Страница:
По сходням темнокожие грузчики в одних набедренных повязках несли деревянные ящики. У наблюдателя был необыкновенно острый глаз, и он разглядел, что ничьих клейм на ящиках нет. Две кон-губернии[30] преторианцев охраняли прибывший груз. И это лишний раз убеждало наблюдателя, что содержимое ящиков необыкновенно ценно. Он смотал удочку и поднялся. Ноги его были обуты в огромные бесформенные сапоги.
День был жаркий, и вигил, расхаживающий по набережной, обливался потом, и то и дело доставал платок и отирал лоб. Уже дважды он посылал мальчишку за прохладительными напитками к ближайшему лоточнику, но шипучая ледяная вода приносила облегчение лишь на несколько минут. И потому вигил не сразу обратил внимание на странного человека в просторном плаще и огромных сапогах. Незнакомец ковылял, обходя по кругу стоящие вереницей грузовики. Охранники почему-то не обращали на странного типа никакого внимания. Наоборот, он что-то орал им, и они хохотали в ответ. Вигил подошел ближе.
— Эй, ребята! — кричал человек в накидке. — А вы слышали историю про чудака, который пожелал, чтобы у него никогда не болели зубы? Представьте, гладиатор выиграл для него это желание. Через месяц все зубы у счастливчика вывалились, так что маета от зубной боли ему больше не грозила.
Преторианцы загоготали.
В этот момент один из грузчиков, который также давился смехом, уронил ящик, и на мостовую посыпались куски черной руды. Жирным тусклым блеском она походила на смолу. Пока незадачливый грузчик и трое его товарищей собирали куски породы в разбитый ящик, человек в плаще наклонился и схватил один из черных осколков.
— Что ты здесь делаешь, доминус? — обратился к странному человеку вигил.
Тот спешно отскочил в сторону — ну точь-в-точь дикий козел.
— Ничего особенного — потешаю наших доблестных воинов.
— Без специального пропуска подходить к этим грузовикам нельзя. У тебя есть пропуск?
— Ага, есть…— хихикнул незнакомец и откинул со лба капюшон.
Вигил увидел широкую физиономию с растрепанной бородой и такие же взъерошенные курчавые волосы, меж которых торчали маленькие рожки. Вигил опешил от неожиданности. А соглядатай скинул плащ и сапоги и оборотился в козлоногое существо, которое кинулось прочь, резво перепрыгивая через ящики и бухты каната. Вигил кинулся следом — но куда там! Козлоногий уже исчез меж бесчисленных портовых складов. Центурион преторианцев, охранявших груз, подбежал к растерянному вигилу.
— Кто это был?
— Не знаю… Но мне показалось — сам бог Пан. Насколько я помню, он не являлся людям со времен Марафонской битвы.
— Глупец. Это какой-нибудь актеришка загримировался под бога. Помни — груз в ящиках находится под специальным надзором императора.
Пан тем временем уже мчался по узким улочкам, ступенями поднимавшимися в гору, петляя и уходя от погони, которая прекратилась еще в порту. Наконец он перемахнул через ограду и очутился в пустынном саду. Он уселся в тени огромного платана и захихикал, довольный. Отдышавшись, Пан раскрыл ладонь, что-. бы получше разглядеть похищенный камешек. И обомлел. Вместо руки с тонкими длинными перстами истинного артиста он увидел скрюченную лапу гарпии, сжимающую черный камень. От рождения Пан уродлив, козлоног и рогат. Но руки у него красоты несравненной. Никто, как он, на всем белом свете не умеет играть на свирели. «Неумел…» — в ужасе подумал Пан. А теперь?! Что он будет делать этими корявыми, отвратительными когтями? Рыть землю? Царапать звериные морды?..
В ужасе Пан зашвырнул проклятый камень подальше и, всхлипывая и причитая, повалился на землю — огромный, поросший рыжеватой шерстью уродливый бог, любитель безудержного веселья и песен. Будь проклят черный камень и те, кто его извлек из недр земли, похитив из тайников богини Теллус! Они заплатят за все, в том числе и за изуродованные руки Пана.
Храм Фортуны в Пренесте так огромен, что под его сводами мог бы разместиться целый город. Лестницы водопадом ступенек стекают к подножию храма.
Поднимешься по ним — и судьба твоя изменится непременно. Глянешь на пол храма, на удивительную мозаику, где суденышки с косыми парусами скользят по Нилу, а бегемоты и крокодилы резвятся в воде, — и поймешь, как прекрасна жизнь, если к тебе благоволит Фортуна. Весь вопрос в том, какую жертву надо принести на алтарь, украшенный по углам крылатыми Победами, чтобы капризная богиня соизволила тебе помочь.
Прежде чем подойти к алтарю, Фабия огляделась. Перед ней открывался прекрасный вид, который так обожают живописцы: зеленые Альбанские горы и горы Вольсков, а меж ними — сверкающий осколок моря. Возле подножия мраморной лестницы устроилась в тени кипарисов пожилая торговка цветами. Две матроны в новомодных красно-желтых туниках беседовали, перечисляя имена многочисленной родни и справляясь поочередно о здоровье каждого племянника и о надеждах на брак многочисленных племянниц.
Фабия накинула на голову край паллы, положила в огонь пучок ароматных палочек и смотрела, как пламя неохотно обгладывает их, распространяя пряный запах. Богиня как будто принимала жертву. Лично ее, Фабии, безмолвное и безличное подношение. Ибо губы Фабии были плотно сомкнуты. Наконец она заговорила:
— Одно прошу. Оставь ей жизнь. Она сотрет эти ужасные слова, и ничего страшного не произойдет. Очень прошу, — Фабия обращалась к Фортуне, ибо только богиня Судьбы могла ей помочь.
Затем поспешно спустилась по ступеням и зашагала по дороге, не оглядываясь. У нее было чувство, что кто-то идет следом, прячась в тени навесов из виноградных лоз. Фабия сделала над собою усилие, чтобы не ускорить шаг и не оглянуться.
Шорох шин заставил ее отскочить в сторону. Открытое роскошное авто остановилось подле. Человек, сидящий за рулем, распахнул дверцу.
— Боголюбимая Фабия, какая глупость — расхаживать пешком по такой жаре. Неужели не могла сказать, что отправляешься в город. Я бы с удовольствием тебя подвез.
Фабия, с трудом подавив испуг, попыталась улыбнуться.
— Думала, что ты занят, Марк…
— Я занят! — знаменитый актер изобразил неподдельное удивление. — Чем, скажи на милость, чем можно быть занятым в этой глуши? Дорогая, хватит препираться, садись скорее, и я отвезу тебя к себе на виллу.
