Страница:
С ощущением триумфа Майк закрыл книгу и поставил обратно на полку. Совершенно случайно он ухватился за конец таинственной нити. Теперь он был совершенно уверен, что в Санта-Барбаре проживали некто – дочь или внуки Константов, которым было что-нибудь известно о Поппи Мэллори. Как и обычно в его деле, он знал, что простейший и кратчайший путь и есть наилучший. Все, что от него в данном случае требовалось, – это взять телефонный справочник и открыть его на фамилии Констант.
Хильярд Констант говорил по телефону холодно и слегка раздраженно.
– Я мало встречаюсь с людьми в последнее время, – ответил он Майку. – И я не вижу никакой важной причины, почему я должен встречаться с вами, молодой человек.
Только когда Майк упомянул о том, что он писатель, который хочет пролить свет на одну историю, его тон смягчился.
– Книга, говорите? О Константах?
– О Константах и о Мэллори, сэр, – добавил Майк поспешно.
– Тогда приезжайте к нам сегодня в пять часов. Вы знаете дорогу на ранчо?
– Я думаю, что трудно будет заблудиться, – ответил Майк, представив себе огромные обширные пастбища. Но он ошибался.
Широкая дорога на ранчо, вдоль которой тянулись глубокие канавы для стока Бобильных весенних талых вод и дождей, прорезала стрелой жилой массив, выросший на территории, которая раньше была пустынными пастбищами ранчо Санта-Виттории. Застроенные сплошь улицы с названиями Виттория Оукс и Эль Ранчо красовались хорошенькими загородными домиками и чистенькими, аккуратными газонами. Иногда попадались густо заросшие дубами рощицы и окруженные длинными заборами загоны, на которых лениво прохаживались пони, словно напоминание о временах Поппи Мэллори, когда здесь действительно повсюду были сотни акров пастбищ, с крупным рогатым скотом, овцами и настоящими ковбоями.
Майк ехал во взятом напрокат судзуки по бесконечным загородным улочкам, пока мощенная булыжником дорога не уткнулась в подножие холма, превратившись в проселочную дорогу, обсаженную по бокам старыми тополями – такими высокими, что они свечками вонзались в яркое голубое небо. Впереди возвышалась арка из витого железа. На ней была надпись Ранчо Санта-Виттория.
Через полмили дорога окончилась двориком перед старой белой гасиендой, окруженной шпалерами клематисов и других вьющихся растений с яркими, нарядными цветами, почти скрывающими веранду. Фонтан, покрытый голубыми изразцами, извергал множество брызг, которые сверкали в солнечных лучах. Садовник-японец взглянул на Майка с любопытством. Идя к дому, Майк заметил, что все содержалось в образцовом порядке; дорожки были посыпаны чистым песком и терракотовые ступеньки отполированы так, что на солнце казались лаковыми. Входная дверь была открыта. Войдя внутрь, он услышал мужской голос.
– Входите, входите. Мистер Престон, как я полагаю?
Прохладный холл, украшенный изразцами, казался сумеречным после яркого солнечного света, но все же было трудно не заметить Хильярда Константа, хотя он и сидел в инвалидном кресле. Он был рослым человеком с плечами бывшего игрока в футбол. Его редкие белокурые волосы были тщательно причесаны, бледные голубые глаза из-под нависших белых бровей смотрели куда-то позади Майка, словно он уже ждал с нетерпением, когда тот уйдет.
– Идите же сюда, скорее… – сказал Хильярд, двинувшись на кресле сквозь пару дубовых дверей в свою комнату. – Думаю, вы не будете против, если мы выпьем немного, прежде чем вы скажете, почему вы отнимаете у меня время.
Книги покрывали стены от пола до потолка, некоторые из них, очевидно важное собрание старинных редких томов, стояли запертыми в шкафах со стеклянными дверцами. Огонь горел в огромном камине, хотя вечер был теплым; над ним висел портрет высокого, широкоплечего молодого человека с волосами цвета спелой пшеницы и бледными, как у Хильярда, глазами. Он обнимал хорошенькую женщину испанского типа, чьи смеющиеся глаза поблескивали озорными огоньками.
– Я знаю, знаю, о чем вы думаете, – сказал Хильярд слегка нетерпеливо. – Конечно, я похож на него. Это – мой дед, Николай Константинов, а рядом с ним – моя бабушка. Он был русским, а она – мексиканка, странная пара для той эпохи, не правда ли? Портрет был написан где-то около 1885 года, я полагаю.
Он протянул Майку бокал сухого светлого шерри.
– Мандзанилла, – сказал Хильярд, смотря как Майк отпил глоток. Вино было неожиданно слишком сухим, и Констант закудахтал от смеха, видя, как Майк закрыл глаза и закашлялся. – Конечно, это напиток не для пай-мальчиков или женоподобных щеголей, но все же это лучше, чем все эти ваши хваленые виски. Это и еще бокальчик-другой хорошего вина за ужином – последние немногие удовольствия, которые мне еще остались.
Неожиданно он впился в лицо Майка пристальным взглядом бледных голубых глаз.
– Ну-с, так что же вы хотели бы узнать о Константах?
Майк в замешательстве провел рукой по своим густым волосам. Да, Хильярд Констант был непростым собеседником и хозяином.
– По правде говоря, – сказал Майк. – …Видите ли, я человек, который напал на след одной истории. Я наткнулся сегодня на некое объявление в «Лос-Анджелес Таймс»: какой-то адвокат из Женевы разыскивает наследников Поппи Мэллори…
– Интересно, почему вы подумали обо мне в связи со всем этим, – заметил сухо Хильярд. – Должен вам сказать, мистер Престон, я могу мало что добавить к тому, что вы могли бы узнать о семье Мэллори в Историческом Обществе Санта-Барбары. Да, наши семьи дружили. Но Мэллори исчезли отсюда задолго до моего рождения. Конечно, мои родные и Мэллори были партнерами. Но, как я уже сказал, они исчезли отсюда. Я никогда не спрашивал – почему, я просто думал, что все они вымерли, как это часто водится. Я – последний из Константов, чтоб вы знали. Мы никогда не были хорошей, «плодовитой» семьей. Те, которые были, в большинстве своем погибли в войнах – второй мировой, Корея, Вьетнам; мой собственный сын умер здесь, и это убило его мать. С тех пор я одинок.
– Нет, нет, – сказал он быстро, предвосхищая вопрос Майка. – Вовсе не война сотворила со мной это. Просто мой тупой, упрямый конь. Я разыгрывал из себя владельца ранчо, стараясь как-то убить время… после того, как все это произошло.
