Страница:
Лея сказала Владимиру, что каждый год надеялась, что именно в этот раз кулямба распустится розовым. Их род был не слишком древним – Лея могла проследить свою родословную лишь на четыреста лет в глубину, – и на ее памяти их кулямба никогда не покрывалась цветами, приносящими счастье. Разумеется, всякое древо имело свой личный документ с подробным описанием его местонахождения и нынешнего хозяина, у которого, собственно, бумага эта и хранилась. Роды Леи и Тидлы обменялись кулямбами 275 лет назад – Лея с благоговением показала Владимиру свиток, которым удостоверялся факт обмена. Мода на подобные мены миновала вот уже как двести лет, и то, что твоя кулямба находится во дворе потомков иной древней династии, лучше всяких бумаг свидетельствовало о тебе, что ты действительно потомственный аристократ – потому-то Лею и водили во двор Тидлы торжественно, как на праздник. Лея была сиротой. Пять лет назад ее родители, тоже военные, погибли при подавлении восстания на одной из далеких колоний. Тогда-то юная девушка и вступила в офицерский корпус. К слову, если Лея будет числиться без вести пропавшей еще семь лет, то ее дом перейдет каким-то дальним, неизвестным ей родственникам, о которых она и слышала-то не больше, чем то, что они есть.
Утром следующего дня Лея разбудила Владимира на рассвете. Зеленые лучи уже коснулись черной земли и остатков снегов, в небе радостно, словно гигантские летучие мыши, порхали пушистые скримлики. Справа от дорожки, ведущей к обнажившейся из-под снега космолетной площадке, Лея присела на корточки на известном ей с детства месте и принялась ждать. Владимир присоединился к ней, присев рядом. Ему отчего-то неуклонно лез в голову носатый Пиноккио, зарывший золотые монеты на так называемом Поле Чудес. “Неужели, – думал Володя, – возможно, чтобы сейчас оттуда что-то показалось, возможно ли, чтобы Лея вычислила этот момент с такой филигранной точностью?” Однако возбуждение от ожидания чуда передалось и Владимиру. Он вглядывался в комочки почвы перед Леей до боли в глазах, пока солнце не сделалось желтоватым. “А ведь здешние жители ждут этого мига целый год, – подумалось Володе. – И сколько семей сейчас вот так сидит на своих обширных – иначе никак – угодьях в ожидании рождения чудесного ростка”. Владимиру показалось, что маленький комочек земли, так, крупинка, чуть сдвинулся в сторону. Или это глаза, не выдержав напряжения, родили иллюзию движения?
Однако Володя сказал об этом Лее, и та, деловито кивнув, стала пуще прежнего всматриваться туда, куда Владимир указал пальцем. И вот тут земля уже заметно раздалась в стороны на глазах, и из нее к солнцу, лишь только поднявшемуся над горизонтом, потянулся наклонный сочный росток, толщиной в указательный палец да и напоминающий его своей формой – он был будто увенчан на вершине плоским ноготочкой. Лея тут же бросилась перед ним на колени и поцеловала землю у его основания. Владимир, разумеется, не присоединился к подобному язычеству и лишь тяжело вздохнул, глядя на то, как его жена исполняет первобытный обряд. Как он и опасался, на этом действо не закончилось. Лея, крикнув Владимиру, чтобы тот охранял росток и не вздумал осквернить его своим касанием, так и сказала – осквернить, стремительно вбежала в дом и вернулась через считанные секунды с наполовину заполненной склянкой в руках. В ней была кровь. Лея обагрила росток, успевший за это время подрасти более чем на пять сантиметров, густой липкой жидкостью, тот же как ни в чем не бывало продолжал свой рост. Владимир спросил у Леи, с холодом в сердце и предполагая самое худшее:
– Что это, милая?
– Кровь, – отозвалась Лея, переведя дыхание. – Я вылила полбутылочки на производящее место, пока ты спал, а теперь закончила ритуал. Теперь все хорошо.
“Да уж”, – подумалось Володе. А вслух он спросил:
– Киска, ты уж прости, но что ты имела в виду под производящим местом?
Лея покраснела и, поджав губы, молча указала на землю возле ствола кулямбы.
“И то хлеб”, – с некоторым облегчением подумалось Владимиру, у которого уже был готов следующий вопрос:
– И чья же это кровь?
– Как чья? – удивилась даже Лея. – Здесь смешана кровь пленных, заколотых в День осеннего снегопада, когда сверху падают тысячи тонн воды. В прошлом году было принесено в жертву сто восемь человек, как обычно. Мне, как аристократке и офицеру, полагается целая бутылочка. Люди попроще используют десятикратно разбавленную кровь, крестьяне же довольствуются кровью еще большего разведения.
Владимир потерянно поднялся и пошел домой. Лея поняла, что он отчего-то расстроен, но сперва даже не сообразила, что это оттого, что он христианин и ему неприятно то, что она сейчас проделала. Девушка внутренне поджалась – ей вовсе не хотелось обижать Володю и пошла следом за ним. Владимир сидел на стуле и вычитывал утренние молитвы по своему молитвослову. Лея села рядом и примирительно сказала:
– Володенька, милый, ну что мне оставалось делать? Пойми, не я же убивала тех пленных. Они и так были приговорены к смерти, так что в этом не было ничего страшного. Ну, так делали и мои родители, и деды, и прадеды – тысячи лет. Скажи спасибо, что нам теперь и не приходится собственноручно закалывать рабов над ростком кулямбы или привязывать их так, чтобы она прорастала сквозь них снизу вверх и тело потом выезжало к небу на ее верхушке. Ведь раньше было и такое.
– Спасибо, – резко ответил Володя и отвернулся.
– Милый, ну ведь это всего лишь ритуал, – растерянно твердила Лея. – Условность, традиция, как хочешь назови.
– Как хочешь? – резко отозвался Володя. – Это человеческое жертвоприношение, вот что это такое. Пойди хоть руки помой.
– Нет, это нельзя, – торопливо объясняла Лея. – Да они совсем чистые, взгляни... После заката я помою руки, а сейчас никак нельзя. Это тоже традиция такая.
