Страница:
– Мэрис очень красива, – тихо проговорила она, делая вид, что пьет вино.
– Да, я часто работаю с ней. Мы – старые друзья.
– А мы всего лишь навсего новые друзья, – прокомментировала Каролина, не в силах скрыть ревность, прозвучавшую в голосе.
– Новые друзья? – Он чокнулся с ней. – Нет, это нечто большее, Кортни, ты – мой лучший друг.
Она быстро проглотила вино. Лучший друг – это не совсем то, чего она хотела и ждала…
Метрдотель подал знак, что их места готовы. Направляясь к столику, он подошел поздороваться с Броди и Мэрис, запечатлев легкий поцелуй на бледной, гладкой щеке модели. Но ее продолжительный ответный поцелуй оставил слабый алый след на его щеке, и Каролине ужасно хотелось стереть этот след, а вместо этого она вежливо улыбалась, пока ее представляли.
– У тебя помада на лице, – нетерпеливо заметила она, когда они очутились в уюте своего углового столика.
Келвин потер щеку, но помада осталась. Каролина порывисто наклонилась и потерла это место носовым платком.
– Спасибо, Кортни, – сказал он, внимательно изучая меню. Спустя мгновение, захлопнув его, он спросил: – Что мы будем есть?
Она удивленно смотрела на него:
– О чем ты думаешь? Прекрасное меню, и очень большой выбор.
– В этом-то все дело, всего слишком много. Выбери что-нибудь для меня, дорогая. – Удобно устроившись в кресле, он нежно улыбался ей, ожидая, пока она выберет.
Знаком подозвав официанта, Каролина сделала заказ для них обоих:
– Спагетти с томатным соусом с добавкой базилика, потом карпаччио – тонкие ломтики говядины под чесночно-горчичным соусом.
– Вино, сэр? – Официант, ожидая ответа, смотрел на Келвина, который просто пожал плечами, и взглянул на Каролину.
– Красное или белое?
– Красное, – выбрал Келвин.
– Отлично сработано! – подметила Каролина, смеясь. – Наконец-то ты принял решение!
– Просто это то, что у меня не очень хорошо получается, – жалобно признался Келвин, – и я знаю, что бы ты ни выбрала, все будет превосходно.
И неожиданно, когда Каролина с аппетитом поглощала спагетти, она вдруг поняла, почему Келвин до сих пор не занимался с ней любовью. Он был просто не в состоянии принять какое-нибудь решение. Он был как маленький растерянный мальчик, которому было необходимо, чтобы за ним присматривали, заботились о его еде, организовывали его работу и оберегали покой во сне. Ему нужно было, чтобы она сделала первый шаг.
– Келвин, – произнесла она, поднимая бокал с вином. – У меня есть тост.
– За что мы пьем, Кортни? – спросил он, поднимая бокал.
– Ты после узнаешь об этом, – тихо проговорила она, когда он взял ее руку и сжал ее. – А пока давай выпьем за дружбу.
Когда они вернулись, он неуверенно топтался у двери, ожидая, что она пригласит его зайти.
– Но ты же знаешь, Келвин, что всегда можешь прийти ко мне, – заметила она.
– Кортни, мои родители учили меня всегда быть учтивым с леди, а ты – леди, и самая достойная из тех, кого я когда-либо встречал.
– И из-за этого ты не занимаешься со мной любовью? – настойчиво спросила она, все еще стоя в дверях. – Ты думаешь, что для этого я слишком леди?
– Посмотри на это с другой стороны, – мягко ответил он, пристально глядя на нее и сузив глаза. – Секс – это очень просто… Это не то, что я всегда искал, и в большинстве случаев секс – это только то, что он есть. Это полет, нежность, тепло, ощущение партнера, но когда все закончено, заканчивается и это. – Келвин пожал плечами, прислонившись стройным, красивым телом к двери. – А то, что я испытываю по отношению к тебе, Кортни, – это совсем другое.
Их глаза встретились и слились в желании. Каролина взяла его за руку, и они вошли в квартиру. Сбросив туфли, она прикрыла дверь ногой.
– Вот что я скажу вам, Келвин Дженсен, – прошептала она, скользнув в его объятия, – почему бы нам просто не выяснить это?
Поцелуй Келвина был на этот раз совсем иным, дразнящим, раскрывающим ее губы, пробующим ее на вкус. Он крепко прижал ее к своему сильному, стройному телу. Каролина почувствовала, что по его телу пробежала дрожь, когда он оторвал свои губы от ее и смотрел на нее так пристально, что ей казалось, он навсегда запечатлел в своем мозгу ее черты. А потом он неожиданно взял ее на руки и, легко держа, понес в спальню.
– Позволь мне раздеть тебя, – сказал он, бросая пиджак на пол. Каролина смущенно опустила глаза и посмотрела на свой жакет с длинной вереницей крошечных круглых пуговиц с воздушными петельками, как на дамском корсете. Но Келвин ловко справлялся с ними, и через минуту мягкий маленький жакет уже соскользнул с ее плеч, а потом и тонкий кружевной бюстгальтер…
Келвин поддерживал ее, когда она, стоя на кровати, выбиралась из темной юбки, снимала чулки, а потом, когда она уже лежала на кровати, он тоже лег, нежно целуя ее – сначала губы, затем закрытые глаза, потом брови, мочки ушей и пульсирующую вену на нежной шее…
Отстраняя его, Каролина замешкалась с пуговицами на его рубашке.
– Подожди, – сказала она. – Теперь я тоже хочу раздеть тебя. – Она сняла с него рубашку и провела ладонями по гладкой спине. Затем расстегнула пряжку кожаного ремня, ожидая, когда он выскользнет из своих французских джинсов.
Келвин встал перед ней на колени, обнял руками бедра, целуя их нежную, упругую внутреннюю сторону, мягкие впадины под коленями, нежные ступни покоились в его руках, как в колыбели, и он целовал кончики пальцев с алыми ноготками, а потом, когда она почувствовала, что не может уже больше выносить эту муку, его пальцы проскользнули в маленькие шелковые трусики, нежно стянули их, и он спрятал лицо в нежную, теплую, благоухающую тайну, целуя и лаская губами до тех пор, пока она, дрожа, не стала умолять его остановиться… Она хотела его…
– Любимая, о моя любимая, – простонал Келвин, проникая в нее, – о, Кортни, моя любовь, – шептал он, когда она обхватила его ногами. – Ты сделана из шелка и атласа, – выдохнул он ей на ухо. Она стонала, наслаждаясь его ласками. Дрожа от страсти, он пробормотал: – Боже, Кортни! – и погрузился в волны наслаждения.
