Страница:
Она пожалела, что у нее не было времени переодеться, волновалась, что ее волосы могут превратиться в мелкие кудряшки на влажном ночном воздухе. Но она продолжала свой рассказ, заставляя его смеяться над описанием стареющего, когда-то известного фотографа из Голливуда, у которого она работала помощником.
Он специализировался на фотографиях восемь на десять будущих кинозвезд, потому что настоящие звезды Голливуда давно забыли думать о нем и снимались теперь у Брахмана, Аведона и подобных корифеев мира фотографии. Месяцами Даная расставляла тяжелое оборудование, боясь, что ее босс слишком хрупок, чтобы поднимать даже фотокамеру. Иногда ей доверяли сделать пробный снимок, а в обед она бегала в «Май-Линг», чтобы купить что-нибудь из китайской кухни и взять с собой на работу. Она держала зеркало перед голливудскими красотками, накладывающими еще один слой губной помады на пухлые губы. Она без конца варила кофе и по нескольку раз в день бегала с различными поручениями в лабораторию. Она выписывала сотни квитанций и ходила на почту, чтобы их отослать. И чему она научилась?
Через год такой работы она пришла к выводу, что у нее нет никакого будущего и что она не сможет найти в Голливуде то, к чему стремилась. И она решила уехать в Нью-Йорк.
– Найти работу у знаменитого фотографа совсем непросто, – призналась она Брахману с улыбкой. – Я же хотела найти самого лучшего фотографа, а это значило – работать только у вас. Я знала каждую вашу фотографию. Но ваши фотографии. Джесси-Энн Паркер решили все – не те, на которых она самая знаменитая манекенщица Америки, а те, где она на лошади около своего дома в Монтане. Именно они заставили меня мечтать о работе с вами. Вы каким-то образом уловили чистый, ясный взгляд настоящей Джесси-Энн Паркер – провинциальной девочки, которая добилась успеха в большом городе, но которая счастлива вернуться домой на выходные к своим родным. На самом же деле ее открытый взгляд, который вы схватили, рассказал миру, что «нельзя войти в одну воду дважды», что уже никогда ей не будет так хорошо дома, как было раньше. Вы придали этой блондинке, известной всей Америке, пафос, Брахман. Именно тогда я и решила, что лучше буду на самых последних ролях в вашей студии, чем помощником в любой другой. Вот так я попала к вам и стала готовить вам ваш любимый «Эрл Грей». Как видите, – добавила она, – я стала в этом деле большим мастером. У меня большой опыт.
Откинув голову назад, он расхохотался, не скрывая удовлетворения от ее слов.
– Вам до сих пор нет равных, – сказал он, сжимая ее худенькое плечо. – Вы всегда кладете в чай именно такой кусочек лимона, какой нужен. Вы понимаете меня.
Он остановился у высокого кирпичного дома, где находилась его студия, и застонал, распрямившись.
– Черт возьми! У меня снова болит спина, а завтра лететь в Лондон, а потом в Париж. Мне необходимо выспаться и надеяться, что все пройдет само собой… Спокойной ночи, Даная.
Легко поцеловав ее в рыжие завитушки на лбу, он с трудом поднялся по ступенькам и исчез в больших двойных дверях дома.
Даная неуверенно потопталась на тротуаре. Она и сама толком не знала, чего ожидала, но только не этого…
У них был такой откровенный разговор, они провели вечер вдвоем, разговаривали о жизни… или, скорее, о ее жизни. И вдруг он вот так ушел, даже ничего не сказал на прощание…
Остановив такси, она в унынии села в него. Брахман просто использовал ее, чтобы убить пару вечерних часов… Он улетает на неделю и, надо думать, к своему возвращению забудет об этом вечере.
Но она ошибалась.
Когда Брахман вернулся, он приказал, чтобы наняли новую девушку для роли Пятницы вместо Данаи, а ей стал доверять более ответственную работу. Он даже разрешал ей стоять рядом с ним, чтобы она могла наблюдать, как он делает свои снимки, но он никогда не вспоминал тот вечер, который они провели вместе.
Когда первый и второй помощники Брахмана, ссорясь в очередной раз, разругались окончательно и второй помощник уволился, Даная заняла его место. Именно тогда она решила, что настало время заняться своей внешностью.
Критически разглядывая себя в зеркале, она увидела перед собой усталую двадцатидвухлетнюю девушку, слишком худую для роста пять футов семь дюймов, с бледной, почти прозрачной кожей, которая объяснялась ее рыжими волосами. Однако абсолютно рыжими их нельзя было назвать. Может быть, они были медными? Но цвет был какой-то не такой, и волосы слишком вились. После мытья каштановым шампунем ее длинные волосы заблестели приглушенными оттенками меди, а во время работы она стала носить на лбу ленту, как теннисистка, чтобы они не лезли в глаза. Она недаром два года крутилась рядом со всеми этими манекенщицами и начинающими кинозвездами и научилась некоторым хитростям, свойственным этим профессиям. Теперь, вспомнив о них, она накладывала желтые и янтарные тени на веки и прятала темные круги под глазами светлым тоном крем-пудры. Она умеренно пользовалась терракотовыми румянами, а губы стала покрывать блеском.
До сих пор она всегда носила джинсы и свитер, но понимала, что с одеждой будет сложнее всего на фоне всех этих моделей и знаменитостей, в их шикарных и дорогих нарядах. Она неделями бегала по маленьким магазинчикам Манхэттена, пока наконец не решила, что ей нужен строгий стиль. У нее будет что-то вроде униформы – черные брюки, белая блузка, черный свитер и широкий мягкий черный кожаный пиджак на холодную погоду, когда ей придется отправляться по делам. Она позволила себе лишь одну уступку – ее белые блузки будут всегда шелковые.
С удовлетворением она оглядела свой новый образ в зеркале. На этот раз перед ней стояла очень высокая девушка, но выглядевшая пропорционально благодаря своей необыкновенной стройности и длинным ногам. Блестящая белая блузка оттеняла ее бледную кожу, и ее глаза с тенями казались дымчато-серого цвета. На крупном прямом носу были едва заметные веснушки.
Довольная собой, она улыбнулась своему отражению. Она почувствовала в этот момент, что добилась своего. Это была Даная Лоренс – фотограф. Именно этого она хотела.
Хотя Брахман никак не отреагировал на ее новый облик, Даная знала, что он заметил. В последующие месяцы он все больше и больше занимал ее в студии; его клиенты начали узнавать ее и дружески приветствовали, приходя в студию.
