Страница:
Меркурий слушал Мома с открытым ртом.
— Что ты сказал? Посылки с ураном? И потом, когда масса превысит критическую, взрыв? Ты понимаешь, что это такое?
— Анекдот.
— Идиот! Это же цепная реакция! И Меркурий, отшвырнув подписку «Акты диурны», вылетел из кабинета Мома.
— Цепная реакция? — пожал плечами покровитель свободы слова. — А по-моему, это элементарная утечка информации.
Крошечный перистиль в доме Цезаря в Каринах не похож был на великолепные сады Палатинского дворца. Но на Палатине пока не желали видеть Цезаря. Он отсутствовал на официальных приемах и на семейных обедах. Похоже, его нигде не желали видеть. Когда он появлялся на улице, его сторонились. Голоса замолкали, издали долетали смешки. И эти смешки вызывали жгучий стыд и страх. Цезарь, вид которого вызывает смех, не может быть наследником императора.
«Они убьют меня…» — с тоскою думал несчастный юноша.
Безвольный Цезарь — мертвый Цезарь. Единственный шанс остаться в живых — это отречься от титула. Но Цезарь понимал, что отец ни за что не позволит ему сделать это. Если бы Марция не убежала, он бы женился на ней и закрыл бы себе дорогу на Палатин. Но почему бы ему не жениться на другой женщине с сомнительной репутацией? К примеру, на девушке из Субуры… Эта мысль Александру понравилась. Унизительность положения его не смущала. Все будут смеяться, глядя на него, и он сам будет хохотать громче всех. Смех спасет ему жизнь. Из Цезаря он превратится в шута. А Цезарем вместо него объявят Элия. Александр-шут будет потешать нового Цезаря. С каким наслаждением он сделает это! Александр уже хотел позвонить отцу, чтобы сообщить о своем решении, но испугался и не посмел набрать номер.
Всю ночь его мучили кошмары — какой-то человек в черном плаще склонялся над его ложем и клал холодные влажные пальцы на горло. Цезарь с воплем просыпался и долго лежал без сна. А когда наконец засыпал, сон повторялся, и опять являлся неведомый душитель. Но и наяву юношу не оставляли кошмары — он вновь и вновь вспоминал тот день, не в силах думать о другом. Он задыхался от ужаса, будто вигилы вновь надевали на него наручники. Но вместе с ужасом приходило желание. Потому что в памяти тут же всплывало обнаженное тело Марции, ослепительное среди смятых простыней.
Утром Цезарь послал на рынок старого педагога, чтобы тот выбрал для жертвоприношения петуха. Выданных денег хватило бы на живого страуса. А старик явился под хмельком и притащил какую-то тощую, наполовину ощипанную еще при жизни птицу. Впрочем, живой полностью ее нельзя было назвать — глаза ее то и дело затягивались желтой пленкой. Приносить такую жертву богам казалось святотатством. Цезарю пришлось возложить на алтарь лишь горсть благовоний, купленных у входа в храм.
Педагог стоял сзади и громко икал.
— Ничего страшного, дождемся следующих игр, а там купим для тебя клеймо у Клодии… И все образуется…
Да, да клеймо. В Антиохии сбудется его желание. Цезарь хочет, чтобы его сделали шутом. Просьбы о приобретении государственных должностей под запретом, но можно попросить, чтобы его лишили ненавистного титула. Такие клейма еще никто не заказывал за тысячу лет.
Вернувшись домой, Александр устроился на ложе в перистиле, смотрел на медленно бегущую изо рта Силена струю воды и жалел самого себя. Послал педагога купить что-нибудь новенькое из книг, читал, первые три фразы непременно приводили его в восторг, к пятой странице он начинал скучать, на десятой бросал чтение. Целый день прошел в бездействии, а Цезарю казалось, что он весь день суетился и потому вымотан и совершенно разбит. Его тянуло в сон. Хорошо бы сказаться больным и лечь в постель! Но он боялся спальни. Как только глаза его смежатся, вновь явится душитель и…
Человека, принесшего записку, Цезарь никогда раньше не видел. Хмурый неопрятный тип даже не сказал, кем послан и нужен ли ответ. Цезарь развернул письмо.
"Сенатор Гай Элий Мессий Деций Александру Валериану Децию Цезарю, привет.
Я знаю о нелепых обвинениях в твой адрес. Спешу сообщить, что не верю этим глупостям. Напротив, сочувствую, ибо понимаю, как тяжело переносить подобное обвинение. Прошу сегодня вечером разрешения навестить тебя, мой дорогой брат.
Будь здоров".
Странная записка. Прежде Элий никогда не называл его братом. Принять Элия или отказаться? По телу Цезаря пробежала дрожь. А что, если это лишь предлог и сенатор хочет уничтожить его и… Нет, Элий не способен на такую подлость. Желая мстить, он бы обвинил Цезаря открыто. Александр должен увидеться с ним, как это ни тяжело. Он расскажет Элию о своем плане жениться на проститутке и оставить Па-латин. Сегодня вечером он подарит Элию Империю. Быть может, это немного утешит сенатора?
После исчезновения Котта, а затем Марции дом сенатора Элия стоял пустой. Прохожие старались побыстрее пройти мимо. Поползли слухи, что дом проклят. Припомнили гибель всей родни Элия на войне и его собственную неудачную карьеру гладиатора. А теперь еще несчастье с Марцией! Быть может, чье-то исполненное желание отбросило черную тень на потомков императора Корнелия? Случайными такие совпадения не бывают.
Соседи знали, что за домом наблюдают. С утра до вечера на углу торчал какой-то тип, высматривая, не подойдет ли кто к дверям.
И Элий наконец вернулся. К дому подъехала машина с золотой эмблемой змеи и чаши, и двое санитаров вынесли из «скорой» носилки с неподвижным телом. Голова сенатора была замотана, наружу высовывался лишь кончик носа, да кое-где пряди черных волос торчали меж бинтами. Носилки сопровождал человек в форме центуриона вигилов. Санитары вскоре покинули дом. С раненым сенатором остался только вигил,. Наблюдатель отметил, что в доме зажегся свет на втором этаже. По всей видимости, в спальне.
Все складывалось как нельзя лучше.
Кассий Лентул услышал звук мотора, но не сразу понял, что происходит. Лишь когда полугрузовик выехал за ворота и, рыча мотором, помчался по улице, Кассий бросился в соседнюю комнату. Элия не было. Куда поехал этот наивный идиот?! Или сенатору надоела жизнь? Медик вытащил из-за шкафа свернутые трубкой номера «Акты диурны». Все ясно! Элий помчался к Марции, вот только хотелось бы знать, как он собирается ей помочь. Но Кассий и сам отличился! Медик несколько раз стукнул себя кулаком по лбу. Понадеялся, что раненый слаб и беспомощен, а Элий взял и удрал. Чтоб его посвятили подземным богам! И зачем только Кассий решил ему помогать?!
