Страница:
Понятие сверхтекста позволяет описать нормативный «взгляд на мир» субъекта тоталитарного языка в системе определенных координат: «пространство и время», «событие и факты», «точка зрения», «субъектная организация». Таким образом, ОР описывает систему нормативов, очень близкую соответствующей системе сверхтекста идеологем. Можно сказать, что это два подхода к анализу одного и того же объекта. Но при этом возникает еще одно различие, операциональное, идущее от типологического, имеющее принципиальный характер.
Построение сверхтекста идеологем идет, как показывают исследования Н.А. Купиной, от норм языка (словаря) к тексту. Нормативы сверхтекста продуцируются системой идеологем. Построение же ОР основано на речевом материале (речевых нормах), а словарная информация играет комментирующую, иллюстрирующую и в некоторых случаях корректирующую роль.
Поэтому система нормативов сверхтекста идеологем и система нормативов ОР, по-видимому, будут разными – языковой и речевой. Сверхтекст идеологем формируется не «коллективным субъектом» (риторами) в речевой практике, а филологами и идеологами – нормализаторами языка, но не речи, хотя их деятельность, разумеется, опирается на анализ речевых произведений. Речевые стереотипы-нормативы остаются, как правило, за пределами этого конструкта.
Риторический идеал. А.К. Михальской предложена трактовка понятия риторического идеала, очень близкая ОР. Риторический идеал является «ментальным образцом и образом хорошей речи, существующим у любого говорящего и составляющим существенный компонент культуры» [Михальская 19966: 44]. Риторический идеал историчен, культуроспецифичен, социален и нормативен. Теми же свойствами обладает и ОР.
Существенно еще и то, что понятие риторического идеала у А.К. Михальской имеет три аспекта (слова в цитатах выделены автором. – АР.). Так, античный риторический идеал – иерархия «трех основных элементов: мысль-истина, благо-добро, красота-гармония» [Михальская 19966: 30]. Русский риторический идеал – это: «1) мысль, смысловая насыщенность, устремленность к истине: 2) этическая задача, нравственная устремленность к добру и правде: 3) красота, понятая не как украшенность, красивость, а как целесообразность, функциональность, строгая гармония» [Михальская 19966: 7]. Теоретически интерпретируя понятие риторического идеала, А.К. Михальская определяет его, во-первых, как «общий принцип организации логосферы», во-вторых, как иерархию ценностей – «требований к речи и к речевому поведению людей – носителей данной культуры» [Михальская 19966: 43]. Заметим, это требования этические и эстетические. Эти три аспекта, разумеется, соотносятся с составляющими ОР: логосом, этосом и пафосом. Характерно, что и понятие риторической ситуации описывается А.К. Михальской как система взаимосвязанных факторов: «1) отношения между участниками речевой ситуации; 2) цели участников (их речевые намерения, т.е. то, что они хотят получить в результате речевого события); 3) предмет речи и отношения участников к нему» [Михальская 19966: 56]. Здесь также речь, по сути, об этосе, пафосе и логосе.
Однако указанная близость понятий риторического идеала и ОР все же не означает необходимости их слияния, это понятия не одного ряда и их полезно развести.
Во-первых, риторический идеал – это основная категория сравнительно-исторической риторики, носящая типологический характер. Советский риторический идеал рассматривается в рамках общей типологии и описывается в сравнении с другими риторическими идеалами общей системой признаков. ОР – это не столько общая типологическая категория, сколько частная, характеризующая специфику русской и советской словесной культуры. Она тесно связана с категорией образа автора В.В. Виноградова, разработанной на материале русской словесности.
Во-вторых, ОР более антропоцентричен, более связан с субъектом речи (через связь с понятиями образа автора и языковой личности), чем риторический идеал.
В-третьих, риторический идеал, как подчеркивает А.К. Михальская, существует «не только в сознании ритора, но и в сознании слушателя, короче, в голове любого носителя данной культуры» [Михальская 19966: 43]. То есть это норматив речи всего общества. ОР же, по нашему мнению, связан прежде всего с фигурой ритора как представителя власти. Это норматив речи власти, а затем уже и масс. Правда, советский ОР стремился внедриться в массы и стать тотальным, стремился стать риторическим идеалом. И ему это во многом удалось, но все же не до конца. Язык власти, с одной стороны, был языком масс, с другой – до конца им не стал (это, кстати, показано в прозе Андрея Платонова 20—30-х годов). Кроме того, в составе одного советского риторического идеала существовало по меньшей мере два ОР. Поэтому будем различать, прежде всего для советской словесной культуры, риторический идеал и ОР как общее и частное понятия.
Определение понятия. Прежде чем подытожить сказанное об ОР, остановимся на важнейшей стороне этого понятия – на его многоаспектности: этосе, пафосе и логосе.
В традиции риторической практики этос, пафос и логос понимаются как средства убеждения, которыми располагает ритор (этические, эмоциональные и рациональные), или как аспекты проявления личности в речи: этос – установление отношений с аудиторией, делающее речь уместной; пафос – эмоциональный инструментарий, формирующий общий смысл речи; логос – интеллектуальные ресурсы аргументации [Волков 1996: 17—18].
На основе риторической практики формируется теоретическое осмысление этих понятий. Этос, пафос и логос в теории риторики предстают как виды смысла речи или аспекты рассмотрения речи риторикой. Их современная теоретическая интерпретация содержится в работах Ю.В. Рождественского (слова в цитатах выделены автором. – АР.). Она расширяет значение терминов (от составляющих образа ритора до аспектов речи) и конкретизирует их содержание. «Этосом принято называть те условия, которые получатель речи предлагает ее создателю. <.„> Пафосом принято называть намерение. замысел создателя речи, имеющий целью развить перед получателем определенную и интересующую его тему. <.„> Логосом принято называть словесные средства, использованные создателем речи в данной речи при реализации замысла. <…> Таким образом, этос создает условия для речи, пафос – источник создания смысла речи, а логос – словесное воплощение пафоса на условиях этоса» [Рождественский 1997: 96]. «Современная риторика рассматривает отношения людей через речь. Она устанавливает: а) условия, в которых возможна речь (этос), б) направленность содержания изобретения в зависимости от вида речи (пафос), в) уместные средства языкового выражения применительно к условиям и направленности содержания (логос)» [Рождественский 1999: 73]. «Этос – реализуется в законах и правилах, таких как этикет, регламент собрания, процессуальный кодекс (в суде), цензурные правила и т.д. Пафос – реализуется под влиянием и нужды в установлении совместной деятельности. Логос – реализуется в формировании общих мест через диалог. Самых широких – мораль и самых узких – семейная традиция или направление деятельности конкретной организации» [Рождественский 1999: 94]. Нужно сказать, что приведенное широкое понимание этоса, пафоса и логоса нисколько не противоречит пониманию традиционному, аристотелевскому. Наоборот, оно дает перспективу разработке категории ОР как стилистико-смыслового центра прозы.
