Адамов Аркадий Григорьевич. Круги по воде

   Свидетели в один голос утверждали, что Лучинин в последние дни был очень угнетён, говорили о постигших его неприятностях, о неблаговидных поступках. Но в чем именно обвиняли Лучинина, понять было трудно. Одни или два свидетеля намекали и на домашние его неприятности, но уж вовсе глухо. А допрашивавшие их работники милиции не углублялись в эти вопросы, видимо полагая, что сейчас это значения не имеет.
   В последние часы, у реки, Лучинина видело несколько человек. Это было уже под вечер, начинало темнеть. Один из свидетелей утверждал поначалу, что Лучинин шёл к реке не один, с ним был ещё какой-то человек, но потом сам же усомнился в своих показаниях. Другой сообщил, что видел в это время на берегу двух человек, мужчину и женщину, но мужчина, как ему кажется, был не Лучинин.
   Читая протоколы допросов, друзья делали для себя торопливые пометки. Это были то вопросы («В каком именно месте Анна Бурашникова заметила, что Лучинин идёт не один? Где находилась она сама?»), то обратившая на себя внимание деталь («Все свидетели — работники завода. Почему?») Внезапно позвонил Раскатов.
   — Договорился с Ревенко, — сообщил он. — Ждёт вас. Вот так.
   Работу пришлось прервать.
   Виталий, потянувшись, поднялся со стула и с сожалением оглядел свои помятые брюки и запылённые ботинки.
   Игорь усмехнулся.
   — Уважаемый товарищ Ревенко с удовольствием примет тебя и в таком виде.
   — На товарища Ревенко мне плевать. Просто самому неприятно. Впрочем, тебе это не понять, — высокомерно ответил Виталий.
   Уже садясь в машину, Игорь заметил:
   — Все-таки посидели мы не зря.
   — Да. В общих чертах картину можно представить. В самых общих, я бы даже сказал.
 
   Машина затормозила около больших, настежь распахнутых ворот, из которых в этот момент медленно выползала, тяжело урча, длинная грузовая машина с прицепом. На подножке её, держась рукой за дверцу кабины, стояла худенькая девушка в пёстром сарафане и красной косынке. Нагнувшись, она что-то кричала в открытое окошко водителю. Ветер доносил только обрывки фраз:
   — …не отдам! Покажешь груз!..
   Машина, шипя, остановилась, наполовину выехав из ворот. По другую сторону кабины появилась фигура водителя, вихрастого, до черноты загорелого парня в измазанной, с расстёгнутым воротом рубахе. Он заорал, яростно жестикулируя рукой.
   — Я те дам, не отдашь!.. Показывай ей тут все!.. Может, в карманы мне залезешь или ещё куда?!. Давай, говорят, путёвку!..
   — Ты не очень-то! А то сейчас ребят позову! — крикнула девушка, спрыгивая с подножки. — Открывай борта! Много вас тут таких!
   Виталий и Игорь с улыбкой переглянулись и вышли из машины.
   — А вы, граждане, куда? — крикнула им девушка.
   — Мы к товарищу Ревенко, если, конечно, пустите, — откликнулся Виталий. — Нас тут немного.
   Но девушка не расположена была шутить и сурово спросила, доставая из кармашка сарафана вчетверо сложенный листок бумаги:
   — Фамилии ваши как?
   Виталий назвал.
   — Проходите.
   Виталий и вслед за ним Игорь осторожно проскользнули мимо стоявшей в воротах грузовой машины и оказались в большом дворе, кое-где поросшем чахлой травой. Прямо перед ними словно вросли в землю два низких и длинных, до крыш прокопчённых здания с битыми и кое-как залатанными окнами, в которых дробились и ломались солнечные лучи. За ними тянулось третье здание, точно такое же, только казалось ещё больше ушедшим в землю и уже совсем, до черноты, закопчённым. Слева, в глубине двора, расположилось двухэтажное, неопределённо бурого цвета здание заводоуправления, рядом с ним, под навесом, стояли три или четыре грузовые машины и «газик». А справа от ворот, сверкая свежим розовым кирпичом, тянулась огромная недостроенная коробка нового цеха.
