Страница:
Когда немцы начали свою артподготовку, старший лейтенант Гунько находился в нескольких метрах впереди своих противотанковых орудий. Не добежав до своего окопа, он был опрокинут страшной силой взрывной волны. Едва он успел подняться, как неподалеку от него второй снаряд с оглушающим звоном встряхнул окутанную дымом и пылью землю. Старший лейтенант упал второй раз и тут же вскочил на ноги, несколько удивленный тем, что остался живым. В воздухе, как огромные шмели, нудно стонали и пели осколки. Добежав до окопа, Гунько упал в него, придавив собой телефониста. Тот сидел, прислонившись к земляной стене и закрыв голову руками, словно желая защитить ее от вражеских осколков. Старший лейтенант схватил трубку и закричал в нее, но тут же сообразил, что провод порван.
-- Сорокин!.. Сорокин!.. Сорокин, черт тебя побери!.. -- кричал он телефонисту и с досады резко тряхнул его за плечо. Солдат тихо сполз на дно окопа, все еще закрывая голову руками. Гунько только сейчас заметил между пальцами бойца кровь и понял, что телефонист убит.
Около часа уже длилась немецкая артподготовка. Вскоре Гунько заметил, что фашисты под прикрытием своего огня начали переправляться через реку. Гунько открыл огонь и со злорадным торжеством увидел, как первый же снаряд, выпущенный из четвертого орудия, опрокинул резиновую лодку с гитлеровскими солдатами. Уцелевшие фашисты барахтались в воде.
-- Что, гады! Получили!.. -- закричали артиллеристы, но их голосов не было слышно: все тонуло в сплошном реве орудий и разрывов. Батарейцы стреляли прямой наводкой и вскоре потопили еще три. лодки противника.
Чуть левее поднялся высокий столб густого дыма и, расплываясь над водой, закрыл реку.
"Будут танки переправляться!" -- догадался лейтенант. Он перенес огонь и стал стрелять по дымовой завесе. Он не видел ничего, кроме густого белого дыма на реке, и все же стрелял и стрелял наугад, долго и ожесточенно. Через несколько минут показался первый неприятельский танк. Он выполз к нашим окопам и на несколько секунд остановился, как бы присматриваясь. Но эта остановка оказалась для него роковой. В танк впились сразу же три. снаряда, выпущенные из орудий старшего лейтенанта Гунько. Неприятельский обстрел не ослабевал. Вышло из строя одно орудие, но остальные не были еще повреждены и продолжали вести огонь. Возле них суетились артиллеристы, У лафетов быстро росли горки дымящихся снарядных гильз. Лица солдат почернели от пороховой копоти. Появились убитые и тяжелораненые. Многие работали у орудий с наспех перевязанными головами и руками. Они не хотели уходить в санчасть. Да в таком аду это, пожалуй, было и невозможно.
Тяжелая немецкая артиллерия перенесла огонь на ближние тылы дивизии, и Гунько впервые за два часа артиллерийской дуэли увидел впереди себя клочок неба и в этом клочке много самолетов. На какую-то долю минуты мелькнула радостная мысль: "Наши. Переправу громят!" Самолеты висели над переправой врага непрерывно. Густое аханье бомб докатывалось до батареи. Гунько оглянулся назад -- зачем, он и сам бы не мог ответить, -- и увидел штурмовик. Он летел низко, кометой скользил над самыми вершинами деревьев, таща за собой огненно-красный шлейф. "Подбили, сволочи!" -- горько подумал офицер и как раз в эту минуту услышал близкую ружейно-пулеметную стрельбу. Немецкие пули повизгивали над батареей. Из окопов выскочили в контратаку советские пехотинцы. "Ура-а-а-а..." -- полилось навстречу бежавшим от переправы немцам. Столкнулись. Смешались... На флангах выстрачивали частую дробь "максимы". Стучали бронебойки. По переправе, не переставая, била артиллерия. У первой линии наших окопов уже горело несколько танков с крестами на броне -- их подожгли советские артиллеристы, дружно стрелявшие со всех сторон.
Мимо батареи стали проходить раненые. Они брели медленно, грязные, в порванных и залитых кровью гимнастерках и брюках. У многих на обмусоленных колодочках белели медали и желтели ленточки, свидетельствующие о прежних ранениях. Лица последних были спокойно-суровы, они не выпячивали напоказ своих ран, как это делают обычно бойцы, впервые получившие увечье, шли в тыл как бы нехотя, зная, что через месяц, а может быть, и того менее они вернутся вновь в окопы.
-- Что там? -- нетерпеливо спрашивали их артиллеристы.
Отвечали редко, больше говорили:
-- А дьявол его поймет...
Измученным и изуродованным людям было не до рассказов, к тому же и место для этого было неподходящее. Встреть ты их подальше в тылу, скажем, в Шебекинском урочище, где реже ложились немецкие снаряды, -- вот там уж они вам порасскажут, быль сдобрят умопомрачительной небылицей, про раны свои забудут, но попробуй только разобраться, кто же из них самый главный герой!..
Убедившись, что от раненых им все равно ничего не добиться, артиллеристы вернулись к своим пушкам. Вскоре на поле они заметили пехотинца. Он бежал не слишком быстрой трусцой, подгоняемый страхом и им же сдерживаемый. Иногда он пытался залечь, но тут же поднимался и вновь бежал. Гунько, наблюдая за ним, невольно расхохотался и не понял этого своего состояния: обычно при виде бегущего стрелка он испытывал страшную ярость, смешанную с испугом и еще каким-то знобящим, неприятным чувством.
"Новичок!" -- быстро определил он по неизношенной зеленой гимнастерке. Солдат намеревался проскочить мимо батареи в тыл, но был встречен самим старшим лейтенантом. И уж как ему, бедняге, не хотелось показать перед офицером свою позорную трусость, да губы выдавали -- тряслись непрошено...
Солдат был худенький, похожий на затравленного зверька. Глаза его бегали.
-- Дрались до последней возможности, -- оправдывался он, -- все, почесть, на месте полегли... гансов да фрицев этих наложили -- страсть одна... видимо-невидимо... А он, проклятый, все прет и прет... Ну, мочи не стало, я и того... подался, значит...
-- Ладно, перестань врать! -- резко остановил пехотинца Гунько. -Ложись вон у первого орудия, да смотри у меня, не вздумай бежать!..
-- Да что вы, товарищ старший лейтенант, разве я... -- обрадовался боец и, высмотрев воронку, упал в нее, воинственно щелкнув затвором винтовки.
Из-за Шебекинского леса волна за волной выплывали наши штурмовики и с мощным ревом проносились над рекой. Из-под их крыльев вылетали ракетные снаряды, оставляя позади себя белые дорожки. Начала бить по переправе и наша дальнобойная артиллерия. Обратно самолеты проносились так низко и с такой стремительностью, что у стоявших на земле людей захватывало дух. Навстречу им, из-за леса, тучей надвигались косяки все новых и новых эскадрилий бомбардировщиков, повыше которых, точно мошкора, вились сотни истребителей.
А еще выше шли воздушные бои. Наши самолеты летели и пикировали, не обращая внимания на сплошные облачка разрывов зенитных снарядов. Там, где они бомбили, до самого неба поднималась стена пыли и дыма.
