Адлер Элизабет. Богатые наследуют. Книга 1

   Поппи была в отчаянии – у нее так и не было возможности поговорить с Фелипе наедине. Бедный Фелипе, думала она, когда поднималась по ступенькам наверх – туда, где он ждал, чтобы поприветствовать своих гостей. Он вынужден жениться на девушке, которую не любит, чтобы спасти свое наследие. Но она избавит его от всего этого. Она спасет его. В ее глазах был отчаянный блеск, когда она улыбалась ему, и сердце ее тоскливо замирало, потому что она не могла не помнить о том, что они не обменялись ни единым интимным словом с того самого чудовищного вечера в консульстве, когда его взгляд словно стер ее с поверхности земли. Его земли.
   Она мучительно гадала – было ли это плодом ее воображения, или же он действительно смотрел в ее сторону чаще, чем всегда нынешним вечером? Надежда зашевелилась у нее в сердце, и Поппи отчаянно думала – может быть, он понял наконец, что жениться на Энджел из-за денег нехорошо, неверно, не нужно? Что он любит ее так же безумно, как она любит его, и что они не могут жить друг без друга? Как серая тень в своем струящемся бархатном платье, она тихо сидела среди судачащих гостей и ждала. И когда Фелипе пробормотал Энджел какие-то извинения и направился к двери, она быстро встала и пошла через комнату за ним, схватив его затем решительно за руку.
   – Фелипе, – прошептала она быстро. – Я должна поговорить с тобой… сегодня… вечером.
   – Что тебе нужно? – прошипел он, быстро толкая ее за занавеси. – Я думал, что ты поняла, что произошло. В конце концов это твоя вина.
   – Моя вина? – воскликнула она ошарашенно. Он еще глубже втолкнул ее за занавеси.
   – Я не могу говорить с тобой здесь, – шептал он разъяренно, – но в любом случае, нам не о чем говорить.
   – Но я должна поговорить с тобой, Фелипе, я должна увидеть тебя наедине.
   Ее голубые глаза умоляли его, и на секунду он заколебался.
   – Это ни к чему, – сказал он коротко. – Все кончено. И даже не начиналось.
   Рука Поппи в ужасе и отчаянии взлетела ко рту, когда она смотрела, как он уходит… он не мог верить в то, что говорит, он не мог иметь это в виду… это невозможно, говорила она себе… если б они только могли поговорить наедине, она бы открыла ему глаза, убедила бы его, что неверно жениться на Энджел, когда они так любят друг друга.
   Было уже поздно, когда вся семья возвращалась наконец в палаццо Гритти в гондоле. Розалия и Энджел припали в изнеможении к Нику, а Поппи сидела напротив и смотрела на них из-под полуопущенных век. Какая счастливая семейная сцена, думала она с горечью – мать, отец и их любимая красивая дочь. Закрыв глаза, она вспомнила своего отца и его пахнущее виски дыхание на своем лице, когда он говорил я вернулся, Папочкина дочка… – и его кровь, которая появилась на красном ковре, когда он упал на землю. И Поппи поняла, что после всех этих лет она все равно не была Поппи Констант – она была Поппи Мэллори, это у Энджел было все, о чем Поппи мечтала.
   Позже она ходила туда-сюда по своей спальне в отеле и думала о Фелипе, пока ей не стало казаться, что стены сейчас раздавят ее. Не в силах больше вытерпеть это, она накинула на плечи темную пелерину и выскользнула из комнаты, несясь вниз по покрытым красной ковровой дорожкой ступенькам так, словно ее подталкивали демоны.
   – Палаццо Ринарди, – сказала она гондольеру, нервно задергивая занавеси. Она все еще не знала, что она ему скажет, когда дергала за шнур старого железного дверного колокольчика, моля Бога, чтобы Фелипе оказался дома. Она просто знала, что ей нужно поговорить с ним, объяснить, сказать, что она уже принадлежала ему еще до того, как все стало так ужасно. Дрожа от страха при мысли о том, на что решилась, осмелившись прийти сюда, Поппи звонила в колокольчик опять и опять, пока не услышала наконец звуки торопливых шагов, и голос Фелипе спросил:
   – Что случилось? Кто там?
   – Это… это я… Поппи, – ответила она, прислонившись к стене – колени у нее подгибались, и она боялась, что вот-вот упадет.
   Распахнув дверь, Фелипе уставился на нее в изумлении. На нем был бордовый шелковый халат поверх пижамы и его волосы были в беспорядке после сна.
   – Быстрее, пока тебя никто не увидел, – сказал он, схватив ее за руку и втаскивая внутрь.
