Страница:
Краем глаза Даная видела Брахмана с девушкой в красном. Он обернулся и злобно сверкнул на нее глазами, она ответила таким же взглядом. «Пусть эти двое развлекаются, – подумала она, – и если ему не нравится, что она беседует с симпатичным молодым итальянским модельером, чья романтическая репутация была такой же яркой, как и его таланты художника, тогда пусть пеняет на себя! Черт с тобой, Брахман, – думала она, – я не твоя собственность».
– Вам когда-нибудь хотелось обычных макарон и холодного вина, – продолжал Томазо, – в какой-нибудь простой забегаловке, где женщина на кухне понимает, что пища нужна, чтобы вы не чувствовали голода, а не просто для рекламы?
Он умолк на минутку, завладев ее обеими руками. Она удивленно смотрела на него, не зная, что он скажет дальше.
– Если вы все это испытали, моя маленькая птичка-невеличка по имени Даная, тогда вы сжалитесь надо мной и покинете со мной этот душный, прокуренный зал и этих чересчур деловых людей, покинете этот мир моды и фальши. Мы вернемся с вами туда, где мои корни – в тот квартал, который я хорошо знаю. Я могу пообещать вам ужин, который вы никогда не забудете.
Победно повернувшись спиной к Брахману, сердито смотревшему на нее, Даная взяла под руку Томазо.
– О, да, – выдохнула она. – Да, с удовольствием. Мне кажется, это будет замечательно.
– Но почему? – спросила она недоуменно, когда они ехали на его белом «феррари» по залитому огнями Риму с его многочисленными фонтанами. – Почему вам так захотелось уйти с приема? И почему со мной?
– Я просто понял, что умираю от голода, – признался Томазо, искоса взглянув на нее с улыбкой. – Не помню, чтобы я нормально поел хоть раз за всю эту неделю, кроме как на приемах, а потом еда… Я был жутко занят. А я, птичка-невеличка, обожаю хорошую северную итальянскую еду. Кроме того, я ненавижу есть в одиночку. Хорошая еда располагает к беседе. Еду нужно тщательно выбирать, нужно обсудить вкусы собравшихся поесть людей… Хорошая еда – это как любовь, для нее нужны двое. К тому же, кого еще я бы смог убедить покинуть прием и пойти со мной в соседний ресторан? На всех женщинах платья по десять тысяч долларов, а бриллиантов – вообще не счесть.
Несмотря на свое испорченное настроение из-за Брахмана, Даная рассмеялась.
– Если бы я не выполнила свою работу сегодня вечером, я бы не смогла пойти с вами, – сказала она ему прямо.
– Работу?
– Мои фотографии.
Взяв камеру в руки, она быстро сфотографировала его за рулем.
– Да уж, птичка-невеличка, вы сделали достаточно снимков Брахмана.
Даная откинулась на кожаную спинку сиденья машины, пытаясь скрыть румянец, проступивший на щеках. Значит, он все-таки следил за ней.
– Так, значит, вы действительно работаете на Брахмана? – спросил он.
– Я работаю с Брахманом, – поправила она Томазо, – в настоящий момент. Но предупреждаю вас, Томазо Альери, что не за горами то время, когда я стану одной из тех женщин, которые не соглашаются ужинать в ваших маленьких ресторанчиках – и не из-за своих бриллиантов, а потому, что у меня будет слишком много работы в качестве фотографа. И очень может быть, я буду носить вашу чудесную одежду, – добавила она, почувствовав, что настроение у нее улучшается. Она уловила какое-то облегчение от того, что оказалась вдали от Брахмана и его сердитых глаз и постоянных придирок.
– Что ж, в таком случае, Даная, давайте наслаждаться сегодняшним вечером. Будем считать, что мы прогульщики и сбежали с приема, на котором обязательно должны были быть.
Подняв с земли фонтан гравия, Томазо припарковал «феррари» и повел Данаю через старинный дворик к небольшому ресторанчику. В большом кирпичном камине горели длинные поленья, а с кухни доносились приятные аппетитные запахи. Когда они сели за столик, к ним поспешил улыбающийся хозяин, держа в руках любимое вино Томазо.
– Вы должны сесть здесь, – сказал Томазо, пододвигая стул Данаи поближе к себе, – чтобы на ваши волосы падал свет. У вас такие красивые волосы… темно-медные, с оттенком терракоты.
Смущенная его оценивающим взглядом, она отвела глаза.
– А вы знаете, почему я заметил вас на приеме? Потому что вы отличаетесь от других. Нет, не только одеждой, мое внимание привлекли ваши глаза. Вы совсем не завидовали этим женщинам в бриллиантах, когда делали фотографии; вы не завидовали ни их дорогим мехам, ни их богатым мужьям. Подозреваю, что больше всего вас интересовало одно – их успех. И в ваших глазах я прочел желание тоже добиться успеха, carina. Скажите мне, я прав? Еще я вас хочу предупредить, – добавил он, сжимая своей смуглой рукой ее пальцы. – Никогда не открывайте Брахману своих амбиций. Этот человек – эгоманьяк. – Он нахмурился, стараясь подобрать нужное выражение в английском. – Иначе он тут же схватит вас за ухо и выставит за дверь.
Они весело посмеялись вместе, как будто образ Данаи, которую Брахман держит за ухо, был самым смешным в мире, но она знала, что он был абсолютно прав.
– Тем не менее, – продолжал он, – вы не должны терять время даром.
Даная хихикнула, подавившись вином рубинового цвета.
– Вам надо начинать прямо сейчас, если вы хотите добиться успеха на следующий год. Вытаскивайте-ка ваш фотоаппарат и начинайте делать мои фотографии… Томазо Альери ест, Томазо пьет, Томазо разговаривает с хозяином своего любимого ресторанчика. Томазо рядом с молодым фотографом Данаей Лоренс – не пахнет ли здесь новым романом?
Продолжая посмеиваться, он стал придумывать заголовки к ее фотографиям.
– Говорю вам, Даная, вы смогли бы завтра же продать эти фотографии в «Огги», «Пипл» или «Пари-матч» и тогда сразу бы стали знамениты.
– Вы хотите сказать, – у нее перехватило дыхание, – вы действительно позволили бы мне сделать ваши фотографии и продать их?
– Итальянцы делают это все время, – пожал он плечами. – А почему не поступить точно так же и вам, мой новый друг?
Закрыв глаза, он застонал от удовольствия, когда хозяин ресторана поставил перед ним дымящееся блюдо с трюфелями, и Даная, еще не веря, что ей могло так повезти, схватилась за камеру.
