Страница:
— Отойди, женщина, не мешайся! — Кир оттолкнул Клеопатру. — Раз не хочет исполнять, пусть вообще не исполняет. Кому нужны его малости. К Орку в пасть — вот куда…
Но эта перепалка оказалась спасительной для Вера. Он схватил скамью и метнул ее в спорящих. Массивная дубовая доска сиденья пришлась как раз в голову возничего. Тот упал и сбил с ног еще двоих. Вер обнажил меч. Толпа в ужасе отпрянула.
«Убийца… Он же убийца…» — шептали люди и пятились к стене.
Вер крутанулся на месте. Меч свистел, рассекая воздух. Держа меч обнаженным, Вер стал пятиться к выходу. Никто не пытался помешать ему уйти.
Таксомотор, будто по его желанию, вывернул в узкую улочку. Вер махнул рукой, и задняя дверца услужливо распахнулась. Вер плюхнулся на сиденье и приказал:
— В «Император», быстро.
А в ушах его все гремело и гремело неостановимо:
«Исполни! Исполни! Исполни!»
Разгоряченные потные лица, перекошенные рты, обезумевшие выпученные глаза. Они, как капризные испорченные дети, тянули к нему руки и просили:
«Дай!» У них не было желаний — одни капризы. То есть нечто воистину козлиное[16].
Посетители таверны выскочили на улицу, но увидели лишь хвостовые огни удалявшейся машины. Вслед таксомотору полетели пригоршни фиников и жареных орешков.
— Удрал, паразит! — выкрикнул, сжимая кулаки, Кир.
— Зато я заполучу сенатора в следующем году, — радостно хихикнула Клеопатра.
Вернувшись в гостиницу, Вер тут же лег спать. Ему снилась арена и бой, то ли прошлый, то ли будущий. Странный поединок — противник все время ускользал, и Вер никак не мог его настичь. Тут что-то кольнуло гладиатора в плечо. Вер рванулся и сел на постели.
Свет в номере не горел, но гладиатор хорошо видел посетителя — окруженная платиновым сиянием, над ним склонилась фигура в шлеме с высоким гребнем. Острие копья оцарапало плечо Вера. Гладиатор чувствовал, как по коже стекают горячие капли.
— Гений Юний… — прошептал Вер, еще не очень веря, что происходящее не сон.
Личной встречи с гением он был удостоен лишь дважды — когда открылся его дар гладиатора, и еще в тот день, когда был принят в центурию гладиаторов с правом продажи ста клейм на игру. Гений непременно парит над ареной, когда гладиатор сражается, но вот так, явиться лично для разговора…
— Что-нибудь не так?
— И он еще спрашивает! — У гения был хриплый каркающий голос старого пропойцы. Постоянное нахождение в воздухе и беспрерывные перелеты плохо влияют на голосовые связки даже высших существ. — Спешу сообщить, что ты совершил сегодня самую большую ошибку в жизни.
— Ты хочешь меня убить? — Вер все еще надеялся, что видит дурацкий сон.
— Нет, я не могу этого сделать. Но завтра ты должен проиграть. Это мой приказ.
Вер облегченно вздохнул — значит, он видит сон, причудливо изукрашенный богом Фантасом. Наяву подобное происходить просто не может. Никому из участников игр никогда заранее не сообщается исход поединка. Все решает ловкость и сила противников. И еще — сколько шансов на исполнение желания. Чем их меньше, тем сложнее победить. Это два закона арены. Других нет. Они, как кривые на графике, пересекаются в определенной точке — точке Победы. Ну а если им никак не пересечься — тогда придется проиграть. Гений гладиатора обязан помогать подопечному, а не являться с угрозами. Если заказанные желания не угодны богам, клейма не сгорят на алтаре, и бой отменят. Такое бывает. Но не бывает, чтобы гений лично вмешивался в исход поединка. Боги делают вид, что они справедливы.
— А если я выиграю?
— Ты не можешь выиграть, если твой гений этого не хочет! — Гость еще раз ткнул гладиатора копьем.
Вер скрипнул зубами от боли, а платиновое сияние метнулось вверх, прошило потолок и исчезло. На карнизах, мраморном бюсте Сократа и углах мебели остались висеть гроздья белых разрядов.
— Клянусь Геркулесом, все это мне очень не нравится, — пробормотал Вер и тронул плечо.
Кровь сочилась из раны. Он зачем-то лизнул пальцы и ощутил во рту солоноватый вкус. Кровь была настоящей. Можно предположить, конечно, что нелепый спектакль устроил Авреол, чтобы запугать потенциального противника накануне поединка. Вер поднялся и зажег свет. Первое, что он заметил, — это распахнутые дверцы ларария. Алтарь из серебра опрокинут (невероятно — ведь он был намертво прикреплен к донышку ларария). Фигурка гения исчезла. Две черные фигурки ларов испуганно жались по углам. Вер подошел к двери и повернул ручку. Дверь номера была заперта. Окна — закрыты. Если у него в гостях был человек, то как же он ушел? Вер уселся на ложе, не зная, что делать. До рассвета было еще часа три. Вер набрал номер Тутикана. Телефон долго и нудно пишал, вызывая агента, но тот не желал откликаться. Наверняка Тут упился до потери сознания и теперь дрыхнет, ни о чем не ведая.
Вер швырнул трубку. И уставился на аппарат, решая, что делать. В общем-то делать было практически нечего. Можно позвонить Пизону и отменить бой. Но победитель Больших Римских и Аполлоновых игр не мог отказаться просто так от поединка. Вер испытывал невыносимое унижение. Если его гений воображает, что Вер уступит, то он ошибается. Вер не уступает. Никогда. И никому. И нигде…
Оставался один человек, который мог ему помочь. И Вер набрал номер Элия. Тот снял трубку почти сразу, выслушал, не задавая никаких вопросов, и пообещал прислать за Вером свое авто.
Дежурный в атрии с изумлением глянул на гладиатора, беря ключи.
— Пойду потренируюсь перед завтрашним поединком, — усмехнулся Вер.
Дежурный так растерялся, что уронил ключи и полез под стойку их поднимать. И не вылез, пока Вер не покинул атрий.
Пурпурная машина сенатора уже ждала его у входа.
Они мчались по ночным улицам Рима. Подсвеченные голубоватыми огнями, мимо них проплыли величественные храмы. Казалось, сейчас в тени портика появятся их божественные хозяева, чтобы окинуть всевидящим оком Вечный город и подивиться его великолепию и мощи. Даже ночью Рим не казался пустынным — мраморные и бронзовые статуи так густо заселили его улицы, что казались вторым народом, ведущим тайную жизнь рядом с первым. Вряд ли найдется во всей Италии столько листьев аканта, сколько их украшает капители коринфских колонн. И где больше золота — в хранилище храма Сатурна или на крышах, дверях, колоннах и барельефах — не знает никто. Реставраторы только что закончили золочение крыши храма Юпитера Капитолийского, и теперь, подсвеченная, она сверкала на фоне ночного неба.
