Страница:
Таким образом, партийность – это взгляд на объект с точки зрения нормативного (желательно последнего по времени) партийного документа. Она исключает личную оценку или интерпретацию. М.Л. Гаспаров определил эту категорию как «последовательное выражение (в литературном произведении) системы идей, не самостоятельно выработанной автором, а заимствованной со стороны» [Дороги культуры 1992: 131]. Оценка формируется коллективно классом. Партийность – это модальность речи и речевого поведения, жестко заданная партийным документом и исключающая поэтому любую другую модальность (в соответствии со стилистикой документа, основанной на принципе однозначности истолкования содержания текста). Текст, обладающий партийностью, рассчитан, таким образом, на однозначность интерпретации (см. Приложение 2).
Принцип партийности – главный критерий оценки и интерпретации произведений словесности в советской культуре. Контроль за соблюдением этого принципа осуществлялся цензурой. Е. Добренко обратил внимание именно на это качество советской цензуры – слежение за реализацией партийности как комплексного семиотического принципа, а не только политический контроль над словом: «Многочисленные документы открытых в постсоветскую эпоху партийных архивов показывают механизм принятия цензурных решений: политический механизм цензуры все больше принимает эстетические формы, сливаясь с фундаментальной эстетической категорией соцреализма и соцреалистического творчества – принципом партийности» [Добренко 1999: 482]. Кроме того, советская цензура представляла собой не только социальный механизм контроля над публичной речью, являлась не только внешним правилом словесности, но и внутренним, входящим в ОР (и писателя), формирующим стиль (слова выделены автором. – АР.): «…цензура необходима <…> уже не как внешняя автору величина, а как внутренняя, как важнейшая часть его «творческой личности». Не следует поэтому преувеличивать заслуги и роль Главлита в истории советской литературы, по крайней мере, в классический период ее истории. Главлит – лишь механизм переналадки соцреалистического механизма «отражения и переделки жизни», показывающий градус соответствия/отклонения функционирования писателя функциям советской литературы. <…> для советского писателя не может быть «проблемы цензуры», ибо в той мере, в какой цензурирование превращается из составной части «творческого акта» советского писателя во внешнюю для него проблему (или, того более, в преграду), он перестает быть советским писателем в прямом смысле слова» [Добренко 1999: 12]. Это значит: партийность – основа советского ОР.
Партийность – это свойство, формирующее советскую логосферу. Она реализуется: 1) в этосе как совокупность условий, обеспечивающих единство семантической информации (принцип демократического централизма); 2) в пафосе как система оценок, обеспечивающая правильное в семантическом отношении порождение текста, обладающего партийностью; 3) в логосе как система отработанных, даже клишированных языковых и речевых средств, обеспечивающих реализацию смысла пафоса на условиях этоса.
В советской философии и риторике понятие партийности далеко от определенности. Это объясняется тем, что ленинские слова о документном критерии партийности подменялись пропагандистскими формулировками о народе, массах, рабочем классе – логическая форма речемысли вытеснялась риторической.
Партийность – вполне реальная и функционально значимая категория советской логосферы. Она реализует советскую риторическую форму речемысли, подменяющую и вытесняющую логическую и поэтическую формы, поскольку Ленин сформировал принцип партийности в качестве единого для всей речевой деятельности общества. И это определило специфику советской логосферы, ее риторичность. Но, с другой стороны, риторичность присуща любому роду речемысли – и логическому, и поэтическому. В логической форме речемысли есть своя риторичность (как модальность), задаваемая не классами, а, скажем, научными школами. В поэтической форме – своя, задаваемая, например, литературными школами. И в этом смысле Ленин был прав: речи без «партийности» нет. Но «партийность» (как риторическая модальность) в разных формах логосферы должна быть своя, причем она не должна поглощать эти формы. Риторичность может быть поэтической, логической и собственно риторической, но без нее речи быть не может. Советская же словесная культура, построенная в соответствии с принципом единства семантической информации, категорию партийности (риторической модальности речи) сделала главным инструментом этого единства.
Вопросы
4.
