Страница:
– Когда-нибудь, – сказал, он мечтательно, – милое дитя, в этой же комнате, на этом ковре ты станешь на колени и со слезами счастья на глазах, с моего позволения займешься французской любовью. Это будет переломный момент в наших отношениях. Потом мы подружимся и, возможно, я тебя удочерю.
– Если хотите, – насмешливо отозвалась Таня, – могу сделать это прямо сейчас. Удовольствие недорогое.
Елизар Суренович хлопнул в ладоши, и в мгновение ока на пороге возникла Маша Копейщикова, больше, чем обычно, взлохмаченная, в своей законной фетровой шляпе, но туго обернутая вокруг бедер вафельным полотенцем.
– Водки, – распорядился Благовестов, – и чего-нибудь закусить. Живо!
Таня Француженка завистливо поглядела ей вслед:
– Какая симпатичная обезьянка.
– Хочешь – подарю?
– Нет уж, спасибо.
Водки выпила не чинясь, полную рюмку. Расстегнула верхние пуговки у костюма. Теперь лицо у нее было сосредоточенным.
– Итак, слушаю вас, дорогой Елизар Суренович.
– Алешку Михайлова знаешь?
– Креста? Нет, лично не встречалась, но, конечно, наслышана.
– Справишься с ним?
Таня непроницаемо молчала.
– Ты что – оглохла?
– Это трудное дело.
– Я спрашиваю – да или нет?
– Все зависит от цены. И времени понадобится не меньше месяца.
– Но справишься?
– Почему бы и нет? У него одна голова.
Благовестов понюхал рюмку, скривился.
– Когда будешь в моих годах, переходи на сухое.
– Хорошо, я запомню.
"Век бы ее не отпускал отсюда", – подумал Елизар Суренович. Вслух сказал:
– Какие могут быть проблемы?
– Возможно, кто-то из его людей знает меня в лицо. У него большая кодла.
– Да, большая, – согласился Благовестов. – Вот мы ее немного и подсократим.
– Пятьдесят тысяч зеленых и, если понадобится, документы.
– Где надеешься отсидеться?
– В Европе, где же еще? Но паспорт нужен чистый.
– Хорошо, детали обсудишь с Грумом. Когда будешь готова, дашь знать. Но без особого сигнала – нини! Поняла?
– У меня правило – половина бабок вперед.
– Бедная, отчаянная девочка, – жалостливо усмехнулся Благовестов. – Да я тебе хоть всю сумму выдам авансом, мне-то что. Это твои трудности.
Она прекрасно поняла намек. Что-то в ней дрогнуло, нервным движением она открыла сумочку. Благовестов невольно глубже угнездился в кресле. Если бы ему был ведом страх, то сейчас как раз он бы испугался и даже подумал: не промахнулся ли Петруша, хорошо ли ее обшмонал? Но достала она всего-навсего пачку ментоловых сигарет.
– Вот и Гриша точно такой был, – сказал Благовестов, – то ничего-ничего, а то вдруг как тявкнет. Иной раз приходилось строгие меры принимать.
– Я не тявкаю, – улыбнулась Таня прежней детской улыбкой. – Я молчаливая.
– Да это я так, к слову… – Благовестов нажал какую-то кнопку, и в комнату заглянул бритоголовый Петруша. У него была особенность, которая сразу бросалась в глаза: головной мозг у него помещался в гениталиях. Когда он взглянул на Таню, то забавно, по-бычьи шмыгнул ноздрей.
– Что скажешь, Танечка, а? – почмокал губами Благовестов. – Хорош жеребец? Чистопородный, прямо из стойла. Хочется все же тебя одарить для знакомства.
Не взяла Машу, бери этого. Пригодится в хозяйстве.
Таня на безответного Петрушу не оглянулась.
– Спасибо, Елизар Суренович! Ваша щедрость поражает воображение. Но у меня свой такой уже есть. Зачем мне два?
– Наше дело предложить. Деньги получишь у Грума… Петруша, проводи гостью. Да гляди у меня, рукам воли не давай.
Петруша недовольно засопел. Благовестов прикрыл глаза как бы в изнеможении. Озорно на прощание сверкнул его черный зрак. Таня сигаретку не успела зажечь, как уже оказалась на улице. Петруша поймал такси. Из машины, уже на ходу, она послала ему воздушный поцелуй.
Глава 4
Глава 5
– Если хотите, – насмешливо отозвалась Таня, – могу сделать это прямо сейчас. Удовольствие недорогое.
Елизар Суренович хлопнул в ладоши, и в мгновение ока на пороге возникла Маша Копейщикова, больше, чем обычно, взлохмаченная, в своей законной фетровой шляпе, но туго обернутая вокруг бедер вафельным полотенцем.
– Водки, – распорядился Благовестов, – и чего-нибудь закусить. Живо!
Таня Француженка завистливо поглядела ей вслед:
– Какая симпатичная обезьянка.
– Хочешь – подарю?
– Нет уж, спасибо.
Водки выпила не чинясь, полную рюмку. Расстегнула верхние пуговки у костюма. Теперь лицо у нее было сосредоточенным.
– Итак, слушаю вас, дорогой Елизар Суренович.
– Алешку Михайлова знаешь?
– Креста? Нет, лично не встречалась, но, конечно, наслышана.
– Справишься с ним?
Таня непроницаемо молчала.
– Ты что – оглохла?
– Это трудное дело.
– Я спрашиваю – да или нет?
– Все зависит от цены. И времени понадобится не меньше месяца.
– Но справишься?
– Почему бы и нет? У него одна голова.
Благовестов понюхал рюмку, скривился.
– Когда будешь в моих годах, переходи на сухое.
– Хорошо, я запомню.
"Век бы ее не отпускал отсюда", – подумал Елизар Суренович. Вслух сказал:
– Какие могут быть проблемы?
– Возможно, кто-то из его людей знает меня в лицо. У него большая кодла.
– Да, большая, – согласился Благовестов. – Вот мы ее немного и подсократим.
– Пятьдесят тысяч зеленых и, если понадобится, документы.
– Где надеешься отсидеться?
– В Европе, где же еще? Но паспорт нужен чистый.
– Хорошо, детали обсудишь с Грумом. Когда будешь готова, дашь знать. Но без особого сигнала – нини! Поняла?
– У меня правило – половина бабок вперед.
– Бедная, отчаянная девочка, – жалостливо усмехнулся Благовестов. – Да я тебе хоть всю сумму выдам авансом, мне-то что. Это твои трудности.