Учет условий осуществления, замысла речи и их связи в речевом произведении в той или иной мере характерен для современного речеведения в его различных направлениях. Однако методологические основы такого подхода были выработаны в отечественной филологии и связаны с именами В.В. Виноградова и М.М. Бахтина.
В.В. Виноградов в своей общефилологической концепции и теории образа автора выделял рассматриваемые аспекты речи и ее описания: он исследовал не только текст, но и систему коммуникации (литературно-стилистические традиции и школы – автор – читатель), и замысел автора (через текстологический анализ). Он видел в тексте образ автора в этосе, пафосе и логосе или, пользуясь метафорой М.Я. Дымарского, находил их в тексте в «упакованном» виде.
Еще раньше М.М. Бахтин предложил теоретическое рассмотрение речи и ее описания в тех же трех аспектах. В 1926 году в статье В.Н. Волошинова «Слово в жизни и слово в поэзии» вводится понятие «жизненного высказывания», т.е. нехудожественной речи. Оно «как осмысленное целое слагается из двух частей: 1) из словесно осуществленной (или актуализированной) части и 2) из подразумеваемой» [Волошинов 1996: 68]. Подразумеваемая часть – это ситуация, «внесловесный контекст», состоящий из общего знания общающихся и общих оценок этого знания [Волошинов 1996: 67]. Первая часть – это логос, вторая этос, из которого, впрочем, еще не очень явно, выделяется пафос – оценки: «…единство реальных жизненных условий, порождающих общность оценок <…> Подразумеваемые оценки являются поэтому не индивидуальными эмоциями, а социально закономерными, необходимыми актами» [Волошинов 1996: 68]. Таким образом, «смысловой состав» жизненного высказывания (т.е. нехудожественной речи) в коммуникативном процессе складывается из значения (логоса), ситуации (этоса), оценки (пафоса). При этом определяющим звеном является этос (социальные условия коммуникации). Эти положения были развиты в книге В.Н. Волошинова и М.М. Бахтина «Марксизм и философия языка» (1929 г.) [Волошинов 1993].
В предлагаемом понимании вопроса, как следует из сказанного выше, ОР – это не только норматив речи, но и инструмент ее исследования: ведь он концентрирует в себе специфические черты словесной культуры. Это, кстати, отметил Д.С. Лихачев при анализе виноградовского понятия образа автора: «Образ автора как предмет изучения и в еще большей мере как особая сфера, в которой лежит объяснение единства различных стилистических пластов языка художественной литературы, был особенно существен для той новой науки о языке художественной литературы, идею которой В.В. Виноградов заботливо вынашивал в течение всей своей научной деятельности и возникновение которой плодотворно подготовлял» [Лихачев 1971: 212].
Подытожим сказанное. ОР:
– филологическое, а не лингвистическое понятие;
– социально-политический норматив речи;
– коллективный субъект речи;
– герменевтически значим;
– реализуется в этосе, пафосе, логосе;
– смысловой центр прозаической словесной культуры;
– способен выполнять функцию исследовательского конструкта.
Определение: ОР – это, во-первых, антропоцентричный социально-политический норматив прозаической речи, представляющий словесную культуру в аспектах этоса, пафоса и логоса; во-вторых, конструкт для изучения прозаической словесной культуры.
Вопросы
2.
2.1. Отечественная история изучения советской словесной культуры
Построение сверхтекста идеологем идет, как показывают исследования Н.А. Купиной, от норм языка (словаря) к тексту. Нормативы сверхтекста продуцируются системой идеологем. Построение же ОР основано на речевом материале (речевых нормах), а словарная информация играет комментирующую, иллюстрирующую и в некоторых случаях корректирующую роль.
Поэтому система нормативов сверхтекста идеологем и система нормативов ОР, по-видимому, будут разными – языковой и речевой. Сверхтекст идеологем формируется не «коллективным субъектом» (риторами) в речевой практике, а филологами и идеологами – нормализаторами языка, но не речи, хотя их деятельность, разумеется, опирается на анализ речевых произведений. Речевые стереотипы-нормативы остаются, как правило, за пределами этого конструкта.
Риторический идеал. А.К. Михальской предложена трактовка понятия риторического идеала, очень близкая ОР. Риторический идеал является «ментальным образцом и образом хорошей речи, существующим у любого говорящего и составляющим существенный компонент культуры» [Михальская 19966: 44]. Риторический идеал историчен, культуроспецифичен, социален и нормативен. Теми же свойствами обладает и ОР.
Существенно еще и то, что понятие риторического идеала у А.К. Михальской имеет три аспекта (слова в цитатах выделены автором. – АР.). Так, античный риторический идеал – иерархия «трех основных элементов: мысль-истина, благо-добро, красота-гармония» [Михальская 19966: 30]. Русский риторический идеал – это: «1) мысль, смысловая насыщенность, устремленность к истине: 2) этическая задача, нравственная устремленность к добру и правде: 3) красота, понятая не как украшенность, красивость, а как целесообразность, функциональность, строгая гармония» [Михальская 19966: 7]. Теоретически интерпретируя понятие риторического идеала, А.К. Михальская определяет его, во-первых, как «общий принцип организации логосферы», во-вторых, как иерархию ценностей – «требований к речи и к речевому поведению людей – носителей данной культуры» [Михальская 19966: 43]. Заметим, это требования этические и эстетические. Эти три аспекта, разумеется, соотносятся с составляющими ОР: логосом, этосом и пафосом. Характерно, что и понятие риторической ситуации описывается А.К. Михальской как система взаимосвязанных факторов: «1) отношения между участниками речевой ситуации; 2) цели участников (их речевые намерения, т.е. то, что они хотят получить в результате речевого события); 3) предмет речи и отношения участников к нему» [Михальская 19966: 56]. Здесь также речь, по сути, об этосе, пафосе и логосе.
