Александр Майборода. Гостомысл

   Амбары, склады, конюшня.
   Жилые помещения для дружинников, не имеющих своих дворов.
   Столовая – князь кормит своих дружинников.
   Двор кремля покрыт деревянным настилом. В здания проведен водопровод, канализация. Поэтому в кремле светло и чисто.
   А уж к кремлю пристраивались посады. Каждый посад строил свою стену и отвечал за его содержание. Таким образом, создавался город.
   Дождавшись, когда небо на востоке начало белеть, князь прошел в свою комнату. Здесь на стенах развешено его личное оружие, доспехи.
   В комнате небогатая мебель: стол, кресло, у стен пара лавок и пара скамеек. В дальнем углу жесткая лежанка, крытая мягкими звериными шкурами. Имеются также шкафы с книгами, рукописями и записками на бересте.
   Сев на лежанку, Буревой дернул за свисающий с потолка плетеный шнур. Где-то далеко звякнул звонок, и через несколько минут в комнату молча вошли слуги с княжеской одеждой в руках.
   Поклонившись и пожелав князю здоровья, они принялись его умывать.
   Пока умывали, в комнату повар принес завтрак – миску пшенной каши с коричневой корочкой загара и крынку с молоком.
   Закончив утренние процедуры, князь Буревой вышел в горницу.
   В горнице проходил обычный утренний доклад. На докладе обычно присутствовали старшие дружинники, для того, чтобы отчитаться перед князем за выполнение задания, либо получить новое задание.
   Бояре сидели на лавках вдоль стен. Ожидая выхода князя, они шептались между собой, отчего в гриднице словно шумел тихий прибой.
   Увидев князя, все замолчали и почтительно встали.
   Князь Буревой прошел к трону, но прежде чем сесть, поцеловал в лоб стоявшего рядом с троном сына Гостомысла и тихо спросил:
   – Как ночевал?
   Щеки Гостомысла порозовели, – ему двенадцать лет, и он, как все подростки его возраста, болезненно относится к проявлениям нежности, стараясь показать, что он уже взрослый, поэтому поцелуй отца в присутствии дружинников его сильно смутил.
   – Хорошо, – недовольно буркнул он.
   Отец насторожился:
   – Чай, не заболел ли?
   – Нет, – ответил Гостомысл и, млея от стыда, едва слышно попросил. – Отец – я большой. Я – воин. Пожалуйста, не целуй меня, как маленького.
   Суровый князь улыбнулся. Он любил этого мальчика. Синими большими глазами, шелковистыми вьющимися волосами оттенка топленого молока он напоминал князю его любимую жену Веселку.
   Лет двадцать назад у князя Буревого было четыре сына. Было кому продолжить род словенских князей.
   Но однажды произошло то, о чем он всегда старался не думать: сбылось старое проклятие рода словенский князей.
   Хорошо помнится князю это предание: однажды его предок Великий Волхв напал на плывущую по реке одинокую ладью. Но богатств в ней не оказалось. В ладье была только девица. Но девица, прекраснее которой он на свете не видел. И, привыкший к самовластью, Волхв силой взял ее. А наутро сделал еще более страшный поступок – принес красавицу в жертву грозному Чернобогу, бросив ее в холодные воды реки Мутной. Но перед тем, как умереть, девица прокляла Волхва и его потомков именем богини Макоши, покровительницы всех женщин и любви. С тех пор Волхв лишился волшебной силы, и из злобы утопился в мутной реке. И тогда воды реки просветлели и в народе стали ее называть Волховом.
   Но с тех пор потомки Волхва, словенские князья, гибнут в войнах, едва достигнув совершеннолетия.
   Так случилось и с сыновьями Буревоя: сначала погиб старший сын во время столкновения с морскими разбойниками; а во время очередного похода на кочевников погибли и остальные сыновья.
   Больше некому стало продолжать род князей словенских. В живых остаются только девки, которых не коснулось проклятие.