Она прекрасно поняла намек. Что-то в ней дрогнуло, нервным движением она открыла сумочку. Благовестов невольно глубже угнездился в кресле. Если бы ему был ведом страх, то сейчас как раз он бы испугался и даже подумал: не промахнулся ли Петруша, хорошо ли ее обшмонал? Но достала она всего-навсего пачку ментоловых сигарет.
– Вот и Гриша точно такой был, – сказал Благовестов, – то ничего-ничего, а то вдруг как тявкнет. Иной раз приходилось строгие меры принимать.
– Я не тявкаю, – улыбнулась Таня прежней детской улыбкой. – Я молчаливая.
– Да это я так, к слову… – Благовестов нажал какую-то кнопку, и в комнату заглянул бритоголовый Петруша. У него была особенность, которая сразу бросалась в глаза: головной мозг у него помещался в гениталиях. Когда он взглянул на Таню, то забавно, по-бычьи шмыгнул ноздрей.
– Что скажешь, Танечка, а? – почмокал губами Благовестов. – Хорош жеребец? Чистопородный, прямо из стойла. Хочется все же тебя одарить для знакомства.
Не взяла Машу, бери этого. Пригодится в хозяйстве.
Таня на безответного Петрушу не оглянулась.
– Спасибо, Елизар Суренович! Ваша щедрость поражает воображение. Но у меня свой такой уже есть. Зачем мне два?
– Наше дело предложить. Деньги получишь у Грума… Петруша, проводи гостью. Да гляди у меня, рукам воли не давай.
Петруша недовольно засопел. Благовестов прикрыл глаза как бы в изнеможении. Озорно на прощание сверкнул его черный зрак. Таня сигаретку не успела зажечь, как уже оказалась на улице. Петруша поймал такси. Из машины, уже на ходу, она послала ему воздушный поцелуй.
Глава 4
Все нынешние заботы сводились к одной: куда направить капиталы, чтобы они не окостенели. После мощной банковской аферы, где Вдовкин выказал себя гением, мешок набился под завязку, в нем миллиарды лежали пластом, бездвижно, и по краям потекли пролежнями.
Алеша Михайлов вторую неделю безвылазно сидел на даче, куда к нему приезжали господа из разных ведомств, яйцеголовые, гоношистые, говорливые, самоуверенные всезнайки. Правда, кое-где побитые молью; но из противоречивых сведений, из мозаики мнений никак не складывалась цельная картина. А то, что было очевидно, не вызывало оптимизма. Промышленность в коллапсе, земля на государевом замке, сырьевые реки вытекали из России большей частью под пристальным надзором иноземных компаний, и на них по-прежнему грели руки передельщики первого призыва под водительством бессмертного Елизара. Недвижимость, особенно в регионах, была пока бесхозна, но главная схватка за нее шла не на финансовом, а на политическом уровне, на дебатах парламента и в кабинетах Кремля. Страна была схвачена за горло, но не им. Против каждого перекупленного чиновника в министерствах или в Верховном Совете у Елизара и там оказывался целый десяток.
Как луч света в темном царстве, посветил Алеше приезд двух ближайших соратников Елизара, двух его старых побратимов – саратовского отшельника Петра Петровича Сидорова и некоронованного кавказского владыки Кутуй-бека. Как он их заманивал, чаровал, охмурял – это целая эпопея, но именно в тяжелые, предгрозовые летние дни они как по заказу заглянули к нему один за другим – Сидоров в среду, а Кутуй-бек в пятницу.
Сидоров, человек-легенда, прикатил в стареньком "жигуленке", без всякой охраны, если не считать за такового его водителя, которому, как и самому Сидорову, по общему виду давно бы греть косточки в уютном крематории на улице Орджоникидзе.
Уведомленный шифрованным телефонным звонком за час до приезда, Алеша поджидал старика на пороге своего двухэтажного бревенчатого дома и, подбежав к машине, раскрыл ему почтительные сыновьи объятия.
Устроились на тенистой веранде, куда послеполуденное солнце проникало хрупким лазоревым силуэтом.
Больше всего беспокоило Петра Петровича, чтобы не забыли накормить его водителя, которого он для пущей конспирации называл не по имени, фамилии, а по-домашнему – говнюком.
– Коли этот говнюк, – объяснил он Алеше, – два часа попостится, у него будет кишечный срыв. Кто же меня тогда вернет в столипу-матушку?
Первое Алешине впечатление, будто видный саратовский могикан спятил, быстро развеялось. Ум Сидорова был всеяден и быстр, надо было только приноровиться к его обтекаемой, куражливой речи. К Елизару Суреновичу у него была единственная претензия, впрочем, та же самая, что и у Алеши: старый чурбан зажился на свете и не дает ходу молодым зеленым рыночным побегам, к коим по странной прихоти провинциального ума Петр Петрович, видимо, причислял и себя.
После недолгих хождений вокруг да около перешли к делу.
– У вас есть некоторые документы, уважаемый Петр Петрович, – сказал Алеша, – а у меня есть желание их купить. Мне кажется, мы сможем договориться.
– Ты имеешь в виду мое досье, сынок?
– Это же мина, о которой знает весь мир. Я даже иногда беспокоюсь за ваше благополучие.
Петр Петрович расплылся в лучезарной гримасе, еще более округлившей его благодушный лик. С первой минуты он почувствовал к Алеше симпатию, подобную той, которую испытывал, вероятно, вьмирающий ящер к молодому, резвому крокодильчику.
– Много слышал о тебе, – признался Сидоров, – но, на мой взгляд, слишком ты, паренек, хорош собой для наших утомительных занятий. Прямо Алеша Делон из французских кинокартин.
– Не видели вы меня лет десять назад. Один художник хотел писать с меня портрет младенца на руках Марии Магдалины. Большие бабки сулил, но я отказался. Не люблю позировать. Потом, правда, передумал, но было поздно. Художника замели за подделку сторублевок.
– Не кощунствуй, сынок, – чуть нахмурился Петр Петрович. – Кстати, про говнюка моего не забыли, как ты думаешь?
– Не беспокойтесь, Петр Петрович, с ним все в порядке. Давайте лучше вернемся к досье. Ведь сколько на него охотников, страшно подумать.
– Картотека в надежном месте, – уверил Сидоров. – Но меня, как понимаешь, меньше всего интересуют деньги.
– Это естественно… Но не могли бы вы, к примеру, приоткрыть завесу, какого рода этот компромат? Ну, допустим, возьмем какую-нибудь определенную персону, скажем, Кутуй-бека, хорошо вам известного.
Сидоров не стал ломаться.
– Вышка с конфискацией, – сказал он просто. – Даже если бумаги попадут в руки студенту с первого курса юрфака.
– Солидно. И много в картотеке персон?