Рик Валмонт, первый ассистент Брахмана, ревниво следил за Данаей, как коршун, готовый каждую секунду вцепиться в нее. Его раздражали успехи Данаи и частые похвалы Брахмана. Он делал все, чтобы осложнить ее жизнь. Он первым кидался приветствовать клиентов, входящих в студию, оттесняя их от Данаи, в чьи обязанности входило встретить их и провести к Брахману. Он сам отводил их в костюмерную и звал к ним гримера и парикмахера. Валмонт делал все, чтобы она и близко не подходила к их клиентам, надеясь, что, покинув студию, они будут помнить его. Валмонт делал это в расчете на будущее. И когда придет подходящий момент, он попытается испортить ее отношения с Брахманом.
В тот день, когда он должен был отправиться в Европу, чтобы фотографировать с Брахманом коллекцию одежды, Валмонт попал в аварию. Он возвращался из магазина фототоваров, когда его такси врезалось в другое на пересечении Пятой авеню с Четырнадцатой улицей. Новые лампы с двойной спиралью были разбиты, равно как и нос и правая рука Валмонта. Даная толком не смогла понять, какая потеря больше огорчила Брахмана, хотя она и подозревала, что это были лампы. И она была с ним совершенно согласна, потому что Брахман был мастером своего дела и достигал вершин своего мастерства благодаря последнему слову техники.
Отослав новую девушку, которая теперь готовила чай вместо Данаи, с различными поручениями в город, Брахман носился по студии, выкрикивая указания Данае. Она звонила, не переставая, в магазины, чтобы прислали замену разбитым лампам, взяла на себя все обязанности, которых были вагон и маленькая тележка, входивших в компетенцию Валмонта.
Брахман был просто невозможен!
– Звоните в Париж, – приказывал он. – Договоритесь, чтобы я занял свой обычный номер в «Криллоне». И пусть они закажут билеты на шесть часов в четверг на Вольтера. И пока вы будете это делать, проверьте, забронирована ли гостиница в Милане, – не доверяю этим агентам из бюро путешествий с тех пор, как один из них забыл о разнице во времени и забронировал мне номер на ту ночь, когда я еще не приехал, и оставил меня, Брахмана, без номера на всю неделю в городе, переполненном потенциальными клиентами и журналистами! Да, еще одно! Даная, свяжитесь с моим портным в Париже – он шьет для меня рубашки, номер в телефонной книге, скажите ему, что я смогу заехать к нему и выбрать материал десятого числа… Да, позвоните уж и Лоббсу в Лондон относительно туфель для меня… Еще позвоните моему врачу и попросите, чтобы он меня срочно принял. Я должен видеть его немедленно. У меня снова болит спина…
К половине пятого ухо Данаи горело от долгих телефонных разговоров, а сама она была измучена попытками объясниться на французском и итальянском с нетерпеливыми операторами и иностранными консьержками. В этот момент она услышала крик Брахмана из студии:
– Где мой чай, Даная?.. Уже давно пора…
И ни слова о том, что ей пришлось столько работать. Ни слова благодарности за то, что она выполнила все его поручения…
Кипя от гнева, она приготовила чай и осторожно понесла поднос в студию на верхнем этаже.
– Ну наконец-то! – нетерпеливо воскликнул он. – Чем вы занимались все это время?
Даная со злостью взглянула на него, с трудом сдерживая желание выплеснуть чай ему в лицо. Она лишь поставила поднос и направилась к двери.
– А сейчас куда вы идете? – требовательно спросил он.
– А сейчас я иду что-нибудь перекусить, – сердито ответила Даная. – Дело в том, что у меня не было ни минуты, чтобы пообедать, поскольку на меня свалились еще и все обязанности Валмонта, да еще вы заставили меня сделать столько телефонных звонков.
Он тоже ответил ей сердитым взглядом, и вдруг совершенно неожиданно его худое, симпатичное лицо расплылось в улыбке.
– А может, подождете еще немного, – предложил он, – выпейте пока чаю, расслабьтесь. А потом мы вместе сходим съесть пиццу – я тоже голоден.
Она так устала, что не знала, смеяться ей или плакать…
Брахман действительно был невозможен! Он издевался над ней и относился, как к рабыне, а потом вдруг делался мягким и снисходил до нее, относясь к ней, как к другу. Если бы он не был таким чертовским гением, она бы ни на минуту не стала его терпеть… Но она должна признать, что просто боготворила его.
Брахман сидел, развалившись в большом кожаном кресле, чай стоял нетронутым, а его широкие брови были задумчиво нахмурены.
– Позвоните в «Бритиш Эаруэйз», [10]– бросил он ей. – Скажите, чтобы они поменяли билет Валмонта на вашу фамилию.
От неожиданности горячий чай обжег горло Данаи, когда она услышала это.
– На мою? Но как я… Я имею в виду, что ведь завтра… И почему я?
– А кто еще знает, как работать со мной? Вы можете сделать все, что нужно, разве нет? Лучше скажите мне сейчас, если вы действительно думаете, что не справитесь, Даная. Там дел будет по горло. Я думаю, вам придется бегать, толкаться, пробиваться через толпы, чтобы достать то, что мне может понадобиться, и может случиться так, что, пока соберутся все манекенщицы, пока прибудет одежда от модельеров, могут пройти сутки, снимать будем ночью. Это тяжелая работа, сплошное сумасшествие… Я надеюсь, что именно вы поможете мне.
Его темные глаза с вызовом смотрели на нее, в то время как он ждал ее ответа, а она уже волновалась о паспортах и успеет ли она уложить вещи. Это был шанс всей ее жизни – поехать в Европу на показ моделей самого высокого уровня в качестве первого помощника Брахмана. Это значило, что она окажется с ним наедине в самом романтическом городе мира – Париже. Она сама не знала, что больше привлекало ее в этой поездке.
– Ну так как же? – спросил он. – Какой ваш ответ: да или нет?
– О, да, – прошептала она. – Конечно, да!
Она мечтала о том, что они вместе полетят на самолете до Милана и, пролетая над Атлантикой, будут пить шампанское и вести содержательную беседу. На деле Брахман просто разлегся на двух сиденьях первого класса и тут же заснул. Она выпила два бокала шампанского, не спуская глаз с его неподвижного, бледного лица, гипнотизируя его своим взглядом, надеясь, что он проснется. Но он не проснулся, и шампанское потеряло свой вкус и показалось ей водой.
