Страница:
Тетушка Мэлоди отказалась отвести их на Монпарнас, заявив, что это – «неподходящее место», и Поппи решила узнать, почему. Однажды в полдень, когда тетушка Мэлоди спала после обильного ленча в тиши и уюте отеля Лотт, и даже Энджел уткнулась в книжку, Поппи надела свой жакет и вышла исследовать город сама. Она сидела в кафе, потягивая лимонад и игнорируя направленные на нее в упор взгляды проходящих мимо мужчин. Поппи гадала, что же такого нашла в этом веселом месте «неподходящего» ее тетушка Мэлоди. Она бродила по прелестным улицам и скверам, восхищенно заглядывая через плечо художникам, писавшим пейзажи. Она задерживалась перед фасадом маленьких концертных залов, обклеенных яркими афишами и фотографиями исполнителей; однажды ей показалось, что она попала в какой-то странный квартал – вызывающего вида женщины лениво слонялись около дверей, и Поппи ускорила шаг, а они бросали ей вслед презрительные взгляды. Какой-то мужчина подмигнул и заговорил с Поппи, но она взглянула на него высокомерно, и, пробормотав «Пардон, мадмуазель», он поспешил дальше. Она легкими шагами перебегала хорошенькие мостики, останавливаясь, чтобы посмотреть на баржи, нагруженные овощами – яркими, свежими, казалось, еще хранящими ароматный воздух деревни; разнообразные прогулочные суденышки сновали туда-сюда по реке, на их борту часто были целые семейства, и даже маленькая собачка грелась на солнышке. Поппи махала им рукой, и дети махали ей в ответ, крича:
– Bonjour, ma'mzelle! [8]
Конечно, она не разговаривала ни с кем, и была в отеле Лотт задолго до того, как тетушка Мэлоди проснулась и появилась в дверях с сияющей улыбкой, говоря:
– Ну как, девочки? Хорошо вздремнули? Уверена, что сон вас так же освежил, как и меня, и можно вечером пойти в театр.
Они надели свои лучшие платья. Энджел была в розовом шелковом платье, украшенном розетками из лент и цветов. Поппи – в сливочно-желтом атласном, с каскадом крошечных сверкающих бусинок. В театре публика восхитила их больше, чем пьеса Мольера, которая, к тому же, разумеется, игралась на французском.
– Ты когда-нибудь видела столько красивых женщин? – шептала Поппи Энджел, когда они рассматривали в маленькие театральные бинокли шикарную публику, постепенно заполнявшую ряды обитых красным бархатом кресел.
– Все так ново, что я чувствую себя кузиной из провинции, – пробормотала Энджел, посмотрев уныло на свое розовое платье. А до сегодняшнего дня я думала, что платье мисс Мэтьюс – самое лучшее, что я только видела!
– Вы выглядите именно так, как должны выглядеть молодые девушки, – ободряюще прошептала им тетушка Мэлоди. – И вполне безупречно для Санта-Барбары.
Отчаянный взгляд Энджел встретился с взглядом Поппи.
– Но тетя Мэлоди! Это же – не Санта-Барбара! – воскликнула она. – Это – Париж!
Они просидели полночи, придумывая срочную и важную телеграмму Нику и Розалии.
«Если вы не хотите, чтобы ваши дочери прослыли провинциальными простушками – без вкуса, стиля и знания современной моды, разрешите нам посетить салон мсье Вёрса, чтобы купить несколько новых парижских туалетов».
Они с нетерпением ждали ответа и захлопали в ладоши от радости, когда прочли его:
«Конечно, можно купить по одному вечернему и дневному платью у мистера Вёрса, но меня заверили знающие люди, что у мадам Марсель на рю де ла Валенс туалеты не хуже, но значительно дешевле. Вы можете купить у нее что-нибудь еще – то, что тетя Мэлоди найдет подходящим. С любовью, папа и мама».
Салон мистера Вёрса был очень стильным – с бледно-зелеными стенами, изящными кушетками и длинными зеркалами в стиле Людовик IV. Высокомерного вида продавщица предложила им сесть, и Поппи и Энджел присели напряженно на маленькие стулья напротив тетушки Мэлоди, ожидая, когда освободится мэтр.
– Выскочка портной! – кипятилась тетушка Мэлоди после пятнадцати минут ожидания. – Это нестерпимо. Это ни на что не похоже!
– Ну это уж слишком! – еле сдерживалась она после того, как прошло еще полтора часа, наконец она не выдержала и велела продавщице передать мистеру Вёрсу, что если он не может заняться ими немедленно, то они уходят.
– О, тетя Мэлоди, нет, – в отчаянии взмолилась Энджел. – Только не это, нет, пожалуйста, тетя, мы должны остаться…
– Тетя Мэлоди, это так важно, – подхватила Поппи. Они были так близко от первоклассных парижских туалетов – не могут же они так просто уйти ни с чем?
– Мэтр занимается княгиней де Винье, – сообщила им мягко продавщица. – Она выбирает себе гардероб на осень.
– На осень? – спросила удивленная Энджел. – Но, Бог мой, сейчас только весна!
– В Париже, мадемуазель, мы занимаемся нашим гардеробом заранее. Княгиня уже купила туалеты для лета.
Большие двойные двери в дальнем конце салона неожиданно распахнулись, и гордого вида женщина в шелковом пальто и невероятно огромной шляпе, украшенной роскошными розовыми розочками, прошествовала высокомерно, но грациозно по комнате в сопровождении мэтра собственной персоной.
– Запомните, Вёрс, – отдавала она распоряжения. – Все должно быть готово вовремя. В октябре я еду в Россию. И особенно обратите внимание на соболя. В конце концов, мы же не хотим, чтобы русские, а они уж знают толк в мехах, подумали, что мсье Вёрс второго сорта, не так ли?
Ее злобный смех прозвучал в освещенном изящными люстрами зале, когда наступила пауза. Взяв золотой лорнет, княгиня посмотрела сначала на Энджел, а потом – на Поппи.
– Кто они? – спросила она по-французски. Продавщица пожала плечами.
– Никто, княгиня. Просто заезжие американки.
– Ah, les petites Americaines! [9]– она подошла поближе, и тетя Мэлоди взглянула на нее недружелюбно. Потом княгиня сказала какую-то быструю французскую фразу, на что продавщица засмеялась.
Напрягая все свои способности, Поппи попыталась вспомнить все, что она знала из французского, стараясь про себя перевести слова княгини как можно точнее.