Потом, тихонько лежа в его объятиях, она чувствовала себя так, словно ее тело только что вернулось с другой планеты. Каролина знала, что в постели Келвин не был маленьким, растерянным мальчиком.
Он переезжал в ее квартиру постепенно, сначала приезжая, как на прогулку, с изысканным кожаным ранцем, в котором находились самые важные для него вещи: последние фотографии, старые снимки его собачки Бугси, чистое белье и носки, лосьон после бритья «Соваж», хорошо выношенные джинсы и пара кашемировых свитеров.
Как-то в воскресенье, тихо войдя в ее квартиру, он объявил:
– Этому месту недостает кошки! – Следующим вечером он появился, держа тощего серебристо-серого кота, помесь с сиамским, который выскользнул из его рук, как струйка ртути. Кот внимательно осмотрел их ясными желтыми глазами и отправился исследовать квартиру. Наконец-то удовлетворенный, он устроился, уютно свернувшись на софе.
– Он твой, Кортни, – сказал Келвин. – Он будет присматривать за тобой, когда я буду уезжать работать. Я подобрал его у пруда. Его прозвали «космическая сталь» из-за стального серого цвета. Я сам назвал его, – добавил он гордо.
Постепенно в квартире Каролины появлялось все больше вещей Келвина, которые перепутались с ее менее экзотическими пожитками: ракетками, брошенными за дверью после игры, журналами из Италии, Франции, Австрии, почтой, принесенной из его собственной квартиры и повсюду разбросанной в беспорядке, в основном не вскрытой, со множеством марок из полудюжины различных стран. Сгорая от любопытства, Каролина изучала почерк на конвертах, пытаясь определить, была ли это корреспонденция от женщин, но она справлялась с искушением вскрыть конверты и выяснить это. Потом он привез одежду, красивые вещи от лучших модельеров, измятые так же, как и его коллекция старых пиджаков, а среди этого – две дюжины одинаковых пар ботинок от Гуччи и, по меньшей мере, три дюжины рубашек из Парижа, Рима и Лондона. Кроме того, тренажеры, пленки, книги…
Спустя месяц Каролина решила, что на двоих им следует снять квартиру побольше, чтобы там нашлось место и для ее вещей, так же как и для его. И именно она подыскала квартиру, выкраивая время между срочными совещаниями и встречами в офисе. И именно Каролина организовала переезд и нашла время, чтобы обставить квартиру, сделать ее изысканной, благодаря мебели, шторам, лампам и коврам… Это была небольшая английская квартира на двадцать пятом этаже манхэттенского небоскреба, с их огромной, королевских размеров, кровати можно было видеть шпиль здания компании «Крайслер», освещенный, как рождественская елка.
Келвин никогда в жизни не был счастливее. Быть с Каролиной – это так же хорошо и спокойно, как со старым другом, и в то же время вызывало в нем такие яркие ощущения, которых он никогда не испытывал с другими женщинами. У них возникло новое измерение ощущений, и длинными, тихими воскресными днями – обычно единственно свободными и единственными, когда он тоже точно знал, что будет в городе, – они долго нежились и занимались любовью в своей просторной кровати, с полуопущенными шторами, а Космосталь, свернувшись, лежал в ногах. Время от времени они прерывались, чтобы взять кувшин вина для Келвина и тосты и чай для Каролины, и разбрасывали по полу страницы воскресной «Нью-Йорк таймс», после того как прочитывали их. Когда приближался вечер, лениво вставали. Позднее, освеженные душем, небрежно одетые в джинсы и свитера, они шли прогуляться через квартал в маленький французский ресторанчик, чтобы поужинать.
Эти воскресные дни были самыми лучшими в жизни Келвина, и впервые в жизни он был абсолютно уверен в одной вещи: он обожал Каролину Кортни. Она придала смысл его путаной, торопливой жизни. Он чувствовал себя намного лучше, когда был с ней, более уверенно… Ему больше не нужно было думать, что делать дальше, потому что Каролина заботилась о нем, такая же мудрая в делах, как и в жизни.
Когда Келвин находился с Каролиной, он был так же доволен, как кот Космосталь. Только тогда, когда ему приходилось путешествовать, что бывало нередко, он становился беспокойным и неуверенным, и тогда его единственным утешением становился маленький кот, который был с ним.
Соблазн и чувство отдаленности от остального мира – это как романтическое приключение на корабле… Всегда находились молоденькие девушки-модели, и был одинокий Келвин, который жалел самого себя за то, что разлучен с Каролиной, а они казались такими хорошенькими, и он наслаждался сексом и тем, что мог им дать.
ГЛАВА 16
ГЛАВА 17
– Да, я часто работаю с ней. Мы – старые друзья.
– А мы всего лишь навсего новые друзья, – прокомментировала Каролина, не в силах скрыть ревность, прозвучавшую в голосе.
– Новые друзья? – Он чокнулся с ней. – Нет, это нечто большее, Кортни, ты – мой лучший друг.
Она быстро проглотила вино. Лучший друг – это не совсем то, чего она хотела и ждала…
Метрдотель подал знак, что их места готовы. Направляясь к столику, он подошел поздороваться с Броди и Мэрис, запечатлев легкий поцелуй на бледной, гладкой щеке модели. Но ее продолжительный ответный поцелуй оставил слабый алый след на его щеке, и Каролине ужасно хотелось стереть этот след, а вместо этого она вежливо улыбалась, пока ее представляли.
– У тебя помада на лице, – нетерпеливо заметила она, когда они очутились в уюте своего углового столика.
Келвин потер щеку, но помада осталась. Каролина порывисто наклонилась и потерла это место носовым платком.
– Спасибо, Кортни, – сказал он, внимательно изучая меню. Спустя мгновение, захлопнув его, он спросил: – Что мы будем есть?
Она удивленно смотрела на него:
– О чем ты думаешь? Прекрасное меню, и очень большой выбор.
– В этом-то все дело, всего слишком много. Выбери что-нибудь для меня, дорогая. – Удобно устроившись в кресле, он нежно улыбался ей, ожидая, пока она выберет.