Когда самолет приземлился в миланском аэропорту Мальпенза и остановился, Брахман руками пригладил свои взъерошенные волосы, снял черную повязку с глаз и сказал:
– Я сразу еду в отель. Позаботьтесь здесь обо всем, и как можно скорее.
У нее ушло не меньше часа, в течение которого она нашла их оборудование, которое каким-то образом «затерялось», когда его выгрузили из самолета, и еще не менее суматошный час на горячие, с размахиванием руками разговоры с итальянскими таможенниками, пока наконец не смогла получить его.
– Черт возьми, Даная! Где вы пропадаете? – обрушился он на нее сердито, сверкая черными глазами, когда она наконец появилась в отеле «Принципе и Савой».
Усталая, она объяснила, что произошло в аэропорту.
– Вы глупая девчонка, нужно было дать им несколько лир, – продолжал бушевать он. – И получили бы оборудование через десять минут.
Даная с сомнением посмотрела на него, а слезы копились у нее в глазах. Она была совершенно уверена, что если бы она сделала, как он говорил, то просто оказалась бы в итальянской тюрьме.
– Давайте трогаться! – скомандовал он, беря в руки «Никон» и направляясь к двери.
Все ее романтические мечты исчезали слишком быстро. Ей едва удавалось перевести дыхание, не говоря уже о том, чтобы остаться одной в комнате и вымыть руки.
– А куда мы идем? – спросила она.
Он уже летел по коридору, устланному красным ковром, направляясь к лифту.
– Не забудьте «Полароид», – бросил он через плечо. – Мы идем на репетицию к Армани.
Джорджио Армани был одним из самых знаменитых итальянских модельеров, и одной его фамилии оказалось достаточно, чтобы Даная забыла и думать о таких мелочах, как нервы, усталость, желание принять ванну и лечь спать.
Схватив камеру, она бросилась догонять его, забыв от волнения про усталость. Какой чудак выберет отдых, если можно пойти на репетицию показа мод Армани?
Всю неделю она носилась за Брахманом, таская камеры и экспонометры, оставаясь всегда на заднем плане суматохи, связанной с предстоящим показом мод, и являясь свидетелем бурных вспышек южного темперамента. Вместе с длинноногими, изысканными манекенщицами они ездили от одного модельера к другому, снимая каждое представление. Она заряжала камеры, проверяла экспонометры и часами сидела на телефоне в своем великолепном, отделанном пурпуром и позолотой гостиничном номере, обеспечивая студии и автомобили, а также заказывая столики в уже до отказа переполненных ресторанах, потому что в этот древний город съехалось огромное количество самых известных в мире владельцев магазинов, самых важных издателей журналов мод, не говоря уже о журналистах и популярных фотографах. Милан просто трещал по швам.
Сон стал недосягаемой мечтой, и она успевала лишь посидеть немного в кафе в галерее или на виа Монтенаполеоне рано утром или поздно вечером, быстро глотая густой черный кофе с тремя ложками сахара, чтобы как-то поддержать свой усталый организм, а заодно впитывая в себя все разговоры, сплетни, доносившиеся с соседних столиков. Она допоздна работала в нагретых софитами студиях, стараясь успокоить Брахмана, когда он метался по студии, ероша руками свои волосы и неистовствуя по поводу платьев, которые модельер обещал прислать ему первому и которые в итоге оказались у их конкурентов, или одежды, которая доставлялась или слишком поздно, или ее вообще не привозили. Усталые манекенщицы томились в ожидании и курили в укромных уголках, вымученные предыдущей работой, понимая, что и завтра будет то же самое.
Даная и здесь была тем незаменимым человеком, который успокаивал разгулявшиеся нервы манекенщиц, когда они прохладным утром дрожали в вечерних шифоновых платьях. Она вытирала им слезы, делая это очень аккуратно, чтобы не размазать макияж, на который были потрачены часы, когда они вывихивали лодыжки, позируя для Брахмана на предательски неустойчивых высоких каблуках и прогуливаясь на них по мощеным мостовым, скользким после дождя. Но макияж все равно портился от слез, и их красивые лица снова гримировал усталый художник по гриму, который уже знал, что не успеет к началу демонстрации мод.
Но Данае удалось заглянуть в тот мир, о котором она даже не догадывалась. Она увидела, какими невидимыми нитями связаны модельер и его манекенщицы во время очередного показа мод. Она с удивлением обнаружила, что таинственный подиум и зал, переполненный искушенными издателями журналов мод и сверхкритически настроенными владельцами магазинов одежды, готовых бурно приветствовать модельера с его удивительным успехом или остаться равнодушными к коллекции одежды, сочтя ее «не внесшей ничего нового» или «слишком умеренной», музыка и избранная публика, вспышки света, напряженная атмосфера, темперамент – все вместе было ей гораздо интереснее, чем любые съемки в студии.
Она навсегда запомнила тот день, когда Брахман протянул ей фотокамеру и сказал:
– О'кей, теперь она твоя. Посмотрим, что ты сможешь с ней сделать, Даная.
И она тут же стала фотографировать показ моделей Криция, стараясь уловить ритм, движение и динамику происходящего на пленку. Когда поздно вечером они получили негативы из лаборатории – по городу их развозил курьер на мотоцикле, – Даная внимательно просмотрела снимки Брахмана, а потом свои собственные и поймала себя на мысли, что никто бы не увидел между ними разницы. Именно ее снимок появился в последнем журнале «Повседневная женская одежда», но, конечно же, с фамилией Брахмана под ней. Но все равно она очень радовалась этому.
Они прилетели в Рим, где должен был состояться прием по случаю всеобщего праздника моды, на котором собирались модельеры Италии, а также более пятисот знаменитостей со всего мира.
Даная прошмыгнула в свой номер, чувствуя себя Золушкой, мечтавшей о бале, всей душой надеясь, вопреки здравому смыслу, что Брахман возьмет ее с собой. Впервые она никуда не спешила: не надо было сломя голову кидаться к такси, чтобы привезти забытые где-то туфли, не надо воевать с итальянцами о неправильно забронированных студиях, и ей показалось, что она осталась забытой, в стороне от происходящего вокруг. Завтра они вылетают в Париж, и все начнется снова, а сейчас она сидела одна в своем гостиничном номере, а весь Рим готовился к приему.
– Даная! – раздался крик Брахмана, стучавшего в ее дверь. – Даная, ты готова?
Ее сердце екнуло, она подбежала к двери.
Брахман очень красиво выглядел в белом фраке. У него был вид усталого от светских развлечений человека. Он широко улыбнулся ей, проходя мимо нее в комнату.
