Страница:
Для понимания принципов функционирования этой системы воспользуемся метафорой Э. Канетти (слова в цитате выделены автором. – АР.):
«Нет более наглядного выражения власти, чем действия дирижера. Выразительна каждая деталь его публичного поведения, всякий его жест бросает свет на природу власти. <…>
Дирижер стоит. <…> Он стоит в одиночестве. Вокруг сидит оркестр, за спиной сидят зрители, и он один стоящий во всем зале. Он – на возвышении, видимый спереди и сзади. Оркестр впереди и слушатели позади подчиняются его движениям. Собственно приказания отдаются движением руки или руки и палочки. Едва заметным мановением он пробуждает к жизни звук или заставляет его умолкнуть. Он властен над жизнью и смертью звуков. Давно умерший звук воскресает по его приказу. Разнообразие инструментов – как разнообразие людей. Оркестр – собрание всех их важных типов. Их готовность слушаться помогает дирижеру превратить их в одно целое, которое он затем выставляет на всеобщее обозрение.
Работа, которую он исполняет, чрезвычайно сложна и требует от него постоянной осторожности. Стремительность и самообладание – его главные качества. На нарушителя он обрушивается с быстротой молнии. Закон всегда у него под рукой в виде партитуры. У других она тоже имеется, и они могут контролировать исполнение, но только он один определяет ошибки и вершит суд, не сходя с места. <…>
Слушатели обязаны сидеть тихо, это так же необходимо дирижеру, как и подчинение оркестра. <…> Пока он дирижирует, никто не двигается с места. Когда он заканчивает, положено аплодироват ь. <…> На его долю выпал древний триумф победителя. Величие победы выражается в силе овации. Победа и поражение стали формами, в которых организуется наша душевная жизнь. Все, что по ту сторону победы и поражения, не берется в расчет, все, что еще есть в жизни, превращается в победу и поражение.
Во время исполнения дирижер – вождь всех собравшихся в зале. Он впереди и спиной к ним. <…>
Зорким взглядом он охватывает весь оркестр. Каждый оркестрант чувствует и знает, что он его видит, но еще лучше слышит. Голоса инструментов – это мнения и убеждения, за которыми он ревностно следит. Он всеведущ, ибо если перед музыкантами лежат только их партии, то у дирижера в голове или на пульте вся партитура. Он точно знает, что позволено каждому в каждый момент. Он видит и слышит каждого в любой момент, что дает ему свойство вездесущности. Он, так сказать, в каждой голове. Он знает, что каждый должен делать и делает. Он, как живое воплощение законов, управляет обеими сторонами морального мира. Мановением руки он разрешает то, что происходит, и запрещает то, что не должно произойти. Его ухо прощупывает воздух в поисках запретного. Он развертывает перед оркестром весь опус в его одновременности и последовательности, и, поскольку во время исполнения нет иного мира, кроме самого опуса, все это время он остается владыкой мира» [Канетти 1997: 421-424].
Э. Канетти описывает музыкальную и социальную иерархическую семиотическую организацию, идентичную представленной нами выше речевой структуре советского общества. Описание Э. Канетти также можно представить в виде пирамиды (рис. 2).
Рис. 2
Метафора Э. Канетти, как видно при сопоставлении пирамид, показывает семиотическую организацию иерархически структурированного общества. В такой организации Р. Медведев видит суть «сталинизма»: «Сталин стоял на вершине целой пирамиды более мелких диктаторов. Он был главным бюрократом над сотнями тысяч других бюрократов» [Медведев 1989: 196]. Интересное наблюдение делает в своих записных книжках советский писатель П. Павленко: «Говорят – галерея писателей. Писатели стоят не плечо к плечу, а в виде пирамиды. Если я не обопрусь на чьи-то плечи, значит, я самый нижний. Гений – тот, кто завершает вершину пирамиды» [Павленко 1954: 136].
Аудитория (слушатели) строит ОР (образ музыканта) на материале деятельности вождей и аппарата (дирижера и оркестра). Речевая структура советского (тоталитарного) общества не только точно описывается сравнением с симфоническим оркестром под руководством дирижера. В этом сходстве – общий принцип устройства советской культуры.
Указанный принцип очень точно почувствовал Андрей Платонов. В одном из его писем говорится: «Дирижер поднял палочку – низовые рабочие с пеной у рта из кожи лезут, коллективизируют» (цит. по: [Перхин 1997: 18]).
Стремление к единству семантической информации стало принципом советского семиозиса и охватило все сферы жизни общества. Универсальность пирамидальной иерархической структуры для советской словесной культуры отмечена М. Вайскопфом: рассматривая «сталинскую риторическую технологию», он утверждает, что она «соответствовала организационной модели большевизма, исходно строившегося, – по крайней мере в теории – как унифицированная структура однородных расходящихся ячеек, управляемых из общего центра» [Вайскопф 2001: 50]. Эта «организационная модель» – принцип демократического централизма.
Вопросы
2.
3.
«Нет более наглядного выражения власти, чем действия дирижера. Выразительна каждая деталь его публичного поведения, всякий его жест бросает свет на природу власти. <…>
Дирижер стоит. <…> Он стоит в одиночестве. Вокруг сидит оркестр, за спиной сидят зрители, и он один стоящий во всем зале. Он – на возвышении, видимый спереди и сзади. Оркестр впереди и слушатели позади подчиняются его движениям. Собственно приказания отдаются движением руки или руки и палочки. Едва заметным мановением он пробуждает к жизни звук или заставляет его умолкнуть. Он властен над жизнью и смертью звуков. Давно умерший звук воскресает по его приказу. Разнообразие инструментов – как разнообразие людей. Оркестр – собрание всех их важных типов. Их готовность слушаться помогает дирижеру превратить их в одно целое, которое он затем выставляет на всеобщее обозрение.