4.1. Демократический централизм
4.2. Отношения между речедеятелями
4.3. Отношения ритора и аудитории: лексико-семантический аспект
Принцип партийности – главный критерий оценки и интерпретации произведений словесности в советской культуре. Контроль за соблюдением этого принципа осуществлялся цензурой. Е. Добренко обратил внимание именно на это качество советской цензуры – слежение за реализацией партийности как комплексного семиотического принципа, а не только политический контроль над словом: «Многочисленные документы открытых в постсоветскую эпоху партийных архивов показывают механизм принятия цензурных решений: политический механизм цензуры все больше принимает эстетические формы, сливаясь с фундаментальной эстетической категорией соцреализма и соцреалистического творчества – принципом партийности» [Добренко 1999: 482]. Кроме того, советская цензура представляла собой не только социальный механизм контроля над публичной речью, являлась не только внешним правилом словесности, но и внутренним, входящим в ОР (и писателя), формирующим стиль (слова выделены автором. – АР.): «…цензура необходима <…> уже не как внешняя автору величина, а как внутренняя, как важнейшая часть его «творческой личности». Не следует поэтому преувеличивать заслуги и роль Главлита в истории советской литературы, по крайней мере, в классический период ее истории. Главлит – лишь механизм переналадки соцреалистического механизма «отражения и переделки жизни», показывающий градус соответствия/отклонения функционирования писателя функциям советской литературы. <…> для советского писателя не может быть «проблемы цензуры», ибо в той мере, в какой цензурирование превращается из составной части «творческого акта» советского писателя во внешнюю для него проблему (или, того более, в преграду), он перестает быть советским писателем в прямом смысле слова» [Добренко 1999: 12]. Это значит: партийность – основа советского ОР.
Партийность – это свойство, формирующее советскую логосферу. Она реализуется: 1) в этосе как совокупность условий, обеспечивающих единство семантической информации (принцип демократического централизма); 2) в пафосе как система оценок, обеспечивающая правильное в семантическом отношении порождение текста, обладающего партийностью; 3) в логосе как система отработанных, даже клишированных языковых и речевых средств, обеспечивающих реализацию смысла пафоса на условиях этоса.
В советской философии и риторике понятие партийности далеко от определенности. Это объясняется тем, что ленинские слова о документном критерии партийности подменялись пропагандистскими формулировками о народе, массах, рабочем классе – логическая форма речемысли вытеснялась риторической.
Партийность – вполне реальная и функционально значимая категория советской логосферы. Она реализует советскую риторическую форму речемысли, подменяющую и вытесняющую логическую и поэтическую формы, поскольку Ленин сформировал принцип партийности в качестве единого для всей речевой деятельности общества. И это определило специфику советской логосферы, ее риторичность. Но, с другой стороны, риторичность присуща любому роду речемысли – и логическому, и поэтическому. В логической форме речемысли есть своя риторичность (как модальность), задаваемая не классами, а, скажем, научными школами. В поэтической форме – своя, задаваемая, например, литературными школами. И в этом смысле Ленин был прав: речи без «партийности» нет. Но «партийность» (как риторическая модальность) в разных формах логосферы должна быть своя, причем она не должна поглощать эти формы. Риторичность может быть поэтической, логической и собственно риторической, но без нее речи быть не может. Советская же словесная культура, построенная в соответствии с принципом единства семантической информации, категорию партийности (риторической модальности речи) сделала главным инструментом этого единства.
Вопросы
• В чем состоит пропагандизм советской культуры?
• Каковы причины негативного отношения к риторике советской культуры, несмотря на ее риторичность?
• Каков состав обязательных свойств советского ОР?
• В чем проявлялся пропагандистский характер партийности?
• Какова роль принципа партийности в советском ОР?
• Как реализуется партийность в этосе, пафосе и логосе ОР?
• Почему партийность была необходима советской словесной культуре и ОР?
• Каковы причины негативного отношения к риторике советской культуры, несмотря на ее риторичность?
• Каков состав обязательных свойств советского ОР?
• В чем проявлялся пропагандистский характер партийности?
• Какова роль принципа партийности в советском ОР?
• Как реализуется партийность в этосе, пафосе и логосе ОР?
• Почему партийность была необходима советской словесной культуре и ОР?
4.