На Священной дороге, в лавках всю ночь не гасли окна — торговцы цветами готовились к новому дню. Фургоны с эмблемами роз и фиалок спешили доставить из пригородов свой нежный груз из ближних и дальних садов.
Почти на каждом углу попадались вывески с золоченой надписью «Книги». Книжных магазинов в Риме еще больше, чем цветочных. Каждый римлянин раз в месяц обязательно заходит в книжный магазин. Это что-то вроде ритуала. Библиотеками римляне гордятся почти так же сильно, как собраниями масок благородных предков. На старости, отдалившись от дел, римлянин поудобнее устраивается в кресле и читает, читает, восторгаясь мудрыми мыслями и делая выписки на вчерашнем номере «Акты диурны». И вот, глядишь, выписок и собственных комментариев набралось страниц на сто, и бывший читатель бежит с рукописью в ближайшее издательство. И новая книжка становится на полку рядом со своими предшественницами. Так процесс становится бесконечным. А это уже близко к вечности.
Элий, как и положено сенатору, жил в Каринах. Но в отличие от соседних вилл дом его был скромен и невелик. Древний особняк, выкупленный из казны императором Корнелием для своего младшего сына, был перестроен и отремонтирован накануне Третьей Северной войны. Только перистиль, украшенным мраморными скульптурами, остался неизменным. Наверное непросто жить в доме, которому больше тысячи лет, и каждый день выходить в атрий, где бесконечные ряды полок заставлены портретами знаменитых предков. Императоры с надменными или задумчивыми лицами смотрели друг на друга, будто спрашивали:
«И что ты такого сделал в своей жизни, очередной Август?» Между дверью в таблин и дверью в триклиний[17] стояла копия статуи богини Либерты. Бронзовая Свобода держала в руке зажженный факел и строго разглядывала входящих вставными стеклянными глазами.
Элий ждал Вера в таблине. В этой небольшой, украшенной потемневшими фресками комнате сенатора можно было застать чаще всего. Огромный стол из кипарисового дерева с инкрустацией слоновой костью был завален книгами. Два мраморных бюста — один старинный, прижизненный бюст Марка Аврелия, второй — портрет знаменитой актрисы Юлии Кумской работы Марции — украшали кабинет. Бюст актрисы был далек от совершенства — шея слишком напряжена, волосы проработаны однообразно. Но это была первая работы Марции после ее возвращения из Афродисия, от которой заказчица отказалась. Элий перекупил бюст, и с тех пор голова Юлии украшала его таблин.
Гаю Элию Мессию Децию еще не исполнилось и тридцати двух. Юный возраст для сенатора и весьма почтенный для гладиатора. Впрочем, уже два года он не выходил на арену. Его дед и отец были сенаторами. Его прадеда императора Корнелия застрелили в Колизее. Родословная Элия занимала десять бронзовых досок. В Риме не так уж много осталось знати, состоящей в родстве с императорским домом. Обычно с такими именами не попадают в гладиаторы. Законом запрещено выходить на арену тем, чьи ближайшие родственники служат в высших чинах в армии или занимаются политикой. Кто поручится, что ловкий молодой боец не передаст одно из своих клейм дядюшке, который мечтает занять пост в Галлии или Испании на ближайших выборах, или получить из рук императора назначение в прокураторы. Или хотя бы в корректоры, обойдя строгие препоны гладиаторских правил. Но отец Элия умер от ран в Эсквилинской больнице, когда тот был еще ребенком. Дядя сгорел вместе со своим линкором за четыре дня до капитуляции Бирки. Старший брат Тиберий также пал на Третьей Северной войне. Его сестра Валерия уже почти двадцать пять лет жила в Доме весталок, но это не считалось особо удачной политической карьерой. Его троюродный брат император Руфин вряд ли нуждался в служебном повышении. Никто не знал, что привело Элия на арену — скромное состояние, чья-то неизлечимая болезнь или просто страсть к риску. Он никогда не говорил об этом…
Когда Вер вошел в таблин, Элий полулежал, перелистывая затрепанный кодекс в картонном переплете. На Элии была сенаторская туника с широкой пурпурной полосой, а на ногах — толстые шерстяные носки в белую и красную полоску.
— Специальная мода сенаторов? — спросил Вер, кивая на носки. Элий улыбнулся.
— Мне с моими шрамами очень удобно.
— Шрамы только красят доблестного мужа.
— Да, да. Марция говорит то же самое. Но позволь мне все-таки не демонстрировать их слишком часто. Для политика это считается дурным тоном. Как будто я специально выставляю шрамы на обозрение в надежде на дешевую популярность.
Элий поднялся навстречу другу. При этом он неуклюже качнулся: несмотря на все усилия хирургов, одна нога у него так и осталась короче другой.
— Надеюсь, ты явился ко мне не из-за этой истории со стариком?
— Это была уловка. Я просто хотел его спровадить, — признался Вер.
— Я это понял.
— И все равно заплатил?! Чтоб тебя Орк сожрал… Ладно, сразу же после игр я отдам деньги.
— Ни в коем случае, друг мой.
— Глупо отказываться. Впрочем, как знаешь. Недаром «Акта диурна» именует тебя Периклом, а Марцию сравнивают с Аспазией. И знаешь, в этом сравнении что-то есть, — засмеялся Вер.
Элий смутился.
— Не льсти мне в глаза хотя бы ты, я этого терпеть не могу. К тому же Перикл не заводил друзей и не принимал приглашений на обед, дабы его не могли обвинить в симпатиях к кому бы то ни было. А я не скрываю своей дружбы и своих симпатий.
— Нет, правда, ты в самом деле похож на Перикла, — не унимался Вер, забавляясь смущением Элия. — Ты, как Перикл, аристократ по происхождению и сторонник демократии по убеждениям — в этом есть что-то интригующее.
— Лишь на первый взгляд. Демократия — лишь способ управления государством и сама по себе не подразумевает ни справедливости, ни честности, как ошибочно считают многие. Демократия — это амфора, а что в нее наливают, зависит от людей. Но глупцы, не найдя в сосуде хорошего вина, спешат расколотить амфору, хотя сами наполнили ее отбросами.
— Новая речь для сената?
— Возможно. Но хватит о мелочах. Насколько я понял, случилось что-то серьезное…
— Именно, — кивнул Вер. — У тебя есть выпить? Элий сморщился, уловив запах вина.