   – Что тебе нужно здесь в такой час – ночью? Ты хочешь помешать тому, что происходит между мной и Энджел? – его взбешенные зеленоватые глаза впились в нее. – Конечно, так и есть, – сказал он презрительно. – Ты ревнуешь! Ты хочешь скандала. Ты хочешь воспрепятствовать!
   – Нет, ох, нет, это не так, – закричала Поппи. – Я поняла, почему ты хочешь жениться на Энджел. Но пойми, Фелипе, это ошибочно, неверно, когда мы так любим друг друга…
   – Любим? – спросил он, его брови приподнялись. – Любовь? Спроси себя, Поппи, разве ты чувствуешь ко мне любовь? Спроси себя хорошенько, зачем ты здесь. С женихом другой женщины! Я думаю – ты девушка, которая хорошо отдает себе отчет в том, что делает, – добавил он, наклоняясь к ней так близко, что она могла ощутить его дыхание на своей щеке. – Ты знаешь достаточно, чтобы свести с ума мужчину, Поппи Мэллори. О, да – добавил он, приподнимая ее лицо к своему. – Ты думаешь, что я не знаю все об этой маленькой шараде? Ты сыграла роль наследницы Константов очень хорошо, мисс Мэллори, но недостаточно хорошо для того, чтобы перехитрить меня!
   Потом его рот прижался к ее рту с такой сокрушающей силой, что Поппи задохнулась.
   – Подожди, нет… – закричала она, отталкивая его. – Это правда – то, что ты сказал, я сочинила шараду, но я не лгала тебе намеренно, я и представить себе не могла, что ты подумаешь, будто у меня есть деньги…
   – А из-за чего бы еще я возился с тобой? – спросил он презрительно. – Из-за твоих красивых наглых глаз и твоей молочно-белой кожи? Ты – соблазнительница, Поппи, а любовь не имеет к этому никакого отношения.
   Он опять притянул ее к себе, запрокидывая ей голову, когда целовал ее.
   – Нет! – кричала она, перепуганная. Это не были те нежные сдержанно-страстные поцелуи их полуденных прогулок в гондоле; это были цепкие, жестокие поцелуи, которых она не понимала.
   – Нет, Фелипе! Я пришла сказать тебе, что наша любовь достаточно сильна, чтобы обойтись без денег; все, в чем мы нуждаемся – это только друг в друге.
   Он резко засмеялся.
   – Да ты наверно сошла с ума, – сказал он, вставая у нее на пути, когда Поппи пошла к двери. – Ты пришла сюда не за любовью, мисс Мэллори, – процедил он, хватая ее на руки и неся в гостиную. – Ты здесь, потому что ты хочешь меня.
   Его руки опять завладели ею, шаря по ее груди.
   – Господи, да твоя кожа гладкая, как этот бархат, – бормотал он, – …как крем…
   – Не надо! – кричала Поппи в ужасе, – не надо, Фелипе… я буду кричать…
   – Кричи, сколько тебе захочется – никто не услышит тебя.
   Он схватил ее длинные волосы и оттянул ее голову назад, когда целовал ее в шею.
   – Слуги спят в своих комнатах далеко отсюда, да и потом стены такие толстые – они не услышат ни звука… а мой дядюшка ушел на всю ночь с одной приятельницей… твоей породы, Поппи. Конечно, ты не Констант, не так ли? Ты – сучка, соблазнительница, которой не терпится попробовать то, что может предложить ей мужчина, и ты и я – мы оба знаем, что именно поэтому ты здесь сейчас, ночью.
   – Нет, Фелипе, нет! – кричала она, ее шпильки рассыпались по изящному желтому парчовому дивану, и он заглушил ее крики своим ртом, откидывая ее на диванные подушки. Его тело всем весом навалилось на нее и руки его нашли путь под ее юбки, комкая их мягкую пену жестокими грубыми пальцами. Поппи безмолвно кричала в агонии отчаяния, и слезы, которые, как она поклялась, он никогда не увидит, лились из-под ее плотно сжатых век, пропитывая красивую желтую парчу, когда он с силой вошел в нее.
   Яркие лучи утреннего солнца, пробившиеся сквозь плотно задернутые зеленые занавеси, вывели Поппи из забытья, потому что это нельзя было назвать сном. Когда она пришла в себя, ей показалось, что она карабкается из какой-то кошмарной пропасти, полной страха и отчаяния. Боль между ног была адской, и ее истерзанная грудь горела в тех местах, где ее грубо ласкал Фелипе.
   Она опять закрыла глаза, моля Бога, чтобы это было кошмарным сном и тогда она сможет просто забыть обо всем, словно этого никогда не было, но это было бесполезно. Как бы она ни пыталась, она никогда не сможет забыть слова Фелипе, когда она лежала, уничтоженная, на роскошном желтом диване, ее красивое серое платье было разорвано и пропитано ее собственной кровью.
