Страница:
И вполне естественно, что появился противовес этой казенной речи. Возникла особая коммуникативная система: разговорный язык (РЯ). Он противопоставлен кодифицированному литературному языку (КЛЯ), тому языку, который является героем всех учебников, описаний и руководств» [Панов 1990: 19]. Уточним: «герой учебников» (КЛЯ) – это не только канцелярит, о котором здесь идет речь и в «противовес» которому возникает РЯ. КЛЯ шире и используется не только в официальной сфере.
Существенно также, что разграничение проводится в сфере «отношений» носителей, т.е. в этосе, а не в логосе: «Всякое разграничение в языке имеет смысл, наделено значением. Значимо и разграничение КЛЯ – РЯ. На РЯ говорят в тех случаях, когда нужно показать, что отношения между говорящими дружеские, приятельские, добрососедские, отношения хороших знакомых или незнакомых, но расположенных друг к другу людей. Таким образом, РЯ говорит о самом говорящем и о его собеседнике (или собеседниках), об их отношениях» [Панов 1990: 19]. Пафос этого противопоставления свойствен и книге К.И. Чуковского, которую он закончил словами: «Когда нам удастся уничтожить вконец бюрократические отношения людей, канцелярит сам собою исчезнет» [Чуковский 1990: 651].
РЯ, по М.В. Панову, реализуется прежде всего в устной речи и проявляется лишь при условии отхода от официальности общения.
«Именно из-за этой скрытности РЯ (появляется только в определенных условиях, не способен точно и всесторонне фиксироваться на письме) он долго оставался незамеченным исследователями. Подлинное его открытие произошло в 60-х годах нашего века (как и официального языкового стандарта, несмотря на его открытость. – АР.). Разумеется, РЯ был заслонен канцеляритом, но «незамеченной» оставалась в 30—50-е годы вся советская словесная культура. В 60-х же годах филологи «заметили» РЯ и канцелярит одновременно в результате рефлексивности этого периода истории культуры.
Далее М.В. Панов ставит вопрос: когда возникает РЯ? Анализируя факты отражения живой речи в письменной словесности, он приходит к выводу: «Не говорит ли это о том, что РЯ возник в XX в. ? «Накапливался», может быть, долго, но как целостная система он, скорее всего, дитя XX в. Возник в качестве отпора слишком строгой официальщине жизни» [Панов 1990: 21]. Таким образом, РЯ как реакция на официальный языковой стандарт (канцелярит) возникает либо одновременно с ним, либо позже. Хотя, конечно, разговорная речь, не имеющая такого социокультурного противопоставления, существовала и раньше. Существует она и сейчас и часто называется разговорным стилем. По этому поводу М.В. Панов делает специальное примечание: «Следует различать: а. Разговорный стиль. Он существует в пределах КЛЯ. Это о нем помета в словарях – «разг.» Язык «Горе от ума» – разговорный – это тоже о нем, о стиле, б. Разговорный язык. Существует вне пределов КИЯ. Вместе с ним образует современный русский язык. О нем мы здесь и говорим» [Панов 1990: 21]. Если не руководствоваться описанным пафосом противопоставления, то подобный же материал можно интерпретировать иначе – не как язык, а как речь. Такой подход реализован в саратовской школе изучения разговорной речи, возникшей также в 60-х годах.
Итак, выделение разговорного языка вызвано антиканцелярским пафосом и проведено по критериям этоса (а не логоса, лингвистическим). Это говорит о том, что данный факт относится не столько к истории литературного языка, сколько к истории советской словесной культуры.
К 60-м годам нужно отнести и сборник работ о языке советской художественной литературы [Вопросы 1971]. Этот сборник, как и упоминавшийся ранее [Развитие 1968], развивал неразработанное, но намеченное группой М.В. Панова направление – исследование речи. Н.А. Кожевникова, один из авторов сборника, впоследствии продолжила исследование советской художественной литературы с точки зрения отражения в ее языке особенностей советской словесной культуры (см. список литературы).
Филологическая рефлексия этого периода выразилась и лексикографически. Вышел 17-томный толковый словарь (М., 1950– 1965), составленный на широком круге источников. Но особую значимость для разбираемой проблемы имеет выход словаря сокращений [Словарь 1963] Д.И. Алексеева и др. Материал этого словаря имеет прямое отношение к проблеме специфики советской словесной культуры и продолжает традицию филологической рефлексии первого периода (словарь П.Х. Спасского).
И наконец, показательны для характеристики 60-х годов публикации сборников трудов Е.Д. Поливанова [Поливанов 1968] и А.М. Селищева [Селищев 1968а], в которых нашли место и работы ученых о языке советской эпохи.
Четвертый период: 70-е—первая половина 80-х годов. Изучение различных аспектов советской словесной культуры в это время не прекратилось, однако исследовательская активность 60-х не только не поощрялась, но и осуждалась (имеем в виду не одно лишь политическое давление власти, а культурное противодействие).
Так, материалы по теме «Русский язык и советское общество», полученные с помощью вопросников, были использованы лишь частично и работа по их анализу и описанию прекратилась. В 1970 году М.В. Панов был вынужден уйти из Института русского языка [Земская, Крысин 1998: 3]. Его книга по истории русского произношения, завершенная в 1970 году, 20 лет лежала в архиве Института и была опубликована в 1990 году.
Но работа по изучению темы продолжалась, хотя во многом и утратила аналитизм и критичность. Так, монография И.Ф. Протченко [Протченко 1975], содержавшая интересный фактический материал, по своей методологии была апологетична, избегала критического анализа языковых фактов, старалась придать их интерпретации пропагандистский характер и поэтому как источник для изучения словесной культуры оказалась малозначимой. Такого рода описаний, в основном учебного характера, появилось множество.
