Страница:
В этой главе также мы познакомимся с основными методами социологического исследования, которые лишь в весьма приближенном аспекте можно рассматривать как методы социального исследования. Методов социального исследования на деле гораздо больше, и, в частности, методы экономического исследования лишь частично включают в себя те методы, что использует социология.
Предмет и основные традиции социальной эпистемологии
Позитивизм и Марксизм
Неокантианство и Макс Вебер (Веберианство)
Социальная феноменология и герменевтика
Постструктурализм и постмодернизм
Предмет и основные традиции социальной эпистемологии
Социальная эпистемология (социальная гносеология[100]) – это философская (социально-философская) наука, исследующая основные способы познания социальной реальности (общества, социума) и составляющая теоретическое ядро социальной методологии (методологии социальной реальности).
В истории социальной эпистемологии можно выделить несколько основных традиций, причем все они так или иначе имеют свое продолжение в современной социально-эпистемологической мысли. Современная социальная эпистемология характеризуется плюрализмом концепций, и потому всякий разговор о единой социальной эпистемологии является беспредметным.
Обозначим основные традиции современной социальной эпистемологии, каждая из которых включает в себя два философских направления:
1) позитивизм и марксизм;
2) неокантианство и Макс Вебер (веберианство);
3) социальная феноменология и герменевтика;
4) постструктуализм и постмодернизм.
Из этих четырех традиций наибольшее внимание мы уделим первой и второй, наименьшее – третьей и четвертой, что вполне согласуется с их распространенностью, популярностью в научных кругах. Позитивизм в его различных интерпретациях (в том числе и марксистской) и происходящее из неокантианства учение о социальном познании М. Вебера являются абсолютными лидерами в социальной эпистемологии XX – начала XXI в., заслоняя собой все остальные социально-эпистемологические направления и концепции.
В истории социальной эпистемологии можно выделить несколько основных традиций, причем все они так или иначе имеют свое продолжение в современной социально-эпистемологической мысли. Современная социальная эпистемология характеризуется плюрализмом концепций, и потому всякий разговор о единой социальной эпистемологии является беспредметным.
Обозначим основные традиции современной социальной эпистемологии, каждая из которых включает в себя два философских направления:
1) позитивизм и марксизм;
2) неокантианство и Макс Вебер (веберианство);
3) социальная феноменология и герменевтика;
4) постструктуализм и постмодернизм.
Из этих четырех традиций наибольшее внимание мы уделим первой и второй, наименьшее – третьей и четвертой, что вполне согласуется с их распространенностью, популярностью в научных кругах. Позитивизм в его различных интерпретациях (в том числе и марксистской) и происходящее из неокантианства учение о социальном познании М. Вебера являются абсолютными лидерами в социальной эпистемологии XX – начала XXI в., заслоняя собой все остальные социально-эпистемологические направления и концепции.
Позитивизм и Марксизм
Позитивизм – философско-методологическое учение, появившееся на свет в первой половине XIX в. Его основоположником считается французский философ и социолог Огюст Конт (1798–1857). Именно он впервые и изобрел сам термин «позитивизм», подразумевая под ним возможность создания некой «позитивной» («положительной») философии, свободной от спекуляций и абстрактных (в худшем смысле этого слова) метафизических рассуждений, и в качестве модели для себя полагающую естественные (эмпирические) науки, прежде всего математику и физику.
Согласно Конту, социальные науки по своему методу и предмету принципиально ничем не отличаются от естественных наук. Точно так же, как и естественные науки, они способны на высшей стадии своего развития дать единственно точную и объективную картину социального мира, получить результат, являющийся объективной истиной. Сама социальная наука, как и все общество, проходит в своем развитии три основных стадии: теологическую, метафизическую и позитивную. На первой стадии человеческий разум в объяснении мира социальных фактов использовал в основном сверхъестественные силы и сущности; на второй стадии сверхъестественное объяснение было заменено объяснением через абстрактные метафизические сущности, к числу которых Конт относил и любые философские объяснения посредством «законов», «субстанций», «смыслов» и т. п.; и, наконец, на третьей стадии в действие вступает позитивный метод, очищающий социальное знание от спекулятивных «наносов» и «абстракций»: в результате последнее становится подобным по своей структуре естественно-научному знанию. Социальное знание способно быть в такой же степени обоснованным и доказательным, как и знание в естественных науках, и оно должно быть таким, – на это многократно указывал Конт.
