Страница:
Нельзя сказать, чтобы с тех пор его все полюбили, но что стали бояться – это точно. Поначалу пытались мстить, но вскоре оставили эту опасную затею. Когда на дороге не просыхают лужи, а в канавах вечно плещется черная влага, вряд ли можно надеяться, что в темноте неслышно подкрадешься к человеку, который, если захочет, может утопить тебя в миске с водой. Поначалу Роману нравилось демонстрировать свою удивительную силу – потом надоело. Матвей и его дружки казались ему мелкими рыбешками, которые суетятся на дне полувысохшего пруда и воображают, что резвятся в океане. А Роман знал, что его ждет именно океан, а не забытое Богом Пустосвятово.
Весной талой водой он смыл старую больную кожу с лица, а вместе с нею – гнойники прыщей, новая кожа получилась матово-бледной и гладкой, никто бы не признал в ней прежней жабьей, изъеденной болячками шкуры. Жесткие волосы, прежде торчащие во все стороны, он отрастил до плеч, и, вымытые сорок раз водой из Пустосвятовки, они превратились в блестящую, как вороново крыло, черную гриву. Созданный природой курносым, переломанный нос превратился в орлиный, украшенный благородной горбинкой. Гнилые клычки зубов Роман сам вытащил обычными клещами, а потом месяц пил только родниковую воду и парное молоко, и зубы выросли вновь – все тридцать два, белые, сверкающие, ровные, как имплантаты голливудской звезды. Уверенность в собственных силах изменила осанку и расправила плечи, и ни один качок в Пустосвятовке и ее окрестностях не мог тягаться с таинственной силой молодого колдуна.
Тогда– то его стали называть сатаной и по-настоящему бояться. Разумеется, внешние данные -всего лишь не стоящие внимания мелочи, но мелочи, которые порой доставляют так много неприятностей, а Роман не хотел, чтобы ему досаждали даже по мелочам.
В те годы его путь еще не сделался ровной водной полосой, по которой можно легко скользить к намеченной цели. Дорога лежала перед Романом ухабистым каменистым отвалом, и острые осколки то и дело норовили рассадить кожу. К тому же он еще не изведал границы своей удивительной власти и легкомысленно считал, что вода может на свете все, ибо он был единственный, кто подчинил себе эту изменчивую прихотливую стихию, которая в принципе неподчинима.
Итак, он был легкомыслен в молодости – это придется признать. Обладая удивительной властью, он мог бы легко имитировать порок сердца или какую-нибудь другую основательную хворь, с которой ни одна медкомиссия, даже самая ручная, не признала бы его годным шагать в строю. Дед Севастьян предупреждал, что в армию внуку лучше не соваться. Но Роман оставил предупреждения деда без внимания и отправился служить срочную.
Дела складывались не особенно хорошо, но все же ожерелье его защищало: когда врач из медкомиссии велел снять плетенку, Роман лишь кратко ответил: “Нельзя”. Врач взял ножницы и, ни слова не говоря, принялся перерезать странное ожерелье на шее парня. Ножницы громко хрустнули и разломились. Принесли вторую пару, но она сломалась точно так же. Лицо врача из нежно-розового сделалось пунцовым. Он просунул пальцы под сплетенные нити и рванул изо всей силы. Оба пальца срезало, будто ножом, и врач грохнулся на пол без сознания. Все решили, что он сам порезался осколком сломанных ножниц. Поднялась суета, “скорая” прибыла только через час. Вся комнатка к тому времени была забрызгана кровью. Желающих снимать ожерелье с шеи Романа больше не нашлось. Но дальше дела складывались не так блестяще: и не то плохо, что его обрили – у Романа хватило ума не наделять свои волосы магическими свойствами. Хуже было другое: служить его отправили в Среднюю Азию. Место оказалось гиблое в самом прямом смысле этого слова: вода здесь всегда была угнетена и утратила свою живительную силу. Крошечный, забытый Богом городок, где время остановилось четыреста лет назад. Тысяч десять жителей ютились в древних лачугах. Самым роскошным зданием слыло здание казармы в военном городке. Летом стояла невыносимая жара градусов за сорок, а зимой в пятиградусный мороз холодно было, как в Арктике. Каждая царапина тут же превращалась в незаживающий нарыв. Впрочем, до зимнего времени Роман не дослужил и не успел вкусить всех прелестей проживания в палатках на морозе. Служба его закончилась быстро, но нельзя сказать, чтобы просто. Он не любил вспоминать о том времени, кроме пары случаев, весьма примечательных. Первый был прост, как таянье снега в теплой комнате. Прибывших новобранцев отправили мыться в душ, и тут явился здоровяк прапор поглядеть на дохляков да поучить их уму-разуму. Он сразу приметил странную плетеную штуковину на шее одного из салаг.
– Снять, немедленно! – рявкнул он и, не дождавшись ответа, шагнул на мокрый пол и погрузил кулак Роману в живот.
Колдун растянулся на склизком полу. Но не один – прапор грохнулся рядом, неестественно вывернув шею.
Холодная мутная вода из душа забарабанила по его лицу и забулькала где-то в глотке. Но парень лежал неподвижно. Десяток свидетелей могли подтвердить, что он свалился совершенно самостоятельно. Пострадавшего увезли в госпиталь, где он пришел в себя только спустя несколько месяцев.
Второй случай случился в казарме, и там Роману пришлось в первый раз в своей жизни применить заклинание изгнания воды из тела. Вышло не особенно умело, но все равно впечатление произвело. Второй эпизод надолго оставил мерзкий осадок. Но все же, вспоминая о нем, Роман испытывал приятное, согревающее душу тепло победы.
Впрочем, для Романа служба в армии оказалась весьма непродолжительной: она закончилась для него в тот день, когда новобранцев впервые отправили на стрельбище. И раньше он чувствовал, разбирая и чистя автомат, как немеют от прикосновения железа пальцы. Но когда Роман нажал на спусковой крючок, сердце совершило немыслимый кульбит в груди – и Роман потерял сознание. Поначалу лейтенант решил, что неведомо как срикошетившая пуля уложила бойца. Осмотрели тело, но оно было невредимо.
– Притворяется, гад, – решил лейтенант и пнул его несильно в бок.
Роман не двигался. Его трясли, били по щекам. Не помогало. Зато на губах появилась белая густая пена, которая постепенно начала краснеть.
– Опять эпилептика прислали, недоумки. – На самом деле лейтенант выругался гораздо изощреннее.
Романа отправили в тот же госпиталь, где лежал не приходящий в сознание прапор.
