Страница:
– Прекрасно. Вот еще одна польза. Это сделало свое дело, – сказала она ровным холодным голосом. – Старый ублюдок умер.
Ее жуткий повизгивающий смех преследовал Энтони, когда он выскочил из комнаты, помчался по ступенькам и вырвался на улицу.
После того, как он узнал, что это такое, было довольно просто найти то, что нужно – это продавалось на каждом углу улицы. Или, как в первый раз, появлялась случайная возможность. Внезапно ему стало казаться, что весь мир вращается вокруг секса. Это полностью затянуло его, и вскоре он обнаружил вечеринки, где секс был названием игры. И он открыл, что ему нравились две девушки или даже три… ему нравилась грубость этой затеи… он хотел, чтобы они стонали от боли так же, как и от наслаждения, умоляли его о пощаде… он хотел безусловной власти над ними. Он был их хозяином, они были его рабынями.
А теперь, на вилле, от него ждали, что он будет целомудренным и направит все свои мысли на учебу. Странно, но через какое-то время он стал наслаждаться самодисциплиной. Он чувствовал себя подобно новообращенному монаху и просто перенес всю свою энергию на упорные занятия плаванием и фехтованием.
Не было никакого сомнения, что «тот человек» привязался к Карральдо. Он был у него в милости. Когда Энтони пожаловался на сильные боли в желудке, тот встревоженно пригласил врача, и когда был поставлен диагноз – аппендицит, он лично сопровождал Энтони в больницу в большом черном «мерседесе», за рулем которого сидел шофер. Машину сопровождал эскорт полиции и выли сирены. Он не покидал больницу в течение всей операции, оставив груду сигаретных окурков в пепельнице особо комфортабельной комнаты для посетителей. Когда Энтони везли на каталке из операционной, «тот» сначала удостоверился на все сто, что Карральдо не был больше в опасности, и только потом уехал. Он вернулся позднее с немыслимо огромными корзинками фруктов и цветов, и кипой книг, которые он специально выбрал для больного – те, которые, по его мнению, могли порадовать Энтони.
После этого, он стал больше времени проводить с Карральдо в течение дня, и постепенно начал вводить его в курс своего «дела», объясняя его структуру и специфические сферы влияния. К тому времени, когда Энтони официально исполнился двадцать один год – как всегда, он требовал, чтобы ему прибавляли четыре года – он знал все секреты хозяина, а также то, что «тот» прочит его в свои наследники.
Два месяца спустя с хозяином случился первый удар. Это было не очень серьезно, но он оказался прикованным к инвалидному креслу. Неожиданно он стал казаться хрупким и уязвимым, и Энтони понял, что сам привязался к нему. Он заботливо ухаживал за ним. Этот человек вытащил его из грязи и превратил в цивилизованное существо; он дал ему образование, он направлял его, пока он не стал воспитанным и знающим человеком. Но когда Энтони молил Бога, чтобы «тот» не умер, это было не только потому, что хозяин заботился об Энтони, но и оттого, что Карральдо не хотелось взваливать на свои плечи статус «того» как главы «дела».
Однажды вечером они тихо сидели и читали после обеда, Энтони закрыл книгу и пожелал доброй ночи своему боссу. Он почувствовал, что устал, и хотел пораньше лечь спать.
– Не уходи пока, сынок, – сказал «тот» тонким дрожащим голосом.
– Конечно, нет, сэр, – Энтони опять опустился в кресло рядом с ним. – Я что-нибудь могу для вас сделать? Может быть, что-нибудь принести? Вам чего-нибудь хочется?
– Там есть один документ, – он указал головой на круглый мраморный стол около окна. – Принеси мне его, хорошо?
Энтони принес.
– Теперь прочти его, – спокойно сказал «тот человек». – И скажи, что ты думаешь по этому поводу.
Энтони прочел документ об официальном усыновлении. Тот человек хотел, чтобы Карральдо стал его законным сыном. Он уставился на бумагу, не имея сил встретиться взглядом с встревоженными глазами хозяина. Энтони часто представлял себе, что если ему станет невмоготу такая жизнь, или его призовут к тому, чтобы принять участие в делах «Семьи», то он найдет выход. Он покинет этот дом, покинет Италию, начнет новую жизнь. Но если он подпишет этот документ, он станет законным сыном «того человека». И тогда спасения не будет.
– Другого пути нет, ты же понимаешь, – сказал тот. – Если бы ты был моим родным сыном…
Он выбросил вперед руку, указывая на комнату, картины, произведения искусства.
– Все это было бы твоим, – он устало вздохнул. – Но много других, которые ждут, как акулы добычи, чтобы сожрать все это, когда меня не станет. Мы не можем допустить, чтобы это случилось, Энтони, ведь мы это можем? Это в наших силах? Моя коллекция… так много сокровищ… сколько красоты… для них это только выгодный дорогостоящий товар. Но я знаю, что ты будешь любить все это, как я люблю. Ты действительно мой сын.
Энтони подписал документ дрожащей рукой, тронутый незамутненной радостью, которую увидел в глазах «того», когда передавал ему бумагу.
– Я как-то говорил, что надеюсь на то, что тебе не придется сожалеть, если ты согласишься разделить мое общество, – произнес «тот человек» тихо. – А теперь я могу сказать это с уверенностью.
Еще через два месяца с ним случился второй, уже сильный удар. Он умер в считанные минуты. И Энтони очутился в роли владельца и наследника всего того, что осталось после хозяина. И новым главой «Семьи».
Похороны были устроены с подобающей помпой, на них присутствовали только Энтони и «высшие чины» империи хозяина, а также дюжина молчаливых, одетых в черное, с мрачными глазами мужчин, которых он совершенно не знал. После церемонии они вежливо предложили ему обсудить кое-какие вопросы, связанные с бизнесом. Скрывая нервозность, Энтони слушал, как они излагали ему свои соображения о роли, которую ему теперь придется играть. Из-за своей неопытности, как они мягко выразились, ему будет трудно управлять таким сложным делом. Поэтому они предложили ему помощь – взять под свой контроль определенные «ситуации»… лучше будет, однако, если он просто предоставит все им… тогда не будет никаких проблем, никаких конфликтов… Конечно, они уважают волю покойного, говорили они, но ведь и картины и произведения искусства никогда по-настоящему не принадлежали его бывшему хозяину. Их нужно теперь пустить в дело.
