Страница:
“Эка невидаль – рассвет”, – подумал Володя, но, вспомнив изумительные краски давешнего заката, поднялся. Лея заставила его одеться и вывела на воздух. И вовремя – они успели к самому началу. На востоке небо уже окрасилось в нежно-зеленые тона, в зените же и на западе царила непроглядная ночь с крохотными искорками звезд, складывавшихся в причудливые фигуры здешних созвездий. Одно из них удивительно напоминало женскую фигуру, сидящую в кресле. Над ее головой семь звезд соединялись в подобие алмазного купола стридора.
– А что это за созвездие? – спросил Владимир.
– В каком смысле? – не поняла Лея. – Все эти звезды отстоят одна от другой на сотни световых лет, они только кажутся обособленной группой.
– Неужели у вас нет созвездий? – изумился Володя.
– А что это такое, созвездие? – спросила Лея.
– Посмотри, Лея, – сказал он, – видишь, похоже, что эти звезды складываются – ну, если соединить мысленно их вместе – в женщину-пилота, сидящего в кабине небольшого космолета, как раз как наш. Видишь?
– Ну, может быть... – неуверенно согласилась Лея. – Но ведь это только фантазия, это даже искусством не назовешь...
– А у нас на Земле все мало-мальски заметные звездочки объединены людьми в созвездия. Конечно, можно сказать, что ради того, чтобы было проще их запомнить и ориентироваться в ночном небе, но разве тебе не кажется, что это очень красиво, когда звезды – не просто звезды, а еще и какие-то образы, которые пытаются прочитать в них люди...
Владимир обнял Лею, наконец-то одевшуюся просто и красиво в анданорское короткое платье зеленого цвета с красными незнакомыми камнями, украшавшими рукава и ворот. Лея молчала, вглядываясь в стремительно зеленевшее небо. Володя спросил:
– Так, значит, у вас созвездия не имеют названий?
– Нет, – тихо ответила Лея.
– Тогда я назову это созвездие твоим именем, милая моя. Теперь это созвездие будет называться созвездием Леи.
Лея молча обняла Володю и припала своими устами к его губам, а рукой, расстегнув “молнию” куртки, проникла под футболку, нежно коснувшись его груди.
– Я, кажется, начинаю понимать, что такое ваша земная поэзия, – сказала она затем. – Это когда хочешь подарить любимому существу больше, чем имеешь. Например, вот эту россыпь звезд или целый мир. Спасибо, Володя. Мне нравится твой подарок. Я принимаю его – пусть теперь это будет называться созвездием Леи. Ох, милый, – спохватилась с улыбкой девушка, – а знаешь ли ты, что одна из звездочек – та, что прямо у меня над головой, ведь это теперь как бы я в небе – это твое солнце?
– Нет, конечно, не знал... – изумленно откликнулся Володя. – Но это даже еще интереснее, ведь я впервые увидел тебя в твоем стридоре именно возле Земли.
– В нашем стридоре, дорогой, – сказала Лея, лаская пальцами тощий после двух шедших подряд перелетов Володин живот. – Даже скорее твоем, чем моем.
– Это еще почему? – усмехнулся Володя.
– Ну, я его купила на деньги Стора. Ты его убил своей колотушкой, мой дикарь, и забрал его женщину, меня то есть, его оружие – плазмомет и его сбережения, которые он, можно сказать, в нем прятал.
Лея помолчала немножко и спросила:
– Сейчас досмотрим рассвет, и ты возьмешь меня, ладно?
– С удовольствием, – ответил Володя, скользнув рукой по мощному красивому бедру своей жены.
Тем временем созвездие Леи уже утонуло в небесной зелени зарождающегося утра – только звезды на западе еще светили какое-то время тусклыми бусинами, но, наконец, рассветная волна сияния растворила в себе и их свет. Утреннее небо Анданора было бездонным и густо травянисто-зеленым. Оно, безусловно, стоило того, чтобы подняться так рано. Лея свободной рукою вынула брелочек и нажала на кнопку, втягивая оставшийся со вчерашнего дня трехметровый забор так, чтобы он не скрывал от Володиного взгляда заснеженной равнины.
Потому что в следующую минуту над горизонтом показался край сияющего изумруда, которым стало за ночь бордовое солнце. Светило было радостным и теплыми лучами грело лицо, но даже когда выкатилось полностью, на него все-таки можно было смотреть не мигая. О боже! Как же преобразилась заснеженная равнина от его прикосновения! Владимиру даже пришлось помотать головой, прогоняя наваждение, – такой полной была внезапная иллюзия поросших травами равнин его родной Земли. Володя еще не досмотрел до конца чудесную мистерию рассвета, но уже был страстно в него влюблен, столь живо увиденная картина напомнила ему безмятежную радость наполненных сиянием лета подмосковных лугов. Дома же анданорцев, разбросанные по этим лугам, напоминали сейчас жилища сказовных эльфов – в них не осталось ничего кровавого или мрачного – до закатного часа.
– И эта сказка повторяется здесь каждое утро? – переведя дыхание, спросил Владимир у Леи, похожей сейчас в концентрированно-зеленых, словно солнце пропустили через бутылочное донце, лучах на царевну-лягушку.
– Каждое, милый мой, – отозвалась Лея. – Ну, понял ты теперь, что Анданор невозможно не полюбить?
– Понял, – ответил Володя.
Он заметил, как вдали по сугробам, чуть подлетая на и каждом шагу, прыгали уже знакомые ему потешные скримлики; крылья позволяли им, по-заячьи подскакивая вверх на несколько метров, затем пролетать значительные расстояния.