   Конечно, на худой конец и девки годятся, через них ладно родниться с князьями дружественных племен.
   Подумал тогда князь Буревой, что остался он без преемника.
   Но, как иногда случается с мужчинами на склоне лет, пришла к нему последняя любовь, – влюбился он без памяти в молодую красавицу Веселку.
   Узнав об этом, прежняя жена князя, понимая, что она стара для того, чтобы рожать князю сыновей, тихо ушла жить в подаренный ей князем городок.
   А князь женился на голубоглазой Веселке.
   «Хвала богине Макоши, которая дала молодой жене сына»! – не уставал князь воздавать хвалу богине женщин и любви.
   Долго размышлял князь над тем, почему богиня Макоша обернулась к нему милостью, и не было у него ответа, кроме одного – богиня любви дрогнула перед неистовостью любви старого воина и молодой красавицы.
   Однако, помня о старом проклятии, князь Буревой особенно тщательно берег сына.
   Как только исполнилось Гостомыслу пять лет, дружина опоясала его мечом и посадила на коня. И стал думать князь, кому бы из бояр по старому обычаю отдать сына на воспитание.
   Самый сильный и отважный воин в дружине был воевода Храбр. Рубил он головы врагов, словно кочаны капусты.
   Любил его Буревой, и потому сердце говорило, что по справедливости ему надо было отдавать на воспитание юного княжича.
   Да только разум мешал оказать честь боярину воспитывать княжеского наследника.
   Все время всплывали воспоминания о погибших сыновьях. Воспитали их отважные воины, и сами они стали великими воинами, без страха первыми шли во главе дружины в бой… потому и погибли.
   И Веселка, – не дело женщины лезть в мужские дела, – но, беспокоясь о единственном сыне, просила мужа сберечь сына.
   Именно она обратила внимание мужа на боярина Стоума.
   Не был Стоум отмечен воинской лихостью, не был первым он в схватке, когда воины сталкивались лицом к лицу с врагом. И даже иногда, казалось, что был он чрезмерно осторожен. Однако отряды под его руководством никогда не терпели поражения. Был он осторожен и хитер, как старый лис, потому и побеждал.
   Да и сам Буревой, хотя и слыл грозой для врагов, предпочитал добиваться своего хитростью.
   После долгих размышлений князь Буревой принял решение, – ни к чему князю простодушие, – и отдал он сына на воспитание боярину Стоуму.
   Гостомысл догадался о мыслях отца, и, продолжая краснеть, поправился:
   – Отец, ну хотя бы на людях…
   – Ладно, – примирительно сказал князь Буревой, сел в кресло и подал знак.
   После этого сели и остальные: поправили шубы и шапки; благообразно пригладили волосы и бороды; приготовились.
   Гостомысл присел на специальный стульчик сбоку от отцовского кресла.
   – Здорово ли ночевали? – начал разговор князь с приветствия.
   – Здорово, здорово! – закивали шапками бояре. – И ты будь здрав, князь.
   Пока кивали шапками, перед князем встал первый воевода Храбр, коренастый, в кафтане черного бархата, шляпе пуховой, сапогах сафьяна зеленого. В руке – берестяной свиток с заметками.
   Развернув свиток, воевода отставил ногу в сторону и важно кашлянул. Дождавшись тишины, начал докладывать последние новости:
   – Все хорошо у нас, князь. Только разведчики с юга доносят, что древляне напали на полян, разграбили их городки и увели много жен в полон.
   – Дикий же народ эти древляне, – с осуждением покачал головой Буревой.
   – Дикий, дикий, – прошелся шепоток среди бояр.
   – А дань древляне заплатили? – поинтересовался князь Буревой. Он и так знал, кто и что заплатил, но хотел подчеркнуть, что его расположение зависит от уплаченной дани.
   – Заплатили, – ответил Храбр.
   – А что – поляне? – спросил князь Буревой.