Знаком подозвав официанта, Каролина сделала заказ для них обоих:
– Спагетти с томатным соусом с добавкой базилика, потом карпаччио – тонкие ломтики говядины под чесночно-горчичным соусом.
– Вино, сэр? – Официант, ожидая ответа, смотрел на Келвина, который просто пожал плечами, и взглянул на Каролину.
– Красное или белое?
– Красное, – выбрал Келвин.
– Отлично сработано! – подметила Каролина, смеясь. – Наконец-то ты принял решение!
– Просто это то, что у меня не очень хорошо получается, – жалобно признался Келвин, – и я знаю, что бы ты ни выбрала, все будет превосходно.
И неожиданно, когда Каролина с аппетитом поглощала спагетти, она вдруг поняла, почему Келвин до сих пор не занимался с ней любовью. Он был просто не в состоянии принять какое-нибудь решение. Он был как маленький растерянный мальчик, которому было необходимо, чтобы за ним присматривали, заботились о его еде, организовывали его работу и оберегали покой во сне. Ему нужно было, чтобы она сделала первый шаг.
– Келвин, – произнесла она, поднимая бокал с вином. – У меня есть тост.
– За что мы пьем, Кортни? – спросил он, поднимая бокал.
– Ты после узнаешь об этом, – тихо проговорила она, когда он взял ее руку и сжал ее. – А пока давай выпьем за дружбу.
Когда они вернулись, он неуверенно топтался у двери, ожидая, что она пригласит его зайти.
– Но ты же знаешь, Келвин, что всегда можешь прийти ко мне, – заметила она.
– Кортни, мои родители учили меня всегда быть учтивым с леди, а ты – леди, и самая достойная из тех, кого я когда-либо встречал.
– И из-за этого ты не занимаешься со мной любовью? – настойчиво спросила она, все еще стоя в дверях. – Ты думаешь, что для этого я слишком леди?
– Посмотри на это с другой стороны, – мягко ответил он, пристально глядя на нее и сузив глаза. – Секс – это очень просто… Это не то, что я всегда искал, и в большинстве случаев секс – это только то, что он есть. Это полет, нежность, тепло, ощущение партнера, но когда все закончено, заканчивается и это. – Келвин пожал плечами, прислонившись стройным, красивым телом к двери. – А то, что я испытываю по отношению к тебе, Кортни, – это совсем другое.
Их глаза встретились и слились в желании. Каролина взяла его за руку, и они вошли в квартиру. Сбросив туфли, она прикрыла дверь ногой.
– Вот что я скажу вам, Келвин Дженсен, – прошептала она, скользнув в его объятия, – почему бы нам просто не выяснить это?
Поцелуй Келвина был на этот раз совсем иным, дразнящим, раскрывающим ее губы, пробующим ее на вкус. Он крепко прижал ее к своему сильному, стройному телу. Каролина почувствовала, что по его телу пробежала дрожь, когда он оторвал свои губы от ее и смотрел на нее так пристально, что ей казалось, он навсегда запечатлел в своем мозгу ее черты. А потом он неожиданно взял ее на руки и, легко держа, понес в спальню.
– Позволь мне раздеть тебя, – сказал он, бросая пиджак на пол. Каролина смущенно опустила глаза и посмотрела на свой жакет с длинной вереницей крошечных круглых пуговиц с воздушными петельками, как на дамском корсете. Но Келвин ловко справлялся с ними, и через минуту мягкий маленький жакет уже соскользнул с ее плеч, а потом и тонкий кружевной бюстгальтер…
Келвин поддерживал ее, когда она, стоя на кровати, выбиралась из темной юбки, снимала чулки, а потом, когда она уже лежала на кровати, он тоже лег, нежно целуя ее – сначала губы, затем закрытые глаза, потом брови, мочки ушей и пульсирующую вену на нежной шее…
Отстраняя его, Каролина замешкалась с пуговицами на его рубашке.
– Подожди, – сказала она. – Теперь я тоже хочу раздеть тебя. – Она сняла с него рубашку и провела ладонями по гладкой спине. Затем расстегнула пряжку кожаного ремня, ожидая, когда он выскользнет из своих французских джинсов.
Келвин встал перед ней на колени, обнял руками бедра, целуя их нежную, упругую внутреннюю сторону, мягкие впадины под коленями, нежные ступни покоились в его руках, как в колыбели, и он целовал кончики пальцев с алыми ноготками, а потом, когда она почувствовала, что не может уже больше выносить эту муку, его пальцы проскользнули в маленькие шелковые трусики, нежно стянули их, и он спрятал лицо в нежную, теплую, благоухающую тайну, целуя и лаская губами до тех пор, пока она, дрожа, не стала умолять его остановиться… Она хотела его…
– Любимая, о моя любимая, – простонал Келвин, проникая в нее, – о, Кортни, моя любовь, – шептал он, когда она обхватила его ногами. – Ты сделана из шелка и атласа, – выдохнул он ей на ухо. Она стонала, наслаждаясь его ласками. Дрожа от страсти, он пробормотал: – Боже, Кортни! – и погрузился в волны наслаждения.
Потом, тихонько лежа в его объятиях, она чувствовала себя так, словно ее тело только что вернулось с другой планеты. Каролина знала, что в постели Келвин не был маленьким, растерянным мальчиком.
Он переезжал в ее квартиру постепенно, сначала приезжая, как на прогулку, с изысканным кожаным ранцем, в котором находились самые важные для него вещи: последние фотографии, старые снимки его собачки Бугси, чистое белье и носки, лосьон после бритья «Соваж», хорошо выношенные джинсы и пара кашемировых свитеров.
Как-то в воскресенье, тихо войдя в ее квартиру, он объявил:
– Этому месту недостает кошки! – Следующим вечером он появился, держа тощего серебристо-серого кота, помесь с сиамским, который выскользнул из его рук, как струйка ртути. Кот внимательно осмотрел их ясными желтыми глазами и отправился исследовать квартиру. Наконец-то удовлетворенный, он устроился, уютно свернувшись на софе.
– Он твой, Кортни, – сказал Келвин. – Он будет присматривать за тобой, когда я буду уезжать работать. Я подобрал его у пруда. Его прозвали «космическая сталь» из-за стального серого цвета. Я сам назвал его, – добавил он гордо.