Сидоров вдруг опечалился, жизнерадостные щеки его поникли.
– Увы, сынок, ничто не вечно под луной. Многих фигурантов уже ни с какими документами не догонишь.
– Понимаю, – взаимно огорчился Алеша и придвинул поближе к старику блюдо с фруктами. От всяких возлияний Петр Петрович с самого начала наотрез отказался: тщательно берег остатки печени.
– Ну а что там с Елизаром? – поинтересовался Алеша.
– О, это случай, конечно, особенный. Теперь ему уже никакие улики не опасны. Но у меня есть кое-что получше.
– Что же это может быть?
– Наживка, которую он проглотит и которой подавится.
– Почему же до сих пор не подавился?
– Мне важно знать, кто придет на смену.
– Я и приду, – так же просто, как Сидоров, ответил Алеша. – Какая может быть альтернатива? Никакой.
Тут Сидоров спешно собрался в туалет по малой нужде, и Алеша проводил его в сад к уютной зеленой кабинке. Выйдя оттуда, Сидоров извинился:
– Аденома проклятая, житья не дает. Но оперировать не дамся. Не верю нашим жизнерадостным мясникам в белых халатах.
– Очень разумно. Для врача больной человек никакой ценности не представляет. У меня как-то в носу болячка вскочила, такой маленький прыщик, сдуру попер в больницу. Направили к хирургу. Сидит детина здоровенный, и сразу видно, то ли не в себе, то ли пьяный.
Покопался трубкой в носу: о, говорит, придется госпитализировать. Необходима срочная операция. А можно, говорит, амбулаторно сделать, прямо здесь. За свой нос, говорит, не волнуйтесь. Сейчас придумали пластиковые насадки, будет ничуть не хуже натурального.
– И что дальше? – живо заинтересовался Сидоров.
– Ничего. Супруга помазала какой-то мазью, посморкался – и никаких следов. Мы и вашу аденому вылечим. В крайнем случае слетаете в Австралию. Там вообще без ножа режут.
Алеша поводил гостя по саду, где росли четыре яблони, две вишни и одна слива. А также было несколько смородиновых кустов, малина и с десяток клубничных грядок.
– Все своими руками, – гордо поведал Алеша. – Я же по натуре крестьянин. Люблю в земле поковыряться. И родители были крестьянами. Бизнесменом-то я стал по необходимости. Жить на что-то надо, правильно?
Присели на скамеечку под нарядным пестрым тентом.
– Откуда у тебя такая уверенность, сынок, что именно ты Елизарово хозяйство переймешь? – осторожно спросил Сидоров.
Алеша блаженно щурился, подставя лицо закатным лучам.
– Не только у меня, – ответил он, – Иначе зачем бы вы сюда приехали.
– Что можешь предложить взамен за информацию?
– Спокойную, обеспеченную старость. Плюс к этому все, что пожелаете.
– Ты хороший, честный мальчик, но все-таки пока это пустой разговор. То, что ты предлагаешь, у меня есть и без тебя.
Алеша посмотрел ему в глаза, но ничего там не увидел, кроме безгрешной загадки бытия. Загадка была вечной и заключалась в том, что человек, живя на земле скопом, остается все же одиноким, как луна на небесах, и никого не пускает к себе в душу.
– Конечно, у тебя все есть, Петрович, – согласился он, – Ты немало потрудился. Но где гарантия, что не потеряешь все это в одночасье? При одряхлевшем-то вожачке?
Сидоров задумчиво понюхал пожелтевший яблоневый листочек.
– Дам тебе ответ через месяц.
– Через неделю. Сроки подпирают. Помни, Сидоров, я без своего досье обойдусь, ты без меня – нет.
Старик поморщился. На него никто давно не давил так нагло. Он не остался ужинать и в дом больше не зашел. Попросил прислать оттуда говнюка. Ему было грустно оттого, что так мало осталось живых людей, которые могли бы разделить его печаль. О прошлом не жалел, понимал: жизнь чересчур коротка, чтобы успеть надежно в ней обустроиться. Ясноглазый победитель, склонявший его к братоубийству, того не ведал, что и к нему не сегодня-завтра придет его собственный палач.
Люди редко дают спокойно помереть своим ближним.
На краю могилы обязательно найдется ухарь, который пнет напоследок ногой в дыхалку.
– Не горюй, Петр Петрович, – обласкал его Алеша. – Я тебя как-то сразу полюбил. Ничего с тобой не случится дурного. Но документы отдай.
– Может, ты справишься с Елизаром, – Сидоров отрешенно усмехнулся, – а может, и нет. Но не забывай, удавка на всех заготовлена. И на тебя тоже. Она в руках того, на кого не бывает компромата.
– Это я знаю, – заверил Алеша.
…Через день обрушился с визитом Кутуй-бек. Его пришествие было подобно нападению инопланетян. Четыре "форда" на лютой скорости рассекли фарами сонную тьму дачного поселка, а жужжащие полицейские сирены и грохот трех мотоциклов сопровождения, похоже, с оторванными глушителями, вдребезги расколошматили уютную лесную тишину, и, надо полагать, многие мирные дачники в ужасе вывалились из своих постелей, не сомневаясь, что настал наконец долгожданный час Страшного суда. Алеша выглянул в окно и подумал, что Кутуй-бек, дитя вечного триумфа, конечно, не помрет своей смертью.
Он вышел на крыльцо и с любопытством наблюдал, как из всех машин посыпались полусогнутые фигурки и мгновенно, профессиональным кордоном заблокировали подходы к дому. Из одного из "фордов" выступил низкорослый человек, огляделся, запалил сигарету и не спеша зашагал к дому. В некотором отдалении следовали трое боевиков, в длинных плащах, с опущенными в карманы руками.
– Салам алейкум, дорогой абрек, – радушно приветствовал гостя Алеша. – Узнаю по походке героя!
Кутуй-бек протянул руку, и они обменялись рукопожатием. Ладонь у горца была, как наждак.
– Извини, Алексей, за шум, иначе не умеем. Тут война, там война. Привыкли.
– Куда же я твою рать размещу? Видишь, домишко-то у меня небольшой.
– Мы ненадолго. Побудут там, где есть. Не сахарные.
В гостиной расторопный Ваня-ключник уже успел накрыть на стол. Сели. Алеша разлил "Наполеон" по широким фужерам.
– За встречу, абрек! Спасибо, что почтил мой дом.
Хвала тебе, бесстрашный друг!
Кутуй-бек благосклонно кивнул. Не моргнув осушил фужер. Бросил в пасть лимонную дольку. Теперь Алеша хорошо его разглядел. Сколько лет, не скажешь: сухое, точеное лицо, яркие черные глаза. Не такой, какие на рынке. Другой. Горный орел. Хищник экстра-класса.