   – Поляне тоже заплатили дань полностью, – сказал Храбр.
   – Я по поводу – дали ли они отпор древлянам? – уточнил вопрос князь Буревой.
   – А как же – дали. Киев они отстояли. Но малые городки вокруг древляне разграбили полностью.
   Князь Буревой на некоторое время задумался.
   Храбр подождал немного, затем не вытерпел и спросил:
   – Ну, так что князь, послать дружину на древлян?
   – Зачем? – удивленно поднял брови князь Буревой.
   – Ну, чтобы поучить их, что нельзя без позволения князя словенского разбойничать против дружеских племен, – сказал Храбр.
   – Так дань же древляне заплатили полностью, – напомнил князь Буревой.
   – Но они жен украли полянских. Не наказать их за это, так вообще страх потеряют, – сказал Храбр.
   – Ну и ладно – полянки им родят детей, а дети у полянок, сам знаешь, умные, смирные, глядишь, кровь древлян приостынет. Посмирнее станут, нам легче с ними управляться будет, – пошутил князь Буревой.
   – Поляне совсем обиделись, – проговорил Храбр. – Могут подумать, что ты им больше не защита.
   – Так пусть мстят. Месть – обычай наших предков. А захотят жаловаться – пусть приходят, мы их рассудим, – негромко засмеялся князь.
   Среди дружинников прошел хохоток.
   – Вячко! – резко прервав смех, позвал князь.
   Боярин Вячко поднялся.
   Боярин одет, как и остальные, богато: несмотря на лето, на нем соболья шуба (чтобы видели богатство), бобровая шапка, сафьяновые сапоги; из-под расстегнутой шубы видна алая шелковая рубашка.
   А сам он невелик, лицо коричневое, то ли от дел канцелярских, – на боярина князь еще в молодости возложил обязанность вести записи дел дружины, – то ли от какой болезни.
   В руке он держал острое стило и квадрат хорошо выделанной бересты. На бересте он делал текущие заметки, а потом записи переносил на пергамент.
   – Вячко, напиши наказ древлянам и полянам, чтобы их князья приехали ко мне на суд, – проговорил князь.
   Придав лицу серьезное выражение, ударил кулаком по боковине кресла:
   – Пошутили и будя! Нельзя нападать на свои же города и девок воровать. Все племена, которые платят мне дань, находятся под моей защитой – у нас одно государство! А не терпится побаловать – пусть воруют в Литве и Жмуди. Там девки тоже красивые. А еще лучше пусть идут на немцев, – эти варвары до сих пор людей едят. Или на ляхов, – хоть и славяне они, да хуже немцев.
   – А если древляне не захотят идти на суд? – спросил Вячко.
   – А не захотят: скажи – заставим кровью. Пусть едут на суд – рассудим по совести и нашим законам. Понятно? – сказал князь Буревой.
   Вячко выцарапал на бересте запись и отозвался:
   – Сегодня же напишу им письмо, князь. К вечеру будет готово. А кому поручим съездить к полянам и древлянам с твоим наказом?
   Князь Буревой провел ладонью по седой бородке и задумчиво проговорил:
   – В этом деле необходима твердость… пусть боярин Мороз ведает этим делом.
   Боярин Мороз поднялся.
   Этот покрепче, чем Вячко. Вид решительный и неприступный. В знак того, что волю князя слышал и готов исполнить ее, приложил ладонь к груди. Поклонился.
   Затем холодным, словно он презирает всех, тоном ответил:
   – Я готов ехать с твоим поручением, князь!
   – Вечером придешь ко мне, возьмешь наказ. А утром выедешь, – сказал князь Буревой.
   Мороз кивнул головой и вернулся на место.
   Князь перешел к другому вопросу:
   – А что солевары?
   – Самовольничают соленые варяги: перегородили реку Ловать железной цепью, никому не дают прохода, – сообщил воевода Храбр.