В качестве же вполне научно достоверных, аналитичных исследований нужно назвать монографии В.Г. Костомарова [Костомаров 1971], Д.Н. Шмелева [Шмелев 1977] и Д.И. Алексеева [Алексеев 1979]. Последний, один из авторов упоминавшегося словаря сокращений (1963), выполнил исчерпывающее описание русских графических сокращений, на фоне которого советские аббревиатуры предстают как факт словесной культуры.
Появилось в это время и систематическое нормативное руководство по советской ораторике [Ножин 1981]. Правда, в нем содержались рекомендации общего характера, а советская риторическая практика почти не получила отражения.
Важным научным мероприятием стало в 1972 году начало работы по составлению словаря языка Ленина. Изучение языка Ленина не прекращалось в советской филологии, хотя приобрело, по сравнению с 20-ми годами, пропагандистски-идеологический характер. Создание такого словаря было необходимо для исследования советской словесности. Впрочем, идеологизация работы над словарем привела в дальнейшем к закрытию (конечно, неразумному) темы.
Пятый период: вторая половина 80-х—90-е годы. Литература этого периода – это современное состояние вопроса. Несмотря на вал разоблачительных публикаций о советской культуре в массовой печати второй половины 80-х, научная продукция появилась лишь в 90-х годах, после осмысления проблемы в изменяющемся на глазах этосе.
Исследования советской словесной культуры этого периода можно разделить на три группы: первая – исследования языка, речи, теории языка и речи (риторики); вторая – исследования литературы, критики, теории социалистического реализма; третья – исследования философского, исторического, культурологического характера, имеющие своим предметом либо культуру в целом, либо ее отдельные части. К настоящему времени опубликовано довольно много работ. Остановимся только на самых заметных.
Исследования языка, речи, теории языка и речи. В 1990 году вышла уже упоминавшаяся книга об истории русского произношения М.В. Панова. В 1992 году в журнале «Театр» появилась большая статья театрального критика Н. Велеховой «Мистерия русского языка» [Велехова 1992], в которой с поразительной точностью были охарактеризованы некоторые принципиально важные черты советской словесной культуры. В 1995 году выходит в свет монография Н.А. Купиной «Тоталитарный язык», в которой на материале толкового словаря под редакцией Д.Н. Ушакова описываются закономерности формирования и структурирования «советской» (идеологизированной) семантики. При этом важно, что автор, стараясь описать специфику семантики, не ограничивается языком, а разрабатывает понятие сверхтекста. В 1999 году появляется еще одна монография Н.А. Купиной [Купина 1999], затрагивающая речевые проблемы советской культуры. В 1997 году в Польше издается коллективная монография российских лингвистов [Русский язык 1997], в которой описание начинается с 1945 года. Эта дата имеет значение не для истории русского литературного языка, а для истории экспансии советского тоталитаризма (в том числе словесного), но все же это первое описание русского официального языка сталинской эпохи. Важны и интересны также работы менее объемных жанров [Михеев 1991; Нерознак, Горбаневский 1991; Федосюк 1992а; 19926; Шмелева 1993; 1994; Кронгауз 1994; Левин 1994; 1998; Земская 1996а; 19966; Ермакова 1996; 1997а; 19976; 2000 (анализ изменений в семантике в связи с изменениями культурными) и др.].
Изучение советской риторики началось раньше. Ю.В. Рождественский охарактеризовал такие существенные черты этой риторики (и словесной культуры в целом), как тенденция к единству семантической информации, устройство речевой жизни общества в соответствии с принципом демократического централизма и др. [Рождественский 1984; 1985; 19966; 1997; 1999]. В 1996 году А.К. Михальская издает свои книги по риторике [Михальская 1996а; 19966], в которых ставятся проблемы советской словесной культуры и теоретически, и описательно (например, анализ речи Сталина). Особенно интересны разработки понятий риторического идеала и логосферы, близкие понятиям словесной культуры и образа ритора. В 2001 году в России вышла в свет книга М. Вайскопфа «Писатель Сталин» [Вайскопф 2001], в которой впервые анализируется язык и риторика Сталина. Причем автор, хотя и именует Сталина писателем, видит в нем прежде всего ритора, постоянно, кроме индивидуальных черт стиля вождя, отмечая черты культурно и социально значимые.
Нельзя не упомянуть и «Толкового словаря языка Совдепии» В.М. Мокиенко и Т.Г. Никитиной [Мокиенко, Никитина 1998]. Однако научная значимость этого издания сомнительна: принципы формирования словника основаны не на анализе материала и не на следовании русской лексикографической традиции, а на пафосе сегодняшней массовой информации; источниками для словаря послужила словесность в основном 60—90-х годов; среди источников лингвистических нет даже книги А.М. Селищева; сами толкования значений, когда они выходят за пределы использованных словарей, мягко говоря, непрофессиональны, а иногда и невежественны (см., например, статью «Новояз»),
Важны для понимания специфики советской словесной культуры и исследования по истории советского языкознания, особенно по истории «марксистского языкознания», тем более что эти проблемы имели общекультурное значение в связи с ролью в их разработке Сталина. Эту тему начал В.А. Звегинцев [Звегинцев (1989) 2001]. В 1991 году появляются книги по истории марризма и его сталинской критики [Горбаневский 1991 (популярная); Алпатов 1991]. В.М. Алпатов продолжил эту тему [Алпатов 1992; 1994; 1995; Алпатов, Ашнин 1994]. В 2001 году вышла очень важная для исследования истории советской лингвистики антология под редакцией В.П. Нерознака [Сумерки лингвистики 2001].