— Ты и так уже отдал должное Вакху.
— Выпить… — повторил Вер. — Ты же знаешь — вино не действует на меня. Так же, как и наркотики.
— Зачем же ты пьешь? — сенатор пожал плечами, но налил в серебряную чашу неразбавленного фалернского вина. Вер осушил ее залпом.
— Так проще говорить умные вещи — их могут списать на винные пары.
— Ценное наблюдение, — заметил Элий. — Надо будет попробовать притвориться в сенате пьяным.
— Ты никогда не говорил мне прежде, а я не спрашивал… После ранения к тебе являлся твой гений? — поинтересовался Вер.
— Как же иначе. Я перестал быть гладиатором, и он пришел расторгнуть договор.
— И что он сказал? Это очень важно.
— Ничего достойного упоминания. — Элий помолчал. — Поведал с грустным видом, что исполнять чужие желания я больше не могу. И теперь буду исполнять желания моего гения. Потом принялся наставлять, что я должен делать, а что не должен. Не иначе, он повредился во время моей клинической смерти. Я всегда чтил гения, но в этот раз не выдержал и указал наглецу на дверь.
— То есть как? — изумился Вер. — Выгнал? Как надоевшего репортера? Ты вообще… живешь как бы… без гения?
Элий кивнул.
— Но это невозможно! — Вер запнулся. — Тот, кто расстается со своим гением, сходит с ума.
— Наверное, ты прав. Иногда я близок к этому, — охотно согласился Элий. — Но достаточно почитать выступления отцов-сенаторов в «Акте диурне», чтобы убедиться, что я — самый здравомыслящий в этой компании. Подозреваю, именно гений затащил меня в курию, он всегда отличался непомерным честолюбием даже для римлянина. Но когда покровитель решил сделать меня консулом, я обманул его надежды.
Постороннему могло показаться, что Элий шутит, но Вер знал, что друг говорит вполне серьезно.
— Сегодня мой гений предсказал мне поражение в завтрашнем поединке.
Теперь настал черед Элия удивиться.
— Такого не бывает. Это запрещено.
— Кем? Богами или людьми? Или и теми, и другими вместе? Как видишь, гениям плевать на любые запреты. Лучше перейдем в триклиний, возьмем еще по чаше вина, и я все расскажу тебе по порядку, — предложил Вер.
И они перешли в триклиний. Слуга зажег настоящий масляный светильник и принес кувшин вина и чаши. За ложем хозяина в задрапированной пурпуром нише стоял бюст Элия. Совсем недавно — насколько помнил Вер — ниша была пуста.
— Марция все-таки закончила твой бюст? Прекрасная работа!
— Она расколотила три мраморные глыбы, прежде чем ей это удалось, — улыбнулся Элий. — Она клялась, что ни один резец не сможет выточить мой нос.
И он провел пальцем от переносицы к кончику носа. Нос в самом деле был очень тонок, и к тому же кривой, сломанный. Человеческая плоть может выкидывать и не такие коленца, но мрамор не всегда хочет ее копировать. Бюст получился как живой — красиво очерченный рот, начесанные на высокий лоб волосы, гладко выбритые запавшие щеки, и глаза, один чуть заметно выше другого, но оба с хитроватой прищуринкой. Несмотря на неправильность черт, лицо Элия привлекало с первого взгляда — быть может из-за грустной и в то же время доброжелательной улыбки, затаившейся в уголках губ.
— Прежде у тебя было более простодушное выражение, — заметил Вер, разглядывая бюст друга. — Если ты просидишь в сенате два срока, то станешь самой хитрой лисой курии.
— Два срока! — недоверчиво покачал головой Элий. — Это похуже, чем заключить второй гладиаторский контракт.
Хлор заменил тупой гладиаторский меч на остро отточенный, когда истекал как раз второй контракт Элия. фактически это была попытка убийства, но кто нанял Хлора, так и не удалось выяснить. Ибо Хлор скоропостижно скончался в карцере. Большинство придерживалось версии о мести Пизона. Но у банкира было неоспоримое алиби. А Вилда в «Гладиаторском вестнике» страстно доказывала, что гладиаторы имеют право сражаться острым оружием, если того пожелают. И якобы Элий этого пожелал, а Хлор исполнял желание. Почему при этом у самого Элия оказался в руках тупой меч, Вилда не разъясняла.
— Лучше поведай мне, что случилось, — попросил Элий, пригубив вино.
Вер подробно рассказал о визите Сервилии Кар, проверке списков и заключенном договоре. Когда он закончил рассказ, Элий вновь наполнил чаши, но пить не стал, поставил свою на столик черного дерева и долго смотрел, как колеблется вино в чаше.
— Ты уверен, что ее имя в самом деле чистое?
— Послушай, я не первый год обслуживаю клейма… ни я, ни Тутикан ничего не нашли.
— Твой Тутикан — глупый пьяница. Не надейся на него. Вообще никогда ни на кого не надейся, кроме себя. Задача агента — оценивать желания, распознавать, находятся ли они в общем потоке жизни или противоречат оному. Порой желание на первый взгляд кажется трудноисполнимым, но стоит его проанализировать, и понимаешь, что это простенькое человечье «хочу» карьериста. Нетрудно бывает превратить миллион сестерциев в десять — нити в полотне парок для этого существуют, надо просто переплести их по-своему. Но захочет человек летать как птица — и ни один гладиатор не выиграет для него такого желания… — Элий вздохнул. — Бывают скульптуры вне потока — они раскалываются, едва закончится полировка, или рукописи, которые сгорают, когда поставлена последняя точка. В некоторых судьбах нить парок завязана узлом так, что распутать его невозможно. Уметь желать — тоже наука. Я начал писать трактат по этому поводу, провел анализ философии желаний и трех основных ее направлений, но пока у меня нет времени закончить.
— Не говори о философии желаний. Я зубрил ее в гладиаторской школе, но так ничего и не понял. «Минимизация вреда», «Структурные деревья желаний», «Пределы риска как пределы добра и зла», «Диалектика желаний», «Вероятностные расчеты», «Роль подсознания в формулировке желаний», — чего нам только не преподавали.
— Твоя заказчица была более способной ученицей.
— Желание Сервилии Кар из разряда невозможных?
Элий задумался.
— Пожалуй, нет… Здесь что-то другое. Но вот что… С кем ты завтра сражаешься?
— Ты же знаешь, Пизон никогда не сообщает заранее имя противника. Он говорит, что выбирает по жребию. Хотя наверняка врет.
Элий нажал кнопку звонка. Вновь явился слуга. На его помятом лице читалось явное недовольство.