Медик нашел на столе записку:
«Вернусь, как только смогу. Заплати торговцу вестниками. Я взял у него номера в долг. Береги Петицию. Я вернусь и спасу ее. Элий».
Как благородно! Бред сумасшедшего. Он вернется и спасет. И главное — не забыл, что должен пару ассов лоточнику! Кассий в ярости готов был сейчас кого-нибудь загрызть. Он вышел на террасу и сел на ступени. Вечер спускался над Никеей. Нарядная публика высыпала на самую знаменитую в Империи набережную прогуляться вдоль живого пальмового портика.
Ласковое море негромко вздыхало и навевало сладкие сны.
Бенит отказался от обеда. Выпил только чашу разбавленного вина. Его ожидало очень важное дело. За окном было темно. Хронометр в золотом корпусе размеренно отсчитывал секунды. Телефон разрыдался безумными трелями после долгого молчания. Бенит взял трубку.
— Элия привезли, — сказал хриплый, явно измененный голос, и тут же послышались короткие гудки.
Бенит усмехнулся. Он был уже готов. Стоял в таб-лине, обряженный в белую тогу с пурпурной полосой. На голове — черный парик с прямыми волосами. На ногах сандалии, причем одна подметка толще другой, так что при каждом шаге Бенит хромал вполне правдоподобно. Пурпурные сенаторские носилки ждут у входа. И, завернутый в платок, резец Марции лежит в кошеле на поясе.
Цезарь проспал часа два или три в перистиле. Когда открыл глаза, было совсем темно. Перед ним стоял человек в белой тоге с пурпурной сенаторской полосой. Гость шагнул к ложу, демонстративно хромая.
Элий? Или не он? Цезарю почудилось, что сенатор сделался ниже ростом. Лица нельзя было разглядеть, потому что накинутая на голову пола тоги скрывала его, как капюшон.
— Элий, ты станешь Цезарем! — воскликнул Александр радостно. — Я очень хорошо придумал, ты только послушай… — он захлебнулся словами и умолк.
Гость не отвечал.
О боги, как Александр всегда завидовал Элию. Его внешности, его умению держаться. Его ловкости, когда тот был гладиатором. Потом, когда Элий лежал на арене, а вокруг него, набухая, все расширялся круг красного песка, как он завидовал тогда умирающему гладиатору! Цезарь мечтал о такой смерти — мгновенной, героической, почти ненастоящей. Но Элий не умер. Он оставил арену и занял место в курии. И тогда Александр стал завидовать ему еще больше — он зачитывался речами Элия в сенате, как другие зачитываются библионами Фабии или Макрина. Александр вновь что-то залепетал о своем плане.
Элий молчал.
Цезаря охватила дрожь. Неужели сенатор пришел его убить?! Александр хотел вскочить с ложа, но ужас обездвижил его. В руке незваного гостя что-то мелькнуло. Не меч — слишком коротко для меча. И не кинжал — массивное лезвие. Человек в сенаторской тоге схватил Цезаря за шиворот, а другой рукой нанес удар. Юноше показалось, будто его разорвало пополам. Цезарь согнулся и повис на руке убийцы. Внутри него что-то булькало и хрипело, как в сломанном механизме.
— На по… — выдохнул он, и изо рта хлынула кровь. Лишь в последний момент он разглядел лицо убийцы. То был не Элий. Бессердечные боги не даровали Цезарю последней радости — умереть от руки мстителя.
Он погибал от руки подонка.
Курций размотал бинты и снял с головы Вера парик:
— Ну и каково находиться в шкуре сенатора? — поинтересовался центурион.
— В чужой шкуре всегда плохо. Долго мы здесь пробудем?
— Ты приманка для волка, о котором я говорил. Так что сидеть тебе здесь, пока волк не появится.
В дома царила гулкая мертвая тишина. Еще совсем недавно здесь жили двое счастливых людей, влюбленных друг в друга. А теперь…
Курций бесцеремонно осматривал спальню сенатора. В отличие от прочих покоев, спальня выглядела аскетично. Лишь фрески на стенах украшали комнату. На столике старинный телефонный аппарат из бронзы и слоновой кости. На узком деревянном ложе Элия не было даже белья, как будто никто не ждал его возвращения.
Вер был уверен — Элию не понравилось бы это вторжение.
— Какое странное совпадение… — прошептал Вер. — Я, ты, Элий, Корнелий Икел… Мы вновь сошлись.
— О чем ты?
— Моя мать и старший брат Элия Тиберий служили в специальной когорте «Нереида» Второго Парфянского легиона. И погибли в один день. А ты, седой комар, остался жив. Ты должен мне и Элию по жизни, запомни это.
Курций перестал рыться в шкафу и повернулся к Веру.
— Ах вот оно что… То-то я заметил, что ты дрожишь, едва я скажу «Нереида»… Но ты обратился не в тот банк, парень. Твой должник — Корнелий Икел. А я был болен и валялся в больнице в Риме. Я знаю одно: наша когорта никогда не принимала участия в боях, в тот момент находилась в Нижней Германии. Я их хорошо помню. Нормальные парни и девчонки, еще ни разу не нюхнувшие пороха. Почти все патриции, но не слишком этим кичились. Хорошие, честные ребята. Многие — последние в своем роду, но не пытались добиться отсрочки. А об остальном можешь поинтересоваться у Икела. Когда мы его сцапаем. Я тоже с нетерпением жду встречи.
Вер и сам подозревал, что Курций ничего не сможет ему рассказать. Но все равно он был разочарован. Сердце Вера билось как сумасшедшее. «Нереида»… «Нереида»… «Нереида»… — звучало в ушах с каждым ударом.
— Я спущусь вниз…— сказал Вер.
— Только не зажигай свет, — предупредил Курций. — Пусть думают, что добыча легка.
— А ты прекрати рыться в вещах Элия, — посоветовал в свою очередь Вер.
— Ищу что-нибудь, что может натолкнуть на след насильника.
— В спальне Элия? Ты рехнулся! — оскорбился Вер за друга.
— Пятна спермы и пятна крови можно найти в самых неожиданных местах. И не надо щепетильничать — все равно римские вигилы все здесь перерыли до меня.
И Курций вернулся к своему занятию. У старого вигила был песий нюх, он отыскивал следы там, где их не могло быть априори. И находил. Вот и сейчас на нижней полке в шкафу под стопкой одежды обнаружил старую папку, о которой и сам владелец наверняка позабыл. Ничего ценного в папке не было, кроме нескольких старых фотографий и одной пожелтелой бумаги. Но эта бумага заинтересовала Курция чрезвычайно.