– Ты решила, что я оставлю мою бедненькую, трудолюбивую, маленькую Данаю дома, не так ли? – сказал он, протягивая ей белую карточку. – Сегодня вечером в одной комнате соберется больше знаменитостей, чем ты и я, вместе взятые, когда-либо увидим еще. Вот пропуск для прессы. Захвати камеру, Даная, и отправляйся туда…
– Но, Брахман… У меня нет подходящей одежды… – слабо возразила она.
– Надень то, что ты обычно носишь, – бросил он через плечо, выходя из комнаты в коридор. – Ты для меня всегда красивая.
От такого неожиданного комплимента у Данаи закружилась голова. Счастливая, она бросилась к гардеробу. Она наденет новую, чистого шелка белую блузку, которую купила в божественно маленьком магазинчике на виа Монтенаполеоне и стоившую три ее недельные зарплаты, а также черные бархатные брюки, которые она купила за удивительно низкую цену и которые сидели на ней, как вторая кожа.
Через час Даная была готова. Она гладко причесала недавно вымытые волосы назад, но они все равно уже начали завиваться. Атласная блуза была без воротника, и Даная решила украсить открытую шею массивной золотой цепочкой, а изящные уши – такими же клипсами. Просунув ноги в черные замшевые туфли без каблуков, она взяла кожаный жакет и камеру и направилась к выходу. Даная Лоренс, фотожурналист, шла на бал.
Потолки Палаццо [11]Венеция высотой в сорок футов затмевали даже такое количество международных знаменитостей, доставленных на самолетах с берегов Сардинии, с пологих склонов Гштада; постоянно путешествующих из Рима в Париж, Лондон и Нью-Йорк, – туда, куда их манило воображение и куда имелись приглашения.
С фотокамерой на шее Даная рассматривала сквозь дымку от горящих факелов десятки украшенных цветами столиков, сервированных хрусталем и серебром, и гирлянды из цветов, обвивавшие величественные колонны и широкие лестницы. В зале было полно изящных, красивых дам и загорелых симпатичных мужчин, а официанты в голубых ливреях, не переставая, разливали розовое шампанское. Даная подумала, что зал был похож на съемочную площадку какого-то итальянского фильма. Она узнала очаровательных сестер Фенди, прекрасно смотревшихся в алых платьях и разговаривающих с Карлом Лагерфельдом. А это неужели та самая Палома Пикассо, такая элегантная в синем платье? А вот это точно – Катрин Денев, в платье от Сен-Лорана… Американцы тоже были здесь… Диана фон Фюрштенберг была в черном и выглядела очень сексуально, а Линн Вейт в романтичном вечернем платье желтого цвета смотрелась просто прекрасно.
Сжимая в руках камеру, Даная пробивалась сквозь толпу, фотографируя, как сумасшедшая… Но интересно, где Брахман?
Томазо Альери стоял, прислонившись к колонне и сложив руки на груди, кашляя от дыма горящих факелов и не прислушиваясь к беседе, которая велась рядом с ним. В тридцать лет Томазо был одним из самых знаменитых и популярных модельеров Италии. Он сумел создать себе имя и за рубежом, открыв свой собственный стиль, который одновременно сочетал в себе молодость и шик. Его беспокойные серо-карие глаза лениво следили за Данаей, вертевшейся вокруг с камерой наготове… Он обратил внимание на очертания ее груди под мягкой шелковой блузкой, на румянец от волнения на щеках, на ее пышные кудрявые рыжие волосы…
Проталкиваясь сквозь толпу, Даная наконец заметила Брахмана. Девушке, с которой он стоял, было около девятнадцати лет, и она была необыкновенно красива, с длинными черными волосами и такими же черными, как у него, глазами. На ней были красный бархатный топик без бретелек и юбка с оборками, которая, как определила Даная, была от Валентино. На шее, в ушах, на изящных руках у нее было столько рубинов, сколько можно было увидеть разве только в витрине ювелирного магазина «Булгари».
Когда Брахман положил руку на хрупкое плечо девушки, Даная направила на них камеру и быстро сделала несколько снимков. Умирая от ревности, она нырнула в толпу, жалея, что увидела их, но не в силах уйти совсем. Она сердито упрекала себя за то, что не имеет никакого права испытывать подобные чувства… Она явилась сюда не как любовница Брахмана, она была просто его помощником. И ни разу за то время, что они находились в Италии, он не дал ей повода думать по-другому. Она, конечно, надеялась, что объяснялось это тем, что они были очень заняты – просто не оставалось времени на маленькие знаки внимания и задушевные беседы, на романы времени не хватало.
Но будь проклят этот Брахман, будь он проклят!
Она снова направилась к его столику и, затаившись в тени лестницы, продолжала снимать Брахмана и его спутницу. – Perdone, carina, [12]но после такой работы вам следует выпить бокал шампанского.
Она взглянула на стройного, смуглого молодого человека, который улыбался ей.
– Томазо Альери, – представился он. Его яркие карие глаза улыбались ей из-под густых бровей.
Она машинально протянула руку и взяла бокал, который он предложил ей. С привычкой фотографа подмечать все детали она заметила широкий лоб, крупный нос и полные чувственные губы, волевой подбородок и гладкие черные волосы. Даная мгновенно вспомнила его лицо, часто мелькавшее на страницах «Огги», «Пари-матч» и «Пипл», журналов, печатающих сплетни о знаменитостях мирового масштаба.
– Вы отличаетесь от других, – прошептал Томазо, не обращая внимания на шумную толпу вокруг. – Редкая птичка в неярком оперении среди пышных попугаев и какаду… Ах да, конечно! Сейчас я понял, кто вы, – о вас говорят, что вы маленький птенчик Брахмана. – Он оперся одной рукой о стену позади нее и наклонил к ней голову. – Скажите мне, carina, – шепнул он, – это правда?
Маленький птенчик Брахмана? Она пришла в ужас. Что он такое говорит о ней?
– Я ассистент Брахмана. Работаю с ним уже почти два года, – холодно ответила она. – Меня зовут Даная Лоренс.
– Понятно. Ну тогда, если то, что говорят о вас, неправда, мне повезло. Скажите, мне, carina, – продолжал он, беря ее под руку и двигаясь к большим двойным дверям, которые вели в отделанный мрамором холл. – Вы когда-нибудь чувствовали одиночество среди толпы людей?
Она удивленно взглянула на него – неужели он следил, как она подглядывала за Брахманом? Неужели он читал ее мысли? А может быть, ее чувства были написаны на ее лице?
