Андреев Олег. Телевидение

   — A3, сюжет номер два, — скомандовал режиссер.
   Перед камерой появился Захаров. Червинскому он тоже не понравился — раздражающе развязен. И говорит не по тексту, несет отсебятину.
   — Стоп. Тракт закончен. Приготовились к эфиру. В студию вошел Крахмальников.
   — Игорь, — остановил он режиссера, — погодите. У вас питерские репортажи где стоят? — — Питерских вообще нет, — пожал плечами Червинский. — Мы свежак гоним.
   — Булгакова и этого, как его, Учителя?
   — Ну да…
   — Нет, первыми ставим репортажи из Питера. А эти все криминалы — в конце, по полминуты.
   — Как? — опешил Игорь. Балашов и Захаров остолбенели.
   — Почему, Леонид Александрович?
   — Потому что там люди погибли, — сказал он. — Потому что трагедия — там. А здесь суета.

Москва

   Услышав в коридоре шаги, Любочка выглянула из двери. Мимо приемной проходил Лобиков, а с ним — какой-то незнакомый мужчина.
   — Добрый вечер, — вежливо поздоровалась Люба.
   — Привет. Что ты так поздно сидишь? — поинтересовался журналист.
   — Протоколы собрания нужно подготовить. А вы чего задержались?
   — Тоже дела. — Отправив девушке воздушный поцелуй. Лобиков пошел дальше, а мужчина спросил, где можно найти Аллу Макарову.
   Люба подозрительно посмотрела на незнакомца. После того что сегодня узнала о Макаровой, она совершенно перестала ее уважать.
   — Не знаю, — пожала она плечами. — Ушла уже, наверное. Посмотрите в информационной редакции. Может, они до сих пор отношения выясняют.
   И Люба захлопнула дверь перед самым носом мужчины.
   В редакции никого не было, свет не горел. Не зажигая электричества, Володя обессиленно опустился на стул и уперся локтями в столешницу. Все, он больше отсюда никуда не пойдет. Хоть всю ночь тут просидит. Вообще-то Алла работала в рекламном отделе, — значит, ждать ее здесь бесполезно, что ей тут делать? Ну и пусть. Он все равно сейчас на нее даже смотреть не смог бы.
   Он поудобнее улегся на стол и закрыл глаза.
   Рука уперлась в банку пива.
   Володя повертел ее в руках, дернул колечко на крышке и припал губами…
   Его труп нашли только утром. Вскрытие показало — отравился.
   Алла так и не узнала, что перед смертью муж простил ее.

Москва

   В реанимационной палате кардиоцентра кривая на кардиомониторе возле больного Гуровина Я. И, резко подскочила вверх, потом рванула вниз, и ритм ее движения упорядочился.
   Врач вошел в реанимационную палату, склонился над Яковом Ивановичем.
   — Ну? — профессионально ободряюще спросил он. — Полегчало?
   Гуровин тяжело дышал, но был уже в сознании.
   — Доктор… — Каждое слово давалось ему с трудом. — Я.., умру?
   — Все мы смертны, — усмехнулся врач. — Но вам до ста лет, пожалуй, это не грозит.

Одесса

   Алина тронула босой ногой холодную морскую волну.
   — Хорошо, — сказала она.
   Саша бросил плоский камешек, но “блинчиков” не получилось, море было неспокойное.
   — Гляди, какая красота! — Алина махнула рукой на выплывающее из моря огромное бордовое солнце. — Давно ты любовался рассветом, да еще на море?
   — Никогда.
   — Так смотри.
   — Я и смотрю, — ответил Казанцев.
   Он не отводил взгляда от пламенеющего солнца, пока из глаз не покатились слезы.

Москва

   Через полгода по дороге на студию Крахмальников увидел бредущую по тротуару девочку-девушку с огромным китайским баулом — в таких торговки носят на рынок свой товар. Чем-то ему фигурка девушки показалась удивительно знакомой. Он тут же вспомнил свою литературную муку — так и не увиденное лицо черной девочки — и почему-то точно понял: это она.
   Он свернул к тротуару с отчетливым сумасшедшим желанием остановить девушку, посмотреть ей в лицо. Но — повернул обратно. Он его знал прекрасно. Это была Алла.
   Господи, грустно подумал Крахмальников, неужели все так просто и мрачно — загадок нет, а есть бывшая любовница, которая теперь торгует на рынке. Неужели так у всех, неужели мы не можем жить крайностями и все валится в серединку, в серость, в обыденность?
   Он подумал о полугодовой давности питерской катастрофе — кто о ней сейчас вспоминает? Никто.
   Никто уже не помнит об убийстве Тимура Пинчевского, а ведь какое громкое было убийство.
   Все, что казалось таким важным, теперь было еще одной мелочью жизни.
   Страшно.

Москва

   Валентина перевернула последнюю страницу. Прикусила нижнюю губу, устремив глаза в потолок.
   Крахмальников не выдержал, сказал, стараясь, чтобы звучало полегче:
   — Ну как?
   Жена с минуту посидела неподвижно, потом двинула рукопись по столу:
   — Мне не понравилось.
   — Почему? — слишком спокойно спросил Крахмальников.
   — Это долгий разговор…
   — Я не тороплюсь.
   — Я понимаю, тебе сейчас важно… Нет, вообще-то и стиль, и диалоги, и сюжет… Понимаешь, Леня, о том, что слишком хорошо знаешь, наверное, нельзя писать.
   — Почему? — удивился Крахмальников.
   — Получается сплошная специфика. Слишком много частностей. Все дробится, разваливается.
   — Жизнь бешеная. Беспрерывный калейдоскоп…
   — Какая-то загадка профессии пропадает, мне этого не хватало, — перебила Валентина. — Но даже не это главное.
   — А что?
   — Как раньше говорили — вредная книга.
   — Почему?
   Жена тяжело вздохнула:
   — И так обыватель считает, что все журналисты, артисты, кинематографисты только и знают, что пьют, трахаются, сплетничают, совесть продают…
   — А это не правда?
   — Это не вся правда. Далеко не вся правда.
   — Там об этом тоже есть.
   — Есть. Но у людей-то осядет как раз только грязь. И это плохо.
   — Нет. Знаешь, я вот тоже об этом думал все время. Но у меня был один девиз — показать людей.., вопреки. Понимаешь, с большой буквы — Вопреки. На телевидении все так же, как везде. Но они делают свое дело — вопреки.
   — Не знаю, может быть, — качнула головой Валентина. — А главный герой, разумеется, ты?
   — Собирательный образ, — скромно потупился Крахмальников.
   — А кто такая Алла Макарова? — прищурилась жена.
   — Валя, ну это смешно…
   — Ты это выдумал? — спросила Валентина, глядя мужу прямо в глаза.
   Он взгляда не отвел:
   — От начала до конца.
   — Ну, положим, мне-то в самом деле ты нечасто звонишь… А что Долгова?
   — Уехала к мужу в Канаду. Что, задело, да?
   — Я сказала — вредная книга. И про президента…
   * * *
   Крахмальников долго не мог уснуть. Ему тоже казалось, что в книге чего-то не хватает.
   Да, вспомнил. Ведь он так и не смог описать лицо девочки, которого не увидел…