— Ко мне, — поправила Фабия, усаживаясь на обитое. белой кожей сиденье.
— Ко мне, — настаивал актер. — Я приглашаю тебя на обед. Мне предложили роль Траяна Деция в новом фильме, который будет снят по твоей книге.
— Но книга еще не написана, — попыталась протестовать Фабия.
«И никогда не будет написана», — хотела добавить она, но сдержалась.
— Зато контракт уже заключен. Тема сейчас популярна. Достаточно сказать, что Тит Макрин тоже пишет библион о Деции. Или ты хочешь, чтобы я играл роль в кино по его сценарию?
— Нет, не хочу.
— Вот и я не хочу, — рассмеялся Марк Габиний. — Так что отправляемся ко мне на обед. И никакие отговорки не принимаются. Кстати, Гай должен скоро вернуться домой. Юний Вер заклеймил для меня это желание.
— Но Гаю как будто нравилась его работа.
— Зато мне она не нравится. Слишком много тайн. Едем ко мне и поговорим о наших детях. Как Летиция? Я слышал — она поправляется?
Фабия молча кивнула в ответ. Сейчас ей не хотелось веселиться и принимать ухаживания знаменитого актера, которые в другое время доставили бы ей удовольствие. Она лишь могла думать о своей глупой девочке, которая неведомо где подвергается смертельной опасности. И Фабия ничем не могла ей помочь, кроме как просить Фортуну защитить ее и дать возможность искупить свою вину.
Машина упала в реку колесами вверх. Внутрь хлынула вода. Течение было быстрым, и Вер почувствовал, будто сильные руки ухватили его и поволокли. Сквозь плотную зелень воды он заметил мелькнувшую тень. Кто-то выбрался из машины с другой стороны. Скорее всего, это был гений, потому что впереди на фоне зеленого диковинной водорослью змеилась пурпурная полоса. Вер ухватил ускользающее тело Элия за край тоги. Вдвоем они выбрались из машины. Лучи солнца пронизывали изумрудную воду. Холод глубины уже не казался таким пугающим: речная богиня приглашала друзей остаться у нее в гостях навсегда. Но Вер не поддался на уговоры, оттолкнулся от корпуса машины и всплыл на поверхность, вытянув за собой друга. Во время падения Элий ударился головой и потерял сознание. Теперь он постепенно начал приходить в себя. И в обычное время пловец из Элия был никудышный, а сейчас он наглотался речной воды и все время захлебывался и кашлял.
Река была неширокой, но быстрой, и выгребать одной рукой к берегу было не просто. Вер позволил воде нести их по течению, пока впереди не показалась песчаная отмель. Вскоре ноги коснулись дна. Друзья сбросили мокрые тряпки и легли животом на горячий песок. Обоих била дрожь.
— Никогда не думал, что оставаться в живых так приятно, — заметил Вер.
— Несомненно, это местечко куда лучше Элизия[31], — отозвался Элий.
Они лежали на берегу, в том месте, где река делала поворот. В тени огромной раскидистой ивы прятался маленький мраморный храм Нимфы. Не похоже, что кто-нибудь часто посещал это место — ступени храма поросли зеленым мхом.
— Жаль, что у меня нет с собой благовоний, чтобы поблагодарить хозяйку реки, — сказал Элий. — Но обещаю, что вернусь сюда и принесу побольше фимиама.
— Лучше пообещал бы мне бутылку столетнего фалерна, — хмуро сказал Вер. — За то, что я тебя вытащил. Или сенатор благодарит только богов?
— Прости, — сказал Элий. — Но фалерна у меня сейчас нет точно так же, как и фимиама.
План Элия полностью провалился. Гений удрал, пока друзья барахтались в воде, и даже не попытался им помочь. Но гении всегда были эгоистами.
Теперь друзьям нужно было где-то затаиться, пока их преследователи рыщут по дорогам и караулят возле префектур вигилов. У них был шанс ускользнуть. Машина затонула гораздо выше по течению вместе с телом водителя.
Бедняга Гай… У него остались жена и двое детей. И старики-родители. Он хотел открыть книжный магазин, но никак не мог собрать нужную суму. Элий дал ему денег на первый взнос и посоветовал взять кредит в банке. Но вместо магазина Гай купил клеймо на игры. Он поставил на Варрона. И вот человек умер, а мечту свою не осуществил…
Горячий песок пощипывал кожу, напоминая: ты жив, жив, жив.
— Ты понимаешь, почему нас хотели убить? — поинтересовался Вер. — Нет? Я тоже ничего не понимаю. Может, гении хотели прикончить своего собрата, покровителя кухни, за то, что он питается земной пищей. А мы неудачно подвернулись под руку.
Элий не ответил, находя остроумие Вера неуместным.
Вскоре они отыскали проходящую в зарослях тропинку, которая с расторопностью императорского посыльного привела их к мощеной дороге. Вдали голубизну неба причудливо исчертили зубцы Альбанских гор, ниже темная зелень покрытых виноградниками холмов переходила в пестрый ковер полей овощей и цветов, разделенных серебристыми полосами оливковых деревьев.
Дорога была пустынна. Навстречу попался лишь какой-то крестьянин, толкавший тележку с овощами, да проехала старая машина с пурпурной полосой и надписью «Императорская почта».
Невдалеке сквозь зелень проглядывала белая стена одноэтажной постройки. Меж грядок с петрушкой и тмином пролегала мощенная серыми вулканическими плитами дорожка. Судя по ширине, она предназначалась исключительно для пешеходов. Недолго думая, друзья свернули на тропинку.
— Не похоже, чтобы здесь особенно радовались гостям, — Элий оглядел солидную калитку из потемневшего дерева, которая не пожелала отвориться под напором его тела.
— Эй, есть кто-нибудь! — Вер изо всей силы грохнул по доскам.
— Чего ломишься, я здесь, — раздался голос рядом с ними.
В тени огромного дуба на траве полулежал человек в синей тунике и сером плебейском плаще. Человек был бос. Спутанные длинные волосы неопределенного цвета спускались на плечи. В тощей, неровно подстриженной бородке застряли крошки.
— Приветствую тебя, доминус, — сказал Элий.
— Привет, собака… — отвечал незнакомец. Вер недоуменно посмотрел на незнакомца, а Элий сразу сообразил, в чем дело.
— Это киник, — шепнул он на ухо приятелю. — Думаю, что это Марий Антиохский. Но, возможно, я ошибаюсь.