Энтони смотрел на них с презрением. Они сделали большую ошибку, принимая его за дурака; он кипел от ярости – не за себя, а за умершего. Они просто хотят растащить по кирпичикам его дело – по куску на брата, а ошметки – ему. Он откинулся в кресле, позволив им говорить, что им вздумается, пока в комнате не повисла тишина. Они смотрели на него выжидательно – каков будет его ответ.
Какая ирония! – думал он. Они предлагали ему то, что, как он полагал, ему всегда хотелось. Но теперь он знал, что не может принять это – вовсе не потому, что мечтал стать «крестным отцом» Семьи, но оттого, что не хочет предать человека, который превратил его из неотесанного невежественного уличного бродяги в цивилизованного, знающего человека, в того, кто должен занять достойное место среди интеллектуальных вассалов его бывшего босса. Энтони знал, что эти криминальные бароны вовсе не заботились о продолжении дела своего соверена, и настал час для Энтони оправдать доверие и надежды, которые возлагал на него «тот человек», сделав его своим наследником.
Стараясь говорить низким ровным голосом, он поблагодарил их за предложенную помощь, но сказал, что не нуждается в ней и что не может быть и речи о дележе его наследства. Прежде чем они могли что-либо ответить, он добавил:
– Я думаю, вы помните, джентльмены, что меня специально учили и готовили к тому, чтобы взять дело в свои руки – и хорошо учили. Моя Семья лояльна и будет делать то, что я велю. Думаю, вы вскоре убедитесь, что все обстоит так же, как и тогда, когда был жив мой отец.
Это был первый раз, когда Энтони назвал «того человека» отцом. К горлу его подкатил комок, и он от всей души хотел, чтобы можно было повернуть время вспять и он мог произнести это слово, когда «тот человек» был еще жив.
– Что же касается картин и произведений искусства, – продолжал он, – то они – личная коллекция отца. И это была его воля, особо оговоренная, что коллекция должна сохраниться в неприкосновенности. И я обещал ему, что это будет исполнено в точности.
Все они обнимали Энтони, поднимая бокалы вина за его успех, но он знал, что они не успокоятся и не примут так просто его отказ. И он также знал, что не станет узником особняка, подобно «тому человеку». Он лучше умрет. Покойный был старым человеком, он уже прожил свою жизнь, когда капкан захлопнулся, но Энтони был еще молод. Он собирался выполнить обещание, данное своему бывшему боссу, но он будет жить своей жизнью, без охраны и оружия. Он понимал, что ему придется бороться за свою свободу. И он должен доказать, что имеет право на уважение со стороны членов его Семьи.
Неделей позже он ехал в большом черном «мерседесе» седане «того человека» по дороге, вьющейся вдоль побережья, когда заметил в боковое зеркало, что его преследует грузовик, везущий ящики с овощами. Дорога была узкой, сбегавшей вниз по массивной скале к морю. Грузовик быстро приближался, намеренно пытаясь прижать его к самому краю шоссе. Не было никаких сомнений в том, что кто бы ни сидел за рулем, он собирался убить его. Инстинктивно Карральдо нажал на газ. Грузовик ударил его в бок, но мощный автомобиль Энтони рванулся вперед, его колеса завизжали, когда Энтони резко вывернул руль. Но он не потерял управление. Грузовик неожиданно остановился, и, Энтони, дав задний ход, быстро покатил туда, откуда только что вырвался. Изо всех сил, опять нажав на газ, он ударил грузовик, который, сломав оградительный барьер, полетел, кувыркаясь, вниз по скале. Энтони поставил машину на ручной тормоз и откинулся в изнеможении на сиденье. Несколько минут он сидел неподвижно, пот струился по его лицу, все тело дрожало. Потом, вытерев пот со лба носовым платком, он, преодолевая слабость, вылез из машины и заглянул в пропасть. Изумрудное море пенилось прибоем у подножия суровых охристо-коричневых скал, почти лишенных растительности – лишь несколько деревьев цеплялось корнями за их поверхность. Теперь он знал, что не потерял быстроту реакции старого уличного бандита – ударить первым, пока не прикончили тебя. И в будущем все его отношение к жизни основывалось на этом.
Потом, на следующей неделе, случился пожар на вилле. И только благодаря тому, что Энтони не мог уснуть в ту ночь и отправился вниз в библиотеку на поиски чего-нибудь спиртного или книжки, которую можно почитать перед сном, ему удалось спасти здание… и свою жизнь. Он вырвал у огня Тициана и Веронезе, но среди его важных потерь были Гирландайо и любимые «тем» Каналетто. Хотя Энтони и не был виноват в случившемся, его не покидало горькое чувство, что он предал умершего.
Затем однажды вечером он отправился один в театр, отдав распоряжение, чтобы за ним прислали машину после окончания спектакля. Неожиданно он почувствовал, что не сможет больше вынести ни единой одинокой ночи на вилле. Ему нужна жизнь… женщины… секс. Отослав машину домой, он растворился среди толпы в одном из кварталов в поисках определенных удовольствий. Когда он возвратился в особняк через два дня, – бледный, с темными кругами под глазами, он узнал, что его машину нашли на обочине одной из дорог, изрешеченную пулями. Водитель был мертв. Энтони понял, что ему объявили войну. Но он знал, кто его враги. Или он – или они. Вместе им нет места на этой земле.
Инстинкт выживания, проснувшийся в нем еще в детстве среди развалин покалеченного войной Неаполя, придал ему сил, когда он собрал своих подчиненных и выработал план действий. Хладнокровно и до мельчайших деталей. Через несколько месяцев все те, кто присутствовал на похоронах «того человека», нашли свою смерть. И после этого никто уже не осмеливался сомневаться в праве Карральдо быть наследником империи. С кривой улыбкой он припомнил ту ночь, когда он впервые увидел «того человека» и сказал ему презрительно, что никогда не убьет человека из-за денег.
– Никто никогда не попросит тебя об этом, – отметил тот с понимающей улыбкой. – Это будешь ты отдавать приказы.
И Энтони знал, что если потребуется, он опять отдаст эти приказания. Но теперь он завоевал себе свободу.