— Котт, принеси из библиотеки все гладиаторские книги за последние десять лет.
— Не слишком ли много? — усмехнулся Вер. — Мы будем читать их до окончания игр… — и вдруг осекся. Ему надоел собственный треп. Хотелось сказать что-нибудь серьезное, значительное, но на ум ничего не приходило.
Котт вернулся, катя тележку с огромными истрепанными книгами. Пять из них Элий передал Веру, пять других оставил себе. Но искали они напрасно. Имя Сервилии Кар в запрещенных списках не значилось. Ей беспрепятственно можно было продать клеймо — она не занималась политикой, не была осуждена, не являлась женой, матерью или дочерью заключенного, не значилась в списках запрещенных сект. Она была чиста. И все же… именно из-за договора с нею Вер должен был завтра проиграть.
— Разумеется, я могу подчиниться гению. Но не подчинюсь. Сдохну, а не уступлю, — произнес Юний Вер с неожиданной злобой. — Знать заранее, что проиграешь! Ты когда-нибудь слышал, чтобы такую подлость устроили гладиатору? — Элий отрицательно покачал головой. — Я тоже не слышал, — Вер глубоко вздохнул. — Получается, дело не в списках. Она натворила нечто такое, или задумала, или… не знаю что. А кто такие Кары? Что это за люди? Последнее время, кажется, это имя не особенно было на слуху.
— Был один Кар, Марк Гарпоний, после войны нажил фантастическое состояние спекуляциями. Но наслаждаться благами ему пришлось недолго, ибо он неожиданно утонул в собственном бассейне после обильного возлияния. «Все, что видишь, скоро рушится, и вслед за ним подвергнутся той же участи и наблюдавшие это разрушение. И тот, кто умирает в самом преклонном возрасте, не будет иметь никакого преимущества перед умершим прежде времени» [18], — процитировал в заключение Элий своего любимого Марка Аврелия. — Надо полагать, что Сервилия Кар — вдова этого Марка Гарпония, судя по тому, как легко она выложила столь огромную сумму. К сожалению, теперь ты не сможешь выполнить ее заказ.
— Почему — к сожалению? — обескураженно спросил гладиатор.
— Клеймо должно было спасти жизнь ребенку. А жизнь ребенка священна, что бы ни стояло за этим заказом.
Заключение вполне в духе сенатора. Веру сделалось неловко. Он сам ни разу не подумал о проданном клейме как о спасении чьей-то жизни. Он пытался усмотреть сложно закрученную интригу, заговор. В этих хитросплетениях судьба девочки про-. сто потерялась. Интересно, какова она, сколько ей лет? Возможно, она очень красива, если похожа на мать. Ему захотелось глянуть на нее хоть одним глазком. Ему даже стало казаться, что он сочувствует девочке почти так же, как сочувствовал ей Элий. На самом деле он просто позаимствовал это чувство у друга.
— Почему ты мне помогаешь? — спросил Вер вызывающе, злясь на себя за свою бесчувственность. — Ведь я — чудовище.
— Разве? Прежде не замечал.
— Я не испытываю жалости. Не умею…
— В твоем возрасте все в большей или меньшей степени звери. Только не все это знают. Кстати, почему ты пошел в гладиаторы? С твоими способностями мог бы поступить в академию.
— Элий, ты же учился в академии.
— Даже в двух.
— Вот видишь. А в конце концов очутился на арене. Я решил сократить путь и сразу пришел на арену.
Дверь в триклиний распахнулась, и вошла Марция. Она была невысокого роста, а шелковый халат длинен и волочился по полу.
— Достойные мужи, почему бодрствуете в столь поздний час?
— Боги задали нам задачу, а мы не можем ее разрешить…
Марция присела на ложе подле Элия. У нее был крупный чувственный рот и широко расставленные глаза, настолько широко, что казалось, будто они немного косят. Лавина черных вьющихся волос стекала на отвороты персидского халата. С Элием она познакомилась четыре года назад. Прежде чем сделаться любовницей Элия, она была женой банкира Пизона. Впрочем, официально она по-прежнему была замужем за Пизоном. Затянуть бракоразводный процесс на четыре года умелому адвокату ничего не стоит.
История Вера не произвела на Марцию впечатления.
— Это инсценировка. А ты на нее купился. Если в списках имени Кар нет, значит, все чисто. Бейся и побеждай! А сейчас иди и хорошенько выспись.
— А как же визит гения? Марция пожала плечами:
— Ты что, не был на спектакле Клавдия Падуанского? У него гении сверкают так, что больно смотреть, и птицами летают под крышей театра Помпея.
— Я уверен, что это был настоящий гений, — сказал Вер. — Ты бы мне посочувствовала. Каково узнать, что твой гений подонок!
— Тогда иди и повесься. Что еще тебе делать? — разозлилась Марция. — Ты должен завтра победить. Я купила у Тутикана твое клеймо.
Вер едва не выронил чашу. Этого еще не хватало. Если завтра на него повесят, кроме желания Сервилии, еще какую-нибудь безумную прихоть Марции, то любой новичок одолеет его в поединке. И мастерство не спасет. Проходимец тут ничего не сказал об этом заказе! А что, если она пожелала…
— Он испугался! — засмеялась Марция и пихнула локтем Элия. — Вер, ты чего?! У меня очень простенькое желание, даже не требует вероятностного расчета. Я попросила, чтобы нам с Элием не пришлось расстаться, не простившись.
— Что за ерунда? — Элий удивленно глянул на свою любовницу. — Зачем…
— Всего лишь каприз, — рассмеялась Марция. — Женщина должна исполнять капризы, иначе она утратит очарование. Так что время от времени я покупаю у Вера клейма и исполняю какую-нибудь миленькую прихоть.
— Ты — самая капризная и самая красивая женщина в Риме! — воскликнул Вер, облегченно вздохнув.
Марция взяла чашу Элия и выпила вино залпом. Потом, несмотря на сопротивление, отобрала кубок Вера и тоже осушила.
— Я закрываю военный совет. Отправляйтесь спать. Оба.
Она поднялась, всем видом показывая, что ее слова не подлежат обсуждению.
— По-моему, Марция права, — вздохнул Вер. — Она решительна и умна. Она должна побыстрее получить развод, вы поженитесь… — Вер запнулся.
«Жаль только, что у вас не будет детей», — закончил он про себя.
Элий опустил голову. Вер понял, что сенатор подумал то же самое, и ощутил глухую тоску и боль, но это была тоска и боль Элия, сам Юний Вер не почувствовал ничего. Хорошо еще, что он не пошутил по этому поводу.
