами города его страны, он установил себе в часах гимн России и более уже мелодии не менял. А еще он теперь только начинал понимать, почему слово “Родина” пишется с большой буквы.
Владимир вернулся в себя из страны воспоминаний кошмарной весной 2022 года на балконе обесчещенного города, завоеванной страны, покоренной планеты. И лишь теперь Володя почувствовал, как люто он промерз на своем балконе в поисках кувалды. Однако сам молот, который Володя, выходя с балкона, принес в комнату, будто помог расправить плечи и вольно вздохнуть всей грудью, напомнив о том безрассудном, но нужном Родине поступке, на который он действительно решился. Володе даже показалось, что кувалда подмигивает ему весело, по-разбойничьи. Захотелось принять горячую ванну, но горячая вода бывала раз в месяц, и пришлось Владимиру занять место возле самого обогревателя, чтобы тот, пусть обжигая кожу, прогрел тело вглубь. Кувалду, как боевого товарища или верного пса, Володя заботливо положил рядом с собой, будто желая отогреть и ее тоже. “Вот ведь судьба, – думал Владимир, поворачиваясь полубоком к жарким спиралькам, раскаленным докрасна, – сколько лежала она на балконе, и никому бы и в гриппозном сне не пришло в голову, для чего она может сгодиться”. Теперь же от этого орудия зависела жизнь самого Володи и в малой, но ощутимой степени – судьба его страны, его Земли. Ведь и океаны с китами, которых Владимир мечтал изучать с детства, и саванны со львами и слонами, и пустыни с блуждающими раскаленными дюнами – все это и есть его Родина, подумалось Владимиру. Оккупантам удалось за считанные дни сделать то, что люди не сумели за тысячелетия, – условные и существовавшие лишь в замороченных мозгах людей границы между странами и народами Земли осыпались, как стены карточных домиков, возведенных руками властолюбивых политиков. Володя бы не поверил, сколько американских или австралийских парней, решивших отдать свои жизни делу спасения Земли, включают, с тем же удивлением и сердечной тоскою, в понятие “Родина” сейчас и просторы русской тайги, где неуклюжие медведи лакомятся в малиннике, и жаркие аравийские пустыни, манящие миражами, и студеные величественные плато Антарктики с пингвиньим народцем, да и все прочие уголки и веси нашего несчастного, растоптанного черными сапогами и раздавленного игрушечными бэтээрами шарика, имя которому Земля.
Глава 13
ОХОТА
Владимир с усмешкой обнаружил на кухонном столе еще одну банку тушенки, “забытую” полковником. Открыл ее и съел со сварившейся таки вчера гречкой, до которой тогда дело так и не дошло. Днем Володя сходил по сообщенному Зубцовым адресу и обнаружил, что отворенная выданным ему ключом квартира была однокомнатной, чисто выметенной и совсем нежилой на вид. Раньше тут обитали люди, подумал Владимир. Куда они делись теперь? Сами ли подарили квартиру Сопротивлению, просто ли уехали, казнены ли Сопротивлением за пособничество врагу? Володя отлично сознавал почти равную вероятность всплывших в голове вариантов. Ведь если бы Владимир попытался выгнать Зубцова в мартовскую пургу комендантского часа, то что помешало бы Юрию Васильевичу, расстреляв Владимира “по законам военного времени”, конфисковать его жилище, просто забрав ключ, и устроить там явочную квартиру для кого-нибудь посмелее да посговорчивой. Все это действительно казалось вполне вероятным, но ничего не меняло ни в решении Владимира, ни в его отношении к Сопротивлению. Он понимал, что Сопротивление третьего круга – это и есть то вынужденное, неизбежное зло, с которым ему предстояло смириться. А еще он прочувствовал, что всякая, даже самая справедливая война несет в себе целые океаны этого неизбежного зла. А еще то, что у военного времени действительно свои законы и они безотносительны и неизменны для всякой эпохи – нынешней ли или тысячелетней давности. Владимир понимал, что сегодня ночью ему предстоит либо погибнуть, либо стать героем. Проблема голода в любом случае будет снята с повестки дня. Выйти одному против вооруженного плазматическим оружием патруля с кувалдой представлялось на первый взгляд безумным. На стороне Володи был только фактор внезапности. Владимир от скуки включил телевизор. И к своему удивлению, увидел правила оккупационного режима, написанные по-русски. Владимир пробежался глазами по строкам текста со смешанным чувством. С одной стороны, ему хотелось бы обнаружить в них послабление участи простых людей, с другой – в нем, как в участнике Сопротивления, начинала расти убежденность, что чем сильнее закручивают гайки анданорцы, тем больше землян вольется в Сопротивление и тем скорее придет конец их господству. Текст обращения остался прежним. “Вот так, – с мрачной издевкой подумал Владимир. – Дождались-таки мы послабления. Теперь в 18.00, стало быть, тоже пускают текст на русском”. Владимир уже собрался было выключить телевизор, но дальше, прямо на его глазах, картинка сменилась, и начался урок Языка Покорности. Подобного телевидение России еще не транслировало никогда. Первая фраза, предлагаемая для изучения, была такой:
“Я – житель покоренной планеты”. На ЯП она звучала так: “Фрю тю глить”. “Фрю”, стало быть, значило “я”, “тю” – вспомогательный глагол “есть”, как в английском, а “глить” – это он как раз и есть житель покоренной планеты. Осененный внезапной догадкой, Владимир схватил пульт ДУ и нажал на клавишу телетекста.