– Позже мы можем поехать ко мне домой, – сказал он. – Вы будете первым фотографом, который сделает снимки молодого талантливого модельера в его квартире, в домашней обстановке, так сказать. Вот это уж точно обеспечит вам успех, и ваши фотографии купит любой итальянский журнал.
Она разочарованно опустила камеру. Так вот чего он добивался с самого начала!
– К вам домой? – спросила она тихо.
– А почему бы и нет, carina? – Он улыбнулся ей, как если бы предлагал ей самую обычную вещь на свете.
Во время еды Даная обдумывала свои дальнейшие действия. Если Томазо будет вести себя прилично, может случиться, что она и не откажет ему… хотя об этом она Брахману не расскажет. А если будет вести себя неприлично? Тогда ей придется как-то выходить из положения, но и в этом случае она ничего не собиралась рассказывать Брахману.
Апартаменты Томазо занимали два верхних этажа старого палаццо, стоявшего на холме и обращенного на огни Рима. Как только Даная вернулась с бокалом шампанского с террасы, где любовалась видом, она незаметно оказалась на большом бархатном диване в его объятиях. Когда его губы приблизились к ее губам, Даная подумала, целуется ли сейчас Брахман со своей девушкой в драгоценных камнях и красной блузке и происходит ли это на широкой двуспальной кровати его огромного номера в «Хасслере»?
– Я не хотел заманивать вас сюда обманом, птичка-невеличка, – прошептал Томазо. – Вы должны сделать сначала свои фотографии.
Собрав свои чувства в кулак, она схватила фотоаппарат. Обойдя его квартиру, Даная усадила Томазо напротив настенной фрески в стиле Помпеи, которую, как он с гордостью сообщил ей, создал сам, и сфотографировала его высокомерный профиль. Потом она сделала снимок его узкой железной кровати, которая по-военному была застелена одним одеялом, правда, одеяло было из кашемира терракотового цвета.
– Оно подходит к цвету ваших волос, – шепнул Томазо, целуя ее шею, когда она наклонилась к нему с фотоаппаратом. – Вы прямо созданы для этой комнаты, она вам подходит по цвету, особенно кровать.
Не замечая соблазна в глазах Томазо, она пересадила его на кухню, нашпигованную самым новейшим оборудованием и выдержанную в черных тонах, потом в его библиотеку с отделанными деревом стенами. Она сфотографировала его кабинет, где стоял его рабочий стол, заваленный кусками материи, эскизами и записями. Его ателье и демонстрационный зал находились в городе, но он рассказал ей, что самые лучшие идеи приходили ему в голову по ночам и он часто работал здесь один, пока, как и сейчас, рассвет не освещал красивые крыши домов Рима.
Они постояли на террасе, наблюдая, как небо из бледно-розового превращалось в золотистое и как первые лучи солнца озаряли шпили домов и переливались всеми цветами радуги на куполах соборов.
– Итак, carina, – сказал он, целуя ей руку, – вы сделали достаточно снимков.
– Вы оказались очень щедрым и потратили на меня столько времени, – пробормотала Даная, спрашивая себя, как ей выйти из этого положения достойно. Его поцелуи, которые ночью казались замечательными, в свете приближающегося дня уже не были заманчивыми. – У меня самолет на Париж в восемь часов утра… Я должна ехать и уложить вещи…
– Да, конечно, – со вздохом согласился он. – Птички-невелички всегда возвращаются в свои гнезда, не так ли? – Он нежно поцеловал ее в губы и добавил: – Было очень приятно, великий фотограф Даная Лоренс, провести с вами время. Гораздо приятнее, чем прием… правда, могло быть еще лучше. – Он пожал плечами. – Но, может быть, в следующий раз?
Его белый «феррари» быстро ехал по утренним улицам Рима. Поцеловав ее на прощание, он высадил Данаю около отеля и уехал. Она смотрела, как его машина завернула за угол, не веря, что все это ей не приснилось. Но потом вспомнила, что у нее есть фотографии Томазо, которые доказывают, что все было наяву.
Когда самолет французской авиакомпании уже подлетал к Парижу, Даная пыталась пробиться через ватную пелену усталости. Брахман обращался к ней, и она, открыв глаза, посмотрела на него пустым взглядом.
– Только посмотрите на нее! – воскликнул он. – Вы так устали, что не соображаете, где находитесь. Вот что получается, когда всю ночь гуляешь, да еще с Томазо Альери!
– С кем я гуляла – это мое личное дело, – фыркнула она, сердито оглянувшись на пассажиров по соседству, которые смотрели на них. Как смеет Брахман кричать на нее при людях – ведь ее личная жизнь никого не касается. – Кроме того, – добавила она, пожав плечами в накинутом на них кожаном жакете, – вы сами, кажется, не сидели один дома.
– Хватит! – холодно ответил Брахман. – Мы будем очень заняты эти дни, и я хотел, чтобы все свое внимание вы направили бы на работу.
Самолет тем временем совершал посадку.
Даная впервые попала в Париж, и благодаря любви Брахмана к ранним съемкам на натуре она познакомилась с городом, который был еще тихим и спокойным, только просыпавшимся после ночного сна и снимавшим с себя вчерашний слой грима после веселья прошедшей ночи. В четыре часа утра они были у Сены и ждали первых лучей серого рассвета, которые так любил Брахман; они проводили по-утреннему туманные часы на площади Согласия, где еще не было движения, и Брахман умудрялся расставлять манекенщиц так, чтобы остатки тумана попадали точно в кадр, витая на лицах девушек, как вуаль. Они делали снимки у Музея изобразительных искусств, на террасе кафе «Флор», в Булонском лесу и на Северном вокзале, не говоря уже о том, что посещали все демонстрации мод.
Даная вставала до рассвета и выезжала на натуру, а когда они кончали съемки, пора была собираться на очередной показ мод, а их иногда было по два в день. Брахман никогда не мог ограничиться только съемками в студии – он рвался на натуру, которая, как он утверждал, вдохновляла его. К тому времени, когда Даная кончала все свои дела, наступала полночь, и, зная, что ей снова придется вставать ни свет ни заря, она находила еще открытое кафе и быстро ела что-то, а потом заваливалась поспать хоть пару часов. Запал энтузиазма поддерживал ее всю неделю, и даже Брахман в объятиях своего любимого города был более покладист.
– Послушайте, Даная, – любезно обратился он к ней как-то поздно вечером, после того как манекенщицы разошлись по домам, а она упаковала все фотокамеры. – Давайте пойдем куда-нибудь перекусить. Я умираю от голода.
За крошечным столиком в его любимой пивной на площади Бастилии Брахман наконец извинился.
– Вы очень много поработали на этой неделе, Даная, – сказал он. – Я хочу, чтобы вы знали, что я очень ценю это.