Однако указанная близость понятий риторического идеала и ОР все же не означает необходимости их слияния, это понятия не одного ряда и их полезно развести.
Во-первых, риторический идеал – это основная категория сравнительно-исторической риторики, носящая типологический характер. Советский риторический идеал рассматривается в рамках общей типологии и описывается в сравнении с другими риторическими идеалами общей системой признаков. ОР – это не столько общая типологическая категория, сколько частная, характеризующая специфику русской и советской словесной культуры. Она тесно связана с категорией образа автора В.В. Виноградова, разработанной на материале русской словесности.
Во-вторых, ОР более антропоцентричен, более связан с субъектом речи (через связь с понятиями образа автора и языковой личности), чем риторический идеал.
В-третьих, риторический идеал, как подчеркивает А.К. Михальская, существует «не только в сознании ритора, но и в сознании слушателя, короче, в голове любого носителя данной культуры» [Михальская 19966: 43]. То есть это норматив речи всего общества. ОР же, по нашему мнению, связан прежде всего с фигурой ритора как представителя власти. Это норматив речи власти, а затем уже и масс. Правда, советский ОР стремился внедриться в массы и стать тотальным, стремился стать риторическим идеалом. И ему это во многом удалось, но все же не до конца. Язык власти, с одной стороны, был языком масс, с другой – до конца им не стал (это, кстати, показано в прозе Андрея Платонова 20—30-х годов). Кроме того, в составе одного советского риторического идеала существовало по меньшей мере два ОР. Поэтому будем различать, прежде всего для советской словесной культуры, риторический идеал и ОР как общее и частное понятия.
Определение понятия. Прежде чем подытожить сказанное об ОР, остановимся на важнейшей стороне этого понятия – на его многоаспектности: этосе, пафосе и логосе.
В традиции риторической практики этос, пафос и логос понимаются как средства убеждения, которыми располагает ритор (этические, эмоциональные и рациональные), или как аспекты проявления личности в речи: этос – установление отношений с аудиторией, делающее речь уместной; пафос – эмоциональный инструментарий, формирующий общий смысл речи; логос – интеллектуальные ресурсы аргументации [Волков 1996: 17—18].
На основе риторической практики формируется теоретическое осмысление этих понятий. Этос, пафос и логос в теории риторики предстают как виды смысла речи или аспекты рассмотрения речи риторикой. Их современная теоретическая интерпретация содержится в работах Ю.В. Рождественского (слова в цитатах выделены автором. – АР.). Она расширяет значение терминов (от составляющих образа ритора до аспектов речи) и конкретизирует их содержание. «Этосом принято называть те условия, которые получатель речи предлагает ее создателю. <.„> Пафосом принято называть намерение. замысел создателя речи, имеющий целью развить перед получателем определенную и интересующую его тему. <.„> Логосом принято называть словесные средства, использованные создателем речи в данной речи при реализации замысла. <…> Таким образом, этос создает условия для речи, пафос – источник создания смысла речи, а логос – словесное воплощение пафоса на условиях этоса» [Рождественский 1997: 96]. «Современная риторика рассматривает отношения людей через речь. Она устанавливает: а) условия, в которых возможна речь (этос), б) направленность содержания изобретения в зависимости от вида речи (пафос), в) уместные средства языкового выражения применительно к условиям и направленности содержания (логос)» [Рождественский 1999: 73]. «Этос – реализуется в законах и правилах, таких как этикет, регламент собрания, процессуальный кодекс (в суде), цензурные правила и т.д. Пафос – реализуется под влиянием и нужды в установлении совместной деятельности. Логос – реализуется в формировании общих мест через диалог. Самых широких – мораль и самых узких – семейная традиция или направление деятельности конкретной организации» [Рождественский 1999: 94]. Нужно сказать, что приведенное широкое понимание этоса, пафоса и логоса нисколько не противоречит пониманию традиционному, аристотелевскому. Наоборот, оно дает перспективу разработке категории ОР как стилистико-смыслового центра прозы.
Учет условий осуществления, замысла речи и их связи в речевом произведении в той или иной мере характерен для современного речеведения в его различных направлениях. Однако методологические основы такого подхода были выработаны в отечественной филологии и связаны с именами В.В. Виноградова и М.М. Бахтина.
В.В. Виноградов в своей общефилологической концепции и теории образа автора выделял рассматриваемые аспекты речи и ее описания: он исследовал не только текст, но и систему коммуникации (литературно-стилистические традиции и школы – автор – читатель), и замысел автора (через текстологический анализ). Он видел в тексте образ автора в этосе, пафосе и логосе или, пользуясь метафорой М.Я. Дымарского, находил их в тексте в «упакованном» виде.
Еще раньше М.М. Бахтин предложил теоретическое рассмотрение речи и ее описания в тех же трех аспектах. В 1926 году в статье В.Н. Волошинова «Слово в жизни и слово в поэзии» вводится понятие «жизненного высказывания», т.е. нехудожественной речи. Оно «как осмысленное целое слагается из двух частей: 1) из словесно осуществленной (или актуализированной) части и 2) из подразумеваемой» [Волошинов 1996: 68]. Подразумеваемая часть – это ситуация, «внесловесный контекст», состоящий из общего знания общающихся и общих оценок этого знания [Волошинов 1996: 67]. Первая часть – это логос, вторая этос, из которого, впрочем, еще не очень явно, выделяется пафос – оценки: «…единство реальных жизненных условий, порождающих общность оценок <…> Подразумеваемые оценки являются поэтому не индивидуальными эмоциями, а социально закономерными, необходимыми актами» [Волошинов 1996: 68]. Таким образом, «смысловой состав» жизненного высказывания (т.е. нехудожественной речи) в коммуникативном процессе складывается из значения (логоса), ситуации (этоса), оценки (пафоса). При этом определяющим звеном является этос (социальные условия коммуникации). Эти положения были развиты в книге В.Н. Волошинова и М.М. Бахтина «Марксизм и философия языка» (1929 г.) [Волошинов 1993].