Исследования литературы, критики, теории социалистического реализма. Эти работы очень многочисленны и часто не имеют непосредственного отношения к нашей теме. Назовем лишь те, без которых мы не смогли обойтись в своем описании. Идейным центром этих исследований, по крайней мере большинства из них, были взгляды Г.А. Белой (например: [Белая 1978]). Чрезвычайно плодотворна исследовательская деятельность Е.А. Добренко. Он, анализируя громадный материал, дал структурно-функциональное описание литературы социалистического реализма [Добренко 1990; 1992а; 19926; 19936; 1998 и др.], соцреалистической критики как культурогенного феномена [Добренко 1993а], читательской аудитории [Добренко 1994; 1997], советских писателей как коллектива риторов [Добренко 1999]. Кроме этого Е.А. Добренко составил интересный сборник исследовательских работ и материалов по соцреализму [С разных точек зрения 1990]. Аспекты словесной культуры нашли отражение в работах по истории советской литературы М.О. Чудаковой [Чудакова 1988; 1990; 1998; 2001 и др.], М.М. Голубкова [Голубков 1992]. Интересный материал дают исследования по истории советской литературной критики 20-х [Елина 1994] и 30-х годов [Перхин 1997].
Исследования советской культуры в целом и ее частей. Наиболее значительна в этой группе монография В.З. Паперного «Культура «Два» [Паперный 1996]. Она была написана в 70-х годах, опубликована за рубежом в 1985, в России – в 1996 году. В.З. Паперный впервые показал гетерогенность и динамичность советской культуры (вопреки установившемуся в культуроведении взгляду на монолитность и монологизм тоталитаризма). Этим объясняется сравнительное долголетие советского тоталитаризма. Мысль о противопоставленности двух культурных моделей подтверждается, как мы попытались показать, и материалом словесной культуры.
Заслуживают пристального внимания размышления о советской культуре В.Н. Турбина [Турбин 1990; 1994], особенно интересны его наблюдения над жанровой структурой советской словесности (дихотомия «доклад – фельетон»), В 1989 году появился интересный сборник «Осмыслить культ Сталина» (особенно статьи [Баткин 1989; Синявский 1989]). В 1991 году вышла книгаМ.С. Восленского «Номенклатура» [Восленский 1991] (впервые опубликованная за рубежом в 1980 году), имеющая значение для характеристики фигуры советского ритора (см. также работы Н.Н. Козловой [Козлова 1994; 1995; 1999]).
Особую значимость для исследования советской словесной культуры имеет монография В.В. Глебкина «Ритуал в советской культуре» [Глебкин 1998]. Разрабатываемое автором понятие экзистенциала (не в смысле М. Хайдеггера) показывает культурно-семиотическую осмысленность советского ритуала (отграничивая его от церемонии), что чрезвычайно важно для характеристики речевого поведения советского человека и понимания советского образа ритора. Одну из задач исследования В.В. Глебкин формулирует так: «Нас <…> интересует «советский человек» – «идеальный носитель» советской культуры, реконструируемый по ее письменным источникам, т.е. по газетным и журнальным материалам. Подчеркнем, что речь идет об «идеальном типе» советского человека, а не о реальной картине, которая была значительно более сложной и соответствовала «идеальному типу» лишь в первом приближении» [Глебкин 1998: 112]. Это, разумеется, соответствует исследованию, в нашей терминологии, образ ритора.
Нужно отметить также чрезвычайно важную работу историков по публикации неизвестных архивных материалов [Литературный фронт 1994; История 1997; Общество и власть 1998; Власть 1999 и др.].
2.2. Изучение советской словесной культуры за рубежом
Вопросы
Глава II
1.
Существенно также, что разграничение проводится в сфере «отношений» носителей, т.е. в этосе, а не в логосе: «Всякое разграничение в языке имеет смысл, наделено значением. Значимо и разграничение КЛЯ – РЯ. На РЯ говорят в тех случаях, когда нужно показать, что отношения между говорящими дружеские, приятельские, добрососедские, отношения хороших знакомых или незнакомых, но расположенных друг к другу людей. Таким образом, РЯ говорит о самом говорящем и о его собеседнике (или собеседниках), об их отношениях» [Панов 1990: 19]. Пафос этого противопоставления свойствен и книге К.И. Чуковского, которую он закончил словами: «Когда нам удастся уничтожить вконец бюрократические отношения людей, канцелярит сам собою исчезнет» [Чуковский 1990: 651].
РЯ, по М.В. Панову, реализуется прежде всего в устной речи и проявляется лишь при условии отхода от официальности общения.
«Именно из-за этой скрытности РЯ (появляется только в определенных условиях, не способен точно и всесторонне фиксироваться на письме) он долго оставался незамеченным исследователями. Подлинное его открытие произошло в 60-х годах нашего века (как и официального языкового стандарта, несмотря на его открытость. – АР.). Разумеется, РЯ был заслонен канцеляритом, но «незамеченной» оставалась в 30—50-е годы вся советская словесная культура. В 60-х же годах филологи «заметили» РЯ и канцелярит одновременно в результате рефлексивности этого периода истории культуры.
Далее М.В. Панов ставит вопрос: когда возникает РЯ? Анализируя факты отражения живой речи в письменной словесности, он приходит к выводу: «Не говорит ли это о том, что РЯ возник в XX в. ? «Накапливался», может быть, долго, но как целостная система он, скорее всего, дитя XX в. Возник в качестве отпора слишком строгой официальщине жизни» [Панов 1990: 21]. Таким образом, РЯ как реакция на официальный языковой стандарт (канцелярит) возникает либо одновременно с ним, либо позже. Хотя, конечно, разговорная речь, не имеющая такого социокультурного противопоставления, существовала и раньше. Существует она и сейчас и часто называется разговорным стилем. По этому поводу М.В. Панов делает специальное примечание: «Следует различать: а. Разговорный стиль. Он существует в пределах КЛЯ. Это о нем помета в словарях – «разг.» Язык «Горе от ума» – разговорный – это тоже о нем, о стиле, б. Разговорный язык. Существует вне пределов КИЯ. Вместе с ним образует современный русский язык. О нем мы здесь и говорим» [Панов 1990: 21]. Если не руководствоваться описанным пафосом противопоставления, то подобный же материал можно интерпретировать иначе – не как язык, а как речь. Такой подход реализован в саратовской школе изучения разговорной речи, возникшей также в 60-х годах.
