Страница:
Существует целая наука, которая занимается отдельно человеком, феноменом человеческой личности, – это антропология. Однако она распадается на столь разные направления, что объединение их в рамках какой-то единой науки многим ученым представляется достаточно сомнительным.
Во-первых, имеется физическая (или биологическая) антропология – раздел биологии, в котором изучается морфология человека, его антропометрия, соматология, учение о расах. Во-вторых, в тесном союзе с физической антропологией разрабатывается историческая антропология – изучение социобиологической эволюции человека, а также культуры первобытных народов. В-третьих, историческая антропология дала толчок развитию культурной антропологии – науке, в которой исследуют культурные контексты поведения человека в различных обществах, включая самые примитивные. В-четвертых, на некое творческое объединение всех видов социоантропологий претендует социальная антропология – направление, в котором делается акцент на изучение различных социальных институтов человеческого общества как в историческом, так и в сравнительном плане. В-пятых, модным направлением в современных политических науках стала политическая антропология – наука, в котором исследуется человек как активный субъект, преобразующий политическую сферу, политическую реальность. В-шестых, среди философских наук имеется философская антропология – философское учение о человеке, когда последний рассматривается как биосоциальное существо, активно вырабатывающее собственные ценности и нормы.
В результате все эти виды антропологий, а также им подобные пытаются ответить – каждая по-своему – на один-единственный вопрос: «Что есть человек?». Ответы здесь предлагаются разные, зачастую несовместимые; поэтому резонно предположить, что абсолютно исчерпывающего ответа на данный вопрос пока не существует.
Свой собственный вариант ответа на вопрос о сущности человека предлагает и экономическая антропология. Можно считать, что это новая дисциплина, возникшая сравнительно недавно на стыке двух наук – антропологии и экономики.
Экономическая антропология – это направление в экономической мысли, ставящее перед собой задачу изучения человека как экономического субъекта и разрабатывающее модели различных типов homo oeconomicus – «человека экономического».
Основной вопрос экономической антропологии можно сформулировать следующим образом: «Что есть экономический человек?». Рассмотрим вкратце, какие варианты ответа на этот вопрос выставлялись на свет в истории экономической мысли.
Модель человека в классической политэкономии
Марксизм и маржинализм об экономическом человеке
Homo oeconomicus Альфреда Маршалла и Джона Мейнарда Кейнса
Неоклассический синтез и неоинституционализм об «Экономическом человеке»
Во-первых, имеется физическая (или биологическая) антропология – раздел биологии, в котором изучается морфология человека, его антропометрия, соматология, учение о расах. Во-вторых, в тесном союзе с физической антропологией разрабатывается историческая антропология – изучение социобиологической эволюции человека, а также культуры первобытных народов. В-третьих, историческая антропология дала толчок развитию культурной антропологии – науке, в которой исследуют культурные контексты поведения человека в различных обществах, включая самые примитивные. В-четвертых, на некое творческое объединение всех видов социоантропологий претендует социальная антропология – направление, в котором делается акцент на изучение различных социальных институтов человеческого общества как в историческом, так и в сравнительном плане. В-пятых, модным направлением в современных политических науках стала политическая антропология – наука, в котором исследуется человек как активный субъект, преобразующий политическую сферу, политическую реальность. В-шестых, среди философских наук имеется философская антропология – философское учение о человеке, когда последний рассматривается как биосоциальное существо, активно вырабатывающее собственные ценности и нормы.
В результате все эти виды антропологий, а также им подобные пытаются ответить – каждая по-своему – на один-единственный вопрос: «Что есть человек?». Ответы здесь предлагаются разные, зачастую несовместимые; поэтому резонно предположить, что абсолютно исчерпывающего ответа на данный вопрос пока не существует.
Свой собственный вариант ответа на вопрос о сущности человека предлагает и экономическая антропология. Можно считать, что это новая дисциплина, возникшая сравнительно недавно на стыке двух наук – антропологии и экономики.
Экономическая антропология – это направление в экономической мысли, ставящее перед собой задачу изучения человека как экономического субъекта и разрабатывающее модели различных типов homo oeconomicus – «человека экономического».
Основной вопрос экономической антропологии можно сформулировать следующим образом: «Что есть экономический человек?». Рассмотрим вкратце, какие варианты ответа на этот вопрос выставлялись на свет в истории экономической мысли.
Модель человека в классической политэкономии
Классическая политическая экономия (Адам Смит, Давид Рикардо, Джон Стюарт Милль, Иеремия Бентам) рассматривала экономического человека как существо рациональное и эгоистичное. Этот человек живет согласно собственному интересу, даже можно сказать – собственной корысти, но апелляция к этой корысти отнюдь не вредит общественному интересу и общей выгоде, а наоборот способствует его воплощению в жизнь.