И все же немцам удавалось наводить понтонные мосты, по которым проскакивали их танки.
-- Огонь!.. Огонь!.. -- не переставая командовал Гунько.
На батарею, пыля и выбрасывая из выхлопных труб клубы черного ядовитого дыма, двигались пять вражеских танков. Окрашенные в грязно-желтый цвет, они ползли по изрытому полю, приземистые, покачиваясь на брустверах траншей и окопов. Один из них, особенно большой и какой-то квадратный, приостановился, шевельнул непомерно длинным стволом и выстрелил. Снаряд разорвался неподалеку от третьего орудия. Танк двинулся дальше, но тут же качнулся всей своей громадиной, и из его кормы хлестнуло пламя. Гунько посмотрел влево: из-за перелеска мчалось несколько советских танков. Из ствола орудия одной машины еще струился дымок...
-- Наши!.. Наши танки!.. Наши!.. -- закричали на батарее. -- Милые!
Приземистые красавцы танки, стреляя на ходу, стремительно прошлись по полю и скрылись в сосновой роще; они заходили во фланг прорвавшейся группировке врага. Теперь кроме большого танка горели еще две машины неприятеля. Два уцелевших немецких танка продолжали ползти в сторону батареи. Гунько снова открыл огонь. Один танк резко остановился. Из него красновато-желтым мечом рванулось пламя. Второй продолжал стрельбу. Раздались стоны раненых. Пехотинец, залегший впереди первого орудия, вставлял обойму за обоймой, расстреливая немецких десантников. Был убит наповал наводчик второго орудия Федя Жаворонков. Он лежал, обняв лафет своей пушки. Батарея, оставшись с двумя орудиями, продолжала сражаться. Один снаряд, выпущенный наводчиком Печкиным, угодил в башню немецкого танка. Танкисты повыскакивали из люков, как сурки из задымленных нор, но были немедленно расстреляны советскими пехотинцами, ожесточившимися до крайности.
"Держатся!.. Молодцы!.." -- мелькнуло в голове Гунько.
Тяжелый немецкий снаряд, прилетевший, очевидно, с того берега, разорвался на огневой позиции. Третье орудие и его прислуга взлетели на воздух. Там, где только что стояла пушка, теперь дымилась огромная воронка. Вслед за первым снарядом с того берега прилетел второй, третий... Но они уже взрывались позади батареи. Минут пять перед позицией Гунько было пустынно. Отчетливо слышались гул авиационных моторов и неумолкающая трескотня пулеметов.
Гунько хотел было уже как-то помочь раненым, но со стороны реки снова появились немецкие танки. На этот раз их было восемь...
2
Лейтенант Марченко с группой разведчиков всю ночь провел у Донца, следя за передним краем противника и сообщая о замеченном в штаб дивизии. Бой начался очень рано, и Марченко не успел увести своих бойцов в расположение роты. Как только -- в ответ на нашу контрартподготовку -- загремели немецкие орудия, лейтенант по траншее отвел разведчиков в окопы ближайшей стрелковой роты,
-- С нами остаетесь? -- кричал ему в самое ухо ротный командир -молодой румянощекий лейтенант, очевидно совсем недавно окончивший училище. Он радовался чему-то, бегая по окопам и выкрикивая какие-то, должно быть никому не слышимые в буревом реве рвущихся снарядов команды. Марченко в ответ на его слова кивнул головой, хотя как следует и не разобрал вопроса лейтенанта.
В окопах вдруг стало темно, пыльно, угарно, неуютно. Запах тротиловой гари затруднял дыхание. Над траншеями в дикой свистопляске бушевал огневой ураган. Снаряды рвались и на кромке окопов, и тогда бойцы втягивали головы, поднимая плечи к самым ушам.
Сидевший рядом с Акимом Ванин уперся круглой головой в осыпающуюся стенку окопа, как бы боясь, что стенка развалится совсем. Он весь вдруг почернел, точно обуглился. Зубы непрошено и к великой его досаде выстукивали отвратительную дробь. Семен сжимал их до боли. Вдруг что-то колючее и круглое прокатилось по его мокрой от пота и осыпанной мурашками спине, упало под ноги. Семен вскрикнул и оглянулся -- еж! Серым комом свернулся и ждет, распуская длинные иглы. Сенька отшвырнул его ногой. Еж отлетел в сторону, полежал немного на боку, чуть показывая желтоватый пушок на брюшке, потом развернулся, пошевелил длинным поросячьим рыльцем, чихнул и враскорячку побежал к патронной нише. Прижался к ящику, закрылся, выставив перламутровые свои пики. Сенька долго не мог оторвать от него озлобленного взгляда. Землю по-прежнему давил и встряхивал артиллерийско-минометный шквал. В воздухе, вибрируя и стеня, носились осколки, шлепались, зарываясь в песок. "Конец-то будет этому аль нет?.." Семен взглянул на Акима и, пораженный, застыл с раскрытым ртом, округляя кошачьи глаза. Аким, выпрямившись во весь свой длиннющий рост, как ни в чем не бывало смотрел вперед. Русая непокрытая голова -- Аким снял пилотку, чтобы не мешала, -- возвышалась над бруствером. Перед ним скакал, ревел, рычал в дикой ярости ураган огня и металла, а Аким стоял и смотрел вперед, даже не моргая. Сенька дернул Акима за широкую штанину маскхалата, посадил рядом с собой. Тяжело дыша, закричал ему в ухо:
-- Ты... что?.. С ума спятил?.. Убьют же!..
-- А кто ж будет наблюдать? -- спокойно возразил Аким, протирая большим черным пальцем левой руки запыленные очки. -- Все попрятались в окопах. А кто ж наблюдать будет? -- как бы в недоумении спросил он. -- Немцы могут за своим артиллерийским валом...
Он не договорил. Где-то впереди вслед за укатившей волной огня раздались выкрики:
-- Немцы!..
Сквозь пулеметную трескотню и оглушающий вой Аким и Сенька услышали голос лейтенанта Марченко:
-- Вперед! В атаку!..
Они увидели лейтенанта над окопом. Хищно изогнувшись, он рванулся вперед, то и дело припадая на одно колено и стреляя куда-то из автомата. За ним, рассыпавшись цепью, бежали пехотинцы. Сенька и Аким вылезли из окопа и побежали за лейтенантом. Мелькнула огромная, сутуловатая фигура Забарова; пробежал Шахаев и следом за ним -- Алеша Мальцев.
Та-та-та-та... -- выстрачивали пулеметы.
Тррр-ах!.. Тррр-ах!.. -- рвались гранаты...
Тию-тию-тию... -- пели пули.
Покрывая все эти звуки, донесся низкий, рокочущий бас Забарова:
-- За танками укрывайся!.. За танками!..
Советские танки -- их было более десятка,-- выскочив из укрытия, теснили к реке высадившуюся немецкую пехоту. Немцы, пятясь, укрывались в прибрежных кустарниках и камышах. Стон стоял над рекой.