Позитивизм XX в. (его обычно называют логическим позитивизмом или неопозитивизмом) еще больше разработал и углубил эти контовские положения. К социальным наукам были предъявлены еще большие требования в плане их формализации и математизации, еще больше была ужесточена методологическая критика оснований социального знания, основательному разбору была подвергнута проблема «истины» в социальном познании. Но результат остался примерно тем же: социальные науки в целом подобны естественным наукам и должны «подражать» им по своим методам и целям. Более конкретно это сводится к следующим утверждениям:
1) истина бывает только научной и никакой другой быть не может;
2) научная истина – это прежде всего математическая и логическая истина;
3) к социальным наукам могут быть применены точно такие же критерии доказательности и обоснованности, как и к естественным наукам;
4) в социальных науках должна быть проведена демаркация – отделение точного и доказанного знания от метафизического и спекулятивного;
5) истина в социальных науках должна быть верифицируема или хотя бы фальсифицируема, иначе вопрос об истине вообще не может быть поставлен[101].
Примерно на тех же методологических принципах строил свою позицию и Карл Маркс (1818–1883).
Аналогия между социальным и естественно-научным познанием – краеугольный камень концепции К. Маркса и его соратника Ф. Энгельса (1820–1895), получившей название «марксизм». Согласно ему законы общества по своей структуре ничем принципиально не отличаются от законов природы, разве что за исключением того, что общественные законы в основном действуют как законы-тенденции, т. е. имеют вероятностно-статистический характер[102]. По своей сущности социальная наука (философия, политическая экономия, юриспруденция и т. п.) ничем не отличается от естественной науки (математики, физики, химии, биологии и т. п.): она также исследует и познает законы, которые, по одному из самых известных замечаний К. Маркса, имеют естественно-исторический характер. На определенном этапе развития общества эти законы также познаваемы, как и любые другие. Законы общества абсолютны по отношению к действующим социальным группам, классам, партиям и идеологиям, т. е. они стоят выше последних, но при этом их действие проявляется посредством политической и экономической активности прогрессивного класса, социального слоя или партии. Никакой ценностной разницы в интерпретации законов, а также подтверждающих их действие социальных фактов нет и не может быть: законы интерпретируются строго однозначно, и правильная их трактовка полностью совпадает с научной социальной истиной (научной истиной в познании социальных фактов и явлений). Любой иной подход по отношению к этой истине интерпретируется как социальная ложь – ложное знание в понимании социальных фактов и явлений. В буржуазном (капиталистическом) обществе единственным прогрессивным классом, нацеленным на получение научной социальной истины, является пролетариат (рабочий класс), а выразителем его интересов служит коммунистическая партия. Любые действия против пролетариата и коммунистической партии, таким образом, ведутся с реакционных позиций, а идеологическим оружием подобных действий будет социальная ложь – преднамеренное искажение научной истины в отношении социальных фактов и явлений.
В результате марксизм и позитивизм объединяет общий подход к проблеме социальной истины: научная истина в отношении социальных феноменов возможна, и она может быть только одна; все другие объяснения при этом будут ошибочными; причем само понятие социальной истины включает в себя как утверждение относительно самого анализируемого социального факта или явления, так и любую их интерпретацию с позиций тех или иных ценностей.
Согласно Конту, социальные науки по своему методу и предмету принципиально ничем не отличаются от естественных наук. Точно так же, как и естественные науки, они способны на высшей стадии своего развития дать единственно точную и объективную картину социального мира, получить результат, являющийся объективной истиной. Сама социальная наука, как и все общество, проходит в своем развитии три основных стадии: теологическую, метафизическую и позитивную. На первой стадии человеческий разум в объяснении мира социальных фактов использовал в основном сверхъестественные силы и сущности; на второй стадии сверхъестественное объяснение было заменено объяснением через абстрактные метафизические сущности, к числу которых Конт относил и любые философские объяснения посредством «законов», «субстанций», «смыслов» и т. п.; и, наконец, на третьей стадии в действие вступает позитивный метод, очищающий социальное знание от спекулятивных «наносов» и «абстракций»: в результате последнее становится подобным по своей структуре естественно-научному знанию. Социальное знание способно быть в такой же степени обоснованным и доказательным, как и знание в естественных науках, и оно должно быть таким, – на это многократно указывал Конт.
Позитивизм XX в. (его обычно называют логическим позитивизмом или неопозитивизмом) еще больше разработал и углубил эти контовские положения. К социальным наукам были предъявлены еще большие требования в плане их формализации и математизации, еще больше была ужесточена методологическая критика оснований социального знания, основательному разбору была подвергнута проблема «истины» в социальном познании. Но результат остался примерно тем же: социальные науки в целом подобны естественным наукам и должны «подражать» им по своим методам и целям. Более конкретно это сводится к следующим утверждениям:
1) истина бывает только научной и никакой другой быть не может;
2) научная истина – это прежде всего математическая и логическая истина;
3) к социальным наукам могут быть применены точно такие же критерии доказательности и обоснованности, как и к естественным наукам;
4) в социальных науках должна быть проведена демаркация – отделение точного и доказанного знания от метафизического и спекулятивного;
5) истина в социальных науках должна быть верифицируема или хотя бы фальсифицируема, иначе вопрос об истине вообще не может быть поставлен[101].