– …Они очаровательны, – услышала она. – И такой чудесный контраст! Блондинка – сосем как роза, которая расцвела к Рождеству: бледная, редкая и изысканная. Мужчины будут сражаться за право оберегать ее, как сокровище, обожать ее. А другая – бесенок – как спелая вишня в летнем саду. Мужчины захотят, конечно, сорвать ее ветки и попробовать и… облизать сок с пальцев.
– Что она говорит? – разъяренно потребовала ответа тетя Мэлоди. – Поппи, ты говоришь по-французски. Что она сказала?
Опустив глаза, Поппи рассматривала свои пыльные туфли, покраснев от неловкости.
– Я… Я не уверена, тетя Мэлоди, – пробормотала она, когда с еще одним злобным смешком княгиня выскользнула из салона, оставив после себя аромат ландышей. Конечно, Поппи знала, что сказала эта дама, но она не была уверена, что поняла, что означали ее слова – и почему-то почувствовала, что ей не следует передавать все это тетушке Мэлоди.
Продавщица провела их в салон поменьше, тоже с зеркалами, и тетя раздраженно наблюдала, как мэтр изучал сначала Энджел, а потом – Поппи. Хлопнув в ладоши, он позвал ассистентов.
– Принесите сапфирово-голубой шифон для la petite, [10]– закричал он, собрав половину своего штата и указывая на Энджел.
– А для другой, – по его глазам было заметно, что ему забавно смотреть на Поппи, – что-нибудь вишневое – это более подходит, чтобы притушить ее огненные волосы. Болотно-зеленый атлас, может… ах, нет – она слишком молода… У меня есть кое-что… серо-голубой бархат… да, это то, что нужно!
Опять Поппи вспыхнула от неловкости, когда тетушка Мэлоди буркнула громко:
– Такие кошмарные манеры, и никто не говорит по-английски!
– Мадам, – сказал мэтр на безупречном английском. – Мой отец был англичанином.
– Тогда почему вы не говорили по-английски? – спросила глухо и раздраженно тетя Мэлоди. – Вы достаточно заставили нас ждать, молодой человек; хорошо, если это будет стоить того.
– Взгляните сами, – ответил мистер Вёрс, вытягивая бесконечные ярды сапфирового шифона из огромного мотка ткани. – Есть такие, кто годами согласен ждать у дверей салона Вёрса. Если вы одеваетесь у мэтра, всякий это поймет. Мои туалеты делают неповторимой каждую молодую особу. Даже самую капризную.
Он искусно задрапировал шифон на фигуре Энджел, подкалывая и подворачивая, пробуя то так, то эдак, а затем велел одному из помощников снять мерки.
– Как заметила княгиня, – сказал он тетушке Мэлоди, – обе девушки – сами по себе очаровательны. Холодная красота блондинки и неистовое обаяние рыжеволосой. Но в моих туалетах они произведут фурор.
– М-м-м, – засопела она, неуверенная в том, что он имел в виду.
Однако она не могла не согласиться, что он прав в отношении Энджел. Голубой цвет творил чудеса; он так подходил к ее нежному розовато-белому цвету лица и больше подчеркивал глаза, делая их еще глубже. Хотя он только задрапировал ткань на Энджел, это был несомненно глаз мастера. И Поппи в шелковистом бархате была так прелестна – он струился по ее телу, как роскошная река, касаясь легко, как голубиное перо, ее высокой груди и обвивая тонкую талию, заставляя ее кремово-белую кожу мерцать, как алебастр. Поппи уже выглядела сенсационно.
– Что ж, хорошо, – призналась тетушка Мэлоди высокомерно. – По крайней мере, вы знаете свое дело. Вы будете довольны, девочки.
ГЛАВА 21
– Bonjour, ma'mzelle! [8]
Конечно, она не разговаривала ни с кем, и была в отеле Лотт задолго до того, как тетушка Мэлоди проснулась и появилась в дверях с сияющей улыбкой, говоря:
– Ну как, девочки? Хорошо вздремнули? Уверена, что сон вас так же освежил, как и меня, и можно вечером пойти в театр.
Они надели свои лучшие платья. Энджел была в розовом шелковом платье, украшенном розетками из лент и цветов. Поппи – в сливочно-желтом атласном, с каскадом крошечных сверкающих бусинок. В театре публика восхитила их больше, чем пьеса Мольера, которая, к тому же, разумеется, игралась на французском.
– Ты когда-нибудь видела столько красивых женщин? – шептала Поппи Энджел, когда они рассматривали в маленькие театральные бинокли шикарную публику, постепенно заполнявшую ряды обитых красным бархатом кресел.
– Все так ново, что я чувствую себя кузиной из провинции, – пробормотала Энджел, посмотрев уныло на свое розовое платье. А до сегодняшнего дня я думала, что платье мисс Мэтьюс – самое лучшее, что я только видела!
– Вы выглядите именно так, как должны выглядеть молодые девушки, – ободряюще прошептала им тетушка Мэлоди. – И вполне безупречно для Санта-Барбары.
Отчаянный взгляд Энджел встретился с взглядом Поппи.
– Но тетя Мэлоди! Это же – не Санта-Барбара! – воскликнула она. – Это – Париж!
Они просидели полночи, придумывая срочную и важную телеграмму Нику и Розалии.
«Если вы не хотите, чтобы ваши дочери прослыли провинциальными простушками – без вкуса, стиля и знания современной моды, разрешите нам посетить салон мсье Вёрса, чтобы купить несколько новых парижских туалетов».
Они с нетерпением ждали ответа и захлопали в ладоши от радости, когда прочли его:
«Конечно, можно купить по одному вечернему и дневному платью у мистера Вёрса, но меня заверили знающие люди, что у мадам Марсель на рю де ла Валенс туалеты не хуже, но значительно дешевле. Вы можете купить у нее что-нибудь еще – то, что тетя Мэлоди найдет подходящим. С любовью, папа и мама».
Салон мистера Вёрса был очень стильным – с бледно-зелеными стенами, изящными кушетками и длинными зеркалами в стиле Людовик IV. Высокомерного вида продавщица предложила им сесть, и Поппи и Энджел присели напряженно на маленькие стулья напротив тетушки Мэлоди, ожидая, когда освободится мэтр.
– Выскочка портной! – кипятилась тетушка Мэлоди после пятнадцати минут ожидания. – Это нестерпимо. Это ни на что не похоже!
– Ну это уж слишком! – еле сдерживалась она после того, как прошло еще полтора часа, наконец она не выдержала и велела продавщице передать мистеру Вёрсу, что если он не может заняться ими немедленно, то они уходят.