– О-го! – вслух вырвалось у него. – Да тут полные правила анданорского!
Листая их, Владимир узнал массу познавательного. К примеру, в русском языке можно обратиться к собеседнику на “ты”, а можно, для большего уважения, назвать его на “вы”. Когда же мы обращаемся к нескольким собеседникам, то всегда говорим им “вы”. Здесь же имелось три формы личных местоимений, по их значимости. К примеру, местоимение “я” имело равную, ущербную и уничижительную форму. Разговаривая, допустим, с врачом или иным землянином, можно было использовать местоимение “Фрю” в значении “я”. Обращаясь к анданорцам, в зависимости от их статуса или ситуации, следовало пользоваться ущербным, выражающим умеренную степень покорности “я”, которое звучало как “Ктюх”, либо уничижительным, звучавшим как “Гленди”. То есть фразы “Фрю тю глить”, “Ктюх тю глить”, “Гленди тю глить” – означали одно и то же: “Я – житель покоренной планеты”. Похоже, когда откроются наши школы, подумал Владимир, это будет первым, что запишут наши дети в тетради. Алфавит анданорского был прост – он состоял всего из 10 согласных и 10 гласных букв.
Обращение к одному собеседнику – аналог нашего “ты” или уважительного “вы” – также имелось в трех вариантах: местоимение “ты” имело равную, превосходящую и воспевающую форму. Как к равному, разумеется, следовало обращаться к такому же, как ты сам, бедолаге с оккупированной территории; в превосходящей форме – к тому, кто имел карточку покорности, если у тебя самого ее еще не было, и к тем из землян, кто удостоился чести сотрудничать с Империей; в воспевающей, разумеется, к хозяевам с нашего доброго Анданора. Звучали они так – равное “ты” звучало “Стети”, превосходящее – “Бряти”, воспевающее – “Арностра”. Как пример приводилась, будто для издевки, фраза “Я люблю тебя”, сказанная землянином другому землянину: “Фрю ля Стеги”. Любить, стало быть, теперь называлось “ля”. Если же у вашей избранницы уже была КП, а у вас, увы, пока нет или же она активно сотрудничала с Анданором, объясняться с ней в любви следовало уже так: “Фрю ля Бряти”. Владимир с ненавистью выключил телевизор. “А на рынке, вернее всего, телевизоры теперь будут снова в цене”, – подумалось ему. И ведь многие, очень многие будут учить этот собачий язык. Чтобы не умереть с голоду. Чтобы устроиться на работу. Владимиру вновь сделалось жутко. Он почувствовал, насколько человек, начавший говорить на этом псевдоязыке, скорее всего специально разработанном для завоеванных планет, незаметно, но стремительно сделается рабом. Дальше стоит лишь начать думать на нем, и вот тебя уже и нет. Как за спасательный круг, схватился Владимир за древко кувалды, которую, словно альтернативу карточке покорности, теперь всюду таскал за собой по квартире. “Как хорошо, что я в Сопротивлении! – думал он. – Иначе как заставить себя жить после всего этого...”