— Не ошибаешься, — отозвался киник, — перед тобой Марий собственной персоной. Если хочешь поступить ко мне в ученики, собака, то ты опоздал. Все места заняты.
— Я и не надеялся быть удостоенным такой чести, — отвечал Элий. — Все, что нам нужно, — это приют на ночь. И желательно, чтобы никто не знал о нашем присутствии.
— Если у тебя нелады с законом, то мне все равно. Я равнодушен к законам Империи. Хотя, если судить по твоим одеяниям, этого нельзя сказать о тебе.
— Я — сенатор Элий Деций, — представился патриций. — И мы не опасаемся властей. Сегодня нас пытались убить. Так что наше присутствие небезопасно. Ты дашь нам приют?
Марий нахмурился.
— Я подумаю. И мой ответ будет зависеть от твоих ответов. А что за собака следует за тобой?
Вер, не привыкший к подобным обращениям, нахмурился и положил руку на рукоять меча.
— Это мой друг, гладиатор, — отвечал Элий.
— А, исполнитель желаний. Нелепее занятие трудно придумать. Ты даруешь мечту одному и отнимаешь надежду у другого. Гораздо проще не потакать частным прихотям, а исполнить одно-единственное желание — сделать сердца людей чистыми и открытыми добру.
Совсем недавно Вер слышал вариации на эту тему в таверне Субуры. Тот разговор ему не понравился. Этот тоже не вызвал восторга. Наверное, это ошибка всех философов — пытаться предоставить счастье одним махом.
Но Элий не воспринял пожелание киника всерьез и заметил с улыбкой:
— Ни один гений не передаст такое желание богам, потому что это желание бога, а не человека.
Марий на минуту задумался. Он оценил ум Элия, но еще больше оценил его лесть.
— Твое замечание не лишено смысла. И, пожалуй, я дам тебе приют.
Марий поднялся и подошел, чтобы отпереть калитку. Элий с трудом сумел сохранить бесстрастное выражение лица, а Вер брезгливо сморщился: от Мария несло застарелым потом. Всем известно, что Диоген жил в бочке, но это не означает, что киники любят посещать бани.
— А, вам не нравится мой запах! — заорал Марий. — Но, клянусь собакой, от политиков в Риме пахнет еще хуже!
— Поэтому сенаторы используют так много благовоний, — отвечал Элий.
Марий вновь остался доволен ответом и пропустил гостей в дом. Облезлые стены во влажных потеках, почерневший потолок и просевший пол — это запустение напомнило Веру убогость и скудость обстановки его детства во время Третьей Северной войны.
В крошечном триклинии обнаружились три каменных ложа и такой же грубо отесанный каменный куб, служащий столом. Одно ложе было занято. На нем, завернувшись в коричневый, заскорузлый от грязи плащ, храпел какой-то киник. Не обращая на него внимания, Марий наполнил глиняные кружки козьим молоком и сверху положил по ломтю рыхлого светлого хлеба. Отказаться от столь щедрого угощения было невозможно, хотя друзья не так давно вкусили изысканный обед у Гесида. Они уселись на свободное ложе и принялись есть.
— Наверняка, Элий, тебе мой обед не по вкусу, — ухмыльнулся Марий, глядя, как сенатор медленно пережевывает кусок хлеба. — Но черствый хлеб хорошо сочетается с твердостью духа. Думаю, ты найдешь подходящую цитату из Марка Аврелия, чтобы убедить себя, что нынешний обед не так плох?
Оказывается, Марий был не так далек от столичной жизни и знал увлечение Элия стоицизмом. Старый киник не упустил возможности подковырнуть молодого стоика.
— «Относительно мясных блюд и вообще подобных кушаний можно приучить себя к такому взгляду: это вот труп рыбы, это — труп птицы или поросенка» [32], — охотно процитировал Элий.
— О, мудрость! — Марий громко захлопал в ладоши.
Хлопки эти разбудили спящего киника. Он приподнял голову, глянул круглыми ошалевшими глазами на гостей и пробормотал заплетающимся языком:
— Принес «мечту»?
— Мечта улетучилась, — отвечал Вер, не уверенный, что правильно понял вопрос.
— Дай «мечту»… «мечту» немедленно… гнида… Киник завертелся на ложе, выгибаясь, как угорь, и засучил ногами. И тут тряпки, в которые он был завернут, тоже закопошились, и наружу выбралась худая девица с узким лицом и черными густыми волосами, причем совершенно голая. На ее худой спине с торчащими лопатками острым частоколом проступали позвонки. Девица была на редкость уродлива — длинное плоское туловище с крошечными грудями, а ноги короткие и толстые. Не обращая внимания на гостей, девица вытащила из-под грязной тряпицы шприц, наполненный мутноватой белой жидкостью, и, ухватив повисшую плетью руку несчастного киника, всадила в вену иглу.
— Вот мечта Империи и сбылась, — проговорил Марий с печальной улыбкой. — Краткое исступленное желание и столь же краткая и простенькая реализация мечты. Не нужны ни поединки, ни риск, ни арена, ни зрители. Лишь человек, его вена, шприц и игла. И немного субстанции, именуемой «мечтой». Перед вами первое и главное доказательство первичности материи.
Девица повернулась к гостям. Никакого света, кроме уличного, проникающего сквозь узкое, забранное деревянной решеткой оконце, в комнатке не было. Но в черных расширенных зрачках отражалось по тлеющей свече. Она протянула Веру шприц и со странной усмешкой-сказала:
— «Мечта»… Отведай «мечты»…
— Бери, собака, не бойся, — усмехнулся Марий. — Первая «мечта», как первое соитие…
Юний брезгливо поморщился и отстранился.
— Когда я учился в Александрии, подобный препарат испытывали на добровольцах, — задумчиво сказал Элий. — Он помогал людям в случае амнезии. Некоторым удавалось вспомнить час своего рождения. Может, тебе надо что-то вспомнить?
Элий взял из рук девицы шприц. Струйка мутной жидкости брызнула из иглы.
— Начнем? — спросил Элий со странной улыбкой.
Вер ошалело глядел на друга. Элий предлагает ему наркотик! Или сенатор, лишившись гения, сходит с ума? Что он делает? Зачем?
— С бесноватыми надо бесноваться[33], — улыбка Элия сделалась совершенно безумной.
— Ты хотел укрыться в моем приюте, — сказал Марий. — Моя «мечта» укрывает даже от богов. Кто принимает «мечту», делается невидим для богов…
— Я не собираюсь прятаться от богов.
— А я бы на твоем месте укололся, — разглядывая паутину на потолке, отрешенным голосом сказал Марий. — Послушайся, собака, старого мудреца.