Володя обернулся и взглянул на Лею так, словно видел ее впервые. Да, а ведь его жена была язычницей – впервые столь отчетливо, как приговор, подумалось ему. Настоящей, истинной язычницей. А другая истина заключалась в том, что он эту язычницу любил. А третья – что ведь она правда была ни в чем не виновата. Какой же ей быть, если и родители, и прародители ее были еще более отстойными язычниками, чем она сама. Что теперь, на костре ее сжечь за это? И весь Анданор – от маленьких девочек до беззубых старух, от деревенских мальчонок до Императора, – склонившись сейчас над ростками ни в чем не повинной кулямбы, слепо повторял, не хуже обезьян, страшный обычай древности... Володе вдруг до слез сделалось жаль этих несчастных, обрекавших своими слепыми, бестолковыми поступками свои души на проклятие. Ведь среди них были – он это сейчас точно знал – неплохие и наверняка даже очень хорошие люди. На глаза Владимира внезапно набежала горячая слеза – ему вдруг захотелось помочь всем этим людям, лишающим себя вечной жизни из-за такого вот, им самим не нужного ритуала.
“Господи! – непроизвольно в сердцах подумалось Владимиру. – Сделай так, чтобы все эти несчастные получили хоть когда-нибудь надежду на спасение...”
Лея, растерянно кусая губы, смотрела Володе в лицо, не зная, что еще ему сказать. Ей было так больно – ведь она не сделала ровным счетом ничего дурного, а ее возлюбленный теперь гнушался ею, словно она совершила какое-то преступление. А Володя, на сердце которого отчего-то стало легче и от оброненной слезинки, и от неожиданной для него самого просьбы к Господу, чувствовал сейчас какую-то глубинную убежденность, что когда-нибудь, пусть через сто лет, пусть через тысячу, – и этих обездоленных людей коснется свет истинной веры, ну чем они хуже жителей Земли... А еще Володя вспомнил слова, которые читал в Новом Завете, кажется, у апостола Павла, что жена-язычница может спастись мужем христианином. С любовью заглянул он в глаза своей нежной, несчастной, обманутой Лее, отлично понимая, что сейчас он не сможет даже попытаться убедить ее в недопустимости подобных церемоний, как он мог требовать от нее, чтобы она ради него отреклась от тысячелетиями оттачивавшееся веры отцов. Он молча обнял Лею и нежно поцеловал ее в лоб – он понимал, что если сейчас отгородится от нее, то этим лишь ожесточит ее сердце.
Губы Леи так и заискрились в ответ радостной улыбкой. Она осознала лишь, что Володя понял наконец, что сама она ни в чем не виновата. Владимир, будто ничего не случилось, поднялся со своего сиденья и вышел во двор. За прошедшие четверть часа росток вымахал ему по пояс и, следуя за восходящим солнцем, стоял уже куда как более вертикально.
Глава 29
Глава 30
Утром следующего дня Лея разбудила Владимира на рассвете. Зеленые лучи уже коснулись черной земли и остатков снегов, в небе радостно, словно гигантские летучие мыши, порхали пушистые скримлики. Справа от дорожки, ведущей к обнажившейся из-под снега космолетной площадке, Лея присела на корточки на известном ей с детства месте и принялась ждать. Владимир присоединился к ней, присев рядом. Ему отчего-то неуклонно лез в голову носатый Пиноккио, зарывший золотые монеты на так называемом Поле Чудес. “Неужели, – думал Володя, – возможно, чтобы сейчас оттуда что-то показалось, возможно ли, чтобы Лея вычислила этот момент с такой филигранной точностью?” Однако возбуждение от ожидания чуда передалось и Владимиру. Он вглядывался в комочки почвы перед Леей до боли в глазах, пока солнце не сделалось желтоватым. “А ведь здешние жители ждут этого мига целый год, – подумалось Володе. – И сколько семей сейчас вот так сидит на своих обширных – иначе никак – угодьях в ожидании рождения чудесного ростка”. Владимиру показалось, что маленький комочек земли, так, крупинка, чуть сдвинулся в сторону. Или это глаза, не выдержав напряжения, родили иллюзию движения?
Однако Володя сказал об этом Лее, и та, деловито кивнув, стала пуще прежнего всматриваться туда, куда Владимир указал пальцем. И вот тут земля уже заметно раздалась в стороны на глазах, и из нее к солнцу, лишь только поднявшемуся над горизонтом, потянулся наклонный сочный росток, толщиной в указательный палец да и напоминающий его своей формой – он был будто увенчан на вершине плоским ноготочкой. Лея тут же бросилась перед ним на колени и поцеловала землю у его основания. Владимир, разумеется, не присоединился к подобному язычеству и лишь тяжело вздохнул, глядя на то, как его жена исполняет первобытный обряд. Как он и опасался, на этом действо не закончилось. Лея, крикнув Владимиру, чтобы тот охранял росток и не вздумал осквернить его своим касанием, так и сказала – осквернить, стремительно вбежала в дом и вернулась через считанные секунды с наполовину заполненной склянкой в руках. В ней была кровь. Лея обагрила росток, успевший за это время подрасти более чем на пять сантиметров, густой липкой жидкостью, тот же как ни в чем не бывало продолжал свой рост. Владимир спросил у Леи, с холодом в сердце и предполагая самое худшее:
– Что это, милая?
– Кровь, – отозвалась Лея, переведя дыхание. – Я вылила полбутылочки на производящее место, пока ты спал, а теперь закончила ритуал. Теперь все хорошо.
“Да уж”, – подумалось Володе. А вслух он спросил:
– Киска, ты уж прости, но что ты имела в виду под производящим местом?
Лея покраснела и, поджав губы, молча указала на землю возле ствола кулямбы.
“И то хлеб”, – с некоторым облегчением подумалось Владимиру, у которого уже был готов следующий вопрос:
– И чья же это кровь?
– Как чья? – удивилась даже Лея. – Здесь смешана кровь пленных, заколотых в День осеннего снегопада, когда сверху падают тысячи тонн воды. В прошлом году было принесено в жертву сто восемь человек, как обычно. Мне, как аристократке и офицеру, полагается целая бутылочка. Люди попроще используют десятикратно разбавленную кровь, крестьяне же довольствуются кровью еще большего разведения.