– Весна, – сказала Лея, тоже следившая за ними глазами. – Да ведь и правда, – спохватилась она, – я столько времени провела на Земле и Силлуре, что совсем сбилась со счета. Весна, милый, это значит, что очень скоро ты увидишь, как растут кулямбы, как летают по небу скримлики – у нас ведь нет птиц, а эти нежные зайчики летают, лишь когда справляют свадьбы. У них тогда крылья наливаются силой – силой любви. Сейчас у них начинается пора брачных турниров – гляди: та, что скачет впереди, пожирнее и покруглее, – это самочка. Те, что сзади, – самцы. Скримлики устраивают настоящие турниры и в борьбе за свою любимую иногда стоят до конца. Если один из них слабее, но влюблен в самочку до смерти, то он не отступает и продолжает сражение, даже когда повержен. Его более сильный соперник понимает, что тот будет драться до конца, и, если для него выбор именно этой спутницы был случайным, то уступает перед настоящей любовью. Если же любовь, или злость, или принципиальные соображения берут в нем верх, то начинается совсем иной бой – скримлики, дравшиеся до этого лапами без когтей, выпускают острые, как лезвия, когти – они их не используют даже для самообороны, если их схватит хищник, представляешь? Только защищая самочку или детишек.
Лея, продолжая свой рассказ, застегнула Владимиру куртку, чтобы он не простыл, и стала сквозь одежду ласкать его ниже и откровеннее. Зеленые снежные холмы вокруг чуть тронулись желтизной, будто на подмосковные луга пришел земной август месяц.
– А тут скримлики пускают в ход когти и зубы, и снег окрашивается не закатной, а настоящей кровью. В результате, если никто из соперников не уступает, обыкновенно оба бывают изранены настолько, что, обессилев, падают и жалобно стонут, моля самочку им помочь.
– А что делает самочка? – спросил Володя, прерывисто дыша сухим морозным воздухом от прикосновений жены.
– Она выбирает одного из них – тут впервые ее мнение становится решающим – и лечит его своей целебной слюной, зализывая раны.
– И что, ее слюна действительно такая полезная? – поинтересовался Володя, глядя, как шарообразная скримлиха, желто-зеленая, как осенний лист, в рассветных лучах подбросила свое упитанное тело особенно высоко и теперь парила над соперниками, не отстающими от нее ни на шаг и восторженно на ходу разглядывающими ее снизу.
– Да, – отозвалась Лея, порывисто обняв Владимира второй рукой. Она стояла теперь напротив, лицом к лицу с мужем, слиться с которым так страстно теперь желала. – Их чуть не истребили всех в стародавние времена из-за этой слюны. А второй, отверженный, соперник умирает рядом от ран, и никто ему не помогает. В любви нет места третьему. А когда он умирает, то выживший самец и самочка съедают его и отправляются в гнездо. И нам пора в гнездо, – добавила вдруг Лея, которая уже сама была не в состоянии выровнять свое дыхание.
Придя домой и опрокидывая Владимира на постель, Лея жарко шепнула ему в ухо, срывая одежду:
– Тебе, милый, теперь придется потрудиться на любовном фронте ударными темпами. Мы, анданорианки, с приходом весны делаемся ненасытными и можем даже пойти на преступление, если мужчина нас не удовлетворяет, – представляешь?
– Думаю, я справлюсь, – отозвался Володя, упругим движением скинув с себя Лею и накрывая собой ее тело, постройневшее от перелетов, зато с призывно набухшей от анданорской весны грудью.
– Будем звонить? – спросил Володя.
– Знаешь, я что-то опасаюсь, – отозвалась Лея. – Во-первых, мне показалось, что это он тебе на уши вешал про какие-то там эти “синхронные межзвездные передатчики...”. Ты видел, что мы на несколько столетий обгоняем вас в смысле прогресса. А даже у нас для связи между звездами со сверхсветовой скоростью приходится использовать посыльных, которые на борту своих космолетов несут послание. Лет двадцать назад вместо них стали отправлять беспилотные корабли. Но чтобы такая маленькая фиговинка была на такое способна – не думаю. Боюсь, что она просто взорвется и снесет тебе полчерепа. Вот на такое партизаны – и особенно этот твой полковник – очень даже способны. А то и ядерный взрыв будет или еще что-нибудь мерзопакостное. Давай-ка лучше выкинем эту штуку подальше и забудем про нее.
– Но там моя мама... – задумчиво отозвался Володя, с которым Лея ранее не делилась своими опасениями. Владимир думал, к примеру, что межзвездная связь, так живо описанная полковником, существует на самом деле.
– Если что, скажешь, что ты ему звонил и не дозвонился. Или что телефон у нас отобрали при обыске. Что его сжевал возбужденный самец скримлика, приняв за самку. Да мало ли что?
– Наверное, ты права, – сказал Володя, отдавая Лее телефон.
– Спасибо, милый, – улыбнулась девушка. – Сегодня мы его с тобой отнесем на пустырь, от греха подальше, и там бросим в снег. Не думаю, чтоб там была атомная бомба, но дома хранить подарки от партизан, я думаю, небезопасно.
Володя с Леей, перекусив на скорую руку, но весьма изысканными блюдами, которые – благодарение небесам – на Анданоре в богатых семьях было принято хранить в морозильных комнатах в количестве, достаточном для нескольких лет осады, встали на белые, полметра в диаметре, диски, имевшие уникальное свойство перемещаться над поверхностью снегов на высоте нескольких сантиметров со скоростью доброго велосипеда, и Лея, запрограммировав Володин снеголет на следование в двух метрах от своего, стартовала, сперва осторожно и бережно, то и дело оглядываясь на Володю, а потом пустив анданорские сани вскачь. Владимир благодарил Бога за то, что в юности какое-то время занимался серфингом; хотя удивительные диски более напоминали скейтборд, навык пришелся ему теперь как нельзя кстати. Убедившись, что Володя держится молодцом, Лея уменьшила интервал до полуметра и сказала одобрительно:
– Здорово! Словно всю жизнь на нем ездил. Ты у меня вообще – что надо.
Серые анданорские дома остались позади. Похоже, тут вообще было не принято возводить постройки иных цветов. Наконец, Лея лихо заехала на вершину холма – умный диск при этом, к облегчению тревожно ожидавшего Володи, не последовал плоскостью кривизны склона, оставаясь в горизонтальном положении.