Постепенно в квартире Каролины появлялось все больше вещей Келвина, которые перепутались с ее менее экзотическими пожитками: ракетками, брошенными за дверью после игры, журналами из Италии, Франции, Австрии, почтой, принесенной из его собственной квартиры и повсюду разбросанной в беспорядке, в основном не вскрытой, со множеством марок из полудюжины различных стран. Сгорая от любопытства, Каролина изучала почерк на конвертах, пытаясь определить, была ли это корреспонденция от женщин, но она справлялась с искушением вскрыть конверты и выяснить это. Потом он привез одежду, красивые вещи от лучших модельеров, измятые так же, как и его коллекция старых пиджаков, а среди этого – две дюжины одинаковых пар ботинок от Гуччи и, по меньшей мере, три дюжины рубашек из Парижа, Рима и Лондона. Кроме того, тренажеры, пленки, книги…
Спустя месяц Каролина решила, что на двоих им следует снять квартиру побольше, чтобы там нашлось место и для ее вещей, так же как и для его. И именно она подыскала квартиру, выкраивая время между срочными совещаниями и встречами в офисе. И именно Каролина организовала переезд и нашла время, чтобы обставить квартиру, сделать ее изысканной, благодаря мебели, шторам, лампам и коврам… Это была небольшая английская квартира на двадцать пятом этаже манхэттенского небоскреба, с их огромной, королевских размеров, кровати можно было видеть шпиль здания компании «Крайслер», освещенный, как рождественская елка.
Келвин никогда в жизни не был счастливее. Быть с Каролиной – это так же хорошо и спокойно, как со старым другом, и в то же время вызывало в нем такие яркие ощущения, которых он никогда не испытывал с другими женщинами. У них возникло новое измерение ощущений, и длинными, тихими воскресными днями – обычно единственно свободными и единственными, когда он тоже точно знал, что будет в городе, – они долго нежились и занимались любовью в своей просторной кровати, с полуопущенными шторами, а Космосталь, свернувшись, лежал в ногах. Время от времени они прерывались, чтобы взять кувшин вина для Келвина и тосты и чай для Каролины, и разбрасывали по полу страницы воскресной «Нью-Йорк таймс», после того как прочитывали их. Когда приближался вечер, лениво вставали. Позднее, освеженные душем, небрежно одетые в джинсы и свитера, они шли прогуляться через квартал в маленький французский ресторанчик, чтобы поужинать.
Эти воскресные дни были самыми лучшими в жизни Келвина, и впервые в жизни он был абсолютно уверен в одной вещи: он обожал Каролину Кортни. Она придала смысл его путаной, торопливой жизни. Он чувствовал себя намного лучше, когда был с ней, более уверенно… Ему больше не нужно было думать, что делать дальше, потому что Каролина заботилась о нем, такая же мудрая в делах, как и в жизни.
Когда Келвин находился с Каролиной, он был так же доволен, как кот Космосталь. Только тогда, когда ему приходилось путешествовать, что бывало нередко, он становился беспокойным и неуверенным, и тогда его единственным утешением становился маленький кот, который был с ним.
Соблазн и чувство отдаленности от остального мира – это как романтическое приключение на корабле… Всегда находились молоденькие девушки-модели, и был одинокий Келвин, который жалел самого себя за то, что разлучен с Каролиной, а они казались такими хорошенькими, и он наслаждался сексом и тем, что мог им дать.
ГЛАВА 16
Следуя указаниям Данаи, Гектор обесцветил волосы Галы, придав им оттенок а-ля Монро, очень коротко постриг их на затылке, оголив шею, которая стала выглядеть еще более! длинной и хрупкой. На макушке волосы были немного длиннее, образуя неровное обрамление, которое завершалось несколько продолговатой верхушкой, казавшейся в свете солнца пушистым серебристым облачком. Зато виски были оформлены строгой прямой линией, уложены назад с помощью геля, что придавало прическе взаимоисключающий контраст, и венцом его творения стала Гала в облике денди двадцатых годов с очень светлыми волосами.
– Надень на нее фрак, и будет очень сложно определить, кто она – юноша или девушка! – сказал он Данае торжествующе.
– Блестяще, Гектор! – воскликнула Даная, с одобрением осматривая ее. – То самое, что я хотела получить.
Гала озабоченно смотрела на нее из ореола своей новой прически, радуясь тому, что Даная оказалась довольной. Она бы обрила голову, если бы Даная сказала, что это необходимо, – ей так хотелось угодить ей, сделать все, как положено… Она отдала бы все на свете, чтобы добиться этого успеха для Данаи…
– Хорошо, Гала, теперь я покажу тебе, что придется демонстрировать, – объявила Даная. – Пройдем-ка туда.
Упакованное в свертки, на рабочем столе студии лежало нижнее белье Броди Флитта, и Даная развернула некоторые, чтобы показать Гале.
– Хорошо, – добавила она, – давай посмотрим на тебя в этом. – Она вытащила пару трусиков, точно таких же, как у-образная модель для юношей, только эти были из лилового шелка. Короткая, подходящая по цвету рубашка, напоминающая купальник, с широкой проймой, которая открывала плечи, и Гала с сомнением взяла костюм. Между тем Даная вынула мужскую версию такого костюма, выполненного из белого хлопка, мягкого и тонкого, как шелк. – Это костюм Келвина, – сказала она.
– Кто это – Келвин? – смущенно спросила Гала.
– Келвин – парень, с которым ты будешь делать эту работу, – отозвалась Даная, роясь в стопках белья.
– Келвин Дженсен – лучший манекенщик, Гала. Тебе повезло, что ты начинаешь работать именно с ним, – вмешался Гектор. – Кроме того, он отличный парень.
Тала одобрительно взглянула на белье, а потом на Данаю.
– Я не знала, что буду работать с мужчиной, – вспыхнув, сказала она.
– Ты будешь работать всего лишь с еще одной моделью! – выпалила Даная. – И если он может раздеваться перед камерой, то и ты сможешь.
– Да, да, конечно… Я пойду надену это, – пробормотала Гала, поспешив в уборную.
– Она немного застенчива, твоя новая курочка, – заметил Гектор, полируя ногти.
– Она справится с этим, – спокойно отозвалась Даная, – по крайней мере, я надеюсь, что она справится с этим. Подумай сам, Гектор, ей лучше бы справиться с этим как ради меня, так и ради себя самой.
Они вместе смеялись, когда из уборной появилась Гала, облаченная в лиловые бриджи и рубашку, и, несмотря на свое намерение забыть глупые предрассудки, под их взглядами отпрянула назад.