Старик уставился на долину, расстилавшуюся за окном.
– Иногда я думаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы мой отец не продал большую часть территории ранчо? Мальчиком я любил животных, любил верховую езду, обожал брать препятствия, играть в ковбоев – словно все это было реально… конечно, тогда все здесь было внушительнее – огромные просторы… Это было настоящее ранчо. Только когда я вырос, оно стало напоминать большой задний двор.
Он улыбнулся одобрительно, когда Майк покончил с мандзаниллой.
– Оценили вкус? – спросил Хильярд с легкой усмешкой. Не дожидаясь ответа, он вдруг резко развернул свое кресло. – Пойдемте со мной, – скомандовал он.
Он остановился у пары обрамленных документов, висевших на стене. Майк успел заметить, что они были написаны на такой же тонкой пожелтевшей бумаге и таким же жеманным бисерным почерком, как и записи о рождении детей в книге государственного архива.
– Это – оригинал документа, устанавливающего право на владение ранчо Санта-Виттория. Оно было размером в пятьдесят акров. А сколько осталось сейчас? Какова ирония, а? – его смех внезапно оборвался, когда он добавил: – но теперь это не имеет никакого значения. Когда я умру, все это перейдет в семью моей бабки – Абрего. Их здесь много повсюду, – он взмахнул рукой в сторону долины.
– Богатых, как Крезы. Конечно, им все это ни к чему – разве что в угоду семейной сентиментальности, – он нетерпеливо кашлянул, чтобы скрыть чувства, которые он не собирался показывать Майку. Потом, указывая на другой документ, он заговорил снова. – А вот это – оригинал партнерского соглашения между Ником Константом и Джебом Мэллори.
– Они были партнерами?
– Конечно, они были партнерами – иначе почему бы они жили практически из двери в дверь и работали на одной и той же земле? Прочтите это.
Пожелтевший листок бумаги был озаглавлен – Ирландский салун Клэнси'з, Кэрни-стрит, Сан-Франциско. В центре было написано твердой рукой:
Джэб Мэллори и Ник Констант являются равноправными владельцами ранчо Санта-Виттория и его территории. 10 апреля 1856 года.
Джэб Мэллори подписался размашисто и изощренно, имя же Ника Константа было написано очень тщательно и аккуратно, словно он только что научился писать.
– Мой дед незадолго до этого приплыл из России, – объяснил Хильярд. – Он только начал учиться английскому языку. Джэб Мэллори американизировал его имя. Как вы сами видите, они стали партнерами, выпивая в салуне. Как всегда говорили, Николай многому научился у Джэба Мэллори. Это было не просто деловое соглашение.
– Что вы имеете в виду? Хильярд пожал плечами.
– Если я что и знал, то позабыл, молодой человек. Мне семьдесят четыре года, а в этом возрасте достаточно сегодняшних проблем, чтобы еще копаться в прошлом. Впрочем, если вы заинтересовались, то, наверное, найдете ответ на многие вопросы здесь, – он жестом указал на библиотеку. – Все, что Константы когда-либо писали на бумаге – здесь, тщательно собрано и убрано. Здесь есть парочка старых альбомов – женщины всегда обожали это в старые времена, вы знаете, это давало занятие для их рук и ума, как мне кажется… скрупулезно записывать даты рождений, смертей, женитьб… и прочей чепухи. Все это не для моих глаз… выцветшие чернила, мелкий почерк… Я – солдат, мистер Престон, и люблю свежий воздух; у меня никогда не было времени на всю эту толкотню в ступе. Поэтому-то я так и смотрю на это сейчас.
Майк горел от нетерпения поскорее заняться всем этим ворохом материалов, но старик стал вдруг казаться очень усталым.
– Может, мы вернемся к этому завтра? – предложил Майк.
– Пустяки, пустяки, – взгляд бледных глаз Хильярда стал неожиданно острым. – Я годами уже не болтал вот так вот, и я не имею ничего против того, чтобы развеяться самому. Никто не приходит сюда больше – так, иногда… но очень редко, – добавил он грустно. – Только садовник-японец, которого вы видели, но он не говорит по-английски, вернее, говорит, но не совсем по-английски. Конечно, здесь есть Мэри – моя экономка, но ее не оторвать от телевизора. А сам я терпеть не могу торчать у этого ящика.
– Хотите еще немного шерри? – спросил он, отправляясь на своем кресле назад в библиотеку. – Послушайте, если вы хотите покопаться во всем этом, почему бы вам не остаться здесь на какое-то время? Вы сможете работать допоздна – самостоятельно. Ведь вы, писатели, обожаете делать это. И вы сможете задавать мне вопросы – в любое время, когда захотите.
– Это было бы замечательно, – ответил Майк, едва веря такой удаче. Но когда он пожимал руку Хильярду, что-то во взгляде старика заставила Майка почувствовать себя немного неуютно.
Ничто не нарушало тишину старого дома, только часы негромко тикали в холле. Майк отодвинул от стола старомодное кожаное кресло. Он нахмурился, когда колесики взвизгнули от ржавчины и долгого бездействия. Было уже половина четвертого утра: он работал в библиотеке с восьми часов вечера – с тех пор, как Хильярд Констант пошел спать. Большой дубовый стол был завален книгами и бумагами – в основном, это было что-то вроде старых книг записей актов гражданского состояния и документы, относящиеся к хозяйственным делам на ранчо, но все это было не то, что Майк искал.
Он ходил туда-сюда по узорному ковру, слишком возбужденный, чтобы лечь спать. Библиотека была тридцать футов в длину и шириной в двадцать пять футов, и ее стены были сплошь заставлены книгами. Хильярд Констант не дал ему никаких указаний, с чего начать поиски, он просто сказал: «Это должно быть где-то здесь, молодой человек. Поищите сами». Иногда Майк ловил на себе насмешливый взгляд глаз Хильярда – словно он забавлялся тем, что знает некий секрет. Майк думал – знает ли хозяин больше, чем говорит, ну, хотя бы, где именно искать на этих бесконечных книжных полках.
Удрученный, Майк побрел через холл в гостиную, которая тянулась во всю длину дома. Он словно прикоснулся к прошлому. Стены комнаты были до сих пор обиты той же самой выцветшей голубой тканью, которую, как сказал Хильярд, Розалия Констант сама выбрала больше восьмидесяти лет назад, тогда как обивка стульев и диванов была со временем заменена на новую ткань с ярким цветочным узором. Майк стал внимательно разглядывать портреты мальчика и девочки, висевшие над камином. Это были дети Розалии и Ника Константов – Грегориус, которого обычно звали Грэгом, и его сестра Энджел, девочка, которая родилась на две недели раньше Поппи. Майк знал, что Грэг был отцом Хильярда, об Энджел же старик не рассказывал Майку почти ничего – только то, что она была очень красива.