К тому времени он уже так глубоко увяз в «деле», что не было пути назад. Он был верховным администратором, но Энтони ненавидел то, что ему приходилось делать. Мысль об огромном количестве денег, постоянно возраставших, к тому же на различных банковских счетах во многих странах мира, никогда не давала ему и подобия удовлетворения, какое давал когда-то вид маленькой пачки банкнот, спрятанных под половицами его собственной первой скромной квартирки. Он искал убежища в двух своих сильных привязанностях – музыке и искусстве. Он часто ходил в оперу; с головой окунался в походы по галереям, в поездки на различные выставки-продажи. Он чувствовал что-то вроде подобия счастья, когда держал в руках только что купленную картину. Однажды, когда он был на аукционе Сотби'с, Энтони разговорился с аристократического вида стариком, и за бокалом вина он рассказал Карральдо о том, что у него до сих пор дом полон картин, хотя ему и пришлось продать некоторые полотна старых мастеров много лет тому назад. Видя, что Карральдо хорошо разбирается в искусстве, он пригласил его провести уик-энд в своем загородном доме, чтобы новый знакомый мог своими глазами взглянуть на его сокровища.
Было множество больших ярких пятен на стенах – на тех местах, где когда-то висели эти проданные картины, но пока они бродили по бесконечным коридорам и холодным тихим комнатам, молчание которых тревожило только эхо, Карральдо заметил несколько полотен большой художественной ценности. Он предложил лорду Бестону хорошую цену за них, на что тот быстро согласился.
Они сидели потом в библиотеке и попивали виски, чтобы отметить сделку и погреть кости после прогулки по холодному дому, когда Энтони заметил пару маленьких пейзажей, полураскрытых в темном углу комнаты.
Они терялись среди перегруженной вещами обстановки кабинета, но он мгновенно узнал в них редких Каналетто, написанных, в тот период, когда художник был в Лондоне. Он сразу же сказал лорду Бестону, что картины, несомненно, подлинные и очень ценные, а затем предложил ему сумму, на десять процентов превышавшую ту, которая может быть поставлена на аукционе. Энтони знал, что очень скоро смог бы продать их еще на тридцать процентов дороже предложенной цены. Посоветовав лорду переговорить с другими покупателями, прежде чем продать картины ему, Карральдо однако был уверен, что он их получит.
Энтони вернулся в Лондон. На следующий день лорд Бестон привез пейзажи в отель, где остановился Карральдо. Энтони ощущал дрожь восхищения, держа в руках свою первую выдающуюся находку. Он не только частично искупил свою невольную вину перед «тем человеком», его верой в своего приемного сына, но и нашел свое истинное место в жизни.
Милан был богатым индустриальным городом, но он не считался международным центром искусств. Именно по этой причине Карральдо решил открыть свою галерею здесь. Он будет первым. Он купил особняк на престижной, элегантной улице и заново переоформил интерьер, принимая во внимание то, что его дом должен стать ультрасовременной художественной галереей. Она была разделена на две независимые части: одна – для размещения картин мастеров прошлого, а другая – для произведений новых молодых художников, которых он открывал и которые предоставляли ему свои работы. Как правило, он становился их спонсором. Карральдо хорошо знал свое дело, и с его опытным знающим взглядом и инстинктивным чувством прекрасного, он вскоре привлек внимание коллекционеров, которые стали пользоваться его услугами – они просили его отыскивать работы именно тех художников, которыми они интересовались. Галерея Карральдо процветала, и через год он открыл вторую в Париже. Не прошло и двух лет, как имя Карральдо стало упоминаться наравне с именами самых маститых международных авторитетов в области искусства в Нью-Йорке, Лондоне, Париже…
Он постоянно путешествовал, отыскивая скрытые сокровища, давно погребенные в пыли старых дворцов и особняков.
Он месяцами странствовал по мансардам и студиям голодных молодых художников в надежде найти хотя бы одного, отмеченного печатью истинного таланта. И тогда, когда он находил то, что искал, это было для него дороже всего на свете.
Но в определенный день каждый месяц он неизменно возвращался в Неаполь. Поначалу он проводил там довольно много времени – дней десять, или, по крайней мере, неделю, но в конце концов он сократил срок своего пребывания с Семьей до двух дней. Он постепенно переложил многие свои функции на плечи своих подчиненных, хотя и никогда не давал им слишком много власти, например, независимо контролировать какой-нибудь из аспектов его «дела». «Тот человек» хорошо вышколил его. За исключением этих коротких визитов, он все свое время проводил вне Семьи. Но существовали три человека – только три – которые знали, как связаться с ним в любой момент – и в любой точке земного шара.
Огонь давно уже потух в камине, и только большие угли тлели за решеткой, когда Карральдо допил последний глоток бренди из своего бокала и посмотрел на своего друга. Паоло просто слушал его молча и только теперь Энтони заметил, что его пальцы так сильно сжимали бокал, что было просто удивительно, как он его не раздавил.
– Годами, – сказал Карральдо, – я жил двумя разными жизнями, становясь то одним, то другим человеком в Неаполе и Милане. Но была одна вещь, которую ни один человек на свете не мог бы изменить во мне. Моя потребность в сексе. Секс доминировал в моей жизни. Иногда мне казалось, что я больше принадлежу своему телу, чем моим делам. Он пожал плечами.
– Конечно, я старался как-то оберегать от постороннего глаза свою частную жизнь, но я знаю, что пошли слухи. И вот, Паоло, теперь ты видишь, почему я никогда не смогу позволить себе роскоши близких отношений с женщиной. Я просто никогда не смогу рассказать ей ни об одном из моих секретов. «Тот человек» однажды предостерегал меня, чтобы я никогда не влюблялся.
– Это сломает тебя, разрушит твою жизнь, – говорил он. – Уничтожит тебя так же, как и меня. Любовь никогда не должна стать частью твоей жизни.
Он подошел к камину, вороша уже почти совсем потухшие угли.
– Еще одна вещь, – сказал он в заключение. – Я был «хорошим сыном» – не мотом из известной притчи. Теперь гораздо больше миллионов, которые принесло «дело», на счетах банков по всему миру, гораздо больше, чем тогда, когда был жив мой приемный отец.
Он остановился, его полузакрытые глаза внимательно смотрели на лицо Паоло.
– Но я клянусь, что я никогда не брал из них ни цента. То, что досталось мне от «того человека», я всегда считал доверенным мне наследством, перешедшим от отца к сыну. И я использовал его для того, чтобы финансировать мои галереи и мою деятельность, связанную с искусством. Я очень богатый человек, Паоло. Но ничего из того, что я имею – дома, машины, суда, мои личные сокровища – не имеет никакого отношения к «Делу».
Положив руку на каминную доску, Карральдо молча смотрел на безжизненный огонь, боясь взглянуть на Паоло, боясь услышать то, что его друг может сказать… он знал, что просто не сможет вынести его слов.