Бомбы, непрерывно сыпавшиеся с наших самолетов, взбаламучивали воду, выбрасывали на берег вместе с грязью вонючую тину и скользкие сплетения лягушатника. Танки, оттеснив врага, повернули вправо и скрылись среди разрушенных строений большого села Александровки, вытянувшегося вдоль восточного берега реки. Оттуда послышались частые, короткие и звонкие выстрелы танковых орудий.
Отбив первую атаку неприятельской пехоты, наши стрелки и разведчики вернулись в свои окопы. Наступило минутное затишье. Потом раздались отрывистые, злые выстрелы иптаповцев, расположенных в боевых порядках пехоты.
-- Забаров!.. -- растирая кровь на грязной щеке, Марченко подошел к старшине. -- Ты тут смотри за ребятами. А я побегу к Васильеву. Может, новые задания будут. Доберусь как-нибудь по траншее. Ну, желаю всего доброго, друзья! -- Пригнувшись, Марченко зашагал, сначала медленно, потом все быстрее, отталкиваясь от земли своими легкими, пружинистыми ногами. Федор молча посмотрел ему вслед. В темных глазах старшины, под запыленными длинными ресницами тлели, разгораясь, напряженно-сосредоточенные огоньки.
Немцы снова обрушили всю силу своего огня на передний край нашей стороны. Артиллерийская обработка окопов длилась с полчаса. Потом гул разрывов стал удаляться.
-- Товарищ старшина, танки!.. -- закричал Сенька Ванин. Но голоса его не было слышно -- только виден был широко открытый рот. Гимнастерка и маскхалат на разведчике были порваны. По лицу ползли грязные потеки -Танки! Танки!.. -- кричали в окопах, и разведчики отчетливо услышали слитный, низкий рев чужих моторов.
-- Танки!..
Один из них уже вползал на бруствер окопа. Вот он качнулся, светлая гусеница, выгибаясь, потянулась через окоп, квадратное днище машины обдало солдат вонючим жаром.
-- Пропускайте их на съедение нашей артиллерии!..-- крикнул молоденький офицер, ротный командир; по румяным его щекам из-под фуражки тянулись струйки не то грязного пота, не то крови.
Еще один танк... Этот несколько раз крутанулся над окопом. Засыпал землей пехотинца. Солдат, однако, быстро выбрался из-под земли, тряхнул стриженой головой, выхватил из кармана черную бутылку. Танк пополз дальше, рыча и отфыркиваясь выхлопными трубами. Пехотинец быстро вскарабкался на бруствер. Гимнастерка сзади у него завернулась. Ванин увидел смуглую, посыпанную песком кожу и въевшуюся в тело железную пряжку. Из левого кармана обшарпанных, засаленных брюк выглядывала темно-коричневая головка другой бутылки. Пехотинец согнул правую ногу, потом выбросил ее назад, дернулся весь, будто отталкиваясь, и кинул бутылку. Поглядел, чуть приподняв голову, туда, куда полетела бутылка, и стремительно скатился вниз.
-- Есть!.. Горит, гадюка!..
Некоторое мгновение стыла тишина. И вдруг эту тишину прорезал крик какого-то солдата:
-- Убило ротного!
Солдат бежал по окопу и кричал. Путь ему преградила гигантская фигура.
-- Тише ты!.. Я -- ваш ротный. Понял?..
Солдат поднял голову и встретился с напряженным блеском забаровских глаз.
-- Слушаюсь, товарищ старшина!..
-- На место! -- приказал Федор пехотинцу и, вдруг выпрямившись, скомандовал так, чтобы слышали все: -- Товарищи! Я -- ваш командир. Слышите: окопов не покидать. Танки забрасывать гранатами и бутылками с горючей смесью. Тяжелые -- пропускать, с ними расправится наша артиллерия!.. Немецкую пехоту расстреливать! Вести из карабинов только прицельный огонь!..
Защелкали затворы. Пехотинцы и разведчики прильнули к своим ячейкам. А уже от берега реки показалась новая цепь вражеской пехоты. Над окопами певуче засвистели пули.
-- Спокойно, товарищи! Подпустите поближе!.. -- гремел над позициями голос Федора.
Огромный, с открытой волосатой грудью, он стоял в окопе в полный рост, следя за противником. К нему уже подбегали командиры взводов, отделений и докладывали:
-- Товарищ ротный!
-- Куда девать раненых? Блиндаж переполнен!..
-- Связь с комбатом порвана!..
-- Артиллеристы просят помочь им выкатить пушку. Как быть?
Забаров, нe поворачивая головы, отдавал распоряжения; внимание его было приковано к перемещавшимся зеленым фигурам. Их надо остановить во что бы то ни стало. Вот они, эти фигуры, уже совсем близко, двести метров... сто... пятьдесят...
-- Рота... залпом, пли!
Трескуче грянул залп. Ошпарил бегущих впереди фашистов.
Перед глазами бойцов неуклюже падали враги.
Слева, из уцелевшего, хорошо замаскированного дзота, зло и яро бил "максим". Та-та-та-та...-- неслось оттуда.
Оседлав переносицу очками, Аким выпускал одну автоматную очередь за другой. Делал он это без суеты, расчетливо, невозмутимо. Ванин вел огонь рядом. Что-то с сухим треском лопнуло неподалеку. "Граната!" -- обожгла догадка. Аким все еще стоял на прежнем местe. Только очков уже не было на его ястребином носу -- их стряхнуло взрывной волной. Они упали на дно окопа, разбились о пустой автоматный диск. Чьи-то тяжелые шаги позади. Острый запах человеческого пота. Трудное, прерывистое, с храпом дыхание. Сенька инстинктивно повернул голову и увидел немца. Белоглазый, с рыжей подпалинкой густых бровей. Перекошенное длинное лицо, трясущаяся, искусанная нижняя губа, качающийся над мокрой худой спиной Акима плоский штык -- таким и врезался он в память Ванина. С непостижимой быстротой Сенька схватил его за ногу, тот дернулся назад, но скрюченные черные пальцы разведчика железными щипцами впились в грубое зеленое сукно брюк, рванули на себя. Фашист свалился в окоп. С ловкостью кошки Ванин прыгнул на него. Правая рука металась возле кармана, ища нож. Но Сенька не успел вынуть финку. Остальное за него сделал Аким. Он взмахнул рукой, что-то блеснуло в воздухе. И опять, пораженный, Ванин ошалело посмотрел на своего друга, узнавая и не узнавая его.
-- Черт... вот ты... как?..
3
Генерал руководил боем, находясь на довольно широкой площадке, укрепленной на трех росших рядом дубах. Деревья были искромсаны осколками мин и плохо укрывали Сизова. Комдив был легко ранен. Перевязавший его руку врач настойчиво просил генерала спуститься на землю.
-- Ничего со мной не случится! -- отвечал он. -- Где я еще найду такой обзор?
Он беспрерывно разговаривал по телефону, получал от командиров частей информацию, давал необходимые указания. На левом фланге, на участке полка Баталина, сложилась тяжелая обстановка. Неприятель бросил туда танки и два полка пехоты.
-- Ничего... Ничего, Баталин! Держись!..