Да, уже в возрасте девяти лет Энджел была красавицей. Она была небольшого роста, с тонкой костью, огромными отцовскими бледно-голубыми глазами и водопадом мягких белокурых вьющихся волос. Девочка была одета в розовое платье с кружевными гофрированными оборками и держала в руках маленькую черную собачку с хорошеньким розовым бантиком. Она мило, но с достоинством улыбалась художнику. Энджел и Тротти, 1889 – было написано на табличке, прикрепленной к резной позолоченной раме. Майк мог угадать, что Энджел выросла и превратилась в очаровательную девушку – портрет не оставлял в этом никаких сомнений, уверенную в своей красоте и положении в обществе, которое она занимала как дочь богатых землевладельцев Константов.
Шестнадцатилетний Грэг был высоким, темноволосым и красивым, со смеющимися карими глазами матери. Это был крепкий юноша, который, наверно, захотел, чтобы его портрет написали на свежем воздухе вместе с его любимым конем. Он облокотился на забор загона, зажав в одной руке широкополую мексиканскую шляпу, тогда как пальцы другой руки изящно держали кожаный хлыст с серебряным, покрытым гравировкой наконечником, которым он явно гордился. Позади него, в загоне, стоял красивый гнедой мерин. Грэг с Вэссили – гласила подпись на раме.
У Грэга была веселая усмешка и прямой взгляд Константов. Майк смотрел на портреты брата и сестры и думал – оправдала ли жизнь те надежды, которые он прочел в их взглядах.
Он прошелся по довольно скромной столовой в поисках холодного пива. Потом оказался в той части дома, которая была построена еще индейцами двести лет назад. Теперь это была слабоосвещенная, уютная кухня, но старый открытый очаг, на котором слуги-индейцы готовили еду для Ника Константа, еще сохранился в углу.
Майк поворошил кочергой последние тлеющие угольки и сел в старое кресло-качалку с высокой спинкой, держа банку Миллера в руках. Несмотря на современные удобства, комната, казалось, дышала прошлым. Сидя здесь и глядя на тлеющие огоньки, он словно очутился в прошлом столетии… рядом с Ником и Розалией, Грэгом и Энджел. И с Поппи Мэллори!
Майку показалось, что он задремал, когда к нему неожиданно пришел ответ на мучивший его вопрос. Господи, как это не пришло ему в голову раньше! Он искал не там, где надо. То, что ему требовалось, никогда не находилось в библиотеке. Где же еще хранить фамильные реликвии и секреты, как не в мансарде!
– Мне было любопытно, сколько пройдет времени, прежде чем вы подумаете о мансарде, – сказал Хильярд, усмехнувшись какой-то значительной, немного злобной ухмылкой. – Никто не заходил туда уже много лет, но как бы там ни было вы найдете лишь старую рухлядь. Если и было там когда-то что-либо ценное, то наверняка уже давно продано одним из Константов!
– Я не ищу ценности, сэр, – возразил Майк. – Я ищу информацию.
– Информацию? Гм… Вы не найдете ничего, кроме старых театральных программок, и танцевальных карточек, и кучи изъеденной молью одежды.
– Впрочем, если хотите… – Хильярд внезапно смягчился.
Он ошибался. Одежда не была изъедена молью. Но ее было действительно много. Она была аккуратно сложена и хранилась в старых сундуках и дорожных чемоданах, на которых были наклейки с названиями давно исчезнувших атлантических лайнеров и различных отелей. Он увидел там изящные туалеты для коктейля и блестящие шелковые послеобеденные платья. Майк начал чихать, когда встряхнул накидку из золотисто-коричневой выдры, которая когда-то была мягкой и податливой, а теперь высохла и покоробилась, хотя подкладка из тафты сохранила свой праздничный алый цвет. Здесь также были вечерние платья, украшенные сверкающим бисером и превосходным жемчугом, и роскошное платье, сшитое из голубого шелка и шифона с этикеткой Верс, Париж, пришитой изнутри.
После нескольких часов поиска Майк не нашел ничего полезного для себя и устало закрыл последний сундук. Конечно, это была коллекция, достойная музея, но она не имела никакого отношения к делу. Она ни на шаг не приблизила его в поисках следов Поппи Мэллори.
Смахнув толстый слой пыли со старого школьного письменного стола и проведя пальцами по инициалам Э. К., Майк представил себе, как прелестная Энджел, уставшая от уроков, шпилькой процарапала их на мягкой поверхности соснового дерева. Внутри стола лежали девичьи сокровища – пачка старых театральных и концертных программок, охапка танцевальных карточек с маленькими пометками карандашом, полуискрошенные букетики засушенных цветов. Наконец, он нашел несколько пачек писем, перевязанных лентой. Под ними лежали голубые кожаные книжечки с надписями: Розалия Констант – ее дневник, часть 1, 1863, затем части II и III. Потом он увидел тонкую розовую книжечку в бархатной обложке – дневник Энджел Констант, 12–18 лет. На самом дне одного из ящиков Майк наткнулся на коричневую книгу с надписью дневник Маргарэт Мэллори, 1873.
Маргарэт Мэллори! Мороз пробежал по коже Майка, когда он провел по запылившейся обложке своей ладонью.
Бросившись вниз из мансарды, он наклонился над столом в библиотеке, раскладывая танцевальные карточки по маленьким стопкам, затем положил перед собой пачки писем и, наконец, драгоценные дневники. Удовлетворенно вздохнув, он сел и начал читать.
Двумя днями позже он дочитал последнее письмо, аккуратно перевязал пачку красной лентой и откинулся в кресле, глядя озадаченно в окно.
– Бокал превосходнейшей мандзаниллы в обмен на ваши мысли? – услышал он голос Хильярда из дверей.
Оглянувшись, Майк улыбнулся.
– Извините, я сейчас за много миль отсюда… или лет!
– В самом деле? – Хильярд пересек комнату в своем кресле, подъехал к столику с напитками и налил шерри в два бокала. – Так вам удалось покончить с тайной Поппи Мэллори?
Майк пробежал в задумчивости пальцами по волосам, затем нахмурился.
– Нет еще… но начало положено…
Самое забавное состояло в том, что они столько много писали о Поппи, что Майк почувствовал, словно он был хорошо знаком с нею, по крайней мере, с молодой Поппи. Потом она совершенно неожиданно исчезла со страниц дневников, будто никогда и не существовала вовсе.