Владимир потерянно поднялся и пошел домой. Лея поняла, что он отчего-то расстроен, но сперва даже не сообразила, что это оттого, что он христианин и ему неприятно то, что она сейчас проделала. Девушка внутренне поджалась – ей вовсе не хотелось обижать Володю и пошла следом за ним. Владимир сидел на стуле и вычитывал утренние молитвы по своему молитвослову. Лея села рядом и примирительно сказала:
– Володенька, милый, ну что мне оставалось делать? Пойми, не я же убивала тех пленных. Они и так были приговорены к смерти, так что в этом не было ничего страшного. Ну, так делали и мои родители, и деды, и прадеды – тысячи лет. Скажи спасибо, что нам теперь и не приходится собственноручно закалывать рабов над ростком кулямбы или привязывать их так, чтобы она прорастала сквозь них снизу вверх и тело потом выезжало к небу на ее верхушке. Ведь раньше было и такое.
– Спасибо, – резко ответил Володя и отвернулся.
– Милый, ну ведь это всего лишь ритуал, – растерянно твердила Лея. – Условность, традиция, как хочешь назови.
– Как хочешь? – резко отозвался Володя. – Это человеческое жертвоприношение, вот что это такое. Пойди хоть руки помой.
– Нет, это нельзя, – торопливо объясняла Лея. – Да они совсем чистые, взгляни... После заката я помою руки, а сейчас никак нельзя. Это тоже традиция такая.
Володя обернулся и взглянул на Лею так, словно видел ее впервые. Да, а ведь его жена была язычницей – впервые столь отчетливо, как приговор, подумалось ему. Настоящей, истинной язычницей. А другая истина заключалась в том, что он эту язычницу любил. А третья – что ведь она правда была ни в чем не виновата. Какой же ей быть, если и родители, и прародители ее были еще более отстойными язычниками, чем она сама. Что теперь, на костре ее сжечь за это? И весь Анданор – от маленьких девочек до беззубых старух, от деревенских мальчонок до Императора, – склонившись сейчас над ростками ни в чем не повинной кулямбы, слепо повторял, не хуже обезьян, страшный обычай древности... Володе вдруг до слез сделалось жаль этих несчастных, обрекавших своими слепыми, бестолковыми поступками свои души на проклятие. Ведь среди них были – он это сейчас точно знал – неплохие и наверняка даже очень хорошие люди. На глаза Владимира внезапно набежала горячая слеза – ему вдруг захотелось помочь всем этим людям, лишающим себя вечной жизни из-за такого вот, им самим не нужного ритуала.
“Господи! – непроизвольно в сердцах подумалось Владимиру. – Сделай так, чтобы все эти несчастные получили хоть когда-нибудь надежду на спасение...”
Лея, растерянно кусая губы, смотрела Володе в лицо, не зная, что еще ему сказать. Ей было так больно – ведь она не сделала ровным счетом ничего дурного, а ее возлюбленный теперь гнушался ею, словно она совершила какое-то преступление. А Володя, на сердце которого отчего-то стало легче и от оброненной слезинки, и от неожиданной для него самого просьбы к Господу, чувствовал сейчас какую-то глубинную убежденность, что когда-нибудь, пусть через сто лет, пусть через тысячу, – и этих обездоленных людей коснется свет истинной веры, ну чем они хуже жителей Земли... А еще Володя вспомнил слова, которые читал в Новом Завете, кажется, у апостола Павла, что жена-язычница может спастись мужем христианином. С любовью заглянул он в глаза своей нежной, несчастной, обманутой Лее, отлично понимая, что сейчас он не сможет даже попытаться убедить ее в недопустимости подобных церемоний, как он мог требовать от нее, чтобы она ради него отреклась от тысячелетиями оттачивавшееся веры отцов. Он молча обнял Лею и нежно поцеловал ее в лоб – он понимал, что если сейчас отгородится от нее, то этим лишь ожесточит ее сердце.
Губы Леи так и заискрились в ответ радостной улыбкой. Она осознала лишь, что Володя понял наконец, что сама она ни в чем не виновата. Владимир, будто ничего не случилось, поднялся со своего сиденья и вышел во двор. За прошедшие четверть часа росток вымахал ему по пояс и, следуя за восходящим солнцем, стоял уже куда как более вертикально.
Глава 29
ЛЕТО
– Хочешь, пойдем погуляем? – спросила Лея.
– Давай, – ответил Володя, заметив, что у окрестных домов также из почвы лезли гибкие сильные стебли. Во дворе у каждого из четырех обозримых жилищ он увидел анданорцев, прямо как на подмосковных дачах в первое теплое майское воскресенье...
Лея, проследив за его взглядом, сказала:
– Многие из них приехали за сотни километров, чтобы присмотреть за ростом своей кулямбы и охранять ее в первые минуты.
– От кого? – поинтересовался Володя.
– Ну, мало ли... – задумалась Лея. – Скримлик может сжевать зеленый побег – тогда дерево в этом году не вырастет, а из-за этого может заболеть и погибнуть корень. У нас все знают легенду про двух братьев-крестьян, у которых жены принялись рожать в этот день. Один остался возле жены, а другой – около ростка кулямбы. Тот, который принимал роды, недоглядел, что росток сжевали скримлики. И у него родился красивый, сильный сын. Тот, что остался у ростка, потерял ребенка, который умер родами. Но в следущем году жена родила ему нового сына, а его брат долгой холодной зимой остался без плодов и сперва съел своего новорожденного, потом – старшую дочь, потом – жену, а потом сам умер от голода.
– А говоришь, у вас нет сказок, – с печальной улыбкой сказал Владимир, глядя, как от стебля кулямбы отделился на верхушке первый нежный, крохотный листочек.
Кулямба была такой живой, что больше напоминала зеленую змею, медленно выползавшую из норы, или щупальце осьминога. Глазом можно было не только констатировать, что изменение уже произошло, но наблюдать сам момент движения, словно перед Владимиром стереовидение показывало ускоренный в сотни раз, отснятый на пленку процесс роста обычного дерева.
– А у нас всякая легенда – не сказка, а быль, – грустно как-то ответила Лея, обняв Владимира за талию.
– Да уж, хорош братец, – сказал Володя.
– Наверно, он просто не сообразил, что если он любит свою жену, то должен быть не около нее, но возле кулямбы.
– Да нет, я не про него, – возразил Володя. – Я про его братца. Что он, не мог помочь своему родному брату продержаться зимой и спокойно смотрел, как тот мучается, ест детей, жену, а затем умирает от голода?
В этот миг листочек развернулся в полный разворот, выставив свою пушистую круглую ладошку навстречу такому по-земному теплому сейчас солнышку. На улице было вовсе не холодно – возможно, градусов 10 выше нуля.