-- Товарищ генерал, разрешите подбросить Баталину резервный артиллерийский противотанковый дивизион! -- обратился к комдиву встревоженный работник штаба. Его просьбу поддерживал полковник Павлов.
-- Мои артиллеристы несут большие потери на участке обороны Баталина, товарищ генерал. У Гунько осталось два орудия. На других батареях положение не лучше,-- говорил, встряхивая контуженым плечом Павлов.
Сизов молчал.
Тревожно зазуммерил телефон. Генерал поднял трубку. Снова докладывал Баталин.
-- Окружен, говоришь? Вижу! -- спокойно ответил комдив. -- Отстаивай свои рубежи!.. Помощи пока не жди. Смотри за левым флангом. Там у тебя скопилось около тридцати танков и до полка немецкой пехоты... Нет, нет. Артиллерии пока не будет. Обходись тем, что у тебя есть!..
-- Товарищ генерал!.. -- не выдержал молоденький подполковник с худым лицом.
Генерал взглянул на него, не торопясь положил трубку.
-- Передайте...
-- Слушаюсь! -- обрадовался подполковник.
-- Передайте, -- продолжал Сизов, остановив взглядом офицера, -передайте, чтобы полк иптаповцев выдвинулся на правый фланг, на участок обороны Тюлина.
-- На правый? -- почти крикнул полковник Павлов. -- Но там сравнительно спокойно, товарищ генерал.
-- И Тюлин не просит подкрепления! -- поддержал Павлова молодой подполковник, но генерал резко заметил:
-- Вы слышали мой приказ? Выполняйте!
-- Слушаюсь! -- и молоденький подполковник поднял трубку.
Генерал продолжал наблюдать. Офицеры, стоявшие рядом с ним, молчали. По их встревоженным лицам было видно, что они не понимали комдива. Для офицеров было совершенно очевидно, что немцы наносят свой главный удар на участке обороны Баталина и, стало быть, туда и нужно посылать резервные части. Однако теперь уже никто из штабных работников не решался возражать Сизову.
Комдив снова говорил с Баталиным:
-- У нашего правого соседа дела похуже. Против Белгорода немцам удалось вклиниться в нашу оборону. Там они пытаются развить наступление!.. Нам надо держаться во что бы то ни стало!.. Сковывать силы врага. Ты слышишь? Ну вот!.. Нет-нет... Вам помогут танкисты. Я уже приказал им!..
Над наблюдательным пунктом рой за роем пролетали краснозвездные бомбардировщики. Генерал проводил их взглядом, потом обратился к Павлову:
-- Петр Петрович! Как артиллеристы?
-- У иптаповцев большие потери. Особенно на участке Баталина... Тяжело им... Но удержатся, товарищ генерал. Гунько подбил уже пять танков. Но тяжело им...
-- Это настоящий солдат! -- проговорил Сизов, вспоминая смуглое лицо офицера и умный блеск его глаз.
-- Тяжело им, -- повторил Павлов.
Генерал нахмурился и снова стал наблюдать.
-- От подполковника Тюлина! -- доложил телефонист.
Сизов быстро взял трубку.
Тюлин докладывал, что его атаковали тяжелые танки противника -- их более тридцати, но подоспевшие иптаповцы усиленно ведут с ними бой...
-- Молодцы! Держитесь до конца! -- почти крикнул генерал и, повесив трубку, впервые за этот день опустился на стул, обтирая ладонью пот, обильно выступивший на его выпуклом лбу. Хитро прищурившись, он посмотрел на штабных офицеров.
Офицеры смущенно переглянулись.
-- Выходит, что с этой вышки вы дальше нас увидели, товарищ генерал! -признал свою ошибку молоденький подполковник и восторженно посмотрел на Сизова. Комдив промолчал. Он снова внимательно наблюдал в бинокль за полем боя.
-- От Баталина, товарищ генерал! -- передал трубку телефонист.
Баталин сообщал, что по своей инициативе он контратаковал гитлеровцев и тем самым облегчил положение тюлинского полка.
Генерал поблагодарил. Вряд ли он вспомнил в эти минуты свой разговор с Баталиным об инициативе командира в бою -- не до того было генералу. Он уже вызывал к телефону саперного офицера и спрашивал его:
-- Быстров!.. Как ты со своими? Переправу взорвали? Хорошо!.. Отлично, говорю!.. Передай солдатам мою благодарность! Запиши имена всех отличившихся! К награде представляй немедленно!
Потом обращался к майору Васильеву:
-- Что слышно о разведчиках?
-- Ведут бой в первой линии траншей. Сейчас Марченко прибежал оттуда.
К генералу обратился поднявшийся на дерево командир танкового соединения:
-- Мне кажется, пора начинать.
-- Пожалуй. Помогите артиллеристам. Им тяжело.
4
-- Огонь! -- самому себе скомандовал Гунько. Он исполнял сейчас обязанности и командира и наводчика одновременно.
Раздался выстрел, со звоном вылетела стреляная гильза, и возле гусеницы головного танка, ползшего на батарею, взвился сноп огня и черного дыма. Танк вздрогнул и остановился, нелепо уткнувшись тупым носом в воронку от снаряда. Неожиданно рядом с ним выросла фигура пехотинца, он размахнулся и бросил что-то на броню машины. Гунько видел, как по грязной чешуе танка расползлось пламя. Пехотинец выхватил еще одну бутылку, но тут же упал, сраженный видимо, пулеметной очередью, выпущенной из другого танка. Гунько продолжал стрелять. Наконец удачным выстрелом он поджег и второй танк; стальная машина стала бешено метаться по полю, волоча за собой рваные лоскутья огня и дыма.
Увлеченные боем, артиллеристы не слышали, как, сверля воздух, летел из-за реки тяжелый снаряд, отсчитывая последние секунды жизни последнего орудия. Взрыв страшной силы встряхнул воздух. Оглушенный Гунько, -- во время взрыва он оказался в окопе, -- очнулся, вскочил на ноги. Посмотрел вперед: на поле догорали немецкие танки. Некоторые машины, уцелевшие от огня артиллерии, продолжали двигаться вперед. И как раз в этот момент Гунько увидел лавину советских машин, с глухим урчанием вырвавшихся из рощи. Многие танки тащили на себе верхушки сосен, которыми, должно быть, были до этого замаскированы. Потрясенный гибелью последней пушки, Гунько даже не смог рассмотреть стремительной, разящей атаки советских танкистов. До него отовсюду доносились стоны раненых, полузасыпанных землей. Гунько подходил вместе с уцелевшими наводчиком Печкиным и пехотинцем к каждому, помогал как мог, пристально всматривался в лица товарищей. Вот этот, что вцепился в свои пепельные волосы и облизывает окровавленные губы, -- командир третьего орудия сержант Яблоков, из Пугачева, вчера еще читал своим солдатам письмо от жены и радовался, что она заочно кончает институт. А вот тот, бездыханный, с красивыми белыми зубами, москвич, замковый первого расчета ефрейтор Рябов -- лучший запевала в батарее и мастер делать цветные мундштуки, кажется, единственный сын у матери, -- он должен был на днях отправиться в военное училище. Рядом с ним, запрокинув назад голову, лежит подносчик красноармеец Ляпин -- этот из-под Воронежа, тракторист, неутомимый балагур, мастер на анекдоты, ему постоянно влетало от командиров за озорство; мечтал после войны попасть в институт механизации сельского хозяйства и потом изобрести новый трактор, так как существующие считал несовершенными и неэкономичными. Неподалеку от Ляпина, будто заснули в обнимку, два молоденьких офицера -- командиры взводов. "Будущие академики", как называл их Гунько.
