– Мария Филатовна, вы меня слышите?
   Женщина раздраженно махнула рукой: не мешай, дескать, разве не видишь, я занята. Настя навещала мать раза два-три в неделю, и, по ее словам, Мария Филатовна бывала иногда совершенно нормальной и разговаривала с ней. Этому Алеша не верил. Собственно, он заглянул в палату по инерции, ни на что не надеясь. Все, что надо, он уже узнал: вчера Настя сюда не заезжала.
   Не оставила следок.
   – Хорошо вам тут, – сказал Алеша. – Ниоткуда не дует, чисто, светло. А тут носишься целыми днями неизвестно зачем, да еще теперь и Настенька куда-то подевалась.
   Услышав имя дочери, Мария Филатовна встрепенулась, вытянула шейку и попыталась поймать гостя прицельным взглядом, но это ей не удалось. Взгляд скользнул мимо, ему за спину, как неудачно пущенная стрела.
   – Если бы знал, где она, обязательно к вам бы привез, – посулил Алеша.
   – Змеи, кругом змеи, – прошамкала старуха беззубым ртом. – Гляди, ужалят доченьку. Змеи и выдры. Вон под шкафом сидят.
   В комнате не было шкафа: стол, кровать и две тумбочки – одна у кровати, другая под окном. Меблировкой не баловал больных Павел Павлович.
   – Пойду, пожалуй, – сказал Алеша. – Отдыхайте, Мария Филатовна, а то мы чересчур разболтались.
   – Змеи! – завелась сумасшедшая. – Длинные, чер-1 ные… Много змей.
   – И еще выдры.
   – Всех не перетопчешь. Нет, не перетопчешь. Ползают, ускользают. Доченьку ловят. Как уберечься?
   – Мы ее спрячем, – успокоил Алеша.
   Павел Павлович перехватил его на первом этаже:
   – Случай безнадежный, батенька вы мой, но делаем все возможное. Современная методика, прекрасный уход, наилучшие медикаменты. Ей здесь хорошо, поверьте. Как она вам показалась?
   – По-моему, абсолютно здорова. Можно выписывать.
   Без затей сунул доктору в кармашек халата стодолларовую купюру.
   – Великая просьба к вам, Павел Павлович. Не сегодня-завтра к ней заедет дочь. Пожалуйста, позвоните вот по этому телефону. Получите сразу пятьсот баксов.
   Доктор покраснел:
   – Дорогой вы мой, да за милую душу… Ради одного дружеского расположения…
   Из машины Алеша связался со Вдовкиным:
   – Женя, что нового?
   Разбуженный банковский гений был немногословен:
   – Ничего.
   – Что же, вообще никто не звонил?
   – Нет, не звонил.
   – Хорошо, сиди дома, никуда не уходи.
   – Да мне и некуда идти.
   Алеша смотался в офис, где его ждала неотложная встреча. Сизокрылый француз, мсье Дюбуа, бывший Гриня Толубеев, по кличке Рикошет, бывший валютчик, бывший лагерный порученец, кайфовал в кабинете, дымя толстой гаванской сигарой и с брезгливой гримасой листая подшивку газеты "Президент". Десять лет назад, освободившись, Гриня удачно женился на французской подданной, беспечной туристке Натали Дюбуа и отбыл в свободный мир, но ни на минуту не разрывал коммерческую пуповину с родиной. Много воды утекло с тех пор, ныне Рикошет ворочал крупными капиталами по всему франкоязычному региону. Банковские сделки, трастовые операции – солидный бизнесмен с солидным акционерным обеспечением. Кто бы узнал в слегка обрюзгшем, элегантно одетом господине с барской повадкой лагерного живодера, смутьяна и прощелыгу. Но Алеша узнал, и они братски обнялись посреди кабинета.
   – Люди меняются, – улыбнулся Гриня, сверкнув безупречной вставной челюстью, – а ты все такой же, Леха. Почем нынче "салатик"?
   – По две шайбы за пару, – ответил Алеша, вспомнив, что натуральные зубы вышиб Рикошету невзначай Федор Кузьмич при первом неудачном знакомстве, когда тот попытался затырить у новичков лисью шапку.