С наступлением темноты выла собака. Заунывно и без перерыва. Пожилой толстый вигил вытер платком взмокший лоб и, тяжело вздохнув, вышел из здания железнодорожной станции. Ночь была тихой и душной, даже фонтан возле святилища Меркурия журчал как будто с неохотою. От жары звезды казались каплями пота, выступившими на коже небосклона. Одна капля-звезда, не удержавшись, покатилась вниз, за ней другая. А собака продолжала выть.
Вигил спустился по истертым мраморным ступеням и направился к полосе кустов, что тянулись вдоль насыпи. Белое пятно электрического света прыгало по кустам лавровых роз, усыпанных красными цветами. Дорожка, мощенная камнем, в темноте казалась ослепительно белой, неземной. Потусторонней.
«Дорога ведет прямо в Аид», — подумал вигил — и не ошибся.
Человек лежал поперек дорожки, выпростав одну руку и поджав другую. По тому, как распласталось тело на камнях, вигил понял, что человек мертв. Толстяк, кряхтя, склонился над мертвецом, луч фонарика метнулся из стороны в сторону, отыскивая голову. Не сразу вигил сообразил, что влажно блестевшее черное пятно и есть человеческое лицо. Вигил помянул Орка, присел на корточки и тронул руку лежащего — не для того, чтобы определить, жив ли тот или мертв, но лишь затем, чтобы хоть что-то узнать об умершем — молод он или стар, горожанин или житель соседней деревни. Судя по ладони, человек был стариком и горожанином. Вигил поискал на поясе убитого кошелек. Кошелька не нашел. Ограбление? Но тут же заметил на запястье золотой браслет. Нет. Кто-то хотел, чтобы подумали на ограбление. Убийство (теперь вигил уже не сомневался, что это было убийство) произошло из-за чего-то другого.
— Он мертв? — спросил голос из темноты.
Вигил поднял голову. Перед ним возник молодой человек в шлеме с крылышками и с обвитым двумя змеями жезлом в руке. Вигил перевел взгляд на ноги незнакомца. Так и есть, сандалии тоже крылаты. Не иначе — актер, поспешающий прямо в костюме со спектакля… Вот только… Нигде поблизости нет театра. До Рима от этой станции всего пять миль, и жители на спектакли ездят в столицу. К тому же вигил не слышал, как этот человек подошел. Незнакомец явился ниоткуда. Уж не сам ли Меркурий, покровитель путей сообщения, слез со своего пьедестала в святилище и теперь расхаживает вдоль насыпи и проверяет… Одним богам ведомо, что он там такое проверяет. У вигила противно похолодело внутри. Он хотел подняться, но не было сил. И он так и остался сидеть на корточках возле тела.
— Откуда шел пассажирский поезд? — Незнакомец спрашивал раздраженно и зло.
У вигила не было никакого желания ему перечить.
— Из Вероны. Я могу позвонить в префектуру? — Он и сам не знал, почему спрашивает у незнакомца разрешения.
— Значит, Верона, — проговорил Меркурий задумчиво.
Сандалии на его ногах трепыхнулись. И он шагнул в ночное небо, как люди шагают в пустую комнату. И исчез. Бледный светляк взмыл вертикально вверх. И след за ним долго светился в ночи и не таял.
— О боги, — только и выдохнул вигил.
За окном давно стемнело. Юний Вер прогуливался по атрию в доме Элия, дожидаясь… чего? Он и сам не знал, чего ждет от этой ночи. Но уж чего-то важного, значительного — непременно. Духота накатывала волнами. Кружа по атрию, Вер то и дело наклонялся к бассейну и черпал воду, смачивая лицо и шею. Тогда отражение бронзовой Либерты начинает рябить, и факел, отделившись от мускулистой руки, подплывал к самому бортику мраморного бассейна.
— Ну что, богиня, — фамильярно обратился Юний Вер к бронзовой Свободе, — по-моему, для тебя в Риме настают плохие времена. Пора бы тебе спуститься на землю да приструнить расшалившихся граждан.
Либерта не отвечала — она смотрела прямо перед собой. Позолоченный острозубый венец на ее голове слегка светился.
— Если имеешь глупость думать, что люди тебя любят, — продолжал рассуждать Вер, — то ты глубоко заблуждаешься. Люди лишь делают вид, что поклоняются тебе. На самом деле они бегут от тебя. Всю жизнь. Только такой сумасшедший, как Элий, мог устроить в своем доме твой алтарь.
Так и не дождавшись ответа от бронзовой собеседницы, Юний Вер вновь принялся расхаживать по атрию, рассматривая бесчисленные гипсовые и восковые слепки, выставленные на дубовых полках. В большинстве своем это были копии восковых масок императоров, начиная с Траяна Деция. Но даже в этом случае ряд был не полным, ибо к тому времени, как Траян Деций сделался императором и основал династию, род Дециев уже насчитывал около шестисот лет. Вер с удивлением отметил, что ни капли не завидует Элию. Разговаривая с Кассием Лентулом в Колизее, он пытался представить себя ненавистником аристократии, злопыхателем и бунтарем. И вот теперь, рассматривая эту портретную галерею, Вер понял, что и зависть, и ненависть он всегда лишь изображал. Он просто чувствовал себя другим. Не хуже и не лучше.
От всех Вер как будто огражден стеной, и попытки пробить ограду лишь увеличивают ее толщину. Красавец атлет, исполняющий желания гладиатор, плебей, но при этом гражданин Рима, а значит, и мира — то есть все в одном лице. Выдающийся и обычный. Он должен быть в самой гуще жизни, а он страдает от одиночества, как от аллергии — каждодневно, мучительно, без надежды на излечение. Аристократ Элий, напротив, не страдал от этого недуга вовсе. Он был своим в Афинской академии, на арене, в сенате. Какие бы безумные взгляды ни отстаивал, как бы нелепо себя ни вел, он повсюду был свой. Он с легкостью наживал себе врагов, но и друзья всегда находились.
Вер остановился возле полки с восковыми масками ближайших родственников Элия. Вот его дед — младший'сын императора Корнелия, сначала блестящий военный, затем преподаватель академии в Афинах — весьма странное занятие для члена императорской фамилии, — потом сенатор. Вот отец Элия Адриан, умерший в больнице от ран во время Третьей Северной войны, — Элий на него очень похож — тот же высокий лоб и тонкий нос. И… постой-ка, должен же быть еще старший брат, легионер Второго Парфянского легиона, погибший вместе с другими солдатами специальной когорты «Нереида». Тиберий Валериан Мессий Деций, где же он? Вер внимательно осмотрел полку. Маски Тиберия не было. Невероятно! Это безродному Веру могли из-за неразберихи и обилия подобных посылок не прислать посмертной маски его матери. Но Элию ее обязаны были доставить с нарочным! Бронзовая табличка с именем и датой рождения и смерти на месте. А маски нет. Опять «Нереида»! Вер почувствовал, как в висках гулко застучала кровь. «Нереида»… Почему он знает о ней так мало, если она имеет для него такое значение?! «Нереида» — он вновь и вновь повторял это слово, и кровь в висках стучала все громче, сердце бухало, будто молот по наковальне.