-- Сорокин!.. Сорокин!.. Сорокин, черт тебя побери!.. -- кричал он телефонисту и с досады резко тряхнул его за плечо. Солдат тихо сполз на дно окопа, все еще закрывая голову руками. Гунько только сейчас заметил между пальцами бойца кровь и понял, что телефонист убит.
Около часа уже длилась немецкая артподготовка. Вскоре Гунько заметил, что фашисты под прикрытием своего огня начали переправляться через реку. Гунько открыл огонь и со злорадным торжеством увидел, как первый же снаряд, выпущенный из четвертого орудия, опрокинул резиновую лодку с гитлеровскими солдатами. Уцелевшие фашисты барахтались в воде.
-- Что, гады! Получили!.. -- закричали артиллеристы, но их голосов не было слышно: все тонуло в сплошном реве орудий и разрывов. Батарейцы стреляли прямой наводкой и вскоре потопили еще три. лодки противника.
Чуть левее поднялся высокий столб густого дыма и, расплываясь над водой, закрыл реку.
"Будут танки переправляться!" -- догадался лейтенант. Он перенес огонь и стал стрелять по дымовой завесе. Он не видел ничего, кроме густого белого дыма на реке, и все же стрелял и стрелял наугад, долго и ожесточенно. Через несколько минут показался первый неприятельский танк. Он выполз к нашим окопам и на несколько секунд остановился, как бы присматриваясь. Но эта остановка оказалась для него роковой. В танк впились сразу же три. снаряда, выпущенные из орудий старшего лейтенанта Гунько. Неприятельский обстрел не ослабевал. Вышло из строя одно орудие, но остальные не были еще повреждены и продолжали вести огонь. Возле них суетились артиллеристы, У лафетов быстро росли горки дымящихся снарядных гильз. Лица солдат почернели от пороховой копоти. Появились убитые и тяжелораненые. Многие работали у орудий с наспех перевязанными головами и руками. Они не хотели уходить в санчасть. Да в таком аду это, пожалуй, было и невозможно.
Тяжелая немецкая артиллерия перенесла огонь на ближние тылы дивизии, и Гунько впервые за два часа артиллерийской дуэли увидел впереди себя клочок неба и в этом клочке много самолетов. На какую-то долю минуты мелькнула радостная мысль: "Наши. Переправу громят!" Самолеты висели над переправой врага непрерывно. Густое аханье бомб докатывалось до батареи. Гунько оглянулся назад -- зачем, он и сам бы не мог ответить, -- и увидел штурмовик. Он летел низко, кометой скользил над самыми вершинами деревьев, таща за собой огненно-красный шлейф. "Подбили, сволочи!" -- горько подумал офицер и как раз в эту минуту услышал близкую ружейно-пулеметную стрельбу. Немецкие пули повизгивали над батареей. Из окопов выскочили в контратаку советские пехотинцы. "Ура-а-а-а..." -- полилось навстречу бежавшим от переправы немцам. Столкнулись. Смешались... На флангах выстрачивали частую дробь "максимы". Стучали бронебойки. По переправе, не переставая, била артиллерия. У первой линии наших окопов уже горело несколько танков с крестами на броне -- их подожгли советские артиллеристы, дружно стрелявшие со всех сторон.
Мимо батареи стали проходить раненые. Они брели медленно, грязные, в порванных и залитых кровью гимнастерках и брюках. У многих на обмусоленных колодочках белели медали и желтели ленточки, свидетельствующие о прежних ранениях. Лица последних были спокойно-суровы, они не выпячивали напоказ своих ран, как это делают обычно бойцы, впервые получившие увечье, шли в тыл как бы нехотя, зная, что через месяц, а может быть, и того менее они вернутся вновь в окопы.
-- Что там? -- нетерпеливо спрашивали их артиллеристы.
Отвечали редко, больше говорили:
-- А дьявол его поймет...
Измученным и изуродованным людям было не до рассказов, к тому же и место для этого было неподходящее. Встреть ты их подальше в тылу, скажем, в Шебекинском урочище, где реже ложились немецкие снаряды, -- вот там уж они вам порасскажут, быль сдобрят умопомрачительной небылицей, про раны свои забудут, но попробуй только разобраться, кто же из них самый главный герой!..
Убедившись, что от раненых им все равно ничего не добиться, артиллеристы вернулись к своим пушкам. Вскоре на поле они заметили пехотинца. Он бежал не слишком быстрой трусцой, подгоняемый страхом и им же сдерживаемый. Иногда он пытался залечь, но тут же поднимался и вновь бежал. Гунько, наблюдая за ним, невольно расхохотался и не понял этого своего состояния: обычно при виде бегущего стрелка он испытывал страшную ярость, смешанную с испугом и еще каким-то знобящим, неприятным чувством.
"Новичок!" -- быстро определил он по неизношенной зеленой гимнастерке. Солдат намеревался проскочить мимо батареи в тыл, но был встречен самим старшим лейтенантом. И уж как ему, бедняге, не хотелось показать перед офицером свою позорную трусость, да губы выдавали -- тряслись непрошено...
Солдат был худенький, похожий на затравленного зверька. Глаза его бегали.
-- Дрались до последней возможности, -- оправдывался он, -- все, почесть, на месте полегли... гансов да фрицев этих наложили -- страсть одна... видимо-невидимо... А он, проклятый, все прет и прет... Ну, мочи не стало, я и того... подался, значит...
-- Ладно, перестань врать! -- резко остановил пехотинца Гунько. -Ложись вон у первого орудия, да смотри у меня, не вздумай бежать!..
-- Да что вы, товарищ старший лейтенант, разве я... -- обрадовался боец и, высмотрев воронку, упал в нее, воинственно щелкнув затвором винтовки.
Из-за Шебекинского леса волна за волной выплывали наши штурмовики и с мощным ревом проносились над рекой. Из-под их крыльев вылетали ракетные снаряды, оставляя позади себя белые дорожки. Начала бить по переправе и наша дальнобойная артиллерия. Обратно самолеты проносились так низко и с такой стремительностью, что у стоявших на земле людей захватывало дух. Навстречу им, из-за леса, тучей надвигались косяки все новых и новых эскадрилий бомбардировщиков, повыше которых, точно мошкора, вились сотни истребителей.
А еще выше шли воздушные бои. Наши самолеты летели и пикировали, не обращая внимания на сплошные облачка разрывов зенитных снарядов. Там, где они бомбили, до самого неба поднималась стена пыли и дыма.
И все же немцам удавалось наводить понтонные мосты, по которым проскакивали их танки.
-- Огонь!.. Огонь!.. -- не переставая командовал Гунько.