   – Ты, назойливая маленькая сука, – процедил он презрительно. – Ты сама просила этого!
   Затем, набросив на нее пелерину, он позвал гондольера, щедро заплатил ему и велел отвезти ее назад в палаццо Гритти. Фелипе схватил ее за плечи, прижав ее на мгновение, словно обнимая, но вместо этого он прошептал угрожающе:
   – Если ты когда-нибудь хоть словом заикнешься о сегодняшней ночи, хоть кому-нибудь, Поппи, считай, что ты уже мертва!
   И он швырнул ее, дрожащую, в гондолу.
   Было уже очень поздно, когда она добралась до палаццо, и только консьерж заметил, как она поспешила через холл. Он взглянул на нее с любопытством, а потом опять уткнулся в газету. Оказавшись опять в безопасности своей комнаты, она сорвала с себя растерзанное платье и, чувствуя приступы отвращения к своему телу, спрятала платье в корзину для использованного белья, вместе с изодранными нижними юбками. С трудом найдя силы, чтобы повернуть тяжелые тугие латунные краны, она наполнила ванну горячей водой и стала яростно соскребать с себя воображаемые следы тела Фелипе.
   А потом, в чистой рубашке из хлопка, она свернулась на середине кровати. Больше всего на свете ей хотелось только одного – умереть.
   Даже сейчас, когда солнце своими лучами начинало новый день – день, оставшийся до свадьбы Энджел, – Поппи по-прежнему думала о смерти. Она никогда не сможет никому рассказать о том, что случилось – ведь ей никто не поверит. В отчаянии она думала о том, что убьет себя – она примет яд… но она не знала, где купить его… Поппи вспомнила с тоской комнату на ранчо, где хранилось оружие – винтовки, с красиво декорированным ложем, хранились в запертых шкафах, а коллекция Ника, пистолеты с инкрустированными серебром и перламутром рукоятками, были выставлены в застекленных ящиках. Там все было бы просто.
   Она повернула голову на легкий стук в дверь.
   – Вставай же, соня, – позвала ее весело Энджел. – Разве ты забыла, что нам нужно сделать последние покупки?
   – Ох… почему бы вам не пойти без меня? – откликнулась Поппи, ища отчаянно какую-нибудь причину для отказа. – Я… у меня опять эта противная головная боль.
   – О, бедная Поппи, – закричала Энджел. – Воздух Венеции и впрямь не подходит тебе, я права? Может, позвать врача?
   – Нет, нет, – Поппи обнаружила, что отвечает вполне нормальным тоном… – Я просто немного полежу, отдохну… не беспокойся.
   Неожиданно она поняла, что Энджел ни о чем не подозревает. Никто не подозревает. Только она и Фелипе знают правду. Искорка надежды мелькнула сквозь ее отчаяние. Если она будет умной… никому нет нужды знать о ее позоре. Хотя это, без сомнения, написано у нее на лице. Она стала пристально рассматривать себя в зеркале, но, если бы не круги под глазами, она выглядела как всегда.
   Она сидела в кровати и изо всех сил старалась держаться спокойной, когда Розалия и тетушка Мэлоди прибежали узнать, все ли с ней в порядке.
   – Я начинаю очень беспокоиться о тебе, Поппи, – сказала Розалия, взволнованно касаясь губами ее лба, чтобы проверить, нет ли жара.
   – Чепуха, – буркнула тетушка Мэлоди. – Девочка просто больна от любви – вот и все!
   Глаза Поппи широко раскрылись – что она имеет в виду?
   – Это уж точно любовь, – не унималась тетушка Мэлоди. – Ведь они с Энджел все всегда делают одновременно.
   – Что ж, посмотрим, – засмеялась Розалия, глядя в зеркало Поппи и поправляя свою соломенную шляпку. – Есть один молодой человек – дома, которому просто не терпится поскорее увидеть ее опять. Грэг очень расстроился, что не смог поехать с нами, и я подозреваю – из-за тебя, Поппи. Но хватит мне быть свахой, нам пора идти. Энджел не должна видеть Фелипе до свадьбы, так что у нас сегодня будет просто семейный обед вечером. Господи, я так нервничаю из-за завтрашнего – и все эти принцы и графини! Мне снились ужасные сны – будто мы тонем в канале со всем нашим свадебным убранством. До свидания Поппи, мы вернемся поздно. Почему бы тебе не открыть окно и не подышать свежим воздухом, посмотреть на солнечную улицу? Мне не хочется оставлять тебя в полумраке.