Веру показалось, что зрачки Элия странно расширены и светятся тем же таинственным светом, что и глаза одурманенной наркотиками девицы. Как зачарованный, Вер послушно вытянул руку, и Элий вколол ему в вену иглу. Вер получит мечту. Примитивную, вульгарную мечту. Но именно таким мечтам и удается сбыться.
Юний Вер лежал в колыбели, а мать смотрела на него и улыбалась. Она была прекрасна. Не такой, какой он запомнил ее-в доспехах, от которых шел запах пота, металла и кожи; ее руки были мягкими и теплыми, а не огрубевшими, и от них не пахло ружейной смазкой. На ней было платье из тончайшего белого виссона, а на шее — ожерелье из разноцветных камней. Как она могла так перемениться?
— Мой маленький…— шептала она, наклоняясь над ним. — Знал бы ты, какой опасности тебе удалось избежать. Но надеюсь, что ты не узнаешь об этом никогда.
Она взяла его на руки и поднесла к окну — и он увидел совершенно незнакомый пейзаж. Небо было серым и хмурым, шел дождь, и темная зелень деревьев влажно блестела. Дом, в котором они жили, находился на холме — где-то внизу извивалась серой лентой река.
Дверь отворилась, и на пороге появилась женщина в красной тунике и броненагруднике.
— Юния, — сказала мать, обращаясь к вошедшей. — Возьми его. Отныне он будет считать своей матерью тебя.
И мать протянула ребенка женщине в доспехах Вер узнал эту женщину. Фиала «Нереиды» была у нее на груди. И от нее пахло потом, и кожей, и ружейной смазкой.
— Скоро будет война, — сказала женщина-легионер. — Что, если я погибну?
— Он все равно вырастет. А я… я больше не могу ничего для него сделать.
Женщины поцеловались на прощание. Юния Вер унесла малыша.
Вер очнулся. Вместо склонившегося над ним лица матери он видел узкое, в окружении черных спутанных волос лицо безымянной девицы. Видя, что он открыл глаза, она тут же растянулась подле и раздвинула уродливые короткие ножки, приглашая к соитию.
Между тем в триклинии все переменилось. В комнате было полно народу. Молодые люди и девушки сидели прямо на полу и курили. Запах пряных трав наполнял комнату. И у девушек, и у юношей были длинные грязные волосы, давно не стиранные лохмотья сделали бы честь лавке провинциального старьевщика. На столе, на каменных ложах, прямо на полу стояли чаши с вином. Пронзительный очень высокий голос то начинал петь, то прекращал. Следом бас подхватывал все тот же куплет. Обрывки разговора вспыхивали слабым огоньком на ветру и гасли. Бессмысленный смех, как обертка марципана, шуршал, не веселя. Лишь одно слово кочевало из уст в уста, вызывая приступы хохота и краткого восторга. «Мечта». Оно витало меж сидящими, уже никому ничего не обещая, но как будто присутствуя среди них незримо. Будто материализовалось и наяву сделалось таким же отвратительным, как девица рядом, доступная, но при этом нежеланная. И Веру почудилось, что слово «мечта» непостижимым образом оттиснулось навеки в его мозгу, будто печать секвестора на имуществе должника.
Он оттолкнул девицу, которая восприняла его грубость с равнодушием, и поднялся. Увиденное во сне потрясло. Выходит, он не только не знал своего отца но и не ведал, кто его мать. В Риме, где так принято гордиться чередой предков, где каждый житель знает наизусть, в каком году его прадед был консулом, эдилом или префектом, или даже просто стоял во главе центурии маляров, или числился легионером, он, знаменитый победитель Больших Римских игр, Вер — исполнитель желаний, оказался никем. Безларником, подкидышем, взращенным в ничтожной и подлой семье. И от него не зависело уже ничего — прошлое неисправимо. Весь вопрос в том, насколько можно верить видению, что возникло в отравленном наркотиком мозгу. Жизнь, прежде простая, неожиданно превратилась в цепь сложнейших головоломок. Они накладывались одна на другую, и разгадать их становилось невозможно. Едва Вер находил ответ, как тут же некто подбрасывал ему новую задачку.
Он огляделся, желая отыскать Элия, чтобы поведать тому о своем открытии. Но сенатор исчез. Осталась лишь тога с пурпурной полосой. Какой-то обалдевший от «мечты» киник задрапировался в нее и, принимая вычурные позы, передразнивал знаменитых ораторов и цитировал Диогена. Вер повернулся к сидящему в плетеном кресле Марию. Несколько парней и девиц уселись вокруг учителя на полу.
— Диоген увидел грязную баню и спросил: «А где моются те, кто вымылся здесь?»
Киники рассмеялись. Они тряслись, они буквально рыдали от смеха, хотя каждый из них слышал этот анекдот про Диогена как минимум сотню раз. И Вер тоже начал смеяться, сам не зная почему. И злился на себя за этот идиотский смех.
~ Привет, собака… Добро пожаловать на симпо-эиум киников, — сказал Марий. — Ну как, ты понял наконец, что это и есть истинная и единственная мечта Империи?
— Где Элий? — спросил Вер, все еще давясь от смеха.
— Какое мне до него дело? — брюзгливо заметил Марий. — Вышел погулять. Сказал, что голова болит.
Кожаная занавеска, служащая дверью, отлетела в сторону, и два человека, такие же грязные и ободранные, как остальные, втащили в комнату третьего. Поначалу Вер решил, что этот киник тоже из породы «мечтателей», только мечта одолела его и полностью подчинила. Тело грузным мешком свалилось на пол. Худые, изъязвленные руки бессильно раскинулись, будто человек желал обнять всю Империю на прощание. Лицо упавшего наискось пересекал влажный алый шрам. Один глаз вытек, второй бессмысленно таращился в потолок. Лежащий на полу человек был мертв.
Один из пришедших вынул изо рта приятеля-киника самокрутку с веселящей травкой, жадно затянулся и принялся рассказывать:
— Мы шли сюда, беседуя о мечте и недостижимых высотах духа, и вдруг нам на дороге явились двое злодеев и предательски напали на нас.
— Элий! — закричал Вер и ринулся вон из приюта киников.
В сердце ему как будто ткнули иголкой. Впервые он тревожился за другого, впервые испытал настоящую боль.
За коричневой грязной занавеской царила непроглядная ночь. И в этой ночи светились лишь две цепочки огней — фонари вдоль автомагистрали. Сколько времени Вер был в отключке? Наверняка не более часа. Элий не мог исчезнуть давно: на киника напали минут десять или пятнадцать назад.