   Друзья направились к заводоуправлению.
   Виталий с пристальным интересом поглядывал по сторонам. Здесь работал Женька Лучинин! Здесь он совсем недавно ещё ходил, разговаривал с людьми, волновался, спорил, распоряжался, что-то придумывал, мудрил. Невероятно! Но все материалы следствия говорят о самоубийстве. Все! Хотя кое-какие неувязочки и недоработочки все-таки есть. Что ж, увяжем и доработаем. А там поглядим. «Ещё поглядим», — зло повторил про себя Виталий.
   В это время из заводоуправления вышел какой-то человек в расстёгнутом тёмном пиджаке и белой рубашке с галстуком. Он на минуту задержался у двери и, щурясь от солнца, всмотрелся в идущих по двору людей, потом двинулся им навстречу.
   Это был невысокий, уже начавший полнеть человек лет тридцати, с шапкой вьющихся светлых волос, сейчас разметавшихся от ветра. Открытое, чем-то неуловимое симпатичное лицо его, розовое от загара, было озабочено.
   Подойдя, он протянул руку и быстро сказал:
   — Ревенко. А я вас увидел в окно и сразу узнал. Вернее, догадался. — Он вздохнул и добавил: — Тяжёлое дело. Тяжёлая утрата.
   По скрипучей, обшарпанной лестнице они поднялись на второй этаж и, пройдя приёмную, где сидела хмурая девушка-секретарь, вошли в кабинет, на двери которого была прикреплена дощечка с надписью: «Гл. инженер». Напротив, на другой двери, Виталий заметил надпись: «Директор». И ещё он заметил внимательные, насторожённые взгляды, которыми их проводили девушка-секретарь и трое находившихся в приёмной людей. Этих троих Виталий тоже успел рассмотреть. Высокая, темноволосая молодая женщина с большими, выразительными глазами на смуглом лице, в сером костюме с красной полоской по краю отложного воротничка, худой, лысоватый, с небольшой тёмной бородкой человек лет пятидесяти, в очках и галстуке, нервно теребивший в руках кожаную папку на «молнии», и лобастый, угрюмый парень в красной футболке и мятых брюках. «Красивая какая», — подумал Виталий о женщине.
   Они зашли в кабинет. Ревенко плотно прикрыл дверь и приглашающим жестом указал на два стула перед письменным столом.
   — Присаживайтесь, товарищи. И уж извините, что попрошу ваши удостоверения. Для порядка.
   — Правильно, — коротко одобрил Игорь.
   Ревенко внимательно посмотрел их удостоверения, затем обошёл письменный стол, сел в кресло и, осторожно прихлопнув ладонями, сказал:
   — Итак, я к вашим услугам.
   Друзья переглянулись и с молчаливого согласия Игоря Виталий попросил:
   — Расскажите нам, как все это случилось. С чего началось. С ревизии?
   Ревенко вздохнул и, не отрывая локтей от стола, развёл руками, затем нервно их потёр.
   — Прямо скажу, ревизия была неприятная. И выводы тоже, мягко говоря, неприятные.
   — А кто был председателем комиссии? — спросил Виталий, доставая из кармана трубку.
   — Лучше не спрашивайте, — махнул рукой Ревенко. — Гроза наша. Референт замминистра, некто Кобец Николай Гаврилович.
   — Так. Ну и что же они записали в акте?
   — Записали следующее. Только заранее предупреждаю: с некоторыми их выводами я не согласен. А кое-что следовало мне в вину поставить, как главному инженеру, а не Евгению Петровичу. Я даже своё мнение написал, — он достал из ящика два сколотых листка и протянул Виталию.
   Тот машинально сложил их и спрятал.
   — Но во всем был обвинён он один, — продолжал Ревенко.
   Полное лицо его словно отвердело, глаза сердито сузились.