– Об этом я как-то не подумала, – отозвалась Лея, – когда мне мама расказывала эту историю, я была совсем еще маленькой, а мама осуждала другого брата.
Лея, сказав, что сейчас для прогулки Володя должен одеться намного легче, чтобы не вызывать подозрений, отвела мужа домой и выдала ему штаны чуть ниже колена и просторную рубашку с коротким рукавом. И особенно настояла, чтобы он не поддевал под нее футболку или майку, чтоб его не приняли за силлурианца. Впрочем, Владимир, выходя с Леей со двора, не испытывал особого холода – лучи солнца были почти жаркими, воздух – сухим, ветра же не было вообще. Молодые люди сперва путешествовали пешком – снеголеты не зря носили свое название, они могли летать именно над снегом, и 11 месяцев из 12 (а на Анданоре год также делили на 12 частей) это всех устраивало.
Впрочем, Володя даже рад был размять ноги в пешей прогулке. Владимир и Лея захватили летучие диски с собой; они добрались до трассы быстрым шагом, чтобы Володя не замерз, а над белоснежной дорогой, словно сделанной из пенопласта, летать можно было в любое время года. Снега и почвы сейчас было почти поровну – в жарких лучах светила сугробы стремительно таяли, ухитряясь при этом оставаться белыми. “Видимо, проблемы с чистотой воздуха на Анданоре не существует”, – подумалось Володе. Да уж, тут было не так много кислорода, чтобы еще и загрязнять чем-либо едва пригодный для дыхания воздух. Сейчас, когда они шли быстро, Владимир испытывал отчетливые проблемы с дыханием, как высоко в горах.
– К вечеру будет полегче – сказала Лея.
– Ты о чем? – спросил Владимир, отдуваясь, как старик или астматик.
– О воздухе, – ответила девушка. – Когда распускаются кулямбы, они генерируют столько кислорода, что у нас становится еще получше, чем на вашей Земле. – И, задумавшись, добавила: – Ну, или как было бы на вашей Земле, если бы вы не отравляли воздух, которым сами же дышите.
Когда Володя с Леей дошагали то в обнимку, то за ручку до трассы, то уже над каждым строением возвышалось красивое дерево, устремленное ввысь. Стволы, словно локаторами, были усеяны круглыми листочками размером в ладонь.
Земля же под ногами была черной и без каких-либо признаков трав или других растений.
– А где же ваша зимняя растительность? – поинтересовался Володя.
– Для нее сейчас слишком жарко, – ответила Лея. – Она не переносит такого палящего солнца и втягивается под землю. Вылезет при снегопаде – тогда, если ты у меня такой ботаник, раскопай чем-нибудь снег и увидишь.
Лея поцеловала Володю и активировала снеголеты. Володя попросил, чтобы Лея научила его управлять чудо-диском. Девушка охотно согласилась, тем более что дело это было предельно простым. Она с удовольствием уступила Володе роль ведущего, чтобы можно было в полной мере насладиться зрелищем разраставшихся у особняков вдоль дороги кулямб. Трасса в целом была пустынной. Пару раз Владимир и Лея обогнали своими стремительными снеголетами путешествующие аналогичным образом семейства, состоявшие из мужа, жены и нескольких детишек. Пару раз их самих перегонял длиннющий быстроходный автобус, более напоминавший остроносой формой, габаритами и обилием иллюминаторов морской корабль. “То ли “Ракета”, то ли “Комета”, то ли пароходики, что до оккупации плавали по Москва-реке”, – подумалось Володе. Это Лея сказала Владимиру, что белоснежные лайнеры – обыкновенные рейсовые автобусы. Они двигались над шершавой поверхностью трассы и работали, видимо, по тому же принципу, что и снеголеты.
– У нас не бывает аварий, – похвасталась Лея. – Это мы правильно сделали, что запретили у вас на Земле автомобили. Шутка ли, я слышала, что до оккупации в одной только Москве каждый день под колесами ваших первобытных машин гибли десятки человек – как на войне. У нас же, если пешеход выйдет на проезжую зону, то автолет подскочит на несколько метров вверх, сфотографирует нарушителя, мгновенно перешлет его фото в дорожный департамент и спокойно полетит дальше. Ну, разве что внутри кого-нибудь стошнит, у кого с вестибулярным аппаратом проблемы. А пешеход, вернувшись домой, находит свой портрет в нашем Интернете и блокирует судебные санкции против своей персоны уплатой штрафа, размер которого, не заплати он его сразу, рос бы с каждым днем. И все довольны.
Володя только тяжело вздохнул в ответ. Да уж, все продумано. Вот только он не был согласен, что нужно было запрещать на Земле автомобили, но омрачать такой прекрасный день пустой дискуссией ему тоже не показалось верным.
Прошло всего-то часа полтора, как они вышли из дома, а кулямбы уже достигали высоты земного четвертого этажа и не собирались останавливаться. Однако в их развитии наметился интересный прогресс – каждая из них выстрелила – иначе не скажешь при подобной стремительности роста – целой розеткой поперечных ветвей, росших во все стороны от ствола параллельно почве. Ветви с каждой минутой вытягивались не только в длину, но и набирали объема. К слову, стволы кулямб, мимо которых сейчас пролетали на своих дисках молодые люди, успели покрыться золотистой корой, в диковинных разводах которой словно проступали то ли картины абстракционистов, то ли вязь древних племен. Узоры и цветовые пятна были черного и белого цвета, что весьма эффектно смотрелось на желтоватом фоне. Поперечные же ветви были темно-серого, вполне земного цвета. Их было где-то пять, где-то семь, а в одном месте – Володя даже притормозил, чтобы посчитать, – девять.
– У нас говорят – сколько ветвей в нижней розетке, столько детей может быть в семье, которой принадлежит кулямба, – безрадостно сказала Лея, и было очевидным, о чем она сейчас опять думает.
Строения же вдоль шоссе становились все мельче и смотрелись беднее – домики стали, что называется, типовыми, без колонн и прочих изысков, и сидели плотнее, так плотно, насколько это позволяла корневая система их кулямб. Проехали автобусную остановку – мраморную полусферу с колоннами и орнаментом, как маленький фрагмент станции московского метро, – на ней ждали рейсового автобуса местные жители. Их озаренные жарким солнцем лица словно светились радостью весеннего праздника, они были легко одеты – колени и плечи у большинства были обнажены. Они смотрели на Владимира и Лею, приветствуя их широкими дружелюбными улыбками. Владимир вел сейчас свой диск и следующий за ним диск Леи на медленном ходу, и один из анданорцев – коренастый плотный мужчина средних лет – приветствовал Володю на певучем местном наречии. Володя, разумеется, лишь улыбнулся в ответ с глуповатым видом, Лея же сказала нечто, от чего взгляды стоявших на остановке сделались сочувственными, хотя и продолжали лучиться радостью от наступления долгожданного дня.