– Ты свободен уйти, – сказал Карральдо, с трудом выдавливая из себя эти слова. – Я не имею права просить тебя о дружбе.
Паоло подошел к нему и положил ему руку на плечо.
– Мой дорогой Энтони, – произнес он мягко. – Когда мужчина находит мужество доверить свою душу другому человеку – это знак истинной дружбы. Я только рад, что ты понял, что должен был рассказать мне эту историю.
Карральдо почувствовал, что напряжение ушло из его тела. Он знал, что по лицу его текут слезы, но он был бессилен остановить их.
– Всю свою жизнь я был одинок, – сказал он глухо. – И когда я встретил тебя, я словно нашел брата.
– И так будет всегда, – заверил его Паоло. – И я знаю только то, что ты – Энтони Карральдо, мой друг.
Ни один из них больше никогда не возвращался к этому разговору.
Карральдо глубоко вздохнул, глядя на потухшие угли уже остывшего камина, так же, как и тогда, когда он был с Паоло. Но Паоло умер много лет назад. Он был – прошлое, а Ария – будущее.
Список претендентов на наследство Поппи Мэллори, составленный Либером, лежал на столе, стоявшем у окна, и, наливая себе прекрасного бренди в бокал, он опять взглянул на одно имя. – Орландо Мессенджер, – прочел он.
Когда Карральдо предложил ему свою помощь, он еще не осознавал, что молодой художник тоже был в числе соискателей наследства таинственной Поппи Мэллори, хотя он читал список до того, и история юноши звучала убедительнее других, за исключением, пожалуй, рассказа некой Лорен Хантер. Энтони почувствовал зерна отчаяния в душе Орландо – молодой человек понимал, что попусту тратит свой талант, – и, повинуясь порыву, Карральдо решил дать ему шанс. Конечно, он недостаточно знаком с его работами, чтобы решиться стать его спонсором; Орландо придется доказать, что он стоит того, прежде чем ожидать, что Карральдо будет поддерживать его.
Только теперь Карральдо связал имя Орландо Мессенджера с так расстроившим его объявлением в газете. Глядя из окна на опустевшую ночью улицу Лондона, он думал, что не имеет никакого значения, что оба они – Орландо и Ария – претендуют на наследство Поппи. Это его нисколько не беспокоило. Но он знал, что это приведет в бешенство Франческу. Он усмехнулся при этой мысли. Он надеется, что Орландо получит эти деньги; он надеялся, что их получит Пьерлуиджи, пусть их получит кто угодно – любой, только не Ария.
ГЛАВА 15
Ее жуткий повизгивающий смех преследовал Энтони, когда он выскочил из комнаты, помчался по ступенькам и вырвался на улицу.
После того, как он узнал, что это такое, было довольно просто найти то, что нужно – это продавалось на каждом углу улицы. Или, как в первый раз, появлялась случайная возможность. Внезапно ему стало казаться, что весь мир вращается вокруг секса. Это полностью затянуло его, и вскоре он обнаружил вечеринки, где секс был названием игры. И он открыл, что ему нравились две девушки или даже три… ему нравилась грубость этой затеи… он хотел, чтобы они стонали от боли так же, как и от наслаждения, умоляли его о пощаде… он хотел безусловной власти над ними. Он был их хозяином, они были его рабынями.
А теперь, на вилле, от него ждали, что он будет целомудренным и направит все свои мысли на учебу. Странно, но через какое-то время он стал наслаждаться самодисциплиной. Он чувствовал себя подобно новообращенному монаху и просто перенес всю свою энергию на упорные занятия плаванием и фехтованием.
Не было никакого сомнения, что «тот человек» привязался к Карральдо. Он был у него в милости. Когда Энтони пожаловался на сильные боли в желудке, тот встревоженно пригласил врача, и когда был поставлен диагноз – аппендицит, он лично сопровождал Энтони в больницу в большом черном «мерседесе», за рулем которого сидел шофер. Машину сопровождал эскорт полиции и выли сирены. Он не покидал больницу в течение всей операции, оставив груду сигаретных окурков в пепельнице особо комфортабельной комнаты для посетителей. Когда Энтони везли на каталке из операционной, «тот» сначала удостоверился на все сто, что Карральдо не был больше в опасности, и только потом уехал. Он вернулся позднее с немыслимо огромными корзинками фруктов и цветов, и кипой книг, которые он специально выбрал для больного – те, которые, по его мнению, могли порадовать Энтони.
После этого, он стал больше времени проводить с Карральдо в течение дня, и постепенно начал вводить его в курс своего «дела», объясняя его структуру и специфические сферы влияния. К тому времени, когда Энтони официально исполнился двадцать один год – как всегда, он требовал, чтобы ему прибавляли четыре года – он знал все секреты хозяина, а также то, что «тот» прочит его в свои наследники.
Два месяца спустя с хозяином случился первый удар. Это было не очень серьезно, но он оказался прикованным к инвалидному креслу. Неожиданно он стал казаться хрупким и уязвимым, и Энтони понял, что сам привязался к нему. Он заботливо ухаживал за ним. Этот человек вытащил его из грязи и превратил в цивилизованное существо; он дал ему образование, он направлял его, пока он не стал воспитанным и знающим человеком. Но когда Энтони молил Бога, чтобы «тот» не умер, это было не только потому, что хозяин заботился об Энтони, но и оттого, что Карральдо не хотелось взваливать на свои плечи статус «того» как главы «дела».
Однажды вечером они тихо сидели и читали после обеда, Энтони закрыл книгу и пожелал доброй ночи своему боссу. Он почувствовал, что устал, и хотел пораньше лечь спать.
– Не уходи пока, сынок, – сказал «тот» тонким дрожащим голосом.
– Конечно, нет, сэр, – Энтони опять опустился в кресло рядом с ним. – Я что-нибудь могу для вас сделать? Может быть, что-нибудь принести? Вам чего-нибудь хочется?
– Там есть один документ, – он указал головой на круглый мраморный стол около окна. – Принеси мне его, хорошо?
Энтони принес.
– Теперь прочти его, – спокойно сказал «тот человек». – И скажи, что ты думаешь по этому поводу.