– К утру помрет, – сказал врач, повозив стетоскопом по грудной клетке Романа. – Я бы его сразу в морг отправил, но там еще жарче, чем в палате, быстрее протухнет. И живого в цинк запаивать нехорошо. Подождем, пока окочурится.
Так Роман очутился под опекой человеколюбивого эскулапа. О том времени он ничего не помнил – ни серых обшарпанных стен, ни невыносимой духоты, ни мух, черными тучами роящихся под потолком. Не помнил и своего соседа по палате, парнишку с ампутированной ногой, которой прыгал, как птица, на костылях и приносил Роману воду, обтирая лицо умирающего мокрой грязной тряпкой и смачивая обметанные серой коростой губы. Парень не был медиком – он делал это просто по велению души. И вода вновь спасла Романа, эта затхлая, почти утратившая силу влага не позволила ему умереть. Через неделю врач, к своему удивлению, обнаружил, что новобранец все еще жив. Ему стали приносить по утрам тарелку жидкой каши, а во время обходов врач на пару минут задерживался у его кровати. Сердце Романа торопилось биться, но всякий раз, запыхавшись, сбивалось и пропускало удары.
Как о случившемся прознал дед, было тайной. Скорее всего, колдовское ожерелье почуяло беду, и дед примчался на помощь к внуку, прихватив с собой знаменитой пустосвятовской воды сколько мог увезти. Но ее хватило лишь на то, чтобы поддерживать жизнь в обессилевшем теле.
Армия не торопилась расставаться со своим солдатом, но все же к зиме Романа комиссовали, и дед увез неподвижно лежащего внука домой. В тот же день прапор наконец пришел в себя. Вот только… Пальцы на правой руке у него высохли, почернели и потеряли способность двигаться. Дед Севастьян говорил, что зря Роман поддался такому темному чувству, как месть. Однако Роман был другого мнения – он не любил прощать и терпеть не мог тех, кто проповедует эту заповедь. Спору нет, прощение хорошая вещь, когда раскаянье жжет сердце преступника каленым железом. Но прапор мог раскаяться только в одном – что ударил слишком слабо. Так что в данном случае прощение – всего лишь следствие лени, ибо настоящая месть требует усилий. А Роман в подобных случаях никогда не ленился.
Дед Севастьян привез Романа домой и здесь выхаживал, купая в реке зимой в проруби, летом – в стремнине, чтобы вымыть из тела выжженные огнем частицы. Отпаивал родниковой водой. И через год Роман ожил. Только нельзя ему больше в жизни брать в руки огнестрельное оружие. Впрочем, это его не особенно печалило.
Первая заповедь деда Севастьяна гласила: не смешивай стихии, а любое огнестрельное оружие – детище огня.
Поправившись, Роман уехал из Пустосвятова. Темногорск он выбрал не случайно – в этом городке всегда смотрели на проделки колдунов снисходительно – насколько, разумеется, позволял в прежние времена курс партии. Ну а когда грянула эпоха свободы и колдуны вошли в моду, далеко за пределами Темногорска разнеслась весть об удивительном чародее, который видит на дне тарелки все, что ни пожелает. Деньги буквально потекли Роману в руки. Легковерие людей, привыкших верить в любые сказки, – тот неоскудевающий источник, из которого мог черпать любой мало-мальски ловкий шарлатан. А господин Вернон не был шарлатаном. На дне налитой в тарелку воды возникали истинные образы. Он ничего ни от кого не скрывал. Ему было все равно, кто перед ним – правый или виноватый и зачем пришел, – колдун был ко всем существам одинаково равнодушен. Нежен он был только с водой. Одного в своей практике избегал Роман – исцелять. Он знал – стоит ненароком коснуться этой области, как от увечных и недужных не будет отбоя. Они возьмут его в кольцо осады и будут вымаливать и выпрашивать, выцеживая по капле из его души силы, пока не иссушат источник до дна. Однако сам же два раза свои заповеди и нарушил. Первый раз, когда к нему мать принесла трехлетнего мальчонку – искореженный озлевшей природой комок плоти, обреченный на мучительное долголетнее умирание. Роман, взяв с матери клятву молчания и деньги вперед, отвез ребенка в Пустосвятово. Три дня купал в сорокаградусный мороз в проруби и вытравил-таки хворь из тела, вернул матери крошечного, совершенно здорового мальчонку, ну разве что роста для его трех лет маловатого. Мать обливалась радостными слезами, целовала Роману руки и тут же нарушила клятву, растрезвонила по всей округе об удивительном исцелении сыночка-кровиночки. Что тут началось! Все будто с ума посходили: пишущая братия осаждала дом Романа с утра до вечера, а больные шли косяками. Никогда господин Вернон и полагать не мог, что вокруг столько людей, обреченных природой и случаем на вечное истязание уродством. С болтливой мамашей он посчитался по-своему: отсушил ей язык так, что та онемела до скончания дней. А когда глупая женщина замолчала, он отрекся от своего доброго дела и заявил, что ребенок вовсе не недужил, а мамаша сама, ища нелепой популярности, сочинила историю с исцелением. Потихоньку калеки разбрелись по домам, и господина Вернона по-прежнему стали посещать покинутые жены и безутешные матери, разыскивающие своих детей. Он искал их старательно, но без азарта – постепенно его стали интересовать только деньги. Но за все годы, что он практиковал, не было такого случая, чтобы он ошибся. Правда, порой вода не отвечала на вопросы и водное зеркало лишь рябило и ничего не показывало. Но это означало, что посетитель задавал воде не свойвопрос.
Второй раз нарушил он свое же неписаное правило недавно, когда этой весной привезли к нему попавшую в автомобильную катастрофу девчонку лет шестнадцати. Бессильная медицина приговорила ее к вечной неподвижности. Родители продали квартиру, переселились в какой-то сарай, полученные баксы истратили на лечение, но без толку. Разочаровавшись в научных методах, обезумевшие от горя, они кинулись к колдунам. Аглае Всевидящей заплатили, Гавриилу Черному – еще больше и под конец явились к Роману, хотя никогда он не афишировал себя как целителя. Остатки от квартирных денег, завернутые в обертку от шоколадки, принесли они колдуну. И опять что-то дрогнуло в душе Романа, когда он глянул на хорошенькое юное личико. А вернее, в глаза девушки, в которых были только боль и злость. И вновь он позволил себе поехать в Пустосвятово, опять купал в реке изувеченное тело и опять вдохнул в умирающую плоть жизнь.
В этот раз он не поверил никому на слово, денег не взял – рука не поднялась брать у этих несчастных последнее – и стер из памяти и родителей, и девчонки поразительную историю исцеления.
Дверь приоткрылась, и в Романову комнатушку заглянула Варвара.