Работа, которую он исполняет, чрезвычайно сложна и требует от него постоянной осторожности. Стремительность и самообладание – его главные качества. На нарушителя он обрушивается с быстротой молнии. Закон всегда у него под рукой в виде партитуры. У других она тоже имеется, и они могут контролировать исполнение, но только он один определяет ошибки и вершит суд, не сходя с места. <…>
Слушатели обязаны сидеть тихо, это так же необходимо дирижеру, как и подчинение оркестра. <…> Пока он дирижирует, никто не двигается с места. Когда он заканчивает, положено аплодироват ь. <…> На его долю выпал древний триумф победителя. Величие победы выражается в силе овации. Победа и поражение стали формами, в которых организуется наша душевная жизнь. Все, что по ту сторону победы и поражения, не берется в расчет, все, что еще есть в жизни, превращается в победу и поражение.
Во время исполнения дирижер – вождь всех собравшихся в зале. Он впереди и спиной к ним. <…>
Зорким взглядом он охватывает весь оркестр. Каждый оркестрант чувствует и знает, что он его видит, но еще лучше слышит. Голоса инструментов – это мнения и убеждения, за которыми он ревностно следит. Он всеведущ, ибо если перед музыкантами лежат только их партии, то у дирижера в голове или на пульте вся партитура. Он точно знает, что позволено каждому в каждый момент. Он видит и слышит каждого в любой момент, что дает ему свойство вездесущности. Он, так сказать, в каждой голове. Он знает, что каждый должен делать и делает. Он, как живое воплощение законов, управляет обеими сторонами морального мира. Мановением руки он разрешает то, что происходит, и запрещает то, что не должно произойти. Его ухо прощупывает воздух в поисках запретного. Он развертывает перед оркестром весь опус в его одновременности и последовательности, и, поскольку во время исполнения нет иного мира, кроме самого опуса, все это время он остается владыкой мира» [Канетти 1997: 421-424].
Э. Канетти описывает музыкальную и социальную иерархическую семиотическую организацию, идентичную представленной нами выше речевой структуре советского общества. Описание Э. Канетти также можно представить в виде пирамиды (рис. 2).
Рис. 2
Метафора Э. Канетти, как видно при сопоставлении пирамид, показывает семиотическую организацию иерархически структурированного общества. В такой организации Р. Медведев видит суть «сталинизма»: «Сталин стоял на вершине целой пирамиды более мелких диктаторов. Он был главным бюрократом над сотнями тысяч других бюрократов» [Медведев 1989: 196]. Интересное наблюдение делает в своих записных книжках советский писатель П. Павленко: «Говорят – галерея писателей. Писатели стоят не плечо к плечу, а в виде пирамиды. Если я не обопрусь на чьи-то плечи, значит, я самый нижний. Гений – тот, кто завершает вершину пирамиды» [Павленко 1954: 136].
Аудитория (слушатели) строит ОР (образ музыканта) на материале деятельности вождей и аппарата (дирижера и оркестра). Речевая структура советского (тоталитарного) общества не только точно описывается сравнением с симфоническим оркестром под руководством дирижера. В этом сходстве – общий принцип устройства советской культуры.
Указанный принцип очень точно почувствовал Андрей Платонов. В одном из его писем говорится: «Дирижер поднял палочку – низовые рабочие с пеной у рта из кожи лезут, коллективизируют» (цит. по: [Перхин 1997: 18]).
Стремление к единству семантической информации стало принципом советского семиозиса и охватило все сферы жизни общества. Универсальность пирамидальной иерархической структуры для советской словесной культуры отмечена М. Вайскопфом: рассматривая «сталинскую риторическую технологию», он утверждает, что она «соответствовала организационной модели большевизма, исходно строившегося, – по крайней мере в теории – как унифицированная структура однородных расходящихся ячеек, управляемых из общего центра» [Вайскопф 2001: 50]. Эта «организационная модель» – принцип демократического централизма.
Вопросы
• Какова функция партии по отношению к массе?
• В чем состоит противоречие между интеллигентами и массой?
• Как Ленин и его соратники решали это противоречие?
• Как соотносилось единство ОР для разных этапов советской истории с единством семантической информации в советской культуре?
• Как «пирамидальность» (иерархичность) семиотической структуры советской культуры обеспечивала единство семантической информации?
• Почему «пирамидальность» является общим принципом устройства советской культуры?
• В чем состоит противоречие между интеллигентами и массой?
• Как Ленин и его соратники решали это противоречие?
• Как соотносилось единство ОР для разных этапов советской истории с единством семантической информации в советской культуре?
• Как «пирамидальность» (иерархичность) семиотической структуры советской культуры обеспечивала единство семантической информации?
• Почему «пирамидальность» является общим принципом устройства советской культуры?
2.
СОВЕТСКАЯ РИТОРИКА ОБ ОБРАЗЕ РИТОРА
Советская риторика имела довольно странную, на первый взгляд, особенность: она обладала очень высокой значимостью в культуре и – одновременно – не поощряла, а чаще и запрещала разработку риторической теории и соответствующего учебного предмета (исключение – 20-е годы).
В самом деле, советская культура с полным основанием может быть названа пропагандистской: с самого своего зарождения и до конца она с особым и повышенным вниманием относилась к агитационно-пропагандистской деятельности (возникает и термин для ее обозначения – «Агитпроп»), часто даже в ущерб другим видам деятельности. Пропагандой были охвачены все стороны жизни общества – политическая, профессиональная, научная, литературы и искусства, бытовая. В качестве примеров можно указать на такие сугубо риторические, агитационно-пропагандистские факты, как политические кампании (большая часть борьбы с «уклонами» и под.), «движения» (стахановское и т.п.), научные кампании (типа деятельности акад. Т.Г. Лысенко), социалистический реализм в искусстве, товарищеские суды и т.п. Результат любой деятельности ценился, прежде всего, с точки зрения Агитпропа. Система советской словесности соответственно была ориентирована на пропагандистскую речь. Гомилетика, как уже говорилось, исчерпывалась пропагандой. Учитывая сказанное, советскую культуру можно назвать риторичной (риторичной была и поэтика социалистического реализма).
Этому размаху риторической практики совершенно не соответствовало состояние риторической теории и педагогики. В 20-е годы, правда, развивалась и теория, и обучение риторике. Но с 30-х годов эта деятельность была остановлена, в школах предмет риторики был запрещен.