– Я здесь нахожусь именно для того, чтобы делать это, как вы позволили напомнить во всеуслышание в самолете, – ответила она с удивлением.
Откинув голову, он расхохотался:
– Я был очень сердит на вас за то, что вы убежали с Томазо Альери. Я не люблю, когда мои девушки убегают с другими мужчинами.
Даная устало взглянула на него: трудно было успевать за изменениями в его настроении.
– Но я не ваша девушка, Брахман. Вы меня ни с кем не спутали? Меня зовут Даная Лоренс. Я работаю на вас.
– Еще лучше, – ответил он, подзывая официанта и заказывая бутылку шампанского «Дом Периньон», – потому что, как вы знаете, на первом месте у меня работа. А клиенты, – он передернул плечами, – они совершенно ничего не знают о моей работе. Для них я просто человек, который делает фотографии, на которых они выглядят лучше, чем на самом деле… Лучше, чем они есть! Я создаю им новый облик, именно такой, какой им нравится. Но вы-то должны знать, каким трудом мне это удается, – вы же видите, сколько сил я на это трачу. А в конце дня у меня нет сил, я выжат, как лимон!
Это не совсем соответствовало действительности, но она сочувственно улыбнулась Брахману, потому что он действительно был большой мастер.
– Мы будем есть устриц, фирменное блюдо, – сделал он заказ, потягивая шампанское, – и немного лангустов, а потом тюрбо. [13]Нужно немного поддержать ваши силы, – добавил он серьезно. – На следующей неделе нам предстоит завоевать Лондон.
Устрицы оказались солеными и очень вкусными, а лангусты – твердыми и сладкими, и Брахман заказал вторую бутылку шампанского.
Даная не спускала с него удивленных глаз, вспоминая жалкую пиццу на двоих в Нью-Йорке, пока до нее наконец не дошло: возможно, стоимость ужина входила в его расходы и оплачивалась его клиентом.
– Мне нравится, – сказал он, рукой с бокалом шампанского показывая на ее шелковую блузку.
– Виа Монтенаполеоне, Милан, – ответила она. – Она обошлась мне в месячный оклад.
– Она стоит того. Кстати, напомните мне повысить вам зарплату, когда мы вернемся. Вы этого заслуживаете. Вы нисколько не хуже Валмонта. – Он перегнулся к ней через стол и провел рукой по ее лицу, задержав ладонь на скулах. – Свет падает на ваше лицо вот сюда… и сюда, и ваша кожа кажется необыкновенной, почти прозрачной.
Она завороженно смотрела на него, не смея дышать, а его чувственные пальцы тем временем водили по овалу ее лица. То, о чем она так долго мечтала, сейчас наконец становилось явью… Брахман увидел в ней женщину, а не просто Данаю Лоренс, своего ассистента, существующую только для того, чтобы выполнять его распоряжения.
– Мы должны идти, – вдруг сказал он, поставив бокал на стол и подзывая официанта, чтобы расплатиться.
В такси Брахман забился в угол и не прикасался к ней, глядя в окно, глубоко задумавшись о чем-то. Испуганная, она не понимала, что произошло. Только что они беззаботно наслаждались вместе прекрасным обедом, а теперь Брахман впал в меланхолию.
Но оказалось, что он совсем не чувствовал меланхолии, он лишь обдумывал завтрашние съемки.
– Вы вдохновляете меня, Даная, – сказал он, когда они оказались в его номере. – Я хочу кое-что попробовать с вами. Сегодня вечером вы – моя модель!
Но по другую сторону объектива она чувствовала себя неловкой и зажатой, и он кричал ей, чтобы она расслабилась.
– Вы поправились! – укоризненно вскричал он, рассматривая снимки, сделанные «Полароидом».
– Теперь я могу позволить себе питаться каждый день, – усмехнулась она, – поскольку вы сделали меня своим ассистентом.
Но от усталости голова у нее падала на грудь, и она не могла скрыть зевоту.
– Черт бы вас побрал, Даная, – пожаловался он. – Как я могу вас фотографировать, когда у вас все время открыт рот! Неужели вы не можете контролировать себя немного?
– Брахман! Уже полпятого утра, – взмолилась она. – Мы на ногах двадцать четыре часа, а днем у вас опять съемки.
Бросив снимки, сделанные «Полароидом», на стол, он засунул руки в карманы и гневно смотрел, как она собирается уходить.
– Валмонт никогда бы не ушел! – закричал он ей вслед, когда она закрыла за собой дверь. – Он бы работал до тех пор, пока был бы мне нужен.
Снова открыв дверь, она сверкнула на него глазами, горевшими злостью.
– Тогда в следующий раз снимайте своего Валмонта в белой шелковой блузке, – выкрикнула она. – Посмотрим, как это вам поможет! Ненавижу вас, Брахман!
Идя по коридору, она слышала его довольный смех у себя за спиной. Она дождалась лифта, добрела до своего номера и провалилась в небытие – на несколько часов.
Когда на следующее утро она пришла в студию для последних съемок, она от удивления открыла рот при виде ярдов белого шелка, которым были задрапированы стены. Брахман крутился рядом, укладывая дорогой материал в складки.
– Ваша идея, – объяснил он. – Белый шелк создает необходимый холодный фон для вечерних платьев от Шанель, которые мы снимаем сегодня… Напоминает тридцатые годы. – Он отошел на несколько шагов, чтобы полюбоваться делом своих рук. – Прекрасно, – пробормотал он со счастливым видом, – просто прекрасно! И заметьте, Даная, что я все сделал сам. Я не стал будить вас и прерывать ваш драгоценный сон, чтобы помочь мне выполнить эту физическую работу. Но как сын крестьянина, человека земли, который в поте лица трудился всю свою жизнь, чтобы дать образование своим сыновьям, я понимаю, что такое тяжелая работа.
Обедать они отправились в «Брассери Липп», чтобы отметить последние съемки в Париже. Их усадили на самые почетные места, потому что все знали и уважали фотографа, который годами бывал здесь. Брахман ни на шаг не отпускал от себя Данаю, не переставая, говорил ей о том, как он доволен работой и что она была его вдохновением. Время от времени он брал ее за руку и шептал что-то ей на ухо.
Оставшись позже одни, они отправились к Сене и любовались Нотр-Дам де Пари в лунном сиянии, гуляли по маленькому мостику Мари и, наконец, оказались в уютном баре, где снова пили шампанское, а Брахман рассказывал ей о том, как начинал свою карьеру в Париже, когда был никому не известным молодым фотографом. Она слушала, загипнотизированная его историями о художниках и писателях, манекенщицах и модельерах, которые, как и он, все старались «выбиться в люди» в городе огней, любви и вдохновения. И неожиданно Брахман поцеловал ее в щеку, и Даная тоже поцеловала его, потом они взяли такси и поехали в гостиницу, крепко держась за руки.