– За жратвой в магаз беги, – заявила она. – Я на свою пенсию кормить всю ораву не намерена.
– Не волнуйтесь, будет пища обильная и нездоровая, жирная да соленая, – пообещал Роман, потягиваясь. – Набьете еще желудки так, что обратно полезет.
– Вот паразит, – пробормотала Варвара, – вечно гадость какую-нибудь сказанет. Чтоб у тебя язык отсох от подобных слов.
– Зря вы это, Варвара Алексеевна, пожелали, – вздохнул Роман, садясь на постели. – Вы же прекрасно знаете, что от ваших слов язык у меня никак отсохнуть не может, а вот у вас, – он сделал ударение на этом “вас”, – очень даже может, стоит мне коснуться пальцем вашей кожи и мысленно произнести данное пожелание. Так зачем вы меня искушаете? Вдруг я не остерегусь и произнесу, а?
Роман медленно вытянул вперед руку, будто в самом деле вознамерился коснуться пальцами мачехи. Варвара в ужасе отскочила к двери.
– И это в ответ на мою щедрость и доброту он мне угрожает. Неблагодарный! – запричитала мачеха. – Сколько лет я тебя растила и холила. А ты, паразит, мне еще угрожаешь!
– Со словом надо бережно обращаться, Варвара Алексеевна. – Роман погрозил ей пальцем и, не стесняясь женщины, по сути ему чужой, выскочил совершенно голый из постели.
Варвара вновь взвизгнула и пулей вылетела из комнатушки.
– Урод, как есть урод, – причитала она, прячась на кухне. – Из-за тебя, окаянного, нас и грабят все время. Потому как деньги твои нечистые. Как есть нечистые!
– Варвара Алексеевна, а откуда, позвольте узнать, берутся чистые деньги? Ах, это, наверное, те, что только что из-под печатного станка и краской пахнут?
Несмотря на то что говорящих отделяли две перегородки, они прекрасно друг друга слышали.
– Может быть, и продуктов из магазина не носить? – поинтересовался Роман. – Они тоже нечистыми сделаются.
На такую жертву Варвара пойти не могла. От дарового она никогда не отказывалась – хоть бы сами бесы ей презент предложили. Сказать по секрету – держала она в доме святую воду и принесенные Романом вещи опрыскивала. В последний раз вышла у нее даже драка в церкви с Клавой-хромоножкой из-за бутылки со святой водой, да только не родился еще на свет тот, кто у Варвары ее добычу отымет.
– Продукты в магазинах у нас нормальные, никто нынче не травился, – уверенно отвечала Варвара с кухни. – Ты на всякий случай мальца возьми с собой – пусть колбасу и хлеб в сумку кладет, чтобы от рук твоих поганых не попортились.
С Варварой Роман враждовал давно. Однако не стоило ее сегодня загонять так в угол и злить – это Роман чувствовал нутром, но не мог отказать себе в удовольствии немножко поизмываться над мачехой.
Колдун умылся колодезной водой – хороша водичка в Пустосвятове, нигде такой не сыскать: коли знать к ней подход, так любую болезнь смоет, от любой беды остережет. Предприятий крупных поблизости не было, две кустарные фабрички давно закрылись, а колхозик местный смирно загибался на прорастающих сорняками полях и прозрачные воды Пустосвятовки не травил более ни гербицидами, ни дерьмом свинарника.
Прежде чем идти за едой, Роман поднялся наверх, в чердачную комнатку, где ночевали гости. Здесь было довольно прохладно: печной стояк, обогревающий комнату, к утру совершенно остыл.
– Ну как он? – спросил колдун у Юла и кивнул в сторону пленника.
– Стонал под утро и какого-то Гамаюна то ли звал, то ли проклинал, – отвечал тот.
Значит, приходит в себя. Ничего, парень, мы с тобой, надеюсь, поладим.
– Иди-ка, Юл, на улицу, умойся – там у колодца рукомойник к сосне прибит.
– Не пойду, – огрызнулся Юл. – Вода там ледяная.
– Разумеется, ледяная, тут тебе не город, – усмехнулся колдун. – Только ты воде скажи: стань теплой. И она станет.
– Вранье.
– Проверь.
Юл нахмурился, обдумывая сказанное, потом кинулся вниз.
– Не обожгись! – крикнул вдогонку Роман.
Теперь, когда он остался наедине с Алексеем, можно и поговорить. Он надеялся, что поутру пленник будет уступчивее. Парень мирно посапывал в спальнике, но только на первый взгляд это беспамятство походило на обычный сон. Лицо его было по-прежнему белым, как в ту минуту, когда Роман вытащил неподвижное тело из воды, а сквозь неплотно сомкнутые веки проглядывали белки. Колдун замотал свою шею шарфом так, чтобы нельзя было заметить его волшебную плетенку. После этого Роман положил на ожерелье пленника ладонь, и парень очнулся.
– Не волнуйся, ты еще не в раю, – предупредил Роман, видя, что Алексей в недоумении оглядывает скошенные стены чердачной каморки.
– Кто тебя послал? – спросил тот хмуро. – Колодин?
– Я сам себя прислал, как всегда и везде, – отвечал Роман. – И пожалуйста, сделай так, чтобы я не начал раскаиваться.
– Денег у меня нет, – предупредил Алексей.
– Ага, значит, были еще и деньги, – удовлетворенно кивнул Роман. – Как интересно!… – Он хитро прищурил глаз и добавил: – Но только не мне.
Алексей понял, что сболтнул лишнее. Он вновь огляделся и даже сделал попытку встать, но Роман предостерегающе коснулся пальцами его груди, и пленник вновь повалился на постель.
– Давай договоримся раз и навсегда, – предложил Роман. – Ты не пытаешься бежать, а я не применяю к тебе свою силу. Идет?
– Иди к черту! – Алексей неожиданно вспылил и сделал бесполезную попытку вырваться – но куда там было ему тягаться с дьявольской силой господина Вернона. Муха, точнехонько муха в сетях паука. Роман едва сдержался, чтобы не рассмеяться, наблюдая беспомощное барахтанье пленника.
– Тебе говорили, что сдержанность – великая добродетель? – поинтересовался господин Вернон.
Пленник обессилел от бесполезных попыток подняться с койки – ему и невдомек было, что его слабость вызвана прикосновением к плетеному ожерелью. Но если силы его и иссякли, то ярость отнюдь не убавилась.
– Что нужно? – спросил сквозь зубы.
– Безделицу. Познакомиться с тем существом, которое напялило на тебя ошейник.