Ввиду такого положения основные категории советской риторики остались неразработанными и описанными лишь эмпирически (в этом, вероятно, нужно видеть одну из причин гибели советской культуры). Поэтому советский риторический идеал и ОР приходится выявлять и восстанавливать – они существуют имплицитно. Но некоторые эмпирические сведения, содержащиеся во множестве практических руководств для агитаторов, пропагандистов, лекторов (носивших, как было сказано, формальный, неконструктивный и даже агитационно-пропагандистский характер), все же имеются, и их нужно рассмотреть, так как они дают некий автопортрет советского ритора.
Довольно подробная библиография по советской теоретической и нормативной риторике содержится в работах [Граудина, Миськевич, 1989; Сычев, 1995]. Обязательными свойствами советского ритора считались: партийность, коммунистическая убежденность, правдивость, искренность, народность, оптимистичность, революционная страстность, боевитость, простота, скромность. Этот список дает идеальную нормативную картину советского ОР, он характеризует не просто ритора, но ритора-большевика.
В подтверждение можно указать, например, и на то, как воспринимался Ленин – политик и оратор – соратниками. Они характеризовали его как свой риторический идеал тем же набором качеств. Пожалуй, наиболее пристально всматривался в фигуру Ленина взглядом и соратника, и ученика, и продолжателя Сталин. В этом отношении интересна его речь «О Ленине» (1924 г.), в которой он охарактеризовал «некоторые особенности Ленина как человека и как деятеля» [Ленин, Сталин 1935: 3].
Речь состоит из восьми разделов, в каждом из которых говорится о какой-либо одной «особенности». В первом разделе («Горный орел») говорится о письме, полученном Сталиным от Ленина. Особо подчеркивается, что письмо простое (но и «содержательное», и «смелое», с «ясным и сжатым изложением»). «Это простое и смелое письмецо еще больше укрепило меня в том, что мы имеем в лице Ленина горного орла нашей партии» [Ленин, Сталин 1935: 4]. Метафора в восточном вкусе здесь нужна для контрастного акцентирования качества простоты. Кроме того, говорится и о боевитости («смелая бесстрашная критика»).
Второй раздел («Скромность») – об особенности, связанной с предыдущим качеством (слова выделены нами. – АР.): «…простота и скромность Ленина, это стремление остаться незаметным или, во всяком случае, не бросаться в глаза и не подчеркивать свое высокое положение, – эта черта представляет одну из самых сильных сторон Ленина, как нового вождя новых масс, простых и обыкновенных масс глубочайших «низов» человечества» [Ленин, Сталин 1935: 4].
Третий раздел («Сила логики») – о собственно речи Ленина– оратора, о его логосе. О «непреодолимой силе логики в речах Ленина.» Сталин говорит словами «делегатов», приводит мнение аудитории, на которую эта логика воздействует, т.е. имеется в виду ОР, а не личные впечатления: «Я помню, как говорили тогда многие из делегатов: «Логика в речах Ленина. – это какие-то всесильные щупальца-, которые охватывают тебя со всех сторон клещами и из объятий которых нет мочи вырваться: либо сдавайся, либо решайся на полный провал». Я думаю, что эта особенность в речах Ленина, являет ся самой сильной стороной его ораторского искусства» [Ленин, Сталин 1935: 5]. Конечно, это свойство Ленина-оратора, но в еще большей мере это свойство большевистской риторики – о силе логики Сталина говорили немало, и она, совмещенная с простотой и ясностью, была действительно «непреодолима». «Часто слушая Сталина, – писала тов. Землячка, – поражаешься непреодолимой логике, чеканности его речи, устремленности и идейной насыщенности его слова. Такие речи мы слышали только от Ленина. <…> Они легко воспринимаются в массах, направляют деятельност ь миллионов людей» [Ефимов 1950: 11]. «Непреодолимая сила логики, необычайная сила убеждения, кристальная ясность мысли Ленина, и Сталина, определяют особенности их языка» [Ефимов 1950: 7]. Такая логика – это коммунистическая убежденность, убежденность в марксистско-ленинской теории, обладавшей простотой и объяснительной силой позитивизма. Отметил в этом разделе Сталин также и «понятность» ленинской речи (это качество, производное от простоты и ясности), и ее «вдохновенность», т.е. революционную страстность.
Четвертый и пятый разделы сталинской речи – «Без хныкания» и «Без кичливости». Здесь он, противопоставляя Ленина «.хныкающим интеллигентам», говорит о его боевитости (не увлекаясь победой, добить противника) и оптимистичности («вера в свои силы, вера в победу»).
Очень важен шестой раздел речи – «Принципиальность». Суть этого свойства – верность «коренным интересам пролетариата», т.е. классовому сознанию. Это партийность. «Ленин <…> высоко держал знамя партийности, <…> воюя против всех и всяких антипартийных течений, <…> отстаивая партийность <…>. Известно, что в этом споре за партийность Ленин оказался потом победителем» [Ленин, Сталин 1935: 6]. Ср.: «Специфика политических речей В.И. Ленина, и речей его ближайших соратников определялась прежде всего партийностью, идейной направленностью, убежденностью в правоте марксизма» [Граудина, Миськевич 1989: 190].
В седьмом разделе («Вера в массы») говорится о ленинском принципе «учиться у масс», о вере в «творческие силы пролетариата» [Ленин, Сталин 1935: 7], т.е. о народности.
Последний, заключительный раздел речи – «Гений революции». Здесь говорится о поведении Ленина в экстремальных, революционных ситуациях. <<В дни революционных поворотов он буквально расцветал, становился ясновидцем» [Ленин, Сталин 1935: 8]. Сталин вспоминает, как в подобной ситуации «лицо Ленина, озарилось каким-то необычайным светом. Видно было, что он уже принял решение» [Ленин, Сталин 1935: 9]. Здесь описывается сочетание двух необходимых для большевика-ритора качеств – твердости, присутствия духа, железной воли и революционной страстности.