ЭТОС СОВЕТСКОГО ОБРАЗА РИТОРА
Партийность в этосе проявляется в деятельности по организации условий коммуникации, задаваемых аудиторией. Так формируется этический облик ритора и вся система взаимоотношений ритора и аудитории. Речь, отвечающая нормативам этоса, признается уместной и, следовательно, эффективной. То есть в советском этосе категория партийности выступает как уместность речи.
Уместность речи и речевого поведения реализуется, во-первых, в риторической этике, в этическом аспекте ОР, во-вторых, в системе риторических взаимоотношений ритора и аудитории. Все это и составляет систему условий речи, т.е. этос.
Уместность речи и речевого поведения реализуется, во-первых, в риторической этике, в этическом аспекте ОР, во-вторых, в системе риторических взаимоотношений ритора и аудитории. Все это и составляет систему условий речи, т.е. этос.
4.1. Демократический централизм
Как уже указывалось, советский этос был организован в соответствии с принципом демократического централизма. Этот принцип предусматривал определенный вариант сочетания и соотношения известных социальных организационных структур – авторитаритарности и демократии. «Демократия и авторитарность (односторонняя властность, доминирование управляющих над управляемыми) – полярно противоположные моменты организованной деятельности любой социальной системы. В норме они образуют гармоничное сочетание, в котором ситуационно преобладает один или другой момент. Абсолютная демократия (без какой бы то ни было примеси авторитарности) является такой же организационной аномалией, как и абсолютная авторитарность (без всякой демократии). Они могут встречаться в общественной жизни именно как аномалии, извращения, организационные уродства (в первом случае это анархия, во втором – тоталитарность)» [Курашвили 1989: 468].
Принцип демократического централизма был разработан для организации партии и определял ее структуру и функционирование. Но партия в СССР стала правящей и единственной, т.е. оказалась структурным и функциональным социальным образцом, поэтому принцип демократического централизма распространился на весь советский социум.
Отметим некоторые существенные черты речевой организации советской культуры. Прежде всего: решающий, главный элемент советского этоса – централизм, демократия не столько ограничивает его, сколько дополняет и «аранжирует» (формами и жанрами речи). Это соотношение было заложено в большевистском этосе с самого его основания, возникновения, связанного с деятельностью по созданию партии «нового типа» Ленина. Вот интересное свидетельство Троцкого: «Революционный централизм есть жесткий, повелительный и требовательный принцип. В отношении к отдельным людям и к целым группам вчерашних единомышленников он принимает нередко форму безжалостности. Недаром в словаре Ленина, столь часты слова: непримиримый и беспощадный. Только высшая революционная целеустремленность, свободная от всего низменно– личного, может оправдать такого рода личную беспощадность» [Троцкий 1990 Т.1: 187].
Именно демократический централизм главным образом обеспечивал принципиально важное для советской культуры единство семантической информации, формировал условия для осуществления этого единства (и в производстве речи, и в герменевтических процедурах). Кроме того, принцип демократического централизма формировал советскую жанро-видовую систему речи (съезды, конференции, пленумы, собрания и т.п.). Этот принцип кодифицировался уставом, формулируясь и уточняясь на всем протяжении существования культуры. Это говорит о его принципиальной культурной значимости.
Перейдем к филологической интерпретации этого понятия. Принцип демократического централизма с этой точки зрения является общим принципом устроения коммуникации и речевой деятельности. Ю.В. Рождественский отмечает: «При основании РСДРП В.И. Ленин назвал принцип демократического централизма в качестве основной нормы партийной жизни. Являясь комплексным (одновременно юридическим, этическим, риторическим и т.п.), он составляет организационный принцип партии нового типа и в этом качестве служит основой регламентации совещательной речи в различных органах Советской власти и общественных организациях.