— Я велю постелить тебе в комнате для гостей, — сказал Элий. — Не стоит возвращаться в гостиницу.
Но эта перепалка оказалась спасительной для Вера. Он схватил скамью и метнул ее в спорящих. Массивная дубовая доска сиденья пришлась как раз в голову возничего. Тот упал и сбил с ног еще двоих. Вер обнажил меч. Толпа в ужасе отпрянула.
«Убийца… Он же убийца…» — шептали люди и пятились к стене.
Вер крутанулся на месте. Меч свистел, рассекая воздух. Держа меч обнаженным, Вер стал пятиться к выходу. Никто не пытался помешать ему уйти.
Таксомотор, будто по его желанию, вывернул в узкую улочку. Вер махнул рукой, и задняя дверца услужливо распахнулась. Вер плюхнулся на сиденье и приказал:
— В «Император», быстро.
А в ушах его все гремело и гремело неостановимо:
«Исполни! Исполни! Исполни!»
Разгоряченные потные лица, перекошенные рты, обезумевшие выпученные глаза. Они, как капризные испорченные дети, тянули к нему руки и просили:
«Дай!» У них не было желаний — одни капризы. То есть нечто воистину козлиное[16].
Посетители таверны выскочили на улицу, но увидели лишь хвостовые огни удалявшейся машины. Вслед таксомотору полетели пригоршни фиников и жареных орешков.
— Удрал, паразит! — выкрикнул, сжимая кулаки, Кир.
— Зато я заполучу сенатора в следующем году, — радостно хихикнула Клеопатра.
Вернувшись в гостиницу, Вер тут же лег спать. Ему снилась арена и бой, то ли прошлый, то ли будущий. Странный поединок — противник все время ускользал, и Вер никак не мог его настичь. Тут что-то кольнуло гладиатора в плечо. Вер рванулся и сел на постели.
Свет в номере не горел, но гладиатор хорошо видел посетителя — окруженная платиновым сиянием, над ним склонилась фигура в шлеме с высоким гребнем. Острие копья оцарапало плечо Вера. Гладиатор чувствовал, как по коже стекают горячие капли.
— Гений Юний… — прошептал Вер, еще не очень веря, что происходящее не сон.
Личной встречи с гением он был удостоен лишь дважды — когда открылся его дар гладиатора, и еще в тот день, когда был принят в центурию гладиаторов с правом продажи ста клейм на игру. Гений непременно парит над ареной, когда гладиатор сражается, но вот так, явиться лично для разговора…
— Что-нибудь не так?
— И он еще спрашивает! — У гения был хриплый каркающий голос старого пропойцы. Постоянное нахождение в воздухе и беспрерывные перелеты плохо влияют на голосовые связки даже высших существ. — Спешу сообщить, что ты совершил сегодня самую большую ошибку в жизни.
— Ты хочешь меня убить? — Вер все еще надеялся, что видит дурацкий сон.
— Нет, я не могу этого сделать. Но завтра ты должен проиграть. Это мой приказ.
Вер облегченно вздохнул — значит, он видит сон, причудливо изукрашенный богом Фантасом. Наяву подобное происходить просто не может. Никому из участников игр никогда заранее не сообщается исход поединка. Все решает ловкость и сила противников. И еще — сколько шансов на исполнение желания. Чем их меньше, тем сложнее победить. Это два закона арены. Других нет. Они, как кривые на графике, пересекаются в определенной точке — точке Победы. Ну а если им никак не пересечься — тогда придется проиграть. Гений гладиатора обязан помогать подопечному, а не являться с угрозами. Если заказанные желания не угодны богам, клейма не сгорят на алтаре, и бой отменят. Такое бывает. Но не бывает, чтобы гений лично вмешивался в исход поединка. Боги делают вид, что они справедливы.
— А если я выиграю?
— Ты не можешь выиграть, если твой гений этого не хочет! — Гость еще раз ткнул гладиатора копьем.
Вер скрипнул зубами от боли, а платиновое сияние метнулось вверх, прошило потолок и исчезло. На карнизах, мраморном бюсте Сократа и углах мебели остались висеть гроздья белых разрядов.
— Клянусь Геркулесом, все это мне очень не нравится, — пробормотал Вер и тронул плечо.
Кровь сочилась из раны. Он зачем-то лизнул пальцы и ощутил во рту солоноватый вкус. Кровь была настоящей. Можно предположить, конечно, что нелепый спектакль устроил Авреол, чтобы запугать потенциального противника накануне поединка. Вер поднялся и зажег свет. Первое, что он заметил, — это распахнутые дверцы ларария. Алтарь из серебра опрокинут (невероятно — ведь он был намертво прикреплен к донышку ларария). Фигурка гения исчезла. Две черные фигурки ларов испуганно жались по углам. Вер подошел к двери и повернул ручку. Дверь номера была заперта. Окна — закрыты. Если у него в гостях был человек, то как же он ушел? Вер уселся на ложе, не зная, что делать. До рассвета было еще часа три. Вер набрал номер Тутикана. Телефон долго и нудно пишал, вызывая агента, но тот не желал откликаться. Наверняка Тут упился до потери сознания и теперь дрыхнет, ни о чем не ведая.
Вер швырнул трубку. И уставился на аппарат, решая, что делать. В общем-то делать было практически нечего. Можно позвонить Пизону и отменить бой. Но победитель Больших Римских и Аполлоновых игр не мог отказаться просто так от поединка. Вер испытывал невыносимое унижение. Если его гений воображает, что Вер уступит, то он ошибается. Вер не уступает. Никогда. И никому. И нигде…
Оставался один человек, который мог ему помочь. И Вер набрал номер Элия. Тот снял трубку почти сразу, выслушал, не задавая никаких вопросов, и пообещал прислать за Вером свое авто.
Дежурный в атрии с изумлением глянул на гладиатора, беря ключи.
— Пойду потренируюсь перед завтрашним поединком, — усмехнулся Вер.
Дежурный так растерялся, что уронил ключи и полез под стойку их поднимать. И не вылез, пока Вер не покинул атрий.
Пурпурная машина сенатора уже ждала его у входа.
Они мчались по ночным улицам Рима. Подсвеченные голубоватыми огнями, мимо них проплыли величественные храмы. Казалось, сейчас в тени портика появятся их божественные хозяева, чтобы окинуть всевидящим оком Вечный город и подивиться его великолепию и мощи. Даже ночью Рим не казался пустынным — мраморные и бронзовые статуи так густо заселили его улицы, что казались вторым народом, ведущим тайную жизнь рядом с первым. Вряд ли найдется во всей Италии столько листьев аканта, сколько их украшает капители коринфских колонн. И где больше золота — в хранилище храма Сатурна или на крышах, дверях, колоннах и барельефах — не знает никто. Реставраторы только что закончили золочение крыши храма Юпитера Капитолийского, и теперь, подсвеченная, она сверкала на фоне ночного неба.