— «Нереида»! — выкрикнул он в духоту ночи.
Призыв прозвучал, но ответа не последовало. Вер подошел к окну, выходящему на улицу, и, скрестив руки на груди, принялся смотреть на освещенную фонарем мостовую и огромное дерево у входа, шатром берегущее возле себя чернильную тень. Гости скоро придут. Ждать осталось недолго.
Корнелий Икел вышел из принципария[54] и направился к карцеру. Лагерь преторианцев и ночью освещен как днем, но префект претория нес с собой фонарь. Гвардеец, дежуривший у дверей карцера, приветствовал префекта. Тот небрежно махнул рукой в ответ и велел охраннику отправляться в караульное помещение. Гвардеец удивился — сам же префект претория отдал приказ охранять пленника как зеницу ока. Но приказ есть приказ, и гвардеец ушел, не задавая лишних вопросов. Префект отпер дверь в темную галерею с одинаковыми стальными дверьми. Всего камер было восемь. Но все они, кроме одной, в этот час пустовали. Икел открыл первую дверь и вошел. Человек лежал, скрючившись, на узкой железной кровати. Даже в камере с него не потрудились снять наручники. Обычно в изоляторе всегда прохладно, а зимой промозгло, но в эту ночь здесь царила нестерпимая духота. Кожа арестованного блестела от пота, а пестрая туника репортера промокла насквозь на спине и груди.
— А, начальник! — непочтительно приветствовал арестованный префекта претория.
Он мотнул головой в попытке отбросить со лба свесившуюся прядь, но волосы намертво прилипли в влажной коже.
— Ты плохо себя вел, Квинт, — Икел говорил тоном отца, который журит нерадивого сына.
— Чьи изображения ты держишь в ларарии, префект? Небось Юпитера или Марса. А я поставил милашку Клоцину, покровительницу клоак и тайных комнат. Ты, префект, не понимаешь, как это важно — чистота отхожих мест.
Запах уборной был нестерпим. Камеры изолятора не оборудованы смывными уборными специально — чтобы арестованные яснее чувствовали свое униженное положение. Можно издеваться над человеком и не нарушая закона. Икел уселся на единственный стул и несколько секунд изучающе смотрел на пленника. Тот тяжело дышал, пот катился по его лицу не только из-за жары — в поезде Квинт оказал отчаянное сопротивление фрументариям Икела, и бравые агенты сломали ему несколько ребер. Теперь каждый вздох причинял пленнику боль.
— Тебя послали разведать, чем занимается наш умненький Трион. А что сделал ты? — спросил наконец Корнелий Икел.
— Я узнал, — отвечал Квинт.
— Узнал…-повторил в задумчивости префект претория. — А потом решил вместо того, чтобы передать найденные материалы мне, отправить их в «Акту диурну». Так?
Он думал, что Квинт начнет отпираться, и тогда Икел его уличит, сообщив, что в «Плясунах» разговор Квинта с Лапитом был подслушан и весь — слово в слово — передан префекту. Но Икел ошибся. Квинт не стал ничего отрицать.
— Подобный материал не принадлежит агенту фрументариев или первому префекту претория. Это достояние римского народа. Всех без исключения. Опубликовать мое донесение в «Акте диурне» — единственный способ избежать гнева богов. Боги обожают, когда люди каются в грехах.
Икел смотрел на арестованного и чувствовал, как в груди его поднимается волна ярости. Этот подонок даже не понимал, что наделал.
— О чем ты думал, когда принимал идиотское решение?!
— О благе Рима.
Икел грохнул кулаком по столу. Глиняная кружка, стоящая на краю, подпрыгнула, упала и разбилась, расплескав по каменным плитам остатки воды. Квинт с сожалением глянул на влажное пятно и облизнул пересохшие губы. Он так берег эти пару глотков, зная, что до утра воды ему больше не дадут!
— Ты — подонок, Квинт. Сначала был вором и жуликом и лишь потом сделался моим агентом.
— Я помню. Но разве подонок не может служить Риму?
— Ты не можешь знать, что такое — благо Рима!
Мерзавец хорошо владеет собой: Квинт знает, что живым ему отсюда не выйти, но делает вид, что ничего особенного не случилось. И спорить с ним бесполезно. Квинт сам подписал себе смертный приговор, вообразив, что может служить Риму, не служа притом префекту претория. Корнелий Икел поднялся и шагнул к двери.
— Икел… — окликнул его Квинт. — Езжай сейчас в «Акту диурну». Опубликуй эту записку. Кто знает — может, ты еще успеешь.
— Прежде ты изображал дурака, Квинт. Это была твоя роль. И надо сказать — неплохая роль. Но сейчас ты сделался настоящим дурнем. Прощай.
Префект запер дверь изолятора. Придется держать непокорного фрументария в карцере до тех пор, пока Икел сам не расправится с Трионом. А потом Квинта на дороге задавит машина или кусок мрамора с фронтона упадет на голову непокорному фрументарию. Икел уже собирался лично отправиться в караульное помещение и вернуть гвардейца на его пост, как увидел, что навстречу ему бежит преторианец.
«Беда! — подумал Икел. — Случилось что-то непоправимое…»
Юний Вер, стоя у окна, видел, как трое подошли к дому. Отблески фонарей играли на бронзовых накладных орлах, на стальных шлемах. Он глазам своим не поверил. Преторианцы! Что им здесь надо? Он ожидал ударов в дверь и громогласного возгласа:
«Именем императора!» Но было тихо. Бесшумно один из преторианцев склонился над замком. Щелкнул металлических язык, выходя из паза, и дверь распахнулась.
Вер нащупал рукоятку меча, стиснул до боли и отступил в нишу. Трое вошли. Луч фонарика скользнул по стенам. Совершенно бесшумно двое принялись подниматься по лестнице в спальню. Третий двинулся на кухню в поисках ненужных свидетелей. Вер вынырнул из ниши и грохнул преторианца кулаком в висок. Не издав ни звука, гвардеец повалился к ногам гладиатора. Тем временем обескураженные гости уже не таясь обшаривали спальни наверху. Слышался грохот переворачиваемой мебели. Как будто Элий мог спрятаться в шкаф или под кровать. Вот глупцы! Ничего не найдя, преторианцы помчались вниз. Юний Вер выступил из темноты.
— Не меня ли вы ищете, доблестные воины?
— Где сенатор? — рявкнул здоровяк, что был на полголовы выше Вера.