Таким образом, в облике Ленина Сталин видит все те необходимые и достаточные черты, которые образуют (с точки зрения советской риторики) нормативный ОР. Заметим: образ именно ритора, а не только оратора. У Сталина говорится о проявлениях Ленина в разных формах и видах речи – в письменной (эпистола, документ) и устной (беседа, ораторская речь, политический лозунг, пропаганда, управленческая речь). Конечно, нужно учитывать и личные качества риторов – Ленина и Сталина, но очевидно, что существовал некий норматив, на который и ориентировались риторы-болыпеви– ки. Существование такого норматива, типа ритора-большевика отметил Троцкий: «Революционеры сделаны в последнем счете из того же общественного материала, что и другие люди. Но у них должны быть какие-то резкие личные особенности, которые дали возможность историческому процессу отделить их от других и сгруппировать особо. Общение друг с другом, теоретическая работа, борьба под определенным знаменем, коллективная дисциплина, закал под огнем опасностей постепенно формируют революционный тип. Можно с полным правом говорить о психологическом типе большевика в противоположность, например, меньшевику. При достаточной опытности глаз даже по внешности различал большевика от меньшевика, с небольшим процентом ошибок» [Троцкий 1990 Т. 2: 243].
Перечень свойств советского ритора можно, в соответствии с триадой ОР, разделить на три группы. Так, правдивость, искренность, народность, простота, скромность – это в основном свойства этоса. Революционная страстность, боевитость, оптимистичность характеризуют пафос. Коммунистическая убежденность (а также простота и правдивость собственно речи) – это логос советского ритора. Особое место в составе ОР принадлежит партийности.
В самом деле, советская культура с полным основанием может быть названа пропагандистской: с самого своего зарождения и до конца она с особым и повышенным вниманием относилась к агитационно-пропагандистской деятельности (возникает и термин для ее обозначения – «Агитпроп»), часто даже в ущерб другим видам деятельности. Пропагандой были охвачены все стороны жизни общества – политическая, профессиональная, научная, литературы и искусства, бытовая. В качестве примеров можно указать на такие сугубо риторические, агитационно-пропагандистские факты, как политические кампании (большая часть борьбы с «уклонами» и под.), «движения» (стахановское и т.п.), научные кампании (типа деятельности акад. Т.Г. Лысенко), социалистический реализм в искусстве, товарищеские суды и т.п. Результат любой деятельности ценился, прежде всего, с точки зрения Агитпропа. Система советской словесности соответственно была ориентирована на пропагандистскую речь. Гомилетика, как уже говорилось, исчерпывалась пропагандой. Учитывая сказанное, советскую культуру можно назвать риторичной (риторичной была и поэтика социалистического реализма).
Этому размаху риторической практики совершенно не соответствовало состояние риторической теории и педагогики. В 20-е годы, правда, развивалась и теория, и обучение риторике. Но с 30-х годов эта деятельность была остановлена, в школах предмет риторики был запрещен.
Ввиду такого положения основные категории советской риторики остались неразработанными и описанными лишь эмпирически (в этом, вероятно, нужно видеть одну из причин гибели советской культуры). Поэтому советский риторический идеал и ОР приходится выявлять и восстанавливать – они существуют имплицитно. Но некоторые эмпирические сведения, содержащиеся во множестве практических руководств для агитаторов, пропагандистов, лекторов (носивших, как было сказано, формальный, неконструктивный и даже агитационно-пропагандистский характер), все же имеются, и их нужно рассмотреть, так как они дают некий автопортрет советского ритора.
Довольно подробная библиография по советской теоретической и нормативной риторике содержится в работах [Граудина, Миськевич, 1989; Сычев, 1995]. Обязательными свойствами советского ритора считались: партийность, коммунистическая убежденность, правдивость, искренность, народность, оптимистичность, революционная страстность, боевитость, простота, скромность. Этот список дает идеальную нормативную картину советского ОР, он характеризует не просто ритора, но ритора-большевика.
В подтверждение можно указать, например, и на то, как воспринимался Ленин – политик и оратор – соратниками. Они характеризовали его как свой риторический идеал тем же набором качеств. Пожалуй, наиболее пристально всматривался в фигуру Ленина взглядом и соратника, и ученика, и продолжателя Сталин. В этом отношении интересна его речь «О Ленине» (1924 г.), в которой он охарактеризовал «некоторые особенности Ленина как человека и как деятеля» [Ленин, Сталин 1935: 3].
Речь состоит из восьми разделов, в каждом из которых говорится о какой-либо одной «особенности». В первом разделе («Горный орел») говорится о письме, полученном Сталиным от Ленина. Особо подчеркивается, что письмо простое (но и «содержательное», и «смелое», с «ясным и сжатым изложением»). «Это простое и смелое письмецо еще больше укрепило меня в том, что мы имеем в лице Ленина горного орла нашей партии» [Ленин, Сталин 1935: 4]. Метафора в восточном вкусе здесь нужна для контрастного акцентирования качества простоты. Кроме того, говорится и о боевитости («смелая бесстрашная критика»).
Второй раздел («Скромность») – об особенности, связанной с предыдущим качеством (слова выделены нами. – АР.): «…простота и скромность Ленина, это стремление остаться незаметным или, во всяком случае, не бросаться в глаза и не подчеркивать свое высокое положение, – эта черта представляет одну из самых сильных сторон Ленина, как нового вождя новых масс, простых и обыкновенных масс глубочайших «низов» человечества» [Ленин, Сталин 1935: 4].
Третий раздел («Сила логики») – о собственно речи Ленина– оратора, о его логосе. О «непреодолимой силе логики в речах Ленина.» Сталин говорит словами «делегатов», приводит мнение аудитории, на которую эта логика воздействует, т.е. имеется в виду ОР, а не личные впечатления: «Я помню, как говорили тогда многие из делегатов: «Логика в речах Ленина. – это какие-то всесильные щупальца-, которые охватывают тебя со всех сторон клещами и из объятий которых нет мочи вырваться: либо сдавайся, либо решайся на полный провал». Я думаю, что эта особенность в речах Ленина, являет ся самой сильной стороной его ораторского искусства» [Ленин, Сталин 1935: 5]. Конечно, это свойство Ленина-оратора, но в еще большей мере это свойство большевистской риторики – о силе логики Сталина говорили немало, и она, совмещенная с простотой и ясностью, была действительно «непреодолима». «Часто слушая Сталина, – писала тов. Землячка, – поражаешься непреодолимой логике, чеканности его речи, устремленности и идейной насыщенности его слова. Такие речи мы слышали только от Ленина. <…> Они легко воспринимаются в массах, направляют деятельност ь миллионов людей» [Ефимов 1950: 11]. «Непреодолимая сила логики, необычайная сила убеждения, кристальная ясность мысли Ленина, и Сталина, определяют особенности их языка» [Ефимов 1950: 7]. Такая логика – это коммунистическая убежденность, убежденность в марксистско-ленинской теории, обладавшей простотой и объяснительной силой позитивизма. Отметил в этом разделе Сталин также и «понятность» ленинской речи (это качество, производное от простоты и ясности), и ее «вдохновенность», т.е. революционную страстность.