Энтони прочел документ об официальном усыновлении. Тот человек хотел, чтобы Карральдо стал его законным сыном. Он уставился на бумагу, не имея сил встретиться взглядом с встревоженными глазами хозяина. Энтони часто представлял себе, что если ему станет невмоготу такая жизнь, или его призовут к тому, чтобы принять участие в делах «Семьи», то он найдет выход. Он покинет этот дом, покинет Италию, начнет новую жизнь. Но если он подпишет этот документ, он станет законным сыном «того человека». И тогда спасения не будет.
– Другого пути нет, ты же понимаешь, – сказал тот. – Если бы ты был моим родным сыном…
Он выбросил вперед руку, указывая на комнату, картины, произведения искусства.
– Все это было бы твоим, – он устало вздохнул. – Но много других, которые ждут, как акулы добычи, чтобы сожрать все это, когда меня не станет. Мы не можем допустить, чтобы это случилось, Энтони, ведь мы это можем? Это в наших силах? Моя коллекция… так много сокровищ… сколько красоты… для них это только выгодный дорогостоящий товар. Но я знаю, что ты будешь любить все это, как я люблю. Ты действительно мой сын.
Энтони подписал документ дрожащей рукой, тронутый незамутненной радостью, которую увидел в глазах «того», когда передавал ему бумагу.
– Я как-то говорил, что надеюсь на то, что тебе не придется сожалеть, если ты согласишься разделить мое общество, – произнес «тот человек» тихо. – А теперь я могу сказать это с уверенностью.
Еще через два месяца с ним случился второй, уже сильный удар. Он умер в считанные минуты. И Энтони очутился в роли владельца и наследника всего того, что осталось после хозяина. И новым главой «Семьи».
Похороны были устроены с подобающей помпой, на них присутствовали только Энтони и «высшие чины» империи хозяина, а также дюжина молчаливых, одетых в черное, с мрачными глазами мужчин, которых он совершенно не знал. После церемонии они вежливо предложили ему обсудить кое-какие вопросы, связанные с бизнесом. Скрывая нервозность, Энтони слушал, как они излагали ему свои соображения о роли, которую ему теперь придется играть. Из-за своей неопытности, как они мягко выразились, ему будет трудно управлять таким сложным делом. Поэтому они предложили ему помощь – взять под свой контроль определенные «ситуации»… лучше будет, однако, если он просто предоставит все им… тогда не будет никаких проблем, никаких конфликтов… Конечно, они уважают волю покойного, говорили они, но ведь и картины и произведения искусства никогда по-настоящему не принадлежали его бывшему хозяину. Их нужно теперь пустить в дело.
Энтони смотрел на них с презрением. Они сделали большую ошибку, принимая его за дурака; он кипел от ярости – не за себя, а за умершего. Они просто хотят растащить по кирпичикам его дело – по куску на брата, а ошметки – ему. Он откинулся в кресле, позволив им говорить, что им вздумается, пока в комнате не повисла тишина. Они смотрели на него выжидательно – каков будет его ответ.
Какая ирония! – думал он. Они предлагали ему то, что, как он полагал, ему всегда хотелось. Но теперь он знал, что не может принять это – вовсе не потому, что мечтал стать «крестным отцом» Семьи, но оттого, что не хочет предать человека, который превратил его из неотесанного невежественного уличного бродяги в цивилизованного, знающего человека, в того, кто должен занять достойное место среди интеллектуальных вассалов его бывшего босса. Энтони знал, что эти криминальные бароны вовсе не заботились о продолжении дела своего соверена, и настал час для Энтони оправдать доверие и надежды, которые возлагал на него «тот человек», сделав его своим наследником.
Стараясь говорить низким ровным голосом, он поблагодарил их за предложенную помощь, но сказал, что не нуждается в ней и что не может быть и речи о дележе его наследства. Прежде чем они могли что-либо ответить, он добавил:
– Я думаю, вы помните, джентльмены, что меня специально учили и готовили к тому, чтобы взять дело в свои руки – и хорошо учили. Моя Семья лояльна и будет делать то, что я велю. Думаю, вы вскоре убедитесь, что все обстоит так же, как и тогда, когда был жив мой отец.
Это был первый раз, когда Энтони назвал «того человека» отцом. К горлу его подкатил комок, и он от всей души хотел, чтобы можно было повернуть время вспять и он мог произнести это слово, когда «тот человек» был еще жив.
– Что же касается картин и произведений искусства, – продолжал он, – то они – личная коллекция отца. И это была его воля, особо оговоренная, что коллекция должна сохраниться в неприкосновенности. И я обещал ему, что это будет исполнено в точности.
Все они обнимали Энтони, поднимая бокалы вина за его успех, но он знал, что они не успокоятся и не примут так просто его отказ. И он также знал, что не станет узником особняка, подобно «тому человеку». Он лучше умрет. Покойный был старым человеком, он уже прожил свою жизнь, когда капкан захлопнулся, но Энтони был еще молод. Он собирался выполнить обещание, данное своему бывшему боссу, но он будет жить своей жизнью, без охраны и оружия. Он понимал, что ему придется бороться за свою свободу. И он должен доказать, что имеет право на уважение со стороны членов его Семьи.
Неделей позже он ехал в большом черном «мерседесе» седане «того человека» по дороге, вьющейся вдоль побережья, когда заметил в боковое зеркало, что его преследует грузовик, везущий ящики с овощами. Дорога была узкой, сбегавшей вниз по массивной скале к морю. Грузовик быстро приближался, намеренно пытаясь прижать его к самому краю шоссе. Не было никаких сомнений в том, что кто бы ни сидел за рулем, он собирался убить его. Инстинктивно Карральдо нажал на газ. Грузовик ударил его в бок, но мощный автомобиль Энтони рванулся вперед, его колеса завизжали, когда Энтони резко вывернул руль. Но он не потерял управление. Грузовик неожиданно остановился, и, Энтони, дав задний ход, быстро покатил туда, откуда только что вырвался. Изо всех сил, опять нажав на газ, он ударил грузовик, который, сломав оградительный барьер, полетел, кувыркаясь, вниз по скале. Энтони поставил машину на ручной тормоз и откинулся в изнеможении на сиденье. Несколько минут он сидел неподвижно, пот струился по его лицу, все тело дрожало. Потом, вытерев пот со лба носовым платком, он, преодолевая слабость, вылез из машины и заглянул в пропасть. Изумрудное море пенилось прибоем у подножия суровых охристо-коричневых скал, почти лишенных растительности – лишь несколько деревьев цеплялось корнями за их поверхность. Теперь он знал, что не потерял быстроту реакции старого уличного бандита – ударить первым, пока не прикончили тебя. И в будущем все его отношение к жизни основывалось на этом.