   Минувшей осенью мсье Дюбуа спроворил из Парижа поставку пяти вагонов марочного итальянского вина для нужд нарождающейся российской аристократии, но это была, конечно, мелочевка, хотя операция дала чистую прибыль в пятьсот тысяч долларов. Сегодня им предстояло вчерне обсудить наиважнейший вариант создания постоянных инвестиционных фондов прикрытия, но с самого начала разговор как-то не заладился.
   – Да что с тобой? – не выдержал Рикошет, заметя, как Алеша в очередной раз неожиданно дернулся то ли к двери, то ли к окну. – Может, я не вовремя приехал?
   – Почему не вовремя? Ты что, Гриня? Откладывать-то уж куда? – горячо возразил Михайлов, деловито передвинул поближе разложенные на столе бумаги и в ту же секунду почувствовал, что действительно неспособен заниматься никакими делами. Круглая благообразная подлая рожа старого бандита неизвестно зачем маячила перед глазами. Алеша расслабленно откинулся на стуле, мечтательно произнес:
   – Впрочем, ты прав, братишка. На хрена нам сдались все эти вонючие фонды? Расскажи лучше, как у тебя с Натали?
   – Что Натали?
   – Ну, все же француженка, капиталистка – мылом не воняет, нет? Как с ней справляешься-то?
   Мсье Дюбуа задумался, попыхивая сигарой и вежливо улыбаясь. Поведение Креста было подозрительным, но это могло объясняться несколькими причинами.
   К примеру, Алеша был с крупного бодуна, что было на него не похоже. Второе, где-то ему прищемили хвост, что тоже вряд ли. Судя по сведениям, которые удалось собрать Рикошету перед поездкой, Крест оставался в Москве одним из ключевых финансовых авторитетов.
   Самым вероятным было то, что по каким-то своим соображениям Алеша разочаровался именно в нем, в мсье Дюбуа, и за его спиной вел переговоры с более выгодными партнерами. В любом случае выяснять истинную причину следовало с предельной осторожностью: это тебе не Америка, это – родина.
   Мгновенно сбросив груз забот, мсье Дюбуа радостно оскалился:
   – Натали, говоришь? Да ничего, контактная бабенка. С меня пылинки сдувает. Но насчет ихней сексуальности – большое преувеличение. Скажу ответственно: любая наша краснопресненская телка любой француженке сто очков форы даст в постели. С англичанами еще хуже: те забухают в цикле. Одна утеха на Западе – метиски. Это – да, кайф. Подцепишь такую ягодку возле метро, как следует отпаришь, отмоешь…
   – Я не про это, – перебил Михайлов. – Дети у вас есть?
   – Представь себе, двое. Два пацаненка. Дань традиции. Дети, семья, респектабельность – все способствует бизнесу.
   – Ну и как оно там, в родильных домах? Какие условия против наших? Говорят, не сравнить?
   Рикошет по-настоящему испугался, под мышками просквозило. Дело оборачивалось серьезнее, чем он сперва подумал. Пора было уносить ноги. И лучше всего уносить их прямо в Париж. Шутки у Креста известные, после них ему одному бывает смешно.
   – Хорошие условия, – сказал он. – У них вообще медицина на высоте.
   – В чем это выражается? – еще ненатуральнее оживился Алеша. – Что же, у них там лежаки какие-нибудь модернизированные? Или клизмы с анашой?
   Мсье Дюбуа сорвался. Побледневший, отложив сигару на краешек пепельницы, тихо произнес:
   – Не крути, Крест! Если есть претензии, объясни.
   Я же все-таки не фраер.
   – Ты не так понял, – огорчился Алеша. – Мне действительно интересно. Я слышал, лекарство изобрели, совсем без боли баба рожает. Впендюрят в вену пять кубиков, очнется, а перед ней младенец гугукает.
   Рикошет обессиленно сник в кресле:
   – Скажи честно, Леха. Тебе Герка Шмудель на меня капнул? Да он же, сука продажная, сам на сто лимонов облажался и фирму подставил. Я там в доле не был. Хочешь, позвони прямо сейчас. Я ничего не боюсь, я чистый.