Весеннее солнцестояние уже миновало, и день был чуть длиннее, чем ночь. Наконец, он таки кончился. Владимир сперва думал надеть длинный, черный, по моде неизвестно каких древних годов XX века пошитый плащ, в котором в принципе можно было бы спрятать молот, но передумал. Какой в этом смысл? Анданорцам было абсолютно безразлично, с оружием его застанут на улице ночью или без оружия. В военное время наказание за всякий проступок одно – “приведение тела в не пригодное для жизни состояние”. Ну что же... Не земляне навязали гостям с Анданора такие условия игры. Владимир думал, как он будет спускаться по лестнице, мимо всех соседских дверей. “А вдруг, – подумалось ему, – кто-то посмотрит в “глазок”? А вдруг донесет?” Быть может, имей он какое-либо иное задание от Сопротивления, он бы прятался. Но сейчас – Владимир это чувствовал – ему не нужно было думать о соседях, он не должен был, хотя бы в своем подъезде, прятаться как мышь, даже если логика говорила ему, что делать это следовало бы. Его шансы на успех, по этой же самой логике, были настолько пренебрежительно малы, что и слушать ее подсказки Владимиру казалось неправильным. Если разум подсказывает вам, что вы обречены, перестаньте слушаться его голоса, и, быть может, все еще обойдется. Эта посетившая Володю мысль показалась ему самому очень восточной какой-то и симпатичной. Помолившись молитвами и в дорогу, и на успех дела и засунув за пояс залихватски-разбойничий охотничий нож внушительных размеров, а также прихватив целый моток прочного, металлического в пластике, троса, Володя открыл входную дверь и, не прячась, спокойно вышел из нее с молотом в руке. Ему казалось, что он сейчас вовсе не он, а какой-то то ли герой, то ли даже божество древности. Тор, вспомнил он, спускаясь по лестнице, гулко разносящей его шаги по всему подъезду. Тор – это как раз такой вот парень с молотом. Был ли у Владимира план? Можно сказать, что был. Подкрасться сзади к патрулю и одним ударом оглушить обоих. Владимир вспомнил, что даже не выглянул на улицу, чтобы увидеть, нет ли поблизости патруля. “Что же, – какой-то злорадной вспышкой мелькнула мысль, – это тоже против логики, стало быть, очень хорошо. Да и не возвращаться же”. Если бы кто-нибудь из соседей решился-таки подойти к “глазку”, то увидел бы Владимира, одетого в кожаную куртку, теплые штаны и с наглым и торжественным видом несущего в руке огромный смертоносный молот. Идущего на верную смерть. И у всякого, кто осмелился бы прильнуть глазом к бойнице “глазка”, возникла бы, вопреки той же логике, мысль, что у него все получится – таким уверенным в своих силах и исполненным мрачной решимости смотрелся Владимир.
“Я – житель покоренной планеты”. На ЯП она звучала так: “Фрю тю глить”. “Фрю”, стало быть, значило “я”, “тю” – вспомогательный глагол “есть”, как в английском, а “глить” – это он как раз и есть житель покоренной планеты. Осененный внезапной догадкой, Владимир схватил пульт ДУ и нажал на клавишу телетекста.
– О-го! – вслух вырвалось у него. – Да тут полные правила анданорского!
Листая их, Владимир узнал массу познавательного. К примеру, в русском языке можно обратиться к собеседнику на “ты”, а можно, для большего уважения, назвать его на “вы”. Когда же мы обращаемся к нескольким собеседникам, то всегда говорим им “вы”. Здесь же имелось три формы личных местоимений, по их значимости. К примеру, местоимение “я” имело равную, ущербную и уничижительную форму. Разговаривая, допустим, с врачом или иным землянином, можно было использовать местоимение “Фрю” в значении “я”. Обращаясь к анданорцам, в зависимости от их статуса или ситуации, следовало пользоваться ущербным, выражающим умеренную степень покорности “я”, которое звучало как “Ктюх”, либо уничижительным, звучавшим как “Гленди”. То есть фразы “Фрю тю глить”, “Ктюх тю глить”, “Гленди тю глить” – означали одно и то же: “Я – житель покоренной планеты”. Похоже, когда откроются наши школы, подумал Владимир, это будет первым, что запишут наши дети в тетради. Алфавит анданорского был прост – он состоял всего из 10 согласных и 10 гласных букв.