Потом, на следующей неделе, случился пожар на вилле. И только благодаря тому, что Энтони не мог уснуть в ту ночь и отправился вниз в библиотеку на поиски чего-нибудь спиртного или книжки, которую можно почитать перед сном, ему удалось спасти здание… и свою жизнь. Он вырвал у огня Тициана и Веронезе, но среди его важных потерь были Гирландайо и любимые «тем» Каналетто. Хотя Энтони и не был виноват в случившемся, его не покидало горькое чувство, что он предал умершего.
Затем однажды вечером он отправился один в театр, отдав распоряжение, чтобы за ним прислали машину после окончания спектакля. Неожиданно он почувствовал, что не сможет больше вынести ни единой одинокой ночи на вилле. Ему нужна жизнь… женщины… секс. Отослав машину домой, он растворился среди толпы в одном из кварталов в поисках определенных удовольствий. Когда он возвратился в особняк через два дня, – бледный, с темными кругами под глазами, он узнал, что его машину нашли на обочине одной из дорог, изрешеченную пулями. Водитель был мертв. Энтони понял, что ему объявили войну. Но он знал, кто его враги. Или он – или они. Вместе им нет места на этой земле.
Инстинкт выживания, проснувшийся в нем еще в детстве среди развалин покалеченного войной Неаполя, придал ему сил, когда он собрал своих подчиненных и выработал план действий. Хладнокровно и до мельчайших деталей. Через несколько месяцев все те, кто присутствовал на похоронах «того человека», нашли свою смерть. И после этого никто уже не осмеливался сомневаться в праве Карральдо быть наследником империи. С кривой улыбкой он припомнил ту ночь, когда он впервые увидел «того человека» и сказал ему презрительно, что никогда не убьет человека из-за денег.
– Никто никогда не попросит тебя об этом, – отметил тот с понимающей улыбкой. – Это будешь ты отдавать приказы.
И Энтони знал, что если потребуется, он опять отдаст эти приказания. Но теперь он завоевал себе свободу.
К тому времени он уже так глубоко увяз в «деле», что не было пути назад. Он был верховным администратором, но Энтони ненавидел то, что ему приходилось делать. Мысль об огромном количестве денег, постоянно возраставших, к тому же на различных банковских счетах во многих странах мира, никогда не давала ему и подобия удовлетворения, какое давал когда-то вид маленькой пачки банкнот, спрятанных под половицами его собственной первой скромной квартирки. Он искал убежища в двух своих сильных привязанностях – музыке и искусстве. Он часто ходил в оперу; с головой окунался в походы по галереям, в поездки на различные выставки-продажи. Он чувствовал что-то вроде подобия счастья, когда держал в руках только что купленную картину. Однажды, когда он был на аукционе Сотби'с, Энтони разговорился с аристократического вида стариком, и за бокалом вина он рассказал Карральдо о том, что у него до сих пор дом полон картин, хотя ему и пришлось продать некоторые полотна старых мастеров много лет тому назад. Видя, что Карральдо хорошо разбирается в искусстве, он пригласил его провести уик-энд в своем загородном доме, чтобы новый знакомый мог своими глазами взглянуть на его сокровища.
Было множество больших ярких пятен на стенах – на тех местах, где когда-то висели эти проданные картины, но пока они бродили по бесконечным коридорам и холодным тихим комнатам, молчание которых тревожило только эхо, Карральдо заметил несколько полотен большой художественной ценности. Он предложил лорду Бестону хорошую цену за них, на что тот быстро согласился.
Они сидели потом в библиотеке и попивали виски, чтобы отметить сделку и погреть кости после прогулки по холодному дому, когда Энтони заметил пару маленьких пейзажей, полураскрытых в темном углу комнаты.
Они терялись среди перегруженной вещами обстановки кабинета, но он мгновенно узнал в них редких Каналетто, написанных, в тот период, когда художник был в Лондоне. Он сразу же сказал лорду Бестону, что картины, несомненно, подлинные и очень ценные, а затем предложил ему сумму, на десять процентов превышавшую ту, которая может быть поставлена на аукционе. Энтони знал, что очень скоро смог бы продать их еще на тридцать процентов дороже предложенной цены. Посоветовав лорду переговорить с другими покупателями, прежде чем продать картины ему, Карральдо однако был уверен, что он их получит.
Энтони вернулся в Лондон. На следующий день лорд Бестон привез пейзажи в отель, где остановился Карральдо. Энтони ощущал дрожь восхищения, держа в руках свою первую выдающуюся находку. Он не только частично искупил свою невольную вину перед «тем человеком», его верой в своего приемного сына, но и нашел свое истинное место в жизни.
Милан был богатым индустриальным городом, но он не считался международным центром искусств. Именно по этой причине Карральдо решил открыть свою галерею здесь. Он будет первым. Он купил особняк на престижной, элегантной улице и заново переоформил интерьер, принимая во внимание то, что его дом должен стать ультрасовременной художественной галереей. Она была разделена на две независимые части: одна – для размещения картин мастеров прошлого, а другая – для произведений новых молодых художников, которых он открывал и которые предоставляли ему свои работы. Как правило, он становился их спонсором. Карральдо хорошо знал свое дело, и с его опытным знающим взглядом и инстинктивным чувством прекрасного, он вскоре привлек внимание коллекционеров, которые стали пользоваться его услугами – они просили его отыскивать работы именно тех художников, которыми они интересовались. Галерея Карральдо процветала, и через год он открыл вторую в Париже. Не прошло и двух лет, как имя Карральдо стало упоминаться наравне с именами самых маститых международных авторитетов в области искусства в Нью-Йорке, Лондоне, Париже…
Он постоянно путешествовал, отыскивая скрытые сокровища, давно погребенные в пыли старых дворцов и особняков.
Он месяцами странствовал по мансардам и студиям голодных молодых художников в надежде найти хотя бы одного, отмеченного печатью истинного таланта. И тогда, когда он находил то, что искал, это было для него дороже всего на свете.
Но в определенный день каждый месяц он неизменно возвращался в Неаполь. Поначалу он проводил там довольно много времени – дней десять, или, по крайней мере, неделю, но в конце концов он сократил срок своего пребывания с Семьей до двух дней. Он постепенно переложил многие свои функции на плечи своих подчиненных, хотя и никогда не давал им слишком много власти, например, независимо контролировать какой-нибудь из аспектов его «дела». «Тот человек» хорошо вышколил его. За исключением этих коротких визитов, он все свое время проводил вне Семьи. Но существовали три человека – только три – которые знали, как связаться с ним в любой момент – и в любой точке земного шара.