– Вы когда-нибудь вдруг уставали от всего этого? Уставали от помпезности и сплетен, уставали от шампанского и обильной пищи?
Он специализировался на фотографиях восемь на десять будущих кинозвезд, потому что настоящие звезды Голливуда давно забыли думать о нем и снимались теперь у Брахмана, Аведона и подобных корифеев мира фотографии. Месяцами Даная расставляла тяжелое оборудование, боясь, что ее босс слишком хрупок, чтобы поднимать даже фотокамеру. Иногда ей доверяли сделать пробный снимок, а в обед она бегала в «Май-Линг», чтобы купить что-нибудь из китайской кухни и взять с собой на работу. Она держала зеркало перед голливудскими красотками, накладывающими еще один слой губной помады на пухлые губы. Она без конца варила кофе и по нескольку раз в день бегала с различными поручениями в лабораторию. Она выписывала сотни квитанций и ходила на почту, чтобы их отослать. И чему она научилась?
Через год такой работы она пришла к выводу, что у нее нет никакого будущего и что она не сможет найти в Голливуде то, к чему стремилась. И она решила уехать в Нью-Йорк.
– Найти работу у знаменитого фотографа совсем непросто, – призналась она Брахману с улыбкой. – Я же хотела найти самого лучшего фотографа, а это значило – работать только у вас. Я знала каждую вашу фотографию. Но ваши фотографии. Джесси-Энн Паркер решили все – не те, на которых она самая знаменитая манекенщица Америки, а те, где она на лошади около своего дома в Монтане. Именно они заставили меня мечтать о работе с вами. Вы каким-то образом уловили чистый, ясный взгляд настоящей Джесси-Энн Паркер – провинциальной девочки, которая добилась успеха в большом городе, но которая счастлива вернуться домой на выходные к своим родным. На самом же деле ее открытый взгляд, который вы схватили, рассказал миру, что «нельзя войти в одну воду дважды», что уже никогда ей не будет так хорошо дома, как было раньше. Вы придали этой блондинке, известной всей Америке, пафос, Брахман. Именно тогда я и решила, что лучше буду на самых последних ролях в вашей студии, чем помощником в любой другой. Вот так я попала к вам и стала готовить вам ваш любимый «Эрл Грей». Как видите, – добавила она, – я стала в этом деле большим мастером. У меня большой опыт.
Откинув голову назад, он расхохотался, не скрывая удовлетворения от ее слов.
– Вам до сих пор нет равных, – сказал он, сжимая ее худенькое плечо. – Вы всегда кладете в чай именно такой кусочек лимона, какой нужен. Вы понимаете меня.
Он остановился у высокого кирпичного дома, где находилась его студия, и застонал, распрямившись.
– Черт возьми! У меня снова болит спина, а завтра лететь в Лондон, а потом в Париж. Мне необходимо выспаться и надеяться, что все пройдет само собой… Спокойной ночи, Даная.
Легко поцеловав ее в рыжие завитушки на лбу, он с трудом поднялся по ступенькам и исчез в больших двойных дверях дома.
Даная неуверенно потопталась на тротуаре. Она и сама толком не знала, чего ожидала, но только не этого…
У них был такой откровенный разговор, они провели вечер вдвоем, разговаривали о жизни… или, скорее, о ее жизни. И вдруг он вот так ушел, даже ничего не сказал на прощание…
Остановив такси, она в унынии села в него. Брахман просто использовал ее, чтобы убить пару вечерних часов… Он улетает на неделю и, надо думать, к своему возвращению забудет об этом вечере.
Но она ошибалась.
Когда Брахман вернулся, он приказал, чтобы наняли новую девушку для роли Пятницы вместо Данаи, а ей стал доверять более ответственную работу. Он даже разрешал ей стоять рядом с ним, чтобы она могла наблюдать, как он делает свои снимки, но он никогда не вспоминал тот вечер, который они провели вместе.
Когда первый и второй помощники Брахмана, ссорясь в очередной раз, разругались окончательно и второй помощник уволился, Даная заняла его место. Именно тогда она решила, что настало время заняться своей внешностью.
Критически разглядывая себя в зеркале, она увидела перед собой усталую двадцатидвухлетнюю девушку, слишком худую для роста пять футов семь дюймов, с бледной, почти прозрачной кожей, которая объяснялась ее рыжими волосами. Однако абсолютно рыжими их нельзя было назвать. Может быть, они были медными? Но цвет был какой-то не такой, и волосы слишком вились. После мытья каштановым шампунем ее длинные волосы заблестели приглушенными оттенками меди, а во время работы она стала носить на лбу ленту, как теннисистка, чтобы они не лезли в глаза. Она недаром два года крутилась рядом со всеми этими манекенщицами и начинающими кинозвездами и научилась некоторым хитростям, свойственным этим профессиям. Теперь, вспомнив о них, она накладывала желтые и янтарные тени на веки и прятала темные круги под глазами светлым тоном крем-пудры. Она умеренно пользовалась терракотовыми румянами, а губы стала покрывать блеском.
До сих пор она всегда носила джинсы и свитер, но понимала, что с одеждой будет сложнее всего на фоне всех этих моделей и знаменитостей, в их шикарных и дорогих нарядах. Она неделями бегала по маленьким магазинчикам Манхэттена, пока наконец не решила, что ей нужен строгий стиль. У нее будет что-то вроде униформы – черные брюки, белая блузка, черный свитер и широкий мягкий черный кожаный пиджак на холодную погоду, когда ей придется отправляться по делам. Она позволила себе лишь одну уступку – ее белые блузки будут всегда шелковые.
С удовлетворением она оглядела свой новый образ в зеркале. На этот раз перед ней стояла очень высокая девушка, но выглядевшая пропорционально благодаря своей необыкновенной стройности и длинным ногам. Блестящая белая блузка оттеняла ее бледную кожу, и ее глаза с тенями казались дымчато-серого цвета. На крупном прямом носу были едва заметные веснушки.
Довольная собой, она улыбнулась своему отражению. Она почувствовала в этот момент, что добилась своего. Это была Даная Лоренс – фотограф. Именно этого она хотела.
Хотя Брахман никак не отреагировал на ее новый облик, Даная знала, что он заметил. В последующие месяцы он все больше и больше занимал ее в студии; его клиенты начали узнавать ее и дружески приветствовали, приходя в студию.