Вер бежал так, будто потерял самого себя. Без Элия он — ничто. Тень, утратившая своего хозяина. Дверь, от которой потерян ключ. Он так и подумал о себе — «дверь», и сам подивился сравнению…
День был жаркий, и вигил, расхаживающий по набережной, обливался потом, и то и дело доставал платок и отирал лоб. Уже дважды он посылал мальчишку за прохладительными напитками к ближайшему лоточнику, но шипучая ледяная вода приносила облегчение лишь на несколько минут. И потому вигил не сразу обратил внимание на странного человека в просторном плаще и огромных сапогах. Незнакомец ковылял, обходя по кругу стоящие вереницей грузовики. Охранники почему-то не обращали на странного типа никакого внимания. Наоборот, он что-то орал им, и они хохотали в ответ. Вигил подошел ближе.
— Эй, ребята! — кричал человек в накидке. — А вы слышали историю про чудака, который пожелал, чтобы у него никогда не болели зубы? Представьте, гладиатор выиграл для него это желание. Через месяц все зубы у счастливчика вывалились, так что маета от зубной боли ему больше не грозила.
Преторианцы загоготали.
В этот момент один из грузчиков, который также давился смехом, уронил ящик, и на мостовую посыпались куски черной руды. Жирным тусклым блеском она походила на смолу. Пока незадачливый грузчик и трое его товарищей собирали куски породы в разбитый ящик, человек в плаще наклонился и схватил один из черных осколков.
— Что ты здесь делаешь, доминус? — обратился к странному человеку вигил.
Тот спешно отскочил в сторону — ну точь-в-точь дикий козел.
— Ничего особенного — потешаю наших доблестных воинов.
— Без специального пропуска подходить к этим грузовикам нельзя. У тебя есть пропуск?
— Ага, есть…— хихикнул незнакомец и откинул со лба капюшон.
Вигил увидел широкую физиономию с растрепанной бородой и такие же взъерошенные курчавые волосы, меж которых торчали маленькие рожки. Вигил опешил от неожиданности. А соглядатай скинул плащ и сапоги и оборотился в козлоногое существо, которое кинулось прочь, резво перепрыгивая через ящики и бухты каната. Вигил кинулся следом — но куда там! Козлоногий уже исчез меж бесчисленных портовых складов. Центурион преторианцев, охранявших груз, подбежал к растерянному вигилу.
— Кто это был?
— Не знаю… Но мне показалось — сам бог Пан. Насколько я помню, он не являлся людям со времен Марафонской битвы.
— Глупец. Это какой-нибудь актеришка загримировался под бога. Помни — груз в ящиках находится под специальным надзором императора.
Пан тем временем уже мчался по узким улочкам, ступенями поднимавшимися в гору, петляя и уходя от погони, которая прекратилась еще в порту. Наконец он перемахнул через ограду и очутился в пустынном саду. Он уселся в тени огромного платана и захихикал, довольный. Отдышавшись, Пан раскрыл ладонь, что-. бы получше разглядеть похищенный камешек. И обомлел. Вместо руки с тонкими длинными перстами истинного артиста он увидел скрюченную лапу гарпии, сжимающую черный камень. От рождения Пан уродлив, козлоног и рогат. Но руки у него красоты несравненной. Никто, как он, на всем белом свете не умеет играть на свирели. «Неумел…» — в ужасе подумал Пан. А теперь?! Что он будет делать этими корявыми, отвратительными когтями? Рыть землю? Царапать звериные морды?..
В ужасе Пан зашвырнул проклятый камень подальше и, всхлипывая и причитая, повалился на землю — огромный, поросший рыжеватой шерстью уродливый бог, любитель безудержного веселья и песен. Будь проклят черный камень и те, кто его извлек из недр земли, похитив из тайников богини Теллус! Они заплатят за все, в том числе и за изуродованные руки Пана.
Храм Фортуны в Пренесте так огромен, что под его сводами мог бы разместиться целый город. Лестницы водопадом ступенек стекают к подножию храма.
Поднимешься по ним — и судьба твоя изменится непременно. Глянешь на пол храма, на удивительную мозаику, где суденышки с косыми парусами скользят по Нилу, а бегемоты и крокодилы резвятся в воде, — и поймешь, как прекрасна жизнь, если к тебе благоволит Фортуна. Весь вопрос в том, какую жертву надо принести на алтарь, украшенный по углам крылатыми Победами, чтобы капризная богиня соизволила тебе помочь.
Прежде чем подойти к алтарю, Фабия огляделась. Перед ней открывался прекрасный вид, который так обожают живописцы: зеленые Альбанские горы и горы Вольсков, а меж ними — сверкающий осколок моря. Возле подножия мраморной лестницы устроилась в тени кипарисов пожилая торговка цветами. Две матроны в новомодных красно-желтых туниках беседовали, перечисляя имена многочисленной родни и справляясь поочередно о здоровье каждого племянника и о надеждах на брак многочисленных племянниц.
Фабия накинула на голову край паллы, положила в огонь пучок ароматных палочек и смотрела, как пламя неохотно обгладывает их, распространяя пряный запах. Богиня как будто принимала жертву. Лично ее, Фабии, безмолвное и безличное подношение. Ибо губы Фабии были плотно сомкнуты. Наконец она заговорила:
— Одно прошу. Оставь ей жизнь. Она сотрет эти ужасные слова, и ничего страшного не произойдет. Очень прошу, — Фабия обращалась к Фортуне, ибо только богиня Судьбы могла ей помочь.
Затем поспешно спустилась по ступеням и зашагала по дороге, не оглядываясь. У нее было чувство, что кто-то идет следом, прячась в тени навесов из виноградных лоз. Фабия сделала над собою усилие, чтобы не ускорить шаг и не оглянуться.
Шорох шин заставил ее отскочить в сторону. Открытое роскошное авто остановилось подле. Человек, сидящий за рулем, распахнул дверцу.
— Боголюбимая Фабия, какая глупость — расхаживать пешком по такой жаре. Неужели не могла сказать, что отправляешься в город. Я бы с удовольствием тебя подвез.
Фабия, с трудом подавив испуг, попыталась улыбнуться.
— Думала, что ты занят, Марк…
— Я занят! — знаменитый актер изобразил неподдельное удивление. — Чем, скажи на милость, чем можно быть занятым в этой глуши? Дорогая, хватит препираться, садись скорее, и я отвезу тебя к себе на виллу.
— Ко мне, — поправила Фабия, усаживаясь на обитое. белой кожей сиденье.