   Перегораживать реку железной цепью новое дело, – Гостомысл раньше такого не слышал, поэтому, улучив момент, на ухо шепотом задал вопрос отцу:
   – Отец, а зачем перегораживать реку?
   – Зачем они перегородили реку? – спросил князь боярина Храбра.
   Храбр пояснил:
   – Чтобы никто не мог мимо проплыть, не уплатив пошлины. По Ловати купцы ходят на судах, мимо негде проплыть. Это солевары пример с греков берут, те жмоты и скупердяи, – придумали тысячу способов, как каждую медную монетку выманить с проезжего. Наши купцы жалуются на греков, – не дают честно торговать.
   Пока он объяснял, князю Буревому в голову пришла мысль, что если дело так пойдет, то непременно придется воевать с солеварами.
   А воевать с солеварами ему не хотелось, потому что они народ ушлый, в открытый бой не полезут, будут беспокоить торговые пути на реках и морях. От них и так никому нет покоя.
   Да и невыгодно с солеварами воевать – разоришь соляные промыслы и большой прибыли лишишься.
   Но и нельзя с ними не воевать, еще хуже будет: обычай у самих солеваров жесток, – льстись к сильному и бей слабого. Накопят слишком много золота, сломят голову и самому словенскому князю.
   Мрачная мысль заставила князя тяжело вздохнуть, мышцы на мятых щеках пошли желваками, и он с нескрываемой тревогой обратился к воеводе:
   – И что делать будем, Храбр, с варягами? Нельзя допускать самовольство. Дело так пойдет, глядишь, и с нас будут брать дань.
   Воевода решительно отрезал:
   – Нельзя потворствовать варягам. Их и так давно никто не бил, потому и зазнались. Пора бы их поучить.
   Боярин Вячко кашлянул:
   – Однако они обещались платить половину пошлины. И они то, что обещали, платят исправно.
   Лицо князя расслабилось, для него решение было ясно, однако для порядка все равно требовалось спросить желание дружины, и он обратился к боярам.
   – Так что, други, мыслить будем? Воевать или не воевать варягов?
   Кто-то из бояр подал голос:
   – А зачем воевать солеваров, если они исправно платят хорошую долю?
   Другие тут же поддержали его:
   – Надо подождать. Крови мы не боимся, но и лить свою кровь понапрасну незачем.
   – В таком случае решение принято – воевать подождем, – с облегчением проговорил Буревой. Он окинул взглядом бояр, выбирая самого пригодного для дела с варягами, – варяги народ хитрый, – потому нужен умный человек, способный разрушить их хитрости, но сделать это следует мирком, без ссор.
   Его взгляд упал на боярина с простоватым лицом.
   – Стоум! – обратился он к боярину.
   С лавки поднялся боярин с гладко выбритым лицом. Не зря ему дали имя – «Стоум». Только на вид он смирный и простоватый.
   Его отец, глядя на ребенка в колыбели, даже собирался ему дать имя – вроде Добромир.
   Однако ребенок быстро показал свой истинный характер, однажды мать, покормив сына, оставила его на некоторое время на попечение служанки, которая тоже кормила ребенка. Когда она вернулась, то обнаружила на руках служанки двух детей, мирно сосущих материнское молоко.
   Оказалось, служанка так была зачарована ласковым малышом хозяйки, что кормила его вместе со своим сыном.
   Когда отец узнал об этом, то в изумлении воскликнул, – да он же умен в сто голов!
   Так и приклеилось ребенку имя – Стоум.
   Боярин хитрее Стоума князю не встречался.
   – Слушаю князь, – почтительно сообщил Стоум.
   – Проследи за солеварами, чтобы они честно платили нашу долю, – распорядился князь и пригрозил: – А не будут платить – войной на них пойдем! Спалим их городки и саму Руссу!
   Немного подумав, князь задумчиво проговорил:
   – А по уму, конечно, пора бы это воровское гнездо потревожить. Слишком они зазнались…
   Стоум осторожно намекнул.