Много раз кровавыми лентами проложил тропинки от Кавказа до холодных морей. Никому никогда не кланялся. Чем так долго удерживал его Елизар в своей упряжке – одному дьяволу известно.
– Меня зачем ищешь? – спросил Кутуй. Алеша не ожидал такого быстрого перехода, приготовился к долгому, обиходному толкованию. Угадав его заминку, Кутуй резко добавил:
– Нефть хочешь?
Алеша ответил в тон:
– Нефть мне не нужна. Дружить хочу.
Презрительный, сумрачный, настороженный взгляд Кутуя просветлел, смягчился. Алеша смешливо подумал, что неукротимый горец похож сейчас на железного Феликса, который на допросе белогвардейской сволочи вдруг смекнул, что наткнулся на родича, а придется все равно вешать.
– Ты опасный, – сказал Кутуй. – Мне говорили. Но у тебя хорошие манеры. Это приятно. Дружить можно, почему нет. А еще чего хочешь?
– Хочу подарок сделать.
Алеша кликнул Ваню-ключника. Велел ему:
– Приведи!
Ваня привел белокурую девчушку, наряженную в цветной сарафан. Ее звали Катя Самохина. Она была как искорка в костре. С двенадцати лет, сиротка, подбирала пожилых клиентов на Казанском вокзале. Жила впроголодь и чуть не получила "перо" в бок в вокзальной пьяной разборке. Оттуда ее выудил, спас кто-то из Алешиных ребят. Потом она воспитывалась в Алешином окружении, как дочь полка. Ее передавали из рук в руки, определили в дорогой платный лицей, и постепенно она расцвела. Умишко у нее был, как у кобры, а сердечко преданное, тихое. Алешу она почитала, как Господа Бога. Ее готовили для деликатных поручений, и вот настал час приступать к работе. Два последних дня Алеша подолгу ее инструктировал. От роду ей было пятнадцать лет, но по жизни она давно была старухой.
Кутуй-бек обомлел, когда ее увидел.
– Это мне? – спросил недоверчиво, – Тебе, кунак, – подтвердил Алеша. – Отрываю от сердца. Через нее породнимся. Береги ее. Она хорошая.
В старости нальет стакан вина.
Кутуй-бек был очарован. Он презирал неверных тяжелым нутряным чувством воина ислама и уж никак не ожидал от русской собаки такого красивого жеста.
– Спасибо, – выдавил как бы через силу. – Она мне по душе.
При этих словах Катины глаза вспыхнули двумя лучистыми синими звездами.
– Собирайся, дочка, – мягко распорядился Алеша. – Теперь ты принадлежишь этому справедливому, великому человеку, нашему брату. Служи верно, и он тебя не обидит.
Ваня-ключник увел девушку, а мужчины выпили еще коньяку. Кутуй-бек окончательно расслабился и впервые улыбнулся белозубой, юной улыбкой. Алеша подумал, что так, наверное, улыбался железный Феликс после приведения приговора в исполнение.
– Они воюют, – нараспев произнес бек, – делят границы, но нас это не касается. Верно?
– Наши правители обезумели, сосут из народа кровь, как вампиры, а мы заново отстроим мир.
– У тебя светлый ум, мальчик. Я помогу свалить вонючку Елизара. Ты этого ждешь от меня?
– Кстати, о нефти. Россия ближе, чем Америка.
Разве не так, абрек?
Кутуй-бек не ответил, и Алеша поспешил наполнить бокалы. На две части располосовал зелено-коричневый спелый плод грейпфрута, половинку протянул Кутую.
Тот принял дар дружбы с легким поклоном. Симпатия между ними крепла. Кутуй был царем на Кавказе, его именем там клялись, но у него в заднице, как гвоздь в подошве, торчала воинственная, многомудрая, алчная Грузия, где он был безвластен. Грузинские эмиссары уже много лет внедрялись в Москву, раскинули над ней темную сеть с очень узкими ячейками. В сущности, у Алеши с Кутуем был общий враг, а может быть, впоследствии бесценный подельщик, это уж как получится.
Но разборка, конечно, предстояла грандиозная. Однако Алеша решил, что для первой встречи они обсудили достаточно.
– За тебя, Кутуй-бек, за всех твоих близких, за твое славное воинство!
– За удачу, брат! Одна к тебе просьба – не бери к себе Сидорова. Кого хочешь бери, со всяким сговоримся, этого не надо. Он очень коварный. Его надо душить.
– Который из Саратова?
– Старый, смердящий, беззубый пес!
– Верю тебе, абрек. Спасибо за предупреждение.
Когда поймаю, приведу на аркане прямо к твоей сакле.
– Зачем сакля, – добродушно хохотнул Кутуй, – У меня много красивых, больших дворцов. Приедешь, сам увидишь. Гулять будем.
Отбывали гости с помпой, как и нагрянули. С грохотом моторов, с мигалками, с гортанными кличами.
Алеша собственноручно посадил в машину Кутуя зареванную Катю Самохину, укутал ее круглые колени норковой шубейкой. Услышал легкое, как шелестение травы:
– Страшно, Алешенька!
Шепнул в ответ:
– Крепись, ненадолго…
Проводив, позвонил среди ночи Настеньке. Трубку она сняла сразу, будто не спала.
– Тринадцать дней, – сказала она. – Я забыла, как пахнут твои волосы. Ты бросил меня?
– Давай докладывай, как дела?
У Настеньки все было в порядке, она занималась благотворительностью. В одной из районных столовых некий мифический "Совет милосердия", который она возглавляла, наладил бесплатное питание для стариков.
Но помещение маленькое. Со второго дня там началось столпотворение. Десять ее помощниц и два профессиональных повара не успевали готовить и мыть посуду.
Желающих поесть на халяву оказалось чересчур много, и далеко не все из них голодающие. Приходят целыми компаниями какие-то темные личности и приносят спиртное. Пришлось попросить у Губина еще троих парней для охраны. Но это все не беда. Главное…
Алеша долго слушал ее, не перебивая, смоля крепкую "Приму". Потом спросил:
– Ты все-таки собираешься в аспирантуру или нет?
– Может быть, и собираюсь. Тебе-то какое дело?
– Как это какое? Я же твоему отцу обещал, что помогу тебе стать культурной, образованной женщиной.
– Приезжай, Алеша! Я соскучилась.
– Завтра приеду.
Он вышел в ночной сад, задрал голову и разыскал свою давнюю, со всех зон, подружку – Большую Медведицу. Небо было родное, – звездочки точно подрисованы острой Настиной кисточкой. Она любила ночные пейзажи.