На Священной дороге, в лавках всю ночь не гасли окна — торговцы цветами готовились к новому дню. Фургоны с эмблемами роз и фиалок спешили доставить из пригородов свой нежный груз из ближних и дальних садов.
Почти на каждом углу попадались вывески с золоченой надписью «Книги». Книжных магазинов в Риме еще больше, чем цветочных. Каждый римлянин раз в месяц обязательно заходит в книжный магазин. Это что-то вроде ритуала. Библиотеками римляне гордятся почти так же сильно, как собраниями масок благородных предков. На старости, отдалившись от дел, римлянин поудобнее устраивается в кресле и читает, читает, восторгаясь мудрыми мыслями и делая выписки на вчерашнем номере «Акты диурны». И вот, глядишь, выписок и собственных комментариев набралось страниц на сто, и бывший читатель бежит с рукописью в ближайшее издательство. И новая книжка становится на полку рядом со своими предшественницами. Так процесс становится бесконечным. А это уже близко к вечности.
Элий, как и положено сенатору, жил в Каринах. Но в отличие от соседних вилл дом его был скромен и невелик. Древний особняк, выкупленный из казны императором Корнелием для своего младшего сына, был перестроен и отремонтирован накануне Третьей Северной войны. Только перистиль, украшенным мраморными скульптурами, остался неизменным. Наверное непросто жить в доме, которому больше тысячи лет, и каждый день выходить в атрий, где бесконечные ряды полок заставлены портретами знаменитых предков. Императоры с надменными или задумчивыми лицами смотрели друг на друга, будто спрашивали:
«И что ты такого сделал в своей жизни, очередной Август?» Между дверью в таблин и дверью в триклиний[17] стояла копия статуи богини Либерты. Бронзовая Свобода держала в руке зажженный факел и строго разглядывала входящих вставными стеклянными глазами.
Элий ждал Вера в таблине. В этой небольшой, украшенной потемневшими фресками комнате сенатора можно было застать чаще всего. Огромный стол из кипарисового дерева с инкрустацией слоновой костью был завален книгами. Два мраморных бюста — один старинный, прижизненный бюст Марка Аврелия, второй — портрет знаменитой актрисы Юлии Кумской работы Марции — украшали кабинет. Бюст актрисы был далек от совершенства — шея слишком напряжена, волосы проработаны однообразно. Но это была первая работы Марции после ее возвращения из Афродисия, от которой заказчица отказалась. Элий перекупил бюст, и с тех пор голова Юлии украшала его таблин.
Гаю Элию Мессию Децию еще не исполнилось и тридцати двух. Юный возраст для сенатора и весьма почтенный для гладиатора. Впрочем, уже два года он не выходил на арену. Его дед и отец были сенаторами. Его прадеда императора Корнелия застрелили в Колизее. Родословная Элия занимала десять бронзовых досок. В Риме не так уж много осталось знати, состоящей в родстве с императорским домом. Обычно с такими именами не попадают в гладиаторы. Законом запрещено выходить на арену тем, чьи ближайшие родственники служат в высших чинах в армии или занимаются политикой. Кто поручится, что ловкий молодой боец не передаст одно из своих клейм дядюшке, который мечтает занять пост в Галлии или Испании на ближайших выборах, или получить из рук императора назначение в прокураторы. Или хотя бы в корректоры, обойдя строгие препоны гладиаторских правил. Но отец Элия умер от ран в Эсквилинской больнице, когда тот был еще ребенком. Дядя сгорел вместе со своим линкором за четыре дня до капитуляции Бирки. Старший брат Тиберий также пал на Третьей Северной войне. Его сестра Валерия уже почти двадцать пять лет жила в Доме весталок, но это не считалось особо удачной политической карьерой. Его троюродный брат император Руфин вряд ли нуждался в служебном повышении. Никто не знал, что привело Элия на арену — скромное состояние, чья-то неизлечимая болезнь или просто страсть к риску. Он никогда не говорил об этом…
Когда Вер вошел в таблин, Элий полулежал, перелистывая затрепанный кодекс в картонном переплете. На Элии была сенаторская туника с широкой пурпурной полосой, а на ногах — толстые шерстяные носки в белую и красную полоску.
— Специальная мода сенаторов? — спросил Вер, кивая на носки. Элий улыбнулся.
— Мне с моими шрамами очень удобно.
— Шрамы только красят доблестного мужа.
— Да, да. Марция говорит то же самое. Но позволь мне все-таки не демонстрировать их слишком часто. Для политика это считается дурным тоном. Как будто я специально выставляю шрамы на обозрение в надежде на дешевую популярность.
Элий поднялся навстречу другу. При этом он неуклюже качнулся: несмотря на все усилия хирургов, одна нога у него так и осталась короче другой.
— Надеюсь, ты явился ко мне не из-за этой истории со стариком?
— Это была уловка. Я просто хотел его спровадить, — признался Вер.
— Я это понял.
— И все равно заплатил?! Чтоб тебя Орк сожрал… Ладно, сразу же после игр я отдам деньги.
— Ни в коем случае, друг мой.
— Глупо отказываться. Впрочем, как знаешь. Недаром «Акта диурна» именует тебя Периклом, а Марцию сравнивают с Аспазией. И знаешь, в этом сравнении что-то есть, — засмеялся Вер.
Элий смутился.
— Не льсти мне в глаза хотя бы ты, я этого терпеть не могу. К тому же Перикл не заводил друзей и не принимал приглашений на обед, дабы его не могли обвинить в симпатиях к кому бы то ни было. А я не скрываю своей дружбы и своих симпатий.
— Нет, правда, ты в самом деле похож на Перикла, — не унимался Вер, забавляясь смущением Элия. — Ты, как Перикл, аристократ по происхождению и сторонник демократии по убеждениям — в этом есть что-то интригующее.
— Лишь на первый взгляд. Демократия — лишь способ управления государством и сама по себе не подразумевает ни справедливости, ни честности, как ошибочно считают многие. Демократия — это амфора, а что в нее наливают, зависит от людей. Но глупцы, не найдя в сосуде хорошего вина, спешат расколотить амфору, хотя сами наполнили ее отбросами.
— Новая речь для сената?
— Возможно. Но хватит о мелочах. Насколько я понял, случилось что-то серьезное…
— Именно, — кивнул Вер. — У тебя есть выпить? Элий сморщился, уловив запах вина.