   Алеша поглядел в окно. Денек развернулся сияющий, пронзительный. Такая сушь внезапно установилась по Москве, хоть плачь.
   – Видишь ли, Гриня, у меня кое-какие неприятности. Давай вечерком посидим? Ты как? Давай поужинаем вместе. "Шанхай" тебя устроит?
   "Неужели отпускает!" С огромным облегчением Рикошет наспех покидал в портфель бумаги.
   – Оставь, – сказал Алеша. – Документы оставь. Может, днем выгадаю часок, прогляжу.
   Старый товарищ по зоне послушно вывалил портфель на стол. Из кабинета выбрался будто на цыпочках.
   Алеша набрал номер Башлыкова.
   – Не только Насти нету, но и Губин жопой накрылся, – сообщил без всяких предисловий. – На тебя одна надежда, Башлыков. Поможешь – навеки твой слуга.
   Башлыков со вчерашнего дня был в тягостном раздумье.
   – Что предлагаешь? – спросил он.
   – Елизара надо утихомирить. Пока он в дупле копошится, у нас спина открыта.
   – Но где же все-таки твой Губин? Залудить-то вроде не мог?
   – Губин объявится. Действуй, Башлыков.
   – Попомни, Алеша, за такую рыбку щедро платить придется.
   – Не груби, Башлыков. Действуй.
   Из офиса Алеша сорвался домой. Пролетел по Москве, как на крыльях. Город в середине дня опустел, и Алеша ощущал себя невесомым. На ходу, у светофоров, перечитал Настану записку, потом порвал на клочки и белым веером выпустил в окошко. Упали дурные слова под колеса. Зачем она это затеяла, думал он. С ребенком понятная блажь, но зачем убегать? Мир так сер без нее.
   Вдовкин сидел на кухне в привычном окружении – бутылка, закуска, стакан. Постаревший, опухший. Загадочная фигура. Когда-то поставил на орла, а выпала решка. С тех пор подохнуть не может и жить не в настроении. Один раз ему улыбнулась судьба, сдала козырного туза – Таню Плахову, да и ту смело в мусоропровод небытия. Кореш по несчастью. Алеша зажег газ, поставил чайник.
   – Думаю, Женя, еще немного покеросинишь – и жди кондратия.
   – Никакого кондратия. Окочурюсь враз.
   – Не надейся на это. Будешь лежать истуканом и мычать. Овощем будешь.
   – А сейчас я, по-твоему, кто? – с тяжким вздохом Евгений Петрович потянулся к родной бутылке. – Что ж про Настю не спросишь?
   – Звонила?
   – Только что, перед тобой.
   Алеша почувствовал, как жилы напряглись.
   – Где она?
   – Не сказала.
   – А что сказала?
   Вдовкин нацедил себе граммов пятьдесят.
   – Женя, не испытывай судьбу!
   – Я ей передал, что ты переживаешь. Даже злишься немного.
   Вдовкин наконец решился, опрокинул в раскаленное нутро первую дневную дозу. Сожмурил глазки, прислушался, куда юркнула. Алеша успокоился, больше не спешил, спешить было некуда.
   – Первая рюмка как первый поцелуй, – объяснил Вдовкин. – Каждый раз не знаешь, чем кончится. То ли оплеухой, то ли любовью… Ты страдаешь, Михайлов, это хорошо. Возможно, скоро у меня появится приятный собутыльник.
   – Наливай, – сказал Алеша. Выпили вместе водочки. Вдовкин заметил:
   – Вот ты меня ругаешь за пьянство, а ведь я не пьяница.
   – Кто же ты?
   – Я честный русский интеллигент, не принимающий мерзостей вашей жизни. Но у меня нет сил бороться с ними. В каком-то смысле я хуже, чем алкаш, Мое пьянство – это бегство от борьбы. Своего рода дезертирство.
   – Плюс к тому, что ты честный русский интеллигент, ты еще обыкновенный грабитель. Но и это не все.
   Вдобавок ты убийца. Зачем Пятакова убил? Чем ты лучше нас? Тем, что больше книжек прочитал?