Принцип демократического централизма, отдавая ей предпочтение перед другими видами речи (что делает совещательную основой советской демократии), вместе с тем влияет не только на другие виды – показательную, судебную, пропагандистскую, учебную, но и на управление ими. Это влияние распространяется также на организацию и отбор документов (что делает ведущим типом документальной речи протокол), книжных и журнальных публикаций, на организацию речи в массовой информации и информатике. Под словами «влияет на организацию» следует понимать именно участие в организации данного вида речи. Например, нецелесообразно вводить демократический централизм в школе, чтобы учащиеся определяли состав заданий и регламент урока. А вот на всех обсуждениях учебных предметов – от школьного педсовета до заседаний в Академии педагогических наук, где применяется совещательная речь, – принцип демократического централизма действует по праву. Применяемый первоначально в практике партийного строительства, а затем распространенный на другие формы совещательной речи, он позволяет разумно ее организовать (избавиться от митинговой стихии, с одной стороны, и от «давления авторитетов» на принятие решения – с другой), превратить разрозненных людей в спаянный общим делом коллектив» [Рождественский 1985: 11 – 12].
Таким образом, филологически демократический централизм – это принцип сочетания видов словесности в советской культуре. Исторически он проявляется в различном «удельном весе» этих видов. Этот принцип реализуется в правилах соотнесения в различных публичных ситуациях устно-речевой ораторской стихии со стихией письменно-деловой. Устно-речевая стихия воплощается в ораторской практике, главным образом в совещательной речи, которая необходима для выработки коллективных решений, для организации выборов сверху донизу. Дискуссия, полемика, обсуждение, критика в широком смысле (проработка и самокритика в том числе) – формы этой речевой демократии. Принцип подчинения меньшинства большинству возник из этой ораторской митинговой стихии. Письменно-деловая стихия воплощается в документе как виде словесности, управляющем деятельностью. Документ необходим для централизованного руководства массами, для становления партийной дисциплины и контроля над ней, для исполнения демократически выработанных решений. В разных речевых ситуациях, в зависимости от жанро-видовых форм публичной речи (митинг, демонстрация, собрание, совещание, конференция, пленум, съезд и др.), роль и «удельный вес» этих компонентов могли изменяться. Но при этом документный компонент был более важен и не мог становиться абсолютно ритуальным, как ораторский компонент.
Итак, советская этически совершенная речь, выстроенная в соответствии с принципом демократического централизма (реализующем в этосе принцип партийности) должна была отвечать двум условиям.
Во-первых, она должна была пройти обсуждение, хотя бы формальное, и получить одобрение большинства. Другими словами, она должна была пройти партийную цензуру. Причем партийная цензура носила превентивный характер, поэтому речь, становящаяся публичной, т.е. допускаемая к аудитории, уже в силу этого обладала партийностью и потому приобретала влиятельность.
Во-вторых, речь аксиологически и функционально приобретала статус документа и соответственно воспринималась аудиторией. Формально это, как правило, реализовалось соответствующим удостоверяющим реквизитом (виза, подпись, печать, резолюция и т.п.).
Поэтому советская этически совершенная речь 20-х и особенно 30-х годов – это всегда речь не с индивидуальным, а с коллективным авторством (по крайней мере, мнение автора должно быть обсуждено и согласовано). Разумеется, здесь мы говорим об идеальной (с точки зрения советского этоса) речи, в действительной же речевой практике встречались разнообразные варианты и модификации этого идеала. Модифицировался этот идеал и с течением времени. Этические нормативы официальной речи, например, 60-х, а затем 70-х годов, были несколько иными.
Принцип демократического централизма был разработан для организации партии и определял ее структуру и функционирование. Но партия в СССР стала правящей и единственной, т.е. оказалась структурным и функциональным социальным образцом, поэтому принцип демократического централизма распространился на весь советский социум.
Отметим некоторые существенные черты речевой организации советской культуры. Прежде всего: решающий, главный элемент советского этоса – централизм, демократия не столько ограничивает его, сколько дополняет и «аранжирует» (формами и жанрами речи). Это соотношение было заложено в большевистском этосе с самого его основания, возникновения, связанного с деятельностью по созданию партии «нового типа» Ленина. Вот интересное свидетельство Троцкого: «Революционный централизм есть жесткий, повелительный и требовательный принцип. В отношении к отдельным людям и к целым группам вчерашних единомышленников он принимает нередко форму безжалостности. Недаром в словаре Ленина, столь часты слова: непримиримый и беспощадный. Только высшая революционная целеустремленность, свободная от всего низменно– личного, может оправдать такого рода личную беспощадность» [Троцкий 1990 Т.1: 187].