– Вот здесь, – сказала Лея, – пять ваших километров до ближайшего жилья. Оставим его тут, а когда почва оттает, вернемся сюда и закопаем его на всякий случай. Идет?
– Хорошо, – сказал Володя.
И Лея, присев на корточки на своем снеголете, выкопала небольшую ямку в рыхлом снегу и, аккуратно положив в нее устройство связи, запорошила его сверху, чтобы никто случайно не наткнулся на подозрительный предмет.
Володя спустя каких-нибудь две недели будет жестоко терзаться, вспоминая этот роковой момент, переживая его вновь и вновь, будто прошлое возможно изменить, если, в сотый раз мысленно вернувшись к событию, в тысячный раз представить, что вел себя каким-нибудь иным образом, чем на самом деле. Увы, сегодня, когда настоящее еще давало им шанс все исправить, молодые люди с чувством выполненного долга вернулись к себе домой, где их ждали самые изысканные блюда и изумительная постель с регулируемой жесткостью.
Глава 28
– А что это за созвездие? – спросил Владимир.
– В каком смысле? – не поняла Лея. – Все эти звезды отстоят одна от другой на сотни световых лет, они только кажутся обособленной группой.
– Неужели у вас нет созвездий? – изумился Володя.
– А что это такое, созвездие? – спросила Лея.
– Посмотри, Лея, – сказал он, – видишь, похоже, что эти звезды складываются – ну, если соединить мысленно их вместе – в женщину-пилота, сидящего в кабине небольшого космолета, как раз как наш. Видишь?
– Ну, может быть... – неуверенно согласилась Лея. – Но ведь это только фантазия, это даже искусством не назовешь...
– А у нас на Земле все мало-мальски заметные звездочки объединены людьми в созвездия. Конечно, можно сказать, что ради того, чтобы было проще их запомнить и ориентироваться в ночном небе, но разве тебе не кажется, что это очень красиво, когда звезды – не просто звезды, а еще и какие-то образы, которые пытаются прочитать в них люди...
Владимир обнял Лею, наконец-то одевшуюся просто и красиво в анданорское короткое платье зеленого цвета с красными незнакомыми камнями, украшавшими рукава и ворот. Лея молчала, вглядываясь в стремительно зеленевшее небо. Володя спросил:
– Так, значит, у вас созвездия не имеют названий?
– Нет, – тихо ответила Лея.
– Тогда я назову это созвездие твоим именем, милая моя. Теперь это созвездие будет называться созвездием Леи.
Лея молча обняла Володю и припала своими устами к его губам, а рукой, расстегнув “молнию” куртки, проникла под футболку, нежно коснувшись его груди.
– Я, кажется, начинаю понимать, что такое ваша земная поэзия, – сказала она затем. – Это когда хочешь подарить любимому существу больше, чем имеешь. Например, вот эту россыпь звезд или целый мир. Спасибо, Володя. Мне нравится твой подарок. Я принимаю его – пусть теперь это будет называться созвездием Леи. Ох, милый, – спохватилась с улыбкой девушка, – а знаешь ли ты, что одна из звездочек – та, что прямо у меня над головой, ведь это теперь как бы я в небе – это твое солнце?
– Нет, конечно, не знал... – изумленно откликнулся Володя. – Но это даже еще интереснее, ведь я впервые увидел тебя в твоем стридоре именно возле Земли.
– В нашем стридоре, дорогой, – сказала Лея, лаская пальцами тощий после двух шедших подряд перелетов Володин живот. – Даже скорее твоем, чем моем.
– Это еще почему? – усмехнулся Володя.
– Ну, я его купила на деньги Стора. Ты его убил своей колотушкой, мой дикарь, и забрал его женщину, меня то есть, его оружие – плазмомет и его сбережения, которые он, можно сказать, в нем прятал.
Лея помолчала немножко и спросила:
– Сейчас досмотрим рассвет, и ты возьмешь меня, ладно?
– С удовольствием, – ответил Володя, скользнув рукой по мощному красивому бедру своей жены.
Тем временем созвездие Леи уже утонуло в небесной зелени зарождающегося утра – только звезды на западе еще светили какое-то время тусклыми бусинами, но, наконец, рассветная волна сияния растворила в себе и их свет. Утреннее небо Анданора было бездонным и густо травянисто-зеленым. Оно, безусловно, стоило того, чтобы подняться так рано. Лея свободной рукою вынула брелочек и нажала на кнопку, втягивая оставшийся со вчерашнего дня трехметровый забор так, чтобы он не скрывал от Володиного взгляда заснеженной равнины.
Потому что в следующую минуту над горизонтом показался край сияющего изумруда, которым стало за ночь бордовое солнце. Светило было радостным и теплыми лучами грело лицо, но даже когда выкатилось полностью, на него все-таки можно было смотреть не мигая. О боже! Как же преобразилась заснеженная равнина от его прикосновения! Владимиру даже пришлось помотать головой, прогоняя наваждение, – такой полной была внезапная иллюзия поросших травами равнин его родной Земли. Володя еще не досмотрел до конца чудесную мистерию рассвета, но уже был страстно в него влюблен, столь живо увиденная картина напомнила ему безмятежную радость наполненных сиянием лета подмосковных лугов. Дома же анданорцев, разбросанные по этим лугам, напоминали сейчас жилища сказовных эльфов – в них не осталось ничего кровавого или мрачного – до закатного часа.
– И эта сказка повторяется здесь каждое утро? – переведя дыхание, спросил Владимир у Леи, похожей сейчас в концентрированно-зеленых, словно солнце пропустили через бутылочное донце, лучах на царевну-лягушку.
– Каждое, милый мой, – отозвалась Лея. – Ну, понял ты теперь, что Анданор невозможно не полюбить?
– Понял, – ответил Володя.
Он заметил, как вдали по сугробам, чуть подлетая на и каждом шагу, прыгали уже знакомые ему потешные скримлики; крылья позволяли им, по-заячьи подскакивая вверх на несколько метров, затем пролетать значительные расстояния.