Четвертый и пятый разделы сталинской речи – «Без хныкания» и «Без кичливости». Здесь он, противопоставляя Ленина «.хныкающим интеллигентам», говорит о его боевитости (не увлекаясь победой, добить противника) и оптимистичности («вера в свои силы, вера в победу»).
Очень важен шестой раздел речи – «Принципиальность». Суть этого свойства – верность «коренным интересам пролетариата», т.е. классовому сознанию. Это партийность. «Ленин <…> высоко держал знамя партийности, <…> воюя против всех и всяких антипартийных течений, <…> отстаивая партийность <…>. Известно, что в этом споре за партийность Ленин оказался потом победителем» [Ленин, Сталин 1935: 6]. Ср.: «Специфика политических речей В.И. Ленина, и речей его ближайших соратников определялась прежде всего партийностью, идейной направленностью, убежденностью в правоте марксизма» [Граудина, Миськевич 1989: 190].
В седьмом разделе («Вера в массы») говорится о ленинском принципе «учиться у масс», о вере в «творческие силы пролетариата» [Ленин, Сталин 1935: 7], т.е. о народности.
Последний, заключительный раздел речи – «Гений революции». Здесь говорится о поведении Ленина в экстремальных, революционных ситуациях. <<В дни революционных поворотов он буквально расцветал, становился ясновидцем» [Ленин, Сталин 1935: 8]. Сталин вспоминает, как в подобной ситуации «лицо Ленина, озарилось каким-то необычайным светом. Видно было, что он уже принял решение» [Ленин, Сталин 1935: 9]. Здесь описывается сочетание двух необходимых для большевика-ритора качеств – твердости, присутствия духа, железной воли и революционной страстности.
Таким образом, в облике Ленина Сталин видит все те необходимые и достаточные черты, которые образуют (с точки зрения советской риторики) нормативный ОР. Заметим: образ именно ритора, а не только оратора. У Сталина говорится о проявлениях Ленина в разных формах и видах речи – в письменной (эпистола, документ) и устной (беседа, ораторская речь, политический лозунг, пропаганда, управленческая речь). Конечно, нужно учитывать и личные качества риторов – Ленина и Сталина, но очевидно, что существовал некий норматив, на который и ориентировались риторы-болыпеви– ки. Существование такого норматива, типа ритора-большевика отметил Троцкий: «Революционеры сделаны в последнем счете из того же общественного материала, что и другие люди. Но у них должны быть какие-то резкие личные особенности, которые дали возможность историческому процессу отделить их от других и сгруппировать особо. Общение друг с другом, теоретическая работа, борьба под определенным знаменем, коллективная дисциплина, закал под огнем опасностей постепенно формируют революционный тип. Можно с полным правом говорить о психологическом типе большевика в противоположность, например, меньшевику. При достаточной опытности глаз даже по внешности различал большевика от меньшевика, с небольшим процентом ошибок» [Троцкий 1990 Т. 2: 243].
Перечень свойств советского ритора можно, в соответствии с триадой ОР, разделить на три группы. Так, правдивость, искренность, народность, простота, скромность – это в основном свойства этоса. Революционная страстность, боевитость, оптимистичность характеризуют пафос. Коммунистическая убежденность (а также простота и правдивость собственно речи) – это логос советского ритора. Особое место в составе ОР принадлежит партийности.
3.
ПАРТИЙНОСТЬ
Партийность характеризует советский ОР в целом, реализуясь и в этосе, и в пафосе, и в логосе. Партийность – свойство, цементирующее советский ОР, его конституирующее качество. «Один из основных признаков советского политического красноречия – его открытая, подчеркнутая партийность» [Граудина, Миськевич 1989: 202].
Партийность присуща всей советской словесной культуре – партийно-правительственной словесности (и документам в том числе), литературе и искусству, науке, школе, массовой информации, частно-бытовой сфере общения. Принцип партийности словесной культуры был сформулирован и разработан Лениным в статье «Партийная организация и партийная литература». Партийность – обязательная составляющая всех советских произведений речи, то общее и принципиально важное, что делает произведение речи советским.
Партийность – качество, придающее знанию и его речевому воплощению пропагандистский характер. Содержание речи, речевое мышление становятся риторичными, риторичность определяет всю словесную культуру, подавляя в ней логический и поэтический компоненты и придавая ей морально-учительный, назидательный характер. На это свойство современной словесной культуры, сформированное еще в советское время, обратил внимание В.В. Колесов: «Риторическая форма мысли, указывающая на отношение содержания речи к действительности, есть естественная форма внушения уже известного слушателю (читателю) простейшим методом эмоционально-экспрессивного давления. Тем она и отличается от логической или поэтической формы мысли. Но моральная сторона дела присутствует обязательно; это как бы оправдание притязаний на законность публичного поучения посредством упрощенных риторических штампов» [Колесов 1999: 231—232].
Партийность характеризует как советский ОР в целом, так и каждую его составляющую в отдельности. Как обязательное конститутивное качество советского ОР партийность (советская, коммунистическая) отсутствует у врагов. ОР без партийности – образ врага. Более того, каждое качество советского ОР без партийности становится качеством врага (потенциального или действительного): коммунистическая убежденность без партийности – это оппортунизм, ревизионизм, уклонизм-, правдивость — объективизм (чаще буржуазный); искренность — болтовня, самокопание, глупость, потеря бдительности; народность — стихийность, самотек-, оптимистичность — прекраснодушие, фразерство; революционная страстность – болезнь левизны, партизанщина, экзальтация, истерия (чаще мелкобуржуазная); боевитость — агрессивность-, простота и скромность – лицемерие.