Даная тихонько расхаживала вокруг нее, рассматривая, подобно тренеру, который изучает породистую кобылу перед главным забегом. В течение месяца, что Гала была в Нью-Йорке, она посещала каждый день спортзал для тренировок, занималась на тренажерах, работала в танцклассе, под наблюдением лучших инструкторов набирала вес. Она плавала, занималась по полчаса йогой по утрам и вечерам, а также медитировала перед сном, чтобы расслабиться и сбросить дневную нагрузку. Даная не давала ей спуску (она относилась к ней сурово), ругала ее, подбадривала, повышала ее цену, даже плавала вместе с ней и сопровождала на занятия. Даная создавала звезду, и Гала должна была быть в превосходной форме, прежде чем предстать перед камерой.
На специальной низкокалорийной и высокоэнергетичной диете Гала уже не выглядела истощенной, ее лицо снова расцвело красками юности, щеки слегка округлились, но на этот раз красиво подчеркивая скулы. На щеках образовались изысканные впадины, веки словно выточены из слоновой кости. У Галы были превосходные длинные ноги, слегка мускулистые, чтобы в зорком прицеле камеры сойти за ноги атлета, бедра, как у мальчика, – с круглыми, плотными ягодицами, длинная талия и маленькие, высокие груди.
– Гала, – счастливо вздохнула Даная, – ты сможешь ввести новую моду на фигуру – выглядишь потрясающе!
Тала расслабилась. Даная считает, что она прекрасно выглядит, и в какой-то степени то, что ее будут снимать в одном белье, уже не имеет такого значения. В конце концов, это то же, что демонстрировать купальный костюм, только несколько более откровенный…
– Примерь другие вещи, – скомандовала Даная, – а потом Изабель хотела бы поработать над макияжем.
Даная почти не выпускала Галу из виду с тех пор, как привезла ее в Нью-Йорк, девушка жила в ее новой квартире-студии на границе Гринвич-Виллидж, и посещала ли занятия или отправлялась в «Имиджис», все всегда было под контролем. Гала видела только ту часть Манхэттена, которая входила в ее маршрут от Виллиджа до Пятидесятой авеню, где проходили ее занятия, или по дороге на Третью авеню и «Имиджис», и только из окон такси. Если Даная задерживалась на работе, что бывало часто, она проводила вечера одна, ела салат с цыпленком, заправленный низкокалорийным йогуртом, смотрела телевизор, переключая каналы, готовая отдать должное всему, что предлагала блистательная Америка. Она еще не бывала в Центральном парке, не видела «Эмпайр Стейт билдинг», [21]не пробовала хот-дог или пиццу и не бывала ни в одном из шикарных ресторанов Нью-Йорка. Но она была в «Блумингдейле».
Джесси-Энн возила ее в знаменитый магазин и купила все основные необходимые вещи. Даная оставила указания, чтобы Джесси-Энн выбросила все, что было у Галы, и начала с нуля, поэтому они обошли все отделы, выбирая белье и пижамы, халаты и шлепанцы, рубашки, джинсы и кроссовки «Рибок». Они купили пиджак с широкими подкладными плечами, несколько льняных, обтягивающих брюк, пару юбок, несколько просторных свитеров, а еще ремешки, туфли и огромную, мягкую сумку, которую Гала рассматривала и с удовлетворением, и с сожалением, потому что ей нечего было носить в такой чудесной сумке.
– Гала, милая, – с симпатией говорила Джесси-Энн, – ты – самый скромный и сдержанный человек, которого я когда-либо встречала. Ты совершенно не корыстна. Я могу себе представить на твоем месте дюжину манекенщиц, которых бы привела сюда и которые требовали бы еще и еще. И самого дорогого.
– Я думаю, сначала следует заработать деньги, – ответила Гала. – Я нервничаю, когда пользуюсь этими вещами напрокат… Так в Йоркшире называют покупки в кредит, – объяснила она, заметив озадаченное выражение на лице Джесси-Энн.
Но тем не менее новая одежда принесла ей больше радости, чем она испытала за многие месяцы, и какой простой она бы ни была, она сохраняла тепло и дружелюбие Джесси-Энн. Сейчас Гала чувствовала себя подготовленной для Америки. Теперь уже не нужно было стесняться своей внешности, она была частью «представления».
За чашкой кофе она доверительно рассказала Джесси-Энн о своем детстве и как ее, Джесси-Энн, фотографии она прикалывала на стену как образ совершенства, блеска и успеха, желая стать похожей на нее. Джесси-Энн смеялась и при этом выглядела точно так же, как на фотографии, и говорила Гале, что та, вероятно, будет гораздо лучшей моделью, чем была она сама когда-то. Конечно, это было не так, но Гала думала о том, как мило со стороны Джесси-Энн говорить это.
– Хорошо, ребята, – закончила Даная. – Завтра здесь будет Келвин, и мы будем иметь обе наши модели вместе. Мне нужно провести несколько репетиций для Галы. Хорошо, Гала?
– Хорошо, – просияла Гала. Все было просто прекрасно. Даная точно знала, что делала.
– Надень на нее фрак, и будет очень сложно определить, кто она – юноша или девушка! – сказал он Данае торжествующе.
– Блестяще, Гектор! – воскликнула Даная, с одобрением осматривая ее. – То самое, что я хотела получить.
Гала озабоченно смотрела на нее из ореола своей новой прически, радуясь тому, что Даная оказалась довольной. Она бы обрила голову, если бы Даная сказала, что это необходимо, – ей так хотелось угодить ей, сделать все, как положено… Она отдала бы все на свете, чтобы добиться этого успеха для Данаи…
– Хорошо, Гала, теперь я покажу тебе, что придется демонстрировать, – объявила Даная. – Пройдем-ка туда.
Упакованное в свертки, на рабочем столе студии лежало нижнее белье Броди Флитта, и Даная развернула некоторые, чтобы показать Гале.
– Хорошо, – добавила она, – давай посмотрим на тебя в этом. – Она вытащила пару трусиков, точно таких же, как у-образная модель для юношей, только эти были из лилового шелка. Короткая, подходящая по цвету рубашка, напоминающая купальник, с широкой проймой, которая открывала плечи, и Гала с сомнением взяла костюм. Между тем Даная вынула мужскую версию такого костюма, выполненного из белого хлопка, мягкого и тонкого, как шелк. – Это костюм Келвина, – сказала она.