– Весна, – сказала Лея, тоже следившая за ними глазами. – Да ведь и правда, – спохватилась она, – я столько времени провела на Земле и Силлуре, что совсем сбилась со счета. Весна, милый, это значит, что очень скоро ты увидишь, как растут кулямбы, как летают по небу скримлики – у нас ведь нет птиц, а эти нежные зайчики летают, лишь когда справляют свадьбы. У них тогда крылья наливаются силой – силой любви. Сейчас у них начинается пора брачных турниров – гляди: та, что скачет впереди, пожирнее и покруглее, – это самочка. Те, что сзади, – самцы. Скримлики устраивают настоящие турниры и в борьбе за свою любимую иногда стоят до конца. Если один из них слабее, но влюблен в самочку до смерти, то он не отступает и продолжает сражение, даже когда повержен. Его более сильный соперник понимает, что тот будет драться до конца, и, если для него выбор именно этой спутницы был случайным, то уступает перед настоящей любовью. Если же любовь, или злость, или принципиальные соображения берут в нем верх, то начинается совсем иной бой – скримлики, дравшиеся до этого лапами без когтей, выпускают острые, как лезвия, когти – они их не используют даже для самообороны, если их схватит хищник, представляешь? Только защищая самочку или детишек.
Лея, продолжая свой рассказ, застегнула Владимиру куртку, чтобы он не простыл, и стала сквозь одежду ласкать его ниже и откровеннее. Зеленые снежные холмы вокруг чуть тронулись желтизной, будто на подмосковные луга пришел земной август месяц.
– А тут скримлики пускают в ход когти и зубы, и снег окрашивается не закатной, а настоящей кровью. В результате, если никто из соперников не уступает, обыкновенно оба бывают изранены настолько, что, обессилев, падают и жалобно стонут, моля самочку им помочь.
– А что делает самочка? – спросил Володя, прерывисто дыша сухим морозным воздухом от прикосновений жены.
– Она выбирает одного из них – тут впервые ее мнение становится решающим – и лечит его своей целебной слюной, зализывая раны.
– И что, ее слюна действительно такая полезная? – поинтересовался Володя, глядя, как шарообразная скримлиха, желто-зеленая, как осенний лист, в рассветных лучах подбросила свое упитанное тело особенно высоко и теперь парила над соперниками, не отстающими от нее ни на шаг и восторженно на ходу разглядывающими ее снизу.
– Да, – отозвалась Лея, порывисто обняв Владимира второй рукой. Она стояла теперь напротив, лицом к лицу с мужем, слиться с которым так страстно теперь желала. – Их чуть не истребили всех в стародавние времена из-за этой слюны. А второй, отверженный, соперник умирает рядом от ран, и никто ему не помогает. В любви нет места третьему. А когда он умирает, то выживший самец и самочка съедают его и отправляются в гнездо. И нам пора в гнездо, – добавила вдруг Лея, которая уже сама была не в состоянии выровнять свое дыхание.
Придя домой и опрокидывая Владимира на постель, Лея жарко шепнула ему в ухо, срывая одежду:
– Тебе, милый, теперь придется потрудиться на любовном фронте ударными темпами. Мы, анданорианки, с приходом весны делаемся ненасытными и можем даже пойти на преступление, если мужчина нас не удовлетворяет, – представляешь?
– Думаю, я справлюсь, – отозвался Володя, упругим движением скинув с себя Лею и накрывая собой ее тело, постройневшее от перелетов, зато с призывно набухшей от анданорской весны грудью.
* * *
Когда объятия, поцелуи и ласки завершились единой страстной конвульсией влившихся в друг друга тел, снег за окном был уже чуть желтоватым, но скорее белым, как на Земле. Это значит, что начался день. Володя никогда не думал, что снег может быть таким красивым, как здесь. Небо сделалось привычно голубым, тоже как на Земле. Лея с Володей разгружали стридор и наткнулись на телефон, который Зубцов передал Владимиру.– Будем звонить? – спросил Володя.
– Знаешь, я что-то опасаюсь, – отозвалась Лея. – Во-первых, мне показалось, что это он тебе на уши вешал про какие-то там эти “синхронные межзвездные передатчики...”. Ты видел, что мы на несколько столетий обгоняем вас в смысле прогресса. А даже у нас для связи между звездами со сверхсветовой скоростью приходится использовать посыльных, которые на борту своих космолетов несут послание. Лет двадцать назад вместо них стали отправлять беспилотные корабли. Но чтобы такая маленькая фиговинка была на такое способна – не думаю. Боюсь, что она просто взорвется и снесет тебе полчерепа. Вот на такое партизаны – и особенно этот твой полковник – очень даже способны. А то и ядерный взрыв будет или еще что-нибудь мерзопакостное. Давай-ка лучше выкинем эту штуку подальше и забудем про нее.
– Но там моя мама... – задумчиво отозвался Володя, с которым Лея ранее не делилась своими опасениями. Владимир думал, к примеру, что межзвездная связь, так живо описанная полковником, существует на самом деле.
– Если что, скажешь, что ты ему звонил и не дозвонился. Или что телефон у нас отобрали при обыске. Что его сжевал возбужденный самец скримлика, приняв за самку. Да мало ли что?
– Наверное, ты права, – сказал Володя, отдавая Лее телефон.
– Спасибо, милый, – улыбнулась девушка. – Сегодня мы его с тобой отнесем на пустырь, от греха подальше, и там бросим в снег. Не думаю, чтоб там была атомная бомба, но дома хранить подарки от партизан, я думаю, небезопасно.