   — Так вот, начну по порядку, — продолжал Ревенко и провёл рукой по лбу. — Первое обвинение — это всякие хозяйственные нарушения и якобы незаконные сделки. Но сделок не было! Сделка, как я понимаю, предполагает корысть. А нарушения действительно были. Вынужденные. Ну, например. Нам до зарезу нужны были пилорама, маятниковая пила, фуговальный и строгальный станки. Без них завод не мог работать! Нам всюду в них отказали — и тресте, и в главке. Тогда Евгений Петрович лично договорился с соседним заводом и железнодорожными мастерскими. И они дали нам все это во временное пользование. Причём без всякой арендной платы. А мы им за это изготовили из их же сырья партию электродов высокого качества. И они оплатили их через банк. Нарушение это? По существующим порядкам — нарушение. Есть тут корысть — моя или Евгения Петровича? Нет, нет и нет! Но это, к сожалению, не самое главное обвинение. — Ревенко снова вздохнул и, похлопав себя по карманам пиджака, обратился к Откаленко: — Разрешите, я у вас закурю. Обычно-то я не курю… — он взял у Игоря сигарету и прикурил от его зажигалки.
   — Что же главное? — нетерпеливо спросил Виталий.
   — А главное — это изобретение самого Евгения Петровича и то, как он его использовал. Тут уж, возможно, корысть и была. Но тоже не поручусь. Дело, честно говоря, тёмное. Даже, я бы сказал, какое-то детективное, что ли.
   Ревенко, хмурясь, сделал паузу, раскуривая сигарету.
   Друзья молча ждали.
   — Изобретение заключалось, — приступил наконец к рассказу Ревенко, — в новом способе изготовления стержней электродов. В результате они получались очень высокого качества. Я не буду углубляться в детали. Но были изменены вся технологическая цепочка, все режимы, часть оборудования. Правда, некоторые утверждали, что способ этот не нов и где-то уже описан. Но я не проверял, не знаю. Да и главное не в этом. Главное в том, что перестроили мы производство под руководством Евгения Петровича, и электроды пошли отличные. Это факт. Причём технического отдела у нас тогда не было. Вообще, у нас тогда ничего не было. Одно название — завод, а были мастерские, и то чуть не кустарные. Это уж с приходом Евгения Петровича появились склады, упаковочное и дозировочное отделения, паровое отопление и все другое. Словом, появился какой-никакой, а завод. Ну так вот. Значит, технического отдела, как я сказал, тоже не было, и все чертежи нового производства хранились в столе у Евгения Петровича. Это важная деталь. Вам пока все понятно?
   — Да, да. Продолжайте, пожалуйста, — заинтересованно откликнулся Виталий.
   — Хорошо, И вот узнали о нашем новшестве на Барановском комбинате, за тысячу километров от Окладинска. Главным инженером, кстати, там работает старый, опытный специалист Мацулевич Григорий Осипович. Так вот, этот комбинат предложил Евгению Петровичу изготовить для них проект нового электродного цеха по его способу. Евгений Петрович согласился, заключил, как автор проекта, договор и, создав бригаду, выполнил его. А потом помог построить и наладить этот цех.
   — Выходит, в частном порядке подрядились? — недоверчиво спросил Откаленко.
   — Ну что вы! Договор официальный. Был санкционирован министерством, которому этот комбинат принадлежит, и банком, через который шёл расчёт с автором и его бригадой.
   — Понятно, — кивнул головой Игорь. — Но где же тут детектив?
   — А вот слушайте. — Ревенко выставил вперёд руки, как бы призывая Игоря к терпению. — Итак, цех был там построен, И, надо сказать, работал отлично. Все довольны. И вдруг оказывается — это уже комиссия раскопала, — что на комбинате имеются только синьки технических чертежей цеха, а вот оригиналы… — Ревенко многозначительно поднял палец, — …оригиналы оказались в столе Евгения Петровича, со штампами нашего завода. То есть получилось, что он просто снял с наших чертежей копии и продал как самостоятельный проект. Вы понимаете? — Ревенко, все больше волнуясь, сделал энергичный жест кулаком и тут же развёл руки, словно сдаваясь. — Вот здесь уж налицо была корысть. И был действительно криминал.