«Человек постоянно нуждается в помощи своих ближних, и тщетно будет он ожидать ее лишь от их расположения. Он скорее достигнет своей цели, если обратиться к их эгоизму и сумеет показать им, что в их собственных интересах сделать для него то, что он требует от них. Всякий, предлагающий другому сделку какого-либо рода, предлагает сделать именно это. Дай мне то, что мне нужно, и ты получишь то, что тебе нужно, – таков смысл всякого подобного предложения. Именно таким путем мы получаем друг от друга значительно большую часть услуг, в которых мы нуждаемся. Не от благожелательности мясника, пивовара или булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими собственных интересов. Мы обращаемся не к их гуманизму, а к их эгоизму и никогда не говорим о наших нуждах, а о наших выгодах»[18].
«Экономического человека» Адама Смита также отличает склонность к торгу и обмену:
«Не будь склонности к торгу и обмену, каждому человек приходилось бы самому добывать для себя все необходимое для жизни. …Эта склонность к обмену не только создает различие способностей, так заметное у людей различных профессий, она также делает это различие полезным»[19].
«Экономический человек» как бережливый и эффективно хозяйствующий субъект противостоит расточительному администратору и государственному деятелю:
«Великие нации никогда не беднеют из-за расточительности и неблагоразумия частных лиц, но они нередко беднеют в результате расточительности и неблагоразумия государственной власти»[20].
Смитовский идеал «экономического человека» продолжил разрабатывать Давид Рикардо. Он еще больше «рационализировал» homo oeconomicus Адама Смита, «разложил» его по трем основным классам (капиталисты, наемные рабочие и землевладельцы), еще более конкретно указал на определяющую роль собственного экономического интереса у представителя каждого класса. Движущей силой этого интереса является стремление к увеличению прибыли, ренты или заработной платы:
«Фермер и фабрикант также мало могут жить без прибыли, как рабочий без заработной платы. Их побуждение к накоплению будет уменьшаться с каждым уменьшением прибыли. Оно совершенно прекратится, когда их прибыль будет так низка, что не будет давать им надлежащего вознаграждения за хлопоты и риск, которому они необходимо должны подвергаться при производительном применении своего капитала»[21].
Еще раньше почву для неоклассического понимания «экономического человека», трактуемого в маржиналистском духе, заложил английский философ, основоположник утилитаризма, Иеремия Бентам. Он впервые ввел в политическую экономию понятия «человека оценивающего, калькулирующего», т. е. субъекта, взвешивающего, будто на весах, возможные доходы и издержки и тщательно рассчитывающего их – и не только доходы и издержки от собственной экономической деятельности, но и от всякой деятельности вообще.
Верховодит же таким субъектом, по мнению Бентама, «принцип полезности»:
«Природа поставила человечество под управление двух верховных властителей – страдания и удовольствия. Им одним предоставлено определять, что мы можем делать, и указывать, что мы должны делать. К их престолу привязаны, с одной стороны, образчик хорошего и дурного и, с другой, цель причин и действий. Они управляют нами во всем, что мы делаем: всякое усилие, которое мы можем сделать, чтобы отвергнуть это подданство, послужит к тому, чтобы доказать и подтвердить его. На словах человек может претендовать на отрицание их могущества, но в действительности он всегда останется подчинен им. Принцип полезности признает это подчинение и берет его в основание той системы, цель которой – возвести здание счастья руками разума и закона. Системы, которые подвергают его сомнению, занимаются звуками вместо смысла, капризом вместо разума, мраком вместо света»[22].
Для Бентама существует только интерес отдельного человеческого индивида, понятие «общество» есть только сумма воль отдельных индивидов и не более того.
««Интерес общества» – одно из самых общих выражений, которые только встречаются во фразеологии нравственного учения: неудивительно, что смысл его часто теряется. Когда это слово имеет смысл, он таков: общество есть искусственное тело, состоящее из индивидуальных лиц, которые рассматриваются как составляющие его члены. Что же такое в этом случае интерес общества? Сумма интересов отдельных членов, составляющих его.
Напрасно толковать об интересе общества, не понимая, что такое интерес отдельного лица. Известная вещь может содействовать интересу или быть в интересах отдельного лица тогда, когда она стремится увеличить сумму его удовольствий или, что одно и то же, уменьшить сумму его страданий»[23].
Концепция «экономического человека» И. Бентама получила название «утилитаристской»[24], поскольку в основании ее лежит принцип пользы (выгоды). Впоследствии подобный подход к природе человека в слегка модифицированном виде лег в основу теоретических конструкций австрийской школы (Е. Бём-Баверк, К. Менгер, Ф. Визер, затем Й. Шумпетер и Ф. Хайек).
Джон Стюарт Милль логически завершил построение внушительного здания системы английской классической политэкономии, еще раз указав на то, что базисом всей экономической деятельности является собственный, эгоистический интерес каждого отдельного индивида, но при этом отметив тот факт, что подобный подход содержит в себе элементы абстрагирования от других качеств и свойств реального человека.