В предлагаемом понимании вопроса, как следует из сказанного выше, ОР – это не только норматив речи, но и инструмент ее исследования: ведь он концентрирует в себе специфические черты словесной культуры. Это, кстати, отметил Д.С. Лихачев при анализе виноградовского понятия образа автора: «Образ автора как предмет изучения и в еще большей мере как особая сфера, в которой лежит объяснение единства различных стилистических пластов языка художественной литературы, был особенно существен для той новой науки о языке художественной литературы, идею которой В.В. Виноградов заботливо вынашивал в течение всей своей научной деятельности и возникновение которой плодотворно подготовлял» [Лихачев 1971: 212].
Подытожим сказанное. ОР:
– филологическое, а не лингвистическое понятие;
– социально-политический норматив речи;
– коллективный субъект речи;
– герменевтически значим;
– реализуется в этосе, пафосе, логосе;
– смысловой центр прозаической словесной культуры;
– способен выполнять функцию исследовательского конструкта.
Определение: ОР – это, во-первых, антропоцентричный социально-политический норматив прозаической речи, представляющий словесную культуру в аспектах этоса, пафоса и логоса; во-вторых, конструкт для изучения прозаической словесной культуры.
Вопросы
• Что такое дискурс? Почему это понятие неприложимо к историческому исследованию речи?
• В чем различия между понятиями сверхтекста и ОР?
• Как соотносятся понятия риторического идеала и ОР?
• Как различаются и совмещаются три аспекта речи – этос, пафос и логос – в ОР?
• В чем различия между понятиями сверхтекста и ОР?
• Как соотносятся понятия риторического идеала и ОР?
• Как различаются и совмещаются три аспекта речи – этос, пафос и логос – в ОР?
2.
ИСТОРИЯ ИЗУЧЕНИЯ СОВЕТСКОЙ СЛОВЕСНОЙ КУЛЬТУРЫ
Изучение проблемы велось как отечественной филологией, так и зарубежной. Причем задачи и структура отечественного и зарубежного исследования были различны. Поэтому рассмотрим их по отдельности.
2.1. Отечественная история изучения советской словесной культуры
Как правило, описания советской словесной культуры делят на апологетические и критические. В этом есть смысл, но есть и много неясного и неопределенного. Во-первых, трудно провести четкое деление множества исследований и вряд ли разумно пытаться выявить в этих исследованиях соотношение апологетического и критического. Во-вторых, такой подход неисторичен, так как оценка научных работ часто зависит от оценки личности ученого.
Попробуем взглянуть на проблему иначе: с учетом культурного детерминизма. Ведь наука (не только прикладная, но и теоретическая) зависит от практики. Филология и лингвистика также зависят от потребностей общественно-языковой практики. И теория, и практика науки обусловлены культурой как системой прецедентов и правил. Поэтому в основу периодизации истории вопроса положим периодизацию истории советской словесной культуры.
Периодизация истории советской словесной культуры может быть проведена с учетом трех аспектов речи: этоса, пафоса и логоса. При таком подходе эта история предстает как чередование рефлексии/нерефлексии слова [Романенко 2000: 194—195]. Разумеется, с этим свойством культуры непосредственно связана и история ее изучения, ее самоанализ, самоидентификация.
Можно выделить пять периодов истории советской словесной культуры и ее изучения. Оговоримся, что временные границы между периодами очень условны, их нельзя понимать буквально. То же, впрочем, можно сказать и о других параметрах периодизации. Нельзя понимать нерефлексивность как абсолютное отсутствие описаний словесной культуры: научные традиции имеют и свои имманентные закономерности развития.
1 период: 20-е годы, время рождения советской культуры. Этос периода определяется устно-ораторическими условиями коммуникации и неграмотностью аудитории (масс); вождем, лидером, риторическим и этическим идеалом является Ленин. Пафос периода носит критически-разрушительный характер. Логос представляет собой языковой стандарт, ориентированный на ораторику («язык революционной эпохи»). Период характеризуется очень активной филологической и семиотической рефлексивностью: рождающаяся культура нуждается в самоосознании.
• период: 30—50-е годы, время установления и стабилизации норм культуры. Этос периода определяется письменно-документными условиями коммуникации и относительной грамотностью аудитории (масс); вождем, лидером, риторическим и этическим идеалом периода является Сталин. Пафос периода носит созидательно-апологетический характер. Логос – языковой стандарт, ориентированный на документ («новояз», «канцелярит»). Период характеризуется отсутствием филологической и семиотической рефлексии.
• период: 60-е годы, время отрицания предыдущего периода («культа личности») и возрождения 1 -го («возврат к ленинским нормам»), Этос периода – массовая коммуникация (к массовой печати прибавляется радиовещание и телевидение) с довольно полной включенностью массовой аудитории в эту систему. Вождь, лидер, риторический и этический идеал – Хрущев. Пафос периода можно определить как критически-разоблачительный. Логос периода – языковой стандарт с ориентацией на ораторику массовой информации. Филологическая и семиотическая рефлективность активна, но не достигает степени активности 20-х годов.
• период: 70-е – первая половина 80-х годов («застой»), Этос периода – массовая коммуникация со все усиливающейся ритуализацией и условий общения, и речевых действий риторов и аудитории. Вождь, лидер, риторический и этический идеал (тоже ритуализованный) – Брежнев. Пафос периода – апологетически-созидательный. Логос характеризуется ориентацией языкового стандарта на документ, ораторические формы речи ритуализируются (лозунги, призывы, обращения). Рефлексивность слова нерелевантна, ее формы ритуализованы.