Владимир, как-то уже подзабывший, что языком Анданора отнюдь не был русский, смущенно спросил у жены, как только они отъехали от красивого купола на достаточное расстояние:
– О чем вы говорили?
Лея ответила:
– Крестьянин сказал тебе: “Какая великолепная сегодня погода, молодой господин. Пусть ваша кулямба щедро вознаградит вас в этом году”.
Владимир, поразившись лаконичности анданорского – ведь мужчина ухитрился сказать так много буквально одной репликой, – спросил:
– И что же ответила ты?
– Я сказала: “Мой муж получил контузию на Земле и, к сожалению, не понимает вас. Да одарит вас ваша кулямба обилием плодов”.
Владимир, действительно контуженный на Земле в свое время, отметил правдивость ответа Леи, но сказал:
– Ну это ты уж слишком, словно я дурачок у тебя какой-то.
Лея улыбнулась и произнесла, с любовью глядя Володе в глаза:
– Милый, когда анданорский аристократ отвечает молчанием на обращение к нему крестьянина, это является оскорблением, способным всерьез омрачить счастье всех этих людей на остановке. Я не сочла возможным вот так, ни за что ни про что, обидеть этих милых людей – ты же видел, сколько радости было на их лицах!
Володя, со встречной улыбкой, серьезно ответил; жене:
– Солнышко мое, ты молодец. Я не сержусь.
Целый день молодые люди летали над дорогами Анданора. Владимир, чтоб не мерзнуть от сопротивляющесося движению воздуха, который при быстрой езде оборачивался студеным ветерком, летел медленно, и жаркое солнышко прогревало его так, что холодно ему было не критично. Хотя, конечно, продрог он порядком. Разумеется, если бы Володя изъявил желание вернуться домой, сославшись на замерзание, Лея тут же согласи лась бы вернуться – но зрелище растущих кулямб, тем, более столь редкое даже на Анданоре, было до того чарующим, что Володя сам оказался не в силах от него оторваться. Еще бы – стволы продолжали неудержимо тянуться ввысь, и вот уже кулямбы напоминали подмосковные сосны своими голыми внизу и покрытыми целым лесом толстенных ветвей выше стволами. Каждая ветвь нижней розетки через пару часов выглядела уже как хорошее дерево, и Володя понял, отчего он не видел здесь высоких строений – теперь каждый дом стоял под сенью могучего древа.
Анданор за считанные часы полностью преобразился от сплошь покрывавшего его леса. То и дело на шоссе, по-над которым летели снеголеты Владимира и Леи, ложилась густая тень кулямбы, росшей поблизости. Почки на ветвях рождали все новые и новые листья, которые напоминали сейчас листы земного лопуха. Над шоссе пролетали пуховые пары счастливых скримликов. Лея сказала, что сегодня – последние сутки их полетов, прекращающихся в день, когда зацветут все эти кулямбы. Сам воздух, казалось, исполнился свежести, и было весьма вероятно, что вырабатываемый листьями кислород уже реально повлиял на состав вдыхаемого воздуха. Все люди, которых встречали Владимир и Лея, улыбались им добродушными улыбками, и лишь дважды они видели вооруженные патрули. Впрочем, выглядели они не более устрашающими, чем гуляющие парами московские участковые, – они были облачены в белые комбинезоны и не столько следили за порядком, и без их помощи представлявшимся идеальным, сколько с по-детски широко распахнутыми глазами с упоением ловили каждый миг этого сказочного дня.
Солнце уже перевалило за полдень и начало заметно склоняться к западу, когда Владимир и Лея решили, что пора вернуться домой, к своему дереву. Кулямбы к этому моменту сделались уже головокружительно, небоскребно высокими, подавляя зачарованно запрокидывавших головы людей своим величием. Если бы Володя утром того же дня не видел той голой пустыни, которую представлял собой Анданор, он бы просто не поверил, что все это буйство растительной жизни способно было появиться из ничего за считанные часы. Да это и так казалось нереальным. Владимиру приходилось просто через силу убеждать себя, что вот этого исполина, мимо которого они сейчас проплывали на своих дисках и чьи нижние ветви сами смотрелись добрыми дубами, на рассвете еще не было даже в виде ростка. Кое-где счастливые детишки, взявшись за руки с родителями, водили хороводы вокруг своих кулямб. Где-то золотистая кора была увита разноцветными лентами, анданорцы казались Владимиру гномьим народцем в исполинском лесу, ведь деревья уже достигали неземной высоты и толщины. Особенно же впечатляющими были раскидистые кроны (у самых крупных кулямб в диаметре они составляли никак не менее ста метров – по пятьдесят в каждую сторону). Крона имела вид правильной пирамиды, ее основание, приходившееся на исполинские ветви нижней розетки, кое-где нависавшие над крышами трехэтажных домов, было примерно той же ширины, что и каждая из боковых сторон образованного ею треугольника. Выше ствол кулямбы через каждые пять-десять метров вновь выпускал из себя ветви, параллельные земле, но чем ближе к небу, тем менее могучими и длинными они смотрелись. В целом крона со свисающими огромными лопухами листьев на нижних ветвях, более напоминавших слоновьи уши, производила впе-чатление почти сплошного зеленого монолита, и уже не казалось удивительным, как это подобное чудо-дерево способно целый год кормить целую семью прожорливых анданорцев.
– Давай, – ответил Володя, заметив, что у окрестных домов также из почвы лезли гибкие сильные стебли. Во дворе у каждого из четырех обозримых жилищ он увидел анданорцев, прямо как на подмосковных дачах в первое теплое майское воскресенье...
Лея, проследив за его взглядом, сказала:
– Многие из них приехали за сотни километров, чтобы присмотреть за ростом своей кулямбы и охранять ее в первые минуты.
– От кого? – поинтересовался Володя.