В.С. Автономов по поводу экономической антропологии Милля заключает:
«Экономический человек в трактовке Милля – это не реальный человек, знакомый нам по наблюдениям за собой и другими людьми, а научная абстракция, выделяющая один-единственный мотив из всего спектра человеческих побуждений. Подобный метод является, согласно Миллю, единственным подлинно научным способом анализа для общественных наук, в которых невозможны эксперимент и опирающаяся на них индукция»[25].
Дж. Ст. Милль также обратил внимание на то, что экономический человек не способен осуществлять полное господство над существующей экономической ситуацией и полностью предугадывать последствия собственных поступков. Вероятно, что одной из причин этого могло быть то, что индивид располагает лишь ограниченным знанием в отношении всякой хозяйственной ситуации.
«Люди способны контролировать свои собственные действия, но не их последствия, которые их действия имеют для них самих или для других людей»[26].
«Человек постоянно нуждается в помощи своих ближних, и тщетно будет он ожидать ее лишь от их расположения. Он скорее достигнет своей цели, если обратиться к их эгоизму и сумеет показать им, что в их собственных интересах сделать для него то, что он требует от них. Всякий, предлагающий другому сделку какого-либо рода, предлагает сделать именно это. Дай мне то, что мне нужно, и ты получишь то, что тебе нужно, – таков смысл всякого подобного предложения. Именно таким путем мы получаем друг от друга значительно большую часть услуг, в которых мы нуждаемся. Не от благожелательности мясника, пивовара или булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими собственных интересов. Мы обращаемся не к их гуманизму, а к их эгоизму и никогда не говорим о наших нуждах, а о наших выгодах»[18].
«Экономического человека» Адама Смита также отличает склонность к торгу и обмену:
«Не будь склонности к торгу и обмену, каждому человек приходилось бы самому добывать для себя все необходимое для жизни. …Эта склонность к обмену не только создает различие способностей, так заметное у людей различных профессий, она также делает это различие полезным»[19].
«Экономический человек» как бережливый и эффективно хозяйствующий субъект противостоит расточительному администратору и государственному деятелю:
«Великие нации никогда не беднеют из-за расточительности и неблагоразумия частных лиц, но они нередко беднеют в результате расточительности и неблагоразумия государственной власти»[20].
Смитовский идеал «экономического человека» продолжил разрабатывать Давид Рикардо. Он еще больше «рационализировал» homo oeconomicus Адама Смита, «разложил» его по трем основным классам (капиталисты, наемные рабочие и землевладельцы), еще более конкретно указал на определяющую роль собственного экономического интереса у представителя каждого класса. Движущей силой этого интереса является стремление к увеличению прибыли, ренты или заработной платы:
«Фермер и фабрикант также мало могут жить без прибыли, как рабочий без заработной платы. Их побуждение к накоплению будет уменьшаться с каждым уменьшением прибыли. Оно совершенно прекратится, когда их прибыль будет так низка, что не будет давать им надлежащего вознаграждения за хлопоты и риск, которому они необходимо должны подвергаться при производительном применении своего капитала»[21].
Еще раньше почву для неоклассического понимания «экономического человека», трактуемого в маржиналистском духе, заложил английский философ, основоположник утилитаризма, Иеремия Бентам. Он впервые ввел в политическую экономию понятия «человека оценивающего, калькулирующего», т. е. субъекта, взвешивающего, будто на весах, возможные доходы и издержки и тщательно рассчитывающего их – и не только доходы и издержки от собственной экономической деятельности, но и от всякой деятельности вообще.
Верховодит же таким субъектом, по мнению Бентама, «принцип полезности»:
«Природа поставила человечество под управление двух верховных властителей – страдания и удовольствия. Им одним предоставлено определять, что мы можем делать, и указывать, что мы должны делать. К их престолу привязаны, с одной стороны, образчик хорошего и дурного и, с другой, цель причин и действий. Они управляют нами во всем, что мы делаем: всякое усилие, которое мы можем сделать, чтобы отвергнуть это подданство, послужит к тому, чтобы доказать и подтвердить его. На словах человек может претендовать на отрицание их могущества, но в действительности он всегда останется подчинен им. Принцип полезности признает это подчинение и берет его в основание той системы, цель которой – возвести здание счастья руками разума и закона. Системы, которые подвергают его сомнению, занимаются звуками вместо смысла, капризом вместо разума, мраком вместо света»[22].
Для Бентама существует только интерес отдельного человеческого индивида, понятие «общество» есть только сумма воль отдельных индивидов и не более того.
««Интерес общества» – одно из самых общих выражений, которые только встречаются во фразеологии нравственного учения: неудивительно, что смысл его часто теряется. Когда это слово имеет смысл, он таков: общество есть искусственное тело, состоящее из индивидуальных лиц, которые рассматриваются как составляющие его члены. Что же такое в этом случае интерес общества? Сумма интересов отдельных членов, составляющих его.