Просторный номер Брахмана в «Георге Пятом» был не убран, что соответствовало его характеру. Он запрещал горничным дотрагиваться до разбросанных где попало снимков, пленок и аккуратно подписанных негативов. Только его дорогая аппаратура, сложенная Данаей в углу, выбивалась из общего беспорядка.
Сбросив стопку холодных лиц манекенщиц со своей огромной кровати, он обнял ее и сказал, что это могло случиться только в Париже. И она поверила ему. Разве не говорят, что Париж просто создан для любви?
Целуя ее, Брахман все крепче и крепче прижимал ее к себе, и она едва дышала.
– Сними свою одежду, – скомандовал он, внезапно отпустив ее и расстегивая свою рубашку.
Даная с удивлением взглянула на него. Разве не полагалось, чтобы он помог ей? Разве так это делается в начале романа?
Брахман успел уже снять брюки, и, бросив их на пол, нахмурился при виде ее, стоящей в неуверенности.
– Поторопись, Даная! – воскликнул он. – Чего ты ждешь?
Расстегнув блузку, Даная взглянула на него искоса, удивленно отметив про себя, что тело Брахмана было худым, а кожа белой. Его тело, кажется, не видело солнца лет десять. Сейчас она вспомнила, что он как-то говорил ей, что ненавидит влажный климат и никогда не берет отпуска – только деловые поездки.
Брахман лежал в кровати, заложив руки за голову и закрыв глаза. Даже в такой момент его брови были нахмурены, а рот и подбородок выражали недовольное нетерпение. Раздевшись, она нервно приблизилась к кровати.
– Господи, Даная, да ложись ты скорее! – закричал он на нее. Потом, улыбнувшись, с удовольствием оглядел ее. – Ты красивая, – пробормотал он, – очень красивая, Даная, хрупкая, как балерина, а кожа у тебя, как перламутр. Иди ко мне, моя красавица.
Он протянул ей руку, и она скользнула в кровать рядом с ним, почувствовав тепло его тела, когда он притянул ее ближе. Брахман целовал ее, и Даная закрыла глаза, до сих пор с трудом веря, что все это происходит с ней. Проводя пальцами по его спине, она могла пересчитать его ребра. Боже мой, какой он худой… Но худоба не портила его: тело было стройным и крепким, как у голодной пантеры…
– Красавица, – шептал Брахман между поцелуями. – Теперь ты скажи мне, что я красивый, Даная…
Даная хихикнула. Сначала у нее вырвался просто смешок, но потом она не могла остановиться.
– Ты красивый, Брахман, – удалось выговорить ей.
– Ради Бога, – ошарашенно проговорил Брахман, – что смешного?
– О, хо-о… ха-а… – визжала Даная. – Ой, Брахман, ничего смешного, просто у меня дурацкое чувство юмора, ой, Господи, ха-ха-ха…
– Да замолчи ты, ради Бога! – рассердился Брахман. – Ты сейчас должна думать о любви, а не хохотать как сумасшедшая.
Он лег на нее и закрыл ей рот рукой, но от этого она захохотала еще громче. Разочарованный, он смотрел на нее, чувствуя неловкость.
– Что с тобой? – спросил он, недоумевая. – Что тебя так рассмешило, Даная?
– Просто… когда ты попросил меня сказать тебе, что ты красивый, – пыталась говорить она, – больше ничего, Брахман…
– А разве я некрасивый? – озадаченно спросил он. – Другие женщины говорили мне, что да. И никто никогда не смеялся над Брахманом.
– Я не над тобой смеюсь, – ответила она. – Просто ты сказал это таким тоном, что мне стало смешно.
– Ну тогда скажи мне, что я красивый, Даная. Мне приятно будет услышать это от тебя.
Он наклонился к ней ближе, когда она торжественно повторила эти слова за ним, потом, довольный, он сжал ее в объятиях.
– А-а-а-а! – вскрикнул он вдруг. – А-а-а-а!.. Боже… Зажатая его телом, Даная напряженно ждала, спрашивая себя, являлись ли эти тарзаньи крики проявлением новой формы венгерской страсти.
– А-а-а-а!.. – продолжал кричать Брахман. – Помоги мне, Даная, помоги же!..
– В чем дело? – вскрикнула она. – Что случилось?
– Спина! Опять сдвинулся позвонок, он защемил нерв! Господи, Даная, встань ты наконец. Сделай что-нибудь! Позови доктора!
С трудом выбравшись из-под него, она испуганно взглянула на него. Лицо Брахмана было бледнее, чем обычно. Его глаза блестели, на лбу выступил пот. Было очевидно, что ему больно.
– Доктора! – простонал он. – Вызови доктора!
Подбежав к телефону, Даная попросила немедленно прислать доктора в номер Брахмана. Вернувшись к нему, она вытерла влажный лоб краем простыни.
– Это ты виновата, – пробормотал он, блеснув глазами. – Если бы ты не смеялась, этого бы не случилось! Ну? Где же доктор?
– Он будет здесь через пятнадцать минут, Брахман.
– Через пятнадцать минут? Мне крупно повезет, если я до тех пор не умру от боли! – Он закрыл глаза, а она неуверенно топталась около кровати. – Ну? Что ты еще ждешь? Не стой тут просто так, – неожиданно добавил он. – Собирай вещи и силы. Тебе надо вылететь ранним рейсом, в шесть тридцать. Тебе придется ехать в Лондон без меня. Теперь ты будешь фотографировать.
– Я? – Ее голос от волнения стал тонким.
– Давай не будем опять устраивать сцены, – устало проворчал Брахман. – Разве ты не мой ассистент? Ну, давай, отправляйся немедленно в Лондон.
Даная готова была расплакаться. Только что он обвинял ее в том, что она причинила ему боль, а сейчас он предлагает ей то, о чем она и мечтать не смела. Она, Даная Лоренс, должна фотографировать лондонскую коллекцию одежды! Жаль только, что ее роман с Брахманом оказался таким коротким, но будет еще время для этого. Если он, конечно, когда-нибудь простит ей, что она смеялась над ним! Только когда она направилась к двери и заметила свою одежду, валявшуюся на полу, она вспомнила, что была совершенно голой.
– И вот еще что, Даная, – позвал ее Брахман с постели, – у тебя хорошенькая фигура.
В Лондоне все было по-другому – одежда, цвета, манекенщицы, модельеры. В воздухе витали молодость и безрассудство. Здесь ничего не напоминало прилизанный стиль Милана и элегантность Парижа. Здешняя мода была для молодых и дерзких, для тех, кто хотел произвести впечатление совершенно другим образом. Это была одежда для звезд эстрады, для путан с Кингс-роуд, [14]для молодых душой и телом, и Даная легко и быстро освоилась на новом месте, как будто все было знакомо ей с детства.