– Ну, мало ли... – задумалась Лея. – Скримлик может сжевать зеленый побег – тогда дерево в этом году не вырастет, а из-за этого может заболеть и погибнуть корень. У нас все знают легенду про двух братьев-крестьян, у которых жены принялись рожать в этот день. Один остался возле жены, а другой – около ростка кулямбы. Тот, который принимал роды, недоглядел, что росток сжевали скримлики. И у него родился красивый, сильный сын. Тот, что остался у ростка, потерял ребенка, который умер родами. Но в следущем году жена родила ему нового сына, а его брат долгой холодной зимой остался без плодов и сперва съел своего новорожденного, потом – старшую дочь, потом – жену, а потом сам умер от голода.
– А говоришь, у вас нет сказок, – с печальной улыбкой сказал Владимир, глядя, как от стебля кулямбы отделился на верхушке первый нежный, крохотный листочек.
Кулямба была такой живой, что больше напоминала зеленую змею, медленно выползавшую из норы, или щупальце осьминога. Глазом можно было не только констатировать, что изменение уже произошло, но наблюдать сам момент движения, словно перед Владимиром стереовидение показывало ускоренный в сотни раз, отснятый на пленку процесс роста обычного дерева.
– А у нас всякая легенда – не сказка, а быль, – грустно как-то ответила Лея, обняв Владимира за талию.
– Да уж, хорош братец, – сказал Володя.
– Наверно, он просто не сообразил, что если он любит свою жену, то должен быть не около нее, но возле кулямбы.
– Да нет, я не про него, – возразил Володя. – Я про его братца. Что он, не мог помочь своему родному брату продержаться зимой и спокойно смотрел, как тот мучается, ест детей, жену, а затем умирает от голода?
В этот миг листочек развернулся в полный разворот, выставив свою пушистую круглую ладошку навстречу такому по-земному теплому сейчас солнышку. На улице было вовсе не холодно – возможно, градусов 10 выше нуля.
– Об этом я как-то не подумала, – отозвалась Лея, – когда мне мама расказывала эту историю, я была совсем еще маленькой, а мама осуждала другого брата.
Лея, сказав, что сейчас для прогулки Володя должен одеться намного легче, чтобы не вызывать подозрений, отвела мужа домой и выдала ему штаны чуть ниже колена и просторную рубашку с коротким рукавом. И особенно настояла, чтобы он не поддевал под нее футболку или майку, чтоб его не приняли за силлурианца. Впрочем, Владимир, выходя с Леей со двора, не испытывал особого холода – лучи солнца были почти жаркими, воздух – сухим, ветра же не было вообще. Молодые люди сперва путешествовали пешком – снеголеты не зря носили свое название, они могли летать именно над снегом, и 11 месяцев из 12 (а на Анданоре год также делили на 12 частей) это всех устраивало.
Впрочем, Володя даже рад был размять ноги в пешей прогулке. Владимир и Лея захватили летучие диски с собой; они добрались до трассы быстрым шагом, чтобы Володя не замерз, а над белоснежной дорогой, словно сделанной из пенопласта, летать можно было в любое время года. Снега и почвы сейчас было почти поровну – в жарких лучах светила сугробы стремительно таяли, ухитряясь при этом оставаться белыми. “Видимо, проблемы с чистотой воздуха на Анданоре не существует”, – подумалось Володе. Да уж, тут было не так много кислорода, чтобы еще и загрязнять чем-либо едва пригодный для дыхания воздух. Сейчас, когда они шли быстро, Владимир испытывал отчетливые проблемы с дыханием, как высоко в горах.
– К вечеру будет полегче – сказала Лея.
– Ты о чем? – спросил Владимир, отдуваясь, как старик или астматик.
– О воздухе, – ответила девушка. – Когда распускаются кулямбы, они генерируют столько кислорода, что у нас становится еще получше, чем на вашей Земле. – И, задумавшись, добавила: – Ну, или как было бы на вашей Земле, если бы вы не отравляли воздух, которым сами же дышите.
Когда Володя с Леей дошагали то в обнимку, то за ручку до трассы, то уже над каждым строением возвышалось красивое дерево, устремленное ввысь. Стволы, словно локаторами, были усеяны круглыми листочками размером в ладонь.
Земля же под ногами была черной и без каких-либо признаков трав или других растений.
– А где же ваша зимняя растительность? – поинтересовался Володя.
– Для нее сейчас слишком жарко, – ответила Лея. – Она не переносит такого палящего солнца и втягивается под землю. Вылезет при снегопаде – тогда, если ты у меня такой ботаник, раскопай чем-нибудь снег и увидишь.
Лея поцеловала Володю и активировала снеголеты. Володя попросил, чтобы Лея научила его управлять чудо-диском. Девушка охотно согласилась, тем более что дело это было предельно простым. Она с удовольствием уступила Володе роль ведущего, чтобы можно было в полной мере насладиться зрелищем разраставшихся у особняков вдоль дороги кулямб. Трасса в целом была пустынной. Пару раз Владимир и Лея обогнали своими стремительными снеголетами путешествующие аналогичным образом семейства, состоявшие из мужа, жены и нескольких детишек. Пару раз их самих перегонял длиннющий быстроходный автобус, более напоминавший остроносой формой, габаритами и обилием иллюминаторов морской корабль. “То ли “Ракета”, то ли “Комета”, то ли пароходики, что до оккупации плавали по Москва-реке”, – подумалось Володе. Это Лея сказала Владимиру, что белоснежные лайнеры – обыкновенные рейсовые автобусы. Они двигались над шершавой поверхностью трассы и работали, видимо, по тому же принципу, что и снеголеты.
– У нас не бывает аварий, – похвасталась Лея. – Это мы правильно сделали, что запретили у вас на Земле автомобили. Шутка ли, я слышала, что до оккупации в одной только Москве каждый день под колесами ваших первобытных машин гибли десятки человек – как на войне. У нас же, если пешеход выйдет на проезжую зону, то автолет подскочит на несколько метров вверх, сфотографирует нарушителя, мгновенно перешлет его фото в дорожный департамент и спокойно полетит дальше. Ну, разве что внутри кого-нибудь стошнит, у кого с вестибулярным аппаратом проблемы. А пешеход, вернувшись домой, находит свой портрет в нашем Интернете и блокирует судебные санкции против своей персоны уплатой штрафа, размер которого, не заплати он его сразу, рос бы с каждым днем. И все довольны.