• период: вторая половина 80-х—90-е годы («перестройка»), период, границы которого определить затруднительно. Это время умирания советской культуры, хотя о полном исчезновении ее норм говорить не приходится. Этос периода – массовая коммуникация с явным преобладанием устно-разговорных условий общения и с высокой степенью включенности аудитории в эту коммуникацию. Вождь, лидер, риторический и этический идеал – Горбачев, затем Ельцин. Пафос периода носит критически-разоблачительно-разрушительный характер. Логос – разрушающийся языковой стандарт с ориентацией на устно-разговорную стихию. Филологическая и семиотическая рефлексивность не только достигает уровня 1-го периода, но и значительно превосходит его.
Перейдем к характеристике отечественного изучения советской словесной культуры в связи с изложенной периодизацией.
Первый период: 20-е годы. Словесная культура этого времени получает всестороннее описание. Языковые и речевые особенности хорошо заметны и для носителей, и для исследователей-филологов. Эти новые черты словесной культуры сразу же становятся предметом филологической рефлексии [Баранников 1919; Горнфельд 1922; Черных 1923; Делерт 1924; Габо 1924; Пешковский 1925; Щерба 1925; Винокур 1923; 1925; 1928а; 19286; Селищев 1968в (1925); 19686 (1927); 1928; Шор 1926; Поливанов 1927; 1928; 1931; Ларин 1928 и др.]. Предпринимаются и попытки лексикографической кодификации советских сокращений, символов революционного языка, по выражению Л.В. Щербы (например, «Словарь советских терминов» под редакцией П.Х. Спасского, Нижний Новгород, 1924). Обзоры этих работ см., например, [Кожин 1963; Протченко 1975; Мещерский 1981; Скворцов 1987]. Особо значимы (как по анализу материала, так и по постановке теоретических проблем) работы А.М. Селищева и Е.Д. Поливанова.
Кроме описаний новых черт языковой и речевой жизни всего общества, исследуются особенности речи отдельных классов речевого коллектива. Речь масс: рабочих [Суворовский 1926; Данилов 1929], рабочих-подростков [Добромыслов 1932], крестьян [Меромский 1930], красноармейцев [Шпильрейн и др. 1928], уголовников (см. литературу по этому вопросу и работы Д. С. Лихачева [Лихачев 1993]), школьников [Капорский 1927; Лупова 1927] и т.п. Речь ритора-вождя: сразу после смерти Ленина вышел номер журнала Л ЕФ со статьями о стилистике и риторике его речи (значит, материал собирался и анализировался еще при жизни Ленина) [Эйхенбаум 1924; Якубинский 1924; Казанский 1924].
Исследуются и функциональные разновидности языка и словесности: язык газеты ([Винокур 1925; Гус и др. 1926 и др.], см. об этом [Костомаров 1971]); деловая речь [Гус 1929; 1931; Верховской 1930]; речь поэтическая (см. об этом [Леонтьев 1968]); искусственные международные языки как функциональные части советской словесной культуры [Дрезен 1928; 1933; Рево 1933 и др.].
Помимо исследований по лингвистике и поэтике актуализируется и развивается риторическая проблематика (см. литературу по этому вопросу [Сычев 1995]). Риторическая практика требует как практических руководств (например, [Миртов 1924; 1927; 1930], так и теоретического осмысления (например, [Гофман 1932]). Риторика разрабатывается не только для ораторики (об этом см. [Граудина, Миськевич 1989]), но и для практической деловой речи в составе деятельности по рационализации управления и делопроизводства [Корицкий и др. 1990]. Риторика как теория современной прозы начинает осмысливаться теоретической филологией. В.В. Виноградов в книге «О художественной прозе» (1930) отмечает интерес отечественных филологов и философов Г.О. Винокура, Н.И. Жинкина, Г.Г. Шпета к «риторическим формам речи», говорит о формировании (в первую очередь в западной лингвистике) новой риторики как теории убеждающей речи разных сфер (деловой, бытовой и др.), дает образцы риторического анализа произведений речи [Виноградов 1980: 55-175].
Рефлексивная деятельность общества не ограничивается словесной культурой, она носит общесемиотический характер. Активно изучаются и нормируются новые советские ритуалы [Глебкин 1998], разрабатываются теоретические основания изобразительного искусства (например, работы К. Малевича, П. Филонова).
Как уже говорилось, наиболее значительными исследованиями советской словесной культуры были работы А. М. Селищева и ЕД. Поливанова. Начнем с книги А.М. Селищева, уникальной в истории отечественной русистики: она всеохватна и в то же время недостаточно оценена: она во многом определила концепцию настоящего учебного пособия.
Книга А.М. Селищева «Язык революционной эпохи. Из наблюдений над русским языком последних лет (1917—1926)» [Селищев 1928] (после цитат из этого издания в круглых скобках приводим номер страницы) описывает не только и не столько язык и имеет не строго лингвистический характер, за что ее и критиковали (см. рецензии: [Винокур 1928а; Ольгин 1928; Поливанов 1928; Лобов 1928; Георгиади 1929; Рожанский 1935]). Автором рассматриваются источники языка, его носители, речь, особенности условий коммуникации и речемыслительной деятельности говорящих, некоторые черты словесности, а собственное исследование характеризуется как «результаты <…> наблюдений над языковой деятельностью в связи с событиями и обстоятельствами периода 1917—1926 гг. <…> Цель работы – осветит ь различные стороны языковых переживаний последних лет» (3). А.М. Селищев не случайно употребляет для объяснения характера своего труда неопределенные и нетерминированные выражения «языковая деятельность», «языковые переживания». Он описывает не только языковые изменения, но новую формирующуюся словесную культуру как систему прецедентов, норм, правил связи языка с мыслительной и социально-практической деятельностью носителей, норм обращения с языком, имеющих культуро– созидающий характер.