Кроме Насти, у него никого не было на свете.
Алеша Михайлов вторую неделю безвылазно сидел на даче, куда к нему приезжали господа из разных ведомств, яйцеголовые, гоношистые, говорливые, самоуверенные всезнайки. Правда, кое-где побитые молью; но из противоречивых сведений, из мозаики мнений никак не складывалась цельная картина. А то, что было очевидно, не вызывало оптимизма. Промышленность в коллапсе, земля на государевом замке, сырьевые реки вытекали из России большей частью под пристальным надзором иноземных компаний, и на них по-прежнему грели руки передельщики первого призыва под водительством бессмертного Елизара. Недвижимость, особенно в регионах, была пока бесхозна, но главная схватка за нее шла не на финансовом, а на политическом уровне, на дебатах парламента и в кабинетах Кремля. Страна была схвачена за горло, но не им. Против каждого перекупленного чиновника в министерствах или в Верховном Совете у Елизара и там оказывался целый десяток.
Как луч света в темном царстве, посветил Алеше приезд двух ближайших соратников Елизара, двух его старых побратимов – саратовского отшельника Петра Петровича Сидорова и некоронованного кавказского владыки Кутуй-бека. Как он их заманивал, чаровал, охмурял – это целая эпопея, но именно в тяжелые, предгрозовые летние дни они как по заказу заглянули к нему один за другим – Сидоров в среду, а Кутуй-бек в пятницу.
Сидоров, человек-легенда, прикатил в стареньком "жигуленке", без всякой охраны, если не считать за такового его водителя, которому, как и самому Сидорову, по общему виду давно бы греть косточки в уютном крематории на улице Орджоникидзе.
Уведомленный шифрованным телефонным звонком за час до приезда, Алеша поджидал старика на пороге своего двухэтажного бревенчатого дома и, подбежав к машине, раскрыл ему почтительные сыновьи объятия.
Устроились на тенистой веранде, куда послеполуденное солнце проникало хрупким лазоревым силуэтом.
Больше всего беспокоило Петра Петровича, чтобы не забыли накормить его водителя, которого он для пущей конспирации называл не по имени, фамилии, а по-домашнему – говнюком.
– Коли этот говнюк, – объяснил он Алеше, – два часа попостится, у него будет кишечный срыв. Кто же меня тогда вернет в столипу-матушку?
Первое Алешине впечатление, будто видный саратовский могикан спятил, быстро развеялось. Ум Сидорова был всеяден и быстр, надо было только приноровиться к его обтекаемой, куражливой речи. К Елизару Суреновичу у него была единственная претензия, впрочем, та же самая, что и у Алеши: старый чурбан зажился на свете и не дает ходу молодым зеленым рыночным побегам, к коим по странной прихоти провинциального ума Петр Петрович, видимо, причислял и себя.
После недолгих хождений вокруг да около перешли к делу.
– У вас есть некоторые документы, уважаемый Петр Петрович, – сказал Алеша, – а у меня есть желание их купить. Мне кажется, мы сможем договориться.
– Ты имеешь в виду мое досье, сынок?
– Это же мина, о которой знает весь мир. Я даже иногда беспокоюсь за ваше благополучие.
Петр Петрович расплылся в лучезарной гримасе, еще более округлившей его благодушный лик. С первой минуты он почувствовал к Алеше симпатию, подобную той, которую испытывал, вероятно, вьмирающий ящер к молодому, резвому крокодильчику.
– Много слышал о тебе, – признался Сидоров, – но, на мой взгляд, слишком ты, паренек, хорош собой для наших утомительных занятий. Прямо Алеша Делон из французских кинокартин.
– Не видели вы меня лет десять назад. Один художник хотел писать с меня портрет младенца на руках Марии Магдалины. Большие бабки сулил, но я отказался. Не люблю позировать. Потом, правда, передумал, но было поздно. Художника замели за подделку сторублевок.
– Не кощунствуй, сынок, – чуть нахмурился Петр Петрович. – Кстати, про говнюка моего не забыли, как ты думаешь?
– Не беспокойтесь, Петр Петрович, с ним все в порядке. Давайте лучше вернемся к досье. Ведь сколько на него охотников, страшно подумать.
– Картотека в надежном месте, – уверил Сидоров. – Но меня, как понимаешь, меньше всего интересуют деньги.
– Это естественно… Но не могли бы вы, к примеру, приоткрыть завесу, какого рода этот компромат? Ну, допустим, возьмем какую-нибудь определенную персону, скажем, Кутуй-бека, хорошо вам известного.
Сидоров не стал ломаться.
– Вышка с конфискацией, – сказал он просто. – Даже если бумаги попадут в руки студенту с первого курса юрфака.
– Солидно. И много в картотеке персон?
Сидоров вдруг опечалился, жизнерадостные щеки его поникли.
– Увы, сынок, ничто не вечно под луной. Многих фигурантов уже ни с какими документами не догонишь.
– Понимаю, – взаимно огорчился Алеша и придвинул поближе к старику блюдо с фруктами. От всяких возлияний Петр Петрович с самого начала наотрез отказался: тщательно берег остатки печени.
– Ну а что там с Елизаром? – поинтересовался Алеша.
– О, это случай, конечно, особенный. Теперь ему уже никакие улики не опасны. Но у меня есть кое-что получше.
– Что же это может быть?
– Наживка, которую он проглотит и которой подавится.
– Почему же до сих пор не подавился?
– Мне важно знать, кто придет на смену.
– Я и приду, – так же просто, как Сидоров, ответил Алеша. – Какая может быть альтернатива? Никакой.
Тут Сидоров спешно собрался в туалет по малой нужде, и Алеша проводил его в сад к уютной зеленой кабинке. Выйдя оттуда, Сидоров извинился:
– Аденома проклятая, житья не дает. Но оперировать не дамся. Не верю нашим жизнерадостным мясникам в белых халатах.
– Очень разумно. Для врача больной человек никакой ценности не представляет. У меня как-то в носу болячка вскочила, такой маленький прыщик, сдуру попер в больницу. Направили к хирургу. Сидит детина здоровенный, и сразу видно, то ли не в себе, то ли пьяный.
Покопался трубкой в носу: о, говорит, придется госпитализировать. Необходима срочная операция. А можно, говорит, амбулаторно сделать, прямо здесь. За свой нос, говорит, не волнуйтесь. Сейчас придумали пластиковые насадки, будет ничуть не хуже натурального.
– И что дальше? – живо заинтересовался Сидоров.
– Ничего. Супруга помазала какой-то мазью, посморкался – и никаких следов. Мы и вашу аденому вылечим. В крайнем случае слетаете в Австралию. Там вообще без ножа режут.