На батарею, пыля и выбрасывая из выхлопных труб клубы черного ядовитого дыма, двигались пять вражеских танков. Окрашенные в грязно-желтый цвет, они ползли по изрытому полю, приземистые, покачиваясь на брустверах траншей и окопов. Один из них, особенно большой и какой-то квадратный, приостановился, шевельнул непомерно длинным стволом и выстрелил. Снаряд разорвался неподалеку от третьего орудия. Танк двинулся дальше, но тут же качнулся всей своей громадиной, и из его кормы хлестнуло пламя. Гунько посмотрел влево: из-за перелеска мчалось несколько советских танков. Из ствола орудия одной машины еще струился дымок...
-- Наши!.. Наши танки!.. Наши!.. -- закричали на батарее. -- Милые!
Приземистые красавцы танки, стреляя на ходу, стремительно прошлись по полю и скрылись в сосновой роще; они заходили во фланг прорвавшейся группировке врага. Теперь кроме большого танка горели еще две машины неприятеля. Два уцелевших немецких танка продолжали ползти в сторону батареи. Гунько снова открыл огонь. Один танк резко остановился. Из него красновато-желтым мечом рванулось пламя. Второй продолжал стрельбу. Раздались стоны раненых. Пехотинец, залегший впереди первого орудия, вставлял обойму за обоймой, расстреливая немецких десантников. Был убит наповал наводчик второго орудия Федя Жаворонков. Он лежал, обняв лафет своей пушки. Батарея, оставшись с двумя орудиями, продолжала сражаться. Один снаряд, выпущенный наводчиком Печкиным, угодил в башню немецкого танка. Танкисты повыскакивали из люков, как сурки из задымленных нор, но были немедленно расстреляны советскими пехотинцами, ожесточившимися до крайности.
"Держатся!.. Молодцы!.." -- мелькнуло в голове Гунько.
Тяжелый немецкий снаряд, прилетевший, очевидно, с того берега, разорвался на огневой позиции. Третье орудие и его прислуга взлетели на воздух. Там, где только что стояла пушка, теперь дымилась огромная воронка. Вслед за первым снарядом с того берега прилетел второй, третий... Но они уже взрывались позади батареи. Минут пять перед позицией Гунько было пустынно. Отчетливо слышались гул авиационных моторов и неумолкающая трескотня пулеметов.
Гунько хотел было уже как-то помочь раненым, но со стороны реки снова появились немецкие танки. На этот раз их было восемь...
2
Лейтенант Марченко с группой разведчиков всю ночь провел у Донца, следя за передним краем противника и сообщая о замеченном в штаб дивизии. Бой начался очень рано, и Марченко не успел увести своих бойцов в расположение роты. Как только -- в ответ на нашу контрартподготовку -- загремели немецкие орудия, лейтенант по траншее отвел разведчиков в окопы ближайшей стрелковой роты,
-- С нами остаетесь? -- кричал ему в самое ухо ротный командир -молодой румянощекий лейтенант, очевидно совсем недавно окончивший училище. Он радовался чему-то, бегая по окопам и выкрикивая какие-то, должно быть никому не слышимые в буревом реве рвущихся снарядов команды. Марченко в ответ на его слова кивнул головой, хотя как следует и не разобрал вопроса лейтенанта.
В окопах вдруг стало темно, пыльно, угарно, неуютно. Запах тротиловой гари затруднял дыхание. Над траншеями в дикой свистопляске бушевал огневой ураган. Снаряды рвались и на кромке окопов, и тогда бойцы втягивали головы, поднимая плечи к самым ушам.
Сидевший рядом с Акимом Ванин уперся круглой головой в осыпающуюся стенку окопа, как бы боясь, что стенка развалится совсем. Он весь вдруг почернел, точно обуглился. Зубы непрошено и к великой его досаде выстукивали отвратительную дробь. Семен сжимал их до боли. Вдруг что-то колючее и круглое прокатилось по его мокрой от пота и осыпанной мурашками спине, упало под ноги. Семен вскрикнул и оглянулся -- еж! Серым комом свернулся и ждет, распуская длинные иглы. Сенька отшвырнул его ногой. Еж отлетел в сторону, полежал немного на боку, чуть показывая желтоватый пушок на брюшке, потом развернулся, пошевелил длинным поросячьим рыльцем, чихнул и враскорячку побежал к патронной нише. Прижался к ящику, закрылся, выставив перламутровые свои пики. Сенька долго не мог оторвать от него озлобленного взгляда. Землю по-прежнему давил и встряхивал артиллерийско-минометный шквал. В воздухе, вибрируя и стеня, носились осколки, шлепались, зарываясь в песок. "Конец-то будет этому аль нет?.." Семен взглянул на Акима и, пораженный, застыл с раскрытым ртом, округляя кошачьи глаза. Аким, выпрямившись во весь свой длиннющий рост, как ни в чем не бывало смотрел вперед. Русая непокрытая голова -- Аким снял пилотку, чтобы не мешала, -- возвышалась над бруствером. Перед ним скакал, ревел, рычал в дикой ярости ураган огня и металла, а Аким стоял и смотрел вперед, даже не моргая. Сенька дернул Акима за широкую штанину маскхалата, посадил рядом с собой. Тяжело дыша, закричал ему в ухо:
-- Ты... что?.. С ума спятил?.. Убьют же!..
-- А кто ж будет наблюдать? -- спокойно возразил Аким, протирая большим черным пальцем левой руки запыленные очки. -- Все попрятались в окопах. А кто ж наблюдать будет? -- как бы в недоумении спросил он. -- Немцы могут за своим артиллерийским валом...
Он не договорил. Где-то впереди вслед за укатившей волной огня раздались выкрики:
-- Немцы!..
Сквозь пулеметную трескотню и оглушающий вой Аким и Сенька услышали голос лейтенанта Марченко:
-- Вперед! В атаку!..
Они увидели лейтенанта над окопом. Хищно изогнувшись, он рванулся вперед, то и дело припадая на одно колено и стреляя куда-то из автомата. За ним, рассыпавшись цепью, бежали пехотинцы. Сенька и Аким вылезли из окопа и побежали за лейтенантом. Мелькнула огромная, сутуловатая фигура Забарова; пробежал Шахаев и следом за ним -- Алеша Мальцев.
Та-та-та-та... -- выстрачивали пулеметы.
Тррр-ах!.. Тррр-ах!.. -- рвались гранаты...
Тию-тию-тию... -- пели пули.
Покрывая все эти звуки, донесся низкий, рокочущий бас Забарова:
-- За танками укрывайся!.. За танками!..
Советские танки -- их было более десятка,-- выскочив из укрытия, теснили к реке высадившуюся немецкую пехоту. Немцы, пятясь, укрывались в прибрежных кустарниках и камышах. Стон стоял над рекой.
Бомбы, непрерывно сыпавшиеся с наших самолетов, взбаламучивали воду, выбрасывали на берег вместе с грязью вонючую тину и скользкие сплетения лягушатника. Танки, оттеснив врага, повернули вправо и скрылись среди разрушенных строений большого села Александровки, вытянувшегося вдоль восточного берега реки. Оттуда послышались частые, короткие и звонкие выстрелы танковых орудий.