Обращение к одному собеседнику – аналог нашего “ты” или уважительного “вы” – также имелось в трех вариантах: местоимение “ты” имело равную, превосходящую и воспевающую форму. Как к равному, разумеется, следовало обращаться к такому же, как ты сам, бедолаге с оккупированной территории; в превосходящей форме – к тому, кто имел карточку покорности, если у тебя самого ее еще не было, и к тем из землян, кто удостоился чести сотрудничать с Империей; в воспевающей, разумеется, к хозяевам с нашего доброго Анданора. Звучали они так – равное “ты” звучало “Стети”, превосходящее – “Бряти”, воспевающее – “Арностра”. Как пример приводилась, будто для издевки, фраза “Я люблю тебя”, сказанная землянином другому землянину: “Фрю ля Стеги”. Любить, стало быть, теперь называлось “ля”. Если же у вашей избранницы уже была КП, а у вас, увы, пока нет или же она активно сотрудничала с Анданором, объясняться с ней в любви следовало уже так: “Фрю ля Бряти”. Владимир с ненавистью выключил телевизор. “А на рынке, вернее всего, телевизоры теперь будут снова в цене”, – подумалось ему. И ведь многие, очень многие будут учить этот собачий язык. Чтобы не умереть с голоду. Чтобы устроиться на работу. Владимиру вновь сделалось жутко. Он почувствовал, насколько человек, начавший говорить на этом псевдоязыке, скорее всего специально разработанном для завоеванных планет, незаметно, но стремительно сделается рабом. Дальше стоит лишь начать думать на нем, и вот тебя уже и нет. Как за спасательный круг, схватился Владимир за древко кувалды, которую, словно альтернативу карточке покорности, теперь всюду таскал за собой по квартире. “Как хорошо, что я в Сопротивлении! – думал он. – Иначе как заставить себя жить после всего этого...”
Весеннее солнцестояние уже миновало, и день был чуть длиннее, чем ночь. Наконец, он таки кончился. Владимир сперва думал надеть длинный, черный, по моде неизвестно каких древних годов XX века пошитый плащ, в котором в принципе можно было бы спрятать молот, но передумал. Какой в этом смысл? Анданорцам было абсолютно безразлично, с оружием его застанут на улице ночью или без оружия. В военное время наказание за всякий проступок одно – “приведение тела в не пригодное для жизни состояние”. Ну что же... Не земляне навязали гостям с Анданора такие условия игры. Владимир думал, как он будет спускаться по лестнице, мимо всех соседских дверей. “А вдруг, – подумалось ему, – кто-то посмотрит в “глазок”? А вдруг донесет?” Быть может, имей он какое-либо иное задание от Сопротивления, он бы прятался. Но сейчас – Владимир это чувствовал – ему не нужно было думать о соседях, он не должен был, хотя бы в своем подъезде, прятаться как мышь, даже если логика говорила ему, что делать это следовало бы. Его шансы на успех, по этой же самой логике, были настолько пренебрежительно малы, что и слушать ее подсказки Владимиру казалось неправильным. Если разум подсказывает вам, что вы обречены, перестаньте слушаться его голоса, и, быть может, все еще обойдется. Эта посетившая Володю мысль показалась ему самому очень восточной какой-то и симпатичной. Помолившись молитвами и в дорогу, и на успех дела и засунув за пояс залихватски-разбойничий охотничий нож внушительных размеров, а также прихватив целый моток прочного, металлического в пластике, троса, Володя открыл входную дверь и, не прячась, спокойно вышел из нее с молотом в руке. Ему казалось, что он сейчас вовсе не он, а какой-то то ли герой, то ли даже божество древности. Тор, вспомнил он, спускаясь по лестнице, гулко разносящей его шаги по всему подъезду. Тор – это как раз такой вот парень с молотом. Был ли у Владимира план? Можно сказать, что был. Подкрасться сзади к патрулю и одним ударом оглушить обоих. Владимир вспомнил, что даже не выглянул на улицу, чтобы увидеть, нет ли поблизости патруля. “Что же, – какой-то злорадной вспышкой мелькнула мысль, – это тоже против логики, стало быть, очень хорошо. Да и не возвращаться же”. Если бы кто-нибудь из соседей решился-таки подойти к “глазку”, то увидел бы Владимира, одетого в кожаную куртку, теплые штаны и с наглым и торжественным видом несущего в руке огромный смертоносный молот. Идущего на верную смерть. И у всякого, кто осмелился бы прильнуть глазом к бойнице “глазка”, возникла бы, вопреки той же логике, мысль, что у него все получится – таким уверенным в своих силах и исполненным мрачной решимости смотрелся Владимир.