– О, тетя Мэлоди, нет, – в отчаянии взмолилась Энджел. – Только не это, нет, пожалуйста, тетя, мы должны остаться…
– Тетя Мэлоди, это так важно, – подхватила Поппи. Они были так близко от первоклассных парижских туалетов – не могут же они так просто уйти ни с чем?
– Мэтр занимается княгиней де Винье, – сообщила им мягко продавщица. – Она выбирает себе гардероб на осень.
– На осень? – спросила удивленная Энджел. – Но, Бог мой, сейчас только весна!
– В Париже, мадемуазель, мы занимаемся нашим гардеробом заранее. Княгиня уже купила туалеты для лета.
Большие двойные двери в дальнем конце салона неожиданно распахнулись, и гордого вида женщина в шелковом пальто и невероятно огромной шляпе, украшенной роскошными розовыми розочками, прошествовала высокомерно, но грациозно по комнате в сопровождении мэтра собственной персоной.
– Запомните, Вёрс, – отдавала она распоряжения. – Все должно быть готово вовремя. В октябре я еду в Россию. И особенно обратите внимание на соболя. В конце концов, мы же не хотим, чтобы русские, а они уж знают толк в мехах, подумали, что мсье Вёрс второго сорта, не так ли?
Ее злобный смех прозвучал в освещенном изящными люстрами зале, когда наступила пауза. Взяв золотой лорнет, княгиня посмотрела сначала на Энджел, а потом – на Поппи.
– Кто они? – спросила она по-французски. Продавщица пожала плечами.
– Никто, княгиня. Просто заезжие американки.
– Ah, les petites Americaines! [9]– она подошла поближе, и тетя Мэлоди взглянула на нее недружелюбно. Потом княгиня сказала какую-то быструю французскую фразу, на что продавщица засмеялась.
Напрягая все свои способности, Поппи попыталась вспомнить все, что она знала из французского, стараясь про себя перевести слова княгини как можно точнее.
– …Они очаровательны, – услышала она. – И такой чудесный контраст! Блондинка – сосем как роза, которая расцвела к Рождеству: бледная, редкая и изысканная. Мужчины будут сражаться за право оберегать ее, как сокровище, обожать ее. А другая – бесенок – как спелая вишня в летнем саду. Мужчины захотят, конечно, сорвать ее ветки и попробовать и… облизать сок с пальцев.
– Что она говорит? – разъяренно потребовала ответа тетя Мэлоди. – Поппи, ты говоришь по-французски. Что она сказала?
Опустив глаза, Поппи рассматривала свои пыльные туфли, покраснев от неловкости.
– Я… Я не уверена, тетя Мэлоди, – пробормотала она, когда с еще одним злобным смешком княгиня выскользнула из салона, оставив после себя аромат ландышей. Конечно, Поппи знала, что сказала эта дама, но она не была уверена, что поняла, что означали ее слова – и почему-то почувствовала, что ей не следует передавать все это тетушке Мэлоди.
Продавщица провела их в салон поменьше, тоже с зеркалами, и тетя раздраженно наблюдала, как мэтр изучал сначала Энджел, а потом – Поппи. Хлопнув в ладоши, он позвал ассистентов.
– Принесите сапфирово-голубой шифон для la petite, [10]– закричал он, собрав половину своего штата и указывая на Энджел.
– А для другой, – по его глазам было заметно, что ему забавно смотреть на Поппи, – что-нибудь вишневое – это более подходит, чтобы притушить ее огненные волосы. Болотно-зеленый атлас, может… ах, нет – она слишком молода… У меня есть кое-что… серо-голубой бархат… да, это то, что нужно!
Опять Поппи вспыхнула от неловкости, когда тетушка Мэлоди буркнула громко:
– Такие кошмарные манеры, и никто не говорит по-английски!
– Мадам, – сказал мэтр на безупречном английском. – Мой отец был англичанином.
– Тогда почему вы не говорили по-английски? – спросила глухо и раздраженно тетя Мэлоди. – Вы достаточно заставили нас ждать, молодой человек; хорошо, если это будет стоить того.
– Взгляните сами, – ответил мистер Вёрс, вытягивая бесконечные ярды сапфирового шифона из огромного мотка ткани. – Есть такие, кто годами согласен ждать у дверей салона Вёрса. Если вы одеваетесь у мэтра, всякий это поймет. Мои туалеты делают неповторимой каждую молодую особу. Даже самую капризную.
Он искусно задрапировал шифон на фигуре Энджел, подкалывая и подворачивая, пробуя то так, то эдак, а затем велел одному из помощников снять мерки.
– Как заметила княгиня, – сказал он тетушке Мэлоди, – обе девушки – сами по себе очаровательны. Холодная красота блондинки и неистовое обаяние рыжеволосой. Но в моих туалетах они произведут фурор.
– М-м-м, – засопела она, неуверенная в том, что он имел в виду.
Однако она не могла не согласиться, что он прав в отношении Энджел. Голубой цвет творил чудеса; он так подходил к ее нежному розовато-белому цвету лица и больше подчеркивал глаза, делая их еще глубже. Хотя он только задрапировал ткань на Энджел, это был несомненно глаз мастера. И Поппи в шелковистом бархате была так прелестна – он струился по ее телу, как роскошная река, касаясь легко, как голубиное перо, ее высокой груди и обвивая тонкую талию, заставляя ее кремово-белую кожу мерцать, как алебастр. Поппи уже выглядела сенсационно.
– Что ж, хорошо, – призналась тетушка Мэлоди высокомерно. – По крайней мере, вы знаете свое дело. Вы будете довольны, девочки.
ГЛАВА 21
Когда Майк приехал в Нью-Йорк, он немедленно позвонил Пьерлуиджи Галли и предложил встретиться. Он прочел в «Уолл-стрит Джорнал», что империя Галли пошатнулась, а теперь об этом писали «Таймс» и другие влиятельные газеты. Они заявляли, что империя Галли не просто пошатнулась – она готова вот-вот рухнуть.
Поначалу секретарь деревянным голосом ответил, что это невозможно, – его босса нет ни для кого.
– Послушайте, – сказал Майк. – Скажите, что я звоню ему, чтобы поговорить о наследстве Поппи Мэллори. Также передайте, что Иоханнес Либер из Женевы попросил меня переговорить с ним. Мне нужно быть в Лондоне завтра утром, но я не могу уехать, пока не встречусь с вашим шефом.
– Я перезвоню вам, мистер Престон, – прощебетала она.