   Вдовкин поднялся и выключил пофыркивающий чайник. Немного он был озадачен поворотом разговора.
   Сколько раз убеждался, что с Алешей лучше не связываться, даже в споре. В любую минуту, не задумываясь, он наносил удар ниже пояса, И тем не менее, чего греха таить, Вдовкин крепко к нему привязался. Таинственная Алешина сущность манила, притягивала его, как ребенка манит темный зев пещеры. Без Алеши он теперь дня не мог прожить, как без чарки. Это диковинное, отчасти унизительное состояние сам себе Вдовкин объяснял распадом личностных структур на фоне социальных потрясений и запоя.
   – Я Пятакова не убивал, – возразил он. – У нас была дуэль.
   – Ага, конечно. Затолкали с Губиным в глотку ампулу – вот и вся дуэль. Заодно Петуха кокнули. Интеллигент! С вашим братом особенно надо держать ухо востро. Чуть зазеваешься – и нож в брюхе. Твой дружок, Губин, – тоже интеллигент? По уши в крови. Два сапога – пара. Если хочешь знать, Женечка, когда ты тут у меня неизвестно на каком основании поселился, я ведь ни одной ночки спокойно не спал. Уж думаю, не от страха ли и Настя сбежала. Тогда ее осуждать нельзя.
   Вдовкин молча разлил водку.
   – Кстати, о Насте, – Алеша улыбался, но взгляд был бесноватый. – Раз уж у вас завязались секреты, передай ей кое-что, когда встретитесь.
   – Мы не собираемся встречаться.
   – Да ладно тебе. Собираетесь – не собираетесь, я не в обиде. Ты только передай.
   – Что передать?
   – Скажи так. Если после того, как позвонит, через час не явится домой, перережу себе вены.
   – Черный юмор, Алеша!
   – Я по мелочевке не играю. Это ведь ей захотелось потягаться, кто кого крепче достанет.
   Вдовкин махом опрокинул рюмку, сунул в губы сигарету. Растерянно моргал. В общем-то он не сомневался, что Алеша сделает, что обещал. Он всегда держал слово.
   – Глупость какая-то несусветная…
   – Не скажи, интеллигент. Это ты за свою поганую, пьяную жизнюшку цепляешься, как за мамкину титьку, мне своя недорога. Игровая, давно на кону…
   Алеша самодовольно представил, как подыхает, истекая кровью, и освобождается от всего земного. Вот он, выход, вот оно, счастье, с белыми окнами в сад.
   Представил еще, как Настя жутко содрогнется.
   – Что с тобой, Михайлов? С одной рюмки повело?
   – Надоела мышиная возня. Скучновато мне с вами, Женек. Наливай, не дрожи!..

Глава 21

   Операцию Башлыков подготовил наспех, но больше всего его настораживал щенячий азарт Фомкина. Салага рвался на "мокряк", как на праздник. Башлыкову это было неприятно. Дурь из Фомкина поперла не ко времени. Убивать бандитов ему доводилось и прежде, но сегодняшний случай был особенный. Будучи романтиком, Коля Фомкин не считал бандитов вполне за людей, глубоко презирал всю нынешнюю обнаглевшую, воровскую, вооруженную шушеру, державшую масть по Москве, как на именинах у Пронькина; но одно дело влепить веселую пульку между глаз прущему на тебя, озверевшему дебилу с "Калашниковым" в руках, и совсем иное – пойти и хладнокровно укокошить доверчивого старикана, будь он хоть грешен, как сам сатана.
   Казалось, Фомкин не чувствовал разницы, и это было плохо. Опасная душевная разболтанность. Когда обсуждали детали, паясничал и ерзал, точно девственница на медосмотре. Башлыков не выдержал:
   – Честно скажу, Коля, было бы кем тебя заменить, заменил бы. Но заменить некем.
   – Да не волнуйтесь так! Замочу старичка за милую душу.
   – Еще раз так скажешь, вообще погоню из отряда.
   Фомкин посерьезнел:
   – Григорий Донатович, клянусь, все понимаю!
   – Что понимаешь?
   – Какого зверя берем.