Отбив первую атаку неприятельской пехоты, наши стрелки и разведчики вернулись в свои окопы. Наступило минутное затишье. Потом раздались отрывистые, злые выстрелы иптаповцев, расположенных в боевых порядках пехоты.
-- Забаров!.. -- растирая кровь на грязной щеке, Марченко подошел к старшине. -- Ты тут смотри за ребятами. А я побегу к Васильеву. Может, новые задания будут. Доберусь как-нибудь по траншее. Ну, желаю всего доброго, друзья! -- Пригнувшись, Марченко зашагал, сначала медленно, потом все быстрее, отталкиваясь от земли своими легкими, пружинистыми ногами. Федор молча посмотрел ему вслед. В темных глазах старшины, под запыленными длинными ресницами тлели, разгораясь, напряженно-сосредоточенные огоньки.
Немцы снова обрушили всю силу своего огня на передний край нашей стороны. Артиллерийская обработка окопов длилась с полчаса. Потом гул разрывов стал удаляться.
-- Товарищ старшина, танки!.. -- закричал Сенька Ванин. Но голоса его не было слышно -- только виден был широко открытый рот. Гимнастерка и маскхалат на разведчике были порваны. По лицу ползли грязные потеки -Танки! Танки!.. -- кричали в окопах, и разведчики отчетливо услышали слитный, низкий рев чужих моторов.
-- Танки!..
Один из них уже вползал на бруствер окопа. Вот он качнулся, светлая гусеница, выгибаясь, потянулась через окоп, квадратное днище машины обдало солдат вонючим жаром.
-- Пропускайте их на съедение нашей артиллерии!..-- крикнул молоденький офицер, ротный командир; по румяным его щекам из-под фуражки тянулись струйки не то грязного пота, не то крови.
Еще один танк... Этот несколько раз крутанулся над окопом. Засыпал землей пехотинца. Солдат, однако, быстро выбрался из-под земли, тряхнул стриженой головой, выхватил из кармана черную бутылку. Танк пополз дальше, рыча и отфыркиваясь выхлопными трубами. Пехотинец быстро вскарабкался на бруствер. Гимнастерка сзади у него завернулась. Ванин увидел смуглую, посыпанную песком кожу и въевшуюся в тело железную пряжку. Из левого кармана обшарпанных, засаленных брюк выглядывала темно-коричневая головка другой бутылки. Пехотинец согнул правую ногу, потом выбросил ее назад, дернулся весь, будто отталкиваясь, и кинул бутылку. Поглядел, чуть приподняв голову, туда, куда полетела бутылка, и стремительно скатился вниз.
-- Есть!.. Горит, гадюка!..
Некоторое мгновение стыла тишина. И вдруг эту тишину прорезал крик какого-то солдата:
-- Убило ротного!
Солдат бежал по окопу и кричал. Путь ему преградила гигантская фигура.
-- Тише ты!.. Я -- ваш ротный. Понял?..
Солдат поднял голову и встретился с напряженным блеском забаровских глаз.
-- Слушаюсь, товарищ старшина!..
-- На место! -- приказал Федор пехотинцу и, вдруг выпрямившись, скомандовал так, чтобы слышали все: -- Товарищи! Я -- ваш командир. Слышите: окопов не покидать. Танки забрасывать гранатами и бутылками с горючей смесью. Тяжелые -- пропускать, с ними расправится наша артиллерия!.. Немецкую пехоту расстреливать! Вести из карабинов только прицельный огонь!..
Защелкали затворы. Пехотинцы и разведчики прильнули к своим ячейкам. А уже от берега реки показалась новая цепь вражеской пехоты. Над окопами певуче засвистели пули.
-- Спокойно, товарищи! Подпустите поближе!.. -- гремел над позициями голос Федора.
Огромный, с открытой волосатой грудью, он стоял в окопе в полный рост, следя за противником. К нему уже подбегали командиры взводов, отделений и докладывали:
-- Товарищ ротный!
-- Куда девать раненых? Блиндаж переполнен!..
-- Связь с комбатом порвана!..
-- Артиллеристы просят помочь им выкатить пушку. Как быть?
Забаров, нe поворачивая головы, отдавал распоряжения; внимание его было приковано к перемещавшимся зеленым фигурам. Их надо остановить во что бы то ни стало. Вот они, эти фигуры, уже совсем близко, двести метров... сто... пятьдесят...
-- Рота... залпом, пли!
Трескуче грянул залп. Ошпарил бегущих впереди фашистов.
Перед глазами бойцов неуклюже падали враги.
Слева, из уцелевшего, хорошо замаскированного дзота, зло и яро бил "максим". Та-та-та-та...-- неслось оттуда.
Оседлав переносицу очками, Аким выпускал одну автоматную очередь за другой. Делал он это без суеты, расчетливо, невозмутимо. Ванин вел огонь рядом. Что-то с сухим треском лопнуло неподалеку. "Граната!" -- обожгла догадка. Аким все еще стоял на прежнем местe. Только очков уже не было на его ястребином носу -- их стряхнуло взрывной волной. Они упали на дно окопа, разбились о пустой автоматный диск. Чьи-то тяжелые шаги позади. Острый запах человеческого пота. Трудное, прерывистое, с храпом дыхание. Сенька инстинктивно повернул голову и увидел немца. Белоглазый, с рыжей подпалинкой густых бровей. Перекошенное длинное лицо, трясущаяся, искусанная нижняя губа, качающийся над мокрой худой спиной Акима плоский штык -- таким и врезался он в память Ванина. С непостижимой быстротой Сенька схватил его за ногу, тот дернулся назад, но скрюченные черные пальцы разведчика железными щипцами впились в грубое зеленое сукно брюк, рванули на себя. Фашист свалился в окоп. С ловкостью кошки Ванин прыгнул на него. Правая рука металась возле кармана, ища нож. Но Сенька не успел вынуть финку. Остальное за него сделал Аким. Он взмахнул рукой, что-то блеснуло в воздухе. И опять, пораженный, Ванин ошалело посмотрел на своего друга, узнавая и не узнавая его.
-- Черт... вот ты... как?..
3
Генерал руководил боем, находясь на довольно широкой площадке, укрепленной на трех росших рядом дубах. Деревья были искромсаны осколками мин и плохо укрывали Сизова. Комдив был легко ранен. Перевязавший его руку врач настойчиво просил генерала спуститься на землю.
-- Ничего со мной не случится! -- отвечал он. -- Где я еще найду такой обзор?
Он беспрерывно разговаривал по телефону, получал от командиров частей информацию, давал необходимые указания. На левом фланге, на участке полка Баталина, сложилась тяжелая обстановка. Неприятель бросил туда танки и два полка пехоты.
-- Ничего... Ничего, Баталин! Держись!..
-- Товарищ генерал, разрешите подбросить Баталину резервный артиллерийский противотанковый дивизион! -- обратился к комдиву встревоженный работник штаба. Его просьбу поддерживал полковник Павлов.
-- Мои артиллеристы несут большие потери на участке обороны Баталина, товарищ генерал. У Гунько осталось два орудия. На других батареях положение не лучше,-- говорил, встряхивая контуженым плечом Павлов.
Сизов молчал.
Тревожно зазуммерил телефон. Генерал поднял трубку. Снова докладывал Баталин.