— Ко мне, — настаивал актер. — Я приглашаю тебя на обед. Мне предложили роль Траяна Деция в новом фильме, который будет снят по твоей книге.
— Но книга еще не написана, — попыталась протестовать Фабия.
«И никогда не будет написана», — хотела добавить она, но сдержалась.
— Зато контракт уже заключен. Тема сейчас популярна. Достаточно сказать, что Тит Макрин тоже пишет библион о Деции. Или ты хочешь, чтобы я играл роль в кино по его сценарию?
— Нет, не хочу.
— Вот и я не хочу, — рассмеялся Марк Габиний. — Так что отправляемся ко мне на обед. И никакие отговорки не принимаются. Кстати, Гай должен скоро вернуться домой. Юний Вер заклеймил для меня это желание.
— Но Гаю как будто нравилась его работа.
— Зато мне она не нравится. Слишком много тайн. Едем ко мне и поговорим о наших детях. Как Летиция? Я слышал — она поправляется?
Фабия молча кивнула в ответ. Сейчас ей не хотелось веселиться и принимать ухаживания знаменитого актера, которые в другое время доставили бы ей удовольствие. Она лишь могла думать о своей глупой девочке, которая неведомо где подвергается смертельной опасности. И Фабия ничем не могла ей помочь, кроме как просить Фортуну защитить ее и дать возможность искупить свою вину.
Машина упала в реку колесами вверх. Внутрь хлынула вода. Течение было быстрым, и Вер почувствовал, будто сильные руки ухватили его и поволокли. Сквозь плотную зелень воды он заметил мелькнувшую тень. Кто-то выбрался из машины с другой стороны. Скорее всего, это был гений, потому что впереди на фоне зеленого диковинной водорослью змеилась пурпурная полоса. Вер ухватил ускользающее тело Элия за край тоги. Вдвоем они выбрались из машины. Лучи солнца пронизывали изумрудную воду. Холод глубины уже не казался таким пугающим: речная богиня приглашала друзей остаться у нее в гостях навсегда. Но Вер не поддался на уговоры, оттолкнулся от корпуса машины и всплыл на поверхность, вытянув за собой друга. Во время падения Элий ударился головой и потерял сознание. Теперь он постепенно начал приходить в себя. И в обычное время пловец из Элия был никудышный, а сейчас он наглотался речной воды и все время захлебывался и кашлял.
Река была неширокой, но быстрой, и выгребать одной рукой к берегу было не просто. Вер позволил воде нести их по течению, пока впереди не показалась песчаная отмель. Вскоре ноги коснулись дна. Друзья сбросили мокрые тряпки и легли животом на горячий песок. Обоих била дрожь.
— Никогда не думал, что оставаться в живых так приятно, — заметил Вер.
— Несомненно, это местечко куда лучше Элизия[31], — отозвался Элий.
Они лежали на берегу, в том месте, где река делала поворот. В тени огромной раскидистой ивы прятался маленький мраморный храм Нимфы. Не похоже, что кто-нибудь часто посещал это место — ступени храма поросли зеленым мхом.
— Жаль, что у меня нет с собой благовоний, чтобы поблагодарить хозяйку реки, — сказал Элий. — Но обещаю, что вернусь сюда и принесу побольше фимиама.
— Лучше пообещал бы мне бутылку столетнего фалерна, — хмуро сказал Вер. — За то, что я тебя вытащил. Или сенатор благодарит только богов?
— Прости, — сказал Элий. — Но фалерна у меня сейчас нет точно так же, как и фимиама.
План Элия полностью провалился. Гений удрал, пока друзья барахтались в воде, и даже не попытался им помочь. Но гении всегда были эгоистами.
Теперь друзьям нужно было где-то затаиться, пока их преследователи рыщут по дорогам и караулят возле префектур вигилов. У них был шанс ускользнуть. Машина затонула гораздо выше по течению вместе с телом водителя.
Бедняга Гай… У него остались жена и двое детей. И старики-родители. Он хотел открыть книжный магазин, но никак не мог собрать нужную суму. Элий дал ему денег на первый взнос и посоветовал взять кредит в банке. Но вместо магазина Гай купил клеймо на игры. Он поставил на Варрона. И вот человек умер, а мечту свою не осуществил…
Горячий песок пощипывал кожу, напоминая: ты жив, жив, жив.
— Ты понимаешь, почему нас хотели убить? — поинтересовался Вер. — Нет? Я тоже ничего не понимаю. Может, гении хотели прикончить своего собрата, покровителя кухни, за то, что он питается земной пищей. А мы неудачно подвернулись под руку.
Элий не ответил, находя остроумие Вера неуместным.
Вскоре они отыскали проходящую в зарослях тропинку, которая с расторопностью императорского посыльного привела их к мощеной дороге. Вдали голубизну неба причудливо исчертили зубцы Альбанских гор, ниже темная зелень покрытых виноградниками холмов переходила в пестрый ковер полей овощей и цветов, разделенных серебристыми полосами оливковых деревьев.
Дорога была пустынна. Навстречу попался лишь какой-то крестьянин, толкавший тележку с овощами, да проехала старая машина с пурпурной полосой и надписью «Императорская почта».
Невдалеке сквозь зелень проглядывала белая стена одноэтажной постройки. Меж грядок с петрушкой и тмином пролегала мощенная серыми вулканическими плитами дорожка. Судя по ширине, она предназначалась исключительно для пешеходов. Недолго думая, друзья свернули на тропинку.
— Не похоже, чтобы здесь особенно радовались гостям, — Элий оглядел солидную калитку из потемневшего дерева, которая не пожелала отвориться под напором его тела.
— Эй, есть кто-нибудь! — Вер изо всей силы грохнул по доскам.
— Чего ломишься, я здесь, — раздался голос рядом с ними.
В тени огромного дуба на траве полулежал человек в синей тунике и сером плебейском плаще. Человек был бос. Спутанные длинные волосы неопределенного цвета спускались на плечи. В тощей, неровно подстриженной бородке застряли крошки.
— Приветствую тебя, доминус, — сказал Элий.
— Привет, собака… — отвечал незнакомец. Вер недоуменно посмотрел на незнакомца, а Элий сразу сообразил, в чем дело.
— Это киник, — шепнул он на ухо приятелю. — Думаю, что это Марий Антиохский. Но, возможно, я ошибаюсь.
— Не ошибаешься, — отозвался киник, — перед тобой Марий собственной персоной. Если хочешь поступить ко мне в ученики, собака, то ты опоздал. Все места заняты.
— Я и не надеялся быть удостоенным такой чести, — отвечал Элий. — Все, что нам нужно, — это приют на ночь. И желательно, чтобы никто не знал о нашем присутствии.