   – Не зверя, Коля, человека. У него папка с мамкой были, как и у тебя.
   У Фомкина от удивления глаза полезли на лоб, но он и тут не сплоховал:
   – Если так, давайте его усыновлять.
   Дальше разговаривать с ним на моральные темы Башлыков посчитал излишним.
   – Звони, – сказал он.
   Фомкин набрал номер, и на том конце задумчивым баритоном отозвался телохранитель Петруша.
   – Это я, – поздоровался Фомкин. – Ну чего, Петя, изменения есть?
   Изменений не было. Условились так, что во время прогулки Елизара Суреновича Петруша впустит его на минутку в дом и познакомит с Машей Копейщиковой.
   Фомкин подарит ей букет алых роз и невзначай замолвит словечко за побратима. И уж заодно оценит опытным взглядом гинеколога всю ее богатую фактуру.
   – В семь часов, – подтвердил Петруша. – С охраной сговорено. Там мой кореш Митька. Ты же навроде мой племяш из Махачкалы.
   – Маша в курсе?
   – Ты что, парень? Это ей сюрприз. Она-то думает, я совсем дикий с гор спустился.
   – Если сегодня тебе не даст, значит, я вообще в женщинах не разбираюсь, как гинеколог.
   – Что ж, поглядим…
   В семь вечера Елизар Суренович выходил из дому, садился в машину и в сопровождении охраны (обычно две "вольво", набитые головорезами) выезжал на природу, где его прогуливали, как домашнюю собачонку. Но места, куда его вывозили, часто менялись и зависели, вероятно, от настроения владыки, поэтому Башлыков отбросил заманчивый план засады в какой-нибудь дубовой рощице. Вдобавок этот план предполагал много шума, грохота и пальбы, чего Башлыков не любил. Он предпочитал ювелирную работу с одним-единственным трупом фигуранта. Вариант со снайпером, казалось бы, вполне реальный, он тоже по зрелом размышлении оставил как запасной. Дом Благовестова снаружи был оборудован суперсовременной искусной светомаскировкой, и не меньше десяти профессионалов бдительно контролировали все мало-мальски пригодные для снайперского "гнезда" точки в окрестностях, включая канализационные люки. После чудесного спасения на загородном шоссе Благовестов начал новую полнокровную жизнь и не собирался с ней расставаться из-за чьей-нибудь глупой неосмотрительности.
   В таких обстоятельствах затея Фомкина, при всей ее наивности и вопиющем налете любительства, как ни странно, казалась перспективной и могла сработать.
   В сыскном ремесле, как в разбойничьем, успех иногда достигается не точностью предварительных расчетов, а дерзостью и ситуационной смекалкой; и тут на Фомкина, конечно, можно было положиться.
   В начале восьмого он приблизился к гнездовью владыки – пятиэтажному дому сталинской постройки, массивному, как фоб Святогора, с выступающим над подъездом каменным дворцовым козырьком. Вид у Фомкина был невинный, походка пижонская. Сторожа Благовестова "повели" его в переулке, и около подъезда его остановили двое мужчин непримечательной наружности, от которых за версту разило родной ментовкой.
   – Не спеши, паренек, – сказал дружелюбно один из оперов. – Скажи-ка лучше, куда направляешься.
   Фомкин не выказал ни раздражения, ни испуга:
   – А то вы не знаете?
   – Мы, может, знаем, но ты проясни.
   Второй опер заступил ему за спину и сноровисто прогладил пальцами по всему туловищу. Фомкин хихикнул:
   – К Петруше я, к Долматову. Земляк мой. Он сам пригласил.
   – Цветы тоже Петруше?
   Фомкин любовно огладил букет алых роз, упакованный в целлофан.
   – Хороший горский обычай – цветы, женщина, шашлык.
   – На горца ты похож, как моя бабка на футболиста, – улыбнулся первый опер, и на его лице Фомкин прочитал заветное желание для первого знакомства отвернуть непрошеному гостю башку. Это был очень ответственный момент. Если он вызовет у бугаев хоть малейшее подозрение, они обязательно доложат Елизару, когда тот вернется. Впрочем, они и так это сделают.