-- Окружен, говоришь? Вижу! -- спокойно ответил комдив. -- Отстаивай свои рубежи!.. Помощи пока не жди. Смотри за левым флангом. Там у тебя скопилось около тридцати танков и до полка немецкой пехоты... Нет, нет. Артиллерии пока не будет. Обходись тем, что у тебя есть!..
-- Товарищ генерал!.. -- не выдержал молоденький подполковник с худым лицом.
Генерал взглянул на него, не торопясь положил трубку.
-- Передайте...
-- Слушаюсь! -- обрадовался подполковник.
-- Передайте, -- продолжал Сизов, остановив взглядом офицера, -передайте, чтобы полк иптаповцев выдвинулся на правый фланг, на участок обороны Тюлина.
-- На правый? -- почти крикнул полковник Павлов. -- Но там сравнительно спокойно, товарищ генерал.
-- И Тюлин не просит подкрепления! -- поддержал Павлова молодой подполковник, но генерал резко заметил:
-- Вы слышали мой приказ? Выполняйте!
-- Слушаюсь! -- и молоденький подполковник поднял трубку.
Генерал продолжал наблюдать. Офицеры, стоявшие рядом с ним, молчали. По их встревоженным лицам было видно, что они не понимали комдива. Для офицеров было совершенно очевидно, что немцы наносят свой главный удар на участке обороны Баталина и, стало быть, туда и нужно посылать резервные части. Однако теперь уже никто из штабных работников не решался возражать Сизову.
Комдив снова говорил с Баталиным:
-- У нашего правого соседа дела похуже. Против Белгорода немцам удалось вклиниться в нашу оборону. Там они пытаются развить наступление!.. Нам надо держаться во что бы то ни стало!.. Сковывать силы врага. Ты слышишь? Ну вот!.. Нет-нет... Вам помогут танкисты. Я уже приказал им!..
Над наблюдательным пунктом рой за роем пролетали краснозвездные бомбардировщики. Генерал проводил их взглядом, потом обратился к Павлову:
-- Петр Петрович! Как артиллеристы?
-- У иптаповцев большие потери. Особенно на участке Баталина... Тяжело им... Но удержатся, товарищ генерал. Гунько подбил уже пять танков. Но тяжело им...
-- Это настоящий солдат! -- проговорил Сизов, вспоминая смуглое лицо офицера и умный блеск его глаз.
-- Тяжело им, -- повторил Павлов.
Генерал нахмурился и снова стал наблюдать.
-- От подполковника Тюлина! -- доложил телефонист.
Сизов быстро взял трубку.
Тюлин докладывал, что его атаковали тяжелые танки противника -- их более тридцати, но подоспевшие иптаповцы усиленно ведут с ними бой...
-- Молодцы! Держитесь до конца! -- почти крикнул генерал и, повесив трубку, впервые за этот день опустился на стул, обтирая ладонью пот, обильно выступивший на его выпуклом лбу. Хитро прищурившись, он посмотрел на штабных офицеров.
Офицеры смущенно переглянулись.
-- Выходит, что с этой вышки вы дальше нас увидели, товарищ генерал! -признал свою ошибку молоденький подполковник и восторженно посмотрел на Сизова. Комдив промолчал. Он снова внимательно наблюдал в бинокль за полем боя.
-- От Баталина, товарищ генерал! -- передал трубку телефонист.
Баталин сообщал, что по своей инициативе он контратаковал гитлеровцев и тем самым облегчил положение тюлинского полка.
Генерал поблагодарил. Вряд ли он вспомнил в эти минуты свой разговор с Баталиным об инициативе командира в бою -- не до того было генералу. Он уже вызывал к телефону саперного офицера и спрашивал его:
-- Быстров!.. Как ты со своими? Переправу взорвали? Хорошо!.. Отлично, говорю!.. Передай солдатам мою благодарность! Запиши имена всех отличившихся! К награде представляй немедленно!
Потом обращался к майору Васильеву:
-- Что слышно о разведчиках?
-- Ведут бой в первой линии траншей. Сейчас Марченко прибежал оттуда.
К генералу обратился поднявшийся на дерево командир танкового соединения:
-- Мне кажется, пора начинать.
-- Пожалуй. Помогите артиллеристам. Им тяжело.
4
-- Огонь! -- самому себе скомандовал Гунько. Он исполнял сейчас обязанности и командира и наводчика одновременно.
Раздался выстрел, со звоном вылетела стреляная гильза, и возле гусеницы головного танка, ползшего на батарею, взвился сноп огня и черного дыма. Танк вздрогнул и остановился, нелепо уткнувшись тупым носом в воронку от снаряда. Неожиданно рядом с ним выросла фигура пехотинца, он размахнулся и бросил что-то на броню машины. Гунько видел, как по грязной чешуе танка расползлось пламя. Пехотинец выхватил еще одну бутылку, но тут же упал, сраженный видимо, пулеметной очередью, выпущенной из другого танка. Гунько продолжал стрелять. Наконец удачным выстрелом он поджег и второй танк; стальная машина стала бешено метаться по полю, волоча за собой рваные лоскутья огня и дыма.
Увлеченные боем, артиллеристы не слышали, как, сверля воздух, летел из-за реки тяжелый снаряд, отсчитывая последние секунды жизни последнего орудия. Взрыв страшной силы встряхнул воздух. Оглушенный Гунько, -- во время взрыва он оказался в окопе, -- очнулся, вскочил на ноги. Посмотрел вперед: на поле догорали немецкие танки. Некоторые машины, уцелевшие от огня артиллерии, продолжали двигаться вперед. И как раз в этот момент Гунько увидел лавину советских машин, с глухим урчанием вырвавшихся из рощи. Многие танки тащили на себе верхушки сосен, которыми, должно быть, были до этого замаскированы. Потрясенный гибелью последней пушки, Гунько даже не смог рассмотреть стремительной, разящей атаки советских танкистов. До него отовсюду доносились стоны раненых, полузасыпанных землей. Гунько подходил вместе с уцелевшими наводчиком Печкиным и пехотинцем к каждому, помогал как мог, пристально всматривался в лица товарищей. Вот этот, что вцепился в свои пепельные волосы и облизывает окровавленные губы, -- командир третьего орудия сержант Яблоков, из Пугачева, вчера еще читал своим солдатам письмо от жены и радовался, что она заочно кончает институт. А вот тот, бездыханный, с красивыми белыми зубами, москвич, замковый первого расчета ефрейтор Рябов -- лучший запевала в батарее и мастер делать цветные мундштуки, кажется, единственный сын у матери, -- он должен был на днях отправиться в военное училище. Рядом с ним, запрокинув назад голову, лежит подносчик красноармеец Ляпин -- этот из-под Воронежа, тракторист, неутомимый балагур, мастер на анекдоты, ему постоянно влетало от командиров за озорство; мечтал после войны попасть в институт механизации сельского хозяйства и потом изобрести новый трактор, так как существующие считал несовершенными и неэкономичными. Неподалеку от Ляпина, будто заснули в обнимку, два молоденьких офицера -- командиры взводов. "Будущие академики", как называл их Гунько.