Напрасно толковать об интересе общества, не понимая, что такое интерес отдельного лица. Известная вещь может содействовать интересу или быть в интересах отдельного лица тогда, когда она стремится увеличить сумму его удовольствий или, что одно и то же, уменьшить сумму его страданий»[23].
Концепция «экономического человека» И. Бентама получила название «утилитаристской»[24], поскольку в основании ее лежит принцип пользы (выгоды). Впоследствии подобный подход к природе человека в слегка модифицированном виде лег в основу теоретических конструкций австрийской школы (Е. Бём-Баверк, К. Менгер, Ф. Визер, затем Й. Шумпетер и Ф. Хайек).
Джон Стюарт Милль логически завершил построение внушительного здания системы английской классической политэкономии, еще раз указав на то, что базисом всей экономической деятельности является собственный, эгоистический интерес каждого отдельного индивида, но при этом отметив тот факт, что подобный подход содержит в себе элементы абстрагирования от других качеств и свойств реального человека.
В.С. Автономов по поводу экономической антропологии Милля заключает:
«Экономический человек в трактовке Милля – это не реальный человек, знакомый нам по наблюдениям за собой и другими людьми, а научная абстракция, выделяющая один-единственный мотив из всего спектра человеческих побуждений. Подобный метод является, согласно Миллю, единственным подлинно научным способом анализа для общественных наук, в которых невозможны эксперимент и опирающаяся на них индукция»[25].
Дж. Ст. Милль также обратил внимание на то, что экономический человек не способен осуществлять полное господство над существующей экономической ситуацией и полностью предугадывать последствия собственных поступков. Вероятно, что одной из причин этого могло быть то, что индивид располагает лишь ограниченным знанием в отношении всякой хозяйственной ситуации.
«Люди способны контролировать свои собственные действия, но не их последствия, которые их действия имеют для них самих или для других людей»[26].
Марксизм и маржинализм об экономическом человеке
У Карла Маркса нет специальной работы, посвященной экономической антропологии. Проблемы homo oekonomicus рассматриваются сквозь призму иных задач и присутствуют во многих работах основателя марксизма: в «Манифесте Коммунистической партии»[27], «Критике Готской программы», «Тезисах о Фейербахе» и, естественно, в главном труде – «Капитале».
Отправным пунктом экономической антропологии К. Маркса является характеристика человека как «совокупности общественных отношений». В «Тезисах о Фейербахе» им выдвинут следующий тезис:
«Сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть совокупность общественных отношений»[28].
Интерпретация сущности человека посредством общественных отношений, в которые данный индивид «включен», бесспорно, явилась революционной для своего времени. Она помогла Марксу увидеть то, что раньше по-настоящему никто еще не разглядывал: за множеством личных отношений в сфере хозяйства – «функциональные» или «безличные» отношения. «Экономический человек» у Маркса – это прежде всего воплощение определенной социальной или классовой функции; моральное же поведение такого субъекта основоположнику марксизма представляется в подавляющем большинстве случаев не имеющим серьезного значения.
Экономическая антропология Маркса подчинена его экономической философии и социологии. А последние были радикальным протестом против господствовавшего в политической экономии того времени духа утилитаризма, меркантилизма и смитовской идеи пользы всякого частного интереса для общества, в том числе и для самых униженных и угнетенных членов этого общества. Обрушиваясь на эту позицию, Маркс в полной мере применяет весь свой сарказм и гневную иронию. Примером того может служить концовка четвертой главы «Капитала»:
«Сфера обращения, или обмена товаров, в рамках которой осуществляется купля и продажа рабочей силы, есть настоящий эдем прирожденных прав человека. Здесь господствуют только свобода, равенство, собственность и Бентам. Свобода! Ибо покупатель и продавец товара, например рабочей силы, подчиняются лишь велениям своей свободной воли. Они вступают в договор как свободные, юридически равноправные лица. Договор есть тот конечный результат, в котором их воля находит свое общее юридическое выражение. Равенство! Ибо они относятся друг к другу лишь как товаровладельцы и обменивают эквивалент на эквивалент. Собственность! Ибо каждый из них располагает лишь тем, что ему принадлежит. Бентам! Ибо каждый заботится лишь о себе самом. Единственная сила, связывающая их вместе, это – стремление каждого к своей собственной выгоде, своекорыстие, личный интерес. Но именно потому, что каждый заботится только о себе и никто не заботится о другом, все они в силу предустановленной гармонии вещей или благодаря всехитрейшому провидению осуществляют лишь дело взаимной выгоды, общей пользы, общего интереса.
Покидая эту сферу простого обращения, или обмена товаров, из которой фритредер vulgaris черпает все свои взгляды, понятия, масштаб всех своих суждений об обществе капитала и наемного труда, – покидая эту сферу, мы замечаем, что начинают несколько изменяться физиономии наших dramatispersonae (действующих лиц. – А.О.). Бывший владелец денег шествует впереди как капиталист, владелец рабочей силы следует за ним как его рабочий; один многозначительно посмеивается и горит желанием приступить к делу; другой бредет понуро, упирается как человек, который продал на рынке свою собственную шкуру и потому не видит в будущем никакой перспективы, кроме одной: что эту шкуру будут дубить»[29].