Майку стало казаться, что Хильярд никогда не отправится спать, но как только стемнело, Констант, наконец, пожелал ему доброй ночи.
Развернувшись в кресле по направлению к выходу из библиотеки, Констант сардонически улыбнулся.
– Думаю, вы покончили со своей работой здесь, – сказал он с ноткой горечи в голосе. – В жизни все не так просто, как кажется, – я знаю это из своего опыта.
С этими словами Хильярд поехал из библиотеки в свою комнату.
Майк озадаченно смотрел ему вслед. Потом он взглянул на письма и дневники, лежавшие на столе.
– О'кей, Поппи Мэллори, – сказал он решительно. – Ты разожгла мое любопытство. Я собираюсь узнать, как все было на самом деле. И когда я это сделаю, то расскажу об этом всему миру!
Он знал, что ему понадобится помощь его воображения, чтобы заполнить пробелы в истории, которую он узнал из дневников, но, по крайней мере, он теперь знаком с ее персонажами. Вставив чистый лист в пишущую машинку, Майк написал: «Все началось с Николая Константинова и Джэба Мэллори…»
ГЛАВА 4
Хильярд Констант говорил по телефону холодно и слегка раздраженно.
– Я мало встречаюсь с людьми в последнее время, – ответил он Майку. – И я не вижу никакой важной причины, почему я должен встречаться с вами, молодой человек.
Только когда Майк упомянул о том, что он писатель, который хочет пролить свет на одну историю, его тон смягчился.
– Книга, говорите? О Константах?
– О Константах и о Мэллори, сэр, – добавил Майк поспешно.
– Тогда приезжайте к нам сегодня в пять часов. Вы знаете дорогу на ранчо?
– Я думаю, что трудно будет заблудиться, – ответил Майк, представив себе огромные обширные пастбища. Но он ошибался.
Широкая дорога на ранчо, вдоль которой тянулись глубокие канавы для стока Бобильных весенних талых вод и дождей, прорезала стрелой жилой массив, выросший на территории, которая раньше была пустынными пастбищами ранчо Санта-Виттории. Застроенные сплошь улицы с названиями Виттория Оукс и Эль Ранчо красовались хорошенькими загородными домиками и чистенькими, аккуратными газонами. Иногда попадались густо заросшие дубами рощицы и окруженные длинными заборами загоны, на которых лениво прохаживались пони, словно напоминание о временах Поппи Мэллори, когда здесь действительно повсюду были сотни акров пастбищ, с крупным рогатым скотом, овцами и настоящими ковбоями.
Майк ехал во взятом напрокат судзуки по бесконечным загородным улочкам, пока мощенная булыжником дорога не уткнулась в подножие холма, превратившись в проселочную дорогу, обсаженную по бокам старыми тополями – такими высокими, что они свечками вонзались в яркое голубое небо. Впереди возвышалась арка из витого железа. На ней была надпись Ранчо Санта-Виттория.
Через полмили дорога окончилась двориком перед старой белой гасиендой, окруженной шпалерами клематисов и других вьющихся растений с яркими, нарядными цветами, почти скрывающими веранду. Фонтан, покрытый голубыми изразцами, извергал множество брызг, которые сверкали в солнечных лучах. Садовник-японец взглянул на Майка с любопытством. Идя к дому, Майк заметил, что все содержалось в образцовом порядке; дорожки были посыпаны чистым песком и терракотовые ступеньки отполированы так, что на солнце казались лаковыми. Входная дверь была открыта. Войдя внутрь, он услышал мужской голос.
– Входите, входите. Мистер Престон, как я полагаю?
Прохладный холл, украшенный изразцами, казался сумеречным после яркого солнечного света, но все же было трудно не заметить Хильярда Константа, хотя он и сидел в инвалидном кресле. Он был рослым человеком с плечами бывшего игрока в футбол. Его редкие белокурые волосы были тщательно причесаны, бледные голубые глаза из-под нависших белых бровей смотрели куда-то позади Майка, словно он уже ждал с нетерпением, когда тот уйдет.
– Идите же сюда, скорее… – сказал Хильярд, двинувшись на кресле сквозь пару дубовых дверей в свою комнату. – Думаю, вы не будете против, если мы выпьем немного, прежде чем вы скажете, почему вы отнимаете у меня время.
Книги покрывали стены от пола до потолка, некоторые из них, очевидно важное собрание старинных редких томов, стояли запертыми в шкафах со стеклянными дверцами. Огонь горел в огромном камине, хотя вечер был теплым; над ним висел портрет высокого, широкоплечего молодого человека с волосами цвета спелой пшеницы и бледными, как у Хильярда, глазами. Он обнимал хорошенькую женщину испанского типа, чьи смеющиеся глаза поблескивали озорными огоньками.
– Я знаю, знаю, о чем вы думаете, – сказал Хильярд слегка нетерпеливо. – Конечно, я похож на него. Это – мой дед, Николай Константинов, а рядом с ним – моя бабушка. Он был русским, а она – мексиканка, странная пара для той эпохи, не правда ли? Портрет был написан где-то около 1885 года, я полагаю.
Он протянул Майку бокал сухого светлого шерри.
– Мандзанилла, – сказал Хильярд, смотря как Майк отпил глоток. Вино было неожиданно слишком сухим, и Констант закудахтал от смеха, видя, как Майк закрыл глаза и закашлялся. – Конечно, это напиток не для пай-мальчиков или женоподобных щеголей, но все же это лучше, чем все эти ваши хваленые виски. Это и еще бокальчик-другой хорошего вина за ужином – последние немногие удовольствия, которые мне еще остались.
Неожиданно он впился в лицо Майка пристальным взглядом бледных голубых глаз.
– Ну-с, так что же вы хотели бы узнать о Константах?
Майк в замешательстве провел рукой по своим густым волосам. Да, Хильярд Констант был непростым собеседником и хозяином.
– По правде говоря, – сказал Майк. – …Видите ли, я человек, который напал на след одной истории. Я наткнулся сегодня на некое объявление в «Лос-Анджелес Таймс»: какой-то адвокат из Женевы разыскивает наследников Поппи Мэллори…
– Интересно, почему вы подумали обо мне в связи со всем этим, – заметил сухо Хильярд. – Должен вам сказать, мистер Престон, я могу мало что добавить к тому, что вы могли бы узнать о семье Мэллори в Историческом Обществе Санта-Барбары. Да, наши семьи дружили. Но Мэллори исчезли отсюда задолго до моего рождения. Конечно, мои родные и Мэллори были партнерами. Но, как я уже сказал, они исчезли отсюда. Я никогда не спрашивал – почему, я просто думал, что все они вымерли, как это часто водится. Я – последний из Константов, чтоб вы знали. Мы никогда не были хорошей, «плодовитой» семьей. Те, которые были, в большинстве своем погибли в войнах – второй мировой, Корея, Вьетнам; мой собственный сын умер здесь, и это убило его мать. С тех пор я одинок.