Чувствуя себя выжатым, он сходил в свой клуб, проплыл раз тридцать туда-сюда по бассейну, сходил на массаж, и, убедившись, что для него нет сообщений, отправился прогуляться по Пятой авеню в Ф. А. О. Шварц, где купил огромного игрушечного медвежонка для ребенка Лорен Хантер, велев, чтобы его завернули в красивую оберточную бумагу и отослали. В записке он написал:
«Я не знаю, кто из вас больше заслуживает или нуждается в этом, но без сомнения Мария даст вам в него поиграть.
С любовью, Майк».
Морозный воздух был словно насыщен предрождественскими восторгами и волнениями, когда он брел вниз по Пятой авеню. Роскошно украшенные витрины магазинов приковывали взгляд, повсюду стояли огромные новогодние елки, усыпанные мириадами сверкающих огней. Каток был полон народа. Нигде так ни хорошо в Рождество, как в Нью-Йорке, решил он, покупая пакетик жареных каштанов у торговца на углу. Он от всей души надеялся, то его медвежонок поможет скрасить одинокое Рождество Лорен.
На этот раз на автоответчике он обнаружил сообщение – Пьерлуиджи просил его позвонить ему, когда Майк вернется. Секретарша разговаривала более заинтересованно.
– Мистер Галли слишком занят, чтобы встретиться с вами сегодня в полдень – завтра он улетает в Париж, – сказала она. – Он спрашивает, не могли бы вы зайти в его офис сегодня вечером – где-то в половине восьмого.
Офис Пьерлуиджи был роскошным, как и ожидал Майк: темные стены, мягкие ковры и хорошие картины. Ничего лишнего – чувствовался вкус и богатство, сопутствующие настоящему успеху. Секретарша работала допоздна. Она выглядела даже еще больше утомленной, чем можно было судить по телефонному разговору.
– Я скажу мистеру Галли, что вы пришли, – проговорила она устало.
– Наверно, это были трудные дни, – сказал Майк сочувственно.
Она кивнула, когда нажимала кнопку переговорного устройства.
– Больше для него, чем для меня. Бедняжка… Даже не представляю себе, как он держится… Все эти тупые репортеры из газет… О, мистер Галли, мистер Престон уже здесь.
Она повернулась к Майку и сказала:
– Можете войти, сэр.
Пьерлуиджи стоял у окна и смотрел на толкотню машин на Манхэттене – тридцатью этажами ниже. Он был одет в превосходно сшитый двубортный костюм в едва заметную полоску, с мрачным галстуком. Его лицо было таким же цветущим, как зола в печи, когда он обернулся к Майку. Майк подумал, что и в его глазах такое же мертвенно-блеклое выражение.
– Мистер Престон, – сказал он, протягивая руку, – чем могу помочь?
– Извините, что отрываю вас от дел в такое трудное время, – проговорил Майк. – Но Иоханнес Либер попросил меня встретиться с вами.
– Садитесь, пожалуйста, – Пьерлуиджи сел около старинного письменного стола из тюльпанового дерева, который выглядел так, словно был привезен сюда из салона какого-нибудь итальянского аристократа. – Иоханнес Либер? Так вы работаете у него? Или это нужно понимать так, что скоро мы увидим вашу новую книгу?
– Не могу это отрицать, – согласился Майк. – Все зависит от того, как успешно будет продвигаться моя история.
– Понимаю. А насколько она продвинулась к данному моменту?
– Как и сама Поппи, это – загадка. Я кое-что узнал о родителях Поппи и ее раннем детстве и отрочестве, но ничто не привело меня к удовлетворительным выводам.
– Таким как – кто наследник или наследница?
– Именно, сэр. Либер рассказал мне, на каких основаниях вы и ваша сестра считаете себя претендентами на наследство. Мне хотелось бы знать, можете ли вы что-нибудь добавить к тому, что нам уже известно.
Пьерлуиджи задумчиво и грустно смотрел на свой письменный стол, и Майк подумал, что он выглядит как человек, который с трудом сдерживает себя. Чувствовалось, что он слишком давно подавлял свои эмоции, и долго сдерживать их он уже не сможет…
– Мне нечего добавить к тому, что вы уже читали, – проговорил наконец Пьерлуиджи. – Я все рассказал Либеру. И я верю, что это – правда. Сами можете убедиться, что это логично. Поппи Мэллори была моей бабкой.
Он красноречиво встал, и Майк понял, что аудиенция окончена. Если Пьерлуиджи и знал что-нибудь еще, он не собирался это говорить.
Пьерлуиджи не довел его до дверей, и, когда Майк обернулся, он снова стоял у окна, смотря на улицу. Он выглядел как человек, брошенный на тонущем корабле.
Воспоминания об изможденном лице Пьерлуиджи и раненых темных глазах тревожили Майкла, когда он смотрел фильм – он пошел в кинотеатр, чтобы развеяться, и в закусочной в Карнеги Дели, хотя он пытался пустить свои мысли в другом направлении, наблюдая за молодой кассиршей, которая болтала по телефону со своим приятелем, в то время как Майк не мог заплатить по счету.
– Что ты суешь мне эту дрянь, парень, – шипела она, швыряя Майку назад его сдачу. – Я уже взяла то, что нужно. Мне не нужно лишнего.
Сдача упала на пол, трубка скрипнула под ее подбородком. – Знаю, знаю, что ты женат… – процедила она, когда Майк вышел.
Он вытянул руку и машина с визгом остановилась.
– Куда едем? – пролаял водитель, разухабистый молодой латиноамериканец, с подсохшим порезом на щеке.
– Парк и шестьдесят первая, – сказал ему Майк.
– Хорошенькое местечко! – воскликнул водитель, нажимая ногой на газ и начиная гонки с другой машиной, которая периодически оказывалась впереди. Устроившись поудобнее на расползавшемся по швам, обшитом синтетической кожей сиденье, Майк пытался не слушать, как они перебрасывались крепкими выражениями – они орали друг другу из окон, стекла были совсем опущены, словно стояла жара.
– Куда прешь?……ая телега! – вопил его водитель.
– Пошел ты на… паршивый ковбой, – вмазал ему в ответ соперник.
– Уж простите мой язык, – хохотнул по-компанейски водитель. – Но по-моему, у него шило в заднице.
Майк вздохнул, когда они продирались сквозь пробки Манхэттена; восхитительное утреннее ощущение Пятой авеню на Рождество таяло, как падающий первый снег, растворяющийся в грязной воде тротуаров. Как жаль!