Австрийская школа в лице Е. Бём-Баверка, К. Менгера, Ф. Визера сделала акцент на анализе потребностей «экономического человека» и пришла к выводу, что ценность благ, на которые этот человек предъявляет спрос, по своей основе субъективна, произвольна и не может быть измерена по какой-то объективной шкале. Homo oeconomicus австрийской школы – это прежде всего человек, нацеленный на то, чтобы удовлетворить собственные запросы и потребности. Как отмечал Карл Менгер:
«Руководящая идея всей хозяйственной деятельности людей – это возможно более полное удовлетворение своих потребностей»[30].
С другой стороны, индивид в построениях австрийских экономистов – это всегда расчетливый и эффективно калькулирующий индивид. Как и бентамовский человек, он способен взвесить и рассчитать свои потребности, разместить их на особой математической шкале. Менгер в связи с этим указывает:
«Надобность в средствах потребления представляет собой величину, для количественного определения которой по отношению к будущему времени нет никаких принципиальных затруднений, величину, выяснить которую люди стараются в своей деятельности, направленной на удовлетворение потребностей, в пределах действительной возможности и практической необходимости, т. е. ограничиваясь, с одной стороны, теми промежутками времени, на которые простирается в данном случае их предусмотрительность, а с другой – той степенью точности, которая достаточна для практического осуществления их деятельности»[31].
Маржинализм в лице австрийской школы еще более по сравнению с классической школой усилил общий рациональный элемент в модели «экономического человека», и во все большей степени сделал этого homo oeconomicus человеком оценивающим и человеком выбирающим.
Отправным пунктом экономической антропологии К. Маркса является характеристика человека как «совокупности общественных отношений». В «Тезисах о Фейербахе» им выдвинут следующий тезис:
«Сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть совокупность общественных отношений»[28].
Интерпретация сущности человека посредством общественных отношений, в которые данный индивид «включен», бесспорно, явилась революционной для своего времени. Она помогла Марксу увидеть то, что раньше по-настоящему никто еще не разглядывал: за множеством личных отношений в сфере хозяйства – «функциональные» или «безличные» отношения. «Экономический человек» у Маркса – это прежде всего воплощение определенной социальной или классовой функции; моральное же поведение такого субъекта основоположнику марксизма представляется в подавляющем большинстве случаев не имеющим серьезного значения.
Экономическая антропология Маркса подчинена его экономической философии и социологии. А последние были радикальным протестом против господствовавшего в политической экономии того времени духа утилитаризма, меркантилизма и смитовской идеи пользы всякого частного интереса для общества, в том числе и для самых униженных и угнетенных членов этого общества. Обрушиваясь на эту позицию, Маркс в полной мере применяет весь свой сарказм и гневную иронию. Примером того может служить концовка четвертой главы «Капитала»:
«Сфера обращения, или обмена товаров, в рамках которой осуществляется купля и продажа рабочей силы, есть настоящий эдем прирожденных прав человека. Здесь господствуют только свобода, равенство, собственность и Бентам. Свобода! Ибо покупатель и продавец товара, например рабочей силы, подчиняются лишь велениям своей свободной воли. Они вступают в договор как свободные, юридически равноправные лица. Договор есть тот конечный результат, в котором их воля находит свое общее юридическое выражение. Равенство! Ибо они относятся друг к другу лишь как товаровладельцы и обменивают эквивалент на эквивалент. Собственность! Ибо каждый из них располагает лишь тем, что ему принадлежит. Бентам! Ибо каждый заботится лишь о себе самом. Единственная сила, связывающая их вместе, это – стремление каждого к своей собственной выгоде, своекорыстие, личный интерес. Но именно потому, что каждый заботится только о себе и никто не заботится о другом, все они в силу предустановленной гармонии вещей или благодаря всехитрейшому провидению осуществляют лишь дело взаимной выгоды, общей пользы, общего интереса.
Покидая эту сферу простого обращения, или обмена товаров, из которой фритредер vulgaris черпает все свои взгляды, понятия, масштаб всех своих суждений об обществе капитала и наемного труда, – покидая эту сферу, мы замечаем, что начинают несколько изменяться физиономии наших dramatispersonae (действующих лиц. – А.О.). Бывший владелец денег шествует впереди как капиталист, владелец рабочей силы следует за ним как его рабочий; один многозначительно посмеивается и горит желанием приступить к делу; другой бредет понуро, упирается как человек, который продал на рынке свою собственную шкуру и потому не видит в будущем никакой перспективы, кроме одной: что эту шкуру будут дубить»[29].