Примерно на тех же методологических принципах строил свою позицию и Карл Маркс (1818–1883).
Аналогия между социальным и естественно-научным познанием – краеугольный камень концепции К. Маркса и его соратника Ф. Энгельса (1820–1895), получившей название «марксизм». Согласно ему законы общества по своей структуре ничем принципиально не отличаются от законов природы, разве что за исключением того, что общественные законы в основном действуют как законы-тенденции, т. е. имеют вероятностно-статистический характер[102]. По своей сущности социальная наука (философия, политическая экономия, юриспруденция и т. п.) ничем не отличается от естественной науки (математики, физики, химии, биологии и т. п.): она также исследует и познает законы, которые, по одному из самых известных замечаний К. Маркса, имеют естественно-исторический характер. На определенном этапе развития общества эти законы также познаваемы, как и любые другие. Законы общества абсолютны по отношению к действующим социальным группам, классам, партиям и идеологиям, т. е. они стоят выше последних, но при этом их действие проявляется посредством политической и экономической активности прогрессивного класса, социального слоя или партии. Никакой ценностной разницы в интерпретации законов, а также подтверждающих их действие социальных фактов нет и не может быть: законы интерпретируются строго однозначно, и правильная их трактовка полностью совпадает с научной социальной истиной (научной истиной в познании социальных фактов и явлений). Любой иной подход по отношению к этой истине интерпретируется как социальная ложь – ложное знание в понимании социальных фактов и явлений. В буржуазном (капиталистическом) обществе единственным прогрессивным классом, нацеленным на получение научной социальной истины, является пролетариат (рабочий класс), а выразителем его интересов служит коммунистическая партия. Любые действия против пролетариата и коммунистической партии, таким образом, ведутся с реакционных позиций, а идеологическим оружием подобных действий будет социальная ложь – преднамеренное искажение научной истины в отношении социальных фактов и явлений.
В результате марксизм и позитивизм объединяет общий подход к проблеме социальной истины: научная истина в отношении социальных феноменов возможна, и она может быть только одна; все другие объяснения при этом будут ошибочными; причем само понятие социальной истины включает в себя как утверждение относительно самого анализируемого социального факта или явления, так и любую их интерпретацию с позиций тех или иных ценностей.
Неокантианство и Макс Вебер (Веберианство)
Обратимся теперь к неокантианству и Максу Веберу.
Неокантианство[103] – крупнейшее философское течение в истории немецкой общественно-исторической мысли XIX в. Его наиболее видными представителями являются: В. Виндельбанд, Э. Кассирер, Г. Риккерт.
Эти философы впервые в истории методологии науки попытались радикально отделить естественные науки («науки о природе») от социальных наук («наук о культуре», «наук о духе»). Согласно неокантианцам, «науки о природе» отличаются от «наук о культуре», как минимум, по двум признакам: 1) по методу исследования, 2) по типу изучаемых законов.
Естественные науки – это науки с «генерализирующим» методом, и законы, которые они устанавливают, – «номотетические» законы. Первое связано со вторым: номотетические законы – это повторяющиеся законы, законы, которые можно обобщать («генерализовать») посредством соответствующего генерализирующего метода. Генерализующий метод – метод, позволяющий выделять из всей совокупности явлений общие им признаки. Как итог, в естественных науках присутствует повторяющаяся связь предметов и явлений; ее можно обозначать как «закон» и исследовать доступными средствами и инструментами.
Напротив, социальные науки – науки с «индивидуализирующим» методом, нацеленным на изучение индивидуальных, особенных характеристик объектов: это связано с тем, что социальные явления (в первую очередь исторические события) – явления неповторяющиеся и уникальные по своей природе. Тип законов, в который эти явления могут быть соединены, обозначается как «идеографический», т. е. повествующий об особенном, единичном, неповторяющемся. Основание для подобных законов образует собственная, оригинальная для каждого субъекта система ценностей, причем все эти системы одинаково допустимы и в конечном счете несовместимы между собой. Следовательно, и интерпретация социальных законов у любого ученого (или просто интерпретация событий у любого действующего лица в обществе) будет всякий раз оригинальная, собственная и несводимая к чужой интерпретации.
Идеи неокантианства углубил и переработал в форму, ставшую классической, знаменитый немецкий социолог, философ и экономист Макс Вебер (1864–1920).
Основные работы М. Вебера по методологии социального познания – это статьи «Объективность социально-научного и социально-политического познания», «Критические исследования в области логики наук о культуре», «О некоторых категориях понимающей социологии», «Смысл «свободы от оценки» в социологической и экономической науке», «Наука как призвание и профессия»[104].