Таким образом, партийность служит своего рода семиотическим разграничителем культурных категорий «свой» и «чужой». В партийных кругах человек идентифицировался, оценивался и критиковался в первую очередь с точки зрения партийности. Показательны в этом отношении записанные Ф. Чуевым мемуарные высказывания В.М. Молотова, одного из виднейших и опытнейших партийных функционеров и государственных деятелей. Молотов, характеризуя общественно-значимое лицо, устанавливает прежде всего степень его партийности, вводя своеобразную градацию этой категории: положительная, отрицательная и смешанная (слова в примерах выделены нами. – АР.) [Чуев 1991].
Примеры положительной оценки. О Звереве: А Зверев молодец. За это его ценю. Способности у него, безусловно, были, партийность была. Он чувствовал, что это надо для революции, для партии, что без этого не обойтись. О Тевосяне: Очень честный, культурный, последовательный сторонник Ленина—Сталина. О Скворцове-Степанове: Он ярый ленинец и за Сталина был <…> Грамотный человек и очень крепкий старый большевик. О Косыгине: Косыгин – честный человек, глубоко партийный. Лучше других. Об Ульбрихте: Он преданный коммунист, сознательный товарищ, но немного прямолинейный.
Примеры отрицательной оценки. О Павлове: Павлов — ничего в нем партийного нет, но служака неплохой <…> беспартийного типа человек <…> но честный служака, никаких у него связей таких не было <…>. Я его вышиб из Министерства иностранных дел. О Берии: Он даже не карьерист, но, так сказать, не просто карьерист, поскольку он не отвечает большинству вопросов большевистской точки зрения <… > Это человек беспринципный. И не коммунист. Я считаю его примазавшимся к партии. Я считаю, что Берия перерожденец, что это человек, которого нельзя брать всерьез, он не коммунист, может быть, он был коммунистом, но это перерожденец, это человек, чуждый партии. Здесь интересно привести из того же источника характеристику Берии Хрущевым, который усилил отрицательную оценку Молотова: После меня вскоре выступил Хрущев. Он со мной полемизировал: «Молотов говорит, что Берия перерожденец. Это неправильно. Перерожденец — это тот, который был коммунистом, а затем перестал быть коммунистом. Но Берия не был коммунистом!Какой же он перерожденец?» Хрущев пошел левее, взял левее. Я и не возражал, не отрицал. Это, наверно, правда была. О Хрущеве: Хрущев – он, безусловно, реакционного типа человек, он только примазался к Коммунистической партии. Он не верит ни в какой коммунизм, конечно; Хрущев был правый человек <…> Хрущев — правый человек, насквозь гнилой; Хрущев по существу был бухаринец; Хрущев, типичный антиленинец; Хрущев, он же сапожник в вопросах теории, он же противник марксизма-ленинизма, это же враг коммунистической революции, скрытый и хитрый, очень завуалированный. О Медунове: Медунов – вы на него посмотрите, что в нем коммунистического?
Примеры смешанной оценки. О Дзержинском: Дзержинский при всех его хороших, замечательных качествах <…> при всей своей верности партии, при всей своей страстности, не совсем понимал политику партии. О Якове Сталине: Был ли Яков коммунистом? Наверное, был коммунистом, но эта сторона у него не выделялась. О Василии Сталине и его окружении: Василий – тот был более-менее боевым коммунистом, не то что коммунистом, а советским гражданином военного направления, бойцом Советской Армии. <…> сам он – малоразвитый человек в политическом отношении. А что касается окружения его – окружение ненадежное, малопартийное во всяком случае. И он был малопартийным. О Кирове и его окружении: Киров был больше агитатор. Как организатор он слаб. Вокруг него были и правые нередко. Он в этом не очень хорошо разбирался. Вторым секретарем у него был Чудов. А это правый человек. Он потом, конечно, погорел. О Ворошилове и его окружении: Ворошилов был с художниками. А художники в основном беспартийные тогда были. <…> Они сами не вредные, но вокруг них всякой шантрапы полосатой полно. <…> Он всегда выступал за линию партии, потому что из рабочих, доступный человек, умеет выступать. Неиспачканный, да. И преданность Сталину лично. Преданность его оказалась не очень крепкая; Ворошилов слабый был в теории. Он немножко с правинкой был, как и Калинин. О своем окружении на даче: <…> тут разные бывают люди. Большинство — недостаточно сознательные в смысле коммунизма. О Маленкове: Его первый недостаток заключался в том, что он сразу попал в руки правых по политическим вопросам, а во-вторых, вел себя не как настоящий член ЦК, когда он сделался Председателем Совмина.
Партийность – оценочное качество (отсюда партийный, мало– партийный, беспартийный). Любые варианты отношения к жизни, кроме партийного, оценивались как отрицательные (отсюда понятие уклона – левого, правого). Партийная оценка человека вошла и в документ. В служебной характеристике (сам жанр этого документа был вызван к жизни прежде всего необходимостью удостоверения лояльности человека) обязательно отмечалось – как принципиально важное – качество «политическая грамотность» или его отсутствие, сама же характеристика подписывалась парторгом вне зависимости от членства в партии характеризуемого.