Итак, выделение разговорного языка вызвано антиканцелярским пафосом и проведено по критериям этоса (а не логоса, лингвистическим). Это говорит о том, что данный факт относится не столько к истории литературного языка, сколько к истории советской словесной культуры.
К 60-м годам нужно отнести и сборник работ о языке советской художественной литературы [Вопросы 1971]. Этот сборник, как и упоминавшийся ранее [Развитие 1968], развивал неразработанное, но намеченное группой М.В. Панова направление – исследование речи. Н.А. Кожевникова, один из авторов сборника, впоследствии продолжила исследование советской художественной литературы с точки зрения отражения в ее языке особенностей советской словесной культуры (см. список литературы).
Филологическая рефлексия этого периода выразилась и лексикографически. Вышел 17-томный толковый словарь (М., 1950– 1965), составленный на широком круге источников. Но особую значимость для разбираемой проблемы имеет выход словаря сокращений [Словарь 1963] Д.И. Алексеева и др. Материал этого словаря имеет прямое отношение к проблеме специфики советской словесной культуры и продолжает традицию филологической рефлексии первого периода (словарь П.Х. Спасского).
И наконец, показательны для характеристики 60-х годов публикации сборников трудов Е.Д. Поливанова [Поливанов 1968] и А.М. Селищева [Селищев 1968а], в которых нашли место и работы ученых о языке советской эпохи.
Четвертый период: 70-е—первая половина 80-х годов. Изучение различных аспектов советской словесной культуры в это время не прекратилось, однако исследовательская активность 60-х не только не поощрялась, но и осуждалась (имеем в виду не одно лишь политическое давление власти, а культурное противодействие).
Так, материалы по теме «Русский язык и советское общество», полученные с помощью вопросников, были использованы лишь частично и работа по их анализу и описанию прекратилась. В 1970 году М.В. Панов был вынужден уйти из Института русского языка [Земская, Крысин 1998: 3]. Его книга по истории русского произношения, завершенная в 1970 году, 20 лет лежала в архиве Института и была опубликована в 1990 году.
Но работа по изучению темы продолжалась, хотя во многом и утратила аналитизм и критичность. Так, монография И.Ф. Протченко [Протченко 1975], содержавшая интересный фактический материал, по своей методологии была апологетична, избегала критического анализа языковых фактов, старалась придать их интерпретации пропагандистский характер и поэтому как источник для изучения словесной культуры оказалась малозначимой. Такого рода описаний, в основном учебного характера, появилось множество.
В качестве же вполне научно достоверных, аналитичных исследований нужно назвать монографии В.Г. Костомарова [Костомаров 1971], Д.Н. Шмелева [Шмелев 1977] и Д.И. Алексеева [Алексеев 1979]. Последний, один из авторов упоминавшегося словаря сокращений (1963), выполнил исчерпывающее описание русских графических сокращений, на фоне которого советские аббревиатуры предстают как факт словесной культуры.
Появилось в это время и систематическое нормативное руководство по советской ораторике [Ножин 1981]. Правда, в нем содержались рекомендации общего характера, а советская риторическая практика почти не получила отражения.
Важным научным мероприятием стало в 1972 году начало работы по составлению словаря языка Ленина. Изучение языка Ленина не прекращалось в советской филологии, хотя приобрело, по сравнению с 20-ми годами, пропагандистски-идеологический характер. Создание такого словаря было необходимо для исследования советской словесности. Впрочем, идеологизация работы над словарем привела в дальнейшем к закрытию (конечно, неразумному) темы.
Пятый период: вторая половина 80-х—90-е годы. Литература этого периода – это современное состояние вопроса. Несмотря на вал разоблачительных публикаций о советской культуре в массовой печати второй половины 80-х, научная продукция появилась лишь в 90-х годах, после осмысления проблемы в изменяющемся на глазах этосе.
Исследования советской словесной культуры этого периода можно разделить на три группы: первая – исследования языка, речи, теории языка и речи (риторики); вторая – исследования литературы, критики, теории социалистического реализма; третья – исследования философского, исторического, культурологического характера, имеющие своим предметом либо культуру в целом, либо ее отдельные части. К настоящему времени опубликовано довольно много работ. Остановимся только на самых заметных.
Исследования языка, речи, теории языка и речи. В 1990 году вышла уже упоминавшаяся книга об истории русского произношения М.В. Панова. В 1992 году в журнале «Театр» появилась большая статья театрального критика Н. Велеховой «Мистерия русского языка» [Велехова 1992], в которой с поразительной точностью были охарактеризованы некоторые принципиально важные черты советской словесной культуры. В 1995 году выходит в свет монография Н.А. Купиной «Тоталитарный язык», в которой на материале толкового словаря под редакцией Д.Н. Ушакова описываются закономерности формирования и структурирования «советской» (идеологизированной) семантики. При этом важно, что автор, стараясь описать специфику семантики, не ограничивается языком, а разрабатывает понятие сверхтекста. В 1999 году появляется еще одна монография Н.А. Купиной [Купина 1999], затрагивающая речевые проблемы советской культуры. В 1997 году в Польше издается коллективная монография российских лингвистов [Русский язык 1997], в которой описание начинается с 1945 года. Эта дата имеет значение не для истории русского литературного языка, а для истории экспансии советского тоталитаризма (в том числе словесного), но все же это первое описание русского официального языка сталинской эпохи. Важны и интересны также работы менее объемных жанров [Михеев 1991; Нерознак, Горбаневский 1991; Федосюк 1992а; 19926; Шмелева 1993; 1994; Кронгауз 1994; Левин 1994; 1998; Земская 1996а; 19966; Ермакова 1996; 1997а; 19976; 2000 (анализ изменений в семантике в связи с изменениями культурными) и др.].