– Вам когда-нибудь хотелось обычных макарон и холодного вина, – продолжал Томазо, – в какой-нибудь простой забегаловке, где женщина на кухне понимает, что пища нужна, чтобы вы не чувствовали голода, а не просто для рекламы?
Он умолк на минутку, завладев ее обеими руками. Она удивленно смотрела на него, не зная, что он скажет дальше.
– Если вы все это испытали, моя маленькая птичка-невеличка по имени Даная, тогда вы сжалитесь надо мной и покинете со мной этот душный, прокуренный зал и этих чересчур деловых людей, покинете этот мир моды и фальши. Мы вернемся с вами туда, где мои корни – в тот квартал, который я хорошо знаю. Я могу пообещать вам ужин, который вы никогда не забудете.
Победно повернувшись спиной к Брахману, сердито смотревшему на нее, Даная взяла под руку Томазо.
– О, да, – выдохнула она. – Да, с удовольствием. Мне кажется, это будет замечательно.
– Но почему? – спросила она недоуменно, когда они ехали на его белом «феррари» по залитому огнями Риму с его многочисленными фонтанами. – Почему вам так захотелось уйти с приема? И почему со мной?
– Я просто понял, что умираю от голода, – признался Томазо, искоса взглянув на нее с улыбкой. – Не помню, чтобы я нормально поел хоть раз за всю эту неделю, кроме как на приемах, а потом еда… Я был жутко занят. А я, птичка-невеличка, обожаю хорошую северную итальянскую еду. Кроме того, я ненавижу есть в одиночку. Хорошая еда располагает к беседе. Еду нужно тщательно выбирать, нужно обсудить вкусы собравшихся поесть людей… Хорошая еда – это как любовь, для нее нужны двое. К тому же, кого еще я бы смог убедить покинуть прием и пойти со мной в соседний ресторан? На всех женщинах платья по десять тысяч долларов, а бриллиантов – вообще не счесть.
Несмотря на свое испорченное настроение из-за Брахмана, Даная рассмеялась.
– Если бы я не выполнила свою работу сегодня вечером, я бы не смогла пойти с вами, – сказала она ему прямо.
– Работу?
– Мои фотографии.
Взяв камеру в руки, она быстро сфотографировала его за рулем.
– Да уж, птичка-невеличка, вы сделали достаточно снимков Брахмана.
Даная откинулась на кожаную спинку сиденья машины, пытаясь скрыть румянец, проступивший на щеках. Значит, он все-таки следил за ней.
– Так, значит, вы действительно работаете на Брахмана? – спросил он.
– Я работаю с Брахманом, – поправила она Томазо, – в настоящий момент. Но предупреждаю вас, Томазо Альери, что не за горами то время, когда я стану одной из тех женщин, которые не соглашаются ужинать в ваших маленьких ресторанчиках – и не из-за своих бриллиантов, а потому, что у меня будет слишком много работы в качестве фотографа. И очень может быть, я буду носить вашу чудесную одежду, – добавила она, почувствовав, что настроение у нее улучшается. Она уловила какое-то облегчение от того, что оказалась вдали от Брахмана и его сердитых глаз и постоянных придирок.
– Что ж, в таком случае, Даная, давайте наслаждаться сегодняшним вечером. Будем считать, что мы прогульщики и сбежали с приема, на котором обязательно должны были быть.
Подняв с земли фонтан гравия, Томазо припарковал «феррари» и повел Данаю через старинный дворик к небольшому ресторанчику. В большом кирпичном камине горели длинные поленья, а с кухни доносились приятные аппетитные запахи. Когда они сели за столик, к ним поспешил улыбающийся хозяин, держа в руках любимое вино Томазо.
– Вы должны сесть здесь, – сказал Томазо, пододвигая стул Данаи поближе к себе, – чтобы на ваши волосы падал свет. У вас такие красивые волосы… темно-медные, с оттенком терракоты.
Смущенная его оценивающим взглядом, она отвела глаза.
– А вы знаете, почему я заметил вас на приеме? Потому что вы отличаетесь от других. Нет, не только одеждой, мое внимание привлекли ваши глаза. Вы совсем не завидовали этим женщинам в бриллиантах, когда делали фотографии; вы не завидовали ни их дорогим мехам, ни их богатым мужьям. Подозреваю, что больше всего вас интересовало одно – их успех. И в ваших глазах я прочел желание тоже добиться успеха, carina. Скажите мне, я прав? Еще я вас хочу предупредить, – добавил он, сжимая своей смуглой рукой ее пальцы. – Никогда не открывайте Брахману своих амбиций. Этот человек – эгоманьяк. – Он нахмурился, стараясь подобрать нужное выражение в английском. – Иначе он тут же схватит вас за ухо и выставит за дверь.
Они весело посмеялись вместе, как будто образ Данаи, которую Брахман держит за ухо, был самым смешным в мире, но она знала, что он был абсолютно прав.
– Тем не менее, – продолжал он, – вы не должны терять время даром.
Даная хихикнула, подавившись вином рубинового цвета.
– Вам надо начинать прямо сейчас, если вы хотите добиться успеха на следующий год. Вытаскивайте-ка ваш фотоаппарат и начинайте делать мои фотографии… Томазо Альери ест, Томазо пьет, Томазо разговаривает с хозяином своего любимого ресторанчика. Томазо рядом с молодым фотографом Данаей Лоренс – не пахнет ли здесь новым романом?
Продолжая посмеиваться, он стал придумывать заголовки к ее фотографиям.
– Говорю вам, Даная, вы смогли бы завтра же продать эти фотографии в «Огги», «Пипл» или «Пари-матч» и тогда сразу бы стали знамениты.
– Вы хотите сказать, – у нее перехватило дыхание, – вы действительно позволили бы мне сделать ваши фотографии и продать их?
– Итальянцы делают это все время, – пожал он плечами. – А почему не поступить точно так же и вам, мой новый друг?
Закрыв глаза, он застонал от удовольствия, когда хозяин ресторана поставил перед ним дымящееся блюдо с трюфелями, и Даная, еще не веря, что ей могло так повезти, схватилась за камеру.
– Позже мы можем поехать ко мне домой, – сказал он. – Вы будете первым фотографом, который сделает снимки молодого талантливого модельера в его квартире, в домашней обстановке, так сказать. Вот это уж точно обеспечит вам успех, и ваши фотографии купит любой итальянский журнал.
Она разочарованно опустила камеру. Так вот чего он добивался с самого начала!