— Что ты сказал? Посылки с ураном? И потом, когда масса превысит критическую, взрыв? Ты понимаешь, что это такое?
— Анекдот.
— Идиот! Это же цепная реакция! И Меркурий, отшвырнув подписку «Акты диурны», вылетел из кабинета Мома.
— Цепная реакция? — пожал плечами покровитель свободы слова. — А по-моему, это элементарная утечка информации.
Крошечный перистиль в доме Цезаря в Каринах не похож был на великолепные сады Палатинского дворца. Но на Палатине пока не желали видеть Цезаря. Он отсутствовал на официальных приемах и на семейных обедах. Похоже, его нигде не желали видеть. Когда он появлялся на улице, его сторонились. Голоса замолкали, издали долетали смешки. И эти смешки вызывали жгучий стыд и страх. Цезарь, вид которого вызывает смех, не может быть наследником императора.
«Они убьют меня…» — с тоскою думал несчастный юноша.
Безвольный Цезарь — мертвый Цезарь. Единственный шанс остаться в живых — это отречься от титула. Но Цезарь понимал, что отец ни за что не позволит ему сделать это. Если бы Марция не убежала, он бы женился на ней и закрыл бы себе дорогу на Палатин. Но почему бы ему не жениться на другой женщине с сомнительной репутацией? К примеру, на девушке из Субуры… Эта мысль Александру понравилась. Унизительность положения его не смущала. Все будут смеяться, глядя на него, и он сам будет хохотать громче всех. Смех спасет ему жизнь. Из Цезаря он превратится в шута. А Цезарем вместо него объявят Элия. Александр-шут будет потешать нового Цезаря. С каким наслаждением он сделает это! Александр уже хотел позвонить отцу, чтобы сообщить о своем решении, но испугался и не посмел набрать номер.
Всю ночь его мучили кошмары — какой-то человек в черном плаще склонялся над его ложем и клал холодные влажные пальцы на горло. Цезарь с воплем просыпался и долго лежал без сна. А когда наконец засыпал, сон повторялся, и опять являлся неведомый душитель. Но и наяву юношу не оставляли кошмары — он вновь и вновь вспоминал тот день, не в силах думать о другом. Он задыхался от ужаса, будто вигилы вновь надевали на него наручники. Но вместе с ужасом приходило желание. Потому что в памяти тут же всплывало обнаженное тело Марции, ослепительное среди смятых простыней.
Утром Цезарь послал на рынок старого педагога, чтобы тот выбрал для жертвоприношения петуха. Выданных денег хватило бы на живого страуса. А старик явился под хмельком и притащил какую-то тощую, наполовину ощипанную еще при жизни птицу. Впрочем, живой полностью ее нельзя было назвать — глаза ее то и дело затягивались желтой пленкой. Приносить такую жертву богам казалось святотатством. Цезарю пришлось возложить на алтарь лишь горсть благовоний, купленных у входа в храм.
Педагог стоял сзади и громко икал.
— Ничего страшного, дождемся следующих игр, а там купим для тебя клеймо у Клодии… И все образуется…
Да, да клеймо. В Антиохии сбудется его желание. Цезарь хочет, чтобы его сделали шутом. Просьбы о приобретении государственных должностей под запретом, но можно попросить, чтобы его лишили ненавистного титула. Такие клейма еще никто не заказывал за тысячу лет.
Вернувшись домой, Александр устроился на ложе в перистиле, смотрел на медленно бегущую изо рта Силена струю воды и жалел самого себя. Послал педагога купить что-нибудь новенькое из книг, читал, первые три фразы непременно приводили его в восторг, к пятой странице он начинал скучать, на десятой бросал чтение. Целый день прошел в бездействии, а Цезарю казалось, что он весь день суетился и потому вымотан и совершенно разбит. Его тянуло в сон. Хорошо бы сказаться больным и лечь в постель! Но он боялся спальни. Как только глаза его смежатся, вновь явится душитель и…
Человека, принесшего записку, Цезарь никогда раньше не видел. Хмурый неопрятный тип даже не сказал, кем послан и нужен ли ответ. Цезарь развернул письмо.
"Сенатор Гай Элий Мессий Деций Александру Валериану Децию Цезарю, привет.
Я знаю о нелепых обвинениях в твой адрес. Спешу сообщить, что не верю этим глупостям. Напротив, сочувствую, ибо понимаю, как тяжело переносить подобное обвинение. Прошу сегодня вечером разрешения навестить тебя, мой дорогой брат.
Будь здоров".
Странная записка. Прежде Элий никогда не называл его братом. Принять Элия или отказаться? По телу Цезаря пробежала дрожь. А что, если это лишь предлог и сенатор хочет уничтожить его и… Нет, Элий не способен на такую подлость. Желая мстить, он бы обвинил Цезаря открыто. Александр должен увидеться с ним, как это ни тяжело. Он расскажет Элию о своем плане жениться на проститутке и оставить Па-латин. Сегодня вечером он подарит Элию Империю. Быть может, это немного утешит сенатора?
После исчезновения Котта, а затем Марции дом сенатора Элия стоял пустой. Прохожие старались побыстрее пройти мимо. Поползли слухи, что дом проклят. Припомнили гибель всей родни Элия на войне и его собственную неудачную карьеру гладиатора. А теперь еще несчастье с Марцией! Быть может, чье-то исполненное желание отбросило черную тень на потомков императора Корнелия? Случайными такие совпадения не бывают.
Соседи знали, что за домом наблюдают. С утра до вечера на углу торчал какой-то тип, высматривая, не подойдет ли кто к дверям.
И Элий наконец вернулся. К дому подъехала машина с золотой эмблемой змеи и чаши, и двое санитаров вынесли из «скорой» носилки с неподвижным телом. Голова сенатора была замотана, наружу высовывался лишь кончик носа, да кое-где пряди черных волос торчали меж бинтами. Носилки сопровождал человек в форме центуриона вигилов. Санитары вскоре покинули дом. С раненым сенатором остался только вигил,. Наблюдатель отметил, что в доме зажегся свет на втором этаже. По всей видимости, в спальне.
Все складывалось как нельзя лучше.
Кассий Лентул услышал звук мотора, но не сразу понял, что происходит. Лишь когда полугрузовик выехал за ворота и, рыча мотором, помчался по улице, Кассий бросился в соседнюю комнату. Элия не было. Куда поехал этот наивный идиот?! Или сенатору надоела жизнь? Медик вытащил из-за шкафа свернутые трубкой номера «Акты диурны». Все ясно! Элий помчался к Марции, вот только хотелось бы знать, как он собирается ей помочь. Но Кассий и сам отличился! Медик несколько раз стукнул себя кулаком по лбу. Понадеялся, что раненый слаб и беспомощен, а Элий взял и удрал. Чтоб его посвятили подземным богам! И зачем только Кассий решил ему помогать?!