Такая особенность исследования проявляется в его структуре и в составе теоретических понятий. За исключением первого (теоретическое введение) и шестого разделов (изменение значения слов), более или менее лингвистических, остальные разделы (их семь) имеют речеведческий характер. После общей характеристики «языковой деятельности революционного времени» описываются коммуникативная, эмоционально-экспрессивная и номинативная функции «речи».
А.М. Селищев описывает именно эти функции, опуская эстетическую, так как видит предмет исследования не в поэзии, художественной словесности, а в прозе, словесности нехудожественной (9). Г.О. Винокур как лингвист в своей рецензии усомнился в правомерности выделения такого состава функций языка [Винокур 1928], не принимая во внимание «филологичности» подхода исследователя. У А.М. Селищева это функции речи, а не языка, их состав определен описываемой общественно-речевой практикой, а не теорией языка.
Описание базируется на анализе речи определенной группы носителей – деятелей (партийных и советских) революции (т.е. риторов. – АР.) с учетом условий общения. И только после этого характеризуются «языковые новшества» в речи других носителей, представителей масс: рабочих, крестьян, представителей национальных меньшинств. Подчеркнем, что в качестве основной для советской словесной культуры автором избирается публичная сфера общения. Поэтому источником исследования стали в основном пресса, документы, ораторская проза.
А.М. Селищев довольно подробно описывает происхождение революционных деятелей, условия их деятельности, общественный статус, формы и методы партийной и советской жизни. «Язык революционной эпохи» (и его пафос – источник смысла и его логос – стиль) формируется именно в этой среде, в этих условиях коммуникации, этими носителями (риторами), в этом этосе. Другие члены языкового коллектива, массы, рабочие и крестьяне тоже вовлекаются (не обязательно принудительно) в этот этос, чем и определяется новая специфика их речи. «Данные, собранные мною, – оговаривает автор (слова в цитатах выделены им. – АР.), — характеризуют не обыденную речь рабочих, а ту речь, какой пользуются они в .моменты обсуждения вопросов общественно-экономической и политической жизни. И еще одно ограничение. Эти данные относятся к речи активных рабочих. Речь пассивных членов рабочей среды представляет меньше новых черт, связанных с явлениями революционного времени» (198). «Активные рабочие» – это формирующиеся из масс риторы, вторые по значимости информанты для изучения «языка революционной эпохи».
Рассмотрим характер, состав, подачу и анализ материала в книге. На первый взгляд, описывается, как и в большинстве работ 20-х годов на эту тему, лишь новая лексика. Однако у А.М. Селищева имеется и дополнительная информация. Слова приводятся в составе обширных контекстов, это не только фразы, но и выдержки из текстов. Кроме отдельных слов и выражений, анализируются функции некоторых текстообразующих оборотов, клаузул: «Так полагается кончать речь на торжественных собраниях» (132). Уделяется внимание построению некоторых характерных для словесной культуры жанровых форм, например, «катехизисной форме» (132—133). Помимо выдержек из газетных, ораторских, документных текстов привлекаются (в качестве вторичных источников) фрагменты художественных, а именно сатирических (рассказы М. Зощенко, М. Колосова) произведений, изображающих современную речь. Привлекаются и суждения о речи самих носителей – журналистов, партийных работников. С помощью таких средств рисуется выразительная картина, создается образ новой речи.
Такой образ создается и продуманным составом примеров: они подаются либо по одному, для комментирования и иллюстрирования авторского суждения, либо группой, которая в определенном контексте книги несет информацию именно об образе речи. При этом А.М. Селищев выделяет специфически «советские» слова курсивом, что дает возможность видеть их как цельное множество. При обращении к их контекстам возникает представление и о синтаксическом своеобразии новой речи. Приведем пример. Второй раздел книги «Общий характер языковой деятельности революционного времени» является как бы рефератом остальной части книги (он занимает всего пять страниц). Тезисные положения этого раздела развиваются в последующих частях книги и приводимые в нем примеры явно отобраны как ключевые слова, наиболее характерные для эпохи. Это: массовки; конференции; пленумы; коллегии; бюро; ячейки; кампании; безоговорочное выполнение директив, идущих от центра, от верхушки; культработа; штамп; командные высоты; партийная и советская среда; тезисы; лозунги; хищники империализма; даешь повышение производительности труда; диспропорция; режим экономии; увязка; смычка; международное положение; активист; трескотня; говорильня; на местах; Октябрь (23—27). Этот перечень дает, безусловно, образ речи в контексте культуры. С одной стороны, этот образ обращен к политическому ораторству, с другой – к канцелярии. Дихотомия «ораторская – канцелярская стихия» получает развитие в дальнейшем описании. Кроме того, приведенные примеры описывают и этос, и пафос, и логос культуры.
Попробуем взглянуть на проблему иначе: с учетом культурного детерминизма. Ведь наука (не только прикладная, но и теоретическая) зависит от практики. Филология и лингвистика также зависят от потребностей общественно-языковой практики. И теория, и практика науки обусловлены культурой как системой прецедентов и правил. Поэтому в основу периодизации истории вопроса положим периодизацию истории советской словесной культуры.
Периодизация истории советской словесной культуры может быть проведена с учетом трех аспектов речи: этоса, пафоса и логоса. При таком подходе эта история предстает как чередование рефлексии/нерефлексии слова [Романенко 2000: 194—195]. Разумеется, с этим свойством культуры непосредственно связана и история ее изучения, ее самоанализ, самоидентификация.
Можно выделить пять периодов истории советской словесной культуры и ее изучения. Оговоримся, что временные границы между периодами очень условны, их нельзя понимать буквально. То же, впрочем, можно сказать и о других параметрах периодизации. Нельзя понимать нерефлексивность как абсолютное отсутствие описаний словесной культуры: научные традиции имеют и свои имманентные закономерности развития.
1 период: 20-е годы, время рождения советской культуры. Этос периода определяется устно-ораторическими условиями коммуникации и неграмотностью аудитории (масс); вождем, лидером, риторическим и этическим идеалом является Ленин. Пафос периода носит критически-разрушительный характер. Логос представляет собой языковой стандарт, ориентированный на ораторику («язык революционной эпохи»). Период характеризуется очень активной филологической и семиотической рефлексивностью: рождающаяся культура нуждается в самоосознании.