– К вам домой? – спросила она тихо.
– А почему бы и нет, carina? – Он улыбнулся ей, как если бы предлагал ей самую обычную вещь на свете.
Во время еды Даная обдумывала свои дальнейшие действия. Если Томазо будет вести себя прилично, может случиться, что она и не откажет ему… хотя об этом она Брахману не расскажет. А если будет вести себя неприлично? Тогда ей придется как-то выходить из положения, но и в этом случае она ничего не собиралась рассказывать Брахману.
Апартаменты Томазо занимали два верхних этажа старого палаццо, стоявшего на холме и обращенного на огни Рима. Как только Даная вернулась с бокалом шампанского с террасы, где любовалась видом, она незаметно оказалась на большом бархатном диване в его объятиях. Когда его губы приблизились к ее губам, Даная подумала, целуется ли сейчас Брахман со своей девушкой в драгоценных камнях и красной блузке и происходит ли это на широкой двуспальной кровати его огромного номера в «Хасслере»?
– Я не хотел заманивать вас сюда обманом, птичка-невеличка, – прошептал Томазо. – Вы должны сделать сначала свои фотографии.
Собрав свои чувства в кулак, она схватила фотоаппарат. Обойдя его квартиру, Даная усадила Томазо напротив настенной фрески в стиле Помпеи, которую, как он с гордостью сообщил ей, создал сам, и сфотографировала его высокомерный профиль. Потом она сделала снимок его узкой железной кровати, которая по-военному была застелена одним одеялом, правда, одеяло было из кашемира терракотового цвета.
– Оно подходит к цвету ваших волос, – шепнул Томазо, целуя ее шею, когда она наклонилась к нему с фотоаппаратом. – Вы прямо созданы для этой комнаты, она вам подходит по цвету, особенно кровать.
Не замечая соблазна в глазах Томазо, она пересадила его на кухню, нашпигованную самым новейшим оборудованием и выдержанную в черных тонах, потом в его библиотеку с отделанными деревом стенами. Она сфотографировала его кабинет, где стоял его рабочий стол, заваленный кусками материи, эскизами и записями. Его ателье и демонстрационный зал находились в городе, но он рассказал ей, что самые лучшие идеи приходили ему в голову по ночам и он часто работал здесь один, пока, как и сейчас, рассвет не освещал красивые крыши домов Рима.
Они постояли на террасе, наблюдая, как небо из бледно-розового превращалось в золотистое и как первые лучи солнца озаряли шпили домов и переливались всеми цветами радуги на куполах соборов.
– Итак, carina, – сказал он, целуя ей руку, – вы сделали достаточно снимков.
– Вы оказались очень щедрым и потратили на меня столько времени, – пробормотала Даная, спрашивая себя, как ей выйти из этого положения достойно. Его поцелуи, которые ночью казались замечательными, в свете приближающегося дня уже не были заманчивыми. – У меня самолет на Париж в восемь часов утра… Я должна ехать и уложить вещи…
– Да, конечно, – со вздохом согласился он. – Птички-невелички всегда возвращаются в свои гнезда, не так ли? – Он нежно поцеловал ее в губы и добавил: – Было очень приятно, великий фотограф Даная Лоренс, провести с вами время. Гораздо приятнее, чем прием… правда, могло быть еще лучше. – Он пожал плечами. – Но, может быть, в следующий раз?
Его белый «феррари» быстро ехал по утренним улицам Рима. Поцеловав ее на прощание, он высадил Данаю около отеля и уехал. Она смотрела, как его машина завернула за угол, не веря, что все это ей не приснилось. Но потом вспомнила, что у нее есть фотографии Томазо, которые доказывают, что все было наяву.
Когда самолет французской авиакомпании уже подлетал к Парижу, Даная пыталась пробиться через ватную пелену усталости. Брахман обращался к ней, и она, открыв глаза, посмотрела на него пустым взглядом.
– Только посмотрите на нее! – воскликнул он. – Вы так устали, что не соображаете, где находитесь. Вот что получается, когда всю ночь гуляешь, да еще с Томазо Альери!
– С кем я гуляла – это мое личное дело, – фыркнула она, сердито оглянувшись на пассажиров по соседству, которые смотрели на них. Как смеет Брахман кричать на нее при людях – ведь ее личная жизнь никого не касается. – Кроме того, – добавила она, пожав плечами в накинутом на них кожаном жакете, – вы сами, кажется, не сидели один дома.
– Хватит! – холодно ответил Брахман. – Мы будем очень заняты эти дни, и я хотел, чтобы все свое внимание вы направили бы на работу.
Самолет тем временем совершал посадку.
Даная впервые попала в Париж, и благодаря любви Брахмана к ранним съемкам на натуре она познакомилась с городом, который был еще тихим и спокойным, только просыпавшимся после ночного сна и снимавшим с себя вчерашний слой грима после веселья прошедшей ночи. В четыре часа утра они были у Сены и ждали первых лучей серого рассвета, которые так любил Брахман; они проводили по-утреннему туманные часы на площади Согласия, где еще не было движения, и Брахман умудрялся расставлять манекенщиц так, чтобы остатки тумана попадали точно в кадр, витая на лицах девушек, как вуаль. Они делали снимки у Музея изобразительных искусств, на террасе кафе «Флор», в Булонском лесу и на Северном вокзале, не говоря уже о том, что посещали все демонстрации мод.
Даная вставала до рассвета и выезжала на натуру, а когда они кончали съемки, пора была собираться на очередной показ мод, а их иногда было по два в день. Брахман никогда не мог ограничиться только съемками в студии – он рвался на натуру, которая, как он утверждал, вдохновляла его. К тому времени, когда Даная кончала все свои дела, наступала полночь, и, зная, что ей снова придется вставать ни свет ни заря, она находила еще открытое кафе и быстро ела что-то, а потом заваливалась поспать хоть пару часов. Запал энтузиазма поддерживал ее всю неделю, и даже Брахман в объятиях своего любимого города был более покладист.
– Послушайте, Даная, – любезно обратился он к ней как-то поздно вечером, после того как манекенщицы разошлись по домам, а она упаковала все фотокамеры. – Давайте пойдем куда-нибудь перекусить. Я умираю от голода.
За крошечным столиком в его любимой пивной на площади Бастилии Брахман наконец извинился.
– Вы очень много поработали на этой неделе, Даная, – сказал он. – Я хочу, чтобы вы знали, что я очень ценю это.
– Я здесь нахожусь именно для того, чтобы делать это, как вы позволили напомнить во всеуслышание в самолете, – ответила она с удивлением.
Откинув голову, он расхохотался:
– Я был очень сердит на вас за то, что вы убежали с Томазо Альери. Я не люблю, когда мои девушки убегают с другими мужчинами.