Рик Валмонт, первый ассистент Брахмана, ревниво следил за Данаей, как коршун, готовый каждую секунду вцепиться в нее. Его раздражали успехи Данаи и частые похвалы Брахмана. Он делал все, чтобы осложнить ее жизнь. Он первым кидался приветствовать клиентов, входящих в студию, оттесняя их от Данаи, в чьи обязанности входило встретить их и провести к Брахману. Он сам отводил их в костюмерную и звал к ним гримера и парикмахера. Валмонт делал все, чтобы она и близко не подходила к их клиентам, надеясь, что, покинув студию, они будут помнить его. Валмонт делал это в расчете на будущее. И когда придет подходящий момент, он попытается испортить ее отношения с Брахманом.
В тот день, когда он должен был отправиться в Европу, чтобы фотографировать с Брахманом коллекцию одежды, Валмонт попал в аварию. Он возвращался из магазина фототоваров, когда его такси врезалось в другое на пересечении Пятой авеню с Четырнадцатой улицей. Новые лампы с двойной спиралью были разбиты, равно как и нос и правая рука Валмонта. Даная толком не смогла понять, какая потеря больше огорчила Брахмана, хотя она и подозревала, что это были лампы. И она была с ним совершенно согласна, потому что Брахман был мастером своего дела и достигал вершин своего мастерства благодаря последнему слову техники.
Отослав новую девушку, которая теперь готовила чай вместо Данаи, с различными поручениями в город, Брахман носился по студии, выкрикивая указания Данае. Она звонила, не переставая, в магазины, чтобы прислали замену разбитым лампам, взяла на себя все обязанности, которых были вагон и маленькая тележка, входивших в компетенцию Валмонта.
Брахман был просто невозможен!
– Звоните в Париж, – приказывал он. – Договоритесь, чтобы я занял свой обычный номер в «Криллоне». И пусть они закажут билеты на шесть часов в четверг на Вольтера. И пока вы будете это делать, проверьте, забронирована ли гостиница в Милане, – не доверяю этим агентам из бюро путешествий с тех пор, как один из них забыл о разнице во времени и забронировал мне номер на ту ночь, когда я еще не приехал, и оставил меня, Брахмана, без номера на всю неделю в городе, переполненном потенциальными клиентами и журналистами! Да, еще одно! Даная, свяжитесь с моим портным в Париже – он шьет для меня рубашки, номер в телефонной книге, скажите ему, что я смогу заехать к нему и выбрать материал десятого числа… Да, позвоните уж и Лоббсу в Лондон относительно туфель для меня… Еще позвоните моему врачу и попросите, чтобы он меня срочно принял. Я должен видеть его немедленно. У меня снова болит спина…
К половине пятого ухо Данаи горело от долгих телефонных разговоров, а сама она была измучена попытками объясниться на французском и итальянском с нетерпеливыми операторами и иностранными консьержками. В этот момент она услышала крик Брахмана из студии:
– Где мой чай, Даная?.. Уже давно пора…
И ни слова о том, что ей пришлось столько работать. Ни слова благодарности за то, что она выполнила все его поручения…
Кипя от гнева, она приготовила чай и осторожно понесла поднос в студию на верхнем этаже.
– Ну наконец-то! – нетерпеливо воскликнул он. – Чем вы занимались все это время?
Даная со злостью взглянула на него, с трудом сдерживая желание выплеснуть чай ему в лицо. Она лишь поставила поднос и направилась к двери.
– А сейчас куда вы идете? – требовательно спросил он.
– А сейчас я иду что-нибудь перекусить, – сердито ответила Даная. – Дело в том, что у меня не было ни минуты, чтобы пообедать, поскольку на меня свалились еще и все обязанности Валмонта, да еще вы заставили меня сделать столько телефонных звонков.
Он тоже ответил ей сердитым взглядом, и вдруг совершенно неожиданно его худое, симпатичное лицо расплылось в улыбке.
– А может, подождете еще немного, – предложил он, – выпейте пока чаю, расслабьтесь. А потом мы вместе сходим съесть пиццу – я тоже голоден.
Она так устала, что не знала, смеяться ей или плакать…
Брахман действительно был невозможен! Он издевался над ней и относился, как к рабыне, а потом вдруг делался мягким и снисходил до нее, относясь к ней, как к другу. Если бы он не был таким чертовским гением, она бы ни на минуту не стала его терпеть… Но она должна признать, что просто боготворила его.
Брахман сидел, развалившись в большом кожаном кресле, чай стоял нетронутым, а его широкие брови были задумчиво нахмурены.
– Позвоните в «Бритиш Эаруэйз», [10]– бросил он ей. – Скажите, чтобы они поменяли билет Валмонта на вашу фамилию.
От неожиданности горячий чай обжег горло Данаи, когда она услышала это.
– На мою? Но как я… Я имею в виду, что ведь завтра… И почему я?
– А кто еще знает, как работать со мной? Вы можете сделать все, что нужно, разве нет? Лучше скажите мне сейчас, если вы действительно думаете, что не справитесь, Даная. Там дел будет по горло. Я думаю, вам придется бегать, толкаться, пробиваться через толпы, чтобы достать то, что мне может понадобиться, и может случиться так, что, пока соберутся все манекенщицы, пока прибудет одежда от модельеров, могут пройти сутки, снимать будем ночью. Это тяжелая работа, сплошное сумасшествие… Я надеюсь, что именно вы поможете мне.
Его темные глаза с вызовом смотрели на нее, в то время как он ждал ее ответа, а она уже волновалась о паспортах и успеет ли она уложить вещи. Это был шанс всей ее жизни – поехать в Европу на показ моделей самого высокого уровня в качестве первого помощника Брахмана. Это значило, что она окажется с ним наедине в самом романтическом городе мира – Париже. Она сама не знала, что больше привлекало ее в этой поездке.
– Ну так как же? – спросил он. – Какой ваш ответ: да или нет?
– О, да, – прошептала она. – Конечно, да!
Она мечтала о том, что они вместе полетят на самолете до Милана и, пролетая над Атлантикой, будут пить шампанское и вести содержательную беседу. На деле Брахман просто разлегся на двух сиденьях первого класса и тут же заснул. Она выпила два бокала шампанского, не спуская глаз с его неподвижного, бледного лица, гипнотизируя его своим взглядом, надеясь, что он проснется. Но он не проснулся, и шампанское потеряло свой вкус и показалось ей водой.
Когда самолет приземлился в миланском аэропорту Мальпенза и остановился, Брахман руками пригладил свои взъерошенные волосы, снял черную повязку с глаз и сказал:
– Я сразу еду в отель. Позаботьтесь здесь обо всем, и как можно скорее.