В отеле он еще раз просмотрел список претендентов Либера, прежде чем пойти спать. Ему оставалось встретиться с троими – Орландо Мессенджером, Клаудией Галли и Арией Ринарди. Позвонив в Британские авиалинии, он заказал билеты на утренний рейс в Лондон.
Ария разорвала оберточную бумагу на картине, которую посылал ей Карральдо, надеясь, что это – не Мане, и от всей души желая, чтобы ее мать не дышала ей в шею.
– Что это, Ария? Дай мне посмотреть, – Франческа выхватила картину у Арии и стала изучать ее критически. – Я полагаю, что знаменитый коллекционер и меценат мог бы прислать что-нибудь и посущественней, чем это, – сказала она презрительно. – Это – дешевка!
Ария внимательно смотрела на картину, бережно взяв ее в руки; это был небольшой пейзаж, выполненный пером и акварелью – вид Портофино, и, кто бы ни был художник, у него была легкая кисть и он очень хорошо передал атмосферу маленькой итальянской рыбачьей деревушки в жаркий летний день.
– Мне она нравится, мама, – сказала она. – Она очаровательна. Я хочу ее повесить.
Франческа наклонилась над столом – они завтракали – и, опершись подбородком о ладонь, внимательно смотрела на дочь.
– Иногда, Ария, – сказала она медленно, – я думаю, что ты родилась без мозгов. Ты отвергла Мане, ты отказалась от изумруда махарани стоимостью в целое состояние и находишь очаровательным это, и даже хочешь повесить на стену. Эта завалящая акварель должна быть возвращена! Опомнись, девочка, где твой здравый смысл!
– Если ты так убеждена, что я – наследница Поппи, мама, то почему ты до сих пор настаиваешь на том, чтобы я вышла замуж за Карральдо? – Ария откинула волосы с глаз и посмотрела на мать.
– Просто предосторожность, дорогая, – ответила Франческа. – Я имею в виду – а что если эти адвокаты решат, что ты не наследница? Вовсе не потому, что это – неправда, но ты знаешь, какими они могут быть ловкачами. Они не собираются принимать мои слова на веру – они хотят доказательств. Но когда наделают таких ошибок, каких наделала, наверно, Поппи, – не оставляют доказательств. Я говорила это Либеру. – Чего вы ожидаете? Свидетельств о рождении? У женщины был внебрачный ребенок, которого воспитали Ринарди, и Ария – прямая наследница этого ребенка. Деньги неоспоримо ее.
– И тогда он сказал тебе, что Энджел Ринарди вырастила трех детей – двух девочек и мальчика, и вопрос в том, кто из них – ребенок Поппи, – слабо закончила ее историю Ария; все это она уже слышала и раньше – много раз.
– Девочки были двойняшками, – сказала Франческа решительно, – и все знают, что Елена никогда не была замужем, так что твоя бабушка, Мария-Кристина – единственная наследница. Это логично. В конце концов, ведь оговорено – наследница – значит дочь, а не сын; и посему любые утверждения, что Александр Ринарди был ребенком Поппи – нелепость. Мне неважно, что говорят Пьерлуиджи и Клаудиа Галли.
– А что если Елена, – дочь, которая никогда не была замужем – ребенок Поппи? Кто тогда получит деньги?
– Это – гипотетическая чушь, – сварливо отозвалась Франческа. – И, кроме того, все знают, что Мария-Кристина была такой же дикой и необузданной, как Поппи.
– И откуда ты так много знаешь о Поппи, мама, когда, кажется, никто о ней не знает ничего.
– Интуиция, моя дорогая, – парировала Франческа, уверенно направляясь к двери. – Я знаю женщин.
Ария насмешливо засмеялась.
– Думаю, тебе лучше заняться поисками свидетельства о рождении, мама, – окликнула она мать. – Мистеру Либеру будет мало твоей интуиции.
– Отправь назад эту дешевую мазню, – выпалила Франческа, разъяренно вылетая из комнаты.
Ария развернула записку, приложенную к пейзажу, любопытствуя, что скажет Карральдо на этот раз. Казалось, она приняла отсрочку их официальной помолвки спокойно – гораздо спокойнее Франчески, та прямо-таки сходила с ума; но у нее было такое чувство, что она обидела его, и это беспокоило Арию. Она не думала, что Карральдо – человек, которого может обидеть кто-либо вообще; он выглядел таким властным, таким неуязвимым – и потом, когда кто-нибудь так богат, вряд ли его возможно задеть.
Когда ему удавалось выкроить свободное время, Карральдо прилетал в Венецию, и они обедали вместе, но Ария всегда настаивала на ресторане, где они никогда не были по-настоящему вдвоем. Он рассказывал ей о картинах, которые он видел на этой неделе, или купил или продал, и особенно о молодых художниках, и у нее возникло ощущение, что это было радостью и гордостью всей его жизни. Но он редко касался ее или брал за руку и, слава Богу, думала Ария, он никогда не пытался поцеловать ее.
«Моя дорогая Ария, – писал он своим прекрасным твердым почерком, – надеюсь, тебе понравился этот очаровательный маленький набросок с видом на Портофино. Я заметил его в окне одной галереи в Лондоне на прошлой неделе и узнал свою собственную виллу. Зная твой талант акварелистки, я подумал, что тебе, может, будет приятно получить его в подарок. Я совсем забыл, что ты сказала мне о своем намерении прекратить занятия в художественной школе и о своем обещании найти тебе преподавателя. Думаю, что этот молодой художник ярко проявил свои способности, и поэтому я попросил его поехать в Венецию и обучать тебя в течение нескольких месяцев. Я знаю, что ты никогда не принимаешь от меня подарков, но это тоже один из способов помочь художнику заработать немного денег, которые ему так необходимы – и в то же время дать ему возможность сохранить при этом уважение к себе. Его зовут Орландо Мессенджер, и он приедет со дня на день. Пожалуйста, скажи на этот раз – да.
Энтони»
Она задумчиво сложила письмо. Может, Карральдо был не таким уж плохим человеком, как говорили о нем люди. Она вспомнила, что ее отец, Паоло, любил его и доверял ему… но все же существовали все эти слухи – все говорили, что он – жестокий, бессердечный человек. Она опять вздохнула; она не знала, что и подумать, но, конечно, она не может отказаться от подарка на этот раз, потому что лишила бы тем самым художника шанса заработать эти нужные ему деньги.
Орландо Мессенджер позвонил ей на следующий день, и она договорилась встретиться с ним у Флориана. Он удивил ее тем, что говорил по телефону на итальянском, хотя и с очаровательным английским акцентом, но потом она узнала, что он обучался в той же художественной школе во Флоренции, которую посещала она сама.