– Кто это – Келвин? – смущенно спросила Гала.
– Келвин – парень, с которым ты будешь делать эту работу, – отозвалась Даная, роясь в стопках белья.
– Келвин Дженсен – лучший манекенщик, Гала. Тебе повезло, что ты начинаешь работать именно с ним, – вмешался Гектор. – Кроме того, он отличный парень.
Тала одобрительно взглянула на белье, а потом на Данаю.
– Я не знала, что буду работать с мужчиной, – вспыхнув, сказала она.
– Ты будешь работать всего лишь с еще одной моделью! – выпалила Даная. – И если он может раздеваться перед камерой, то и ты сможешь.
– Да, да, конечно… Я пойду надену это, – пробормотала Гала, поспешив в уборную.
– Она немного застенчива, твоя новая курочка, – заметил Гектор, полируя ногти.
– Она справится с этим, – спокойно отозвалась Даная, – по крайней мере, я надеюсь, что она справится с этим. Подумай сам, Гектор, ей лучше бы справиться с этим как ради меня, так и ради себя самой.
Они вместе смеялись, когда из уборной появилась Гала, облаченная в лиловые бриджи и рубашку, и, несмотря на свое намерение забыть глупые предрассудки, под их взглядами отпрянула назад.
Даная тихонько расхаживала вокруг нее, рассматривая, подобно тренеру, который изучает породистую кобылу перед главным забегом. В течение месяца, что Гала была в Нью-Йорке, она посещала каждый день спортзал для тренировок, занималась на тренажерах, работала в танцклассе, под наблюдением лучших инструкторов набирала вес. Она плавала, занималась по полчаса йогой по утрам и вечерам, а также медитировала перед сном, чтобы расслабиться и сбросить дневную нагрузку. Даная не давала ей спуску (она относилась к ней сурово), ругала ее, подбадривала, повышала ее цену, даже плавала вместе с ней и сопровождала на занятия. Даная создавала звезду, и Гала должна была быть в превосходной форме, прежде чем предстать перед камерой.
На специальной низкокалорийной и высокоэнергетичной диете Гала уже не выглядела истощенной, ее лицо снова расцвело красками юности, щеки слегка округлились, но на этот раз красиво подчеркивая скулы. На щеках образовались изысканные впадины, веки словно выточены из слоновой кости. У Галы были превосходные длинные ноги, слегка мускулистые, чтобы в зорком прицеле камеры сойти за ноги атлета, бедра, как у мальчика, – с круглыми, плотными ягодицами, длинная талия и маленькие, высокие груди.
– Гала, – счастливо вздохнула Даная, – ты сможешь ввести новую моду на фигуру – выглядишь потрясающе!
Тала расслабилась. Даная считает, что она прекрасно выглядит, и в какой-то степени то, что ее будут снимать в одном белье, уже не имеет такого значения. В конце концов, это то же, что демонстрировать купальный костюм, только несколько более откровенный…
– Примерь другие вещи, – скомандовала Даная, – а потом Изабель хотела бы поработать над макияжем.
Даная почти не выпускала Галу из виду с тех пор, как привезла ее в Нью-Йорк, девушка жила в ее новой квартире-студии на границе Гринвич-Виллидж, и посещала ли занятия или отправлялась в «Имиджис», все всегда было под контролем. Гала видела только ту часть Манхэттена, которая входила в ее маршрут от Виллиджа до Пятидесятой авеню, где проходили ее занятия, или по дороге на Третью авеню и «Имиджис», и только из окон такси. Если Даная задерживалась на работе, что бывало часто, она проводила вечера одна, ела салат с цыпленком, заправленный низкокалорийным йогуртом, смотрела телевизор, переключая каналы, готовая отдать должное всему, что предлагала блистательная Америка. Она еще не бывала в Центральном парке, не видела «Эмпайр Стейт билдинг», [21]не пробовала хот-дог или пиццу и не бывала ни в одном из шикарных ресторанов Нью-Йорка. Но она была в «Блумингдейле».
Джесси-Энн возила ее в знаменитый магазин и купила все основные необходимые вещи. Даная оставила указания, чтобы Джесси-Энн выбросила все, что было у Галы, и начала с нуля, поэтому они обошли все отделы, выбирая белье и пижамы, халаты и шлепанцы, рубашки, джинсы и кроссовки «Рибок». Они купили пиджак с широкими подкладными плечами, несколько льняных, обтягивающих брюк, пару юбок, несколько просторных свитеров, а еще ремешки, туфли и огромную, мягкую сумку, которую Гала рассматривала и с удовлетворением, и с сожалением, потому что ей нечего было носить в такой чудесной сумке.
– Гала, милая, – с симпатией говорила Джесси-Энн, – ты – самый скромный и сдержанный человек, которого я когда-либо встречала. Ты совершенно не корыстна. Я могу себе представить на твоем месте дюжину манекенщиц, которых бы привела сюда и которые требовали бы еще и еще. И самого дорогого.
– Я думаю, сначала следует заработать деньги, – ответила Гала. – Я нервничаю, когда пользуюсь этими вещами напрокат… Так в Йоркшире называют покупки в кредит, – объяснила она, заметив озадаченное выражение на лице Джесси-Энн.
Но тем не менее новая одежда принесла ей больше радости, чем она испытала за многие месяцы, и какой простой она бы ни была, она сохраняла тепло и дружелюбие Джесси-Энн. Сейчас Гала чувствовала себя подготовленной для Америки. Теперь уже не нужно было стесняться своей внешности, она была частью «представления».
За чашкой кофе она доверительно рассказала Джесси-Энн о своем детстве и как ее, Джесси-Энн, фотографии она прикалывала на стену как образ совершенства, блеска и успеха, желая стать похожей на нее. Джесси-Энн смеялась и при этом выглядела точно так же, как на фотографии, и говорила Гале, что та, вероятно, будет гораздо лучшей моделью, чем была она сама когда-то. Конечно, это было не так, но Гала думала о том, как мило со стороны Джесси-Энн говорить это.
– Хорошо, ребята, – закончила Даная. – Завтра здесь будет Келвин, и мы будем иметь обе наши модели вместе. Мне нужно провести несколько репетиций для Галы. Хорошо, Гала?
– Хорошо, – просияла Гала. Все было просто прекрасно. Даная точно знала, что делала.