   — А что говорят члены бригады? — спросил Откаленко.
   — Ну, они, получив деньги, конечно, говорят, что работали, создавали, так сказать, новое. Что же им остаётся? Я прямо не знаю, как Евгений Петрович мог так поступить. Просто, вы знаете, не верится.
   Ревенко сокрушённо развёл руками.
   — Да-а… Непохоже это на него, — покачал головой Виталий, дымя своей трубкой.
   — Вы его разве знали? — удивился Ревенко.
   — Когда-то. Ещё по школе.
   — Эх! В детстве все было по-другому, и мы все были другими.
   Ревенко с огорчением махнул рукой.
   — В чем ещё обвинили Лучинина? — спросил Игорь.
   — Да уж всех собак на него повесили, — раздражённо ответил Ревенко. — Ну, например, обвинили в незаконных командировках. Дело в том, что Евгений Петрович заключил с комбинатом ещё и договор от имени завода. О взаимной технической помощи. Мы им обещали командировать для руководства монтажом в новом цехе своего механика, а к началу пуска цеха — технолога. Кроме того, мы взялись подготовить четырнадцать их рабочих: такие, значит, курсы для них организовать у нас на заводе. А они нам взялись отгрузить кирпич, двести тысяч штук, и столько же тарной дощечки, которой у нас в тресте днём с огнём не сыщешь. Конечно, по существующим отпускным ценам. Вот из этого кирпича нам и удалось, наконец, начать строительство здания нового цеха. Красавец! Вы, наверное, его заметили, — Ревенко махнул рукой в сторону окна.
   — Что же тут незаконного? — спросил Откаленко.
   — А то, что министерство ещё не утвердило этот договор, а мы начали его выполнять. Нас очень торопил комбинат, да и мы спешили скорее начать строительство цеха, чтобы осенью кончить. И как раз подрядная организация хорошая подвернулась. Договор же, — Ревенко сделал выразительный жест рукой, — он ещё до сих пор по инстанциям ходит.
   — Кто ездил от вас на комбинат? — спросил Виталий.
   — На монтаж ездил механик, инженер Черкасов. А потом технолог Филатова.
   Виталий усмехнулся.
   — Это не они у вас сейчас в приёмной были?
   — Совершенно верно, — Ревенко удивлённо посмотрел на него. — Вы и с ними знакомы?
   — Нет. Просто так подумал, — улыбнулся Виталий. — Очень похожи на механика и технолога.
   Но ему было совсем не смешно. Он слушал и не мог поверить тому, что слышит. И холодел от одной мысли, что Женька Лучинин мог совершить такое. Продать заводские чертежи! Впутать в это дело и других людей! И все из-за денег. Черт возьми, это же преступление. Самое настоящее преступление!
   — И это доказано, с чертежами? — глухо спросил он.
   — К сожалению, да. — Ревенко безнадёжно махнул рукой, и полное лицо его сморщилось, как от боли. — К сожалению, да, — упавшим голосом повторил он.
   — И ему грозил суд?
   — Вот именно.
   — Вы полагаете, что из-за этого он и… погиб?
   — А что же можно ещё предположить? — вздохнув, ответил Ревенко. — Правда, у него ещё, кажется, и семейные нелады были, — он досадливо махнул руками. — Все, как говорится, одно к одному.
   — У него здесь, на заводе, были враги? — неожиданно спросил Виталий.
   — Враги? — удивлённо переспросил Ревенко. — Что вы! Знаете, как любили у нас Евгения Петровича? Если бы каждого директора так… — и хмуро добавил: — А недовольные были. Они всегда бывают. Кому-то не дал квартиру, кого-то собирался уволить, кого-то отругал. Надо сказать, Евгений Петрович был… несдержанным человеком, если по правде говорить. Сколько я таких конфликтов сглаживал, если б вы знали!
   — Кого же он, к примеру, хотел уволить?
   — Уволить? — переспросил Ревенко. — Да вот хотя бы Носова. Есть у нас такой.
   — За что же?
   — За прогул.
   — А квартиру кому не дал? — в свою очередь, спросил Игорь.