Медик нашел на столе записку:
«Вернусь, как только смогу. Заплати торговцу вестниками. Я взял у него номера в долг. Береги Петицию. Я вернусь и спасу ее. Элий».
Как благородно! Бред сумасшедшего. Он вернется и спасет. И главное — не забыл, что должен пару ассов лоточнику! Кассий в ярости готов был сейчас кого-нибудь загрызть. Он вышел на террасу и сел на ступени. Вечер спускался над Никеей. Нарядная публика высыпала на самую знаменитую в Империи набережную прогуляться вдоль живого пальмового портика.
Ласковое море негромко вздыхало и навевало сладкие сны.
Бенит отказался от обеда. Выпил только чашу разбавленного вина. Его ожидало очень важное дело. За окном было темно. Хронометр в золотом корпусе размеренно отсчитывал секунды. Телефон разрыдался безумными трелями после долгого молчания. Бенит взял трубку.
— Элия привезли, — сказал хриплый, явно измененный голос, и тут же послышались короткие гудки.
Бенит усмехнулся. Он был уже готов. Стоял в таб-лине, обряженный в белую тогу с пурпурной полосой. На голове — черный парик с прямыми волосами. На ногах сандалии, причем одна подметка толще другой, так что при каждом шаге Бенит хромал вполне правдоподобно. Пурпурные сенаторские носилки ждут у входа. И, завернутый в платок, резец Марции лежит в кошеле на поясе.
Цезарь проспал часа два или три в перистиле. Когда открыл глаза, было совсем темно. Перед ним стоял человек в белой тоге с пурпурной сенаторской полосой. Гость шагнул к ложу, демонстративно хромая.
Элий? Или не он? Цезарю почудилось, что сенатор сделался ниже ростом. Лица нельзя было разглядеть, потому что накинутая на голову пола тоги скрывала его, как капюшон.
— Элий, ты станешь Цезарем! — воскликнул Александр радостно. — Я очень хорошо придумал, ты только послушай… — он захлебнулся словами и умолк.
Гость не отвечал.
О боги, как Александр всегда завидовал Элию. Его внешности, его умению держаться. Его ловкости, когда тот был гладиатором. Потом, когда Элий лежал на арене, а вокруг него, набухая, все расширялся круг красного песка, как он завидовал тогда умирающему гладиатору! Цезарь мечтал о такой смерти — мгновенной, героической, почти ненастоящей. Но Элий не умер. Он оставил арену и занял место в курии. И тогда Александр стал завидовать ему еще больше — он зачитывался речами Элия в сенате, как другие зачитываются библионами Фабии или Макрина. Александр вновь что-то залепетал о своем плане.
Элий молчал.
Цезаря охватила дрожь. Неужели сенатор пришел его убить?! Александр хотел вскочить с ложа, но ужас обездвижил его. В руке незваного гостя что-то мелькнуло. Не меч — слишком коротко для меча. И не кинжал — массивное лезвие. Человек в сенаторской тоге схватил Цезаря за шиворот, а другой рукой нанес удар. Юноше показалось, будто его разорвало пополам. Цезарь согнулся и повис на руке убийцы. Внутри него что-то булькало и хрипело, как в сломанном механизме.
— На по… — выдохнул он, и изо рта хлынула кровь. Лишь в последний момент он разглядел лицо убийцы. То был не Элий. Бессердечные боги не даровали Цезарю последней радости — умереть от руки мстителя.
Он погибал от руки подонка.
Курций размотал бинты и снял с головы Вера парик:
— Ну и каково находиться в шкуре сенатора? — поинтересовался центурион.
— В чужой шкуре всегда плохо. Долго мы здесь пробудем?
— Ты приманка для волка, о котором я говорил. Так что сидеть тебе здесь, пока волк не появится.
В дома царила гулкая мертвая тишина. Еще совсем недавно здесь жили двое счастливых людей, влюбленных друг в друга. А теперь…
Курций бесцеремонно осматривал спальню сенатора. В отличие от прочих покоев, спальня выглядела аскетично. Лишь фрески на стенах украшали комнату. На столике старинный телефонный аппарат из бронзы и слоновой кости. На узком деревянном ложе Элия не было даже белья, как будто никто не ждал его возвращения.
Вер был уверен — Элию не понравилось бы это вторжение.
— Какое странное совпадение… — прошептал Вер. — Я, ты, Элий, Корнелий Икел… Мы вновь сошлись.
— О чем ты?
— Моя мать и старший брат Элия Тиберий служили в специальной когорте «Нереида» Второго Парфянского легиона. И погибли в один день. А ты, седой комар, остался жив. Ты должен мне и Элию по жизни, запомни это.
Курций перестал рыться в шкафу и повернулся к Веру.
— Ах вот оно что… То-то я заметил, что ты дрожишь, едва я скажу «Нереида»… Но ты обратился не в тот банк, парень. Твой должник — Корнелий Икел. А я был болен и валялся в больнице в Риме. Я знаю одно: наша когорта никогда не принимала участия в боях, в тот момент находилась в Нижней Германии. Я их хорошо помню. Нормальные парни и девчонки, еще ни разу не нюхнувшие пороха. Почти все патриции, но не слишком этим кичились. Хорошие, честные ребята. Многие — последние в своем роду, но не пытались добиться отсрочки. А об остальном можешь поинтересоваться у Икела. Когда мы его сцапаем. Я тоже с нетерпением жду встречи.
Вер и сам подозревал, что Курций ничего не сможет ему рассказать. Но все равно он был разочарован. Сердце Вера билось как сумасшедшее. «Нереида»… «Нереида»… «Нереида»… — звучало в ушах с каждым ударом.
— Я спущусь вниз…— сказал Вер.
— Только не зажигай свет, — предупредил Курций. — Пусть думают, что добыча легка.
— А ты прекрати рыться в вещах Элия, — посоветовал в свою очередь Вер.
— Ищу что-нибудь, что может натолкнуть на след насильника.
— В спальне Элия? Ты рехнулся! — оскорбился Вер за друга.
— Пятна спермы и пятна крови можно найти в самых неожиданных местах. И не надо щепетильничать — все равно римские вигилы все здесь перерыли до меня.
И Курций вернулся к своему занятию. У старого вигила был песий нюх, он отыскивал следы там, где их не могло быть априори. И находил. Вот и сейчас на нижней полке в шкафу под стопкой одежды обнаружил старую папку, о которой и сам владелец наверняка позабыл. Ничего ценного в папке не было, кроме нескольких старых фотографий и одной пожелтелой бумаги. Но эта бумага заинтересовала Курция чрезвычайно.