– Нет, нет, – сказал он быстро, предвосхищая вопрос Майка. – Вовсе не война сотворила со мной это. Просто мой тупой, упрямый конь. Я разыгрывал из себя владельца ранчо, стараясь как-то убить время… после того, как все это произошло.
Старик уставился на долину, расстилавшуюся за окном.
– Иногда я думаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы мой отец не продал большую часть территории ранчо? Мальчиком я любил животных, любил верховую езду, обожал брать препятствия, играть в ковбоев – словно все это было реально… конечно, тогда все здесь было внушительнее – огромные просторы… Это было настоящее ранчо. Только когда я вырос, оно стало напоминать большой задний двор.
Он улыбнулся одобрительно, когда Майк покончил с мандзаниллой.
– Оценили вкус? – спросил Хильярд с легкой усмешкой. Не дожидаясь ответа, он вдруг резко развернул свое кресло. – Пойдемте со мной, – скомандовал он.
Он остановился у пары обрамленных документов, висевших на стене. Майк успел заметить, что они были написаны на такой же тонкой пожелтевшей бумаге и таким же жеманным бисерным почерком, как и записи о рождении детей в книге государственного архива.
– Это – оригинал документа, устанавливающего право на владение ранчо Санта-Виттория. Оно было размером в пятьдесят акров. А сколько осталось сейчас? Какова ирония, а? – его смех внезапно оборвался, когда он добавил: – но теперь это не имеет никакого значения. Когда я умру, все это перейдет в семью моей бабки – Абрего. Их здесь много повсюду, – он взмахнул рукой в сторону долины.
– Богатых, как Крезы. Конечно, им все это ни к чему – разве что в угоду семейной сентиментальности, – он нетерпеливо кашлянул, чтобы скрыть чувства, которые он не собирался показывать Майку. Потом, указывая на другой документ, он заговорил снова. – А вот это – оригинал партнерского соглашения между Ником Константом и Джебом Мэллори.
– Они были партнерами?
– Конечно, они были партнерами – иначе почему бы они жили практически из двери в дверь и работали на одной и той же земле? Прочтите это.
Пожелтевший листок бумаги был озаглавлен – Ирландский салун Клэнси'з, Кэрни-стрит, Сан-Франциско. В центре было написано твердой рукой:
Джэб Мэллори и Ник Констант являются равноправными владельцами ранчо Санта-Виттория и его территории. 10 апреля 1856 года.
Джэб Мэллори подписался размашисто и изощренно, имя же Ника Константа было написано очень тщательно и аккуратно, словно он только что научился писать.
– Мой дед незадолго до этого приплыл из России, – объяснил Хильярд. – Он только начал учиться английскому языку. Джэб Мэллори американизировал его имя. Как вы сами видите, они стали партнерами, выпивая в салуне. Как всегда говорили, Николай многому научился у Джэба Мэллори. Это было не просто деловое соглашение.
– Что вы имеете в виду? Хильярд пожал плечами.
– Если я что и знал, то позабыл, молодой человек. Мне семьдесят четыре года, а в этом возрасте достаточно сегодняшних проблем, чтобы еще копаться в прошлом. Впрочем, если вы заинтересовались, то, наверное, найдете ответ на многие вопросы здесь, – он жестом указал на библиотеку. – Все, что Константы когда-либо писали на бумаге – здесь, тщательно собрано и убрано. Здесь есть парочка старых альбомов – женщины всегда обожали это в старые времена, вы знаете, это давало занятие для их рук и ума, как мне кажется… скрупулезно записывать даты рождений, смертей, женитьб… и прочей чепухи. Все это не для моих глаз… выцветшие чернила, мелкий почерк… Я – солдат, мистер Престон, и люблю свежий воздух; у меня никогда не было времени на всю эту толкотню в ступе. Поэтому-то я так и смотрю на это сейчас.
Майк горел от нетерпения поскорее заняться всем этим ворохом материалов, но старик стал вдруг казаться очень усталым.
– Может, мы вернемся к этому завтра? – предложил Майк.
– Пустяки, пустяки, – взгляд бледных глаз Хильярда стал неожиданно острым. – Я годами уже не болтал вот так вот, и я не имею ничего против того, чтобы развеяться самому. Никто не приходит сюда больше – так, иногда… но очень редко, – добавил он грустно. – Только садовник-японец, которого вы видели, но он не говорит по-английски, вернее, говорит, но не совсем по-английски. Конечно, здесь есть Мэри – моя экономка, но ее не оторвать от телевизора. А сам я терпеть не могу торчать у этого ящика.
– Хотите еще немного шерри? – спросил он, отправляясь на своем кресле назад в библиотеку. – Послушайте, если вы хотите покопаться во всем этом, почему бы вам не остаться здесь на какое-то время? Вы сможете работать допоздна – самостоятельно. Ведь вы, писатели, обожаете делать это. И вы сможете задавать мне вопросы – в любое время, когда захотите.
– Это было бы замечательно, – ответил Майк, едва веря такой удаче. Но когда он пожимал руку Хильярду, что-то во взгляде старика заставила Майка почувствовать себя немного неуютно.
Ничто не нарушало тишину старого дома, только часы негромко тикали в холле. Майк отодвинул от стола старомодное кожаное кресло. Он нахмурился, когда колесики взвизгнули от ржавчины и долгого бездействия. Было уже половина четвертого утра: он работал в библиотеке с восьми часов вечера – с тех пор, как Хильярд Констант пошел спать. Большой дубовый стол был завален книгами и бумагами – в основном, это было что-то вроде старых книг записей актов гражданского состояния и документы, относящиеся к хозяйственным делам на ранчо, но все это было не то, что Майк искал.
Он ходил туда-сюда по узорному ковру, слишком возбужденный, чтобы лечь спать. Библиотека была тридцать футов в длину и шириной в двадцать пять футов, и ее стены были сплошь заставлены книгами. Хильярд Констант не дал ему никаких указаний, с чего начать поиски, он просто сказал: «Это должно быть где-то здесь, молодой человек. Поищите сами». Иногда Майк ловил на себе насмешливый взгляд глаз Хильярда – словно он забавлялся тем, что знает некий секрет. Майк думал – знает ли хозяин больше, чем говорит, ну, хотя бы, где именно искать на этих бесконечных книжных полках.