— Ты и так уже отдал должное Вакху.
— Выпить… — повторил Вер. — Ты же знаешь — вино не действует на меня. Так же, как и наркотики.
— Зачем же ты пьешь? — сенатор пожал плечами, но налил в серебряную чашу неразбавленного фалернского вина. Вер осушил ее залпом.
— Так проще говорить умные вещи — их могут списать на винные пары.
— Ценное наблюдение, — заметил Элий. — Надо будет попробовать притвориться в сенате пьяным.
— Ты никогда не говорил мне прежде, а я не спрашивал… После ранения к тебе являлся твой гений? — поинтересовался Вер.
— Как же иначе. Я перестал быть гладиатором, и он пришел расторгнуть договор.
— И что он сказал? Это очень важно.
— Ничего достойного упоминания. — Элий помолчал. — Поведал с грустным видом, что исполнять чужие желания я больше не могу. И теперь буду исполнять желания моего гения. Потом принялся наставлять, что я должен делать, а что не должен. Не иначе, он повредился во время моей клинической смерти. Я всегда чтил гения, но в этот раз не выдержал и указал наглецу на дверь.
— То есть как? — изумился Вер. — Выгнал? Как надоевшего репортера? Ты вообще… живешь как бы… без гения?
Элий кивнул.
— Но это невозможно! — Вер запнулся. — Тот, кто расстается со своим гением, сходит с ума.
— Наверное, ты прав. Иногда я близок к этому, — охотно согласился Элий. — Но достаточно почитать выступления отцов-сенаторов в «Акте диурне», чтобы убедиться, что я — самый здравомыслящий в этой компании. Подозреваю, именно гений затащил меня в курию, он всегда отличался непомерным честолюбием даже для римлянина. Но когда покровитель решил сделать меня консулом, я обманул его надежды.
Постороннему могло показаться, что Элий шутит, но Вер знал, что друг говорит вполне серьезно.
— Сегодня мой гений предсказал мне поражение в завтрашнем поединке.
Теперь настал черед Элия удивиться.
— Такого не бывает. Это запрещено.
— Кем? Богами или людьми? Или и теми, и другими вместе? Как видишь, гениям плевать на любые запреты. Лучше перейдем в триклиний, возьмем еще по чаше вина, и я все расскажу тебе по порядку, — предложил Вер.
И они перешли в триклиний. Слуга зажег настоящий масляный светильник и принес кувшин вина и чаши. За ложем хозяина в задрапированной пурпуром нише стоял бюст Элия. Совсем недавно — насколько помнил Вер — ниша была пуста.
— Марция все-таки закончила твой бюст? Прекрасная работа!
— Она расколотила три мраморные глыбы, прежде чем ей это удалось, — улыбнулся Элий. — Она клялась, что ни один резец не сможет выточить мой нос.
И он провел пальцем от переносицы к кончику носа. Нос в самом деле был очень тонок, и к тому же кривой, сломанный. Человеческая плоть может выкидывать и не такие коленца, но мрамор не всегда хочет ее копировать. Бюст получился как живой — красиво очерченный рот, начесанные на высокий лоб волосы, гладко выбритые запавшие щеки, и глаза, один чуть заметно выше другого, но оба с хитроватой прищуринкой. Несмотря на неправильность черт, лицо Элия привлекало с первого взгляда — быть может из-за грустной и в то же время доброжелательной улыбки, затаившейся в уголках губ.
— Прежде у тебя было более простодушное выражение, — заметил Вер, разглядывая бюст друга. — Если ты просидишь в сенате два срока, то станешь самой хитрой лисой курии.
— Два срока! — недоверчиво покачал головой Элий. — Это похуже, чем заключить второй гладиаторский контракт.
Хлор заменил тупой гладиаторский меч на остро отточенный, когда истекал как раз второй контракт Элия. фактически это была попытка убийства, но кто нанял Хлора, так и не удалось выяснить. Ибо Хлор скоропостижно скончался в карцере. Большинство придерживалось версии о мести Пизона. Но у банкира было неоспоримое алиби. А Вилда в «Гладиаторском вестнике» страстно доказывала, что гладиаторы имеют право сражаться острым оружием, если того пожелают. И якобы Элий этого пожелал, а Хлор исполнял желание. Почему при этом у самого Элия оказался в руках тупой меч, Вилда не разъясняла.
— Лучше поведай мне, что случилось, — попросил Элий, пригубив вино.
Вер подробно рассказал о визите Сервилии Кар, проверке списков и заключенном договоре. Когда он закончил рассказ, Элий вновь наполнил чаши, но пить не стал, поставил свою на столик черного дерева и долго смотрел, как колеблется вино в чаше.
— Ты уверен, что ее имя в самом деле чистое?
— Послушай, я не первый год обслуживаю клейма… ни я, ни Тутикан ничего не нашли.
— Твой Тутикан — глупый пьяница. Не надейся на него. Вообще никогда ни на кого не надейся, кроме себя. Задача агента — оценивать желания, распознавать, находятся ли они в общем потоке жизни или противоречат оному. Порой желание на первый взгляд кажется трудноисполнимым, но стоит его проанализировать, и понимаешь, что это простенькое человечье «хочу» карьериста. Нетрудно бывает превратить миллион сестерциев в десять — нити в полотне парок для этого существуют, надо просто переплести их по-своему. Но захочет человек летать как птица — и ни один гладиатор не выиграет для него такого желания… — Элий вздохнул. — Бывают скульптуры вне потока — они раскалываются, едва закончится полировка, или рукописи, которые сгорают, когда поставлена последняя точка. В некоторых судьбах нить парок завязана узлом так, что распутать его невозможно. Уметь желать — тоже наука. Я начал писать трактат по этому поводу, провел анализ философии желаний и трех основных ее направлений, но пока у меня нет времени закончить.
— Не говори о философии желаний. Я зубрил ее в гладиаторской школе, но так ничего и не понял. «Минимизация вреда», «Структурные деревья желаний», «Пределы риска как пределы добра и зла», «Диалектика желаний», «Вероятностные расчеты», «Роль подсознания в формулировке желаний», — чего нам только не преподавали.
— Твоя заказчица была более способной ученицей.
— Желание Сервилии Кар из разряда невозможных?
Элий задумался.
— Пожалуй, нет… Здесь что-то другое. Но вот что… С кем ты завтра сражаешься?
— Ты же знаешь, Пизон никогда не сообщает заранее имя противника. Он говорит, что выбирает по жребию. Хотя наверняка врет.
Элий нажал кнопку звонка. Вновь явился слуга. На его помятом лице читалось явное недовольство.
— Котт, принеси из библиотеки все гладиаторские книги за последние десять лет.