Уже в первой из этих статей («Объективность социально-научного и социально-политического познания») Вебер достаточно определенно формулирует положение о том, что любая точка зрения в социальных науках представляет собой синтез научного анализа в «объективном» смысле и «субъективной» оценки, связанной с наличием у субъекта той или иной системы ценностей, причем всегда очень трудно понять, где кончается «объективная» наука и начинаются «субъективные» ценности.
«В области эмпирических социальных наук о культуре возможность осмысленного познания того, что существенно для нас в потоке событий, связана… с постоянным использованием специфических в своей особенности точек зрения, соотносящихся в конечном итоге с идеями ценностей, которые, будучи элементами осмысленных человеческих действий, допускают эмпирическую констатацию и сопереживание, но не обоснование в своей значимости эмпирическим материалом. «Объективность» познания в области социальных наук характеризуется тем, что эмпирически данное всегда соотносится с ценностными идеями, только и создающими познавательную ценность указанных наук, позволяющими понять значимость этого познания, но не способными служить доказательством их значимости, которое не может быть дано эмпирически. Присущая нам всем в той или иной степени вера в надэмпирическую значимость последних высочайших ценностных идей, в которых мы видим смысл нашего бытия, не только не исключает бесконечного изменения конкретных точек зрения, придающих значение эмпирической действительности, но включает его в себя»[105].
В «Критических исследованиях» Вебер еще раз окончательно разделяет «каузальный (причинный. – А.О.) анализ», связанный с установлением «истины социального факта», и «оценочное суждение» индивида, основанное на его ценностях.
«Каузальный анализ никогда не дает оценочных суждений, а оценочное суждение – отнюдь не каузальное объяснение»[106].
Следовательно, точка зрения позитивизма и марксизма, объединяющая социальные и естественно-научные законы в один общий ряд, согласно Веберу, оказывается несостоятельной. Законы природы можно познавать объективно, поскольку познающий субъект не применяет в их исследовании собственную систему социальных ценностей и пристрастий, в результате чего «субъективное» здесь фактически сведено к нулю[107]. В отношении же «законов общества» картина реальности (теперь мы уже имеем дело с социальной реальностью) радикально меняется: здесь исследователь «включает» в нее (картину реальности) свои ценностные пристрастия (идеологические, политические, экономические и т. п.), которые как бы «вкрапляются» в социальное знание и делают его в той или иной степени субъективным, пристрастным.
Значит ли это, что из социальной науки полностью исчезает всякая объективная истина – истина, полностью независимая и от человека и от человечества? И да, и нет. Да, потому что полностью независимой от субъективных пристрастий истины в человеческом обществе быть просто не может. Возможен только интерсубъективный вариант истины – то, что истиной принято считать по соглашению, то, что выражает общую волю или всех людей, или их большинства. Нет, потому что объективная истина как истина факта продолжает существовать: «Первая мировая война началась в 1914 г.», «Битва при Бородине между французской армией Наполеона и русской армией под командованием Кутузова состоялась 26 августа 1812 г.» и т. д. и т. п. Но как только эта истина выходит за пределы факта, в сферу его интерпретаций, в действие начинают вступать субъективные оценки и пристрастия. Например, по поводу той же Бородинской битвы: в чью пользу она закончилась – русских или французов? Подавляющее большинство французских историков утверждают, что ее выиграл Наполеон, ведь Кутузов был вынужден отступить. Российские историки уверены, что по крайней мере Кутузов ее не проиграл (он сохранил армию, хотя и отступил), в результате, исходом была «ничья», если это слово уместно применять к воинскому сражению. Получается, основной спор разворачивается именно вокруг интерпретации, а не вокруг самого факта. Можно ли примирить между собой различные интерпретации? В принципе, можно, хотя полученный результат скорее будет снова неким вариантом «интерсубъективного договора», чем объективной истиной.
В итоге позиция неокантианцев и Вебера привела к радикальному переосмыслению проблемы истины в социальных науках. Она натолкнула исследователей на ту мысль, что в социальном познании важно не только само познание (в смысле поиска истины), но и понимание (как поиск консенсуса вокруг интерпретаций истины). В связи с этим будет уместно начать разговор о социальной феноменологии и герменевтике.
Неокантианство[103] – крупнейшее философское течение в истории немецкой общественно-исторической мысли XIX в. Его наиболее видными представителями являются: В. Виндельбанд, Э. Кассирер, Г. Риккерт.
Эти философы впервые в истории методологии науки попытались радикально отделить естественные науки («науки о природе») от социальных наук («наук о культуре», «наук о духе»). Согласно неокантианцам, «науки о природе» отличаются от «наук о культуре», как минимум, по двум признакам: 1) по методу исследования, 2) по типу изучаемых законов.