ГЛАВА 17
В Блэйер-Холле Маркус занимал ту самую комнату с камином, где жил его отец, когда учился в Принстоне. Внешний вид комнат и отношение студентов к порядку мало изменились с тех пор, когда Харрисон был студентом. Маркус и его товарищ, с которым он делил комнату, между собой решили, что если оставлять одежду, спортивные принадлежности, книги, конспекты и все прочие предметы ежедневного обихода там, где ты их положил, то тогда вещи и все эти предметы скапливаются и образуют слои, которые увеличиваются день ото дня. Если тебе что-нибудь нужно, ты проходишь через все слои с археологической лопатой, пока не добираешься до нужного слоя, вот и все. Их система была очень удобной, но их комната с готическими окнами являла собой картину, способную разбить сердце матери. И когда он искал свой любимый серый свитер и уже дошел до шестого слоя, случайно наткнулся на журнал «Пипл» двухнедельной давности, раскрытый на странице, где помещена была фотография отца и Мерри Макколл. Несмотря на то что он опаздывал на тренировку команды, он задержался, чтобы взглянуть на него более пристально. Они были сфотографированы при свете вспышки, когда покидали ресторан в Сан-Франциско под названием «Фог сити дайнер». Мерри обожающими глазами, улыбаясь, смотрела на отца, он, обняв ее за хрупкие плечи, глядел на нее с нежной снисходительностью. «Привычное сочетание – Мерри Макколл и Харрисон Ройл, как обычно, снова обедают вместе… В то время как божественная Джесси-Энн остается дома и присматривает за своими двумя детьми – „Имиджис" и сыном Джоном…»
«Привычное сочетание»? Его отец и Мерри Макколл? С тяжелым сердцем Маркус перечитал написанное. Только пару недель назад Харрисон сказал ему, что новая коллекция так великолепно продается благодаря шоу, которое проводится по всей стране, и он был уверен, что отец часто улетает туда, где в тот момент проходит шоу, чтобы проследить за своим любимым детищем. Или, может быть, он просто контролировал Мерри Макколл?
Положив журнал на письменный стол, единственное место на его половине комнаты, где был порядок, Маркус долго и внимательно смотрел на фотографию, потом решительно повернулся и направился к двери. Резко сдернул с полки велосипед и, яростно крутя педали, проехал через территорию вниз, повернул налево и спустился к озеру Карнеги и лодочной станции.
При росте шесть с небольшим футов и весе сто семьдесят пять фунтов у Маркуса было стройное, крепкое тело и широкие мускулистые плечи первоклассного гребца – он был членом команды Принстона. Еще с детства у него было две страсти – лодки и архитектура. Во время каникул, которые он проводил с отцом на острове Эльютера, он научился управлять лодкой. Позднее, но все еще очень маленьким, в долгих путешествиях с отцом по Европе он открыл для себя любовь и восхищение архитектурой. И именно Маркус всегда умолял остановиться, чтобы он мог обойти и внимательно осмотреть разрушенное аббатство во Франции, или великолепный византийский христианский храм в Стамбуле, превращенный в мечеть, или оригинальную архитектуру венецианского палаццо XIV века. Архитектурный колледж в Принстоне превратился в его мечтах в трофей, который он хотел бы завоевать. Только там он сможет достичь цели всей своей жизни – научиться возводить такие здания, которые он считает подлинными шедеврами. Он напряженно и целенаправленно работал, чтобы достичь своих целей в архитектуре, и в то же время наслаждался спортом, будучи членом спортивной команды. В промежутках между этими занятиями он вел изнуряюще-активную жизнь. Маркус был так же привлекателен, как и его отец, и при этом он унаследовал от матери то очарование, которое появилось у нее с годами, а ко всему этому присоединялась та нежность, которая была присуща только ему. Он был молодым человеком, уверенным в своем месте в этом мире и знающим, чего он в нем стоит. Он был очень восприимчив, с ним приятно было проводить время, он любил читать сонеты Шекспира и любовную лирику Донна, ему нравилась музыка Соти и Моцарта, и точно так же – Дая Стрейтса и Брюса Спрингстина. Были подруги, с которыми он делил свои мечты и – время от времени – постель, и друзья, с которыми он любил проводить время. Его жизнь была, словно сосуд, переполненный работой и развлечениями.
Но когда он доехал до площадки и пристроил свой велосипед, его мысли были далеки от тренировки, на которую он приехал на озеро. Даже глядя на двухъярдовый прямой парус и оценивая силу ветра, прежде чем подойти к навесу для лодок, он думал не о предстоящей тренировке, не вспоминал и о вечеринке, которую устраивала Джейн Ардли, – а у него были с ней очень приятные отношения. Маркус думал о Джесси-Энн. Уже когда команда несла легкую гоночную лодку, перевернула ее, подойдя к кромке воды, и опустила на воду, он все еще размышлял о том, видела ли Джесси-Энн этот журнал и появлялись ли еще какие-нибудь сплетни в светских журналах и бульварных газетках. Там была фраза: «Пара, которую привыкли видеть вместе», и это беспокоило его. Подразумевалось, что отец и Мерри часто бывают вместе. Конечно, Мерри была главной моделью фирмы, так называемая «Ройл-модель», и, может быть, все объясняется именно этим, в конце концов, отец глубоко заинтересован в новом проекте «Ройл». Маркус под счет тренера сильнее налег на весло, продолжая думать о том, был ли его отец увлечен Мерри Макколл. Несколько месяцев тому назад он отбросил бы эту мысль как совершенно невозможную, но во время двух своих последних приездов домой ему показалось, что Джесси-Энн и его отец движутся в разных направлениях. Мог ли отец быть настолько очарованным Мерри, что это стало бы угрожать тому, что они создали вместе с Джесси-Энн? Или он просто злился на нее? Не было сомнений в том, что Джесси-Энн сильно увлечена работой в «Имиджисе» и у нее не было для него столько времени, сколько ему хотелось бы.
Тренер дал команду отдыхать, и он облокотился на свое весло, пот увлажнил его густые светлые волосы, а тело ныло, моля об отдыхе. Если что-то и происходило, то виноваты в этом были оба. Как они могут быть такими глупцами, зло раздумывал он, когда могут потерять так много? Потому что он был уверен, что отец любил Джесси-Энн, точно так же, как был уверен в том, что она любила Харрисона.
Будь он проклят, если станет просто сидеть сложа руки и позволять им вытворять все это.