Алеша поводил гостя по саду, где росли четыре яблони, две вишни и одна слива. А также было несколько смородиновых кустов, малина и с десяток клубничных грядок.
– Все своими руками, – гордо поведал Алеша. – Я же по натуре крестьянин. Люблю в земле поковыряться. И родители были крестьянами. Бизнесменом-то я стал по необходимости. Жить на что-то надо, правильно?
Присели на скамеечку под нарядным пестрым тентом.
– Откуда у тебя такая уверенность, сынок, что именно ты Елизарово хозяйство переймешь? – осторожно спросил Сидоров.
Алеша блаженно щурился, подставя лицо закатным лучам.
– Не только у меня, – ответил он, – Иначе зачем бы вы сюда приехали.
– Что можешь предложить взамен за информацию?
– Спокойную, обеспеченную старость. Плюс к этому все, что пожелаете.
– Ты хороший, честный мальчик, но все-таки пока это пустой разговор. То, что ты предлагаешь, у меня есть и без тебя.
Алеша посмотрел ему в глаза, но ничего там не увидел, кроме безгрешной загадки бытия. Загадка была вечной и заключалась в том, что человек, живя на земле скопом, остается все же одиноким, как луна на небесах, и никого не пускает к себе в душу.
– Конечно, у тебя все есть, Петрович, – согласился он, – Ты немало потрудился. Но где гарантия, что не потеряешь все это в одночасье? При одряхлевшем-то вожачке?
Сидоров задумчиво понюхал пожелтевший яблоневый листочек.
– Дам тебе ответ через месяц.
– Через неделю. Сроки подпирают. Помни, Сидоров, я без своего досье обойдусь, ты без меня – нет.
Старик поморщился. На него никто давно не давил так нагло. Он не остался ужинать и в дом больше не зашел. Попросил прислать оттуда говнюка. Ему было грустно оттого, что так мало осталось живых людей, которые могли бы разделить его печаль. О прошлом не жалел, понимал: жизнь чересчур коротка, чтобы успеть надежно в ней обустроиться. Ясноглазый победитель, склонявший его к братоубийству, того не ведал, что и к нему не сегодня-завтра придет его собственный палач.
Люди редко дают спокойно помереть своим ближним.
На краю могилы обязательно найдется ухарь, который пнет напоследок ногой в дыхалку.
– Не горюй, Петр Петрович, – обласкал его Алеша. – Я тебя как-то сразу полюбил. Ничего с тобой не случится дурного. Но документы отдай.
– Может, ты справишься с Елизаром, – Сидоров отрешенно усмехнулся, – а может, и нет. Но не забывай, удавка на всех заготовлена. И на тебя тоже. Она в руках того, на кого не бывает компромата.
– Это я знаю, – заверил Алеша.
…Через день обрушился с визитом Кутуй-бек. Его пришествие было подобно нападению инопланетян. Четыре "форда" на лютой скорости рассекли фарами сонную тьму дачного поселка, а жужжащие полицейские сирены и грохот трех мотоциклов сопровождения, похоже, с оторванными глушителями, вдребезги расколошматили уютную лесную тишину, и, надо полагать, многие мирные дачники в ужасе вывалились из своих постелей, не сомневаясь, что настал наконец долгожданный час Страшного суда. Алеша выглянул в окно и подумал, что Кутуй-бек, дитя вечного триумфа, конечно, не помрет своей смертью.
Он вышел на крыльцо и с любопытством наблюдал, как из всех машин посыпались полусогнутые фигурки и мгновенно, профессиональным кордоном заблокировали подходы к дому. Из одного из "фордов" выступил низкорослый человек, огляделся, запалил сигарету и не спеша зашагал к дому. В некотором отдалении следовали трое боевиков, в длинных плащах, с опущенными в карманы руками.
– Салам алейкум, дорогой абрек, – радушно приветствовал гостя Алеша. – Узнаю по походке героя!
Кутуй-бек протянул руку, и они обменялись рукопожатием. Ладонь у горца была, как наждак.
– Извини, Алексей, за шум, иначе не умеем. Тут война, там война. Привыкли.
– Куда же я твою рать размещу? Видишь, домишко-то у меня небольшой.
– Мы ненадолго. Побудут там, где есть. Не сахарные.
В гостиной расторопный Ваня-ключник уже успел накрыть на стол. Сели. Алеша разлил "Наполеон" по широким фужерам.
– За встречу, абрек! Спасибо, что почтил мой дом.
Хвала тебе, бесстрашный друг!
Кутуй-бек благосклонно кивнул. Не моргнув осушил фужер. Бросил в пасть лимонную дольку. Теперь Алеша хорошо его разглядел. Сколько лет, не скажешь: сухое, точеное лицо, яркие черные глаза. Не такой, какие на рынке. Другой. Горный орел. Хищник экстра-класса.
Много раз кровавыми лентами проложил тропинки от Кавказа до холодных морей. Никому никогда не кланялся. Чем так долго удерживал его Елизар в своей упряжке – одному дьяволу известно.
– Меня зачем ищешь? – спросил Кутуй. Алеша не ожидал такого быстрого перехода, приготовился к долгому, обиходному толкованию. Угадав его заминку, Кутуй резко добавил:
– Нефть хочешь?
Алеша ответил в тон:
– Нефть мне не нужна. Дружить хочу.
Презрительный, сумрачный, настороженный взгляд Кутуя просветлел, смягчился. Алеша смешливо подумал, что неукротимый горец похож сейчас на железного Феликса, который на допросе белогвардейской сволочи вдруг смекнул, что наткнулся на родича, а придется все равно вешать.
– Ты опасный, – сказал Кутуй. – Мне говорили. Но у тебя хорошие манеры. Это приятно. Дружить можно, почему нет. А еще чего хочешь?
– Хочу подарок сделать.
Алеша кликнул Ваню-ключника. Велел ему:
– Приведи!
Ваня привел белокурую девчушку, наряженную в цветной сарафан. Ее звали Катя Самохина. Она была как искорка в костре. С двенадцати лет, сиротка, подбирала пожилых клиентов на Казанском вокзале. Жила впроголодь и чуть не получила "перо" в бок в вокзальной пьяной разборке. Оттуда ее выудил, спас кто-то из Алешиных ребят. Потом она воспитывалась в Алешином окружении, как дочь полка. Ее передавали из рук в руки, определили в дорогой платный лицей, и постепенно она расцвела. Умишко у нее был, как у кобры, а сердечко преданное, тихое. Алешу она почитала, как Господа Бога. Ее готовили для деликатных поручений, и вот настал час приступать к работе. Два последних дня Алеша подолгу ее инструктировал. От роду ей было пятнадцать лет, но по жизни она давно была старухой.