   – Говорят, у них дружина ныне дюже добрая.
   – А у нас – сильная! – уверенно проговорил князь.
   Храбр заметил:
   – На богатых солеваров все племена злые – сами варяги богатеют, а других почем зря разоряют. Кинем клич, все поднимутся. Крови никто не побоится – добычу на солеварах можно взять большую: золотом и мехом у них лари набиты.
   Стоум осторожно возразил:
   – Однако солевары нашего, словенского племени.
   – Ну и что? – спросил Вячко.
   – А ладно ли будет, что мы на свое племя поведем чужих? – сказал Стоум.
   – Другие племена нам тоже не чужие, потому что свой род ведут от словенского племени, – сказал Вячко.
   – Верно! – сказал князь.
   Стоум сказал:
   – Князь, я обязательно прослежу, чтобы варяги честно платили свою долю… но лучше бы с солеварами дела миром улаживать.
   – Вот я это говорю, – все дела улаживать лучше миром, – согласился князь Буревой и сказал: – Поэтому и поручаю тебе это тонкое дело.
   – Других новостей нет, – доложил Храбр, заканчивая доклад.
   Вячко спрятал кусок бересты, на котором делал заметки, в висящий на поясе большой кошель, вынул из него книгу со страницами из бересты. Теперь настала его очередь докладывать о порученном деле: раскрыв книгу, он начал читать перечень товаров на складе. Он читал монотонно и долго, и все это время бояре внимательно слушали.
   А Гостомыслу вскоре это скучное занятие надоело, прячась за спиной отца, он безудержно зевал. Наверно. даже заснул бы, если бы наконец Вячко не закончил чтение.
   – Добре, Вячко, – сказал князь и задал последний вопрос воеводе: – Слышь, Храбр, а что задерживаются ладьи из Корелы? Вчера вечером должны же были прийти.
   Вячко убрал свитки в кошель на поясе. А воевода сообщил:
   – По твоему поручению Медвежья лапа должен провести проверку складов. На это требуется время, так что, наверно, задержались с проверкой. А в ночь не пошли, ночью-то на Нево-озеро опустился густой туман.
   Князь поднялся, давая знать, что утренний сбор дружины закончился. За ним поднялись и бояре. Князь поманил рукой воеводу.
   – Храбр, пошли, сходим на причал.
   Гостомысл, услышав слова отца, тут же вскочил со своего стульчика, – на причале ему было гораздо интереснее, чем с сонными боярами слушать перечень пахнущего мышами товара.

Глава 4

   Князь отпустил бояр заниматься своими делами, а сам вместе с Вячко спустился во двор.
   Следом за ними по перилам скатился Гостомысл.
   Когда он оказался внизу, Вячко ахнул:
   – О, боги!
   А князь Буревой бросил на сына укоризненный взгляд. Гостомысл покраснел и виновато хлопнул длинными ресницами.
   Князь провел тяжелой ладонью по голове Гостомысла, приглаживая взъерошенные волосы, и мягко проговорил:
   – Гостомысл, так нельзя.
   – Почему? – блеснул веселым синьем глаз Гостомысл.
   – А ты глянь, – сказал князь и обвел рукой двор.
   Во дворе толпились младшие дружинники, надеясь попасться князю на глаза, чтобы получить поручение. Пока князя не было, они развлекались, кто как умел: мужи степенно беседовали, сбившись в одну кучу; юные отроки боролись или гонялись друг за другом по двору; а самые младшие – мечники, жались к забору.
   – Вот поэтому, – сказал князь Буревой. – Ты князь, и они смотрят на тебя. От твоего слова зависит их благополучие и жизнь. А ты ведешь себя, как мальчишка. Как они будут тебя уважать?
   – Я пока княжич, и неизвестно когда стану князем, – смущенно пробормотал Гостомысл.
   Князь Буревой вздохнул:
   – Лучше бы это случилось попозже.