– Итак, вы видите, – сказал он, – у нас уже есть что-то общее.
В холодный, сумрачный серый полдень она спешила на пьяцца Сан-Марко, ее папка была зажата под мышкой, и толкнув дверь чайной Флориана, она с удовольствием оказалась в тепле комнаты. Эта чайная была открыта более двух веков назад, и, когда Венеция была оккупирована австрийцами в начале девятнадцатого века, венецианцы всегда пили свой кофе здесь, тогда как враги предпочитали Квадри – кофейню напротив. Здесь пил чай Байрон, а Элизабет Бэррэт Браунинг – свой шоколад; зеркальные стены отражали когда-то великих и прославленных, и внутреннее убранство чайной Флориана не изменилось с первого дня своего открытия – красный бархат стульев и покрытые мрамором столы.
Ария окинула взглядом столики, ожидая увидеть тощего, полупогибающего, бородатого художника, и была очень удивлена, когда высокий красивый молодой человек с густыми белокурыми волосами ожидающе встретил ее взгляд.
– Ария? – спросил он, вставая.
– Вы, должно быть, Орландо, – ответила она, сердце ее дрогнуло, когда он взял ее руку. – Но я не ожидала, что вы так выглядите.
Орландо засмеялся, когда сел напротив нее за маленький мраморный столик.
– И я не ожидал увидеть вас такой, – ответил он. Он и впрямь не ожидал; она была высокой, молодой, у нее был свой стиль и она была очень красива на неизбитый манер. У нее была такая внешность, что любой художник ощутил бы желание нарисовать ее портрет – и эти брови вразлет, и голубые глаза под пушистыми ресницами! Да, этой девушке нет нужды выходить замуж за Карральдо. С такой внешностью она может выйти замуж за кого угодно! Потом он вспомнил, что она, возможно, не выйдет замуж за Карральдо; ставкой было то, что она может стать наследницей Поппи Мэллори – богатой женщиной, как те дамы, которых он знал, способной выбирать по собственному усмотрению. Но, подобно ему, она должна еще это доказать. Он вздохнул – как жаль, что эта наивность и очарование потеряются в погоне за большими деньгами.
– Вы слишком пристально смотрите на меня, – сказала Ария, чувствуя себя неуютно.
– Извините меня. Я просто думал… мне хотелось бы нарисовать вас, – сказал он, и внезапно Ария поняла, что это не просто любезность. Он действительно этого хотел.
– Я и не знала, что вы пишете портреты.
– Я работаю маслом и гуашью, а также акварелью. Обычно я пишу портреты маслом, но мне бы хотелось сначала нарисовать вас углем, а потом, может, попытаться акварелью. Но это не то, зачем я здесь. Синьор Карральдо попросил меня помочь вам.
Подошел официант, чтобы взять их заказ, и Ария попросила чай с лимоном.
– Я взяла с собой свою папку, – сказала она застенчиво.
Поначалу секретарь деревянным голосом ответил, что это невозможно, – его босса нет ни для кого.
– Послушайте, – сказал Майк. – Скажите, что я звоню ему, чтобы поговорить о наследстве Поппи Мэллори. Также передайте, что Иоханнес Либер из Женевы попросил меня переговорить с ним. Мне нужно быть в Лондоне завтра утром, но я не могу уехать, пока не встречусь с вашим шефом.
– Я перезвоню вам, мистер Престон, – прощебетала она.
Чувствуя себя выжатым, он сходил в свой клуб, проплыл раз тридцать туда-сюда по бассейну, сходил на массаж, и, убедившись, что для него нет сообщений, отправился прогуляться по Пятой авеню в Ф. А. О. Шварц, где купил огромного игрушечного медвежонка для ребенка Лорен Хантер, велев, чтобы его завернули в красивую оберточную бумагу и отослали. В записке он написал:
«Я не знаю, кто из вас больше заслуживает или нуждается в этом, но без сомнения Мария даст вам в него поиграть.
С любовью, Майк».
Морозный воздух был словно насыщен предрождественскими восторгами и волнениями, когда он брел вниз по Пятой авеню. Роскошно украшенные витрины магазинов приковывали взгляд, повсюду стояли огромные новогодние елки, усыпанные мириадами сверкающих огней. Каток был полон народа. Нигде так ни хорошо в Рождество, как в Нью-Йорке, решил он, покупая пакетик жареных каштанов у торговца на углу. Он от всей души надеялся, то его медвежонок поможет скрасить одинокое Рождество Лорен.
На этот раз на автоответчике он обнаружил сообщение – Пьерлуиджи просил его позвонить ему, когда Майк вернется. Секретарша разговаривала более заинтересованно.
– Мистер Галли слишком занят, чтобы встретиться с вами сегодня в полдень – завтра он улетает в Париж, – сказала она. – Он спрашивает, не могли бы вы зайти в его офис сегодня вечером – где-то в половине восьмого.
Офис Пьерлуиджи был роскошным, как и ожидал Майк: темные стены, мягкие ковры и хорошие картины. Ничего лишнего – чувствовался вкус и богатство, сопутствующие настоящему успеху. Секретарша работала допоздна. Она выглядела даже еще больше утомленной, чем можно было судить по телефонному разговору.
– Я скажу мистеру Галли, что вы пришли, – проговорила она устало.
– Наверно, это были трудные дни, – сказал Майк сочувственно.
Она кивнула, когда нажимала кнопку переговорного устройства.
– Больше для него, чем для меня. Бедняжка… Даже не представляю себе, как он держится… Все эти тупые репортеры из газет… О, мистер Галли, мистер Престон уже здесь.
Она повернулась к Майку и сказала:
– Можете войти, сэр.
Пьерлуиджи стоял у окна и смотрел на толкотню машин на Манхэттене – тридцатью этажами ниже. Он был одет в превосходно сшитый двубортный костюм в едва заметную полоску, с мрачным галстуком. Его лицо было таким же цветущим, как зола в печи, когда он обернулся к Майку. Майк подумал, что и в его глазах такое же мертвенно-блеклое выражение.
– Мистер Престон, – сказал он, протягивая руку, – чем могу помочь?
– Извините, что отрываю вас от дел в такое трудное время, – проговорил Майк. – Но Иоханнес Либер попросил меня встретиться с вами.