Естественные науки – это науки с «генерализирующим» методом, и законы, которые они устанавливают, – «номотетические» законы. Первое связано со вторым: номотетические законы – это повторяющиеся законы, законы, которые можно обобщать («генерализовать») посредством соответствующего генерализирующего метода. Генерализующий метод – метод, позволяющий выделять из всей совокупности явлений общие им признаки. Как итог, в естественных науках присутствует повторяющаяся связь предметов и явлений; ее можно обозначать как «закон» и исследовать доступными средствами и инструментами.
Напротив, социальные науки – науки с «индивидуализирующим» методом, нацеленным на изучение индивидуальных, особенных характеристик объектов: это связано с тем, что социальные явления (в первую очередь исторические события) – явления неповторяющиеся и уникальные по своей природе. Тип законов, в который эти явления могут быть соединены, обозначается как «идеографический», т. е. повествующий об особенном, единичном, неповторяющемся. Основание для подобных законов образует собственная, оригинальная для каждого субъекта система ценностей, причем все эти системы одинаково допустимы и в конечном счете несовместимы между собой. Следовательно, и интерпретация социальных законов у любого ученого (или просто интерпретация событий у любого действующего лица в обществе) будет всякий раз оригинальная, собственная и несводимая к чужой интерпретации.
Идеи неокантианства углубил и переработал в форму, ставшую классической, знаменитый немецкий социолог, философ и экономист Макс Вебер (1864–1920).
Основные работы М. Вебера по методологии социального познания – это статьи «Объективность социально-научного и социально-политического познания», «Критические исследования в области логики наук о культуре», «О некоторых категориях понимающей социологии», «Смысл «свободы от оценки» в социологической и экономической науке», «Наука как призвание и профессия»[104].
Уже в первой из этих статей («Объективность социально-научного и социально-политического познания») Вебер достаточно определенно формулирует положение о том, что любая точка зрения в социальных науках представляет собой синтез научного анализа в «объективном» смысле и «субъективной» оценки, связанной с наличием у субъекта той или иной системы ценностей, причем всегда очень трудно понять, где кончается «объективная» наука и начинаются «субъективные» ценности.
«В области эмпирических социальных наук о культуре возможность осмысленного познания того, что существенно для нас в потоке событий, связана… с постоянным использованием специфических в своей особенности точек зрения, соотносящихся в конечном итоге с идеями ценностей, которые, будучи элементами осмысленных человеческих действий, допускают эмпирическую констатацию и сопереживание, но не обоснование в своей значимости эмпирическим материалом. «Объективность» познания в области социальных наук характеризуется тем, что эмпирически данное всегда соотносится с ценностными идеями, только и создающими познавательную ценность указанных наук, позволяющими понять значимость этого познания, но не способными служить доказательством их значимости, которое не может быть дано эмпирически. Присущая нам всем в той или иной степени вера в надэмпирическую значимость последних высочайших ценностных идей, в которых мы видим смысл нашего бытия, не только не исключает бесконечного изменения конкретных точек зрения, придающих значение эмпирической действительности, но включает его в себя»[105].
В «Критических исследованиях» Вебер еще раз окончательно разделяет «каузальный (причинный. – А.О.) анализ», связанный с установлением «истины социального факта», и «оценочное суждение» индивида, основанное на его ценностях.
«Каузальный анализ никогда не дает оценочных суждений, а оценочное суждение – отнюдь не каузальное объяснение»[106].
Следовательно, точка зрения позитивизма и марксизма, объединяющая социальные и естественно-научные законы в один общий ряд, согласно Веберу, оказывается несостоятельной. Законы природы можно познавать объективно, поскольку познающий субъект не применяет в их исследовании собственную систему социальных ценностей и пристрастий, в результате чего «субъективное» здесь фактически сведено к нулю[107]. В отношении же «законов общества» картина реальности (теперь мы уже имеем дело с социальной реальностью) радикально меняется: здесь исследователь «включает» в нее (картину реальности) свои ценностные пристрастия (идеологические, политические, экономические и т. п.), которые как бы «вкрапляются» в социальное знание и делают его в той или иной степени субъективным, пристрастным.