   Ревенко повернулся к нему.
   — Квартиру? Так сразу не вспомнишь. Если надо, я вам потом скажу.
   — Да нет. Это не обязательно.
   Виталий видел, что Ревенко взволнован и даже немного растерян. И конечно, понимал причину этой взволнованности и растерянности.
   Во время разговора в кабинет то и дело заглядывали люди. Ревенко укоризненно качал головой и поднимал руки, давая понять, что он занят и входить нельзя. Но дела, видимо, требовали его внимания. И это тоже было понятно.
   Да, Лучинин был здесь вожаком, это чувствовалось по всему, что говорил о нем Ревенко и, главное, как говорил. Ревенко, видимо, любил Лучинина по-настоящему. И уважал тоже. И все это так не вязалось с преступлением, которое совершил Лучинин и которое уже доказано. Доказано — вот что ужасно!
   И впервые у Виталия закралось сомнение. Такой человек, как Женька, если он ничего не в состоянии был опровергнуть из этих обвинений, пожалуй, мог и решиться на страшный, последний шаг. Ведь Женька был горячим, невыдержанным, гордым человеком. И оказаться опозоренным, пойти под суд…
   Тем не менее больше задерживать Ревенко было нельзя. Это они поняли оба, и Игорь, взглянув на Виталия, сказал:
   — Последний вопрос, Владимир Яковлевич…
   — Почему же последний? — энергично возразил Ревенко, и на полном лице его отразилась досада. — Я ведь в вашем распоряжении. И полагаю, что вам ещё далеко не все ясно. А должно быть все ясно. Абсолютно все! Иначе как же можно?
   — Ну, если хотите, то пока последний, — улыбнулся Игорь. — Скажите, почему была назначена такая экстренная ревизия?
   Ревенко сердито развёл руками.
   — Не знаю. Мне, вы понимаете, неловко было требовать объяснений.
   — А Лучинин, он требовал?
   — Евгений Петрович, как назло, был в это время болен.
   — Вот как? — удивился Виталий и тут же решительно добавил: — Всё. Мы вас больше не смеем задерживать.
   Но тут дверь кабинета в очередной раз приоткрылась, и на пороге возник русоволосый парень в старой, стираной гимнастёрке, аккуратно заправленной под широкий армейский ремень, на котором огнём горела большая, со звездой медная пряжка.
   Парень безбоязненно, со скрытой усмешкой огляделся по сторонам и, привычно расправив под ремнём невидимые складки гимнастёрки, чётко произнёс:
   — Разрешите, Владимир Яковлевич, обратиться к гостям.
   — Ну вот. А я как раз о тебе подумал, — сказал Ревенко. — Давай, Сергей, спрашивай. А потом отвезёшь товарищей в гостиницу.
   — Слушаюсь. — Парень явно щеголял своей армейской выправкой. — Товарищи будут из Москвы?
   — Из Москвы, — подтвердил Виталий, с интересом разглядывая парня.
   — Вопрос два, — продолжал тот. — Товарищи будут из министерства?
   — Из министерства. Только не из вашего.
   — Все. Отстрелялся, — сказал парень и, усмехаясь одними глазами, добавил все так же чётко: — Спрашивал Булавкин Сергей.
   — Ну, слава богу, — улыбнулся Ревенко. — Пошли, товарищи.
   Они вышли в приёмную, где Ревенко немедленно окружили люди.
   — Владимир Яковлевич, вы уезжаете?..
   — Владимир Яковлевич, подпишите…
   — Владимир Яковлевич, с Чеховского так панели и не привезли и даже не звонили…
   — Владимир Яковлевич, как нам завтра выходить? Вон Носов говорит…
   — Владимир Яковлевич, подпишите…
   Ревенко поднял руку, и его полное, розовое лицо стало сразу сосредоточенным и властным.
   — Минутку, товарищи, минутку, — строго сказал он. — Так же нельзя. Сейчас все решим. Извините, — обернулся он к Виталию и Игорю.
   — Мы подождём, — ответил Виталий,
   К ним приблизился Сергей Булавкин.