Даная устало взглянула на него: трудно было успевать за изменениями в его настроении.
– Но я не ваша девушка, Брахман. Вы меня ни с кем не спутали? Меня зовут Даная Лоренс. Я работаю на вас.
– Еще лучше, – ответил он, подзывая официанта и заказывая бутылку шампанского «Дом Периньон», – потому что, как вы знаете, на первом месте у меня работа. А клиенты, – он передернул плечами, – они совершенно ничего не знают о моей работе. Для них я просто человек, который делает фотографии, на которых они выглядят лучше, чем на самом деле… Лучше, чем они есть! Я создаю им новый облик, именно такой, какой им нравится. Но вы-то должны знать, каким трудом мне это удается, – вы же видите, сколько сил я на это трачу. А в конце дня у меня нет сил, я выжат, как лимон!
Это не совсем соответствовало действительности, но она сочувственно улыбнулась Брахману, потому что он действительно был большой мастер.
– Мы будем есть устриц, фирменное блюдо, – сделал он заказ, потягивая шампанское, – и немного лангустов, а потом тюрбо. [13]Нужно немного поддержать ваши силы, – добавил он серьезно. – На следующей неделе нам предстоит завоевать Лондон.
Устрицы оказались солеными и очень вкусными, а лангусты – твердыми и сладкими, и Брахман заказал вторую бутылку шампанского.
Даная не спускала с него удивленных глаз, вспоминая жалкую пиццу на двоих в Нью-Йорке, пока до нее наконец не дошло: возможно, стоимость ужина входила в его расходы и оплачивалась его клиентом.
– Мне нравится, – сказал он, рукой с бокалом шампанского показывая на ее шелковую блузку.
– Виа Монтенаполеоне, Милан, – ответила она. – Она обошлась мне в месячный оклад.
– Она стоит того. Кстати, напомните мне повысить вам зарплату, когда мы вернемся. Вы этого заслуживаете. Вы нисколько не хуже Валмонта. – Он перегнулся к ней через стол и провел рукой по ее лицу, задержав ладонь на скулах. – Свет падает на ваше лицо вот сюда… и сюда, и ваша кожа кажется необыкновенной, почти прозрачной.
Она завороженно смотрела на него, не смея дышать, а его чувственные пальцы тем временем водили по овалу ее лица. То, о чем она так долго мечтала, сейчас наконец становилось явью… Брахман увидел в ней женщину, а не просто Данаю Лоренс, своего ассистента, существующую только для того, чтобы выполнять его распоряжения.
– Мы должны идти, – вдруг сказал он, поставив бокал на стол и подзывая официанта, чтобы расплатиться.
В такси Брахман забился в угол и не прикасался к ней, глядя в окно, глубоко задумавшись о чем-то. Испуганная, она не понимала, что произошло. Только что они беззаботно наслаждались вместе прекрасным обедом, а теперь Брахман впал в меланхолию.
Но оказалось, что он совсем не чувствовал меланхолии, он лишь обдумывал завтрашние съемки.
– Вы вдохновляете меня, Даная, – сказал он, когда они оказались в его номере. – Я хочу кое-что попробовать с вами. Сегодня вечером вы – моя модель!
Но по другую сторону объектива она чувствовала себя неловкой и зажатой, и он кричал ей, чтобы она расслабилась.
– Вы поправились! – укоризненно вскричал он, рассматривая снимки, сделанные «Полароидом».
– Теперь я могу позволить себе питаться каждый день, – усмехнулась она, – поскольку вы сделали меня своим ассистентом.
Но от усталости голова у нее падала на грудь, и она не могла скрыть зевоту.
– Черт бы вас побрал, Даная, – пожаловался он. – Как я могу вас фотографировать, когда у вас все время открыт рот! Неужели вы не можете контролировать себя немного?
– Брахман! Уже полпятого утра, – взмолилась она. – Мы на ногах двадцать четыре часа, а днем у вас опять съемки.
Бросив снимки, сделанные «Полароидом», на стол, он засунул руки в карманы и гневно смотрел, как она собирается уходить.
– Валмонт никогда бы не ушел! – закричал он ей вслед, когда она закрыла за собой дверь. – Он бы работал до тех пор, пока был бы мне нужен.
Снова открыв дверь, она сверкнула на него глазами, горевшими злостью.
– Тогда в следующий раз снимайте своего Валмонта в белой шелковой блузке, – выкрикнула она. – Посмотрим, как это вам поможет! Ненавижу вас, Брахман!
Идя по коридору, она слышала его довольный смех у себя за спиной. Она дождалась лифта, добрела до своего номера и провалилась в небытие – на несколько часов.
Когда на следующее утро она пришла в студию для последних съемок, она от удивления открыла рот при виде ярдов белого шелка, которым были задрапированы стены. Брахман крутился рядом, укладывая дорогой материал в складки.
– Ваша идея, – объяснил он. – Белый шелк создает необходимый холодный фон для вечерних платьев от Шанель, которые мы снимаем сегодня… Напоминает тридцатые годы. – Он отошел на несколько шагов, чтобы полюбоваться делом своих рук. – Прекрасно, – пробормотал он со счастливым видом, – просто прекрасно! И заметьте, Даная, что я все сделал сам. Я не стал будить вас и прерывать ваш драгоценный сон, чтобы помочь мне выполнить эту физическую работу. Но как сын крестьянина, человека земли, который в поте лица трудился всю свою жизнь, чтобы дать образование своим сыновьям, я понимаю, что такое тяжелая работа.
Обедать они отправились в «Брассери Липп», чтобы отметить последние съемки в Париже. Их усадили на самые почетные места, потому что все знали и уважали фотографа, который годами бывал здесь. Брахман ни на шаг не отпускал от себя Данаю, не переставая, говорил ей о том, как он доволен работой и что она была его вдохновением. Время от времени он брал ее за руку и шептал что-то ей на ухо.
Оставшись позже одни, они отправились к Сене и любовались Нотр-Дам де Пари в лунном сиянии, гуляли по маленькому мостику Мари и, наконец, оказались в уютном баре, где снова пили шампанское, а Брахман рассказывал ей о том, как начинал свою карьеру в Париже, когда был никому не известным молодым фотографом. Она слушала, загипнотизированная его историями о художниках и писателях, манекенщицах и модельерах, которые, как и он, все старались «выбиться в люди» в городе огней, любви и вдохновения. И неожиданно Брахман поцеловал ее в щеку, и Даная тоже поцеловала его, потом они взяли такси и поехали в гостиницу, крепко держась за руки.