   Важно, с какой подачи. Фомкин использовал домашнюю заготовку.
   – Не мудрите, хлопцы. Хозяин не одобрит. Вы что думаете, Петруша меня без его ведома позвал?
   – Мы вообще не думаем, мы ноги ломаем, – сказал тот, который был сзади.
   – Да ладно, – возразил напарник – пусть шагает.
   Это Митькина забота. Он разрешил.
   Митька встретил его возле роскошного лифта с инкрустированной под серебро дверью. Это был солидный, крепкий мужчина, на голову выше Фомкина, и пиджак у него красноречиво топорщился на боку. С самого начала вся эта операция, разработанная лично Фомкиным, была классическим блефом, рассчитанным на придурков, поэтому он особенно ею гордился. Он убедил Башлыкова, что именно невероятная простота и наглость дают ему верный шанс. Изюминка заключалась в том, чтобы каждый шаг был дурнее предыдущего.
   Башлыков согласился с тяжелым сердцем, буркнув себе под нос: "Черт его знает, вид у тебя действительно идиотский, может, купятся", – "Если не купятся, – смеялся Фомкин, – поколотят да выкинут. Зачем я им нужен?
   Петрухин кореш, какие с меня взятки?"
   Митька оглядел его презрительно:
   – Ишь, какой петушок! Вправду, что ли, гинеколог?
   – Диплом показать?
   – Ты вот что, сявка, учти. Барин осерчает, я-то отопрусь. Отвечать вы будете. Гони двести баксов!
   Фомкин аж позеленел:
   – Ты что, Митяй, охренел?! С меня-то за что? Это мне Петруха должен за консультацию.
   – Кто из вас кому должен, сами разберетесь. Гони бабки. Или уматывай!
   Первое неожиданное препятствие Фомкин преодолел с честью. Порылся в кармашке куртки (заначка!) и достал две сложенные конвертиком пятидесятитысячные ассигнации.
   – Вот все, что имею. На старость копил.
   Деньги охранник принял с какой-то детской стыдливостью, развернул, разгладил на ладони и вдруг так рассвирепел, что Фомкина бычьим взглядом отбросило к стене.
   – Ты что же, погань, милостыню подаешь?!
   – Никак нет! – взмолился Фомкин. – Остальные у Петрухи займу. Отдам, когда уйду. Честное слово!
   Митька уселся с ним в лифт и доставил на четвертый этаж. Но все никак не мог успокоиться.
   – Нельзя с вами по-хорошему, с поганками, – бормотал ожесточенно. – Делаешь одолжение, рискуешь карьерой, вы там бабу будете накачивать, и все, выходит, на халяву. Ну жлобы! Ну сволота!
   – Понадеялся на земляка. Извини, брат.
   – Не затевайся надолго. Через сорок минут хозяин вернется.
   – В крайнем случае Петруша в чулане схоронит.
   Попозже выпустит.
   – За каждую минуту простоя – полтинник! – предупредил громила, сплюнув Фомкину на ботинок.
   Петруша впустил, не дожидаясь звонка, видно стерег под дверью. Был он взбудоражен и мелко трясся, то ли от страха, то ли от возбуждения. Запер дверь и потянул Фомкина за руку куда-то в темноту.
   – Не желает тебя видеть, – горячечно забурчал в ухо. – Я сказал, друг, родич, гинеколог – ни в какую!
   Грозит шефу пожаловаться. Чего делать?
   – Теперь только вперед, – ответил Фомкин. – До победного конца. Ну-ка отвори пасть.
   – Чего?
   – Открой пасть, говорю. Витамину дам, для аромата. Американская штучка по лицензии. Бабы не выдерживают.
   Машинально Петруша разинул рот, Фомкин сунул туда парализующую ампулу. Сгоряча бандит хрумкнул – и мгновенно обмяк, повалился Коле на руки, и тот заботливо опустил его на пол. Далеко шагнула наука: желатиновая карамелька – и три часа отключки. Но не из Штатов гостинец – из заповедных лабораторий КГБ.