— Если у тебя нелады с законом, то мне все равно. Я равнодушен к законам Империи. Хотя, если судить по твоим одеяниям, этого нельзя сказать о тебе.
— Я — сенатор Элий Деций, — представился патриций. — И мы не опасаемся властей. Сегодня нас пытались убить. Так что наше присутствие небезопасно. Ты дашь нам приют?
Марий нахмурился.
— Я подумаю. И мой ответ будет зависеть от твоих ответов. А что за собака следует за тобой?
Вер, не привыкший к подобным обращениям, нахмурился и положил руку на рукоять меча.
— Это мой друг, гладиатор, — отвечал Элий.
— А, исполнитель желаний. Нелепее занятие трудно придумать. Ты даруешь мечту одному и отнимаешь надежду у другого. Гораздо проще не потакать частным прихотям, а исполнить одно-единственное желание — сделать сердца людей чистыми и открытыми добру.
Совсем недавно Вер слышал вариации на эту тему в таверне Субуры. Тот разговор ему не понравился. Этот тоже не вызвал восторга. Наверное, это ошибка всех философов — пытаться предоставить счастье одним махом.
Но Элий не воспринял пожелание киника всерьез и заметил с улыбкой:
— Ни один гений не передаст такое желание богам, потому что это желание бога, а не человека.
Марий на минуту задумался. Он оценил ум Элия, но еще больше оценил его лесть.
— Твое замечание не лишено смысла. И, пожалуй, я дам тебе приют.
Марий поднялся и подошел, чтобы отпереть калитку. Элий с трудом сумел сохранить бесстрастное выражение лица, а Вер брезгливо сморщился: от Мария несло застарелым потом. Всем известно, что Диоген жил в бочке, но это не означает, что киники любят посещать бани.
— А, вам не нравится мой запах! — заорал Марий. — Но, клянусь собакой, от политиков в Риме пахнет еще хуже!
— Поэтому сенаторы используют так много благовоний, — отвечал Элий.
Марий вновь остался доволен ответом и пропустил гостей в дом. Облезлые стены во влажных потеках, почерневший потолок и просевший пол — это запустение напомнило Веру убогость и скудость обстановки его детства во время Третьей Северной войны.
В крошечном триклинии обнаружились три каменных ложа и такой же грубо отесанный каменный куб, служащий столом. Одно ложе было занято. На нем, завернувшись в коричневый, заскорузлый от грязи плащ, храпел какой-то киник. Не обращая на него внимания, Марий наполнил глиняные кружки козьим молоком и сверху положил по ломтю рыхлого светлого хлеба. Отказаться от столь щедрого угощения было невозможно, хотя друзья не так давно вкусили изысканный обед у Гесида. Они уселись на свободное ложе и принялись есть.
— Наверняка, Элий, тебе мой обед не по вкусу, — ухмыльнулся Марий, глядя, как сенатор медленно пережевывает кусок хлеба. — Но черствый хлеб хорошо сочетается с твердостью духа. Думаю, ты найдешь подходящую цитату из Марка Аврелия, чтобы убедить себя, что нынешний обед не так плох?
Оказывается, Марий был не так далек от столичной жизни и знал увлечение Элия стоицизмом. Старый киник не упустил возможности подковырнуть молодого стоика.
— «Относительно мясных блюд и вообще подобных кушаний можно приучить себя к такому взгляду: это вот труп рыбы, это — труп птицы или поросенка» [32], — охотно процитировал Элий.
— О, мудрость! — Марий громко захлопал в ладоши.
Хлопки эти разбудили спящего киника. Он приподнял голову, глянул круглыми ошалевшими глазами на гостей и пробормотал заплетающимся языком:
— Принес «мечту»?
— Мечта улетучилась, — отвечал Вер, не уверенный, что правильно понял вопрос.
— Дай «мечту»… «мечту» немедленно… гнида… Киник завертелся на ложе, выгибаясь, как угорь, и засучил ногами. И тут тряпки, в которые он был завернут, тоже закопошились, и наружу выбралась худая девица с узким лицом и черными густыми волосами, причем совершенно голая. На ее худой спине с торчащими лопатками острым частоколом проступали позвонки. Девица была на редкость уродлива — длинное плоское туловище с крошечными грудями, а ноги короткие и толстые. Не обращая внимания на гостей, девица вытащила из-под грязной тряпицы шприц, наполненный мутноватой белой жидкостью, и, ухватив повисшую плетью руку несчастного киника, всадила в вену иглу.
— Вот мечта Империи и сбылась, — проговорил Марий с печальной улыбкой. — Краткое исступленное желание и столь же краткая и простенькая реализация мечты. Не нужны ни поединки, ни риск, ни арена, ни зрители. Лишь человек, его вена, шприц и игла. И немного субстанции, именуемой «мечтой». Перед вами первое и главное доказательство первичности материи.
Девица повернулась к гостям. Никакого света, кроме уличного, проникающего сквозь узкое, забранное деревянной решеткой оконце, в комнатке не было. Но в черных расширенных зрачках отражалось по тлеющей свече. Она протянула Веру шприц и со странной усмешкой-сказала:
— «Мечта»… Отведай «мечты»…
— Бери, собака, не бойся, — усмехнулся Марий. — Первая «мечта», как первое соитие…
Юний брезгливо поморщился и отстранился.
— Когда я учился в Александрии, подобный препарат испытывали на добровольцах, — задумчиво сказал Элий. — Он помогал людям в случае амнезии. Некоторым удавалось вспомнить час своего рождения. Может, тебе надо что-то вспомнить?
Элий взял из рук девицы шприц. Струйка мутной жидкости брызнула из иглы.
— Начнем? — спросил Элий со странной улыбкой.
Вер ошалело глядел на друга. Элий предлагает ему наркотик! Или сенатор, лишившись гения, сходит с ума? Что он делает? Зачем?
— С бесноватыми надо бесноваться[33], — улыбка Элия сделалась совершенно безумной.
— Ты хотел укрыться в моем приюте, — сказал Марий. — Моя «мечта» укрывает даже от богов. Кто принимает «мечту», делается невидим для богов…
— Я не собираюсь прятаться от богов.
— А я бы на твоем месте укололся, — разглядывая паутину на потолке, отрешенным голосом сказал Марий. — Послушайся, собака, старого мудреца.
Веру показалось, что зрачки Элия странно расширены и светятся тем же таинственным светом, что и глаза одурманенной наркотиками девицы. Как зачарованный, Вер послушно вытянул руку, и Элий вколол ему в вену иглу. Вер получит мечту. Примитивную, вульгарную мечту. Но именно таким мечтам и удается сбыться.