– Садитесь, пожалуйста, – Пьерлуиджи сел около старинного письменного стола из тюльпанового дерева, который выглядел так, словно был привезен сюда из салона какого-нибудь итальянского аристократа. – Иоханнес Либер? Так вы работаете у него? Или это нужно понимать так, что скоро мы увидим вашу новую книгу?
– Не могу это отрицать, – согласился Майк. – Все зависит от того, как успешно будет продвигаться моя история.
– Понимаю. А насколько она продвинулась к данному моменту?
– Как и сама Поппи, это – загадка. Я кое-что узнал о родителях Поппи и ее раннем детстве и отрочестве, но ничто не привело меня к удовлетворительным выводам.
– Таким как – кто наследник или наследница?
– Именно, сэр. Либер рассказал мне, на каких основаниях вы и ваша сестра считаете себя претендентами на наследство. Мне хотелось бы знать, можете ли вы что-нибудь добавить к тому, что нам уже известно.
Пьерлуиджи задумчиво и грустно смотрел на свой письменный стол, и Майк подумал, что он выглядит как человек, который с трудом сдерживает себя. Чувствовалось, что он слишком давно подавлял свои эмоции, и долго сдерживать их он уже не сможет…
– Мне нечего добавить к тому, что вы уже читали, – проговорил наконец Пьерлуиджи. – Я все рассказал Либеру. И я верю, что это – правда. Сами можете убедиться, что это логично. Поппи Мэллори была моей бабкой.
Он красноречиво встал, и Майк понял, что аудиенция окончена. Если Пьерлуиджи и знал что-нибудь еще, он не собирался это говорить.
Пьерлуиджи не довел его до дверей, и, когда Майк обернулся, он снова стоял у окна, смотря на улицу. Он выглядел как человек, брошенный на тонущем корабле.
Воспоминания об изможденном лице Пьерлуиджи и раненых темных глазах тревожили Майкла, когда он смотрел фильм – он пошел в кинотеатр, чтобы развеяться, и в закусочной в Карнеги Дели, хотя он пытался пустить свои мысли в другом направлении, наблюдая за молодой кассиршей, которая болтала по телефону со своим приятелем, в то время как Майк не мог заплатить по счету.
– Что ты суешь мне эту дрянь, парень, – шипела она, швыряя Майку назад его сдачу. – Я уже взяла то, что нужно. Мне не нужно лишнего.
Сдача упала на пол, трубка скрипнула под ее подбородком. – Знаю, знаю, что ты женат… – процедила она, когда Майк вышел.
Он вытянул руку и машина с визгом остановилась.
– Куда едем? – пролаял водитель, разухабистый молодой латиноамериканец, с подсохшим порезом на щеке.
– Парк и шестьдесят первая, – сказал ему Майк.
– Хорошенькое местечко! – воскликнул водитель, нажимая ногой на газ и начиная гонки с другой машиной, которая периодически оказывалась впереди. Устроившись поудобнее на расползавшемся по швам, обшитом синтетической кожей сиденье, Майк пытался не слушать, как они перебрасывались крепкими выражениями – они орали друг другу из окон, стекла были совсем опущены, словно стояла жара.
– Куда прешь?……ая телега! – вопил его водитель.
– Пошел ты на… паршивый ковбой, – вмазал ему в ответ соперник.
– Уж простите мой язык, – хохотнул по-компанейски водитель. – Но по-моему, у него шило в заднице.
Майк вздохнул, когда они продирались сквозь пробки Манхэттена; восхитительное утреннее ощущение Пятой авеню на Рождество таяло, как падающий первый снег, растворяющийся в грязной воде тротуаров. Как жаль!
В отеле он еще раз просмотрел список претендентов Либера, прежде чем пойти спать. Ему оставалось встретиться с троими – Орландо Мессенджером, Клаудией Галли и Арией Ринарди. Позвонив в Британские авиалинии, он заказал билеты на утренний рейс в Лондон.
Ария разорвала оберточную бумагу на картине, которую посылал ей Карральдо, надеясь, что это – не Мане, и от всей души желая, чтобы ее мать не дышала ей в шею.
– Что это, Ария? Дай мне посмотреть, – Франческа выхватила картину у Арии и стала изучать ее критически. – Я полагаю, что знаменитый коллекционер и меценат мог бы прислать что-нибудь и посущественней, чем это, – сказала она презрительно. – Это – дешевка!
Ария внимательно смотрела на картину, бережно взяв ее в руки; это был небольшой пейзаж, выполненный пером и акварелью – вид Портофино, и, кто бы ни был художник, у него была легкая кисть и он очень хорошо передал атмосферу маленькой итальянской рыбачьей деревушки в жаркий летний день.
– Мне она нравится, мама, – сказала она. – Она очаровательна. Я хочу ее повесить.
Франческа наклонилась над столом – они завтракали – и, опершись подбородком о ладонь, внимательно смотрела на дочь.
– Иногда, Ария, – сказала она медленно, – я думаю, что ты родилась без мозгов. Ты отвергла Мане, ты отказалась от изумруда махарани стоимостью в целое состояние и находишь очаровательным это, и даже хочешь повесить на стену. Эта завалящая акварель должна быть возвращена! Опомнись, девочка, где твой здравый смысл!
– Если ты так убеждена, что я – наследница Поппи, мама, то почему ты до сих пор настаиваешь на том, чтобы я вышла замуж за Карральдо? – Ария откинула волосы с глаз и посмотрела на мать.
– Просто предосторожность, дорогая, – ответила Франческа. – Я имею в виду – а что если эти адвокаты решат, что ты не наследница? Вовсе не потому, что это – неправда, но ты знаешь, какими они могут быть ловкачами. Они не собираются принимать мои слова на веру – они хотят доказательств. Но когда наделают таких ошибок, каких наделала, наверно, Поппи, – не оставляют доказательств. Я говорила это Либеру. – Чего вы ожидаете? Свидетельств о рождении? У женщины был внебрачный ребенок, которого воспитали Ринарди, и Ария – прямая наследница этого ребенка. Деньги неоспоримо ее.
– И тогда он сказал тебе, что Энджел Ринарди вырастила трех детей – двух девочек и мальчика, и вопрос в том, кто из них – ребенок Поппи, – слабо закончила ее историю Ария; все это она уже слышала и раньше – много раз.
– Девочки были двойняшками, – сказала Франческа решительно, – и все знают, что Елена никогда не была замужем, так что твоя бабушка, Мария-Кристина – единственная наследница. Это логично. В конце концов, ведь оговорено – наследница – значит дочь, а не сын; и посему любые утверждения, что Александр Ринарди был ребенком Поппи – нелепость. Мне неважно, что говорят Пьерлуиджи и Клаудиа Галли.