Володя с Леей, перекусив на скорую руку, но весьма изысканными блюдами, которые – благодарение небесам – на Анданоре в богатых семьях было принято хранить в морозильных комнатах в количестве, достаточном для нескольких лет осады, встали на белые, полметра в диаметре, диски, имевшие уникальное свойство перемещаться над поверхностью снегов на высоте нескольких сантиметров со скоростью доброго велосипеда, и Лея, запрограммировав Володин снеголет на следование в двух метрах от своего, стартовала, сперва осторожно и бережно, то и дело оглядываясь на Володю, а потом пустив анданорские сани вскачь. Владимир благодарил Бога за то, что в юности какое-то время занимался серфингом; хотя удивительные диски более напоминали скейтборд, навык пришелся ему теперь как нельзя кстати. Убедившись, что Володя держится молодцом, Лея уменьшила интервал до полуметра и сказала одобрительно:
– Здорово! Словно всю жизнь на нем ездил. Ты у меня вообще – что надо.
Серые анданорские дома остались позади. Похоже, тут вообще было не принято возводить постройки иных цветов. Наконец, Лея лихо заехала на вершину холма – умный диск при этом, к облегчению тревожно ожидавшего Володи, не последовал плоскостью кривизны склона, оставаясь в горизонтальном положении.
– Вот здесь, – сказала Лея, – пять ваших километров до ближайшего жилья. Оставим его тут, а когда почва оттает, вернемся сюда и закопаем его на всякий случай. Идет?
– Хорошо, – сказал Володя.
И Лея, присев на корточки на своем снеголете, выкопала небольшую ямку в рыхлом снегу и, аккуратно положив в нее устройство связи, запорошила его сверху, чтобы никто случайно не наткнулся на подозрительный предмет.
Володя спустя каких-нибудь две недели будет жестоко терзаться, вспоминая этот роковой момент, переживая его вновь и вновь, будто прошлое возможно изменить, если, в сотый раз мысленно вернувшись к событию, в тысячный раз представить, что вел себя каким-нибудь иным образом, чем на самом деле. Увы, сегодня, когда настоящее еще давало им шанс все исправить, молодые люди с чувством выполненного долга вернулись к себе домой, где их ждали самые изысканные блюда и изумительная постель с регулируемой жесткостью.
Глава 28
ЯЗЫЧНИЦА
Неделя пролетела в сладостной круговерти восторга. Лея и Владимир были на самом гребне счастья – их сердца пели в унисон радостно обновлявшейся природе. Лучи солнца сделались действительно по-летнему жаркими, так что Лея, выходя на улицу, уже закрывала свою очаровательную головку прелестной шляпкой анданорского покроя, совершенно асимметричной и более всего напоминавшей помесь между треуголкой Бонапарта и крылом бабочки.
Ночами молодым людям не давал спать пронзительный визг круглосуточно резвившихся скримликов. Однажды пушистая самочка даже влетела в открытую дверь, и Лея ловко, как кошка на мышь, прыгнула на ее белое пуховое тело и сжала его руками. Самочка испуганно затихла, и Лея между делом заметила Володе, что скримлики не только съедобны, но и очень вкусны, а у них на Анданоре съесть скримлика, пойманного своими руками весной, очень добрая примета. Самочка отчаянно била своими широкими белыми крыльями, прижав длинные, хотя и короче, чем у земных зайцев, ушки к спине. Володя увидел слезы в ее игрушечно-огромных глазах и подумал, что она все-таки не счастливый билетик, чтоб вот так просто лишить ее жизни. И тогда Лея, с встречными слезами, внезапно зазвеневшими в веселом минуту назад голосе, озадачила Володю новой гранью анданорской приметы. Развернув скримлиху откормленным животом вверх, Лея потрогала ее набухшие грудные железы, свободные от шерсти, и сказала, стыдливо потупив взгляд:
– А между прочим, у нас в народной медицине мясо беременной скримлихи считается отличным средством от бесплодия.
Владимир тяжело вздохнул и задумался. Но, повернув голову в сторону входной двери, увидел там затравленно жмущегося к притолоке тощего самца, потрепанного, со свежими рубцами на теле. Похоже, победа в турнире досталась ему очень нелегко. А Лея между тем продолжала:
– И, к слову, это животное – моя добыча, и я не обязана спрашивать у тебя разрешения на его съедение.
Лея уже собиралась встать и отправиться в столовую, когда Володя молча удержал ее за плечо и показал взглядом на боязливо поднявшегося не только на задние лапки, но и чуть ли не на цыпочки самца, в чьих глазах читались надежда и ужас.
– А мне эта пара кажется похожей на нас с тобой, – сказал Володя. – Посмотри, через какие напасти пришлось пройти этому кролику, чтобы остаться вместе со своей невестой. Да, у них уже получилось то, чего мы пока не сумели. Эта самочка беременна. И мне кажется, что разлучить их сейчас будет куда как более нехорошей приметой, чем отпустить ее с миром и позволить влюбленным оставаться вместе. Как ты считаешь?
В ответ Лея лишь молчала, потупив взгляд. Володя осторожно забрал из ее рук несчастного зверька и, с самкой на руках, приблизился к двери.
– Осторожно, самец может быть опасен, – глухо сказала Лея за спиной.
Но Володе показалось, что они с крылатым влюбленным зайцем, встретившись взглядами, отлично поняли друг друга. Владимир поставил самочку на пол, развернув ее мордочкой к супругу, и легонько подтолкнул, чтобы та вышла из панического ступора, в который ее вогнала бесцеремонным пленением Лея. Скримлиха переступила с ноги на ногу, а затем, подбадриваемая мультипликационными, слишком выразительными даже глазами мужа, выскочила за дверь с таким визгом, будто за ней гнались десять бесплодных анданорианок, вооруженных тесаками.
Вернувшись в дом, Владимир обнаружил Лею лежащей на кровати и рыдающей навзрыд. Владимир тихонько опустился рядом с ней и принялся ласково, насколько вообще был способен, гладить ее по голове и шее. Лея всхлипывала и глотала слезы. Володя осторожно переключил кровать на перинную мягкость, и его безутешная жена погрузилась в мягкую волну постели, смирившись, что Владимир решил за нее, как она будет лежать. Володя подумал, что сейчас они, судя по всему, впервые столкнулись с проблемой, разрешить которую было не в их власти. Он давно уже опасался, что люди с анданорцами скорее всего генетически несовместимы – ведь у его жены было как-никак два пупка, а не один; следовательно, анданорцы имели несколько иное строение плаценты и, быть может, чуть-чуть иные свойства яйцеклетки. А Володя, будучи биологом, отлично понимал, что в таких вопросах чуть-чуть – значит все. Через пятнадцать минут тихих, беспомощных, детских всхлипываний, каждое из которых болью отдавалось в сердце Владимира, куда как более спокойно относившегося к тому, что, быть может, никогда так и не станет отцом, Лея заснула, словно маленькая обиженная девочка, а Володя, опасавшийся, что она не спит, но просто затихла, долго еще сидел над ней, поглаживая ее великолепные пепельные волосы.