У нее ушло не меньше часа, в течение которого она нашла их оборудование, которое каким-то образом «затерялось», когда его выгрузили из самолета, и еще не менее суматошный час на горячие, с размахиванием руками разговоры с итальянскими таможенниками, пока наконец не смогла получить его.
– Черт возьми, Даная! Где вы пропадаете? – обрушился он на нее сердито, сверкая черными глазами, когда она наконец появилась в отеле «Принципе и Савой».
Усталая, она объяснила, что произошло в аэропорту.
– Вы глупая девчонка, нужно было дать им несколько лир, – продолжал бушевать он. – И получили бы оборудование через десять минут.
Даная с сомнением посмотрела на него, а слезы копились у нее в глазах. Она была совершенно уверена, что если бы она сделала, как он говорил, то просто оказалась бы в итальянской тюрьме.
– Давайте трогаться! – скомандовал он, беря в руки «Никон» и направляясь к двери.
Все ее романтические мечты исчезали слишком быстро. Ей едва удавалось перевести дыхание, не говоря уже о том, чтобы остаться одной в комнате и вымыть руки.
– А куда мы идем? – спросила она.
Он уже летел по коридору, устланному красным ковром, направляясь к лифту.
– Не забудьте «Полароид», – бросил он через плечо. – Мы идем на репетицию к Армани.
Джорджио Армани был одним из самых знаменитых итальянских модельеров, и одной его фамилии оказалось достаточно, чтобы Даная забыла и думать о таких мелочах, как нервы, усталость, желание принять ванну и лечь спать.
Схватив камеру, она бросилась догонять его, забыв от волнения про усталость. Какой чудак выберет отдых, если можно пойти на репетицию показа мод Армани?
Всю неделю она носилась за Брахманом, таская камеры и экспонометры, оставаясь всегда на заднем плане суматохи, связанной с предстоящим показом мод, и являясь свидетелем бурных вспышек южного темперамента. Вместе с длинноногими, изысканными манекенщицами они ездили от одного модельера к другому, снимая каждое представление. Она заряжала камеры, проверяла экспонометры и часами сидела на телефоне в своем великолепном, отделанном пурпуром и позолотой гостиничном номере, обеспечивая студии и автомобили, а также заказывая столики в уже до отказа переполненных ресторанах, потому что в этот древний город съехалось огромное количество самых известных в мире владельцев магазинов, самых важных издателей журналов мод, не говоря уже о журналистах и популярных фотографах. Милан просто трещал по швам.
Сон стал недосягаемой мечтой, и она успевала лишь посидеть немного в кафе в галерее или на виа Монтенаполеоне рано утром или поздно вечером, быстро глотая густой черный кофе с тремя ложками сахара, чтобы как-то поддержать свой усталый организм, а заодно впитывая в себя все разговоры, сплетни, доносившиеся с соседних столиков. Она допоздна работала в нагретых софитами студиях, стараясь успокоить Брахмана, когда он метался по студии, ероша руками свои волосы и неистовствуя по поводу платьев, которые модельер обещал прислать ему первому и которые в итоге оказались у их конкурентов, или одежды, которая доставлялась или слишком поздно, или ее вообще не привозили. Усталые манекенщицы томились в ожидании и курили в укромных уголках, вымученные предыдущей работой, понимая, что и завтра будет то же самое.
Даная и здесь была тем незаменимым человеком, который успокаивал разгулявшиеся нервы манекенщиц, когда они прохладным утром дрожали в вечерних шифоновых платьях. Она вытирала им слезы, делая это очень аккуратно, чтобы не размазать макияж, на который были потрачены часы, когда они вывихивали лодыжки, позируя для Брахмана на предательски неустойчивых высоких каблуках и прогуливаясь на них по мощеным мостовым, скользким после дождя. Но макияж все равно портился от слез, и их красивые лица снова гримировал усталый художник по гриму, который уже знал, что не успеет к началу демонстрации мод.
Но Данае удалось заглянуть в тот мир, о котором она даже не догадывалась. Она увидела, какими невидимыми нитями связаны модельер и его манекенщицы во время очередного показа мод. Она с удивлением обнаружила, что таинственный подиум и зал, переполненный искушенными издателями журналов мод и сверхкритически настроенными владельцами магазинов одежды, готовых бурно приветствовать модельера с его удивительным успехом или остаться равнодушными к коллекции одежды, сочтя ее «не внесшей ничего нового» или «слишком умеренной», музыка и избранная публика, вспышки света, напряженная атмосфера, темперамент – все вместе было ей гораздо интереснее, чем любые съемки в студии.
Она навсегда запомнила тот день, когда Брахман протянул ей фотокамеру и сказал:
– О'кей, теперь она твоя. Посмотрим, что ты сможешь с ней сделать, Даная.
И она тут же стала фотографировать показ моделей Криция, стараясь уловить ритм, движение и динамику происходящего на пленку. Когда поздно вечером они получили негативы из лаборатории – по городу их развозил курьер на мотоцикле, – Даная внимательно просмотрела снимки Брахмана, а потом свои собственные и поймала себя на мысли, что никто бы не увидел между ними разницы. Именно ее снимок появился в последнем журнале «Повседневная женская одежда», но, конечно же, с фамилией Брахмана под ней. Но все равно она очень радовалась этому.
Они прилетели в Рим, где должен был состояться прием по случаю всеобщего праздника моды, на котором собирались модельеры Италии, а также более пятисот знаменитостей со всего мира.
Даная прошмыгнула в свой номер, чувствуя себя Золушкой, мечтавшей о бале, всей душой надеясь, вопреки здравому смыслу, что Брахман возьмет ее с собой. Впервые она никуда не спешила: не надо было сломя голову кидаться к такси, чтобы привезти забытые где-то туфли, не надо воевать с итальянцами о неправильно забронированных студиях, и ей показалось, что она осталась забытой, в стороне от происходящего вокруг. Завтра они вылетают в Париж, и все начнется снова, а сейчас она сидела одна в своем гостиничном номере, а весь Рим готовился к приему.
– Даная! – раздался крик Брахмана, стучавшего в ее дверь. – Даная, ты готова?
Ее сердце екнуло, она подбежала к двери.
Брахман очень красиво выглядел в белом фраке. У него был вид усталого от светских развлечений человека. Он широко улыбнулся ей, проходя мимо нее в комнату.