Значит ли это, что из социальной науки полностью исчезает всякая объективная истина – истина, полностью независимая и от человека и от человечества? И да, и нет. Да, потому что полностью независимой от субъективных пристрастий истины в человеческом обществе быть просто не может. Возможен только интерсубъективный вариант истины – то, что истиной принято считать по соглашению, то, что выражает общую волю или всех людей, или их большинства. Нет, потому что объективная истина как истина факта продолжает существовать: «Первая мировая война началась в 1914 г.», «Битва при Бородине между французской армией Наполеона и русской армией под командованием Кутузова состоялась 26 августа 1812 г.» и т. д. и т. п. Но как только эта истина выходит за пределы факта, в сферу его интерпретаций, в действие начинают вступать субъективные оценки и пристрастия. Например, по поводу той же Бородинской битвы: в чью пользу она закончилась – русских или французов? Подавляющее большинство французских историков утверждают, что ее выиграл Наполеон, ведь Кутузов был вынужден отступить. Российские историки уверены, что по крайней мере Кутузов ее не проиграл (он сохранил армию, хотя и отступил), в результате, исходом была «ничья», если это слово уместно применять к воинскому сражению. Получается, основной спор разворачивается именно вокруг интерпретации, а не вокруг самого факта. Можно ли примирить между собой различные интерпретации? В принципе, можно, хотя полученный результат скорее будет снова неким вариантом «интерсубъективного договора», чем объективной истиной.
В итоге позиция неокантианцев и Вебера привела к радикальному переосмыслению проблемы истины в социальных науках. Она натолкнула исследователей на ту мысль, что в социальном познании важно не только само познание (в смысле поиска истины), но и понимание (как поиск консенсуса вокруг интерпретаций истины). В связи с этим будет уместно начать разговор о социальной феноменологии и герменевтике.
Социальная феноменология и герменевтика
Герменевтика (название происходит от Гермеса – древнегреческого бога письменности, а также от «герменеою» – «разъяснить, истолковывать» (древнегреч.)) как философское направление сформировалась во второй половине XIX в. Возникновение ее связано с именем немецкого ученого Вильгельма Дильтея (1833–1911).
Основополагающий тезис социальной эпистемологии Дильтея выглядит следующим образом: отчасти соглашаясь с неокантианцами, он подчеркивает необходимость учета ценностей в познании социальных явлений; однако для него это лишь один из многих моментов процесса «включения» человека в переживание исследуемых им социальных явлений и фактов. Именно это переживание, согласно немецкому философу, позволяет ученому, изучающему подобные явления и факты, возвыситься до их герменевтического постижения, а если быть совсем точным, до понимания их. «Понимание» – это высшая ступень познания, а «объяснение» (в том числе «научное объяснение») Дильтеем истолковываются как предварительные (предшествующие «пониманию») ступени философского постижения социальной реальности.
Но позицию Дильтея нельзя также трактовать примитивно – будто он требовал какого-то мистического вчувствования в социальную реальность, как прошлую, так настоящую и будущую. Наоборот, он призывал к единству как субъективного, так и объективного в социальном познании, результатом которого должно было стать «герменевтическое знание».
Российский философ А.Ф. Зотов иллюстрирует позицию Дильтея следующим размышлением:
«Историк вовсе не должен стремиться к простому описанию индивидуальных событий (к чему, кстати, призывали и неокантианские приверженцы идеографического метода – ведь без «отнесения к ценностям» не могло образоваться никаких понятий исторической науки); он стремится к общему пониманию событий и процессов. Об этом свидетельствуют и такие понятия, как «средневековое общество», «национальная экономика», «революции Нового времени». Даже когда историк занимается биографиями, тогда в роли сырого материала выступают события или документы (письма, воспоминания, дневники, сообщения современников и пр.). К примеру, историк хотел бы понять Бисмарка как великого политического деятеля, – что оказывало на него влияние, что было для него значимым, к каким целям он стремился и почему именно к ним; кто и почему был его союзником и противником, как он использовал сложившиеся условия или мог их изменить в своих интересах; почему в Пруссии и Европе сложились такие условия; какое значение имело государство в этой стране, и чем оно отличалось от других европейских странах, и т. д. и т. п. Для всего этого ему, историку, и нужны общие понятия. Поэтому задача не в том, чтобы каким-то образом «слиться» с Бисмарком психологически, «идентифицировать» с себя с ним как с личностью: историк, который хотел бы «разобраться» с Бисмарком, обязан изучить и государственную структуру Пруссии, и состояние ее хозяйства, и особенности и традиции внешней политики, и расстановку сил в Европе и в мире, и конституцию страны, и особенности религии, и многое, многое другое. Понимание исторической личности предполагает «опосредование» этого «общего знания»»[108].
В своей значительной части идеи герменевтики оказались подхвачены социальной феноменологией – социально-философским учением, основателем которого принято считать австрийского философа и социолога Альфреда Шюца (1899–1959). У своего соотечественника, выдающего представителя феноменологии, Эдмунда Гуссерля, Шюц позаимствовал идею жизненного мира, и именно она стала центральной идеей социально-феноменологической концепции Шюца.