Австрийская школа в лице Е. Бём-Баверка, К. Менгера, Ф. Визера сделала акцент на анализе потребностей «экономического человека» и пришла к выводу, что ценность благ, на которые этот человек предъявляет спрос, по своей основе субъективна, произвольна и не может быть измерена по какой-то объективной шкале. Homo oeconomicus австрийской школы – это прежде всего человек, нацеленный на то, чтобы удовлетворить собственные запросы и потребности. Как отмечал Карл Менгер:
«Руководящая идея всей хозяйственной деятельности людей – это возможно более полное удовлетворение своих потребностей»[30].
С другой стороны, индивид в построениях австрийских экономистов – это всегда расчетливый и эффективно калькулирующий индивид. Как и бентамовский человек, он способен взвесить и рассчитать свои потребности, разместить их на особой математической шкале. Менгер в связи с этим указывает:
«Надобность в средствах потребления представляет собой величину, для количественного определения которой по отношению к будущему времени нет никаких принципиальных затруднений, величину, выяснить которую люди стараются в своей деятельности, направленной на удовлетворение потребностей, в пределах действительной возможности и практической необходимости, т. е. ограничиваясь, с одной стороны, теми промежутками времени, на которые простирается в данном случае их предусмотрительность, а с другой – той степенью точности, которая достаточна для практического осуществления их деятельности»[31].
Маржинализм в лице австрийской школы еще более по сравнению с классической школой усилил общий рациональный элемент в модели «экономического человека», и во все большей степени сделал этого homo oeconomicus человеком оценивающим и человеком выбирающим.
Homo oeconomicus Альфреда Маршалла и Джона Мейнарда Кейнса
Альфред Маршалл и кембриджская школа в значительной степени подвергли пересмотру существовавшие до них модели «экономического человека» и сделали шаг к синтезу маржинализма и классики в экономической антропологии. Кроме того, трактовка homo oekonomicus у Маршалла является, пожалуй, не сколько теоретической, а более психологической и практической. А на практике реальный человек способен быть не только эгоистом, но и альтруистом, и не только вести себя строго рационально, но и проявлять импульсивность и непредсказуемость:
«Они (экономисты. – А.О.) имеют дело с человеком, в своей хозяйственной жизни руководствующимся в большей степени эгоистическими мотивами и в такой же мере учитывающим эгоистические мотивы других, с человеком, которому присущи как тщеславие и беспечность, так и чувство наслаждения самим процессом хорошего выполнения своей работы или готовность принести себя в жертву ради семьи, соседей или своей страны, с человеком, которому не чужда тяга к добродетельному образу жизни ради собственных достоинств последнего. Они имеют дело с человеком как таковым; но, обращаясь преимущественно к тем сторонам его жизни, где действие побудительных мотивов столь постоянно, что оно может быть предсказано, и где оценку их силы можно проверить по их последствиям, экономисты строят свою работу на научной основе»[32].
Еще раньше Маршалл позволил себе поиронизировать над предыдущими схемами homo oeconomicus:
«Но и нравственные мотивы также входят в число сил, какие экономист должен учитывать. Предпринимаются, правда, попытки сконструировать некоторую абстрактную науку о действиях «экономического человека», свободного от всяких нравственных принципов, расчетливо и энергично, но вместе с тем методически и эгоистично наживающего деньги. Однако эти попытки успеха не имели, да и осуществлялись они весьма несовершенно. Ни одна из них не рассматривала экономического человека как чистейшего эгоиста: никто другой не берет на себя такой тяжкий труд и не подвергает себя таким лишениям в бескорыстном стремлении обеспечить будущее своей семьи, причем всегда подразумевалось, что нормальные побудительные мотивы его деятельности включают в себя чувства привязанности к семье. Но если в эти мотивы входят и указанные чувства, почему к ним не следует причислить и другие альтруистические мотивы деятельности, которые настолько широко, повсеместно и во все времена распространены среди всех классов, что их наличие можно счесть общим правилом?»[33].
В результате, по Маршаллу, экономисты создают свою абстрактную модель «экономического человека», которая, хотя и является абстрактной (т. е. основанной на отвлечении от некоторых качеств этого человека), тем не менее ее можно считать вполне соответствующей реальному homo oeconomicus.
Джон Мейнард Кейнс, точно так же, как Маркс, в своем фундаментальном труде «Общая теория занятости, процента и денег» больше оперировал с безличными и функциональными понятиями, чем с психологическими и антропологическими. «Экономический человек» Кейнса «глубоко запрятан» в функциональный микро– и макроэкономический анализ «Общей теории» и лишь изредка «высовывает» оттуда «свою голову». Например, это происходит тогда, когда Кейнс исследует проблему «склонности к потреблению» у отдельного индивида:
«Основной психологический закон, в существовании которого мы можем быть вполне уверены не только из априорных соображений, исходя из нашего знания человеческой природы, но и на основании детального изучения прошлого опыта, состоит в том, что люди склонны, как правило, увеличивать свое потребление с ростом дохода, но не в той мере, в какой растет доход»[34].