Просторный номер Брахмана в «Георге Пятом» был не убран, что соответствовало его характеру. Он запрещал горничным дотрагиваться до разбросанных где попало снимков, пленок и аккуратно подписанных негативов. Только его дорогая аппаратура, сложенная Данаей в углу, выбивалась из общего беспорядка.
Сбросив стопку холодных лиц манекенщиц со своей огромной кровати, он обнял ее и сказал, что это могло случиться только в Париже. И она поверила ему. Разве не говорят, что Париж просто создан для любви?
Целуя ее, Брахман все крепче и крепче прижимал ее к себе, и она едва дышала.
– Сними свою одежду, – скомандовал он, внезапно отпустив ее и расстегивая свою рубашку.
Даная с удивлением взглянула на него. Разве не полагалось, чтобы он помог ей? Разве так это делается в начале романа?
Брахман успел уже снять брюки, и, бросив их на пол, нахмурился при виде ее, стоящей в неуверенности.
– Поторопись, Даная! – воскликнул он. – Чего ты ждешь?
Расстегнув блузку, Даная взглянула на него искоса, удивленно отметив про себя, что тело Брахмана было худым, а кожа белой. Его тело, кажется, не видело солнца лет десять. Сейчас она вспомнила, что он как-то говорил ей, что ненавидит влажный климат и никогда не берет отпуска – только деловые поездки.
Брахман лежал в кровати, заложив руки за голову и закрыв глаза. Даже в такой момент его брови были нахмурены, а рот и подбородок выражали недовольное нетерпение. Раздевшись, она нервно приблизилась к кровати.
– Господи, Даная, да ложись ты скорее! – закричал он на нее. Потом, улыбнувшись, с удовольствием оглядел ее. – Ты красивая, – пробормотал он, – очень красивая, Даная, хрупкая, как балерина, а кожа у тебя, как перламутр. Иди ко мне, моя красавица.
Он протянул ей руку, и она скользнула в кровать рядом с ним, почувствовав тепло его тела, когда он притянул ее ближе. Брахман целовал ее, и Даная закрыла глаза, до сих пор с трудом веря, что все это происходит с ней. Проводя пальцами по его спине, она могла пересчитать его ребра. Боже мой, какой он худой… Но худоба не портила его: тело было стройным и крепким, как у голодной пантеры…
– Красавица, – шептал Брахман между поцелуями. – Теперь ты скажи мне, что я красивый, Даная…
Даная хихикнула. Сначала у нее вырвался просто смешок, но потом она не могла остановиться.
– Ты красивый, Брахман, – удалось выговорить ей.
– Ради Бога, – ошарашенно проговорил Брахман, – что смешного?
– О, хо-о… ха-а… – визжала Даная. – Ой, Брахман, ничего смешного, просто у меня дурацкое чувство юмора, ой, Господи, ха-ха-ха…
– Да замолчи ты, ради Бога! – рассердился Брахман. – Ты сейчас должна думать о любви, а не хохотать как сумасшедшая.
Он лег на нее и закрыл ей рот рукой, но от этого она захохотала еще громче. Разочарованный, он смотрел на нее, чувствуя неловкость.
– Что с тобой? – спросил он, недоумевая. – Что тебя так рассмешило, Даная?
– Просто… когда ты попросил меня сказать тебе, что ты красивый, – пыталась говорить она, – больше ничего, Брахман…
– А разве я некрасивый? – озадаченно спросил он. – Другие женщины говорили мне, что да. И никто никогда не смеялся над Брахманом.
– Я не над тобой смеюсь, – ответила она. – Просто ты сказал это таким тоном, что мне стало смешно.
– Ну тогда скажи мне, что я красивый, Даная. Мне приятно будет услышать это от тебя.
Он наклонился к ней ближе, когда она торжественно повторила эти слова за ним, потом, довольный, он сжал ее в объятиях.
– А-а-а-а! – вскрикнул он вдруг. – А-а-а-а!.. Боже… Зажатая его телом, Даная напряженно ждала, спрашивая себя, являлись ли эти тарзаньи крики проявлением новой формы венгерской страсти.
– А-а-а-а!.. – продолжал кричать Брахман. – Помоги мне, Даная, помоги же!..
– В чем дело? – вскрикнула она. – Что случилось?
– Спина! Опять сдвинулся позвонок, он защемил нерв! Господи, Даная, встань ты наконец. Сделай что-нибудь! Позови доктора!
С трудом выбравшись из-под него, она испуганно взглянула на него. Лицо Брахмана было бледнее, чем обычно. Его глаза блестели, на лбу выступил пот. Было очевидно, что ему больно.
– Доктора! – простонал он. – Вызови доктора!
Подбежав к телефону, Даная попросила немедленно прислать доктора в номер Брахмана. Вернувшись к нему, она вытерла влажный лоб краем простыни.
– Это ты виновата, – пробормотал он, блеснув глазами. – Если бы ты не смеялась, этого бы не случилось! Ну? Где же доктор?
– Он будет здесь через пятнадцать минут, Брахман.
– Через пятнадцать минут? Мне крупно повезет, если я до тех пор не умру от боли! – Он закрыл глаза, а она неуверенно топталась около кровати. – Ну? Что ты еще ждешь? Не стой тут просто так, – неожиданно добавил он. – Собирай вещи и силы. Тебе надо вылететь ранним рейсом, в шесть тридцать. Тебе придется ехать в Лондон без меня. Теперь ты будешь фотографировать.
– Я? – Ее голос от волнения стал тонким.
– Давай не будем опять устраивать сцены, – устало проворчал Брахман. – Разве ты не мой ассистент? Ну, давай, отправляйся немедленно в Лондон.
Даная готова была расплакаться. Только что он обвинял ее в том, что она причинила ему боль, а сейчас он предлагает ей то, о чем она и мечтать не смела. Она, Даная Лоренс, должна фотографировать лондонскую коллекцию одежды! Жаль только, что ее роман с Брахманом оказался таким коротким, но будет еще время для этого. Если он, конечно, когда-нибудь простит ей, что она смеялась над ним! Только когда она направилась к двери и заметила свою одежду, валявшуюся на полу, она вспомнила, что была совершенно голой.
– И вот еще что, Даная, – позвал ее Брахман с постели, – у тебя хорошенькая фигура.
В Лондоне все было по-другому – одежда, цвета, манекенщицы, модельеры. В воздухе витали молодость и безрассудство. Здесь ничего не напоминало прилизанный стиль Милана и элегантность Парижа. Здешняя мода была для молодых и дерзких, для тех, кто хотел произвести впечатление совершенно другим образом. Это была одежда для звезд эстрады, для путан с Кингс-роуд, [14]для молодых душой и телом, и Даная легко и быстро освоилась на новом месте, как будто все было знакомо ей с детства.