С наступлением темноты выла собака. Заунывно и без перерыва. Пожилой толстый вигил вытер платком взмокший лоб и, тяжело вздохнув, вышел из здания железнодорожной станции. Ночь была тихой и душной, даже фонтан возле святилища Меркурия журчал как будто с неохотою. От жары звезды казались каплями пота, выступившими на коже небосклона. Одна капля-звезда, не удержавшись, покатилась вниз, за ней другая. А собака продолжала выть.
Вигил спустился по истертым мраморным ступеням и направился к полосе кустов, что тянулись вдоль насыпи. Белое пятно электрического света прыгало по кустам лавровых роз, усыпанных красными цветами. Дорожка, мощенная камнем, в темноте казалась ослепительно белой, неземной. Потусторонней.
«Дорога ведет прямо в Аид», — подумал вигил — и не ошибся.
Человек лежал поперек дорожки, выпростав одну руку и поджав другую. По тому, как распласталось тело на камнях, вигил понял, что человек мертв. Толстяк, кряхтя, склонился над мертвецом, луч фонарика метнулся из стороны в сторону, отыскивая голову. Не сразу вигил сообразил, что влажно блестевшее черное пятно и есть человеческое лицо. Вигил помянул Орка, присел на корточки и тронул руку лежащего — не для того, чтобы определить, жив ли тот или мертв, но лишь затем, чтобы хоть что-то узнать об умершем — молод он или стар, горожанин или житель соседней деревни. Судя по ладони, человек был стариком и горожанином. Вигил поискал на поясе убитого кошелек. Кошелька не нашел. Ограбление? Но тут же заметил на запястье золотой браслет. Нет. Кто-то хотел, чтобы подумали на ограбление. Убийство (теперь вигил уже не сомневался, что это было убийство) произошло из-за чего-то другого.
— Он мертв? — спросил голос из темноты.
Вигил поднял голову. Перед ним возник молодой человек в шлеме с крылышками и с обвитым двумя змеями жезлом в руке. Вигил перевел взгляд на ноги незнакомца. Так и есть, сандалии тоже крылаты. Не иначе — актер, поспешающий прямо в костюме со спектакля… Вот только… Нигде поблизости нет театра. До Рима от этой станции всего пять миль, и жители на спектакли ездят в столицу. К тому же вигил не слышал, как этот человек подошел. Незнакомец явился ниоткуда. Уж не сам ли Меркурий, покровитель путей сообщения, слез со своего пьедестала в святилище и теперь расхаживает вдоль насыпи и проверяет… Одним богам ведомо, что он там такое проверяет. У вигила противно похолодело внутри. Он хотел подняться, но не было сил. И он так и остался сидеть на корточках возле тела.
— Откуда шел пассажирский поезд? — Незнакомец спрашивал раздраженно и зло.
У вигила не было никакого желания ему перечить.
— Из Вероны. Я могу позвонить в префектуру? — Он и сам не знал, почему спрашивает у незнакомца разрешения.
— Значит, Верона, — проговорил Меркурий задумчиво.
Сандалии на его ногах трепыхнулись. И он шагнул в ночное небо, как люди шагают в пустую комнату. И исчез. Бледный светляк взмыл вертикально вверх. И след за ним долго светился в ночи и не таял.
— О боги, — только и выдохнул вигил.
За окном давно стемнело. Юний Вер прогуливался по атрию в доме Элия, дожидаясь… чего? Он и сам не знал, чего ждет от этой ночи. Но уж чего-то важного, значительного — непременно. Духота накатывала волнами. Кружа по атрию, Вер то и дело наклонялся к бассейну и черпал воду, смачивая лицо и шею. Тогда отражение бронзовой Либерты начинает рябить, и факел, отделившись от мускулистой руки, подплывал к самому бортику мраморного бассейна.
— Ну что, богиня, — фамильярно обратился Юний Вер к бронзовой Свободе, — по-моему, для тебя в Риме настают плохие времена. Пора бы тебе спуститься на землю да приструнить расшалившихся граждан.
Либерта не отвечала — она смотрела прямо перед собой. Позолоченный острозубый венец на ее голове слегка светился.
— Если имеешь глупость думать, что люди тебя любят, — продолжал рассуждать Вер, — то ты глубоко заблуждаешься. Люди лишь делают вид, что поклоняются тебе. На самом деле они бегут от тебя. Всю жизнь. Только такой сумасшедший, как Элий, мог устроить в своем доме твой алтарь.
Так и не дождавшись ответа от бронзовой собеседницы, Юний Вер вновь принялся расхаживать по атрию, рассматривая бесчисленные гипсовые и восковые слепки, выставленные на дубовых полках. В большинстве своем это были копии восковых масок императоров, начиная с Траяна Деция. Но даже в этом случае ряд был не полным, ибо к тому времени, как Траян Деций сделался императором и основал династию, род Дециев уже насчитывал около шестисот лет. Вер с удивлением отметил, что ни капли не завидует Элию. Разговаривая с Кассием Лентулом в Колизее, он пытался представить себя ненавистником аристократии, злопыхателем и бунтарем. И вот теперь, рассматривая эту портретную галерею, Вер понял, что и зависть, и ненависть он всегда лишь изображал. Он просто чувствовал себя другим. Не хуже и не лучше.
От всех Вер как будто огражден стеной, и попытки пробить ограду лишь увеличивают ее толщину. Красавец атлет, исполняющий желания гладиатор, плебей, но при этом гражданин Рима, а значит, и мира — то есть все в одном лице. Выдающийся и обычный. Он должен быть в самой гуще жизни, а он страдает от одиночества, как от аллергии — каждодневно, мучительно, без надежды на излечение. Аристократ Элий, напротив, не страдал от этого недуга вовсе. Он был своим в Афинской академии, на арене, в сенате. Какие бы безумные взгляды ни отстаивал, как бы нелепо себя ни вел, он повсюду был свой. Он с легкостью наживал себе врагов, но и друзья всегда находились.
Вер остановился возле полки с восковыми масками ближайших родственников Элия. Вот его дед — младший'сын императора Корнелия, сначала блестящий военный, затем преподаватель академии в Афинах — весьма странное занятие для члена императорской фамилии, — потом сенатор. Вот отец Элия Адриан, умерший в больнице от ран во время Третьей Северной войны, — Элий на него очень похож — тот же высокий лоб и тонкий нос. И… постой-ка, должен же быть еще старший брат, легионер Второго Парфянского легиона, погибший вместе с другими солдатами специальной когорты «Нереида». Тиберий Валериан Мессий Деций, где же он? Вер внимательно осмотрел полку. Маски Тиберия не было. Невероятно! Это безродному Веру могли из-за неразберихи и обилия подобных посылок не прислать посмертной маски его матери. Но Элию ее обязаны были доставить с нарочным! Бронзовая табличка с именем и датой рождения и смерти на месте. А маски нет. Опять «Нереида»! Вер почувствовал, как в висках гулко застучала кровь. «Нереида»… Почему он знает о ней так мало, если она имеет для него такое значение?! «Нереида» — он вновь и вновь повторял это слово, и кровь в висках стучала все громче, сердце бухало, будто молот по наковальне.