   — А мне можно вам кое-что рассказать? — спросил он и со значением добавил: — Никто вам такого не расскажет. Точно говорю.
   Виталий внимательно посмотрел на парня.
   — Выходит, до конца все-таки не отстрелялись? Что ж, заходите прямо в гостиницу. Потолкуем.
   — Когда прикажете?
   — Сегодня, — твёрдо произнёс Игорь.
   — Слушаюсь, — Булавкин, отвернув рукав, посмотрел на часы. — В двадцать один ноль-ноль, разрешите?
   — Ждём, — ответил Виталий и, в свою очередь, спросил: — А где здесь товарищ Носов?
   — Вон он.
   Булавкин кивнул на низкого, широкоплечего человека в замасленной кепке и рабочей куртке, под которой синяя майка прямо-таки лопалась на могучей волосатой груди.
   Но тут Ревенко обернулся к друзьям и торопливо сказал:
   — Пойдёмте, товарищи. А то конца не будет.
   По знакомой скрипучей лестнице они спустились во двор, где перед домом стоял запылённый «газик».
   Ревенко как-то совсем запросто, словно общая беда скрепила их дружбу, простился с Виталием и Игорем, крепко пожав им руки.
   — Очень рад вашему приезду, — твёрдо сказал он. — Очень. Тут все надо проверить, все до конца. И я вам помогу, — он повернулся к Булавкину: — Отвезёшь товарищей в гостиницу, Сергей.
   — Слушаюсь, Владимир Яковлевич, — с готовностью откликнулся тот. — Как из пушки все будет.
   — И смотри, сразу назад, — усмехнулся Ревенко. — Чтобы тебя случайно опять на Пески не занесло.
   Булавкин смущённо отвёл глаза.
   — Никак нет, Владимир Яковлевич. Не занесёт.
   Машина тронулась.
   Выехав за ворота, Булавкин лихо развернулся.
   — Осторожнее, Сергей, — заметил Виталий.
   — А Евгений Петрович только так и признавал, — насмешливо возразил Булавкин, и Виталию послышалась в его голосе странная враждебность не то к нему, не то к погибшему Лучинину.
   Солнце стояло ещё довольно высоко в безоблачном, пепельном небе, но жара спала. На улицах появилось больше прохожих. На автобусных остановках скапливались очереди. Молодёжь толпилась возле небольшого кинотеатра.
   Когда подъехали к гостинице, Виталий, прощаясь, напомнил:
   — Значит, в двадцать один ноль-ноль, Сергей?
   — Так точно, — хмуро ответил Булавкин.
   — Ждём.
   Друзья зашли в прохладный вестибюль и, получив у дежурной ключ, поднялись в свой «полулюкс».
   — Фу-у!.. — отдуваясь, произнёс Виталий, стягивая пиджак. — Ну, денёк… давай помоемся. Не плескаясь, конечно.
   Через полчаса друзья уже сидели за столом с красной плюшевой скатертью, накрыв край его газетой. В чайник с кипятком из титана было высыпано чуть не полпачки чая, из буфета принесли круглые булки, сыр и колбасу.
   — Как тебе понравился Ревенко? — спросил Виталий, откусывая чудовищный кусок хлеба с сыром.
   — Стоящий мужик, — ответил Игорь. — И дело знает.
   — А ты обратил внимание на эту Филатову?
   — Обратил.
   — Хороша, а?
   — Ничего.
   — Не-ет. На редкость хороша.
   В дверь неожиданно постучали.
   — Да! Войдите! — крикнул Виталий.
   Дверь приоткрылась, и в ней появилась голова дежурной.
   — Вас к телефону просят. Кого-нибудь.
   Виталий стремительно кинулся к двери.
   Внизу, в комнатке дежурной, на столе лежала снятая трубка.
   — Слушаю, — сказал Виталий.
   — Это вы из Москвы прикатили? — спросил незнакомый, чуть хриплый голос.
   — Да. Кто говорит?
   — Неважно. Приветик…
   И в трубке раздались частые гудки.