И Роман коснулся пальцами ожерелья на шее Алексея. Тот передернулся как от физической боли. Впрочем, прикосновение Романа в самом деле было болезненным.
– Не могу, – отвечал Алексей.
– Почему?
– Не от меня зависит.
– Так спроси у патрона разрешения, – весело предложил Роман. – Ты-то сам, как и твои деньги, меня нисколько не интересуешь.
– Исключено. Я не знаю, где он. И не собираюсь его искать.
Роман несколько секунд смотрел в лицо Алексею. Этот человек начинал его занимать прежде всего своей неподатливостью. Причем это была отнюдь не та внешняя скорлупа, которой стремятся запастись столь многие. Непроницаемая для сочувствия или логики, такая броня пробивалась одним сильным ударом воли. Здесь же тверда была не скорлупа, а сердцевина, и эта твердость невольно восхищала Романа.
– Врешь ты все, как это ни печально. Неужели надеешься обмануть меня, парень?
Алексей отвернулся – колдун позволил ему такую малость.
– Мое право – не отвечать на дурацкие вопросы.
– Похвально! – воскликнул Роман. – Можно только приветствовать подобную строптивость! Она вполне сойдет за добродетель, если прежде не превратится в глупость. Ну что ж, поступим иначе: расскажи своему боссу обо мне. Здесь ты не связан клятвами? А то придется напомнить, кто спас тебе жизнь. Надеюсь, неблагодарность не входит в число твоих пороков, а?
Алексей молчал. Так долго, что Роман подумал, не решил ли парень прибегнуть к давешней формуле умолчания с помощью водного ожерелья. Впрочем, колдун зря волновался – пленник не мог пошевелить даже пальцем без его ведома. Наконец тот ответил:
– Не лезь в это дело. Свернешь шею.
– И мне помогут в этом те ребята, что испытывали на тебе неисправные электроосветительные приборы?
– Эд говорил, что похороны – это ловушка, – сказал Алексей, но кто такой Эд и почему его стоило послушаться, объяснять не стал.
Однако при этом он открыл колдуну куда больше, чем рассчитывал.
– Ловушка, – повторил Роман. – Они убили Александра Стеновского, чтобы поймать тебя? Что-то вроде звонка по телефону: алло, приезжайте, мы вас ждем.
При этих словах Алексей передернулся:
– Это не смешно.
– Да, если учесть, что Стеновский – твой отец, – подсказал Роман.
– Откуда…
– Проще простого. Вряд ли кого-нибудь, кроме сына, захотят вызвать столь жестоким и безотказным способом. Но мне кажется, что ставки в игре, где используется экстренная связь такого сорта, очень высоки.
Алексей молчал. Убедившись в поразительной догадливости своего собеседника, он больше не желал неосторожным словом выдать что-нибудь еще из запретного.
“Ну что ж, молчи, приятель, – улыбнулся про себя Роман. – Ты забыл, что у нас имеется еще твой маленький братец. А он, в отличие от тебя, охотно выбалтывает секреты”.
– Кстати, о братце… – сказал Роман будто невзначай. – Он ведь тебя за родню не признает.
– Не узнал.
– Давно не виделись?
– Изрядно.
– А с отцом?
– Отец считал, что я умер. Удовлетворен? – огрызнулся Алексей.
– Вполне.
Роман вновь коснулся ожерелья, возвращая Алексею способность двигаться. Тот не замедлил воспользоваться полученной свободой и первым делом схватил Романа за грудки. Опять колдун подивился силе этого типа – ярость удваивала цепкость его рук.
– Кто тебе позволил так издеваться над людьми?!
– Отхлынь… – прохрипел Роман и этим коротким словом отшвырнул Алексея к стене. – Почему ты не веришь в мои добрые намерения? Я ради твоего спасения убил троих и одного покалечил. И спешу тебе заметить, что это не самое приятное занятие на свете. Особенно если учесть, что я убиваю голыми руками. Извини, что напоминаю о собственных заслугах.
Признание колдуна произвело гораздо больший эффект, нежели демонстрация силы.
– Зачем ты вмешался в это дело? – В голосе Алексея звучал уже не упрек, а сочувствие.
Роман размотал шарф и тронул свое ожерелье.
– Из-за этой плетенки. Неужели не ясно? Алексей тихо ахнул:
– Ты тоже? Кто еще с тобой? Ты один?
Колдун весь напрягся, ожидая дальнейших слов. И этим себя выдал. Алексей отрицательно покачал головой и проговорил разочарованно:
– Нет, ты другой. Ты не из наших.
– Второго сорта, что ли? – усмехнулся Роман, досадуя, что упустил возможность разжиться хотя бы маленьким кусочком тайны. – И кстати, почему ты не пользуешься ожерельем для формулы изгнания воды? Не умеешь? Ты бы мог этих ребят в три секунды обездвижить, как только они до тебя коснулись.
Алексей ничего не ответил и демонстративно повернулся к своему спасителю спиной.
– Я же говорил: лучше не лезь в это дело.
– Извини, но я твоему совету не последую, – усмехнулся колдун и, уже спускаясь вниз по лестнице, добавил: – А ведь мы в самом деле могли бы стать друзьями.
Роман вышел и остановился на крыльце, вдыхая влажный осенний воздух. Разговор с Алексеем его встревожил. Дело в самом деле было очень опасное – не надо быть колдуном и повелевать стихиями, чтобы это понять.
Варвара тем временем беседовала с каким-то широкоплечим мужичком в ватнике и драной собачьей шапке. Роман не сразу признал в стоящем у забора типе Варвариного племяша Матвея, с которым, сколько Роман себя помнил, они враждовали. Сейчас, приметив колдуна, Матвей пониже надвинул шапку на брови и двинулся вдоль улицы, насвистывая что-то невинное.
– А, Ромочка, – забормотала Варвара елейным голоском, что могло означать только одно: готовится очередная подлость. – Как я рада тебя видеть! Я и Васеньке каждый день говорю: что-то Ромочка нас совсем забыл, в гости не едет. Дорогуша, наконец-то! – Она обняла колдуна и чмокнула в щеку.
– Что это с вами, Варвара Алексеевна? Я же еще вчера приехал, – напомнил Роман. – И утром мы с вами говорили. Полчаса назад.
– Так я в расстройстве была – соседка моя, Клава-хромоножка новую машину купила. Я вся исплакалась, как услышала, – надо же, всяким подлецам везет, а честные люди в нищете пропадают! А сегодня проснулась и говорю себе: как же это Ромочку я плохо встретила! Он же у нас с Васенькой единственный, надежа наша и опора. Ты уж не принимай мои слова близко к сердцу. Я не со зла все говорю, а так просто, попадаются слова на язык и слетают сами. Ты же не обижаешься?