Именно демократический централизм главным образом обеспечивал принципиально важное для советской культуры единство семантической информации, формировал условия для осуществления этого единства (и в производстве речи, и в герменевтических процедурах). Кроме того, принцип демократического централизма формировал советскую жанро-видовую систему речи (съезды, конференции, пленумы, собрания и т.п.). Этот принцип кодифицировался уставом, формулируясь и уточняясь на всем протяжении существования культуры. Это говорит о его принципиальной культурной значимости.
Перейдем к филологической интерпретации этого понятия. Принцип демократического централизма с этой точки зрения является общим принципом устроения коммуникации и речевой деятельности. Ю.В. Рождественский отмечает: «При основании РСДРП В.И. Ленин назвал принцип демократического централизма в качестве основной нормы партийной жизни. Являясь комплексным (одновременно юридическим, этическим, риторическим и т.п.), он составляет организационный принцип партии нового типа и в этом качестве служит основой регламентации совещательной речи в различных органах Советской власти и общественных организациях.
Принцип демократического централизма, отдавая ей предпочтение перед другими видами речи (что делает совещательную основой советской демократии), вместе с тем влияет не только на другие виды – показательную, судебную, пропагандистскую, учебную, но и на управление ими. Это влияние распространяется также на организацию и отбор документов (что делает ведущим типом документальной речи протокол), книжных и журнальных публикаций, на организацию речи в массовой информации и информатике. Под словами «влияет на организацию» следует понимать именно участие в организации данного вида речи. Например, нецелесообразно вводить демократический централизм в школе, чтобы учащиеся определяли состав заданий и регламент урока. А вот на всех обсуждениях учебных предметов – от школьного педсовета до заседаний в Академии педагогических наук, где применяется совещательная речь, – принцип демократического централизма действует по праву. Применяемый первоначально в практике партийного строительства, а затем распространенный на другие формы совещательной речи, он позволяет разумно ее организовать (избавиться от митинговой стихии, с одной стороны, и от «давления авторитетов» на принятие решения – с другой), превратить разрозненных людей в спаянный общим делом коллектив» [Рождественский 1985: 11 – 12].
Таким образом, филологически демократический централизм – это принцип сочетания видов словесности в советской культуре. Исторически он проявляется в различном «удельном весе» этих видов. Этот принцип реализуется в правилах соотнесения в различных публичных ситуациях устно-речевой ораторской стихии со стихией письменно-деловой. Устно-речевая стихия воплощается в ораторской практике, главным образом в совещательной речи, которая необходима для выработки коллективных решений, для организации выборов сверху донизу. Дискуссия, полемика, обсуждение, критика в широком смысле (проработка и самокритика в том числе) – формы этой речевой демократии. Принцип подчинения меньшинства большинству возник из этой ораторской митинговой стихии. Письменно-деловая стихия воплощается в документе как виде словесности, управляющем деятельностью. Документ необходим для централизованного руководства массами, для становления партийной дисциплины и контроля над ней, для исполнения демократически выработанных решений. В разных речевых ситуациях, в зависимости от жанро-видовых форм публичной речи (митинг, демонстрация, собрание, совещание, конференция, пленум, съезд и др.), роль и «удельный вес» этих компонентов могли изменяться. Но при этом документный компонент был более важен и не мог становиться абсолютно ритуальным, как ораторский компонент.
Итак, советская этически совершенная речь, выстроенная в соответствии с принципом демократического централизма (реализующем в этосе принцип партийности) должна была отвечать двум условиям.
Во-первых, она должна была пройти обсуждение, хотя бы формальное, и получить одобрение большинства. Другими словами, она должна была пройти партийную цензуру. Причем партийная цензура носила превентивный характер, поэтому речь, становящаяся публичной, т.е. допускаемая к аудитории, уже в силу этого обладала партийностью и потому приобретала влиятельность.
Во-вторых, речь аксиологически и функционально приобретала статус документа и соответственно воспринималась аудиторией. Формально это, как правило, реализовалось соответствующим удостоверяющим реквизитом (виза, подпись, печать, резолюция и т.п.).