Жизненный мир – это сфера непосредственного, рефлексивного, интуитивно переживаемого жизненного опыта, который формируется и закрепляется на уровне здравого смысла. Другое важнейшее понятие феноменологии Шюца – понятие «повседневность» как напряженное, лишенное всякого сомнения внимание к жизни, предполагающее целостное «Я», и выдвижение разнообразных проектов воздействия на окружающую личность среду[109].
Собственная биография индивида конструирует, согласно Шюцу, его особенный «жизненный мир», его биографическую среду, где собственное «Я» индивида оказывается центром познающей перспективы, организующей каждый акт понимания и каждую интерпретацию внешнего факта. В результате не существует всеобщего познания социальной реальности, знание о ней оказывается социально распределенным и исключительно индивидуальным, т. е. знание одного индивида не сводимо к знанию другого субъекта.
«Знание социально распределено. Но запас действительного наличного знания различен у различных индивидов, и повседневное мышление берет это в расчет. Не только то, что знает индивид, отлично от того, что знает его сосед, но также и то, как оба знают одни и те же факты. Всякие индивидуальные запасы наличного знания в каждый момент структурируются как зоны различных степеней ясности, определенности и точности. Знание этих индивидуальных различий есть само по себе элемент повседневного опыта: я знаю, к кому и при каких типичных обстоятельствах я должен обратиться за консультацией, как компетентному доктору или юристу. Другими словами, в каждодневной жизни я конструирую такие типы других сфер знакомств, масштабы и структуру знания другого»[110].
Поскольку познание социальной реальности строго индивидуально, перед Шюцем возникает следующая дилемма: как установить социальную, объективную связь между различными типами индивидуального социального познания и как организовать это социальное познание в нечто единое целое? Как превратить «повседневное познание» в «научное познание»?
Шюц скорее в этом пункте нащупывает решения, чем его предлагает:
«Все научные объяснения социального мира. должны соотноситься с субъективными значениями действий человеческих индивидов, из которых складывается социальная реальность»[111].
В результате социальная феноменология еще более, чем неокантианство и герменевтика, усилила элемент субъективного в познании мира социальных фактов и явлений и даже в некотором роде устранила из социального познания объективное. Примерно в таком же направлении работали и продолжают работать еще два философских течения – постструктурализм и постмодернизм.
Основополагающий тезис социальной эпистемологии Дильтея выглядит следующим образом: отчасти соглашаясь с неокантианцами, он подчеркивает необходимость учета ценностей в познании социальных явлений; однако для него это лишь один из многих моментов процесса «включения» человека в переживание исследуемых им социальных явлений и фактов. Именно это переживание, согласно немецкому философу, позволяет ученому, изучающему подобные явления и факты, возвыситься до их герменевтического постижения, а если быть совсем точным, до понимания их. «Понимание» – это высшая ступень познания, а «объяснение» (в том числе «научное объяснение») Дильтеем истолковываются как предварительные (предшествующие «пониманию») ступени философского постижения социальной реальности.
Но позицию Дильтея нельзя также трактовать примитивно – будто он требовал какого-то мистического вчувствования в социальную реальность, как прошлую, так настоящую и будущую. Наоборот, он призывал к единству как субъективного, так и объективного в социальном познании, результатом которого должно было стать «герменевтическое знание».
Российский философ А.Ф. Зотов иллюстрирует позицию Дильтея следующим размышлением:
«Историк вовсе не должен стремиться к простому описанию индивидуальных событий (к чему, кстати, призывали и неокантианские приверженцы идеографического метода – ведь без «отнесения к ценностям» не могло образоваться никаких понятий исторической науки); он стремится к общему пониманию событий и процессов. Об этом свидетельствуют и такие понятия, как «средневековое общество», «национальная экономика», «революции Нового времени». Даже когда историк занимается биографиями, тогда в роли сырого материала выступают события или документы (письма, воспоминания, дневники, сообщения современников и пр.). К примеру, историк хотел бы понять Бисмарка как великого политического деятеля, – что оказывало на него влияние, что было для него значимым, к каким целям он стремился и почему именно к ним; кто и почему был его союзником и противником, как он использовал сложившиеся условия или мог их изменить в своих интересах; почему в Пруссии и Европе сложились такие условия; какое значение имело государство в этой стране, и чем оно отличалось от других европейских странах, и т. д. и т. п. Для всего этого ему, историку, и нужны общие понятия. Поэтому задача не в том, чтобы каким-то образом «слиться» с Бисмарком психологически, «идентифицировать» с себя с ним как с личностью: историк, который хотел бы «разобраться» с Бисмарком, обязан изучить и государственную структуру Пруссии, и состояние ее хозяйства, и особенности и традиции внешней политики, и расстановку сил в Европе и в мире, и конституцию страны, и особенности религии, и многое, многое другое. Понимание исторической личности предполагает «опосредование» этого «общего знания»»[108].