– А что если Елена, – дочь, которая никогда не была замужем – ребенок Поппи? Кто тогда получит деньги?
– Это – гипотетическая чушь, – сварливо отозвалась Франческа. – И, кроме того, все знают, что Мария-Кристина была такой же дикой и необузданной, как Поппи.
– И откуда ты так много знаешь о Поппи, мама, когда, кажется, никто о ней не знает ничего.
– Интуиция, моя дорогая, – парировала Франческа, уверенно направляясь к двери. – Я знаю женщин.
Ария насмешливо засмеялась.
– Думаю, тебе лучше заняться поисками свидетельства о рождении, мама, – окликнула она мать. – Мистеру Либеру будет мало твоей интуиции.
– Отправь назад эту дешевую мазню, – выпалила Франческа, разъяренно вылетая из комнаты.
Ария развернула записку, приложенную к пейзажу, любопытствуя, что скажет Карральдо на этот раз. Казалось, она приняла отсрочку их официальной помолвки спокойно – гораздо спокойнее Франчески, та прямо-таки сходила с ума; но у нее было такое чувство, что она обидела его, и это беспокоило Арию. Она не думала, что Карральдо – человек, которого может обидеть кто-либо вообще; он выглядел таким властным, таким неуязвимым – и потом, когда кто-нибудь так богат, вряд ли его возможно задеть.
Когда ему удавалось выкроить свободное время, Карральдо прилетал в Венецию, и они обедали вместе, но Ария всегда настаивала на ресторане, где они никогда не были по-настоящему вдвоем. Он рассказывал ей о картинах, которые он видел на этой неделе, или купил или продал, и особенно о молодых художниках, и у нее возникло ощущение, что это было радостью и гордостью всей его жизни. Но он редко касался ее или брал за руку и, слава Богу, думала Ария, он никогда не пытался поцеловать ее.
«Моя дорогая Ария, – писал он своим прекрасным твердым почерком, – надеюсь, тебе понравился этот очаровательный маленький набросок с видом на Портофино. Я заметил его в окне одной галереи в Лондоне на прошлой неделе и узнал свою собственную виллу. Зная твой талант акварелистки, я подумал, что тебе, может, будет приятно получить его в подарок. Я совсем забыл, что ты сказала мне о своем намерении прекратить занятия в художественной школе и о своем обещании найти тебе преподавателя. Думаю, что этот молодой художник ярко проявил свои способности, и поэтому я попросил его поехать в Венецию и обучать тебя в течение нескольких месяцев. Я знаю, что ты никогда не принимаешь от меня подарков, но это тоже один из способов помочь художнику заработать немного денег, которые ему так необходимы – и в то же время дать ему возможность сохранить при этом уважение к себе. Его зовут Орландо Мессенджер, и он приедет со дня на день. Пожалуйста, скажи на этот раз – да.
Энтони»
Она задумчиво сложила письмо. Может, Карральдо был не таким уж плохим человеком, как говорили о нем люди. Она вспомнила, что ее отец, Паоло, любил его и доверял ему… но все же существовали все эти слухи – все говорили, что он – жестокий, бессердечный человек. Она опять вздохнула; она не знала, что и подумать, но, конечно, она не может отказаться от подарка на этот раз, потому что лишила бы тем самым художника шанса заработать эти нужные ему деньги.
Орландо Мессенджер позвонил ей на следующий день, и она договорилась встретиться с ним у Флориана. Он удивил ее тем, что говорил по телефону на итальянском, хотя и с очаровательным английским акцентом, но потом она узнала, что он обучался в той же художественной школе во Флоренции, которую посещала она сама.
– Итак, вы видите, – сказал он, – у нас уже есть что-то общее.
В холодный, сумрачный серый полдень она спешила на пьяцца Сан-Марко, ее папка была зажата под мышкой, и толкнув дверь чайной Флориана, она с удовольствием оказалась в тепле комнаты. Эта чайная была открыта более двух веков назад, и, когда Венеция была оккупирована австрийцами в начале девятнадцатого века, венецианцы всегда пили свой кофе здесь, тогда как враги предпочитали Квадри – кофейню напротив. Здесь пил чай Байрон, а Элизабет Бэррэт Браунинг – свой шоколад; зеркальные стены отражали когда-то великих и прославленных, и внутреннее убранство чайной Флориана не изменилось с первого дня своего открытия – красный бархат стульев и покрытые мрамором столы.
Ария окинула взглядом столики, ожидая увидеть тощего, полупогибающего, бородатого художника, и была очень удивлена, когда высокий красивый молодой человек с густыми белокурыми волосами ожидающе встретил ее взгляд.
– Ария? – спросил он, вставая.
– Вы, должно быть, Орландо, – ответила она, сердце ее дрогнуло, когда он взял ее руку. – Но я не ожидала, что вы так выглядите.
Орландо засмеялся, когда сел напротив нее за маленький мраморный столик.
– И я не ожидал увидеть вас такой, – ответил он. Он и впрямь не ожидал; она была высокой, молодой, у нее был свой стиль и она была очень красива на неизбитый манер. У нее была такая внешность, что любой художник ощутил бы желание нарисовать ее портрет – и эти брови вразлет, и голубые глаза под пушистыми ресницами! Да, этой девушке нет нужды выходить замуж за Карральдо. С такой внешностью она может выйти замуж за кого угодно! Потом он вспомнил, что она, возможно, не выйдет замуж за Карральдо; ставкой было то, что она может стать наследницей Поппи Мэллори – богатой женщиной, как те дамы, которых он знал, способной выбирать по собственному усмотрению. Но, подобно ему, она должна еще это доказать. Он вздохнул – как жаль, что эта наивность и очарование потеряются в погоне за большими деньгами.
– Вы слишком пристально смотрите на меня, – сказала Ария, чувствуя себя неуютно.
– Извините меня. Я просто думал… мне хотелось бы нарисовать вас, – сказал он, и внезапно Ария поняла, что это не просто любезность. Он действительно этого хотел.
– Я и не знала, что вы пишете портреты.
– Я работаю маслом и гуашью, а также акварелью. Обычно я пишу портреты маслом, но мне бы хотелось сначала нарисовать вас углем, а потом, может, попытаться акварелью. Но это не то, зачем я здесь. Синьор Карральдо попросил меня помочь вам.
Подошел официант, чтобы взять их заказ, и Ария попросила чай с лимоном.
– Я взяла с собой свою папку, – сказала она застенчиво.