Поэтому советская этически совершенная речь 20-х и особенно 30-х годов – это всегда речь не с индивидуальным, а с коллективным авторством (по крайней мере, мнение автора должно быть обсуждено и согласовано). Разумеется, здесь мы говорим об идеальной (с точки зрения советского этоса) речи, в действительной же речевой практике встречались разнообразные варианты и модификации этого идеала. Модифицировался этот идеал и с течением времени. Этические нормативы официальной речи, например, 60-х, а затем 70-х годов, были несколько иными.
4.2. Отношения между речедеятелями
Ю.В. Рождественский характеризует их следующим образом: «Отношения между классами речедеятелей называются этосом речевых коммуникаций. Вне успешного регулирования этосом общество приходит в состояние смуты. Как показывает история, далеко не всегда удается наладить успешное регулирование отношений между речедеятелями. От регулирования этоса речевых коммуникаций зависит прогресс, стагнация или деградация общества. Различие в ступенях развития общества зависит от типа и характера этоса речевых коммуникаций, принятого в данном этносе» [Рождественский 1997: 485]. Эти отношения в советской культуре, как было показано выше, строятся на принципе демократического централизма и определяются структурой словесности.
Отношения между советскими речедеятелями можно разделить на а) отношения между риторами (партийная этика) и б) отношения между риторами и аудиторией (массой).
Партийная этика отличается от прочих профессиональных этик своим культурным статусом и тем, что она ориентирована на интересы классовой борьбы пролетариата, наиболее авторитетной профессиональной группы – класса-гегемона. Нравственным признается все то, что соответствует этим интересам. А. Синявский сказал об этом так: «Лично Ленин был скорее добрым человеком. Но в своих политических действиях он был безразличен к вопросам «добра» и «зла», полагая, что «добро» – это то, что полезно в данный момент пролетариату и его, ленинской, политике, выражавшей, как ему казалось, пролетарские интересы. А «зло» – все то, что может этим интересам повредить и помешать» [Синявский 1989: 133]. Подобная партэтика придает членам партии, большевикам свойство «особости». В философском смысле большевик соотносим с ницшеанским сверхчеловеком. О том, что большевики – особые люди, любили говорить и Ленин, и Сталин (см. Приложение 1.4, 3, 7.2, 9.2, 12).
Отношения риторов и аудитории детерминированы задачами пропаганды и агитации, т.е. пафосом. В связи с этим рассмотрим специфику отношений риторов, определяемую составом советской литературной устной речи – гомилетикой и ораторикой.
Выше уже говорилось, что в советской гомилетике произошла экспансия пропаганды: она вытеснила проповедь и вошла как непременный элемент во все гомилетические жанры. Вместе с этим изменился и состав речедеятелей в гомилетике. Для характеристики этих явлений воспользуемся, вслед за Ю.В. Рождественским, матричной формой изложения.
Ю.В. Рождественский приводит матрицу, показывающую соотношение «видов устной речи, выводящихся к сочинениям» (т.е. к письменной литературной речи) и классов речедеятелей [Рождественский 1997: 471]. Под термином «диалектика» в ней понимается научная речь (это толкование несколько условно, так как «осовременивает» описываемое явление).
Матрица Ю.В. Рождественского
Строго говоря, «сценическая речь» и «поэты» к гомилетике не относятся, они объединены с гомилетикой по признаку «выводимости» из письменной литературной речи. Они не мешают нашему анализу, а дают важную дополнительную информацию, так как изменения в советской словесной культуре затронули и эту сферу.
Теперь рассмотрим соотношение видов речи и классов речедеятелей в советской гомилетике, используя такую же матричную форму изложения.
Матрица советской гомилетики
Сравнение матриц показывает, что система значительно упростилась: сократилось число видов речи (пропаганда поглотила проповедь). Это новоприобретенное свойство советской гомилетики имело предпосылки в старой системе, в которой пропаганда уже входила в сферу компетенции всех речедеятелей (см. матрицу Ю.В. Рождественского).