Теоретическое содержание понятия партийности сводилось к следующему. Партийность – принадлежность материализма в отличие от объективизма [Ленин. Полн. собр. соч. Т. 1: 418—419]. Партийность обладает классовой природой и является своего рода «классовым» методом познания [Ленин. Полн. собр. соч. Т. 17: 23]. Отсюда партийность – это всегда пропаганда, так как марксист, познавая объективный мир, должен непременно быть действенным – отстаивать свою точку зрения в борьбе с другими, убеждать в своей правоте, вести за собой свой класс. Поэтому, естественно, пропаганда, будучи партийной, лежит в основе не только познания, но и просвещения, школы [Ленин. Полн. собр. соч. Т. 41: 336]. Это означает, что партийность обладает прагматическим характером. В «Материализме и эмпириокритицизме» Ленин четко отграничивает партийность от объективной истины. Прагматический характер партийности позволяет трактовать ее как оценку. По Г. Клаусу, «партийность – это оценка (здесь мы понимаем оценку в очень широком смысле) событий, суждений и теорий с позиций определенного класса» [Клаус 1967: 103]. Оценка, которую формирует партийность, относится прежде всего к человеку, шире – к человеческому миру, она антропопентрична. и уже через человека – к объективной действительности [Клаус 1967: 105]. Отсюда следует, что партийность – это функция языка и мышления, функция речемыслительная. она присуща в первую очередь языковой личности, партийному ритору. «Очевидно, что партийность в языковом выражении является результатом партийного образа мышления. Поэтому из характера языкового выражения можно сделать некоторые выводы относительно партийного характера мышления» [Клаус 1967: 119]. Являясь речемыслительной функцией ритора, партийность оказывается и нормативом, т.е. входит в ОР, конструирует его: «Партийность не выражается, конечно, всецело в отборе объектов, на которые направляются мысли, но и в способе соединения мыслей, в совокупности чувств, волеизъявлений, мотивов и т.д. Через эти эмоции оказывается влияние на осознанную или неосознанную партийность мышления и языка» [Клаус 1967: 120]. Партийность – проводник идеологии, но не ее непосредственная реализация в речи. Идеология, в частности марксистская, может иметь различные истолкования (ревизионизм и пр.). Партийность же является средством нейтрализации, уничтожения самой возможности инотолкования идеологии. Она обеспечивает единство толкования идеологии через сведение всего многообразия идеологических текстов к партийному документу. Ленин писал: «Для определения же грани между партийным и антипартийным служит партийная программа, служат тактические резолюции партии и ее устав, служит, наконец, весь опыт международной социал-демократии, международных добровольных союзов пролетариата, постоянно включавшего в свои партии отдельные элементы или течения, не совсем последовательные, не совсем правильные, но также постоянно предпринимавшего периодические «очищения» своей партии» [Ленин. Полн. собр. соч. Т. 12: 103]. «Опыт» с помощью принципа партийности контролируется, корректируется, «очищается» и представляется в виде документа.
Партийность присуща всей советской словесной культуре – партийно-правительственной словесности (и документам в том числе), литературе и искусству, науке, школе, массовой информации, частно-бытовой сфере общения. Принцип партийности словесной культуры был сформулирован и разработан Лениным в статье «Партийная организация и партийная литература». Партийность – обязательная составляющая всех советских произведений речи, то общее и принципиально важное, что делает произведение речи советским.
Партийность – качество, придающее знанию и его речевому воплощению пропагандистский характер. Содержание речи, речевое мышление становятся риторичными, риторичность определяет всю словесную культуру, подавляя в ней логический и поэтический компоненты и придавая ей морально-учительный, назидательный характер. На это свойство современной словесной культуры, сформированное еще в советское время, обратил внимание В.В. Колесов: «Риторическая форма мысли, указывающая на отношение содержания речи к действительности, есть естественная форма внушения уже известного слушателю (читателю) простейшим методом эмоционально-экспрессивного давления. Тем она и отличается от логической или поэтической формы мысли. Но моральная сторона дела присутствует обязательно; это как бы оправдание притязаний на законность публичного поучения посредством упрощенных риторических штампов» [Колесов 1999: 231—232].
Партийность характеризует как советский ОР в целом, так и каждую его составляющую в отдельности. Как обязательное конститутивное качество советского ОР партийность (советская, коммунистическая) отсутствует у врагов. ОР без партийности – образ врага. Более того, каждое качество советского ОР без партийности становится качеством врага (потенциального или действительного): коммунистическая убежденность без партийности – это оппортунизм, ревизионизм, уклонизм-, правдивость — объективизм (чаще буржуазный); искренность — болтовня, самокопание, глупость, потеря бдительности; народность — стихийность, самотек-, оптимистичность — прекраснодушие, фразерство; революционная страстность – болезнь левизны, партизанщина, экзальтация, истерия (чаще мелкобуржуазная); боевитость — агрессивность-, простота и скромность – лицемерие.
Таким образом, партийность служит своего рода семиотическим разграничителем культурных категорий «свой» и «чужой». В партийных кругах человек идентифицировался, оценивался и критиковался в первую очередь с точки зрения партийности. Показательны в этом отношении записанные Ф. Чуевым мемуарные высказывания В.М. Молотова, одного из виднейших и опытнейших партийных функционеров и государственных деятелей. Молотов, характеризуя общественно-значимое лицо, устанавливает прежде всего степень его партийности, вводя своеобразную градацию этой категории: положительная, отрицательная и смешанная (слова в примерах выделены нами. – АР.) [Чуев 1991].
Примеры положительной оценки. О Звереве: А Зверев молодец. За это его ценю. Способности у него, безусловно, были, партийность была. Он чувствовал, что это надо для революции, для партии, что без этого не обойтись. О Тевосяне: Очень честный, культурный, последовательный сторонник Ленина—Сталина. О Скворцове-Степанове: Он ярый ленинец и за Сталина был <…> Грамотный человек и очень крепкий старый большевик. О Косыгине: Косыгин – честный человек, глубоко партийный. Лучше других. Об Ульбрихте: Он преданный коммунист, сознательный товарищ, но немного прямолинейный.