   Фомкин прислушался – тишина. Заглянул в одну комнату, в другую, побывал на кухне – никого. Прошел через роскошно меблированную гостиную, толкнулся еще в одну дверь – заперто. Машу Копейщикову обнаружил в спальне. Фомкин предстал перед ней улыбающийся, с букетом роз, но и женщина ждала его во всеоружии – голая и с пушкой в руке. Вольно расположилась на широкой, с изумрудным покрывалом кровати и ствол навела в живот. Палец на спусковой "собачке".
   Голос у Маши хриплый, выразительный:
   – Присаживайся, голубок. Но без резких движений.
   Фомкин в прикидках обмозговывал и такой оборот событий, но в более пристойном варианте.
   – Мадам! – воскликнул, прикрывая ладонью глаза. – Поражен, повержен! Вполне понимаю Петрушу.
   Как устоять против такой красотищи.
   – Кривляться будешь на шампуре! Сядь, говорю, и замри!
   Фомкин опустился на стул, букет на колени. Вот тебе и Маша! По внешности, правда, она соответствовала восторженным описаниям Петруши – голая, нечесаная, с обезьяньим личиком, – но манеры, манеры и, главное, речь! Изысканная, точная, без всякой примеси кретинизма. Видно, что и стрельбе обучена.
   – Петруха! – шумнула на всю квартиру. – Иди сюда, придурок! Ты где?!
   Никто на зов не явился.
   – Ага, – сказала удовлетворенно, – значит, с Петрушей уже разобрался? Молодец, быстро. Теперь говори, кто такой и зачем пришел? Только правду. Будешь ваньку валять, для начала прострелю колено. Вот, гляди, – вскинула руку, нажала курок. Хлопок получился негромкий, а в портрете Льва Толстого, на стене, на лбу образовалась дырочка.
   – Целкость замечательная, – одобрил Фомкин. – Что вы хотите узнать, мадам?
   – Кто ты? На кого работаешь? Живо! Времени у тебя осталось с гулькин нос.
   Усилием воли Фомкин изобразил на лице затравленность:
   – Не совсем понимаю… Я обыкновенный гинеколог… Петруша пригласил для консультации. Цветы для вас… Разрешите преподнести?..
   Вторая пуля цвиркнула над его головой, опалив темя. Дамочка была нервная.
   – Смотри сюда, – показала на стену. – Видишь кнопку? Если нажму, через секунду ворвутся головорезы. На кусочки распилят. Пожалеешь, что от пули не подох. Понял меня?
   – Конечно, понял. Но что я должен сделать, чтобы избежать страшной участи?
   – Ладно, пока замри… – Все у Маши было под рукой, и телефонная трубка тоже. Не спуская глаз с Фомкина, накрутила номер, он не углядел какой. Заговорила, не назвав собеседника по имени. Классный оперативный кадр.
   – ..Да, да… Явился Петрутин знакомец, я вам сообщала. Петрушу сразу завалил… Да, понимаю… – Слушала она довольно долго, попутно развлекаясь тем, что прицеливалась Фомкину то в лоб, то в глаз, то в живот.
   Мало того что нервная, она была еще и озорная. Фомкин вынул розы из целлофана и сделал Маше знак: нельзя ли, дескать, поставить в вазочку? – на что она скорчила такую гримасу, от которой, вероятно, бедный Петруша и приходил в половой экстаз.
   – Поняла, все поняла, – сказала она в трубку. – Хорошо, перезвоню попозже…
   – Ну вот, голубок! – положив трубку, воззрилась на Фомкина, как ему показалось, с сочувствием. – Маленький шанс у тебя появился отсюда выбраться. Крохотный такой шансик. Но соображать должен очень быстро.
   – Постараюсь, – ответил Фомкин. – Единственно, чтобы вам угодить.
   – Как собирался кончить старика? Неужели голыми руками?
   – Какого старика? Петрушиного хозяина?
   – Не дури, парень. Соображай. Или я тебя сейчас кокну, или уберешь старика, а я прикрою. Ну что?!
   – В жизни пальцем никого не тронул. Профессия у меня миролюбивая, гинекологическая… Да зачем кого-то убивать? Вам-то зачем? – В задумчивости Фомкин потянулся к нагрудному карману.