— Не слишком ли много? — усмехнулся Вер. — Мы будем читать их до окончания игр… — и вдруг осекся. Ему надоел собственный треп. Хотелось сказать что-нибудь серьезное, значительное, но на ум ничего не приходило.
Котт вернулся, катя тележку с огромными истрепанными книгами. Пять из них Элий передал Веру, пять других оставил себе. Но искали они напрасно. Имя Сервилии Кар в запрещенных списках не значилось. Ей беспрепятственно можно было продать клеймо — она не занималась политикой, не была осуждена, не являлась женой, матерью или дочерью заключенного, не значилась в списках запрещенных сект. Она была чиста. И все же… именно из-за договора с нею Вер должен был завтра проиграть.
— Разумеется, я могу подчиниться гению. Но не подчинюсь. Сдохну, а не уступлю, — произнес Юний Вер с неожиданной злобой. — Знать заранее, что проиграешь! Ты когда-нибудь слышал, чтобы такую подлость устроили гладиатору? — Элий отрицательно покачал головой. — Я тоже не слышал, — Вер глубоко вздохнул. — Получается, дело не в списках. Она натворила нечто такое, или задумала, или… не знаю что. А кто такие Кары? Что это за люди? Последнее время, кажется, это имя не особенно было на слуху.
— Был один Кар, Марк Гарпоний, после войны нажил фантастическое состояние спекуляциями. Но наслаждаться благами ему пришлось недолго, ибо он неожиданно утонул в собственном бассейне после обильного возлияния. «Все, что видишь, скоро рушится, и вслед за ним подвергнутся той же участи и наблюдавшие это разрушение. И тот, кто умирает в самом преклонном возрасте, не будет иметь никакого преимущества перед умершим прежде времени» [18], — процитировал в заключение Элий своего любимого Марка Аврелия. — Надо полагать, что Сервилия Кар — вдова этого Марка Гарпония, судя по тому, как легко она выложила столь огромную сумму. К сожалению, теперь ты не сможешь выполнить ее заказ.
— Почему — к сожалению? — обескураженно спросил гладиатор.
— Клеймо должно было спасти жизнь ребенку. А жизнь ребенка священна, что бы ни стояло за этим заказом.
Заключение вполне в духе сенатора. Веру сделалось неловко. Он сам ни разу не подумал о проданном клейме как о спасении чьей-то жизни. Он пытался усмотреть сложно закрученную интригу, заговор. В этих хитросплетениях судьба девочки про-. сто потерялась. Интересно, какова она, сколько ей лет? Возможно, она очень красива, если похожа на мать. Ему захотелось глянуть на нее хоть одним глазком. Ему даже стало казаться, что он сочувствует девочке почти так же, как сочувствовал ей Элий. На самом деле он просто позаимствовал это чувство у друга.
— Почему ты мне помогаешь? — спросил Вер вызывающе, злясь на себя за свою бесчувственность. — Ведь я — чудовище.
— Разве? Прежде не замечал.
— Я не испытываю жалости. Не умею…
— В твоем возрасте все в большей или меньшей степени звери. Только не все это знают. Кстати, почему ты пошел в гладиаторы? С твоими способностями мог бы поступить в академию.
— Элий, ты же учился в академии.
— Даже в двух.
— Вот видишь. А в конце концов очутился на арене. Я решил сократить путь и сразу пришел на арену.
Дверь в триклиний распахнулась, и вошла Марция. Она была невысокого роста, а шелковый халат длинен и волочился по полу.
— Достойные мужи, почему бодрствуете в столь поздний час?
— Боги задали нам задачу, а мы не можем ее разрешить…
Марция присела на ложе подле Элия. У нее был крупный чувственный рот и широко расставленные глаза, настолько широко, что казалось, будто они немного косят. Лавина черных вьющихся волос стекала на отвороты персидского халата. С Элием она познакомилась четыре года назад. Прежде чем сделаться любовницей Элия, она была женой банкира Пизона. Впрочем, официально она по-прежнему была замужем за Пизоном. Затянуть бракоразводный процесс на четыре года умелому адвокату ничего не стоит.
История Вера не произвела на Марцию впечатления.
— Это инсценировка. А ты на нее купился. Если в списках имени Кар нет, значит, все чисто. Бейся и побеждай! А сейчас иди и хорошенько выспись.
— А как же визит гения? Марция пожала плечами:
— Ты что, не был на спектакле Клавдия Падуанского? У него гении сверкают так, что больно смотреть, и птицами летают под крышей театра Помпея.
— Я уверен, что это был настоящий гений, — сказал Вер. — Ты бы мне посочувствовала. Каково узнать, что твой гений подонок!
— Тогда иди и повесься. Что еще тебе делать? — разозлилась Марция. — Ты должен завтра победить. Я купила у Тутикана твое клеймо.
Вер едва не выронил чашу. Этого еще не хватало. Если завтра на него повесят, кроме желания Сервилии, еще какую-нибудь безумную прихоть Марции, то любой новичок одолеет его в поединке. И мастерство не спасет. Проходимец тут ничего не сказал об этом заказе! А что, если она пожелала…
— Он испугался! — засмеялась Марция и пихнула локтем Элия. — Вер, ты чего?! У меня очень простенькое желание, даже не требует вероятностного расчета. Я попросила, чтобы нам с Элием не пришлось расстаться, не простившись.
— Что за ерунда? — Элий удивленно глянул на свою любовницу. — Зачем…
— Всего лишь каприз, — рассмеялась Марция. — Женщина должна исполнять капризы, иначе она утратит очарование. Так что время от времени я покупаю у Вера клейма и исполняю какую-нибудь миленькую прихоть.
— Ты — самая капризная и самая красивая женщина в Риме! — воскликнул Вер, облегченно вздохнув.
Марция взяла чашу Элия и выпила вино залпом. Потом, несмотря на сопротивление, отобрала кубок Вера и тоже осушила.
— Я закрываю военный совет. Отправляйтесь спать. Оба.
Она поднялась, всем видом показывая, что ее слова не подлежат обсуждению.
— По-моему, Марция права, — вздохнул Вер. — Она решительна и умна. Она должна побыстрее получить развод, вы поженитесь… — Вер запнулся.
«Жаль только, что у вас не будет детей», — закончил он про себя.
Элий опустил голову. Вер понял, что сенатор подумал то же самое, и ощутил глухую тоску и боль, но это была тоска и боль Элия, сам Юний Вер не почувствовал ничего. Хорошо еще, что он не пошутил по этому поводу.
— Я велю постелить тебе в комнате для гостей, — сказал Элий. — Не стоит возвращаться в гостиницу.