Изучение советской риторики началось раньше. Ю.В. Рождественский охарактеризовал такие существенные черты этой риторики (и словесной культуры в целом), как тенденция к единству семантической информации, устройство речевой жизни общества в соответствии с принципом демократического централизма и др. [Рождественский 1984; 1985; 19966; 1997; 1999]. В 1996 году А.К. Михальская издает свои книги по риторике [Михальская 1996а; 19966], в которых ставятся проблемы советской словесной культуры и теоретически, и описательно (например, анализ речи Сталина). Особенно интересны разработки понятий риторического идеала и логосферы, близкие понятиям словесной культуры и образа ритора. В 2001 году в России вышла в свет книга М. Вайскопфа «Писатель Сталин» [Вайскопф 2001], в которой впервые анализируется язык и риторика Сталина. Причем автор, хотя и именует Сталина писателем, видит в нем прежде всего ритора, постоянно, кроме индивидуальных черт стиля вождя, отмечая черты культурно и социально значимые.
Нельзя не упомянуть и «Толкового словаря языка Совдепии» В.М. Мокиенко и Т.Г. Никитиной [Мокиенко, Никитина 1998]. Однако научная значимость этого издания сомнительна: принципы формирования словника основаны не на анализе материала и не на следовании русской лексикографической традиции, а на пафосе сегодняшней массовой информации; источниками для словаря послужила словесность в основном 60—90-х годов; среди источников лингвистических нет даже книги А.М. Селищева; сами толкования значений, когда они выходят за пределы использованных словарей, мягко говоря, непрофессиональны, а иногда и невежественны (см., например, статью «Новояз»),
Важны для понимания специфики советской словесной культуры и исследования по истории советского языкознания, особенно по истории «марксистского языкознания», тем более что эти проблемы имели общекультурное значение в связи с ролью в их разработке Сталина. Эту тему начал В.А. Звегинцев [Звегинцев (1989) 2001]. В 1991 году появляются книги по истории марризма и его сталинской критики [Горбаневский 1991 (популярная); Алпатов 1991]. В.М. Алпатов продолжил эту тему [Алпатов 1992; 1994; 1995; Алпатов, Ашнин 1994]. В 2001 году вышла очень важная для исследования истории советской лингвистики антология под редакцией В.П. Нерознака [Сумерки лингвистики 2001].
Исследования литературы, критики, теории социалистического реализма. Эти работы очень многочисленны и часто не имеют непосредственного отношения к нашей теме. Назовем лишь те, без которых мы не смогли обойтись в своем описании. Идейным центром этих исследований, по крайней мере большинства из них, были взгляды Г.А. Белой (например: [Белая 1978]). Чрезвычайно плодотворна исследовательская деятельность Е.А. Добренко. Он, анализируя громадный материал, дал структурно-функциональное описание литературы социалистического реализма [Добренко 1990; 1992а; 19926; 19936; 1998 и др.], соцреалистической критики как культурогенного феномена [Добренко 1993а], читательской аудитории [Добренко 1994; 1997], советских писателей как коллектива риторов [Добренко 1999]. Кроме этого Е.А. Добренко составил интересный сборник исследовательских работ и материалов по соцреализму [С разных точек зрения 1990]. Аспекты словесной культуры нашли отражение в работах по истории советской литературы М.О. Чудаковой [Чудакова 1988; 1990; 1998; 2001 и др.], М.М. Голубкова [Голубков 1992]. Интересный материал дают исследования по истории советской литературной критики 20-х [Елина 1994] и 30-х годов [Перхин 1997].
Исследования советской культуры в целом и ее частей. Наиболее значительна в этой группе монография В.З. Паперного «Культура «Два» [Паперный 1996]. Она была написана в 70-х годах, опубликована за рубежом в 1985, в России – в 1996 году. В.З. Паперный впервые показал гетерогенность и динамичность советской культуры (вопреки установившемуся в культуроведении взгляду на монолитность и монологизм тоталитаризма). Этим объясняется сравнительное долголетие советского тоталитаризма. Мысль о противопоставленности двух культурных моделей подтверждается, как мы попытались показать, и материалом словесной культуры.
Заслуживают пристального внимания размышления о советской культуре В.Н. Турбина [Турбин 1990; 1994], особенно интересны его наблюдения над жанровой структурой советской словесности (дихотомия «доклад – фельетон»), В 1989 году появился интересный сборник «Осмыслить культ Сталина» (особенно статьи [Баткин 1989; Синявский 1989]). В 1991 году вышла книгаМ.С. Восленского «Номенклатура» [Восленский 1991] (впервые опубликованная за рубежом в 1980 году), имеющая значение для характеристики фигуры советского ритора (см. также работы Н.Н. Козловой [Козлова 1994; 1995; 1999]).
Особую значимость для исследования советской словесной культуры имеет монография В.В. Глебкина «Ритуал в советской культуре» [Глебкин 1998]. Разрабатываемое автором понятие экзистенциала (не в смысле М. Хайдеггера) показывает культурно-семиотическую осмысленность советского ритуала (отграничивая его от церемонии), что чрезвычайно важно для характеристики речевого поведения советского человека и понимания советского образа ритора. Одну из задач исследования В.В. Глебкин формулирует так: «Нас <…> интересует «советский человек» – «идеальный носитель» советской культуры, реконструируемый по ее письменным источникам, т.е. по газетным и журнальным материалам. Подчеркнем, что речь идет об «идеальном типе» советского человека, а не о реальной картине, которая была значительно более сложной и соответствовала «идеальному типу» лишь в первом приближении» [Глебкин 1998: 112]. Это, разумеется, соответствует исследованию, в нашей терминологии, образ ритора.