На другой день Лея была почти так же жизнерадостна, как и прежде. Володя, да и сама Лея надеялись, каждый наедине с собой, что, когда пройдет весна, страсть сделаться матерью утихнет и боль отойдет, сделавшись глуше.
Отсутствие на Анданоре птиц, а также скорое и неумолимое приближение предотвращающих гниение холодов способствовали тому, что обыкновенно весь урожай расходовался по назначению, доставаясь хозяину дерева. С ветвей кулямбы ежедневно падало определенное количество плодов, каждый из которых был не меньше сочного земного арбуза. Под конец года особый вид древоточца – кулямбовый червь – дотачивал ствол, и тот, раньше или позже, рушился, изъеденный паразитом и атакованный безжалостными зимними буранами. Тогда семья собирала в хранилища – или просто стаскивала во двор – оставшиеся плоды упавшей кулямбы, которых обыкновенно всегда хватало до следующей весны. Анданорские историки считали, что кулямбовое хозяйство минувшими тысячелетиями отшлифовало особый тип характера анданорца – привязанного к своей семье и склонного к завоевательским походам. Ведь, собственно говоря, прокормиться здесь не составляло ни малейшего труда, если у тебя была кулямба.
Лишившись же кулямбы, семья была обречена на голодную смерть, если, конечно, ее не брал под свое покровительство глава иного клана, располагавший свободной кулямбой, быть может, захваченной у таких же бедолаг, как те несчастные, что просили его заступничества. Теория эта была сколь изумительной, столь и правдоподобной – ведь с момента посадки семечка до первого плодоношения проходило не менее ста лет, и все это время юная кулямба нуждалась в уходе и подкормке. А потому могущественные землевладельцы начали, глядя в будущее, не надеяться лишь на войны, но выращивать кулямбы для подданных своих правнуков. По легенде, первыми до этого додумались, естественно, предки ныне здравствовавшего Императора, старейший из которых основал династию, посеяв коротким летом, глядя в будущее, на пустынных землях тысячу семечек для будущих вассалов своего рода.
В результате войн обездоленные люди, лишенные живительного древа, сбивались в страшные разбойничьи шайки, отличавшиеся крайней жестокостью и не только не брезговавшие человечиной, но порой целенаправленно занимавшиеся охотой на людей. Когда же им не удавалось украсть плодов кулямбы или вдоволь насытиться пленниками, они начинали, от дикого голода, резать и поедать друг друга, начиная с новичков, и бывали случаи, когда к весне от банды оставался один лишь атаман. Естественно, что государство, сложившееся в столь жестких условиях, должно было создать изощренную систему подавления, адекватную опасности и основанную на страхе и строгой иерархии. Захват все новых и новых земель становился обязательным с ростом населения – ведь для нормального плодоношения кулямбы не могли расти менее чем в пятиста метрах друг от друга. Естественно, что при таком раскладе появление больших городов было просто немыслимым – каждый жил на своих обширных угодьях, в центре которых было место, откуда – лишь веря в это, можно было жить – весной должна была показаться вершина живоносной кулямбы. Те же, чья семья была большой и кто опасался, что плодов может не хватить, весь год удобряли дерево кто во что горазд – от экскрементов до человеческой крови и бульона из сваренных врагов. Разогретые жидкие удобрения просто вливались в снег, в той же слепой вере, что растение доберется до них своими корнями и сумеет набраться сил, достаточных для обильного урожая.
Кулямба была изображена на гербе Анданора. Ее почитание выходило, по сути, вовсе лишенным какого бы то ни было налета мистики и логично вытекало из происходящего на планете. Для аристократии же, несколько тысяч лет питающейся от далеких колоний, кулямба стала не более чем символом. Деревьями менялись, их, много реже, дарили. Кулямбами могли обменяться близкие друзья – и это также было древней традицией. Ведь как можешь ты пойти войной на того, у кого во дворе стоит твое дерево? С другой стороны, вы вынуждены будете дружить, посылая рабов за урожаем в угодья друг друга; это имело примерно тот же смысл, что на Земле – браки между знатными родами. Вот так-то и случилось, что растущая во дворе Тидлы кулямба принадлежала аристократическому роду, последним отпрыском которого была Лея, то же дерево, что росло во дворе особняка Леи, было деревом ее подруги. Из-за деревьев, собственно, девочки и подружились в детстве – они ходили смотреть, как растут их кулямбы, каждой весной, и неизбежное их общение переросло в дружбу.
Также Лея поведала и о том, что примерно на тысячу женских, с белыми цветочками, кулямб приходится одна мужская, оплодотворяющая при помощи ветра и маленьких пронырливых кулямбовых мошек многие тысячи деревьев на сотни километров вокруг. Это как в лотерее – никто не знает, которая из кулямб в этом году окажется розовой. Тот, чья кулямба оказывалась мужской и оттого не плодоносила, испокон века не бедствовал – ему приносили часть урожая все окрестные жители.
Оттого-то розовая кулямба во дворе издревле считалась знаком особого расположения небес. Еще бы, семья была уверена, что не лишится пропитания до следующего лета, и при этом у них было нечего воровать – дерево-то их не имело плодов; также не надо было следить, чтобы сорвавшиеся с ветвей фиолетовые мясистые шары не сожрали скримлики и прочие местные создания, набегающие целыми стаями на грохот падения увесистых фруктов.