Или тогда, когда анализируется проблема возможных доходов от инвестиций. Здесь Кейнс приходит к выводу, что вследствие неполноты информации человек никогда не может дать точного прогноза:
«Весьма примечательным фактом является крайняя ненадежность сведений, на основе которых нам приходится анализировать предполагаемый доход. Наши познания о факторах, которые будут определять доход от инвестиций через несколько лет, весьма слабы, а зачастую ничтожны. „.Действительно, те, кто серьезно пытаются давать подобные оценки, так часто оказываются в меньшинстве, что их действия отнюдь не оказывают определяющего влияния на рынок»[35].
Как итог, общую характеристику «экономического человека» Кейнса можно дать словами В.С. Автономова:
«В основе теоретической системы Кейнса лежала предпосылка неполной информации, доступной экономическим субъектам. В данных рамках поведение их предполагается вполне рациональным, но речь идет о рациональности в широкой трактовке, а не о рациональной максимизации целевой функции. В экстремальных случаях, например при предкризисной панике, такая рациональность легко может уступить место полной иррациональности по любым меркам. Неполная информация открывает дорогу влиянию ожиданий, иллюзий, настроений и других психологических факторов, искажающих логику рационального расчета»[36].
«Они (экономисты. – А.О.) имеют дело с человеком, в своей хозяйственной жизни руководствующимся в большей степени эгоистическими мотивами и в такой же мере учитывающим эгоистические мотивы других, с человеком, которому присущи как тщеславие и беспечность, так и чувство наслаждения самим процессом хорошего выполнения своей работы или готовность принести себя в жертву ради семьи, соседей или своей страны, с человеком, которому не чужда тяга к добродетельному образу жизни ради собственных достоинств последнего. Они имеют дело с человеком как таковым; но, обращаясь преимущественно к тем сторонам его жизни, где действие побудительных мотивов столь постоянно, что оно может быть предсказано, и где оценку их силы можно проверить по их последствиям, экономисты строят свою работу на научной основе»[32].
Еще раньше Маршалл позволил себе поиронизировать над предыдущими схемами homo oeconomicus:
«Но и нравственные мотивы также входят в число сил, какие экономист должен учитывать. Предпринимаются, правда, попытки сконструировать некоторую абстрактную науку о действиях «экономического человека», свободного от всяких нравственных принципов, расчетливо и энергично, но вместе с тем методически и эгоистично наживающего деньги. Однако эти попытки успеха не имели, да и осуществлялись они весьма несовершенно. Ни одна из них не рассматривала экономического человека как чистейшего эгоиста: никто другой не берет на себя такой тяжкий труд и не подвергает себя таким лишениям в бескорыстном стремлении обеспечить будущее своей семьи, причем всегда подразумевалось, что нормальные побудительные мотивы его деятельности включают в себя чувства привязанности к семье. Но если в эти мотивы входят и указанные чувства, почему к ним не следует причислить и другие альтруистические мотивы деятельности, которые настолько широко, повсеместно и во все времена распространены среди всех классов, что их наличие можно счесть общим правилом?»[33].
В результате, по Маршаллу, экономисты создают свою абстрактную модель «экономического человека», которая, хотя и является абстрактной (т. е. основанной на отвлечении от некоторых качеств этого человека), тем не менее ее можно считать вполне соответствующей реальному homo oeconomicus.
Джон Мейнард Кейнс, точно так же, как Маркс, в своем фундаментальном труде «Общая теория занятости, процента и денег» больше оперировал с безличными и функциональными понятиями, чем с психологическими и антропологическими. «Экономический человек» Кейнса «глубоко запрятан» в функциональный микро– и макроэкономический анализ «Общей теории» и лишь изредка «высовывает» оттуда «свою голову». Например, это происходит тогда, когда Кейнс исследует проблему «склонности к потреблению» у отдельного индивида:
«Основной психологический закон, в существовании которого мы можем быть вполне уверены не только из априорных соображений, исходя из нашего знания человеческой природы, но и на основании детального изучения прошлого опыта, состоит в том, что люди склонны, как правило, увеличивать свое потребление с ростом дохода, но не в той мере, в какой растет доход»[34].
Или тогда, когда анализируется проблема возможных доходов от инвестиций. Здесь Кейнс приходит к выводу, что вследствие неполноты информации человек никогда не может дать точного прогноза:
«Весьма примечательным фактом является крайняя ненадежность сведений, на основе которых нам приходится анализировать предполагаемый доход. Наши познания о факторах, которые будут определять доход от инвестиций через несколько лет, весьма слабы, а зачастую ничтожны. „.Действительно, те, кто серьезно пытаются давать подобные оценки, так часто оказываются в меньшинстве, что их действия отнюдь не оказывают определяющего влияния на рынок»[35].