Володя только тяжело вздохнул в ответ. Да уж, все продумано. Вот только он не был согласен, что нужно было запрещать на Земле автомобили, но омрачать такой прекрасный день пустой дискуссией ему тоже не показалось верным.
Прошло всего-то часа полтора, как они вышли из дома, а кулямбы уже достигали высоты земного четвертого этажа и не собирались останавливаться. Однако в их развитии наметился интересный прогресс – каждая из них выстрелила – иначе не скажешь при подобной стремительности роста – целой розеткой поперечных ветвей, росших во все стороны от ствола параллельно почве. Ветви с каждой минутой вытягивались не только в длину, но и набирали объема. К слову, стволы кулямб, мимо которых сейчас пролетали на своих дисках молодые люди, успели покрыться золотистой корой, в диковинных разводах которой словно проступали то ли картины абстракционистов, то ли вязь древних племен. Узоры и цветовые пятна были черного и белого цвета, что весьма эффектно смотрелось на желтоватом фоне. Поперечные же ветви были темно-серого, вполне земного цвета. Их было где-то пять, где-то семь, а в одном месте – Володя даже притормозил, чтобы посчитать, – девять.
– У нас говорят – сколько ветвей в нижней розетке, столько детей может быть в семье, которой принадлежит кулямба, – безрадостно сказала Лея, и было очевидным, о чем она сейчас опять думает.
Строения же вдоль шоссе становились все мельче и смотрелись беднее – домики стали, что называется, типовыми, без колонн и прочих изысков, и сидели плотнее, так плотно, насколько это позволяла корневая система их кулямб. Проехали автобусную остановку – мраморную полусферу с колоннами и орнаментом, как маленький фрагмент станции московского метро, – на ней ждали рейсового автобуса местные жители. Их озаренные жарким солнцем лица словно светились радостью весеннего праздника, они были легко одеты – колени и плечи у большинства были обнажены. Они смотрели на Владимира и Лею, приветствуя их широкими дружелюбными улыбками. Владимир вел сейчас свой диск и следующий за ним диск Леи на медленном ходу, и один из анданорцев – коренастый плотный мужчина средних лет – приветствовал Володю на певучем местном наречии. Володя, разумеется, лишь улыбнулся в ответ с глуповатым видом, Лея же сказала нечто, от чего взгляды стоявших на остановке сделались сочувственными, хотя и продолжали лучиться радостью от наступления долгожданного дня.
Владимир, как-то уже подзабывший, что языком Анданора отнюдь не был русский, смущенно спросил у жены, как только они отъехали от красивого купола на достаточное расстояние:
– О чем вы говорили?
Лея ответила:
– Крестьянин сказал тебе: “Какая великолепная сегодня погода, молодой господин. Пусть ваша кулямба щедро вознаградит вас в этом году”.
Владимир, поразившись лаконичности анданорского – ведь мужчина ухитрился сказать так много буквально одной репликой, – спросил:
– И что же ответила ты?
– Я сказала: “Мой муж получил контузию на Земле и, к сожалению, не понимает вас. Да одарит вас ваша кулямба обилием плодов”.
Владимир, действительно контуженный на Земле в свое время, отметил правдивость ответа Леи, но сказал:
– Ну это ты уж слишком, словно я дурачок у тебя какой-то.
Лея улыбнулась и произнесла, с любовью глядя Володе в глаза:
– Милый, когда анданорский аристократ отвечает молчанием на обращение к нему крестьянина, это является оскорблением, способным всерьез омрачить счастье всех этих людей на остановке. Я не сочла возможным вот так, ни за что ни про что, обидеть этих милых людей – ты же видел, сколько радости было на их лицах!
Володя, со встречной улыбкой, серьезно ответил; жене:
– Солнышко мое, ты молодец. Я не сержусь.
Целый день молодые люди летали над дорогами Анданора. Владимир, чтоб не мерзнуть от сопротивляющесося движению воздуха, который при быстрой езде оборачивался студеным ветерком, летел медленно, и жаркое солнышко прогревало его так, что холодно ему было не критично. Хотя, конечно, продрог он порядком. Разумеется, если бы Володя изъявил желание вернуться домой, сославшись на замерзание, Лея тут же согласи лась бы вернуться – но зрелище растущих кулямб, тем, более столь редкое даже на Анданоре, было до того чарующим, что Володя сам оказался не в силах от него оторваться. Еще бы – стволы продолжали неудержимо тянуться ввысь, и вот уже кулямбы напоминали подмосковные сосны своими голыми внизу и покрытыми целым лесом толстенных ветвей выше стволами. Каждая ветвь нижней розетки через пару часов выглядела уже как хорошее дерево, и Володя понял, отчего он не видел здесь высоких строений – теперь каждый дом стоял под сенью могучего древа.
Анданор за считанные часы полностью преобразился от сплошь покрывавшего его леса. То и дело на шоссе, по-над которым летели снеголеты Владимира и Леи, ложилась густая тень кулямбы, росшей поблизости. Почки на ветвях рождали все новые и новые листья, которые напоминали сейчас листы земного лопуха. Над шоссе пролетали пуховые пары счастливых скримликов. Лея сказала, что сегодня – последние сутки их полетов, прекращающихся в день, когда зацветут все эти кулямбы. Сам воздух, казалось, исполнился свежести, и было весьма вероятно, что вырабатываемый листьями кислород уже реально повлиял на состав вдыхаемого воздуха. Все люди, которых встречали Владимир и Лея, улыбались им добродушными улыбками, и лишь дважды они видели вооруженные патрули. Впрочем, выглядели они не более устрашающими, чем гуляющие парами московские участковые, – они были облачены в белые комбинезоны и не столько следили за порядком, и без их помощи представлявшимся идеальным, сколько с по-детски широко распахнутыми глазами с упоением ловили каждый миг этого сказочного дня.