– Варвара Алексеевна, я прекрасно понимаю, что ни одному вашему слову верить нельзя, – отозвался Роман.
Варвара кисло улыбнулась, проглотив насмешку! И это встревожило Романа. Если Варвара ругалась – это было полбеды. Беда – если она становилась ласковой.
Весной талой водой он смыл старую больную кожу с лица, а вместе с нею – гнойники прыщей, новая кожа получилась матово-бледной и гладкой, никто бы не признал в ней прежней жабьей, изъеденной болячками шкуры. Жесткие волосы, прежде торчащие во все стороны, он отрастил до плеч, и, вымытые сорок раз водой из Пустосвятовки, они превратились в блестящую, как вороново крыло, черную гриву. Созданный природой курносым, переломанный нос превратился в орлиный, украшенный благородной горбинкой. Гнилые клычки зубов Роман сам вытащил обычными клещами, а потом месяц пил только родниковую воду и парное молоко, и зубы выросли вновь – все тридцать два, белые, сверкающие, ровные, как имплантаты голливудской звезды. Уверенность в собственных силах изменила осанку и расправила плечи, и ни один качок в Пустосвятовке и ее окрестностях не мог тягаться с таинственной силой молодого колдуна.
Тогда– то его стали называть сатаной и по-настоящему бояться. Разумеется, внешние данные -всего лишь не стоящие внимания мелочи, но мелочи, которые порой доставляют так много неприятностей, а Роман не хотел, чтобы ему досаждали даже по мелочам.
В те годы его путь еще не сделался ровной водной полосой, по которой можно легко скользить к намеченной цели. Дорога лежала перед Романом ухабистым каменистым отвалом, и острые осколки то и дело норовили рассадить кожу. К тому же он еще не изведал границы своей удивительной власти и легкомысленно считал, что вода может на свете все, ибо он был единственный, кто подчинил себе эту изменчивую прихотливую стихию, которая в принципе неподчинима.
Итак, он был легкомыслен в молодости – это придется признать. Обладая удивительной властью, он мог бы легко имитировать порок сердца или какую-нибудь другую основательную хворь, с которой ни одна медкомиссия, даже самая ручная, не признала бы его годным шагать в строю. Дед Севастьян предупреждал, что в армию внуку лучше не соваться. Но Роман оставил предупреждения деда без внимания и отправился служить срочную.
Дела складывались не особенно хорошо, но все же ожерелье его защищало: когда врач из медкомиссии велел снять плетенку, Роман лишь кратко ответил: “Нельзя”. Врач взял ножницы и, ни слова не говоря, принялся перерезать странное ожерелье на шее парня. Ножницы громко хрустнули и разломились. Принесли вторую пару, но она сломалась точно так же. Лицо врача из нежно-розового сделалось пунцовым. Он просунул пальцы под сплетенные нити и рванул изо всей силы. Оба пальца срезало, будто ножом, и врач грохнулся на пол без сознания. Все решили, что он сам порезался осколком сломанных ножниц. Поднялась суета, “скорая” прибыла только через час. Вся комнатка к тому времени была забрызгана кровью. Желающих снимать ожерелье с шеи Романа больше не нашлось. Но дальше дела складывались не так блестяще: и не то плохо, что его обрили – у Романа хватило ума не наделять свои волосы магическими свойствами. Хуже было другое: служить его отправили в Среднюю Азию. Место оказалось гиблое в самом прямом смысле этого слова: вода здесь всегда была угнетена и утратила свою живительную силу. Крошечный, забытый Богом городок, где время остановилось четыреста лет назад. Тысяч десять жителей ютились в древних лачугах. Самым роскошным зданием слыло здание казармы в военном городке. Летом стояла невыносимая жара градусов за сорок, а зимой в пятиградусный мороз холодно было, как в Арктике. Каждая царапина тут же превращалась в незаживающий нарыв. Впрочем, до зимнего времени Роман не дослужил и не успел вкусить всех прелестей проживания в палатках на морозе. Служба его закончилась быстро, но нельзя сказать, чтобы просто. Он не любил вспоминать о том времени, кроме пары случаев, весьма примечательных. Первый был прост, как таянье снега в теплой комнате. Прибывших новобранцев отправили мыться в душ, и тут явился здоровяк прапор поглядеть на дохляков да поучить их уму-разуму. Он сразу приметил странную плетеную штуковину на шее одного из салаг.
– Снять, немедленно! – рявкнул он и, не дождавшись ответа, шагнул на мокрый пол и погрузил кулак Роману в живот.
Колдун растянулся на склизком полу. Но не один – прапор грохнулся рядом, неестественно вывернув шею.
Холодная мутная вода из душа забарабанила по его лицу и забулькала где-то в глотке. Но парень лежал неподвижно. Десяток свидетелей могли подтвердить, что он свалился совершенно самостоятельно. Пострадавшего увезли в госпиталь, где он пришел в себя только спустя несколько месяцев.
Второй случай случился в казарме, и там Роману пришлось в первый раз в своей жизни применить заклинание изгнания воды из тела. Вышло не особенно умело, но все равно впечатление произвело. Второй эпизод надолго оставил мерзкий осадок. Но все же, вспоминая о нем, Роман испытывал приятное, согревающее душу тепло победы.
Впрочем, для Романа служба в армии оказалась весьма непродолжительной: она закончилась для него в тот день, когда новобранцев впервые отправили на стрельбище. И раньше он чувствовал, разбирая и чистя автомат, как немеют от прикосновения железа пальцы. Но когда Роман нажал на спусковой крючок, сердце совершило немыслимый кульбит в груди – и Роман потерял сознание. Поначалу лейтенант решил, что неведомо как срикошетившая пуля уложила бойца. Осмотрели тело, но оно было невредимо.
– Притворяется, гад, – решил лейтенант и пнул его несильно в бок.
Роман не двигался. Его трясли, били по щекам. Не помогало. Зато на губах появилась белая густая пена, которая постепенно начала краснеть.
– Опять эпилептика прислали, недоумки. – На самом деле лейтенант выругался гораздо изощреннее.
Романа отправили в тот же госпиталь, где лежал не приходящий в сознание прапор.
– К утру помрет, – сказал врач, повозив стетоскопом по грудной клетке Романа. – Я бы его сразу в морг отправил, но там еще жарче, чем в палате, быстрее протухнет. И живого в цинк запаивать нехорошо. Подождем, пока окочурится.