Ночами молодым людям не давал спать пронзительный визг круглосуточно резвившихся скримликов. Однажды пушистая самочка даже влетела в открытую дверь, и Лея ловко, как кошка на мышь, прыгнула на ее белое пуховое тело и сжала его руками. Самочка испуганно затихла, и Лея между делом заметила Володе, что скримлики не только съедобны, но и очень вкусны, а у них на Анданоре съесть скримлика, пойманного своими руками весной, очень добрая примета. Самочка отчаянно била своими широкими белыми крыльями, прижав длинные, хотя и короче, чем у земных зайцев, ушки к спине. Володя увидел слезы в ее игрушечно-огромных глазах и подумал, что она все-таки не счастливый билетик, чтоб вот так просто лишить ее жизни. И тогда Лея, с встречными слезами, внезапно зазвеневшими в веселом минуту назад голосе, озадачила Володю новой гранью анданорской приметы. Развернув скримлиху откормленным животом вверх, Лея потрогала ее набухшие грудные железы, свободные от шерсти, и сказала, стыдливо потупив взгляд:
– А между прочим, у нас в народной медицине мясо беременной скримлихи считается отличным средством от бесплодия.
Владимир тяжело вздохнул и задумался. Но, повернув голову в сторону входной двери, увидел там затравленно жмущегося к притолоке тощего самца, потрепанного, со свежими рубцами на теле. Похоже, победа в турнире досталась ему очень нелегко. А Лея между тем продолжала:
– И, к слову, это животное – моя добыча, и я не обязана спрашивать у тебя разрешения на его съедение.
Лея уже собиралась встать и отправиться в столовую, когда Володя молча удержал ее за плечо и показал взглядом на боязливо поднявшегося не только на задние лапки, но и чуть ли не на цыпочки самца, в чьих глазах читались надежда и ужас.
– А мне эта пара кажется похожей на нас с тобой, – сказал Володя. – Посмотри, через какие напасти пришлось пройти этому кролику, чтобы остаться вместе со своей невестой. Да, у них уже получилось то, чего мы пока не сумели. Эта самочка беременна. И мне кажется, что разлучить их сейчас будет куда как более нехорошей приметой, чем отпустить ее с миром и позволить влюбленным оставаться вместе. Как ты считаешь?
В ответ Лея лишь молчала, потупив взгляд. Володя осторожно забрал из ее рук несчастного зверька и, с самкой на руках, приблизился к двери.
– Осторожно, самец может быть опасен, – глухо сказала Лея за спиной.
Но Володе показалось, что они с крылатым влюбленным зайцем, встретившись взглядами, отлично поняли друг друга. Владимир поставил самочку на пол, развернув ее мордочкой к супругу, и легонько подтолкнул, чтобы та вышла из панического ступора, в который ее вогнала бесцеремонным пленением Лея. Скримлиха переступила с ноги на ногу, а затем, подбадриваемая мультипликационными, слишком выразительными даже глазами мужа, выскочила за дверь с таким визгом, будто за ней гнались десять бесплодных анданорианок, вооруженных тесаками.
Вернувшись в дом, Владимир обнаружил Лею лежащей на кровати и рыдающей навзрыд. Владимир тихонько опустился рядом с ней и принялся ласково, насколько вообще был способен, гладить ее по голове и шее. Лея всхлипывала и глотала слезы. Володя осторожно переключил кровать на перинную мягкость, и его безутешная жена погрузилась в мягкую волну постели, смирившись, что Владимир решил за нее, как она будет лежать. Володя подумал, что сейчас они, судя по всему, впервые столкнулись с проблемой, разрешить которую было не в их власти. Он давно уже опасался, что люди с анданорцами скорее всего генетически несовместимы – ведь у его жены было как-никак два пупка, а не один; следовательно, анданорцы имели несколько иное строение плаценты и, быть может, чуть-чуть иные свойства яйцеклетки. А Володя, будучи биологом, отлично понимал, что в таких вопросах чуть-чуть – значит все. Через пятнадцать минут тихих, беспомощных, детских всхлипываний, каждое из которых болью отдавалось в сердце Владимира, куда как более спокойно относившегося к тому, что, быть может, никогда так и не станет отцом, Лея заснула, словно маленькая обиженная девочка, а Володя, опасавшийся, что она не спит, но просто затихла, долго еще сидел над ней, поглаживая ее великолепные пепельные волосы.
На другой день Лея была почти так же жизнерадостна, как и прежде. Володя, да и сама Лея надеялись, каждый наедине с собой, что, когда пройдет весна, страсть сделаться матерью утихнет и боль отойдет, сделавшись глуше.