Другая новая черта – изменение состава речедеятелей: религиозные риторы были поставлены вне культуры, их место в культуре заняли партийные риторы. В традиционной системе гомилетики не было класса профессиональных пропагандистов. Все классы риторов ведали пропагандой в своих видах речи, проповедь не сводилась к пропаганде. В советской же гомилетике появляется класс профессиональных пропагандистов-партработников. Они ведают не только собственно идеологической пропагандистской речью, но и всеми видами речи в пропагандистском аспекте, придавая словесности партийность. Партийные риторы оказались функционально более загружены, чем проповедники: они проявлялись во всех видах речи, их пропагандистская компетенция приобретала универсализм (об уровне культуры речи и знания предмета, которые, разумеется, снижались, здесь не говорим). Они стали образцом для прочих риторов. Результатом было обретение всеми видами гомилетической речи элементов партийной пропаганды (а не только пропаганды собственного предмета, как прежде).
Приведем теоретико-риторическую интерпретацию этих фактов Ю.В. Рождественским: «Проповедь и пропаганда сходны друг с другом тем, что аудитория составляется добровольно. Поэтому существует возможность обратить пропаганду в проповедь тем, что задать ей общую программу. Эта ошибка была совершена многими коммунистическими партиями. Поскольку пропаганда всегда ситуативна в том смысле, что она представляет собой комментарий к событиям, то в том случае, когда комментарий к событиям приобретает общий и ритуализированный характер, т.е. строится по одной программе (что и было сделано), то пропаганда обращается в проповедь. Но проповедовать события и комментарии к ним нельзя, так как в этом нет изменения внутреннего состояния человека. Поэтому такая «пропаганда» становится скучной и возбуждает в аудитории реакцию отторжения и сопротивления и превращается в контрпропаганду.
Не менее губительно для пропаганды смешение ее с учебной речью. Это происходит тогда, когда аудитория пропаганды перестает быть сошедшейся добровольно и обращается в учебную аудиторию, при которой инициатива публичного диалога оратора и членов аудитории переходит от членов аудитории к оратору (по принципу учебной речи). В этом случае члены аудитории и оратор начинают тяготиться обязанностью отвечать, так как предметом пропаганды являются текущие события и ориентация в них. Это смешение также проваливает самую идею пропаганды» [Рождественский 1997: 364-365].
Охарактеризованные процессы отразились и в советском словоупотреблении. Во-первых, слова пропаганда и проповедь начинают употребляться как синонимы. Например, Ленин в 1919 году писал (слова в цитатах выделены нами. – АР.): «Если в прежнее время мы пропагандировали общими истинами, то теперь мы пропагандируем работой. Это – тоже проповедь, но это проповедь действием» [Ленин. Полн. собр. соч. Т. 39: 27]. Во-вторых, слово проповедь в значении «пропаганда» приобретает явную пейоративную окраску. Примеры из Краткого курса истории ВКП(б) 1938 года: Вести такую проповедь — значит вести дело на уничтожение партии; Оппортунисты проповедовали отказ от революционной борьбы; «Левые коммунисты» проповедовали троцкистские взгляды; На страницах московской партийной печати и на партийных собраниях проповедовалась необходимость уступок кулачеству [История 1938]. Лексикографически этот оттенок значения не зафиксирован.
Перейдем к рассмотрению ораторики. Традиционно она представлена тремя видами речи – судебной, совещательной и показательной. Соответственно выделяются и классы речедеятелей – юристы, управленцы и политики. Представим их соотношение матрицей.
Матрица традиционной ораторики
Советскую ораторику можно представить следующим образом
Матрица советской ораторики
Как видим, система ораторики усложнилась. К классу речедеятелей добавились поэты. Советские поэты проявляли себя прежде всего как риторы-ораторы, и это привело к появлению почти митинговых форм поэтических выступлений (от В.В Маяковского до поэтов 60-х годов). Если в русской дореволюционной культуре риторичность и была присуща поэтам «гражданственного» направления (Н.А. Некрасов, демократическая поэзия), то это не приводило к ораторической реализации их творчества.
Кроме того, политики (а точнее, партработники, партийные риторы) распространяли свою риторическую компетенцию на все сферы ораторической деятельности. Как «солдаты партии» они осуществляли «общее руководство», т.е. методологическое руководство всеми видами социальной деятельности вообще. Вместе с этим показательная речь агитационного характера входила в сферу деятельности не только политиков, но и юристов (например, деятельность А.Я. Вышинского), и управленцев, и поэтов.