Так Роман очутился под опекой человеколюбивого эскулапа. О том времени он ничего не помнил – ни серых обшарпанных стен, ни невыносимой духоты, ни мух, черными тучами роящихся под потолком. Не помнил и своего соседа по палате, парнишку с ампутированной ногой, которой прыгал, как птица, на костылях и приносил Роману воду, обтирая лицо умирающего мокрой грязной тряпкой и смачивая обметанные серой коростой губы. Парень не был медиком – он делал это просто по велению души. И вода вновь спасла Романа, эта затхлая, почти утратившая силу влага не позволила ему умереть. Через неделю врач, к своему удивлению, обнаружил, что новобранец все еще жив. Ему стали приносить по утрам тарелку жидкой каши, а во время обходов врач на пару минут задерживался у его кровати. Сердце Романа торопилось биться, но всякий раз, запыхавшись, сбивалось и пропускало удары.
Как о случившемся прознал дед, было тайной. Скорее всего, колдовское ожерелье почуяло беду, и дед примчался на помощь к внуку, прихватив с собой знаменитой пустосвятовской воды сколько мог увезти. Но ее хватило лишь на то, чтобы поддерживать жизнь в обессилевшем теле.
Армия не торопилась расставаться со своим солдатом, но все же к зиме Романа комиссовали, и дед увез неподвижно лежащего внука домой. В тот же день прапор наконец пришел в себя. Вот только… Пальцы на правой руке у него высохли, почернели и потеряли способность двигаться. Дед Севастьян говорил, что зря Роман поддался такому темному чувству, как месть. Однако Роман был другого мнения – он не любил прощать и терпеть не мог тех, кто проповедует эту заповедь. Спору нет, прощение хорошая вещь, когда раскаянье жжет сердце преступника каленым железом. Но прапор мог раскаяться только в одном – что ударил слишком слабо. Так что в данном случае прощение – всего лишь следствие лени, ибо настоящая месть требует усилий. А Роман в подобных случаях никогда не ленился.
Дед Севастьян привез Романа домой и здесь выхаживал, купая в реке зимой в проруби, летом – в стремнине, чтобы вымыть из тела выжженные огнем частицы. Отпаивал родниковой водой. И через год Роман ожил. Только нельзя ему больше в жизни брать в руки огнестрельное оружие. Впрочем, это его не особенно печалило.
Первая заповедь деда Севастьяна гласила: не смешивай стихии, а любое огнестрельное оружие – детище огня.
Поправившись, Роман уехал из Пустосвятова. Темногорск он выбрал не случайно – в этом городке всегда смотрели на проделки колдунов снисходительно – насколько, разумеется, позволял в прежние времена курс партии. Ну а когда грянула эпоха свободы и колдуны вошли в моду, далеко за пределами Темногорска разнеслась весть об удивительном чародее, который видит на дне тарелки все, что ни пожелает. Деньги буквально потекли Роману в руки. Легковерие людей, привыкших верить в любые сказки, – тот неоскудевающий источник, из которого мог черпать любой мало-мальски ловкий шарлатан. А господин Вернон не был шарлатаном. На дне налитой в тарелку воды возникали истинные образы. Он ничего ни от кого не скрывал. Ему было все равно, кто перед ним – правый или виноватый и зачем пришел, – колдун был ко всем существам одинаково равнодушен. Нежен он был только с водой. Одного в своей практике избегал Роман – исцелять. Он знал – стоит ненароком коснуться этой области, как от увечных и недужных не будет отбоя. Они возьмут его в кольцо осады и будут вымаливать и выпрашивать, выцеживая по капле из его души силы, пока не иссушат источник до дна. Однако сам же два раза свои заповеди и нарушил. Первый раз, когда к нему мать принесла трехлетнего мальчонку – искореженный озлевшей природой комок плоти, обреченный на мучительное долголетнее умирание. Роман, взяв с матери клятву молчания и деньги вперед, отвез ребенка в Пустосвятово. Три дня купал в сорокаградусный мороз в проруби и вытравил-таки хворь из тела, вернул матери крошечного, совершенно здорового мальчонку, ну разве что роста для его трех лет маловатого. Мать обливалась радостными слезами, целовала Роману руки и тут же нарушила клятву, растрезвонила по всей округе об удивительном исцелении сыночка-кровиночки. Что тут началось! Все будто с ума посходили: пишущая братия осаждала дом Романа с утра до вечера, а больные шли косяками. Никогда господин Вернон и полагать не мог, что вокруг столько людей, обреченных природой и случаем на вечное истязание уродством. С болтливой мамашей он посчитался по-своему: отсушил ей язык так, что та онемела до скончания дней. А когда глупая женщина замолчала, он отрекся от своего доброго дела и заявил, что ребенок вовсе не недужил, а мамаша сама, ища нелепой популярности, сочинила историю с исцелением. Потихоньку калеки разбрелись по домам, и господина Вернона по-прежнему стали посещать покинутые жены и безутешные матери, разыскивающие своих детей. Он искал их старательно, но без азарта – постепенно его стали интересовать только деньги. Но за все годы, что он практиковал, не было такого случая, чтобы он ошибся. Правда, порой вода не отвечала на вопросы и водное зеркало лишь рябило и ничего не показывало. Но это означало, что посетитель задавал воде не свойвопрос.
Второй раз нарушил он свое же неписаное правило недавно, когда этой весной привезли к нему попавшую в автомобильную катастрофу девчонку лет шестнадцати. Бессильная медицина приговорила ее к вечной неподвижности. Родители продали квартиру, переселились в какой-то сарай, полученные баксы истратили на лечение, но без толку. Разочаровавшись в научных методах, обезумевшие от горя, они кинулись к колдунам. Аглае Всевидящей заплатили, Гавриилу Черному – еще больше и под конец явились к Роману, хотя никогда он не афишировал себя как целителя. Остатки от квартирных денег, завернутые в обертку от шоколадки, принесли они колдуну. И опять что-то дрогнуло в душе Романа, когда он глянул на хорошенькое юное личико. А вернее, в глаза девушки, в которых были только боль и злость. И вновь он позволил себе поехать в Пустосвятово, опять купал в реке изувеченное тело и опять вдохнул в умирающую плоть жизнь.
В этот раз он не поверил никому на слово, денег не взял – рука не поднялась брать у этих несчастных последнее – и стер из памяти и родителей, и девчонки поразительную историю исцеления.
Дверь приоткрылась, и в Романову комнатушку заглянула Варвара.
– За жратвой в магаз беги, – заявила она. – Я на свою пенсию кормить всю ораву не намерена.
– Не волнуйтесь, будет пища обильная и нездоровая, жирная да соленая, – пообещал Роман, потягиваясь. – Набьете еще желудки так, что обратно полезет.