Кутуй-бек обомлел, когда ее увидел.
– Это мне? – спросил недоверчиво, – Тебе, кунак, – подтвердил Алеша. – Отрываю от сердца. Через нее породнимся. Береги ее. Она хорошая.
В старости нальет стакан вина.
Кутуй-бек был очарован. Он презирал неверных тяжелым нутряным чувством воина ислама и уж никак не ожидал от русской собаки такого красивого жеста.
– Спасибо, – выдавил как бы через силу. – Она мне по душе.
При этих словах Катины глаза вспыхнули двумя лучистыми синими звездами.
– Собирайся, дочка, – мягко распорядился Алеша. – Теперь ты принадлежишь этому справедливому, великому человеку, нашему брату. Служи верно, и он тебя не обидит.
Ваня-ключник увел девушку, а мужчины выпили еще коньяку. Кутуй-бек окончательно расслабился и впервые улыбнулся белозубой, юной улыбкой. Алеша подумал, что так, наверное, улыбался железный Феликс после приведения приговора в исполнение.
– Они воюют, – нараспев произнес бек, – делят границы, но нас это не касается. Верно?
– Наши правители обезумели, сосут из народа кровь, как вампиры, а мы заново отстроим мир.
– У тебя светлый ум, мальчик. Я помогу свалить вонючку Елизара. Ты этого ждешь от меня?
– Кстати, о нефти. Россия ближе, чем Америка.
Разве не так, абрек?
Кутуй-бек не ответил, и Алеша поспешил наполнить бокалы. На две части располосовал зелено-коричневый спелый плод грейпфрута, половинку протянул Кутую.
Тот принял дар дружбы с легким поклоном. Симпатия между ними крепла. Кутуй был царем на Кавказе, его именем там клялись, но у него в заднице, как гвоздь в подошве, торчала воинственная, многомудрая, алчная Грузия, где он был безвластен. Грузинские эмиссары уже много лет внедрялись в Москву, раскинули над ней темную сеть с очень узкими ячейками. В сущности, у Алеши с Кутуем был общий враг, а может быть, впоследствии бесценный подельщик, это уж как получится.
Но разборка, конечно, предстояла грандиозная. Однако Алеша решил, что для первой встречи они обсудили достаточно.
– За тебя, Кутуй-бек, за всех твоих близких, за твое славное воинство!
– За удачу, брат! Одна к тебе просьба – не бери к себе Сидорова. Кого хочешь бери, со всяким сговоримся, этого не надо. Он очень коварный. Его надо душить.
– Который из Саратова?
– Старый, смердящий, беззубый пес!
– Верю тебе, абрек. Спасибо за предупреждение.
Когда поймаю, приведу на аркане прямо к твоей сакле.
– Зачем сакля, – добродушно хохотнул Кутуй, – У меня много красивых, больших дворцов. Приедешь, сам увидишь. Гулять будем.
Отбывали гости с помпой, как и нагрянули. С грохотом моторов, с мигалками, с гортанными кличами.
Алеша собственноручно посадил в машину Кутуя зареванную Катю Самохину, укутал ее круглые колени норковой шубейкой. Услышал легкое, как шелестение травы:
– Страшно, Алешенька!
Шепнул в ответ:
– Крепись, ненадолго…
Проводив, позвонил среди ночи Настеньке. Трубку она сняла сразу, будто не спала.
– Тринадцать дней, – сказала она. – Я забыла, как пахнут твои волосы. Ты бросил меня?
– Давай докладывай, как дела?
У Настеньки все было в порядке, она занималась благотворительностью. В одной из районных столовых некий мифический "Совет милосердия", который она возглавляла, наладил бесплатное питание для стариков.
Но помещение маленькое. Со второго дня там началось столпотворение. Десять ее помощниц и два профессиональных повара не успевали готовить и мыть посуду.
Желающих поесть на халяву оказалось чересчур много, и далеко не все из них голодающие. Приходят целыми компаниями какие-то темные личности и приносят спиртное. Пришлось попросить у Губина еще троих парней для охраны. Но это все не беда. Главное…
Алеша долго слушал ее, не перебивая, смоля крепкую "Приму". Потом спросил:
– Ты все-таки собираешься в аспирантуру или нет?
– Может быть, и собираюсь. Тебе-то какое дело?
– Как это какое? Я же твоему отцу обещал, что помогу тебе стать культурной, образованной женщиной.
– Приезжай, Алеша! Я соскучилась.
– Завтра приеду.
Он вышел в ночной сад, задрал голову и разыскал свою давнюю, со всех зон, подружку – Большую Медведицу. Небо было родное, – звездочки точно подрисованы острой Настиной кисточкой. Она любила ночные пейзажи.
Кроме Насти, у него никого не было на свете.
Глава 5
Как исполнилось Ванечке Полищуку восемнадцать лет, так он сник, заметался. Ухе год, как школа позади, а впереди ничего – трясина, пустота. Рвался в армию, да мать не пустила, умолила "косануть", благо, возможностей для этого было полно. Да и рвался-то больше на показуху, как в драку рвутся куражливые, пьяные дураки, надеясь в последний миг споткнуться и упасть. Ни во что он больше не верил и не понимал, как дальше жить. Большинство сотоварищей, с кем учился, с кем дружил в школе, рассосались в одном направлении: кто в коммерческие ларьки, кто на побегушки в разные фирмы, кто (из богатеньких семей) в университеты да платные колледжи. Но что такое по нынешним временам ларьки, фирмы, вузы? Не что иное, как, словами Шекспира, яркие заплаты на ветхом рубище попрошайки.
Сын Федора Кузьмича, богатыря и странника, разочаровался и в людях, которых прежде любил. Первым среди них был Филипп Филиппович Воронежский, приемный отец, а попросту материн незадачливый сожитель. Кем был раньше Филипп Филиппович? Он был мудрым созерцателем, зрячим поводырем в царстве слепых, спокойным и насмешливым прорицателем. Кто он теперь? Бухгалтер в Алешиной банде, Мефистофель при компьютере, крупный барыга и вор. На попытки мальчика завести интеллектуальную беседу, одну из тех, которые так скрашивали им жизнь в прежние годы, отвечал невразумительным мычанием; создавалось впечатление, что голова его занята лишь одной мыслью: как уберечься от внезапного обыска.