Огонь давно уже потух в камине, и только большие угли тлели за решеткой, когда Карральдо допил последний глоток бренди из своего бокала и посмотрел на своего друга. Паоло просто слушал его молча и только теперь Энтони заметил, что его пальцы так сильно сжимали бокал, что было просто удивительно, как он его не раздавил.
– Годами, – сказал Карральдо, – я жил двумя разными жизнями, становясь то одним, то другим человеком в Неаполе и Милане. Но была одна вещь, которую ни один человек на свете не мог бы изменить во мне. Моя потребность в сексе. Секс доминировал в моей жизни. Иногда мне казалось, что я больше принадлежу своему телу, чем моим делам. Он пожал плечами.
– Конечно, я старался как-то оберегать от постороннего глаза свою частную жизнь, но я знаю, что пошли слухи. И вот, Паоло, теперь ты видишь, почему я никогда не смогу позволить себе роскоши близких отношений с женщиной. Я просто никогда не смогу рассказать ей ни об одном из моих секретов. «Тот человек» однажды предостерегал меня, чтобы я никогда не влюблялся.
– Это сломает тебя, разрушит твою жизнь, – говорил он. – Уничтожит тебя так же, как и меня. Любовь никогда не должна стать частью твоей жизни.
Он подошел к камину, вороша уже почти совсем потухшие угли.
– Еще одна вещь, – сказал он в заключение. – Я был «хорошим сыном» – не мотом из известной притчи. Теперь гораздо больше миллионов, которые принесло «дело», на счетах банков по всему миру, гораздо больше, чем тогда, когда был жив мой приемный отец.
Он остановился, его полузакрытые глаза внимательно смотрели на лицо Паоло.
– Но я клянусь, что я никогда не брал из них ни цента. То, что досталось мне от «того человека», я всегда считал доверенным мне наследством, перешедшим от отца к сыну. И я использовал его для того, чтобы финансировать мои галереи и мою деятельность, связанную с искусством. Я очень богатый человек, Паоло. Но ничего из того, что я имею – дома, машины, суда, мои личные сокровища – не имеет никакого отношения к «Делу».
Положив руку на каминную доску, Карральдо молча смотрел на безжизненный огонь, боясь взглянуть на Паоло, боясь услышать то, что его друг может сказать… он знал, что просто не сможет вынести его слов.
– Ты свободен уйти, – сказал Карральдо, с трудом выдавливая из себя эти слова. – Я не имею права просить тебя о дружбе.
Паоло подошел к нему и положил ему руку на плечо.
– Мой дорогой Энтони, – произнес он мягко. – Когда мужчина находит мужество доверить свою душу другому человеку – это знак истинной дружбы. Я только рад, что ты понял, что должен был рассказать мне эту историю.
Карральдо почувствовал, что напряжение ушло из его тела. Он знал, что по лицу его текут слезы, но он был бессилен остановить их.
– Всю свою жизнь я был одинок, – сказал он глухо. – И когда я встретил тебя, я словно нашел брата.
– И так будет всегда, – заверил его Паоло. – И я знаю только то, что ты – Энтони Карральдо, мой друг.
Ни один из них больше никогда не возвращался к этому разговору.
Карральдо глубоко вздохнул, глядя на потухшие угли уже остывшего камина, так же, как и тогда, когда он был с Паоло. Но Паоло умер много лет назад. Он был – прошлое, а Ария – будущее.
Список претендентов на наследство Поппи Мэллори, составленный Либером, лежал на столе, стоявшем у окна, и, наливая себе прекрасного бренди в бокал, он опять взглянул на одно имя. – Орландо Мессенджер, – прочел он.
Когда Карральдо предложил ему свою помощь, он еще не осознавал, что молодой художник тоже был в числе соискателей наследства таинственной Поппи Мэллори, хотя он читал список до того, и история юноши звучала убедительнее других, за исключением, пожалуй, рассказа некой Лорен Хантер. Энтони почувствовал зерна отчаяния в душе Орландо – молодой человек понимал, что попусту тратит свой талант, – и, повинуясь порыву, Карральдо решил дать ему шанс. Конечно, он недостаточно знаком с его работами, чтобы решиться стать его спонсором; Орландо придется доказать, что он стоит того, прежде чем ожидать, что Карральдо будет поддерживать его.
Только теперь Карральдо связал имя Орландо Мессенджера с так расстроившим его объявлением в газете. Глядя из окна на опустевшую ночью улицу Лондона, он думал, что не имеет никакого значения, что оба они – Орландо и Ария – претендуют на наследство Поппи. Это его нисколько не беспокоило. Но он знал, что это приведет в бешенство Франческу. Он усмехнулся при этой мысли. Он надеется, что Орландо получит эти деньги; он надеялся, что их получит Пьерлуиджи, пусть их получит кто угодно – любой, только не Ария.
ГЛАВА 15
Клаудиа лениво потянулась, взглянув на стоявшие около кровати прелестные часы от Картье из золота и ляпис-лазури – одна из немногочисленных дорогих безделушек, оставшихся от последнего замужества. Была половина одиннадцатого утра, звонил телефон, и она была очень раздражена. Все ее друзья знали, что ей нельзя звонить раньше одиннадцати; ее красота нуждалась во сне.
Доведенная до белого каления, она злобно вздохнула и швырнула мягкую маленькую кружевную подушку на телефон, потом зарылась с головой в одеяло… наверно, она забыла вчера включить автоответчик! Кто бы там ни звонил, он был очень настойчив. Конечно, это не мог быть один из ее друзей: те хорошо знали ее образ жизни – слишком хорошо. Значит, это был кто-нибудь из тех, кто требовал деньги. Филистеры.
Звонок наконец замолчал, и она вздохнула с облегчением. Она опять потянулась, на этот раз наслаждаясь этим. Клаудиа медленно провела рукой по всей длине своего гладкого тела, представляя себе при этом, что должны были чувствовать мужчины, когда ласкали ее. Иногда ей даже хотелось самой быть кем-нибудь другим, кто мог бы заниматься с ней любовью – чтобы она могла ощутить, как она чувственна. Однажды ей показалось, что это ей почти удалось, думала она с улыбкой…
Начиная с тринадцати лет Клаудиа слишком хорошо осознавала свою чувственную притягательность – и больше ничего. Она была диким ребенком – слишком диким, думала она теперь с горечью. Знай она тогда, что ее внешность и чувственные флюиды – это ее единственные приманки, ее оружие, она бы пользовалась им с большей пользой. А вместо этого она бежала от аристократической жизни на мраморную виллу. Черт побери!