– Ты решила, что я оставлю мою бедненькую, трудолюбивую, маленькую Данаю дома, не так ли? – сказал он, протягивая ей белую карточку. – Сегодня вечером в одной комнате соберется больше знаменитостей, чем ты и я, вместе взятые, когда-либо увидим еще. Вот пропуск для прессы. Захвати камеру, Даная, и отправляйся туда…
– Но, Брахман… У меня нет подходящей одежды… – слабо возразила она.
– Надень то, что ты обычно носишь, – бросил он через плечо, выходя из комнаты в коридор. – Ты для меня всегда красивая.
От такого неожиданного комплимента у Данаи закружилась голова. Счастливая, она бросилась к гардеробу. Она наденет новую, чистого шелка белую блузку, которую купила в божественно маленьком магазинчике на виа Монтенаполеоне и стоившую три ее недельные зарплаты, а также черные бархатные брюки, которые она купила за удивительно низкую цену и которые сидели на ней, как вторая кожа.
Через час Даная была готова. Она гладко причесала недавно вымытые волосы назад, но они все равно уже начали завиваться. Атласная блуза была без воротника, и Даная решила украсить открытую шею массивной золотой цепочкой, а изящные уши – такими же клипсами. Просунув ноги в черные замшевые туфли без каблуков, она взяла кожаный жакет и камеру и направилась к выходу. Даная Лоренс, фотожурналист, шла на бал.
Потолки Палаццо [11]Венеция высотой в сорок футов затмевали даже такое количество международных знаменитостей, доставленных на самолетах с берегов Сардинии, с пологих склонов Гштада; постоянно путешествующих из Рима в Париж, Лондон и Нью-Йорк, – туда, куда их манило воображение и куда имелись приглашения.
С фотокамерой на шее Даная рассматривала сквозь дымку от горящих факелов десятки украшенных цветами столиков, сервированных хрусталем и серебром, и гирлянды из цветов, обвивавшие величественные колонны и широкие лестницы. В зале было полно изящных, красивых дам и загорелых симпатичных мужчин, а официанты в голубых ливреях, не переставая, разливали розовое шампанское. Даная подумала, что зал был похож на съемочную площадку какого-то итальянского фильма. Она узнала очаровательных сестер Фенди, прекрасно смотревшихся в алых платьях и разговаривающих с Карлом Лагерфельдом. А это неужели та самая Палома Пикассо, такая элегантная в синем платье? А вот это точно – Катрин Денев, в платье от Сен-Лорана… Американцы тоже были здесь… Диана фон Фюрштенберг была в черном и выглядела очень сексуально, а Линн Вейт в романтичном вечернем платье желтого цвета смотрелась просто прекрасно.
Сжимая в руках камеру, Даная пробивалась сквозь толпу, фотографируя, как сумасшедшая… Но интересно, где Брахман?
Томазо Альери стоял, прислонившись к колонне и сложив руки на груди, кашляя от дыма горящих факелов и не прислушиваясь к беседе, которая велась рядом с ним. В тридцать лет Томазо был одним из самых знаменитых и популярных модельеров Италии. Он сумел создать себе имя и за рубежом, открыв свой собственный стиль, который одновременно сочетал в себе молодость и шик. Его беспокойные серо-карие глаза лениво следили за Данаей, вертевшейся вокруг с камерой наготове… Он обратил внимание на очертания ее груди под мягкой шелковой блузкой, на румянец от волнения на щеках, на ее пышные кудрявые рыжие волосы…
Проталкиваясь сквозь толпу, Даная наконец заметила Брахмана. Девушке, с которой он стоял, было около девятнадцати лет, и она была необыкновенно красива, с длинными черными волосами и такими же черными, как у него, глазами. На ней были красный бархатный топик без бретелек и юбка с оборками, которая, как определила Даная, была от Валентино. На шее, в ушах, на изящных руках у нее было столько рубинов, сколько можно было увидеть разве только в витрине ювелирного магазина «Булгари».
Когда Брахман положил руку на хрупкое плечо девушки, Даная направила на них камеру и быстро сделала несколько снимков. Умирая от ревности, она нырнула в толпу, жалея, что увидела их, но не в силах уйти совсем. Она сердито упрекала себя за то, что не имеет никакого права испытывать подобные чувства… Она явилась сюда не как любовница Брахмана, она была просто его помощником. И ни разу за то время, что они находились в Италии, он не дал ей повода думать по-другому. Она, конечно, надеялась, что объяснялось это тем, что они были очень заняты – просто не оставалось времени на маленькие знаки внимания и задушевные беседы, на романы времени не хватало.
Но будь проклят этот Брахман, будь он проклят!
Она снова направилась к его столику и, затаившись в тени лестницы, продолжала снимать Брахмана и его спутницу. – Perdone, carina, [12]но после такой работы вам следует выпить бокал шампанского.
Она взглянула на стройного, смуглого молодого человека, который улыбался ей.
– Томазо Альери, – представился он. Его яркие карие глаза улыбались ей из-под густых бровей.
Она машинально протянула руку и взяла бокал, который он предложил ей. С привычкой фотографа подмечать все детали она заметила широкий лоб, крупный нос и полные чувственные губы, волевой подбородок и гладкие черные волосы. Даная мгновенно вспомнила его лицо, часто мелькавшее на страницах «Огги», «Пари-матч» и «Пипл», журналов, печатающих сплетни о знаменитостях мирового масштаба.
– Вы отличаетесь от других, – прошептал Томазо, не обращая внимания на шумную толпу вокруг. – Редкая птичка в неярком оперении среди пышных попугаев и какаду… Ах да, конечно! Сейчас я понял, кто вы, – о вас говорят, что вы маленький птенчик Брахмана. – Он оперся одной рукой о стену позади нее и наклонил к ней голову. – Скажите мне, carina, – шепнул он, – это правда?
Маленький птенчик Брахмана? Она пришла в ужас. Что он такое говорит о ней?
– Я ассистент Брахмана. Работаю с ним уже почти два года, – холодно ответила она. – Меня зовут Даная Лоренс.
– Понятно. Ну тогда, если то, что говорят о вас, неправда, мне повезло. Скажите, мне, carina, – продолжал он, беря ее под руку и двигаясь к большим двойным дверям, которые вели в отделанный мрамором холл. – Вы когда-нибудь чувствовали одиночество среди толпы людей?
Она удивленно взглянула на него – неужели он следил, как она подглядывала за Брахманом? Неужели он читал ее мысли? А может быть, ее чувства были написаны на ее лице?
– Вы когда-нибудь вдруг уставали от всего этого? Уставали от помпезности и сплетен, уставали от шампанского и обильной пищи?