Солнце уже перевалило за полдень и начало заметно склоняться к западу, когда Владимир и Лея решили, что пора вернуться домой, к своему дереву. Кулямбы к этому моменту сделались уже головокружительно, небоскребно высокими, подавляя зачарованно запрокидывавших головы людей своим величием. Если бы Володя утром того же дня не видел той голой пустыни, которую представлял собой Анданор, он бы просто не поверил, что все это буйство растительной жизни способно было появиться из ничего за считанные часы. Да это и так казалось нереальным. Владимиру приходилось просто через силу убеждать себя, что вот этого исполина, мимо которого они сейчас проплывали на своих дисках и чьи нижние ветви сами смотрелись добрыми дубами, на рассвете еще не было даже в виде ростка. Кое-где счастливые детишки, взявшись за руки с родителями, водили хороводы вокруг своих кулямб. Где-то золотистая кора была увита разноцветными лентами, анданорцы казались Владимиру гномьим народцем в исполинском лесу, ведь деревья уже достигали неземной высоты и толщины. Особенно же впечатляющими были раскидистые кроны (у самых крупных кулямб в диаметре они составляли никак не менее ста метров – по пятьдесят в каждую сторону). Крона имела вид правильной пирамиды, ее основание, приходившееся на исполинские ветви нижней розетки, кое-где нависавшие над крышами трехэтажных домов, было примерно той же ширины, что и каждая из боковых сторон образованного ею треугольника. Выше ствол кулямбы через каждые пять-десять метров вновь выпускал из себя ветви, параллельные земле, но чем ближе к небу, тем менее могучими и длинными они смотрелись. В целом крона со свисающими огромными лопухами листьев на нижних ветвях, более напоминавших слоновьи уши, производила впе-чатление почти сплошного зеленого монолита, и уже не казалось удивительным, как это подобное чудо-дерево способно целый год кормить целую семью прожорливых анданорцев.
Глава 30
КАТАСТРОФА
– Володенька, – сказала Лея, и Владимир развернулся к ней вполоборота, осторожно переступив по летящему над шоссе диску, – завтра мы с тобой прокатимся тем же маршрутом, если день будет таким же теплым, чтобы ты не застудился, и ты посмотришь на эти же кулямбы, но в цвету. Сегодня все радуются авансом, а завтра, когда распустятся бутоны, сам воздух станет наркотическим и радостным. Надышавшись маслом женских растений, все будут смеяться, как сумасшедшие, над самой глупой шуткой. Только розовая мужская кулямба не изменяет восприятия, – с легкими нотками зависти в голосе произнесла Лея, – но ее владельцы будут счастливы уже оттого, что она у них есть.
Какое-то время они молча скользили над трассой. Владимиру казалось, будто обратно они возвращаются совсем иным маршрутом – ведь когда они пролетали здесь утром, деревья были вполне земных габаритов. Теперь же Володе представлялось, будто Алиса угостила их с Леей волшебным напитком из Страны Чудес, и они стали игрушечно-маленькими – столь грандиозно смотрелись деревья вокруг.
Лея задумчиво сказала:
– А если все-таки наша кулямба будет розовой в этом году, то мы с тобой получим свою порцию радости, просто проехавшись по этому шоссе. Знаешь, – добавила она, – в прежние годы мы с Тидлой каждый раз путешествовали этим маршрутом, когда цвели деревья, и ты не представляешь себе, как мы с нею смеялись! Это так здорово – заряд бодрости на весь год!
Володя уже сообразил, что аромат белых цветов кулямбы содержит какие-то наркотические вещества, скорее всего подобные тем, что встречаются в земной конопле, а так как Лея принципиально не употребляла никаких наркотиков, то завтра, думалось Владимиру, ему предоставится уникальная возможность вволю повеселиться со своей возлюбленной. Да уж, думал он, если все это действительно так здорово, как она рассказывает, то они не зря прилетели на Анданор!
Впереди показалась изящная полусфера автолетной остановки, проезжая которую Лея сказала о Володиной контузии. Сейчас ее мраморные колонны выглядели игрушенными под исполинскими ветвями осенившего ее дерева. Никогда не знаешь, какой момент в твоей жизни станет поворотным. Особенно если поворот судьбы несет тебе сокрушительные потери или превосходящие силы испытания. Знающие люди говорят, что косвенными признаками приближающейся беды могут стать излишне безмятежная радость и радужные планы на будущее. Не знаю, у кого как, но у Володи все случилось именно по этой схеме. Он, как грудной младенец, в коляске впервые вывезенный в лес, приоткрыв от восторга рот, любовался преобразившимся Анданором, предвкушая завтрашнее веселье, и, поравнявшись с остановкой, сперва даже не заметил того, что затаилось внутри. Это уже более наблюдательная Лея вдруг сказала Володе таким страшным голосом, что у того внутри оборвалось все, что секунду назад пело:
Какое-то время они молча скользили над трассой. Владимиру казалось, будто обратно они возвращаются совсем иным маршрутом – ведь когда они пролетали здесь утром, деревья были вполне земных габаритов. Теперь же Володе представлялось, будто Алиса угостила их с Леей волшебным напитком из Страны Чудес, и они стали игрушечно-маленькими – столь грандиозно смотрелись деревья вокруг.
Лея задумчиво сказала:
– А если все-таки наша кулямба будет розовой в этом году, то мы с тобой получим свою порцию радости, просто проехавшись по этому шоссе. Знаешь, – добавила она, – в прежние годы мы с Тидлой каждый раз путешествовали этим маршрутом, когда цвели деревья, и ты не представляешь себе, как мы с нею смеялись! Это так здорово – заряд бодрости на весь год!
Володя уже сообразил, что аромат белых цветов кулямбы содержит какие-то наркотические вещества, скорее всего подобные тем, что встречаются в земной конопле, а так как Лея принципиально не употребляла никаких наркотиков, то завтра, думалось Владимиру, ему предоставится уникальная возможность вволю повеселиться со своей возлюбленной. Да уж, думал он, если все это действительно так здорово, как она рассказывает, то они не зря прилетели на Анданор!
Впереди показалась изящная полусфера автолетной остановки, проезжая которую Лея сказала о Володиной контузии. Сейчас ее мраморные колонны выглядели игрушенными под исполинскими ветвями осенившего ее дерева. Никогда не знаешь, какой момент в твоей жизни станет поворотным. Особенно если поворот судьбы несет тебе сокрушительные потери или превосходящие силы испытания. Знающие люди говорят, что косвенными признаками приближающейся беды могут стать излишне безмятежная радость и радужные планы на будущее. Не знаю, у кого как, но у Володи все случилось именно по этой схеме. Он, как грудной младенец, в коляске впервые вывезенный в лес, приоткрыв от восторга рот, любовался преобразившимся Анданором, предвкушая завтрашнее веселье, и, поравнявшись с остановкой, сперва даже не заметил того, что затаилось внутри. Это уже более наблюдательная Лея вдруг сказала Володе таким страшным голосом, что у того внутри оборвалось все, что секунду назад пело: