Алешина Светлана. Средство от скуки

   — Да ты, как я посмотрю, философ, — засмеялся Кух. — Можно сказать, интеллигентный человек. Теперь мне понятно, почему ты так стремишься стать секретаршей.
   Кух не церемонился с Ларисой-Галей и давно, без позволения с ее стороны, перешел «на ты».
   — Хочется поговорить с людьми умными, а в швейном цехе с кем так хорошо поговоришь? — задалась вопросом Лариса, заискивающе глядя на Арнольда Михайловича.
   — Елена, — Кух обернулся к Елене Николаевне, — твоя родственница — очень интересный человек.
   — Галка — очень хорошая, — проявив готовность к быстрому ответу, закивала Елена Николаевна.
   После фразы «очень хорошая» Кух как-то совершенно по-кошачьи сощурил глаза и, казалось, вот-вот готов был замурлыкать.
   — Это хорошо, что ты так хорошо знаешь жизнь, — рассудительно заметил он, обращаясь к Ларисе. — У нас в городе тоже с этим просто. Так просто, что порой это даже может шокировать.
   — Да вы что?!
   — Но ты-то женщина привычная. А я вспоминаю те времена, когда считалось, что в Союзе секса нет, а здесь творилось ой-ой-ой что!
   Добавив к выпитому на вечеринке остатки горилки, Кух совсем захмелел.
   — И что же тогда было? — с интересом спросила Лариса, подперев руками щеки.
   — Я был еще совсем мальчиком. Окна нашего дома выходили на гаражи, за которыми росли густые кусты. А напротив стояло студенческое общежитие.
   И как-то я — мне было всего-то лет десять — играл со своим другом в казаки-разбойники или во что-то в этом роде. И неожиданно услышал какие-то стоны, будто кто-то просил о помощи, и крики: «Мамочка, ой, больно!» Мы испугались, но все же решили посмотреть, что там происходит. А там… — Кух зацокал языком.
   — И это отпечаталось в вашем сознании? — спросила Елена Николаевна.
   Кух не ответил, продолжая:
   — Вы знаете, после увиденного, уже в подростковом возрасте, я стал смотреть на женщин как на существа низшие и грязные. Я бы даже сказал, что женщины — это люди второго сорта. Они и запрограммированы на то, чтобы с ними обращались именно так. Как с народом, тоскующим по железной руке. Тоталитаризм — вот идеальный строй для женщины. Они никогда не поймут принципов демократии, она им чужда по натуре. Они, как негры, спустившиеся с деревьев, которые продаются колонизаторам за банку кока-колы или блестящие бусы. В душе они, конечно, стремятся к красоте и отдаются просто так каким-нибудь мужественно выглядящим или, наоборот, смазливеньким пиратам, приехавшим невесть откуда, и воображают, что это их идеал. Вернее, считают, что это поднимает их престиж.
   Кух усмехнулся.
   — Они почти всегда ведут себя абсурдно, вздорно, и лишь немногие стараются подняться до уровня мужчины. Бывают, конечно, продвинутые негры…
   — Ой, как интересно вы говорите! — Лариса аж открыла рот, все более входя в роль.
   А пьяный Кух, не обращая внимания на реплику Ларисы, продолжал:
   — Они так просят мужчину вести себя деспотично, так умоляют! А потом жалуются, стонут и вздыхают о своей непутевой женской судьбе! Как Россия-матушка — демократию ввели — не понравилось, железную руку подавай! А как поставили ее раком, как вогнали дубье между ног, так вопли слышны отовсюду: Европа, помоги! Благо женщины в основном беззащитные — как только претензии появляются, хрясь ее по морде, они и заткнутся. И снова как шелковые…
   Лицо Куха выражало яростную, ничем не прикрытую агрессию, смешанную с брезгливостью и отвращением.
   «Да, тяжело живется мужику, — подумала Лариса. — Сколько у него проблем… Прав был Анатолий Евгеньевич — все, оказывается, родом из детства. Да, наверное, и реальность не очень здоровая — работа в областной администрации явно не способствует коррекции психики министра».
   А внешне Лариса изображала свойственные простой женщине в такой ситуации чувства: испуг и сопряженное с ним уважение к непонятно, но умно изъясняющемуся высокопоставленному чиновнику.
   — В наше время многим мужчинам не везет с женщинами, так же как и женщинам с мужчинами, — встряла неожиданно с невпопад сказанной фразой Елена Николаевна.
   — Что ты имеешь в виду? — с вызовом спросил Кух.
   — Ничего, просто жизнь сейчас такая сложная, — ответила мазохистка.
   — Жизнь очень простая, — возразил Кух. — Ты — женщина, я — мужчина. И ты стремишься к тому, чтобы тебя подавляли, хотя внешне этому очень сопротивляешься. «Ах, не надо, ах, мамочка, больно!» — передразнил он фальцетом. — Тьфу!
   Елена Николаевна подавленно замолчала. Лариса, естественно, тоже не посмела открыть в такой ситуации рот: это выглядело бы совершенно неадекватно.
   Кух же, зло затушив сигарету в пепельнице, достал из кармана белый сотовый телефон и набрал номер.
   — Роман, машину на Революционную, тридцать пять.
   Отдав короткий приказ, он, не дожидаясь ответа, отключил связь и откинулся в кресле, он закрыл глаза и задремал.
   Через десять минут в дверь позвонили. Кух тут же встал, оделся и, не прощаясь, вышел за дверь.
 
   Елена Николаевна и Лариса легли спать в четыре утра и проворочались до семи, когда Лариса вскочила по звонку будильника и немного погодя позвонила Курочкину. Котова изложила психологу события прошедшей ночи, почти цитатно передав образную, идеологически выверенную речь министра здравоохранения.
   Курочкин явно оживился, по несколько раз задавая уточняющие вопросы относительно сцены в кустах за гаражами и усмехаясь по поводу геополитических ассоциаций господина министра в гендерном их преломлении.
   — Каков экземпляр, а?! — воскликнул он. — Прямо-таки хрестоматийный персонаж, сошедший со страниц книги «Половая психопатия»! Впрочем, нет, он до него, наверное, не дотягивает… А вот для моей диссертации, кстати, неплохой пример. Ну, желаю успехов, будь осторожна…
   Следующий звонок Лариса сделала Мурскому. Тот заверил ее, что все подготовлено.
   — Я связался тут кое с кем из правительства, — пробасил полковник.
   — Зачем? — обеспокоенно спросила Лариса.
   — Очень осторожно связался. Просто там многие желают, чтобы Куха сняли. Все идет нормально, не волнуйся.

Глава 9

 
   Арнольд Кух сидел у себя в рабочем кабинете и не мог сосредоточиться на документе о концепции семейной жизни, который его министерство готовило к представлению на заседание правительства: из головы не выходила эта простушка с Украины — с ней он познакомился накануне у своей любовницы. Она была столь жалкой и никчемной, что вызывала у Куха исключительно чувство презрения и отвращения. А ее желание стать секретаршей порождало у министра только злорадный внутренний смех.
   «Со свиным рылом — да в калашный ряд! К тому же она стара для секретарши, элементарно стара! Но в другом плане пойдет… Пойдет!» — думал он.
   Но такие глупышки возбуждали его. Это было не обычное эротическое возбуждение, а чувство, лежащее в каких-то других пластах. Кух уже представлял себе эту недалекую женщину в окружении двух или трех крепких мужчин с тупыми дебильными лицами, которые проводят с ней садистские манипуляции. Он видел ее голой на вертеле, ее поджаривали на углях, медленно, очень медленно поворачивая, подставляя ее бока пышущему жару.
   У нее загораются волосы, она орет невероятным криком, и тут ее снимают с вертела. Она немного успокаивается, больше уже не кричит и только всхлипывает. Она вся дрожит и испуганно ищет глазами своего мучителя. Куху в этот момент кажется, что эта женщина ничуть не превосходит по уровню своего развития двухмесячного котенка. Она не знает, кто ее мучает, за что и почему она подверглась такому наказанию.
   И она недостойна того, чтобы называться человеком.
   Впрочем, в представлении Куха женщины вообще с большой натяжкой могут претендовать на причастность к биологическому виду под названием «гомо сапиенс».
   Она совершенно беспомощна, и это вызывает сладостное чувство всемогущества и превосходства самого Куха, хотя бы над этой тварью. Однако почему это только над ней? Еще и над теми мужиками, которым оплачена их работа!
   И вот они уже начинают следующий этап: один за другим грубо ею овладевают. По очереди и одновременно. Один заставляет встать ее на карачки и берет за волосы, второй подходит и орет на нее, что, если она сейчас не возьмет его член в рот, он ей отрежет голову. Естественно, жертва не сопротивляется.
   У девки по лицу текут слезы, а тупые палачи продолжают свое дело, гоняя поршень туда-сюда.
   Сам Кух в этот момент, не видимый ни ею, ни мужиками, наблюдает за всем этим через небольшое окно.
   Он в своей традиционной одежде: плаще с большим капюшоном, как у средневековых капуцинов, закрывающим лицо. Он чувствует необыкновенное удовлетворение от того, что, как ему кажется, происходит справедливая казнь.
   «Так тебе и надо, дура! — приговаривает он. — Ты только для этого и годишься, чтобы тебе во все дырки засовывали. Ведь ни к чему другому ты не приспособлена. При помощи этих дырок ты пытаешься манипулировать мужчинами, а вот сейчас попробуй! Не получается? То-то…»
   А мужики заканчивают свое дело. Кух находится в состоянии невероятного возбуждения, но внизу у него все спокойно. Он взвинчен внутренне, он готов к тому, чтобы, когда все закончится, поехать к Елене и, рассказывая ей о произошедшем, трахать ее. Ощущать наслаждение от ее трепета перед ним и, представив себе сам момент смерти девки, сладко извергнуться во влагалище оцепеневшей от ужаса Елены.
   Он сам бы был не против того, чтобы оказаться на месте этих мужиков, но в то же время он понимает, что только такое быдло может заниматься подобными вещами. Отнюдь не он, не Кух. Он же всегда соответствует своему статусу, тому, который сам для себя определил и которого изначально достоин при рождении.
   Полный довольства собой, он будет продолжать жить в уверенности, что совершил благое дело. Он избавил человечество от никчемного персонажа; по сути, он главный санитарный врач, очищающий общество Глупая женщина — что может быть омерзительнее!
   Всю жизнь эта дура будет терроризировать какого-нибудь мужчину, требуя от него деньги и не давая ничего взамен, кроме своей дырки. Это что, справедливо?
   Нормально? А ведь мужчина будет терпеть ее, портить себе кровь, потом он умрет раньше нее, оставив ей наследство. А она прекрасно заживет, тратя нажитое им добро…
   Так он размышлял, сидя над бумагами о концепции семейной жизни, кстати, совершенно, на его взгляд, ненужной. Но сейчас стало модно заботиться о здоровье женщины и ребенка. Ведь только эти сучки могут исправить катастрофическую ситуацию с демографией в области! Разработанная концепция совершенно не защищала интересы мужчин. Это мнение о беспомощности женщин и необходимость защищать их от всяких невзгод Кух считал просто глупым. Они прекрасно выживают и без помощи правительства, только благодаря своему коварству, хитрости и заднему умишку.
   Кух потянулся в кресле и подумал, отчего это секретарь не несет кофе. Он нажал кнопку на селекторе и проговорил:
   — Кофе в кабинет принесите.
   Через две минуты вошел молодой парень с подносом, на котором стояла чашечка кофе, а на блюдце лежало пять крекеров. Такую норму определил сам Кух.
   — Что-то ты слишком быстро принес кофе, — недоверчиво заметил министр. — Ты что, его не варил?
   — Я хотел как можно быстрее, Арнольд Михайлович. Я сделал растворимый «Чибо эксклюзив», — предупредительно ответил секретарь.
   Они были в очень хороших отношениях. Арнольд Михайлович находил, что Всеволод весьма неглуп, и понимали друг друга с полуслова: в делах парень был незаменим. Ничего личного в отношениях между ними не было: деловые вопросы являлись единственной темой их обсуждений.
   — Быстрее, говоришь? — повысил голос Кух. — Куда торопиться-то? Давай забирай этот «Чибо», можешь сам его выпить, а мне свари нормальный. И поспеши!
   Он говорил все это очень раздраженно. Всеволод поднял брови: никогда еще он не видел шефа, всегда выдержанного и спокойного, в таком состоянии, но спорить, конечно, не стал. Он отнес раздражение министра к возможной выволочке его губернатором утром на заседании правительства.
   Всеволод молча унес кофе и отправился в кафе-бар в здание правительства, чтобы заказать там кофе.
   Кух закурил сигарету и, подсчитав примерно время возвращения своего верного секретаря, вновь нажал на кнопку селектора. Всеволод, этот расторопный малый, был уже на месте. Кух потребовал, чтобы тот отключил свой телефон и не подслушивал. О том, что пожелание начальника будет секретарем выполнено, можно было не сомневаться, а случайно подслушанный разговор был ему ни к чему.
   Он набрал заветный номер, и у него тут же рефлекторно сладко защемило под сердцем.
   — Алло, — послышался знакомый голос Григорьича.
   — Это ты?
   — Я, Арнольд Михайлович, — после некоторой паузы ответили на том конце провода.
   — Давненько мы не развлекались. Чувствую потребность в отдыхе.
   — А есть повод, Арнольд Михайлович?
   — Повод есть, — ответил Кух. — Ты бы только позаботился об организации вечера и подобрал подходящую компанию. Понял меня?
   — Конечно. Вы, как всегда, останетесь довольны.
   Но мне нужно время.
   — Сколько?
   — Дня три.
   — Не уверен, что смогу прийти на вечеринку через три дня — слишком много работы, — уклончиво сказал Кух. — Просто имей в виду.
   — Конечно. Правда, появились некоторые сложности…
   — Какие?
   — Дело в том, что недавно произошла неприятная история с одним из наших друзей. Вы, наверное, уже знаете?
   — Да, к сожалению, слышал об этом, — сухо отреагировал Кух. — И поэтому у меня к тебе просьба: с достопочтенной публикой я вижусь в правительстве, а мне бы хотелось пообщаться с простым народом. С ним обычно потом не происходит неприятных историй.
   — Правильно ли я понял, чтобы гости были из народа?
   — Думаю, правильно. Чем проще — тем лучше.
   — Понял, Арнольд Михайлович. Подберу двоих.
   — Действуй.
   Кух положил трубку, закурил и откинулся в кресле.
   Он давно мечтал, чтобы у него в кабинете стоял аппарат, который дает сигнал в случае подслушивания. Но пока не было предлога им воспользоваться. Кух боялся чужих ушей. Очень неосторожным шагом с его стороны было звонить с работы Григорьичу, но это нужно было сделать.
   После случая с неожиданно сошедшим с ума и покончившим с собой Дмитрием Филимоновым, до этого убившим лучшего друга Куха, экстрасенса Аткарского, Кух уже опасался иметь в качестве исполнителей людей мало-мальски образованных. Их мозги были испорчены интеллектом, а их рефлексы являлись слишком усложненными и непредсказуемыми. Для роли же исполнителей нужны были деградировавшие люди, бесправные, что уже являлось гарантией безопасности для министра: в случае чего, их всегда можно было убрать, а потом пускай доказывают, что Кух был заинтересован в смерти каких-то грязных вокзальных бомжей.
   Именно таких персонажей Кух хотел бы использовать на сей раз для совершения своих предоргаистических обрядов.
   Тем временем Всеволод принес кофе, настоящий ароматный напиток, сваренный при помощи итальянского аппарата. Сделав жест секретарю удалиться, министр с наслаждением начал отпивать его из маленькой чашечки.
   Он посмотрел на часы. Близился вечер. Никаких мероприятий и неожиданных вызовов на ковер сегодня ожидать не приходилось — в два часа дня губернатор улетел в Москву на заседание Совета Федерации Следовательно, сегодняшний день Кух мог провести в подготовке к намеченному действу. Ему предстояло выяснить некоторые детали, касавшиеся личности предполагаемой жертвы, и пообщаться с ней, дабы подстегнуть свои эмоции. Он должен был еще раз убедиться в том, что все здесь чисто, что эта баба не выдает себя за украинскую простушку, а на самом деле является ею. К тому же он должен был проверить истинность своих желаний — действительно ли он желает ее смерти и доставит ли созерцание ее агонии ему реальное удовольствие.
   Он не стал набирать номер Елены Николаевны, как это обычно делают любовники перед своим прибытием, — она обязана была всегда быть готовой к встрече с ним. Он накинул на себя плащ и вышел из кабинета.
   — Вы совсем уходите, Арнольд Михайлович? — привстав со стула за компьютером, спросил его Всеволод.
   — Да, и ты тоже можешь закругляться, если у тебя нет никаких дел, — ответил Кух и направился к двери выхода из приемной.
   — Спасибо, всего доброго, — послышался ему в спину голос секретаря.
 
   Еще находясь в прихожей квартиры своей любовницы, Кух почувствовал запах копченого сала, сладковатый запах тлена, в ряде случаев вызывающий отвращение, но в то же время неотъемлемо связанный с удовольствием. Какое неизъяснимое успокоение вызывает втягивание ноздрями запаха осенней листвы на улице, а квартиру теплый аромат, исходящий от сала, делает такой уютной и домашней.
   Елена помогла ему снять плащ, он при этом поморщился и спросил:
   — Это твоя хохлячка нарезала?
   — Да, она постоянно что-нибудь жует, — ответила Елена Николаевна. — Говорит, что ей скучно и нечего делать. Уже два раза убрала квартиру. Привыкла в деревне работать, поэтому в городе ей трудно.
   — А что же она не пойдет, не прогуляется?
   — Боится выйти, — Почему? — удивился Кух, но внутренне остался доволен этим обстоятельством.
   — Боится города — непривычно много людей. Боится заблудиться.
   — Вот как? А что со стремлением устроиться секретаршей?
   — Она ведет себя как маленький ребенок. Похоже, мне придется водить ее за ручку.
   — Да она никогда не слезет с твоей шеи. Вернее, с моей, — усмехнулся министр. — Это же я тебя кормлю.
   И он презрительно посмотрел прямо в глаза Елены Николаевны. Та вся съежилась, потом отвернулась и старательно начала пристраивать плащ на вешалку.
   Кух прошел в гостиную и встретился глазами с Ларисой, которая сидела за столом и пила чай с печеньем.
   Чай был только налит и был очень горячим: над чашкой вился пар.
   — Ой, здравствуйте, — смутилась Лариса и чуть не пролила себе на коленки чай из блюдечка. — Вам чайку?
   Она осторожно поставила блюдечко на стол и ожидающе уставилась на Куха.
   Тот сначала не понял, чего она ждет, потом неожиданно спросил:
   — А вы тут, я смотрю, сальцем балуетесь?
   — Да, — как-то испуганно ответила Лариса.
   И в этом испуганном «да» для Куха сконцентрировалось выражение такой никчемности и зависимости, что у него внутри снова поднялась волна возбуждения. С одной стороны, этот образ вызывал у него тошноту и отвращение, но с другой — фантазии на тему садистских штучек, связанных с этой девкой, вызывали у него необыкновенное томление. Но это было лишь ожидание; реальное же впечатление от Ларисы, не подкрепленное уверенностью в том, что ее можно безнаказанно убить, оставляло лишь раздражение неудовлетворенности.
   Вошла Елена Николаевна и тоже предложила Куху чаю. Он милостиво согласился и принял чашку из ее рук. В этом была не демонстрация отношения к Ларисе, а скорее следование своим внутренним установкам.
   Он не воспринимал Ларису как личность — там просто не за что было зацепиться. Это была лишь не очень большая в количественном отношении биомасса, которая могла быть уничтожена в любой момент.
   Но биомасса обладала вполне структурированными внешними особенностями. И они были важны для Куха, поскольку эстетический момент являлся основным для получения им сексуального удовольствия.
   Ведь мучить будут именно тело — все остальное, что у нее внутри, было неважно. Да ничего там скорее всего и не было — по мнению Куха.
   Замучить красивое тело, убить красивую женщину является благом. Тогда как жизнь некрасивой женщины вообще безразлична — она никому не может причинить зла, никого не может заманить в свою ловушку.
   — Как у тебя настроение? — с внешней любезностью обратился Кух к Ларисе.
   — Спасибо, хорошее, — ответила Лариса.
   — Как тебе город?
   — Да я его и не видела, города-то…
   — Что так?
   — Даже не знаю, куда пойти — я здесь ничего не знаю.
   Кух внутренне рассмеялся по поводу беспомощных, неуклюжих фраз Ларисы — для него это было подобно красной тряпке для быка.
   Он прихлебывал из чашки и как бы невзначай рассматривал телесную оболочку Ларисы. Узкие щиколотки, крепкие икры, правильной формы колени, аппетитные бедра. Тоненькую талию, казалось, можно было обхватить двумя руками. Миниатюрная грудь и выдающиеся сильные ключицы, тонкая шейка и длинные белокурые волосы.
   — Да, не такими представлял я себе украинских женщин, — сказал вслух Кух, а про себя подумал: "Ну, настоящая ведьма из «Вия».
   — А как вы их себе представляли? — с интересом спросила Лариса и зыркнула на него хитрыми глазами.
   — Конечно же, крупными. Чтобы были кровь с молоком…
   — Ой, мне многие говорили — что-то ты, Галочка, худая такая. У нас в деревне и правда считается, что красиво — это когда в теле, — затараторила Лариса. — А я такая тощая!..
   «Кокетничаешь, сука? — с внезапной злостью подумал Кух. — Ну ничего, недолго тебе осталось. Интересно, надо ли с ней делать то же самое, что и с той? Да нет, эта вроде не очень раздражает своей болтовней».
   А Лариса подумала: «А не захочет ли он переспать со мной, перед тем как меня убьет? И что мне тогда делать ? Наверное, все-таки не стоит идти с ним на связь. Это так противно! Но тогда придется действовать очень тонко, чтобы не испортить все».
   — Да, Галя, мы так и не поговорили с тобой на очень интересную тему, — Кух сладко причмокнул губами.
   — На какую? — вылупила на него глаза Лариса.
   — Ты мне так и не рассказала, как тебя впервые в жизни посетило такое чувство, как любовь…
   — Ну, — делано смутилась Лариса. — Когда в восьмом классе учились мы…. я была влюблена в одного там… А они меня потом с двумя мальчишками еще заперли и по очереди целовали…
   — Как интересно! — воскликнул Кух.
   — Мне тогда было очень неинтересно. Потому что пришла техничка, начала кричать, что знает, кто там и зачем заперся, около класса собрался народ. И когда мы открыли дверь, все стали думать обо мне плохо.
   И мальчишки из младших классов потом бегали за мной на переменках, тыкали пальцем и кричали: «Проститутка!»
   — А ты?
   — А я не такая! — с жаром убеждения заявила Лариса. — Я всегда любила, чтобы в отношениях была романтика.
   — А романтика — это как? — с интересом спросил Кух.
   — Ну я люблю не прыгать сразу в постель, а чтобы мне цветы дарили и ухаживали.
   Кух, не удержавшись, рассмеялся.
   — Что тут смешного? Почему вы смеетесь?
   — Нет, я не хочу тебя обидеть, просто ты так все это рассказываешь занимательно… — поспешно ответил Кух.
   — Нет, ну действительно мужчина должен сначала проявить свою любовь, потратить деньги, дарить подарки, исполнять мои желания, слушаться… Везде ходить вместе. И чтобы никто на него не смел больше позариться.
   — А ты ревнивая?
   — Дело не в этом. Просто всех других девушек, которые бы к нему липли, он даже вправе оскорбить, потому что у него есть я!
   Лариса осознавала, что сейчас своей глупой болтовней откровенно провоцирует Куха на насилие. Насколько ей удалось понять структуру его личности, именно такие непроходимые дуры, простушки, какой прикидывалась она, и могли вызывать у него непреодолимую тягу к насилию.
   А Кух внутренне наслаждался тем, что вытягивает из Ларисы-Гали те слова, которые подсознательно и хотел услышать. Этот недочеловечек с далекой Украины будил в нем жажду к насилию, а насилие его возбуждало. И он решился.
   — Кстати, Галочка, ты говорила, что тебе некуда пойти… — небрежно заметил министр.
   — Да, но я же не знаю города.
   — Я собираюсь завтра ехать в один загородный дом. Там очень интересно. Много всяких занятных вещиц. Таких наверняка ты не видела в своей деревне.
   К тому же это здание интересной архитектуры. Богатая внутренняя отделка. Если хочешь, я могу взять тебя с собой.
   — Ой, я, конечно, поеду с вами, — с улыбкой согласилась Лариса.
   Он откровенно врал ей про архитектуру и отделку.
   Впрочем, только заскорузлая деревенщина могла поверить, что в каком-то загородном доме присутствует высокий архитектурный стиль и художественные ценности. И этот момент возбуждал Куха еще больше.
 
   Весь следующий день вплоть до пяти вечера, когда была назначена встреча с Кухом, Лариса провела в состоянии тревожного возбуждения. Она пресекала на корню все мысли о том, чтобы отступить от намеченного, хотя такие мысли и появлялись. Сомнения сейчас ей были ни к чему.
   Елена Николаевна явно нервничала, постоянно ломала пальцы, судорожно и бесцельно бродя по квартире и время от времени приставала к Ларисе с разговорами. Смысл их сводился к одному: "Ах, как я боюсь!
   Может быть, тебе не стоит ехать? Что мне-то делать?
   Как теперь от всего этого отказаться?"
   Ларисе пришлось объяснять, что отказываться уже поздно, что отказываться — это самое опасное из всего возможного. А Елена Николаевна пила валерьянку, и периодически у нее по щекам текли слезы.
   Лариса пробовала держаться спокойной, но внутреннее ощущение тревоги не покидало ее. Она связалась с Мурским, и он еще раз заверил ее в том, что все идет нормально. Это означало, что в нужное время и в нужном месте люди из силовых структур будут готовы освободить Ларису из плена высокопоставленного садиста. Она несколько раз повторила Мурскому место дислокации и время, на которое назначена встреча.
   Кух заехал ровно в пять. Он выглядел вальяжно, но с некоторым налетом небрежности. Был излишне нежен с Еленой Николаевной — не так, как в предыдущие дни, когда его видела Лариса. Тогда он вел себя подобно напыщенному чиновнику, старающемуся казаться этаким простачком в кругу своих подчиненных.