— «Нереида»! — выкрикнул он в духоту ночи.
Призыв прозвучал, но ответа не последовало. Вер подошел к окну, выходящему на улицу, и, скрестив руки на груди, принялся смотреть на освещенную фонарем мостовую и огромное дерево у входа, шатром берегущее возле себя чернильную тень. Гости скоро придут. Ждать осталось недолго.
Корнелий Икел вышел из принципария[54] и направился к карцеру. Лагерь преторианцев и ночью освещен как днем, но префект претория нес с собой фонарь. Гвардеец, дежуривший у дверей карцера, приветствовал префекта. Тот небрежно махнул рукой в ответ и велел охраннику отправляться в караульное помещение. Гвардеец удивился — сам же префект претория отдал приказ охранять пленника как зеницу ока. Но приказ есть приказ, и гвардеец ушел, не задавая лишних вопросов. Префект отпер дверь в темную галерею с одинаковыми стальными дверьми. Всего камер было восемь. Но все они, кроме одной, в этот час пустовали. Икел открыл первую дверь и вошел. Человек лежал, скрючившись, на узкой железной кровати. Даже в камере с него не потрудились снять наручники. Обычно в изоляторе всегда прохладно, а зимой промозгло, но в эту ночь здесь царила нестерпимая духота. Кожа арестованного блестела от пота, а пестрая туника репортера промокла насквозь на спине и груди.
— А, начальник! — непочтительно приветствовал арестованный префекта претория.
Он мотнул головой в попытке отбросить со лба свесившуюся прядь, но волосы намертво прилипли в влажной коже.
— Ты плохо себя вел, Квинт, — Икел говорил тоном отца, который журит нерадивого сына.
— Чьи изображения ты держишь в ларарии, префект? Небось Юпитера или Марса. А я поставил милашку Клоцину, покровительницу клоак и тайных комнат. Ты, префект, не понимаешь, как это важно — чистота отхожих мест.
Запах уборной был нестерпим. Камеры изолятора не оборудованы смывными уборными специально — чтобы арестованные яснее чувствовали свое униженное положение. Можно издеваться над человеком и не нарушая закона. Икел уселся на единственный стул и несколько секунд изучающе смотрел на пленника. Тот тяжело дышал, пот катился по его лицу не только из-за жары — в поезде Квинт оказал отчаянное сопротивление фрументариям Икела, и бравые агенты сломали ему несколько ребер. Теперь каждый вздох причинял пленнику боль.
— Тебя послали разведать, чем занимается наш умненький Трион. А что сделал ты? — спросил наконец Корнелий Икел.
— Я узнал, — отвечал Квинт.
— Узнал…-повторил в задумчивости префект претория. — А потом решил вместо того, чтобы передать найденные материалы мне, отправить их в «Акту диурну». Так?
Он думал, что Квинт начнет отпираться, и тогда Икел его уличит, сообщив, что в «Плясунах» разговор Квинта с Лапитом был подслушан и весь — слово в слово — передан префекту. Но Икел ошибся. Квинт не стал ничего отрицать.
— Подобный материал не принадлежит агенту фрументариев или первому префекту претория. Это достояние римского народа. Всех без исключения. Опубликовать мое донесение в «Акте диурне» — единственный способ избежать гнева богов. Боги обожают, когда люди каются в грехах.
Икел смотрел на арестованного и чувствовал, как в груди его поднимается волна ярости. Этот подонок даже не понимал, что наделал.
— О чем ты думал, когда принимал идиотское решение?!
— О благе Рима.
Икел грохнул кулаком по столу. Глиняная кружка, стоящая на краю, подпрыгнула, упала и разбилась, расплескав по каменным плитам остатки воды. Квинт с сожалением глянул на влажное пятно и облизнул пересохшие губы. Он так берег эти пару глотков, зная, что до утра воды ему больше не дадут!
— Ты — подонок, Квинт. Сначала был вором и жуликом и лишь потом сделался моим агентом.
— Я помню. Но разве подонок не может служить Риму?
— Ты не можешь знать, что такое — благо Рима!
Мерзавец хорошо владеет собой: Квинт знает, что живым ему отсюда не выйти, но делает вид, что ничего особенного не случилось. И спорить с ним бесполезно. Квинт сам подписал себе смертный приговор, вообразив, что может служить Риму, не служа притом префекту претория. Корнелий Икел поднялся и шагнул к двери.
— Икел… — окликнул его Квинт. — Езжай сейчас в «Акту диурну». Опубликуй эту записку. Кто знает — может, ты еще успеешь.
— Прежде ты изображал дурака, Квинт. Это была твоя роль. И надо сказать — неплохая роль. Но сейчас ты сделался настоящим дурнем. Прощай.
Префект запер дверь изолятора. Придется держать непокорного фрументария в карцере до тех пор, пока Икел сам не расправится с Трионом. А потом Квинта на дороге задавит машина или кусок мрамора с фронтона упадет на голову непокорному фрументарию. Икел уже собирался лично отправиться в караульное помещение и вернуть гвардейца на его пост, как увидел, что навстречу ему бежит преторианец.
«Беда! — подумал Икел. — Случилось что-то непоправимое…»
Юний Вер, стоя у окна, видел, как трое подошли к дому. Отблески фонарей играли на бронзовых накладных орлах, на стальных шлемах. Он глазам своим не поверил. Преторианцы! Что им здесь надо? Он ожидал ударов в дверь и громогласного возгласа:
«Именем императора!» Но было тихо. Бесшумно один из преторианцев склонился над замком. Щелкнул металлических язык, выходя из паза, и дверь распахнулась.
Вер нащупал рукоятку меча, стиснул до боли и отступил в нишу. Трое вошли. Луч фонарика скользнул по стенам. Совершенно бесшумно двое принялись подниматься по лестнице в спальню. Третий двинулся на кухню в поисках ненужных свидетелей. Вер вынырнул из ниши и грохнул преторианца кулаком в висок. Не издав ни звука, гвардеец повалился к ногам гладиатора. Тем временем обескураженные гости уже не таясь обшаривали спальни наверху. Слышался грохот переворачиваемой мебели. Как будто Элий мог спрятаться в шкаф или под кровать. Вот глупцы! Ничего не найдя, преторианцы помчались вниз. Юний Вер выступил из темноты.
— Не меня ли вы ищете, доблестные воины?
— Где сенатор? — рявкнул здоровяк, что был на полголовы выше Вера.