• период: 30—50-е годы, время установления и стабилизации норм культуры. Этос периода определяется письменно-документными условиями коммуникации и относительной грамотностью аудитории (масс); вождем, лидером, риторическим и этическим идеалом периода является Сталин. Пафос периода носит созидательно-апологетический характер. Логос – языковой стандарт, ориентированный на документ («новояз», «канцелярит»). Период характеризуется отсутствием филологической и семиотической рефлексии.
• период: 60-е годы, время отрицания предыдущего периода («культа личности») и возрождения 1 -го («возврат к ленинским нормам»), Этос периода – массовая коммуникация (к массовой печати прибавляется радиовещание и телевидение) с довольно полной включенностью массовой аудитории в эту систему. Вождь, лидер, риторический и этический идеал – Хрущев. Пафос периода можно определить как критически-разоблачительный. Логос периода – языковой стандарт с ориентацией на ораторику массовой информации. Филологическая и семиотическая рефлективность активна, но не достигает степени активности 20-х годов.
• период: 70-е – первая половина 80-х годов («застой»), Этос периода – массовая коммуникация со все усиливающейся ритуализацией и условий общения, и речевых действий риторов и аудитории. Вождь, лидер, риторический и этический идеал (тоже ритуализованный) – Брежнев. Пафос периода – апологетически-созидательный. Логос характеризуется ориентацией языкового стандарта на документ, ораторические формы речи ритуализируются (лозунги, призывы, обращения). Рефлексивность слова нерелевантна, ее формы ритуализованы.
• период: вторая половина 80-х—90-е годы («перестройка»), период, границы которого определить затруднительно. Это время умирания советской культуры, хотя о полном исчезновении ее норм говорить не приходится. Этос периода – массовая коммуникация с явным преобладанием устно-разговорных условий общения и с высокой степенью включенности аудитории в эту коммуникацию. Вождь, лидер, риторический и этический идеал – Горбачев, затем Ельцин. Пафос периода носит критически-разоблачительно-разрушительный характер. Логос – разрушающийся языковой стандарт с ориентацией на устно-разговорную стихию. Филологическая и семиотическая рефлексивность не только достигает уровня 1-го периода, но и значительно превосходит его.
Перейдем к характеристике отечественного изучения советской словесной культуры в связи с изложенной периодизацией.
Первый период: 20-е годы. Словесная культура этого времени получает всестороннее описание. Языковые и речевые особенности хорошо заметны и для носителей, и для исследователей-филологов. Эти новые черты словесной культуры сразу же становятся предметом филологической рефлексии [Баранников 1919; Горнфельд 1922; Черных 1923; Делерт 1924; Габо 1924; Пешковский 1925; Щерба 1925; Винокур 1923; 1925; 1928а; 19286; Селищев 1968в (1925); 19686 (1927); 1928; Шор 1926; Поливанов 1927; 1928; 1931; Ларин 1928 и др.]. Предпринимаются и попытки лексикографической кодификации советских сокращений, символов революционного языка, по выражению Л.В. Щербы (например, «Словарь советских терминов» под редакцией П.Х. Спасского, Нижний Новгород, 1924). Обзоры этих работ см., например, [Кожин 1963; Протченко 1975; Мещерский 1981; Скворцов 1987]. Особо значимы (как по анализу материала, так и по постановке теоретических проблем) работы А.М. Селищева и Е.Д. Поливанова.
Кроме описаний новых черт языковой и речевой жизни всего общества, исследуются особенности речи отдельных классов речевого коллектива. Речь масс: рабочих [Суворовский 1926; Данилов 1929], рабочих-подростков [Добромыслов 1932], крестьян [Меромский 1930], красноармейцев [Шпильрейн и др. 1928], уголовников (см. литературу по этому вопросу и работы Д. С. Лихачева [Лихачев 1993]), школьников [Капорский 1927; Лупова 1927] и т.п. Речь ритора-вождя: сразу после смерти Ленина вышел номер журнала Л ЕФ со статьями о стилистике и риторике его речи (значит, материал собирался и анализировался еще при жизни Ленина) [Эйхенбаум 1924; Якубинский 1924; Казанский 1924].
Исследуются и функциональные разновидности языка и словесности: язык газеты ([Винокур 1925; Гус и др. 1926 и др.], см. об этом [Костомаров 1971]); деловая речь [Гус 1929; 1931; Верховской 1930]; речь поэтическая (см. об этом [Леонтьев 1968]); искусственные международные языки как функциональные части советской словесной культуры [Дрезен 1928; 1933; Рево 1933 и др.].
Помимо исследований по лингвистике и поэтике актуализируется и развивается риторическая проблематика (см. литературу по этому вопросу [Сычев 1995]). Риторическая практика требует как практических руководств (например, [Миртов 1924; 1927; 1930], так и теоретического осмысления (например, [Гофман 1932]). Риторика разрабатывается не только для ораторики (об этом см. [Граудина, Миськевич 1989]), но и для практической деловой речи в составе деятельности по рационализации управления и делопроизводства [Корицкий и др. 1990]. Риторика как теория современной прозы начинает осмысливаться теоретической филологией. В.В. Виноградов в книге «О художественной прозе» (1930) отмечает интерес отечественных филологов и философов Г.О. Винокура, Н.И. Жинкина, Г.Г. Шпета к «риторическим формам речи», говорит о формировании (в первую очередь в западной лингвистике) новой риторики как теории убеждающей речи разных сфер (деловой, бытовой и др.), дает образцы риторического анализа произведений речи [Виноградов 1980: 55-175].
Рефлексивная деятельность общества не ограничивается словесной культурой, она носит общесемиотический характер. Активно изучаются и нормируются новые советские ритуалы [Глебкин 1998], разрабатываются теоретические основания изобразительного искусства (например, работы К. Малевича, П. Филонова).
Как уже говорилось, наиболее значительными исследованиями советской словесной культуры были работы А. М. Селищева и ЕД. Поливанова. Начнем с книги А.М. Селищева, уникальной в истории отечественной русистики: она всеохватна и в то же время недостаточно оценена: она во многом определила концепцию настоящего учебного пособия.