В своей значительной части идеи герменевтики оказались подхвачены социальной феноменологией – социально-философским учением, основателем которого принято считать австрийского философа и социолога Альфреда Шюца (1899–1959). У своего соотечественника, выдающего представителя феноменологии, Эдмунда Гуссерля, Шюц позаимствовал идею жизненного мира, и именно она стала центральной идеей социально-феноменологической концепции Шюца.
Жизненный мир – это сфера непосредственного, рефлексивного, интуитивно переживаемого жизненного опыта, который формируется и закрепляется на уровне здравого смысла. Другое важнейшее понятие феноменологии Шюца – понятие «повседневность» как напряженное, лишенное всякого сомнения внимание к жизни, предполагающее целостное «Я», и выдвижение разнообразных проектов воздействия на окружающую личность среду[109].
Собственная биография индивида конструирует, согласно Шюцу, его особенный «жизненный мир», его биографическую среду, где собственное «Я» индивида оказывается центром познающей перспективы, организующей каждый акт понимания и каждую интерпретацию внешнего факта. В результате не существует всеобщего познания социальной реальности, знание о ней оказывается социально распределенным и исключительно индивидуальным, т. е. знание одного индивида не сводимо к знанию другого субъекта.
«Знание социально распределено. Но запас действительного наличного знания различен у различных индивидов, и повседневное мышление берет это в расчет. Не только то, что знает индивид, отлично от того, что знает его сосед, но также и то, как оба знают одни и те же факты. Всякие индивидуальные запасы наличного знания в каждый момент структурируются как зоны различных степеней ясности, определенности и точности. Знание этих индивидуальных различий есть само по себе элемент повседневного опыта: я знаю, к кому и при каких типичных обстоятельствах я должен обратиться за консультацией, как компетентному доктору или юристу. Другими словами, в каждодневной жизни я конструирую такие типы других сфер знакомств, масштабы и структуру знания другого»[110].
Поскольку познание социальной реальности строго индивидуально, перед Шюцем возникает следующая дилемма: как установить социальную, объективную связь между различными типами индивидуального социального познания и как организовать это социальное познание в нечто единое целое? Как превратить «повседневное познание» в «научное познание»?
Шюц скорее в этом пункте нащупывает решения, чем его предлагает:
«Все научные объяснения социального мира. должны соотноситься с субъективными значениями действий человеческих индивидов, из которых складывается социальная реальность»[111].
В результате социальная феноменология еще более, чем неокантианство и герменевтика, усилила элемент субъективного в познании мира социальных фактов и явлений и даже в некотором роде устранила из социального познания объективное. Примерно в таком же направлении работали и продолжают работать еще два философских течения – постструктурализм и постмодернизм.
Постструктурализм и постмодернизм
Постструктурализм и постмодернизм – два сходных между собой философских и культурологических течения, получивших наиболее широкое распространение начиная примерно с 60-х (постструктурализм) и 80-х (постмодернизм) гг. XX в.
Основой для генезиса «постструктурализма» явился структурализм – методологическая концепция, появившаяся в гуманитарных дисциплинах в начале XX в. и делавшая упор на анализ структуры в исследуемых объектах. Начиная со второй половины прошлого века структурализм распространился и в сфере социальных наук, достигнув наивысшего расцвета в работах французского философа и социолога Пьера Бурдье (1921–2001). Свою собственную концепцию Бурдье называл «конструктивистским структурализмом» или «структуралистским конструктивизмом».
Согласно Бурдье, социальная реальность находится в состоянии «двойного структурирования», т. е. особого двойного процесса установления причинно-следственных связей между субъектом и объектом: изначально субъектом («агентом» или «габитусом»[112]) социальная реальность воспринимается как объективная или внешняя по отношению к его действиям, а впоследствии по мере практических действий габитуса в социальном пространстве социальная реальность включается как субъективный момент в поле действия габитуса.
Основой для генезиса «постструктурализма» явился структурализм – методологическая концепция, появившаяся в гуманитарных дисциплинах в начале XX в. и делавшая упор на анализ структуры в исследуемых объектах. Начиная со второй половины прошлого века структурализм распространился и в сфере социальных наук, достигнув наивысшего расцвета в работах французского философа и социолога Пьера Бурдье (1921–2001). Свою собственную концепцию Бурдье называл «конструктивистским структурализмом» или «структуралистским конструктивизмом».
Согласно Бурдье, социальная реальность находится в состоянии «двойного структурирования», т. е. особого двойного процесса установления причинно-следственных связей между субъектом и объектом: изначально субъектом («агентом» или «габитусом»[112]) социальная реальность воспринимается как объективная или внешняя по отношению к его действиям, а впоследствии по мере практических действий габитуса в социальном пространстве социальная реальность включается как субъективный момент в поле действия габитуса.