   Он легонько подтолкнул в спину сына.
   – Ну, беги.
   Завидев князя, дружинники бросили свои развлечения и, выстроившись вдоль деревянной дорожки, дружно кланялись.
   Проходя мимо них, князь кому просто кивал, кому говорил слово ласковое; никого не пропустил, – кто бы это ни был, даже самый младший мечник, – все они были другами, с которыми предстояло идти на войну, если таковая случится.
   Однако поручений князь никому из них не давал, это дело воеводы. Князь давал только самые важные поручения и то – ближайшим боярам.
   Князь подошел к воротам.
   Здесь к его свите присоединились двое отроков, при оружии и в доспехах. Отроки обязаны были сопровождать князя, когда он выходил за ворота кремля.
   На улице прохожие также кланялись князю, но предпочитали это делать издалека.
   За князем кроме воеводы шла пара отроков, у которых от молодости и безделья всегда чесались руки, и потому они с удовольствием наваляют по шее всякому смерду или даже горожанину, если им покажется, что тот недостаточно почтительно приветствует князя.
   А девки, те вообще прятались за заборами – у князя Буревого была молодая жена и с десяток наложниц, но и девкам он, при случае, спуску не давал.
   Конечно, многим девкам мечталось о ночи с таким славным воином, как Буревой. Но они также хорошо знали, что если попадутся с грехом, то дома строгий отец задерет длинное платье, украшенное бисером и драгоценными металлами, на голову блудливой дочери и высечет узким ремешком так, что той на всю жизнь помниться будет.
   Поэтому девкам лучше было держаться от князя подальше.
   Наконец они пришли на причал.
   Причал был почти пустой. Большинство стоявших ночью у причала кораблей ушло, а новые придут только вечером.
   Но все же пара кораблей качалась на холодной утренней волне. Под присмотром купцов на них грузили товар.
   Утренний Волхов блестел под ярким солнцем, словно расплавленный слиток серебра.
   Отец занялся беседой с купцами, а Гостомысл взял у отроков лук и потихоньку удалился в сторону.
   Рассматривая реку, он дошел до самого края причала.
   Здесь у причала приткнулся небольшой струг. На крае низкого борта сидела белобрысая девчонка лет десяти и болтала в воде ногами.
   Заинтересованный этим явлением, Гостомысл остановился.
   – Девка, ты чего попусту болтаешь ногами? – строго спросил он.
   Девчонка прыснула в кулак:
   – А тебе зачем это знать?
   Гостомысл подбоченился, подражая воеводе Храбру, и гордо сообщил:
   – Я княжич Гостомысл. И мне до всего есть дело.
   – До всего есть дело? – удивленно спросила девчонка и вредно захихикала: – Ему до всего есть дело!
   Гостомысл обиделся:
   – Ты чего смеешься? Ты князя не уважаешь?
   – Так какой же ты князь, если у тебя еще и усов нет, – сказала девчонка и колко поинтересовалась: – Да есть ли у тебя меч?
   – Есть! – сказал Гостомысл и тронул рукоять меча на боку. – Вот видишь у меня на поясе меч.
   – Так он, наверно, игрушечный, – зловредничала девчонка.
   – А вот иди сюда, враз тебе косы пообрубаю, – пригрозил Гостомысл и потянул из ножен небольшой мечишко.
   Но девчонка не испугалась, спрыгнула из ладьи на берег и, уперев руки в тощие бока, встала перед Гостомыслом и предложила:
   – Может, побьемся на кулаках?
   Гостомысл окинул оценивающим взглядом задиру: девчонка как девчонка: белобрысая; волосы заплетены в две торчащие в стороны, точно проволочные, тонкие косички; глаза синющие, как само утреннее небо; рот в ухмылке до ушей. Только нахальная без меры. Впрочем, все девчонки нахалки.
   – Не буду я с тобой драться, – рассудительно проговорил Гостомысл.