Юний Вер лежал в колыбели, а мать смотрела на него и улыбалась. Она была прекрасна. Не такой, какой он запомнил ее-в доспехах, от которых шел запах пота, металла и кожи; ее руки были мягкими и теплыми, а не огрубевшими, и от них не пахло ружейной смазкой. На ней было платье из тончайшего белого виссона, а на шее — ожерелье из разноцветных камней. Как она могла так перемениться?
— Мой маленький…— шептала она, наклоняясь над ним. — Знал бы ты, какой опасности тебе удалось избежать. Но надеюсь, что ты не узнаешь об этом никогда.
Она взяла его на руки и поднесла к окну — и он увидел совершенно незнакомый пейзаж. Небо было серым и хмурым, шел дождь, и темная зелень деревьев влажно блестела. Дом, в котором они жили, находился на холме — где-то внизу извивалась серой лентой река.
Дверь отворилась, и на пороге появилась женщина в красной тунике и броненагруднике.
— Юния, — сказала мать, обращаясь к вошедшей. — Возьми его. Отныне он будет считать своей матерью тебя.
И мать протянула ребенка женщине в доспехах Вер узнал эту женщину. Фиала «Нереиды» была у нее на груди. И от нее пахло потом, и кожей, и ружейной смазкой.
— Скоро будет война, — сказала женщина-легионер. — Что, если я погибну?
— Он все равно вырастет. А я… я больше не могу ничего для него сделать.
Женщины поцеловались на прощание. Юния Вер унесла малыша.
Вер очнулся. Вместо склонившегося над ним лица матери он видел узкое, в окружении черных спутанных волос лицо безымянной девицы. Видя, что он открыл глаза, она тут же растянулась подле и раздвинула уродливые короткие ножки, приглашая к соитию.
Между тем в триклинии все переменилось. В комнате было полно народу. Молодые люди и девушки сидели прямо на полу и курили. Запах пряных трав наполнял комнату. И у девушек, и у юношей были длинные грязные волосы, давно не стиранные лохмотья сделали бы честь лавке провинциального старьевщика. На столе, на каменных ложах, прямо на полу стояли чаши с вином. Пронзительный очень высокий голос то начинал петь, то прекращал. Следом бас подхватывал все тот же куплет. Обрывки разговора вспыхивали слабым огоньком на ветру и гасли. Бессмысленный смех, как обертка марципана, шуршал, не веселя. Лишь одно слово кочевало из уст в уста, вызывая приступы хохота и краткого восторга. «Мечта». Оно витало меж сидящими, уже никому ничего не обещая, но как будто присутствуя среди них незримо. Будто материализовалось и наяву сделалось таким же отвратительным, как девица рядом, доступная, но при этом нежеланная. И Веру почудилось, что слово «мечта» непостижимым образом оттиснулось навеки в его мозгу, будто печать секвестора на имуществе должника.
Он оттолкнул девицу, которая восприняла его грубость с равнодушием, и поднялся. Увиденное во сне потрясло. Выходит, он не только не знал своего отца но и не ведал, кто его мать. В Риме, где так принято гордиться чередой предков, где каждый житель знает наизусть, в каком году его прадед был консулом, эдилом или префектом, или даже просто стоял во главе центурии маляров, или числился легионером, он, знаменитый победитель Больших Римских игр, Вер — исполнитель желаний, оказался никем. Безларником, подкидышем, взращенным в ничтожной и подлой семье. И от него не зависело уже ничего — прошлое неисправимо. Весь вопрос в том, насколько можно верить видению, что возникло в отравленном наркотиком мозгу. Жизнь, прежде простая, неожиданно превратилась в цепь сложнейших головоломок. Они накладывались одна на другую, и разгадать их становилось невозможно. Едва Вер находил ответ, как тут же некто подбрасывал ему новую задачку.
Он огляделся, желая отыскать Элия, чтобы поведать тому о своем открытии. Но сенатор исчез. Осталась лишь тога с пурпурной полосой. Какой-то обалдевший от «мечты» киник задрапировался в нее и, принимая вычурные позы, передразнивал знаменитых ораторов и цитировал Диогена. Вер повернулся к сидящему в плетеном кресле Марию. Несколько парней и девиц уселись вокруг учителя на полу.
— Диоген увидел грязную баню и спросил: «А где моются те, кто вымылся здесь?»
Киники рассмеялись. Они тряслись, они буквально рыдали от смеха, хотя каждый из них слышал этот анекдот про Диогена как минимум сотню раз. И Вер тоже начал смеяться, сам не зная почему. И злился на себя за этот идиотский смех.
~ Привет, собака… Добро пожаловать на симпо-эиум киников, — сказал Марий. — Ну как, ты понял наконец, что это и есть истинная и единственная мечта Империи?
— Где Элий? — спросил Вер, все еще давясь от смеха.
— Какое мне до него дело? — брюзгливо заметил Марий. — Вышел погулять. Сказал, что голова болит.
Кожаная занавеска, служащая дверью, отлетела в сторону, и два человека, такие же грязные и ободранные, как остальные, втащили в комнату третьего. Поначалу Вер решил, что этот киник тоже из породы «мечтателей», только мечта одолела его и полностью подчинила. Тело грузным мешком свалилось на пол. Худые, изъязвленные руки бессильно раскинулись, будто человек желал обнять всю Империю на прощание. Лицо упавшего наискось пересекал влажный алый шрам. Один глаз вытек, второй бессмысленно таращился в потолок. Лежащий на полу человек был мертв.
Один из пришедших вынул изо рта приятеля-киника самокрутку с веселящей травкой, жадно затянулся и принялся рассказывать:
— Мы шли сюда, беседуя о мечте и недостижимых высотах духа, и вдруг нам на дороге явились двое злодеев и предательски напали на нас.
— Элий! — закричал Вер и ринулся вон из приюта киников.
В сердце ему как будто ткнули иголкой. Впервые он тревожился за другого, впервые испытал настоящую боль.
За коричневой грязной занавеской царила непроглядная ночь. И в этой ночи светились лишь две цепочки огней — фонари вдоль автомагистрали. Сколько времени Вер был в отключке? Наверняка не более часа. Элий не мог исчезнуть давно: на киника напали минут десять или пятнадцать назад.
Вер бежал так, будто потерял самого себя. Без Элия он — ничто. Тень, утратившая своего хозяина. Дверь, от которой потерян ключ. Он так и подумал о себе — «дверь», и сам подивился сравнению…