Удрученный, Майк побрел через холл в гостиную, которая тянулась во всю длину дома. Он словно прикоснулся к прошлому. Стены комнаты были до сих пор обиты той же самой выцветшей голубой тканью, которую, как сказал Хильярд, Розалия Констант сама выбрала больше восьмидесяти лет назад, тогда как обивка стульев и диванов была со временем заменена на новую ткань с ярким цветочным узором. Майк стал внимательно разглядывать портреты мальчика и девочки, висевшие над камином. Это были дети Розалии и Ника Константов – Грегориус, которого обычно звали Грэгом, и его сестра Энджел, девочка, которая родилась на две недели раньше Поппи. Майк знал, что Грэг был отцом Хильярда, об Энджел же старик не рассказывал Майку почти ничего – только то, что она была очень красива.
Да, уже в возрасте девяти лет Энджел была красавицей. Она была небольшого роста, с тонкой костью, огромными отцовскими бледно-голубыми глазами и водопадом мягких белокурых вьющихся волос. Девочка была одета в розовое платье с кружевными гофрированными оборками и держала в руках маленькую черную собачку с хорошеньким розовым бантиком. Она мило, но с достоинством улыбалась художнику. Энджел и Тротти, 1889 – было написано на табличке, прикрепленной к резной позолоченной раме. Майк мог угадать, что Энджел выросла и превратилась в очаровательную девушку – портрет не оставлял в этом никаких сомнений, уверенную в своей красоте и положении в обществе, которое она занимала как дочь богатых землевладельцев Константов.
Шестнадцатилетний Грэг был высоким, темноволосым и красивым, со смеющимися карими глазами матери. Это был крепкий юноша, который, наверно, захотел, чтобы его портрет написали на свежем воздухе вместе с его любимым конем. Он облокотился на забор загона, зажав в одной руке широкополую мексиканскую шляпу, тогда как пальцы другой руки изящно держали кожаный хлыст с серебряным, покрытым гравировкой наконечником, которым он явно гордился. Позади него, в загоне, стоял красивый гнедой мерин. Грэг с Вэссили – гласила подпись на раме.
У Грэга была веселая усмешка и прямой взгляд Константов. Майк смотрел на портреты брата и сестры и думал – оправдала ли жизнь те надежды, которые он прочел в их взглядах.
Он прошелся по довольно скромной столовой в поисках холодного пива. Потом оказался в той части дома, которая была построена еще индейцами двести лет назад. Теперь это была слабоосвещенная, уютная кухня, но старый открытый очаг, на котором слуги-индейцы готовили еду для Ника Константа, еще сохранился в углу.
Майк поворошил кочергой последние тлеющие угольки и сел в старое кресло-качалку с высокой спинкой, держа банку Миллера в руках. Несмотря на современные удобства, комната, казалось, дышала прошлым. Сидя здесь и глядя на тлеющие огоньки, он словно очутился в прошлом столетии… рядом с Ником и Розалией, Грэгом и Энджел. И с Поппи Мэллори!
Майку показалось, что он задремал, когда к нему неожиданно пришел ответ на мучивший его вопрос. Господи, как это не пришло ему в голову раньше! Он искал не там, где надо. То, что ему требовалось, никогда не находилось в библиотеке. Где же еще хранить фамильные реликвии и секреты, как не в мансарде!
– Мне было любопытно, сколько пройдет времени, прежде чем вы подумаете о мансарде, – сказал Хильярд, усмехнувшись какой-то значительной, немного злобной ухмылкой. – Никто не заходил туда уже много лет, но как бы там ни было вы найдете лишь старую рухлядь. Если и было там когда-то что-либо ценное, то наверняка уже давно продано одним из Константов!
– Я не ищу ценности, сэр, – возразил Майк. – Я ищу информацию.
– Информацию? Гм… Вы не найдете ничего, кроме старых театральных программок, и танцевальных карточек, и кучи изъеденной молью одежды.
– Впрочем, если хотите… – Хильярд внезапно смягчился.
Он ошибался. Одежда не была изъедена молью. Но ее было действительно много. Она была аккуратно сложена и хранилась в старых сундуках и дорожных чемоданах, на которых были наклейки с названиями давно исчезнувших атлантических лайнеров и различных отелей. Он увидел там изящные туалеты для коктейля и блестящие шелковые послеобеденные платья. Майк начал чихать, когда встряхнул накидку из золотисто-коричневой выдры, которая когда-то была мягкой и податливой, а теперь высохла и покоробилась, хотя подкладка из тафты сохранила свой праздничный алый цвет. Здесь также были вечерние платья, украшенные сверкающим бисером и превосходным жемчугом, и роскошное платье, сшитое из голубого шелка и шифона с этикеткой Верс, Париж, пришитой изнутри.
После нескольких часов поиска Майк не нашел ничего полезного для себя и устало закрыл последний сундук. Конечно, это была коллекция, достойная музея, но она не имела никакого отношения к делу. Она ни на шаг не приблизила его в поисках следов Поппи Мэллори.
Смахнув толстый слой пыли со старого школьного письменного стола и проведя пальцами по инициалам Э. К., Майк представил себе, как прелестная Энджел, уставшая от уроков, шпилькой процарапала их на мягкой поверхности соснового дерева. Внутри стола лежали девичьи сокровища – пачка старых театральных и концертных программок, охапка танцевальных карточек с маленькими пометками карандашом, полуискрошенные букетики засушенных цветов. Наконец, он нашел несколько пачек писем, перевязанных лентой. Под ними лежали голубые кожаные книжечки с надписями: Розалия Констант – ее дневник, часть 1, 1863, затем части II и III. Потом он увидел тонкую розовую книжечку в бархатной обложке – дневник Энджел Констант, 12–18 лет. На самом дне одного из ящиков Майк наткнулся на коричневую книгу с надписью дневник Маргарэт Мэллори, 1873.
Маргарэт Мэллори! Мороз пробежал по коже Майка, когда он провел по запылившейся обложке своей ладонью.
Бросившись вниз из мансарды, он наклонился над столом в библиотеке, раскладывая танцевальные карточки по маленьким стопкам, затем положил перед собой пачки писем и, наконец, драгоценные дневники. Удовлетворенно вздохнув, он сел и начал читать.
Двумя днями позже он дочитал последнее письмо, аккуратно перевязал пачку красной лентой и откинулся в кресле, глядя озадаченно в окно.
– Бокал превосходнейшей мандзаниллы в обмен на ваши мысли? – услышал он голос Хильярда из дверей.
Оглянувшись, Майк улыбнулся.
– Извините, я сейчас за много миль отсюда… или лет!