Нужно отметить также чрезвычайно важную работу историков по публикации неизвестных архивных материалов [Литературный фронт 1994; История 1997; Общество и власть 1998; Власть 1999 и др.].
2.2. Изучение советской словесной культуры за рубежом
Первыми обратили внимание на специфику советской словесной культуры эмигранты. Чаще всего их суждения носили не объективно-научный, а критически-нормативный характер. Обзор этой литературы выполнен Л.М. Грановской [Грановская 1993]. Наиболее значимы работы С.И. Карцевского [Карцевский 2000: 207—341], в которых были поставлены действительно актуальные для новой словесной культуры вопросы: о новой орфографии и ее отношении к фонологии, о мотивированности/немотивированности имен, о переосмыслении некоторых слов, становящихся концептами (например, товарищ, халтура), о штампах, сокращениях и др.
Западная русистика, в основном, рассматривала «советский язык» в рамках «тоталитарной модели», согласно которой его специфика определялась политико-риторическим замыслом власти. Образный источник этой модели – оруэлловский новояз. Культурное развитие (и языковое в том числе) трактовалось при этом как борьба сил подавления и сопротивления (см., например, [Young 1991]).
Выделяются иным подходом и глубиной анализа работы П. Серио [Seriot 1982; 1985; Серио 1991; 1993; 1999а; 19996 и др.], о них уже говорилось.
Сравнительно много внимания в западной науке было уделено советскому языкознанию [Thomas 1957; Gent.y 1977; L'Hermitte 1987 и др.].
В последние годы, нужно отметить, различия в описаниях советской словесной культуры у нас и на Западе исчезают, что связано, по-видимому, с постепенным уходом в прошлое феномена советской культуры.
Западная русистика, в основном, рассматривала «советский язык» в рамках «тоталитарной модели», согласно которой его специфика определялась политико-риторическим замыслом власти. Образный источник этой модели – оруэлловский новояз. Культурное развитие (и языковое в том числе) трактовалось при этом как борьба сил подавления и сопротивления (см., например, [Young 1991]).
Выделяются иным подходом и глубиной анализа работы П. Серио [Seriot 1982; 1985; Серио 1991; 1993; 1999а; 19996 и др.], о них уже говорилось.
Сравнительно много внимания в западной науке было уделено советскому языкознанию [Thomas 1957; Gent.y 1977; L'Hermitte 1987 и др.].
В последние годы, нужно отметить, различия в описаниях советской словесной культуры у нас и на Западе исчезают, что связано, по-видимому, с постепенным уходом в прошлое феномена советской культуры.
Вопросы
• Каковы основания периодизации советской словесной культуры?
• Что такое рефлексивность словесной культуры?
• В чем своеобразие исследовательского характера книги А. М. Селищева?
• Какими средствами создается А. М. Селшцевым образ новой речи?
• В чем проявляется, по А. М. Селищеву, канцеляризация и шаблонизация языка?
• Каков вклад Е.Д. Поливанова в изучение советской словесной культуры?
• Что говорил Г.О. Винокур о шаблонизации и канцеляризации современной ему словесности?
• Каковы наиболее значимые исследования современной словесной культуры в 30—50-е годы?
• Как относилась культура этого периода к филологическим исследованиям современной речи первого периода и почему?
• Каковы достижения социолингвистического изучения современного русского языка в 60-е годы?
• Что сближает коллективную монографию под редакцией М.В. Панова с книгой А. М. Селищева? Что различает эти исследования?
• Почему М.В. Панов придал русской разговорной речи статус особого языка?
• Каково отношение культуры третьего периода к филологическим исследованиям современной речи первого периода?
• Каковы признаки филологической нерефлексивности четвертого периода?
• Каковы характерные черты исследования В.З. Паперного «Культура Два»?
• В чем особенность эмигрантских исследований советской словесной культуры?
• Что такое «тоталитарная модель» и как она проявляется в исследованиях (отечественных и зарубежных) советской словесной культуры?
• Что такое рефлексивность словесной культуры?
• В чем своеобразие исследовательского характера книги А. М. Селищева?
• Какими средствами создается А. М. Селшцевым образ новой речи?
• В чем проявляется, по А. М. Селищеву, канцеляризация и шаблонизация языка?
• Каков вклад Е.Д. Поливанова в изучение советской словесной культуры?
• Что говорил Г.О. Винокур о шаблонизации и канцеляризации современной ему словесности?
• Каковы наиболее значимые исследования современной словесной культуры в 30—50-е годы?
• Как относилась культура этого периода к филологическим исследованиям современной речи первого периода и почему?
• Каковы достижения социолингвистического изучения современного русского языка в 60-е годы?
• Что сближает коллективную монографию под редакцией М.В. Панова с книгой А. М. Селищева? Что различает эти исследования?
• Почему М.В. Панов придал русской разговорной речи статус особого языка?
• Каково отношение культуры третьего периода к филологическим исследованиям современной речи первого периода?
• Каковы признаки филологической нерефлексивности четвертого периода?
• Каковы характерные черты исследования В.З. Паперного «Культура Два»?
• В чем особенность эмигрантских исследований советской словесной культуры?
• Что такое «тоталитарная модель» и как она проявляется в исследованиях (отечественных и зарубежных) советской словесной культуры?
Глава II
СОВЕТСКИЙ ОБРАЗ РИТОРА: КОНСТАНТНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ
1.
СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА СОВЕТСКОГО РИТОРА И РЕЧЕВАЯ СТРУКТУРА ОБЩЕСТВА
Ритор, в отличие от поэта, языковая личность, проявляющаяся в прозе (в практической речи), а не в поэзии. Поэтому
• А. Волков, например, определяет ритора и его речевую деятельность следующим образом: «Ритором называют человека, создающего влиятельные публичные высказывания. <…> Влиятельными являются высказывания, которые организуют, объединяют и обучают общество. Публичными называются высказывания, предназначенные любому лицу, способному их оценить и использовать» [Волков 1996: 7]. В применении к советскому обществу ритор – это речевой представитель власти, речедеятель, ориентирующийся на властные речевые нормативы.
Система советской публичной речевой деятельности складывалась из взаимодействия двух элементов – партии и масс. Чтобы понять сущность и характер советского ритора, необходимо рассмотреть это взаимодействие. Принципы и формы соотношения партии и масс сформулированы в ленинской книге «Что делать?». По В. И. Ленину, результатом взаимодействия пролетариата и революционеров должна явиться партия.
Однако по социокультурному составу партия далека от пролетариата. Она дает ему язык, с помощью которого пролетариат и оказывается способным к самоосознанию. Сам этот язык создан в непролетарской интеллигентской среде и является частью непролетарской («буржуазной») культуры. Члены партии, социал-демократы – интеллигенты, но в политическом и культурном плане от интеллигенции стараются всячески откреститься, подчеркнуть типологическую (и речевую: интеллигенты – нытики, болтуны, фразеры и т.п.) разницу между партией и интеллигенцией в целях сближения с массами. Ленин так характеризовал интеллигенцию: «Влияние помещиков на народ не страшно. Обмануть сколько-нибудь широкую рабочую и даже крестьянскую массу сколько-нибудь надолго никогда им не удастся. Но влияние интеллигенцииг непосредственно не участвуюший в эксплуатации, обученной оперировать с общими словами и понятиями, носящейся со всякими «хорошими» заветами, иногда по искреннему тупоумию возводящей свое междуклассовое положение в принцип внеклассовых партий и внеклассовой политики, – влияние этой буржуазной интеллигенции на народ опасно. Тут, и только тут есть налицо заражение широких масс, способное принести действительный вред, требующее напряжения всех сил социализма для борьбы с этой отравой» [Ленин 1956: 68].
Замысел Ленина состоял в том, чтобы революционная интеллигенция, организованная в партию, изменила свою ментальную и коммуникативную сущность: вместо рефлексии и разномыслия – дисциплина и единомыслие (что было реализовано в принципе демократического централизма). Для этой цели Ленин создавал партию «нового типа» – организацию профессиональных революционеров.
Ближайший соратник Ленина Л.Д. Троцкий тоже видел принципиальное противоречие между риторами-интеллигентами и массой. «Нельзя забывать, – писал он уже после конфликта со сталинской властью, — что в аппарате большевистской партии преобладала интеллигенция, мелкобуржуазная по происхождению и условиям жизни, марксистская по идеям и связям с пролетариатом. Рабочие, которые становились профессиональными революционерами, с головой уходили в эту среду и растворялись в ней. Особый социальный состав аппарата и его командное положение по отношению к пролетариату – и то и другое – не стихийность, а железная, историческая необходимость – были не раз причиной шатаний в партии и стали в конце концов источником ее вырождения» [Троцкий 1995: 277—278]. То, что Троцкий называет «вырождением» и что для него – интеллигента – таковым и было, явилось реализацией ленинской идеи изживания интеллигентской логосферы. Этот процесс проявлялся в модификации принципа демократического централизма в речевой практике и в репрессиях по отношению к профессиональным революционерам в практике социальной. Новую же, собственно советскую интеллигенцию власть проектировала уже в соответствии с принципами новой логосферы. Н.И. Бухарин так говорил об этом: «Нам необходимо, чтобы кадры интеллигенции были натренированы идеологически на определенный манер. Да, мы будем штамповать интеллигентов, будем вырабатывать их, как на фабрике» [Бухарин 1925: 5].
Именно из профессиональных революционеров начала формироваться фигура советского ритора-профессионала. «Ленин определяет «профессионального» революционера несколькими терминами – вождь, агитатор, пропагандист. Одна из основных его функций – выражение классового сознания, т.е. производство теоретического, неспецифического дискурса. Одной из основных задач партии Ленин провозглашает формирование, воспитание «профессиональных агитаторов» из рабочих» [Ямпольский 1997: 59].
ОР для разных этапов истории советской культуры был в главном единым. Вожди – Ленин и Сталин – представляли в образцовом виде всю систему риторической деятельности советского общества и являлись, по существу, воплощением советского риторического идеала. По характеру деятельности, по риторическому амплуа советский ритор был прежде всего пропагандистом и агитатором, что определялось пропагандистским характером советской риторики. А поскольку в советской гомилетике проповедническая речь была вытеснена пропагандистской, советский ритор часто представал не только пропагандистом, но и учителем жизни, проповедником. Партия и в структуре, и в функционировании стремилась к обеспечению единства семантической информации, и это осознавалось ею как конституирующий принцип: «П. н. т. (партия нового типа; слова в цитате выделены автором. – АР.) есть организованный отряд рабочего класса, спаянный единством воли, единством действий, единством дисциплины, одинаково обязательной для всех членов партии. П. н. т. есть высшая форма организации рабочего класса, руководящая всеми остальными его организациями. Она является воплощением связи передового отряда рабочего класса с рабочим классом, с широкими массами трудящихся. П. н. т. строится на началах демократического иентрализма» [БСЭ 1955 Т. 32: 175].
Таким образом, коммуникативная система советского общества имела иерархическое строение. Ее репрезентативная структура может быть изображена в виде пирамиды (рис. 1).
Рис. 1
Пирамида показывает не только иерархию советской семиотической культуры, но и источники, и направление (к вершине) формирования советского образа ритора и риторического идеала.