Сев, она зажгла сигарету золотой зажигалкой от Картье, отгоняя дым элегантной наманикюренной рукой. Проклятье! Один из ее ногтей сломался. Это было последней каплей! Она откинулась назад на подушки, мрачно куря, и стала думать о своих родителях.
Александру Ринарди было пятьдесят, когда в 1952 году родились близнецы, и он смотрел недоверчиво на комочки плоти, которым он дал жизнь, думая о том, как предотвратить то, что они могут нарушить спокойный образ его жизни. Он был женат на Лючии Галли только два года, и она была первая женщина, которой удалось проникнуть под ледяную оболочку одиночества, которой он окружил себя с девятилетнего возраста. Ему нет никакого дела до этих детей, говорил он себе, никакого! Но они сделали счастливой Лючию, и поэтому он готовился принять их, как мог.
Небольшого роста, с мягким голосом, Лючия была единственным лучиком, который согревал сердце Александра. Он легко смотрел в завтрашний день, зная, что утром проснется и увидит ее спящей на своей руке. Он радовался, чувствуя ее рядом с собой по ночам, когда, страдая от бессонницы, он читал книжку при колеблющемся свете свечей – он боялся, что свет лампы может побеспокоить ее. Ему нужна была только Лючия – никаких детей, ничего иного – не нужна даже собака. Александр взял ее девичью фамилию – Галли, отказавшись от собственной ненавистной – Ринарди. И от титула барона тоже.
Когда близнецы Пьерлуиджи и Клаудиа немного подросли, они поняли, что в их семье из родителей есть только один – Лючия была им и матерью и отцом. Она потакала им во всем, позволяя бегать где угодно, стараясь свободой хоть как-то восполнить пренебрежение к ним отца.
Клаудиа в ярости потушила сигарету. Нет никакого сомнения, что если бы ее мать вернулась обратно в больницу, когда внезапно возникли осложнения после операции, она сейчас была бы жива. И какой иной могла бы быть их жизнь! Но она хотела быть там, на вилле Велата, в безопасности с Александром. В безопасности! После ее смерти их отец полностью посвятил себя своим садам, обдумывая замысел нового большого озера, которое начали копать, но, казалось, никогда не закончат. Он рисовал на бумаге фантастические виды лужаек, рощиц, миниатюрных английских, французских и итальянских парков и пейзажей, не обращая ни малейшего внимания на подраставших детей.
Доведенная до белого каления, она злобно вздохнула и швырнула мягкую маленькую кружевную подушку на телефон, потом зарылась с головой в одеяло… наверно, она забыла вчера включить автоответчик! Кто бы там ни звонил, он был очень настойчив. Конечно, это не мог быть один из ее друзей: те хорошо знали ее образ жизни – слишком хорошо. Значит, это был кто-нибудь из тех, кто требовал деньги. Филистеры.
Звонок наконец замолчал, и она вздохнула с облегчением. Она опять потянулась, на этот раз наслаждаясь этим. Клаудиа медленно провела рукой по всей длине своего гладкого тела, представляя себе при этом, что должны были чувствовать мужчины, когда ласкали ее. Иногда ей даже хотелось самой быть кем-нибудь другим, кто мог бы заниматься с ней любовью – чтобы она могла ощутить, как она чувственна. Однажды ей показалось, что это ей почти удалось, думала она с улыбкой…
Начиная с тринадцати лет Клаудиа слишком хорошо осознавала свою чувственную притягательность – и больше ничего. Она была диким ребенком – слишком диким, думала она теперь с горечью. Знай она тогда, что ее внешность и чувственные флюиды – это ее единственные приманки, ее оружие, она бы пользовалась им с большей пользой. А вместо этого она бежала от аристократической жизни на мраморную виллу. Черт побери!
Сев, она зажгла сигарету золотой зажигалкой от Картье, отгоняя дым элегантной наманикюренной рукой. Проклятье! Один из ее ногтей сломался. Это было последней каплей! Она откинулась назад на подушки, мрачно куря, и стала думать о своих родителях.
Александру Ринарди было пятьдесят, когда в 1952 году родились близнецы, и он смотрел недоверчиво на комочки плоти, которым он дал жизнь, думая о том, как предотвратить то, что они могут нарушить спокойный образ его жизни. Он был женат на Лючии Галли только два года, и она была первая женщина, которой удалось проникнуть под ледяную оболочку одиночества, которой он окружил себя с девятилетнего возраста. Ему нет никакого дела до этих детей, говорил он себе, никакого! Но они сделали счастливой Лючию, и поэтому он готовился принять их, как мог.
Небольшого роста, с мягким голосом, Лючия была единственным лучиком, который согревал сердце Александра. Он легко смотрел в завтрашний день, зная, что утром проснется и увидит ее спящей на своей руке. Он радовался, чувствуя ее рядом с собой по ночам, когда, страдая от бессонницы, он читал книжку при колеблющемся свете свечей – он боялся, что свет лампы может побеспокоить ее. Ему нужна была только Лючия – никаких детей, ничего иного – не нужна даже собака. Александр взял ее девичью фамилию – Галли, отказавшись от собственной ненавистной – Ринарди. И от титула барона тоже.
Когда близнецы Пьерлуиджи и Клаудиа немного подросли, они поняли, что в их семье из родителей есть только один – Лючия была им и матерью и отцом. Она потакала им во всем, позволяя бегать где угодно, стараясь свободой хоть как-то восполнить пренебрежение к ним отца.
Клаудиа в ярости потушила сигарету. Нет никакого сомнения, что если бы ее мать вернулась обратно в больницу, когда внезапно возникли осложнения после операции, она сейчас была бы жива. И какой иной могла бы быть их жизнь! Но она хотела быть там, на вилле Велата, в безопасности с Александром. В безопасности! После ее смерти их отец полностью посвятил себя своим садам, обдумывая замысел нового большого озера, которое начали копать, но, казалось, никогда не закончат. Он рисовал на бумаге фантастические виды лужаек, рощиц, миниатюрных английских, французских и итальянских парков и пейзажей, не обращая ни малейшего внимания на подраставших детей.