– В самом деле? – Хильярд пересек комнату в своем кресле, подъехал к столику с напитками и налил шерри в два бокала. – Так вам удалось покончить с тайной Поппи Мэллори?
Майк пробежал в задумчивости пальцами по волосам, затем нахмурился.
– Нет еще… но начало положено…
Самое забавное состояло в том, что они столько много писали о Поппи, что Майк почувствовал, словно он был хорошо знаком с нею, по крайней мере, с молодой Поппи. Потом она совершенно неожиданно исчезла со страниц дневников, будто никогда и не существовала вовсе.
Майку стало казаться, что Хильярд никогда не отправится спать, но как только стемнело, Констант, наконец, пожелал ему доброй ночи.
Развернувшись в кресле по направлению к выходу из библиотеки, Констант сардонически улыбнулся.
– Думаю, вы покончили со своей работой здесь, – сказал он с ноткой горечи в голосе. – В жизни все не так просто, как кажется, – я знаю это из своего опыта.
С этими словами Хильярд поехал из библиотеки в свою комнату.
Майк озадаченно смотрел ему вслед. Потом он взглянул на письма и дневники, лежавшие на столе.
– О'кей, Поппи Мэллори, – сказал он решительно. – Ты разожгла мое любопытство. Я собираюсь узнать, как все было на самом деле. И когда я это сделаю, то расскажу об этом всему миру!
Он знал, что ему понадобится помощь его воображения, чтобы заполнить пробелы в истории, которую он узнал из дневников, но, по крайней мере, он теперь знаком с ее персонажами. Вставив чистый лист в пишущую машинку, Майк написал: «Все началось с Николая Константинова и Джэба Мэллори…»
ГЛАВА 4
1856, Калифорния
Джэб Мэллори праздновал день своего тридцатилетия в одиночестве в салуне Клэнси'з на Кэрни-стрит в Сан-Франциско. Он пил уже свою третью порцию ирландского виски, перемеживая его с пивом, и окликнул бармена, чтобы заказать еще. Воспоминания о его бурном пути сквозь время – от нескладного четырнадцатилетнего парня в юго-западной Ирландии, с трудом постигавшего азы азартной игры, до блуждающего по свету азартного игрока-профессионала, искушенного в своем деле и в том, как обвести весь мир вокруг пальца, – не тревожили его по той простой причине, что он вовсе не думал об этом. Джэб был человеком, жившим одной минутой. Когда его спрашивали, он отвечал, что у него нет прошлого, но правда состояла в том, что он предпочитал забыть о нем или, по крайней мере, приукрасить, чтобы угодить компании, в которой он в тот момент находился. И вовсе не потому, что считал эти годы неудачными или плохо прожитыми – они были полны приятными для него событиями. У него было огромное множество выигрышей и считанное число проколов, и более чем достаточное для одного человека количество красивых женщин, на которых он сильно тратился. Большинство из них были с роскошными рыжими волосами и гладкой белой кожей. Конечно, легко достававшиеся ему деньги также быстро проскальзывали у него между пальцами. Но причиной его недовольства был тот факт, что его взлеты были для него недостаточно высоки, хотя потери и не были слишком обескураживающими, и Джэб до сих пор мечтал о большой игре… такой, когда вся судьба поставлена на карту.
Заказав еще спиртного, он прислонился к стене и стал наблюдать за игроками в покер. Его лицо было бесстрастным, но внутри у него все дрожало от с трудом подавляемого возбуждения. Он сам играл в покер с девяти лет, совершенствуя свое мастерство в бедных кабаках, где незаконно торгуют спиртными напитками, и обшарпанных тавернах своей родины. Теперь же его искусство держалось на трех китах: умении, интуиции и на способности безошибочно почувствовать радостное возбуждение человека, имеющего на руках хорошие карты. Джэб был мастером блефа, знатоком человеческих характеров и человеком, для которого игра значила больше, чем деньги. Его единственной досадной мыслью сейчас было то, что у него не было достаточно денег, чтобы включиться в эту игру!
За столом сидел некий человек, за игрой которого Джэб наблюдал уже в течение трех вечеров – владелец ранчо, расположенного среди холмов около Ломпока. Он словно играл на публику – делал большие ставки и громко выражал восторг, когда выигрывал. А выигрывал он постоянно. Звук смеха победителя был неизменным раздражителем для Джэба. Он подался вперед, горя желанием съездить кулаком по его цветущему лицу или припереть его к стенке за игорным столом. Джэб с содроганием отвернулся – он не мог ничего поделать. Если он хочет вмешаться в эту игру, он должен добыть приличную сумму денег – и побыстрее.
У него было только двадцать долларов в кармане. Разве этого достаточно для его экстравагантного образа жизни?! Джэб уныло усмехнулся, вспомнив девицу, которая украла его бумажник из номера отеля на прошлой неделе. Он не проклинал ее – в конце концов, он сам оставил его на туалетном столике. Бумажник был туго набит банкнотами. Он просто посмеялся над своей тупостью и ее удачливостью, подумав, что, может, это было настоящей ценой этой девицы.
Внимание Джэба привлек молодой человек, сидевший в одиночестве за столиком у окна. Он был почти мальчиком, но сложен как бык, ростом в шесть с половиной футов, с массивным торсом и мощными плечами. Пряди густых прямых белокурых волос падали ему на брови, широкоскулое лицо было чисто выбрито. Его глаза были настолько бледно-голубыми, что, казалось, отражали свет, скрывая их выражение. Джэб мог с уверенностью сказать, что юноша был иностранец и не так давно приехал в Америку. Он был совсем один, и Джэб догадался, что у него есть сбережения, накопленные еще в его стране, которые, очевидно, надежно спрятаны в кошельке, пристегнутом к обвивавшему талию ремню. Потягивая пиво, Джэб стал обдумывать живо созревший в его мозгу план, прежде чем подойти и заговорить с незнакомцем. Наконец он встал и направился к юноше.
– Джэб Мэллори, – сказал он с дружеской улыбкой, протягивая иностранцу руку.
Молодой белокурый великан тепло пожал его руку.
– Николай Константинов, – ответил он. – Из Архангельска.
Одно только упоминание названия его родного города вызвало приступ тоски у Николая, но он взял себя в руки, не желая давать волю чувствам, которые уже были готовы проступить на его мужественном лице.
– Из Архангельска, говорите? А где это может быть? – поинтересовался Джэб, зажигая тощую черуту и усаживаясь поудобнее на деревянном стуле с высокой спинкой.
– В России.
– Вот где не был, так не был. Скажите, юноша, как там у вас?