• А. Волков, например, определяет ритора и его речевую деятельность следующим образом: «Ритором называют человека, создающего влиятельные публичные высказывания. <…> Влиятельными являются высказывания, которые организуют, объединяют и обучают общество. Публичными называются высказывания, предназначенные любому лицу, способному их оценить и использовать» [Волков 1996: 7]. В применении к советскому обществу ритор – это речевой представитель власти, речедеятель, ориентирующийся на властные речевые нормативы.
Система советской публичной речевой деятельности складывалась из взаимодействия двух элементов – партии и масс. Чтобы понять сущность и характер советского ритора, необходимо рассмотреть это взаимодействие. Принципы и формы соотношения партии и масс сформулированы в ленинской книге «Что делать?». По В. И. Ленину, результатом взаимодействия пролетариата и революционеров должна явиться партия.
Однако по социокультурному составу партия далека от пролетариата. Она дает ему язык, с помощью которого пролетариат и оказывается способным к самоосознанию. Сам этот язык создан в непролетарской интеллигентской среде и является частью непролетарской («буржуазной») культуры. Члены партии, социал-демократы – интеллигенты, но в политическом и культурном плане от интеллигенции стараются всячески откреститься, подчеркнуть типологическую (и речевую: интеллигенты – нытики, болтуны, фразеры и т.п.) разницу между партией и интеллигенцией в целях сближения с массами. Ленин так характеризовал интеллигенцию: «Влияние помещиков на народ не страшно. Обмануть сколько-нибудь широкую рабочую и даже крестьянскую массу сколько-нибудь надолго никогда им не удастся. Но влияние интеллигенцииг непосредственно не участвуюший в эксплуатации, обученной оперировать с общими словами и понятиями, носящейся со всякими «хорошими» заветами, иногда по искреннему тупоумию возводящей свое междуклассовое положение в принцип внеклассовых партий и внеклассовой политики, – влияние этой буржуазной интеллигенции на народ опасно. Тут, и только тут есть налицо заражение широких масс, способное принести действительный вред, требующее напряжения всех сил социализма для борьбы с этой отравой» [Ленин 1956: 68].
Замысел Ленина состоял в том, чтобы революционная интеллигенция, организованная в партию, изменила свою ментальную и коммуникативную сущность: вместо рефлексии и разномыслия – дисциплина и единомыслие (что было реализовано в принципе демократического централизма). Для этой цели Ленин создавал партию «нового типа» – организацию профессиональных революционеров.
Ближайший соратник Ленина Л.Д. Троцкий тоже видел принципиальное противоречие между риторами-интеллигентами и массой. «Нельзя забывать, – писал он уже после конфликта со сталинской властью, — что в аппарате большевистской партии преобладала интеллигенция, мелкобуржуазная по происхождению и условиям жизни, марксистская по идеям и связям с пролетариатом. Рабочие, которые становились профессиональными революционерами, с головой уходили в эту среду и растворялись в ней. Особый социальный состав аппарата и его командное положение по отношению к пролетариату – и то и другое – не стихийность, а железная, историческая необходимость – были не раз причиной шатаний в партии и стали в конце концов источником ее вырождения» [Троцкий 1995: 277—278]. То, что Троцкий называет «вырождением» и что для него – интеллигента – таковым и было, явилось реализацией ленинской идеи изживания интеллигентской логосферы. Этот процесс проявлялся в модификации принципа демократического централизма в речевой практике и в репрессиях по отношению к профессиональным революционерам в практике социальной. Новую же, собственно советскую интеллигенцию власть проектировала уже в соответствии с принципами новой логосферы. Н.И. Бухарин так говорил об этом: «Нам необходимо, чтобы кадры интеллигенции были натренированы идеологически на определенный манер. Да, мы будем штамповать интеллигентов, будем вырабатывать их, как на фабрике» [Бухарин 1925: 5].
Именно из профессиональных революционеров начала формироваться фигура советского ритора-профессионала. «Ленин определяет «профессионального» революционера несколькими терминами – вождь, агитатор, пропагандист. Одна из основных его функций – выражение классового сознания, т.е. производство теоретического, неспецифического дискурса. Одной из основных задач партии Ленин провозглашает формирование, воспитание «профессиональных агитаторов» из рабочих» [Ямпольский 1997: 59].
ОР для разных этапов истории советской культуры был в главном единым. Вожди – Ленин и Сталин – представляли в образцовом виде всю систему риторической деятельности советского общества и являлись, по существу, воплощением советского риторического идеала. По характеру деятельности, по риторическому амплуа советский ритор был прежде всего пропагандистом и агитатором, что определялось пропагандистским характером советской риторики. А поскольку в советской гомилетике проповедническая речь была вытеснена пропагандистской, советский ритор часто представал не только пропагандистом, но и учителем жизни, проповедником. Партия и в структуре, и в функционировании стремилась к обеспечению единства семантической информации, и это осознавалось ею как конституирующий принцип: «П. н. т. (партия нового типа; слова в цитате выделены автором. – АР.) есть организованный отряд рабочего класса, спаянный единством воли, единством действий, единством дисциплины, одинаково обязательной для всех членов партии. П. н. т. есть высшая форма организации рабочего класса, руководящая всеми остальными его организациями. Она является воплощением связи передового отряда рабочего класса с рабочим классом, с широкими массами трудящихся. П. н. т. строится на началах демократического иентрализма» [БСЭ 1955 Т. 32: 175].
Таким образом, коммуникативная система советского общества имела иерархическое строение. Ее репрезентативная структура может быть изображена в виде пирамиды (рис. 1).
Рис. 1
Пирамида показывает не только иерархию советской семиотической культуры, но и источники, и направление (к вершине) формирования советского образа ритора и риторического идеала.