   Виталий медленно положил трубку на рычаг. Странно… Кто бы это мог быть? Голос явно изменённый. Значит, человек боялся, что его узнают. Странно…
   Но Откаленко, казалось, не склонен был придавать этому особого значения. И когда Виталий рассказал о странном звонке, он только пожал плечами.
   — Кто-то развлекается. Ты голос запомнил?
   — Да. Уж будь спокоен.
   Друзья помолчали.
   — Слушай, — прервал молчание Игорь, — у меня не выходит из головы то, что рассказал нам Ревенко.
   — Ещё бы! — воскликнул Виталий. — Черт возьми, если хоть половина правда из того, что рассказал Ревенко, хоть половина, и то…
   — Я тебе скажу, — помолчав, добавил он. — Кое в чем я стал сомневаться.
   — Ишь ты. Не успел приехать, как стал сомневаться, — усмехнулся Игорь и уже серьёзно закончил: — Сейчас рано во что-нибудь верить, поэтому рано и сомневаться.
   — А я вот верил, — упрямо возразил Виталий.
   — Надо накапливать факты, — повторил Игорь. — Надо все проверить. Ревенко правильно сказал. И не спешить с выводами.
   Виталий усмехнулся.
   Они допили чай, аккуратно убрали недоеденный хлеб и колбасу. Потом Игорь взглянул на часы.
   — Гм. Десятый час. Где-то наш Булавкин.
   Прошло ещё не меньше получаса, и в дверь снова постучали.
   — Ну вот и он, — сказал Виталий.
   Но это оказалась снова дежурная.
   — Вам тут записку передали, — сказала она, протягивая сложенный вчетверо листок.
   — Кто?
   — Не знаю. Сунул и побег. Торопился, видать.
   — Ну, хоть какой из себя? — допытывался Виталий.
   — Ну, как сказать — какой? Обыкновенный. Он в окошечко мне записку-то сунул. А я ещё по телефону говорила. Потом, выглянула, да он уже отъехал.
   — Отъехал?
   — Ага… На этом… Ну, верх-то брезентовый?
   — «Газик»?
   — Во-во.
   — Один он там был?
   — Ну, уж этого я не видела. Как хотите.
   Женщина была явно растерянна и начинала сердиться.
   Когда она ушла, Виталий развернул записку. Там было всего две строчки, торопливо написанные карандашом: «Не приду. Мать заболела. Сергей».
   Виталий передал записку Откаленко.
   — Странно. Сначала этот звонок. Теперь записка. Но звонил не он. Я бы голос узнал. И почему он на машине приехал? Все это очень странно.
   — М-да…
   — И записка его мне определённо не нравится, — продолжал Виталий, расхаживая по комнате. Потом остановился перед Откаленко. — Давай проверим, а?
   — Можно.
   Игорь решительно поднялся, и они вдвоём спустились к телефону.
   За перегородкой в пустом, плохо освещённом вестибюле сидела только дежурная. Она встретила друзей насторожённым взглядом.
   Игорь позвонил дежурному по горотделу. Узнав у него домашний телефон Томилина, он позвонил снова. К телефону подошёл сам Томилин. Игорь коротко и негромко объяснил ему, в чем дело.
   — Понятно, — ответил Томилин. — Ждите. Зайду или позвоню.
   Через час он пришёл. На этот раз в тёмном плаще, в кепке, чуть порозовевший от быстрой ходьбы. Лицо его было хмурым, но в глазах не было усталости, в них была сосредоточенность и тревога.
   — Дрянь дело, братцы, — пробасил Томилин. — Сейчас был я у Булавкина этого. Мать здорова. И говорит: пошёл в гостиницу, к людям каким-то.
   — Выходит, пошёл и… не дошёл, — сказал Виталий.
   Все трое помолчали. Дело принимало странный оборот.

ГЛАВА III
И ВОТ ИСЧЕЗ…

   Утром друзья торопливо сделали зарядку, пожужжали своими электрическими бритвами и, неудобно ополоснувшись над маленьким умывальником, благо вода «как раз шла», спустились на первый этаж, в буфет.