* * *
Еще через день, увидев первую черную прогалину в снегу – почва Анданора оказалась великолепным черноземом, – Лея сказала Володе, что завтра или послезавтра они станут свидетелями того, как вылезает из земли кулямба. Володя, немало озадаченный тем, что собой представляет эта самая кулямба, изумился еще больше, когда узнал, что кулямбой называется один из немногих видов анданорских деревьев. Оказывается, анданорские травы продолжают под сугробами расти в течение всего года, давая пищу роющим снег скримликам и прочей живности; для их листьев вполне хватало того солнца, что пробивалось сквозь рыхлую толщу снежинок, и они умели как-то хитро растапливать воду кончиками корней, в том числе надземных. Это, конечно, было весьма интересно с научной точки зрения, но то, что представляла собой кулямба, казалось будто сошедшим со страниц сказок про фасолинку, за несколько часов достигавшую неба. Владимир с трудом заставил себя поверить в услышанное. Выходило, что кулямба – это вполне многолетнее, полноценное дерево, обладающее огромной – на несколько километров – корневой системой, где удивительным образом за долгую анданорскую зиму копится неимоверный запас питательных веществ. Тому же, что происходит дальше, весной, Владимир должен был сделаться теперь свидетелем. За считанные часы с рассветом кулямба пробивает себе дорогу на поверхность, и к вечеру того же дня ее высота достигает уже ста метров, если дерево старое. Ствол зрелой кулямбы, то есть произрастающей в одном месте более трехсот лет, может быть четыре и более обхвата в ширину. Лея сказала Владимиру, что самая древняя кулямба Анданора, почитаемая Священным Древом, насчитывает более пяти тысяч лет жизни; срок значительный, хотя последние две тысячи лет существование этой кулямбы искусственно поддерживается специально созданным для этой цели Институтом Священного Древа. Затем на следующий день утром на деревьях распускаются цветы. В тот день, когда это происходит на главном дереве, Империя празднует День Цветущей Кулямбы. Маленькие белые цветочки, по словам Леи, наполняют воздух удивительным ароматом, исполняющим веселья сердца людей и дарующим им силы прожить еще один год. Всего неделю радуют глаз белые цветы кулямбы – затем они опадают, и на их месте вызревает несметное количество плодов, способное прокормить семью земледельца, и это при прожорливости анданорцев, на протяжении целого года.Отсутствие на Анданоре птиц, а также скорое и неумолимое приближение предотвращающих гниение холодов способствовали тому, что обыкновенно весь урожай расходовался по назначению, доставаясь хозяину дерева. С ветвей кулямбы ежедневно падало определенное количество плодов, каждый из которых был не меньше сочного земного арбуза. Под конец года особый вид древоточца – кулямбовый червь – дотачивал ствол, и тот, раньше или позже, рушился, изъеденный паразитом и атакованный безжалостными зимними буранами. Тогда семья собирала в хранилища – или просто стаскивала во двор – оставшиеся плоды упавшей кулямбы, которых обыкновенно всегда хватало до следующей весны. Анданорские историки считали, что кулямбовое хозяйство минувшими тысячелетиями отшлифовало особый тип характера анданорца – привязанного к своей семье и склонного к завоевательским походам. Ведь, собственно говоря, прокормиться здесь не составляло ни малейшего труда, если у тебя была кулямба.
Лишившись же кулямбы, семья была обречена на голодную смерть, если, конечно, ее не брал под свое покровительство глава иного клана, располагавший свободной кулямбой, быть может, захваченной у таких же бедолаг, как те несчастные, что просили его заступничества. Теория эта была сколь изумительной, столь и правдоподобной – ведь с момента посадки семечка до первого плодоношения проходило не менее ста лет, и все это время юная кулямба нуждалась в уходе и подкормке. А потому могущественные землевладельцы начали, глядя в будущее, не надеяться лишь на войны, но выращивать кулямбы для подданных своих правнуков. По легенде, первыми до этого додумались, естественно, предки ныне здравствовавшего Императора, старейший из которых основал династию, посеяв коротким летом, глядя в будущее, на пустынных землях тысячу семечек для будущих вассалов своего рода.
В результате войн обездоленные люди, лишенные живительного древа, сбивались в страшные разбойничьи шайки, отличавшиеся крайней жестокостью и не только не брезговавшие человечиной, но порой целенаправленно занимавшиеся охотой на людей. Когда же им не удавалось украсть плодов кулямбы или вдоволь насытиться пленниками, они начинали, от дикого голода, резать и поедать друг друга, начиная с новичков, и бывали случаи, когда к весне от банды оставался один лишь атаман. Естественно, что государство, сложившееся в столь жестких условиях, должно было создать изощренную систему подавления, адекватную опасности и основанную на страхе и строгой иерархии. Захват все новых и новых земель становился обязательным с ростом населения – ведь для нормального плодоношения кулямбы не могли расти менее чем в пятиста метрах друг от друга. Естественно, что при таком раскладе появление больших городов было просто немыслимым – каждый жил на своих обширных угодьях, в центре которых было место, откуда – лишь веря в это, можно было жить – весной должна была показаться вершина живоносной кулямбы. Те же, чья семья была большой и кто опасался, что плодов может не хватить, весь год удобряли дерево кто во что горазд – от экскрементов до человеческой крови и бульона из сваренных врагов. Разогретые жидкие удобрения просто вливались в снег, в той же слепой вере, что растение доберется до них своими корнями и сумеет набраться сил, достаточных для обильного урожая.
Кулямба была изображена на гербе Анданора. Ее почитание выходило, по сути, вовсе лишенным какого бы то ни было налета мистики и логично вытекало из происходящего на планете. Для аристократии же, несколько тысяч лет питающейся от далеких колоний, кулямба стала не более чем символом. Деревьями менялись, их, много реже, дарили. Кулямбами могли обменяться близкие друзья – и это также было древней традицией. Ведь как можешь ты пойти войной на того, у кого во дворе стоит твое дерево? С другой стороны, вы вынуждены будете дружить, посылая рабов за урожаем в угодья друг друга; это имело примерно тот же смысл, что на Земле – браки между знатными родами. Вот так-то и случилось, что растущая во дворе Тидлы кулямба принадлежала аристократическому роду, последним отпрыском которого была Лея, то же дерево, что росло во дворе особняка Леи, было деревом ее подруги. Из-за деревьев, собственно, девочки и подружились в детстве – они ходили смотреть, как растут их кулямбы, каждой весной, и неизбежное их общение переросло в дружбу.
Также Лея поведала и о том, что примерно на тысячу женских, с белыми цветочками, кулямб приходится одна мужская, оплодотворяющая при помощи ветра и маленьких пронырливых кулямбовых мошек многие тысячи деревьев на сотни километров вокруг. Это как в лотерее – никто не знает, которая из кулямб в этом году окажется розовой. Тот, чья кулямба оказывалась мужской и оттого не плодоносила, испокон века не бедствовал – ему приносили часть урожая все окрестные жители.
Оттого-то розовая кулямба во дворе издревле считалась знаком особого расположения небес. Еще бы, семья была уверена, что не лишится пропитания до следующего лета, и при этом у них было нечего воровать – дерево-то их не имело плодов; также не надо было следить, чтобы сорвавшиеся с ветвей фиолетовые мясистые шары не сожрали скримлики и прочие местные создания, набегающие целыми стаями на грохот падения увесистых фруктов.