– Получше, чем здесь, – вздохнул Николай, смотря на серый дым, клубившийся у окон прокуренного салуна. Он вспомнил маленький тесный деревянный домик на реке Двине, в котором ему было всегда так уютно в морозные ночи длинной архангельской зимы. Но он знал, что идеализирует родину – в его доме все было не так благополучно. Семья Константиновых была очень бедной, и потому-то он очутился здесь, в Сан-Франциско.
– Мне уже восемнадцать лет, и я отправлюсь на поиски удачи, как и многие другие, – сказал он однажды матери. Она заплакала. – Все будет хорошо. Я читал о золоте на западе Америки. Оно дожидается любого человека, достаточно сильного для того, чтобы прийти и взять его. Когда-нибудь я привезу все это золото из Калифорнии тебе, матушка, и ты заживешь, как королева – как раз так, как мой отец всегда обещал нам.
Джэб Мэллори праздновал день своего тридцатилетия в одиночестве в салуне Клэнси'з на Кэрни-стрит в Сан-Франциско. Он пил уже свою третью порцию ирландского виски, перемеживая его с пивом, и окликнул бармена, чтобы заказать еще. Воспоминания о его бурном пути сквозь время – от нескладного четырнадцатилетнего парня в юго-западной Ирландии, с трудом постигавшего азы азартной игры, до блуждающего по свету азартного игрока-профессионала, искушенного в своем деле и в том, как обвести весь мир вокруг пальца, – не тревожили его по той простой причине, что он вовсе не думал об этом. Джэб был человеком, жившим одной минутой. Когда его спрашивали, он отвечал, что у него нет прошлого, но правда состояла в том, что он предпочитал забыть о нем или, по крайней мере, приукрасить, чтобы угодить компании, в которой он в тот момент находился. И вовсе не потому, что считал эти годы неудачными или плохо прожитыми – они были полны приятными для него событиями. У него было огромное множество выигрышей и считанное число проколов, и более чем достаточное для одного человека количество красивых женщин, на которых он сильно тратился. Большинство из них были с роскошными рыжими волосами и гладкой белой кожей. Конечно, легко достававшиеся ему деньги также быстро проскальзывали у него между пальцами. Но причиной его недовольства был тот факт, что его взлеты были для него недостаточно высоки, хотя потери и не были слишком обескураживающими, и Джэб до сих пор мечтал о большой игре… такой, когда вся судьба поставлена на карту.
Заказав еще спиртного, он прислонился к стене и стал наблюдать за игроками в покер. Его лицо было бесстрастным, но внутри у него все дрожало от с трудом подавляемого возбуждения. Он сам играл в покер с девяти лет, совершенствуя свое мастерство в бедных кабаках, где незаконно торгуют спиртными напитками, и обшарпанных тавернах своей родины. Теперь же его искусство держалось на трех китах: умении, интуиции и на способности безошибочно почувствовать радостное возбуждение человека, имеющего на руках хорошие карты. Джэб был мастером блефа, знатоком человеческих характеров и человеком, для которого игра значила больше, чем деньги. Его единственной досадной мыслью сейчас было то, что у него не было достаточно денег, чтобы включиться в эту игру!
За столом сидел некий человек, за игрой которого Джэб наблюдал уже в течение трех вечеров – владелец ранчо, расположенного среди холмов около Ломпока. Он словно играл на публику – делал большие ставки и громко выражал восторг, когда выигрывал. А выигрывал он постоянно. Звук смеха победителя был неизменным раздражителем для Джэба. Он подался вперед, горя желанием съездить кулаком по его цветущему лицу или припереть его к стенке за игорным столом. Джэб с содроганием отвернулся – он не мог ничего поделать. Если он хочет вмешаться в эту игру, он должен добыть приличную сумму денег – и побыстрее.
У него было только двадцать долларов в кармане. Разве этого достаточно для его экстравагантного образа жизни?! Джэб уныло усмехнулся, вспомнив девицу, которая украла его бумажник из номера отеля на прошлой неделе. Он не проклинал ее – в конце концов, он сам оставил его на туалетном столике. Бумажник был туго набит банкнотами. Он просто посмеялся над своей тупостью и ее удачливостью, подумав, что, может, это было настоящей ценой этой девицы.
Внимание Джэба привлек молодой человек, сидевший в одиночестве за столиком у окна. Он был почти мальчиком, но сложен как бык, ростом в шесть с половиной футов, с массивным торсом и мощными плечами. Пряди густых прямых белокурых волос падали ему на брови, широкоскулое лицо было чисто выбрито. Его глаза были настолько бледно-голубыми, что, казалось, отражали свет, скрывая их выражение. Джэб мог с уверенностью сказать, что юноша был иностранец и не так давно приехал в Америку. Он был совсем один, и Джэб догадался, что у него есть сбережения, накопленные еще в его стране, которые, очевидно, надежно спрятаны в кошельке, пристегнутом к обвивавшему талию ремню. Потягивая пиво, Джэб стал обдумывать живо созревший в его мозгу план, прежде чем подойти и заговорить с незнакомцем. Наконец он встал и направился к юноше.
– Джэб Мэллори, – сказал он с дружеской улыбкой, протягивая иностранцу руку.
Молодой белокурый великан тепло пожал его руку.
– Николай Константинов, – ответил он. – Из Архангельска.
Одно только упоминание названия его родного города вызвало приступ тоски у Николая, но он взял себя в руки, не желая давать волю чувствам, которые уже были готовы проступить на его мужественном лице.
– Из Архангельска, говорите? А где это может быть? – поинтересовался Джэб, зажигая тощую черуту и усаживаясь поудобнее на деревянном стуле с высокой спинкой.
– В России.
– Вот где не был, так не был. Скажите, юноша, как там у вас?
– Получше, чем здесь, – вздохнул Николай, смотря на серый дым, клубившийся у окон прокуренного салуна. Он вспомнил маленький тесный деревянный домик на реке Двине, в котором ему было всегда так уютно в морозные ночи длинной архангельской зимы. Но он знал, что идеализирует родину – в его доме все было не так благополучно. Семья Константиновых была очень бедной, и потому-то он очутился здесь, в Сан-Франциско.
– Мне уже восемнадцать лет, и я отправлюсь на поиски удачи, как и многие другие, – сказал он однажды матери. Она заплакала. – Все будет хорошо. Я читал о золоте на западе Америки. Оно дожидается любого человека, достаточно сильного для того, чтобы прийти и взять его. Когда-нибудь я привезу все это золото из Калифорнии тебе, матушка, и ты заживешь, как королева – как раз так, как мой отец всегда обещал нам.