   Поппи откинулась на подушки, думая о том, что только что сказала Розалия. Ее поразила собственная тупость. Конечно! Ответ был совсем рядом – всегда. У нее могло бы быть все, о чем она так тосковала. Она могла бы быть Поппи Констант. Ей просто нужно было выйти замуж за Грэга.
   В три часа дня, сентябрьским днем, похожая на неземное, эфирное видение в своем подвенечном платье, Энджел плыла в убранной цветами свадебной гондоле по Гранд Каналу к величественной церкви Санта-Мария делла Салюте. Облака затянули почти весь небосклон, и погода была то ясной, то пасмурно-серой. Венеция замерла в предгрозовой тишине, в которой каждый звук казался глубоким и значительным. Музыка Баха словно вздымала ввысь древние стены, и только улыбка Энджел была легкой и безмятежной, когда она входила в двери церкви.
   Поппи, в струящемся зеленом платье из шелка и тафты, со свежими, будто рубиновыми, розами, вплетенными в ее пышные волосы, шла позади и думала о том, что Энджел – самая чудесная грёза-невеста. Ее подвенечное платье было из белого тяжелого атласа, с длинным шлейфом, отделанное великолепным кружевом и расшитое жемчугом и хрустальными бусинами. Те же зубчатые кружева обрамляли ее длинную гибкую шею, и шелковистая тюлевая фата каскадом спадала с бриллиантовой тиары Ринарди, надетой на ее чудесные белокурые волосы. Фата скрывала выражение ее лица, когда она шла под руку с отцом к алтарю, но Поппи знала, что оно светится счастьем.
   Сжимая свой маленький букет так сильно, что шипы впивались ей в пальцы, Поппи медленно шла за ними, ее глаза были прикованы к волнующемуся шлейфу платья Энджел. Когда она наконец подняла глаза и взглянула украдкой, она увидела, что глаза Фелипе смотрели лишь на невесту, когда она повторяла свой обет.
   Думай о том, что ты – актриса, – внушала себе Поппи, когда одевалась к свадебным торжествам – просто незаметная, незначительная актриса в какой-то глупой пьесе. И теперь, когда она ставила подпись, она молила Бога о том, чтобы ее рука не дрожала; и она гордо улыбалась для свадебной фотографии и весело смеялась шуткам Фелипе, когда он поднимал бокалы, произнося традиционные тосты.
   – А теперь, конечно, все мы должны выпить за самую красивую подружку невесты, – провозгласил он без тени насмешки. Он поднял бокал по направлению к ней, но улыбался он Энджел.
   Позже, когда она была вдвоем с Энджел, помогая ей переодеться в бледно-голубое шелковое платье, Поппи была намеренно весела.
   – Сначала мы поедем в Париж, – вздохнула полная ожиданий Энджел. – Конечно, Фелипе знает его так же, как Венецию; он называет его своим вторым домом, но для меня это будет – словно открыть целый новый город. Потом Лондон… затем Нью-Йорк…
   Надевая новую маленькую кремовую соломенную шляпку, с вуалью и бледными розами, под безошибочно верным углом, она покрутилась перед зеркалом, а затем обняла Поппи.
   – Я так люблю тебя, Поппи, – проговорила она. – Ты – моя самая любимая сестричка, какая только может быть у кого-нибудь. Милая Поппи!
   И позже, когда она спускалась по мраморным ступенькам, рука об руку с Фелипе, она бросила Поппи букет.
   – Ты следующая, и я надеюсь – это будет Грэг, – шепнула она, когда целовала ее на прощание. А потом, с охапкой роз, слыша вслед пожелания любви и счастья, Энджел и Фелипе уплыли по Гранд Каналу к вокзалу Санта-Лючия – к поезду, который повезет их в Париж, в их новую жизнь.
   Улыбка, которая была надета на лицо Поппи с самого раннего утра, увяла, когда они скрылись из виду. Все кончено. Она думала – неужели для Фелипе так мало значило то, что сделал он с ней? Неужели он просто забыл об этом, потому что не было и следа раскаяния, жалости или вины в его поведении. Он даже не взглянул на нее. Она задрожала от внезапно подступившей ненависти; она ненавидела Фелипе, и она ненавидела Джэба Мэллори. Двух людей, которым она отдала всю свою любовь и которые растоптали ее и бросили без малейших колебаний и угрызений совести.
   – Ну что ты, Поппи, – сказал Ник, успокаивая ее своей рукой. – Не будь такой скорбной. Мы не потеряли Энджел, – мы приобрели нового сына.
   Они отправились назад в Калифорнию утром, и неожиданно Поппи почувствовала, что не может дождаться, когда вернется домой. Ответ, как и все ее будущее, был удивительно ясен и прост. Грэг любит ее. Она выйдет замуж за Грэга.