– Вот паразит, – пробормотала Варвара, – вечно гадость какую-нибудь сказанет. Чтоб у тебя язык отсох от подобных слов.
– Зря вы это, Варвара Алексеевна, пожелали, – вздохнул Роман, садясь на постели. – Вы же прекрасно знаете, что от ваших слов язык у меня никак отсохнуть не может, а вот у вас, – он сделал ударение на этом “вас”, – очень даже может, стоит мне коснуться пальцем вашей кожи и мысленно произнести данное пожелание. Так зачем вы меня искушаете? Вдруг я не остерегусь и произнесу, а?
Роман медленно вытянул вперед руку, будто в самом деле вознамерился коснуться пальцами мачехи. Варвара в ужасе отскочила к двери.
– И это в ответ на мою щедрость и доброту он мне угрожает. Неблагодарный! – запричитала мачеха. – Сколько лет я тебя растила и холила. А ты, паразит, мне еще угрожаешь!
– Со словом надо бережно обращаться, Варвара Алексеевна. – Роман погрозил ей пальцем и, не стесняясь женщины, по сути ему чужой, выскочил совершенно голый из постели.
Варвара вновь взвизгнула и пулей вылетела из комнатушки.
– Урод, как есть урод, – причитала она, прячась на кухне. – Из-за тебя, окаянного, нас и грабят все время. Потому как деньги твои нечистые. Как есть нечистые!
– Варвара Алексеевна, а откуда, позвольте узнать, берутся чистые деньги? Ах, это, наверное, те, что только что из-под печатного станка и краской пахнут?
Несмотря на то что говорящих отделяли две перегородки, они прекрасно друг друга слышали.
– Может быть, и продуктов из магазина не носить? – поинтересовался Роман. – Они тоже нечистыми сделаются.
На такую жертву Варвара пойти не могла. От дарового она никогда не отказывалась – хоть бы сами бесы ей презент предложили. Сказать по секрету – держала она в доме святую воду и принесенные Романом вещи опрыскивала. В последний раз вышла у нее даже драка в церкви с Клавой-хромоножкой из-за бутылки со святой водой, да только не родился еще на свет тот, кто у Варвары ее добычу отымет.
– Продукты в магазинах у нас нормальные, никто нынче не травился, – уверенно отвечала Варвара с кухни. – Ты на всякий случай мальца возьми с собой – пусть колбасу и хлеб в сумку кладет, чтобы от рук твоих поганых не попортились.
С Варварой Роман враждовал давно. Однако не стоило ее сегодня загонять так в угол и злить – это Роман чувствовал нутром, но не мог отказать себе в удовольствии немножко поизмываться над мачехой.
Колдун умылся колодезной водой – хороша водичка в Пустосвятове, нигде такой не сыскать: коли знать к ней подход, так любую болезнь смоет, от любой беды остережет. Предприятий крупных поблизости не было, две кустарные фабрички давно закрылись, а колхозик местный смирно загибался на прорастающих сорняками полях и прозрачные воды Пустосвятовки не травил более ни гербицидами, ни дерьмом свинарника.
Прежде чем идти за едой, Роман поднялся наверх, в чердачную комнатку, где ночевали гости. Здесь было довольно прохладно: печной стояк, обогревающий комнату, к утру совершенно остыл.
– Ну как он? – спросил колдун у Юла и кивнул в сторону пленника.
– Стонал под утро и какого-то Гамаюна то ли звал, то ли проклинал, – отвечал тот.
Значит, приходит в себя. Ничего, парень, мы с тобой, надеюсь, поладим.
– Иди-ка, Юл, на улицу, умойся – там у колодца рукомойник к сосне прибит.
– Не пойду, – огрызнулся Юл. – Вода там ледяная.
– Разумеется, ледяная, тут тебе не город, – усмехнулся колдун. – Только ты воде скажи: стань теплой. И она станет.
– Вранье.
– Проверь.
Юл нахмурился, обдумывая сказанное, потом кинулся вниз.
– Не обожгись! – крикнул вдогонку Роман.
Теперь, когда он остался наедине с Алексеем, можно и поговорить. Он надеялся, что поутру пленник будет уступчивее. Парень мирно посапывал в спальнике, но только на первый взгляд это беспамятство походило на обычный сон. Лицо его было по-прежнему белым, как в ту минуту, когда Роман вытащил неподвижное тело из воды, а сквозь неплотно сомкнутые веки проглядывали белки. Колдун замотал свою шею шарфом так, чтобы нельзя было заметить его волшебную плетенку. После этого Роман положил на ожерелье пленника ладонь, и парень очнулся.
– Не волнуйся, ты еще не в раю, – предупредил Роман, видя, что Алексей в недоумении оглядывает скошенные стены чердачной каморки.
– Кто тебя послал? – спросил тот хмуро. – Колодин?
– Я сам себя прислал, как всегда и везде, – отвечал Роман. – И пожалуйста, сделай так, чтобы я не начал раскаиваться.
– Денег у меня нет, – предупредил Алексей.
– Ага, значит, были еще и деньги, – удовлетворенно кивнул Роман. – Как интересно!… – Он хитро прищурил глаз и добавил: – Но только не мне.
Алексей понял, что сболтнул лишнее. Он вновь огляделся и даже сделал попытку встать, но Роман предостерегающе коснулся пальцами его груди, и пленник вновь повалился на постель.
– Давай договоримся раз и навсегда, – предложил Роман. – Ты не пытаешься бежать, а я не применяю к тебе свою силу. Идет?
– Иди к черту! – Алексей неожиданно вспылил и сделал бесполезную попытку вырваться – но куда там было ему тягаться с дьявольской силой господина Вернона. Муха, точнехонько муха в сетях паука. Роман едва сдержался, чтобы не рассмеяться, наблюдая беспомощное барахтанье пленника.
– Тебе говорили, что сдержанность – великая добродетель? – поинтересовался господин Вернон.
Пленник обессилел от бесполезных попыток подняться с койки – ему и невдомек было, что его слабость вызвана прикосновением к плетеному ожерелью. Но если силы его и иссякли, то ярость отнюдь не убавилась.
– Что нужно? – спросил сквозь зубы.
– Безделицу. Познакомиться с тем существом, которое напялило на тебя ошейник.
И Роман коснулся пальцами ожерелья на шее Алексея. Тот передернулся как от физической боли. Впрочем, прикосновение Романа в самом деле было болезненным.
– Не могу, – отвечал Алексей.
– Почему?
– Не от меня зависит.
– Так спроси у патрона разрешения, – весело предложил Роман. – Ты-то сам, как и твои деньги, меня нисколько не интересуешь.