Книга А.М. Селищева «Язык революционной эпохи. Из наблюдений над русским языком последних лет (1917—1926)» [Селищев 1928] (после цитат из этого издания в круглых скобках приводим номер страницы) описывает не только и не столько язык и имеет не строго лингвистический характер, за что ее и критиковали (см. рецензии: [Винокур 1928а; Ольгин 1928; Поливанов 1928; Лобов 1928; Георгиади 1929; Рожанский 1935]). Автором рассматриваются источники языка, его носители, речь, особенности условий коммуникации и речемыслительной деятельности говорящих, некоторые черты словесности, а собственное исследование характеризуется как «результаты <…> наблюдений над языковой деятельностью в связи с событиями и обстоятельствами периода 1917—1926 гг. <…> Цель работы – осветит ь различные стороны языковых переживаний последних лет» (3). А.М. Селищев не случайно употребляет для объяснения характера своего труда неопределенные и нетерминированные выражения «языковая деятельность», «языковые переживания». Он описывает не только языковые изменения, но новую формирующуюся словесную культуру как систему прецедентов, норм, правил связи языка с мыслительной и социально-практической деятельностью носителей, норм обращения с языком, имеющих культуро– созидающий характер.
Такая особенность исследования проявляется в его структуре и в составе теоретических понятий. За исключением первого (теоретическое введение) и шестого разделов (изменение значения слов), более или менее лингвистических, остальные разделы (их семь) имеют речеведческий характер. После общей характеристики «языковой деятельности революционного времени» описываются коммуникативная, эмоционально-экспрессивная и номинативная функции «речи».
А.М. Селищев описывает именно эти функции, опуская эстетическую, так как видит предмет исследования не в поэзии, художественной словесности, а в прозе, словесности нехудожественной (9). Г.О. Винокур как лингвист в своей рецензии усомнился в правомерности выделения такого состава функций языка [Винокур 1928], не принимая во внимание «филологичности» подхода исследователя. У А.М. Селищева это функции речи, а не языка, их состав определен описываемой общественно-речевой практикой, а не теорией языка.
Описание базируется на анализе речи определенной группы носителей – деятелей (партийных и советских) революции (т.е. риторов. – АР.) с учетом условий общения. И только после этого характеризуются «языковые новшества» в речи других носителей, представителей масс: рабочих, крестьян, представителей национальных меньшинств. Подчеркнем, что в качестве основной для советской словесной культуры автором избирается публичная сфера общения. Поэтому источником исследования стали в основном пресса, документы, ораторская проза.
А.М. Селищев довольно подробно описывает происхождение революционных деятелей, условия их деятельности, общественный статус, формы и методы партийной и советской жизни. «Язык революционной эпохи» (и его пафос – источник смысла и его логос – стиль) формируется именно в этой среде, в этих условиях коммуникации, этими носителями (риторами), в этом этосе. Другие члены языкового коллектива, массы, рабочие и крестьяне тоже вовлекаются (не обязательно принудительно) в этот этос, чем и определяется новая специфика их речи. «Данные, собранные мною, – оговаривает автор (слова в цитатах выделены им. – АР.), — характеризуют не обыденную речь рабочих, а ту речь, какой пользуются они в .моменты обсуждения вопросов общественно-экономической и политической жизни. И еще одно ограничение. Эти данные относятся к речи активных рабочих. Речь пассивных членов рабочей среды представляет меньше новых черт, связанных с явлениями революционного времени» (198). «Активные рабочие» – это формирующиеся из масс риторы, вторые по значимости информанты для изучения «языка революционной эпохи».
Рассмотрим характер, состав, подачу и анализ материала в книге. На первый взгляд, описывается, как и в большинстве работ 20-х годов на эту тему, лишь новая лексика. Однако у А.М. Селищева имеется и дополнительная информация. Слова приводятся в составе обширных контекстов, это не только фразы, но и выдержки из текстов. Кроме отдельных слов и выражений, анализируются функции некоторых текстообразующих оборотов, клаузул: «Так полагается кончать речь на торжественных собраниях» (132). Уделяется внимание построению некоторых характерных для словесной культуры жанровых форм, например, «катехизисной форме» (132—133). Помимо выдержек из газетных, ораторских, документных текстов привлекаются (в качестве вторичных источников) фрагменты художественных, а именно сатирических (рассказы М. Зощенко, М. Колосова) произведений, изображающих современную речь. Привлекаются и суждения о речи самих носителей – журналистов, партийных работников. С помощью таких средств рисуется выразительная картина, создается образ новой речи.
Такой образ создается и продуманным составом примеров: они подаются либо по одному, для комментирования и иллюстрирования авторского суждения, либо группой, которая в определенном контексте книги несет информацию именно об образе речи. При этом А.М. Селищев выделяет специфически «советские» слова курсивом, что дает возможность видеть их как цельное множество. При обращении к их контекстам возникает представление и о синтаксическом своеобразии новой речи. Приведем пример. Второй раздел книги «Общий характер языковой деятельности революционного времени» является как бы рефератом остальной части книги (он занимает всего пять страниц). Тезисные положения этого раздела развиваются в последующих частях книги и приводимые в нем примеры явно отобраны как ключевые слова, наиболее характерные для эпохи. Это: массовки; конференции; пленумы; коллегии; бюро; ячейки; кампании; безоговорочное выполнение директив, идущих от центра, от верхушки; культработа; штамп; командные высоты; партийная и советская среда; тезисы; лозунги; хищники империализма; даешь повышение производительности труда; диспропорция; режим экономии; увязка; смычка; международное положение; активист; трескотня; говорильня; на местах; Октябрь (23—27). Этот перечень дает, безусловно, образ речи в контексте культуры. С одной стороны, этот образ обращен к политическому ораторству, с другой – к канцелярии. Дихотомия «ораторская – канцелярская стихия» получает развитие в дальнейшем описании. Кроме того, приведенные примеры описывают и этос, и пафос, и логос культуры.