   – Это еще почему? – норовисто проговорила девчонка и презрительно сощурила глаза. – Никак испугался?
   – Не испугался! – насупившись, проговорил Гостомысл. – Только негоже князю с девками драться.
   – Ну и ладно, – неожиданно легко согласилась девчонка и кивнула на лук за спиной Гостомысла, – это лук?
   – А то что же?! – насмешливо ответил Гостомысл: девчонка начинала ему нравиться – веселая, смелая. – А тебя как зовут?
   – Голубка, – ответила девчонка.
   – Голубка? – Гостомысл удивленно округлил глаза. – Какая же ты Голубка? Ты скорее – Росомаха. Вон как в драку лезешь.
   Голубка хихикнула:
   – Так я же не все время дерусь, а когда я не дерусь – я тихая.
   – Что-то с трудом в это верится, – кольнул Гостомысл.
   Голубка предложила:
   – Давай постреляем?
   – Давай, – согласился Гостомысл и снял лук с плеча.
   – Чур, я первая! – заторопилась Голубка.
   – А ты умеешь стрелять-то? – недоверчиво спросил Гостомысл, но лук и стрелу ей протянул.
   – А то! – похвалилась Голубка. – Мне приходится ходить в походы.
   – Ты в походах была? – удивился Гостомысл.
   Отец пока не брал его в походы. И то, что девчонка видела, то, о чем он и не имел представления, задело его самолюбие.
   Гостомысл небрежно проговорил:
   – Ты же еще малая.
   – А вот и была! – гордо ответила Голубка и спросила: – Куда стрелять?
   – Вон в то дерево попади, – сказал Гостомысл и показал рукой на ближайшее дерево на берегу.
   Дерево стояло далековато даже для Гостомысла. Он думал, что Голубка тоже поймет, что до дерева слишком далеко, и она откажется стрелять по дереву. Тогда бы Гостомысл снизошел и предложил бы ей мишень поближе. Ему очень хотелось доказать этой девчонке свое превосходство.
   Но Голубка, ничуть не смутившись, подняла лук и пустила стрелу. Стрела пролетела недалеко и упала на полпути.
   Голубка смутилась:
   – Не очень получилось. Я обычно стреляю дальше.
   – Ага, – недоверчиво сказал Гостомысл, взял лук, натянул его изо всей силы и пустил стрелу. Его стрела пролетела дальше и упала у подножия дерева.
   – Вот видишь, варежка соленая, как надо стрелять, – проговорил довольно Гостомысл.
   Голубка обиделась:
   – Я не варежка, я – русска! А ты все равно не попал, – радостно сказала Голубка.
   – Я тоже обычно стреляю дальше, варежка соленая, – сказал Гостомысл и повторил: – Варежка соленая!
   Голубка покраснела, сжала кулаки и пригрозила:
   – Вот я тебе сейчас надаю по шее. Сам дурак.
   Она была готова накинуться на него. Они были слишком юны и потому, наверно бы, драка состоялась. Но Гостомысл прекратил дразниться и замер, навострив уши.
   Послушав несколько секунд, неуверенно пробормотал:
   – Вроде рог дудел.
   Голубка приложила к ушам ладони.
   В это время снова раздался звук рога. Гостомысл встрепенулся и проговорил:
   – Однако что-то нечисто!
   Голубка предложила:
   – Бежим к северным причалам, посмотрим?
   – Бежим! – проговорил Гостомысл, и они рванули вдоль берега.
   Пока бежали, Гостомысл отметил, что на берегу откуда-то появился народ, и люди тоже торопились к северному причалу.
   Когда Гостомысл и Голубка подбежали к северному причалу, там уже собралась большая толпа.
   Все угрюмо смотрели в сторону медленно подплывающей ладьи.
   Даже с берега было видно, что у корабля довольно плачевный вид: борта утыканы дротиками и стрелами, паруса изорваны, видны следы пожара.