Как итог, общую характеристику «экономического человека» Кейнса можно дать словами В.С. Автономова:
«В основе теоретической системы Кейнса лежала предпосылка неполной информации, доступной экономическим субъектам. В данных рамках поведение их предполагается вполне рациональным, но речь идет о рациональности в широкой трактовке, а не о рациональной максимизации целевой функции. В экстремальных случаях, например при предкризисной панике, такая рациональность легко может уступить место полной иррациональности по любым меркам. Неполная информация открывает дорогу влиянию ожиданий, иллюзий, настроений и других психологических факторов, искажающих логику рационального расчета»[36].
Неоклассический синтез и неоинституционализм об «Экономическом человеке»
Неоклассический подход в лице современной экономикс, можно сказать, привел в систему все то знание о homo oeconomicus, накопленное предыдущей экономической теорией. Концепция рациональности (полной или ограниченной, – в зависимости от субъективных пристрастий тому или иному классику) заняла в неоклассической антропологии центральное место; но не меньше внимания было уделено эгоцентризму «экономического человека» и его постоянному стремлению делать максимизирующий выбор между различными благами и ресурсами.
К. Макконнелл и С. Брю в связи с этим отмечают: «Экономисты развили в себе чрезвычайно бдительное отношение к определенным аспектам повседневного поведения и складывающихся ситуаций. Точнее, они ищут в действиях людей и институтов рациональность и целеустремленность. Такая целеустремленность подразумевает, что люди, индивидуально или коллективно, в своих решениях делают выбор, сопоставляя издержки и выгоды»[37].
Конечная цель такого выбора опять же восходит к Адаму Смиту: это – личный интерес, измеренный в ракурсе «издержки – выгоды»:
«Разумеется, экономические действия рабочих, производителей (предпринимателей) и потребителей также приносят личные экономические выгоды. Например, рабочие получают заработную плату, предприниматели – прибыль, потребители – удовлетворение. Принимая решение о том, как потратить свое время, какие продукты покупать, работать или не работать, какие товары производить и продавать и т. п., люди сопоставляют возможные выгоды с издержками. Если прямые выгоды, связанные с намеченным планом действий, превышают прямые издержки, целесообразно осуществить такое действие. Если же прямые издержки оказываются больше прямых выгод, такие действия не являются рациональными и их предпринимать не следует. Более того, когда размеры издержек или выгод изменяются, люди соответственно изменяют свое поведение. Экономисты пристально следят за динамикой издержек и выгод, чтобы понять характер повседневной деятельности людей и институтов в области экономики»[38].
Возрожденная институционалистская школа («новый институционализм», неоинституционализм) применила исторический, эволюционный подход к «экономическому человеку». Для неоинституционалистов характерно рассмотрение homo oeconomicus как меняющегося по действием институтов и самого меняющего эти институты. В частности, нобелевский лауреат Дуглас Норт конкретно высказался по этому поводу:
«Люди развивают и изменяют институты; поэтому наша теория должна начинаться с индивида. В то же время ограничения, накладываемые институтами на человеческий выбор, оказывают влияние на самого индивида»[39].
К. Макконнелл и С. Брю в связи с этим отмечают: «Экономисты развили в себе чрезвычайно бдительное отношение к определенным аспектам повседневного поведения и складывающихся ситуаций. Точнее, они ищут в действиях людей и институтов рациональность и целеустремленность. Такая целеустремленность подразумевает, что люди, индивидуально или коллективно, в своих решениях делают выбор, сопоставляя издержки и выгоды»[37].
Конечная цель такого выбора опять же восходит к Адаму Смиту: это – личный интерес, измеренный в ракурсе «издержки – выгоды»:
«Разумеется, экономические действия рабочих, производителей (предпринимателей) и потребителей также приносят личные экономические выгоды. Например, рабочие получают заработную плату, предприниматели – прибыль, потребители – удовлетворение. Принимая решение о том, как потратить свое время, какие продукты покупать, работать или не работать, какие товары производить и продавать и т. п., люди сопоставляют возможные выгоды с издержками. Если прямые выгоды, связанные с намеченным планом действий, превышают прямые издержки, целесообразно осуществить такое действие. Если же прямые издержки оказываются больше прямых выгод, такие действия не являются рациональными и их предпринимать не следует. Более того, когда размеры издержек или выгод изменяются, люди соответственно изменяют свое поведение. Экономисты пристально следят за динамикой издержек и выгод, чтобы понять характер повседневной деятельности людей и институтов в области экономики»[38].
Возрожденная институционалистская школа («новый институционализм», неоинституционализм) применила исторический, эволюционный подход к «экономическому человеку». Для неоинституционалистов характерно рассмотрение homo oeconomicus как меняющегося по действием институтов и самого меняющего эти институты. В частности, нобелевский лауреат Дуглас Норт конкретно высказался по этому поводу:
«Люди развивают и изменяют институты; поэтому наша теория должна начинаться с индивида. В то же время ограничения, накладываемые институтами на человеческий выбор, оказывают влияние на самого индивида»[39].