Маманя шизанулась на религиозной почве. К сорока годам стала законченной идиоткой. Обложилась гороскопами, с утра до ночи висела на телефоне и обсуждала с подругами астрологические откровения. Мистические бредни странным образом уживались в ней с верой в Спасителя. Молельные книги вперемешку с поучениями буддистских монахов и новейших апостолов типа Лазарева и Кашпировского захламили всю квартиру. Она почти не выходила из дома, перестала готовить нормальную пищу, да и на себя махнула рукой. Иван не помнил, когда она последний раз красилась или посещала парикмахерскую. Когда слышал, как шизанутая мать всерьез обсуждает с такой же шизанутой подругой совпадение аур "Стрельца" и "Весов", готов был подойти сзади и шарахнуть по растрепанному затылку самым толстым молитвенником. Удерживала его лишь жалость. Слава Богу, хоть в деньгах они не нуждались. Филипп Филиппович отстегивал столько, что уровень их сумеречного бытования был ничуть не ниже, чем у ларечников.
Ивану некуда было податься. Он чувствовал, как его собственная душа подгнивает на корню. Жирный чесночный запах гнили долетал отовсюду. Мир вокруг был призрачен и неустойчив еще больше, чем тогда, когда он приноравливался к нему в материнском животе. Он когда-то прочитал у Толстого: "Если хотите понять, что такое смерть, попытайтесь представить, что было с вами до рождения". Если бы графу подфартило родиться в наше время, он, наверное, написал бы иначе: мол, хотите понять смерть, оглядитесь внимательно вокруг, только и всего.
Будничная жизнь Москвы не оставляла сомнений в том, что человек исчерпал запасы духовной силы и, давясь отравленной жратвой, а в промежутках жадно совокупляясь и воруя, почти безболезненно воссоединился с растительным царством природы. Опыт Творца с созданием разумной материи завершился полным крахом.
Девочка, за которой он ухаживал с восьмого класса, Лена Савицкая, победила на конкурсе будущих фотомоделей во Дворце культуры "Меридиан". Вскоре ее пригласили на работу в солидную фирму "Ночные грезы", которая обслуживала исключительно иностранцев. Это было то, о чем большинство ее сверстниц могло только мечтать. Но Лена была практичным, здравомыслящим человеком и к своему счастью отнеслась скептически.
Она поделилась с Ванечкой своими опасениями.
– Конечно, перспективы отменные. Сам посуди, двести баксов за сеанс плюс премиальные плюс бесплатное медицинское обслуживание, ну и… За неделю уже двое предлагали руку и сердце. Один, представь себе, англичанин, чуть ли не наследственный лорд. Заманчиво, конечно. Только кивни – и прощай навек совковая страна… Но есть во всем этом что-то все же сомнительное, ненатуральное, ты не находишь?
– Ну почему… Большому кораблю большое плавание.
– Тебе ничуточки не жаль со мной расстаться?
– Я буду издали тобой гордиться.
– Ты искренне говоришь?
– Я всегда искренен, ты же знаешь.
– Иногда мне кажется, ты ничуточки меня не любишь.
Сын Федора Кузьмича, богатыря и странника, разочаровался и в людях, которых прежде любил. Первым среди них был Филипп Филиппович Воронежский, приемный отец, а попросту материн незадачливый сожитель. Кем был раньше Филипп Филиппович? Он был мудрым созерцателем, зрячим поводырем в царстве слепых, спокойным и насмешливым прорицателем. Кто он теперь? Бухгалтер в Алешиной банде, Мефистофель при компьютере, крупный барыга и вор. На попытки мальчика завести интеллектуальную беседу, одну из тех, которые так скрашивали им жизнь в прежние годы, отвечал невразумительным мычанием; создавалось впечатление, что голова его занята лишь одной мыслью: как уберечься от внезапного обыска.
Маманя шизанулась на религиозной почве. К сорока годам стала законченной идиоткой. Обложилась гороскопами, с утра до ночи висела на телефоне и обсуждала с подругами астрологические откровения. Мистические бредни странным образом уживались в ней с верой в Спасителя. Молельные книги вперемешку с поучениями буддистских монахов и новейших апостолов типа Лазарева и Кашпировского захламили всю квартиру. Она почти не выходила из дома, перестала готовить нормальную пищу, да и на себя махнула рукой. Иван не помнил, когда она последний раз красилась или посещала парикмахерскую. Когда слышал, как шизанутая мать всерьез обсуждает с такой же шизанутой подругой совпадение аур "Стрельца" и "Весов", готов был подойти сзади и шарахнуть по растрепанному затылку самым толстым молитвенником. Удерживала его лишь жалость. Слава Богу, хоть в деньгах они не нуждались. Филипп Филиппович отстегивал столько, что уровень их сумеречного бытования был ничуть не ниже, чем у ларечников.
Ивану некуда было податься. Он чувствовал, как его собственная душа подгнивает на корню. Жирный чесночный запах гнили долетал отовсюду. Мир вокруг был призрачен и неустойчив еще больше, чем тогда, когда он приноравливался к нему в материнском животе. Он когда-то прочитал у Толстого: "Если хотите понять, что такое смерть, попытайтесь представить, что было с вами до рождения". Если бы графу подфартило родиться в наше время, он, наверное, написал бы иначе: мол, хотите понять смерть, оглядитесь внимательно вокруг, только и всего.
Будничная жизнь Москвы не оставляла сомнений в том, что человек исчерпал запасы духовной силы и, давясь отравленной жратвой, а в промежутках жадно совокупляясь и воруя, почти безболезненно воссоединился с растительным царством природы. Опыт Творца с созданием разумной материи завершился полным крахом.
Девочка, за которой он ухаживал с восьмого класса, Лена Савицкая, победила на конкурсе будущих фотомоделей во Дворце культуры "Меридиан". Вскоре ее пригласили на работу в солидную фирму "Ночные грезы", которая обслуживала исключительно иностранцев. Это было то, о чем большинство ее сверстниц могло только мечтать. Но Лена была практичным, здравомыслящим человеком и к своему счастью отнеслась скептически.
Она поделилась с Ванечкой своими опасениями.
– Конечно, перспективы отменные. Сам посуди, двести баксов за сеанс плюс премиальные плюс бесплатное медицинское обслуживание, ну и… За неделю уже двое предлагали руку и сердце. Один, представь себе, англичанин, чуть ли не наследственный лорд. Заманчиво, конечно. Только кивни – и прощай навек совковая страна… Но есть во всем этом что-то все же сомнительное, ненатуральное, ты не находишь?
– Ну почему… Большому кораблю большое плавание.
– Тебе ничуточки не жаль со мной расстаться?
– Я буду издали тобой гордиться.
– Ты искренне говоришь?
– Я всегда искренен, ты же знаешь.
– Иногда мне кажется, ты ничуточки меня не любишь.