– Исключено. Я не знаю, где он. И не собираюсь его искать.
Роман несколько секунд смотрел в лицо Алексею. Этот человек начинал его занимать прежде всего своей неподатливостью. Причем это была отнюдь не та внешняя скорлупа, которой стремятся запастись столь многие. Непроницаемая для сочувствия или логики, такая броня пробивалась одним сильным ударом воли. Здесь же тверда была не скорлупа, а сердцевина, и эта твердость невольно восхищала Романа.
– Врешь ты все, как это ни печально. Неужели надеешься обмануть меня, парень?
Алексей отвернулся – колдун позволил ему такую малость.
– Мое право – не отвечать на дурацкие вопросы.
– Похвально! – воскликнул Роман. – Можно только приветствовать подобную строптивость! Она вполне сойдет за добродетель, если прежде не превратится в глупость. Ну что ж, поступим иначе: расскажи своему боссу обо мне. Здесь ты не связан клятвами? А то придется напомнить, кто спас тебе жизнь. Надеюсь, неблагодарность не входит в число твоих пороков, а?
Алексей молчал. Так долго, что Роман подумал, не решил ли парень прибегнуть к давешней формуле умолчания с помощью водного ожерелья. Впрочем, колдун зря волновался – пленник не мог пошевелить даже пальцем без его ведома. Наконец тот ответил:
– Не лезь в это дело. Свернешь шею.
– И мне помогут в этом те ребята, что испытывали на тебе неисправные электроосветительные приборы?
– Эд говорил, что похороны – это ловушка, – сказал Алексей, но кто такой Эд и почему его стоило послушаться, объяснять не стал.
Однако при этом он открыл колдуну куда больше, чем рассчитывал.
– Ловушка, – повторил Роман. – Они убили Александра Стеновского, чтобы поймать тебя? Что-то вроде звонка по телефону: алло, приезжайте, мы вас ждем.
При этих словах Алексей передернулся:
– Это не смешно.
– Да, если учесть, что Стеновский – твой отец, – подсказал Роман.
– Откуда…
– Проще простого. Вряд ли кого-нибудь, кроме сына, захотят вызвать столь жестоким и безотказным способом. Но мне кажется, что ставки в игре, где используется экстренная связь такого сорта, очень высоки.
Алексей молчал. Убедившись в поразительной догадливости своего собеседника, он больше не желал неосторожным словом выдать что-нибудь еще из запретного.
“Ну что ж, молчи, приятель, – улыбнулся про себя Роман. – Ты забыл, что у нас имеется еще твой маленький братец. А он, в отличие от тебя, охотно выбалтывает секреты”.
– Кстати, о братце… – сказал Роман будто невзначай. – Он ведь тебя за родню не признает.
– Не узнал.
– Давно не виделись?
– Изрядно.
– А с отцом?
– Отец считал, что я умер. Удовлетворен? – огрызнулся Алексей.
– Вполне.
Роман вновь коснулся ожерелья, возвращая Алексею способность двигаться. Тот не замедлил воспользоваться полученной свободой и первым делом схватил Романа за грудки. Опять колдун подивился силе этого типа – ярость удваивала цепкость его рук.
– Кто тебе позволил так издеваться над людьми?!
– Отхлынь… – прохрипел Роман и этим коротким словом отшвырнул Алексея к стене. – Почему ты не веришь в мои добрые намерения? Я ради твоего спасения убил троих и одного покалечил. И спешу тебе заметить, что это не самое приятное занятие на свете. Особенно если учесть, что я убиваю голыми руками. Извини, что напоминаю о собственных заслугах.
Признание колдуна произвело гораздо больший эффект, нежели демонстрация силы.
– Зачем ты вмешался в это дело? – В голосе Алексея звучал уже не упрек, а сочувствие.
Роман размотал шарф и тронул свое ожерелье.
– Из-за этой плетенки. Неужели не ясно? Алексей тихо ахнул:
– Ты тоже? Кто еще с тобой? Ты один?
Колдун весь напрягся, ожидая дальнейших слов. И этим себя выдал. Алексей отрицательно покачал головой и проговорил разочарованно:
– Нет, ты другой. Ты не из наших.
– Второго сорта, что ли? – усмехнулся Роман, досадуя, что упустил возможность разжиться хотя бы маленьким кусочком тайны. – И кстати, почему ты не пользуешься ожерельем для формулы изгнания воды? Не умеешь? Ты бы мог этих ребят в три секунды обездвижить, как только они до тебя коснулись.
Алексей ничего не ответил и демонстративно повернулся к своему спасителю спиной.
– Я же говорил: лучше не лезь в это дело.
– Извини, но я твоему совету не последую, – усмехнулся колдун и, уже спускаясь вниз по лестнице, добавил: – А ведь мы в самом деле могли бы стать друзьями.
Роман вышел и остановился на крыльце, вдыхая влажный осенний воздух. Разговор с Алексеем его встревожил. Дело в самом деле было очень опасное – не надо быть колдуном и повелевать стихиями, чтобы это понять.
Варвара тем временем беседовала с каким-то широкоплечим мужичком в ватнике и драной собачьей шапке. Роман не сразу признал в стоящем у забора типе Варвариного племяша Матвея, с которым, сколько Роман себя помнил, они враждовали. Сейчас, приметив колдуна, Матвей пониже надвинул шапку на брови и двинулся вдоль улицы, насвистывая что-то невинное.
– А, Ромочка, – забормотала Варвара елейным голоском, что могло означать только одно: готовится очередная подлость. – Как я рада тебя видеть! Я и Васеньке каждый день говорю: что-то Ромочка нас совсем забыл, в гости не едет. Дорогуша, наконец-то! – Она обняла колдуна и чмокнула в щеку.
– Что это с вами, Варвара Алексеевна? Я же еще вчера приехал, – напомнил Роман. – И утром мы с вами говорили. Полчаса назад.
– Так я в расстройстве была – соседка моя, Клава-хромоножка новую машину купила. Я вся исплакалась, как услышала, – надо же, всяким подлецам везет, а честные люди в нищете пропадают! А сегодня проснулась и говорю себе: как же это Ромочку я плохо встретила! Он же у нас с Васенькой единственный, надежа наша и опора. Ты уж не принимай мои слова близко к сердцу. Я не со зла все говорю, а так просто, попадаются слова на язык и слетают сами. Ты же не обижаешься?
– Варвара Алексеевна, я прекрасно понимаю, что ни одному вашему слову верить нельзя, – отозвался Роман.
Варвара кисло улыбнулась, проглотив насмешку! И это встревожило Романа. Если Варвара ругалась – это было полбеды. Беда – если она становилась ласковой.