Примеры отрицательной оценки. О Павлове: Павлов — ничего в нем партийного нет, но служака неплохой <…> беспартийного типа человек <…> но честный служака, никаких у него связей таких не было <…>. Я его вышиб из Министерства иностранных дел. О Берии: Он даже не карьерист, но, так сказать, не просто карьерист, поскольку он не отвечает большинству вопросов большевистской точки зрения <… > Это человек беспринципный. И не коммунист. Я считаю его примазавшимся к партии. Я считаю, что Берия перерожденец, что это человек, которого нельзя брать всерьез, он не коммунист, может быть, он был коммунистом, но это перерожденец, это человек, чуждый партии. Здесь интересно привести из того же источника характеристику Берии Хрущевым, который усилил отрицательную оценку Молотова: После меня вскоре выступил Хрущев. Он со мной полемизировал: «Молотов говорит, что Берия перерожденец. Это неправильно. Перерожденец — это тот, который был коммунистом, а затем перестал быть коммунистом. Но Берия не был коммунистом!Какой же он перерожденец?» Хрущев пошел левее, взял левее. Я и не возражал, не отрицал. Это, наверно, правда была. О Хрущеве: Хрущев – он, безусловно, реакционного типа человек, он только примазался к Коммунистической партии. Он не верит ни в какой коммунизм, конечно; Хрущев был правый человек <…> Хрущев — правый человек, насквозь гнилой; Хрущев по существу был бухаринец; Хрущев, типичный антиленинец; Хрущев, он же сапожник в вопросах теории, он же противник марксизма-ленинизма, это же враг коммунистической революции, скрытый и хитрый, очень завуалированный. О Медунове: Медунов – вы на него посмотрите, что в нем коммунистического?
Примеры смешанной оценки. О Дзержинском: Дзержинский при всех его хороших, замечательных качествах <…> при всей своей верности партии, при всей своей страстности, не совсем понимал политику партии. О Якове Сталине: Был ли Яков коммунистом? Наверное, был коммунистом, но эта сторона у него не выделялась. О Василии Сталине и его окружении: Василий – тот был более-менее боевым коммунистом, не то что коммунистом, а советским гражданином военного направления, бойцом Советской Армии. <…> сам он – малоразвитый человек в политическом отношении. А что касается окружения его – окружение ненадежное, малопартийное во всяком случае. И он был малопартийным. О Кирове и его окружении: Киров был больше агитатор. Как организатор он слаб. Вокруг него были и правые нередко. Он в этом не очень хорошо разбирался. Вторым секретарем у него был Чудов. А это правый человек. Он потом, конечно, погорел. О Ворошилове и его окружении: Ворошилов был с художниками. А художники в основном беспартийные тогда были. <…> Они сами не вредные, но вокруг них всякой шантрапы полосатой полно. <…> Он всегда выступал за линию партии, потому что из рабочих, доступный человек, умеет выступать. Неиспачканный, да. И преданность Сталину лично. Преданность его оказалась не очень крепкая; Ворошилов слабый был в теории. Он немножко с правинкой был, как и Калинин. О своем окружении на даче: <…> тут разные бывают люди. Большинство — недостаточно сознательные в смысле коммунизма. О Маленкове: Его первый недостаток заключался в том, что он сразу попал в руки правых по политическим вопросам, а во-вторых, вел себя не как настоящий член ЦК, когда он сделался Председателем Совмина.
Партийность – оценочное качество (отсюда партийный, мало– партийный, беспартийный). Любые варианты отношения к жизни, кроме партийного, оценивались как отрицательные (отсюда понятие уклона – левого, правого). Партийная оценка человека вошла и в документ. В служебной характеристике (сам жанр этого документа был вызван к жизни прежде всего необходимостью удостоверения лояльности человека) обязательно отмечалось – как принципиально важное – качество «политическая грамотность» или его отсутствие, сама же характеристика подписывалась парторгом вне зависимости от членства в партии характеризуемого.
Теоретическое содержание понятия партийности сводилось к следующему. Партийность – принадлежность материализма в отличие от объективизма [Ленин. Полн. собр. соч. Т. 1: 418—419]. Партийность обладает классовой природой и является своего рода «классовым» методом познания [Ленин. Полн. собр. соч. Т. 17: 23]. Отсюда партийность – это всегда пропаганда, так как марксист, познавая объективный мир, должен непременно быть действенным – отстаивать свою точку зрения в борьбе с другими, убеждать в своей правоте, вести за собой свой класс. Поэтому, естественно, пропаганда, будучи партийной, лежит в основе не только познания, но и просвещения, школы [Ленин. Полн. собр. соч. Т. 41: 336]. Это означает, что партийность обладает прагматическим характером. В «Материализме и эмпириокритицизме» Ленин четко отграничивает партийность от объективной истины. Прагматический характер партийности позволяет трактовать ее как оценку. По Г. Клаусу, «партийность – это оценка (здесь мы понимаем оценку в очень широком смысле) событий, суждений и теорий с позиций определенного класса» [Клаус 1967: 103]. Оценка, которую формирует партийность, относится прежде всего к человеку, шире – к человеческому миру, она антропопентрична. и уже через человека – к объективной действительности [Клаус 1967: 105]. Отсюда следует, что партийность – это функция языка и мышления, функция речемыслительная. она присуща в первую очередь языковой личности, партийному ритору. «Очевидно, что партийность в языковом выражении является результатом партийного образа мышления. Поэтому из характера языкового выражения можно сделать некоторые выводы относительно партийного характера мышления» [Клаус 1967: 119]. Являясь речемыслительной функцией ритора, партийность оказывается и нормативом, т.е. входит в ОР, конструирует его: «Партийность не выражается, конечно, всецело в отборе объектов, на которые направляются мысли, но и в способе соединения мыслей, в совокупности чувств, волеизъявлений, мотивов и т.д. Через эти эмоции оказывается влияние на осознанную или неосознанную партийность мышления и языка» [Клаус 1967: 120]. Партийность – проводник идеологии, но не ее непосредственная реализация в речи. Идеология, в частности марксистская, может иметь различные истолкования (ревизионизм и пр.). Партийность же является средством нейтрализации, уничтожения самой возможности инотолкования идеологии. Она обеспечивает единство толкования идеологии через сведение всего многообразия идеологических текстов к партийному документу. Ленин писал: «Для определения же грани между партийным и антипартийным служит партийная программа, служат тактические резолюции партии и ее устав, служит, наконец, весь опыт международной социал-демократии, международных добровольных союзов пролетариата, постоянно включавшего в свои партии отдельные элементы или течения, не совсем последовательные, не совсем правильные, но также постоянно предпринимавшего периодические «очищения» своей партии» [Ленин. Полн. собр. соч. Т. 12: 103]. «Опыт» с помощью принципа партийности контролируется, корректируется, «очищается» и представляется в виде документа.