Он полетит в Нью-Йорк этим же вечером, найдет Джесси-Энн в «Имиджисе» и, ничего не объясняя, попытается выяснить, знает ли она обо всех этих слухах. Потом увидится с глазу на глаз с отцом и выяснит, как в действительности обстоит дело. А если слухи и вправду верны, сделает все, что от него зависит, чтобы убедить отца, что он глупец и рискует потерять Джесси-Энн и маленького сына Джона, – все, что составляло смысл его жизни.
«Имиджис» находился в состоянии лихорадочного возбуждения. Даная предложила начать кампанию «Силуэт Броди Флитта» в два тридцать этого дня, но пришлось отложить из-за яростного спора с Келвином, который отказывался подстричь свои волосы, чтобы его прическа сочеталась с прической Галы. Ей удалось перенести шоу на четыре часа.
«Привычное сочетание»? Его отец и Мерри Макколл? С тяжелым сердцем Маркус перечитал написанное. Только пару недель назад Харрисон сказал ему, что новая коллекция так великолепно продается благодаря шоу, которое проводится по всей стране, и он был уверен, что отец часто улетает туда, где в тот момент проходит шоу, чтобы проследить за своим любимым детищем. Или, может быть, он просто контролировал Мерри Макколл?
Положив журнал на письменный стол, единственное место на его половине комнаты, где был порядок, Маркус долго и внимательно смотрел на фотографию, потом решительно повернулся и направился к двери. Резко сдернул с полки велосипед и, яростно крутя педали, проехал через территорию вниз, повернул налево и спустился к озеру Карнеги и лодочной станции.
При росте шесть с небольшим футов и весе сто семьдесят пять фунтов у Маркуса было стройное, крепкое тело и широкие мускулистые плечи первоклассного гребца – он был членом команды Принстона. Еще с детства у него было две страсти – лодки и архитектура. Во время каникул, которые он проводил с отцом на острове Эльютера, он научился управлять лодкой. Позднее, но все еще очень маленьким, в долгих путешествиях с отцом по Европе он открыл для себя любовь и восхищение архитектурой. И именно Маркус всегда умолял остановиться, чтобы он мог обойти и внимательно осмотреть разрушенное аббатство во Франции, или великолепный византийский христианский храм в Стамбуле, превращенный в мечеть, или оригинальную архитектуру венецианского палаццо XIV века. Архитектурный колледж в Принстоне превратился в его мечтах в трофей, который он хотел бы завоевать. Только там он сможет достичь цели всей своей жизни – научиться возводить такие здания, которые он считает подлинными шедеврами. Он напряженно и целенаправленно работал, чтобы достичь своих целей в архитектуре, и в то же время наслаждался спортом, будучи членом спортивной команды. В промежутках между этими занятиями он вел изнуряюще-активную жизнь. Маркус был так же привлекателен, как и его отец, и при этом он унаследовал от матери то очарование, которое появилось у нее с годами, а ко всему этому присоединялась та нежность, которая была присуща только ему. Он был молодым человеком, уверенным в своем месте в этом мире и знающим, чего он в нем стоит. Он был очень восприимчив, с ним приятно было проводить время, он любил читать сонеты Шекспира и любовную лирику Донна, ему нравилась музыка Соти и Моцарта, и точно так же – Дая Стрейтса и Брюса Спрингстина. Были подруги, с которыми он делил свои мечты и – время от времени – постель, и друзья, с которыми он любил проводить время. Его жизнь была, словно сосуд, переполненный работой и развлечениями.
Но когда он доехал до площадки и пристроил свой велосипед, его мысли были далеки от тренировки, на которую он приехал на озеро. Даже глядя на двухъярдовый прямой парус и оценивая силу ветра, прежде чем подойти к навесу для лодок, он думал не о предстоящей тренировке, не вспоминал и о вечеринке, которую устраивала Джейн Ардли, – а у него были с ней очень приятные отношения. Маркус думал о Джесси-Энн. Уже когда команда несла легкую гоночную лодку, перевернула ее, подойдя к кромке воды, и опустила на воду, он все еще размышлял о том, видела ли Джесси-Энн этот журнал и появлялись ли еще какие-нибудь сплетни в светских журналах и бульварных газетках. Там была фраза: «Пара, которую привыкли видеть вместе», и это беспокоило его. Подразумевалось, что отец и Мерри часто бывают вместе. Конечно, Мерри была главной моделью фирмы, так называемая «Ройл-модель», и, может быть, все объясняется именно этим, в конце концов, отец глубоко заинтересован в новом проекте «Ройл». Маркус под счет тренера сильнее налег на весло, продолжая думать о том, был ли его отец увлечен Мерри Макколл. Несколько месяцев тому назад он отбросил бы эту мысль как совершенно невозможную, но во время двух своих последних приездов домой ему показалось, что Джесси-Энн и его отец движутся в разных направлениях. Мог ли отец быть настолько очарованным Мерри, что это стало бы угрожать тому, что они создали вместе с Джесси-Энн? Или он просто злился на нее? Не было сомнений в том, что Джесси-Энн сильно увлечена работой в «Имиджисе» и у нее не было для него столько времени, сколько ему хотелось бы.
Тренер дал команду отдыхать, и он облокотился на свое весло, пот увлажнил его густые светлые волосы, а тело ныло, моля об отдыхе. Если что-то и происходило, то виноваты в этом были оба. Как они могут быть такими глупцами, зло раздумывал он, когда могут потерять так много? Потому что он был уверен, что отец любил Джесси-Энн, точно так же, как был уверен в том, что она любила Харрисона.
Будь он проклят, если станет просто сидеть сложа руки и позволять им вытворять все это.
Он полетит в Нью-Йорк этим же вечером, найдет Джесси-Энн в «Имиджисе» и, ничего не объясняя, попытается выяснить, знает ли она обо всех этих слухах. Потом увидится с глазу на глаз с отцом и выяснит, как в действительности обстоит дело. А если слухи и вправду верны, сделает все, что от него зависит, чтобы убедить отца, что он глупец и рискует потерять Джесси-Энн и маленького сына Джона, – все, что составляло смысл его жизни.
«Имиджис» находился в состоянии лихорадочного возбуждения. Даная предложила начать кампанию «Силуэт Броди Флитта» в два тридцать этого дня, но пришлось отложить из-за яростного спора с Келвином, который отказывался подстричь свои волосы, чтобы его прическа сочеталась с прической Галы. Ей удалось перенести шоу на четыре часа.