Все это привело, во-первых, к появлению особой касты партийных риторов (партработников), взявших на себя функции учителей жизни, методологов и идеологов духовной культуры общества. Их деятельность составляла основу советской логосферы. Они явились проводниками и репрезентантами партийности. Во-вторых, практически вся словесность приобрела пропагандистский характер и стала партийной. Таким образом реализовалось ленинское представление о партийности словесности.
Отношения между советскими речедеятелями можно разделить на а) отношения между риторами (партийная этика) и б) отношения между риторами и аудиторией (массой).
Партийная этика отличается от прочих профессиональных этик своим культурным статусом и тем, что она ориентирована на интересы классовой борьбы пролетариата, наиболее авторитетной профессиональной группы – класса-гегемона. Нравственным признается все то, что соответствует этим интересам. А. Синявский сказал об этом так: «Лично Ленин был скорее добрым человеком. Но в своих политических действиях он был безразличен к вопросам «добра» и «зла», полагая, что «добро» – это то, что полезно в данный момент пролетариату и его, ленинской, политике, выражавшей, как ему казалось, пролетарские интересы. А «зло» – все то, что может этим интересам повредить и помешать» [Синявский 1989: 133]. Подобная партэтика придает членам партии, большевикам свойство «особости». В философском смысле большевик соотносим с ницшеанским сверхчеловеком. О том, что большевики – особые люди, любили говорить и Ленин, и Сталин (см. Приложение 1.4, 3, 7.2, 9.2, 12).
Отношения риторов и аудитории детерминированы задачами пропаганды и агитации, т.е. пафосом. В связи с этим рассмотрим специфику отношений риторов, определяемую составом советской литературной устной речи – гомилетикой и ораторикой.
Выше уже говорилось, что в советской гомилетике произошла экспансия пропаганды: она вытеснила проповедь и вошла как непременный элемент во все гомилетические жанры. Вместе с этим изменился и состав речедеятелей в гомилетике. Для характеристики этих явлений воспользуемся, вслед за Ю.В. Рождественским, матричной формой изложения.
Ю.В. Рождественский приводит матрицу, показывающую соотношение «видов устной речи, выводящихся к сочинениям» (т.е. к письменной литературной речи) и классов речедеятелей [Рождественский 1997: 471]. Под термином «диалектика» в ней понимается научная речь (это толкование несколько условно, так как «осовременивает» описываемое явление).
Матрица Ю.В. Рождественского
Теперь рассмотрим соотношение видов речи и классов речедеятелей в советской гомилетике, используя такую же матричную форму изложения.
Матрица советской гомилетики
Другая новая черта – изменение состава речедеятелей: религиозные риторы были поставлены вне культуры, их место в культуре заняли партийные риторы. В традиционной системе гомилетики не было класса профессиональных пропагандистов. Все классы риторов ведали пропагандой в своих видах речи, проповедь не сводилась к пропаганде. В советской же гомилетике появляется класс профессиональных пропагандистов-партработников. Они ведают не только собственно идеологической пропагандистской речью, но и всеми видами речи в пропагандистском аспекте, придавая словесности партийность. Партийные риторы оказались функционально более загружены, чем проповедники: они проявлялись во всех видах речи, их пропагандистская компетенция приобретала универсализм (об уровне культуры речи и знания предмета, которые, разумеется, снижались, здесь не говорим). Они стали образцом для прочих риторов. Результатом было обретение всеми видами гомилетической речи элементов партийной пропаганды (а не только пропаганды собственного предмета, как прежде).
Приведем теоретико-риторическую интерпретацию этих фактов Ю.В. Рождественским: «Проповедь и пропаганда сходны друг с другом тем, что аудитория составляется добровольно. Поэтому существует возможность обратить пропаганду в проповедь тем, что задать ей общую программу. Эта ошибка была совершена многими коммунистическими партиями. Поскольку пропаганда всегда ситуативна в том смысле, что она представляет собой комментарий к событиям, то в том случае, когда комментарий к событиям приобретает общий и ритуализированный характер, т.е. строится по одной программе (что и было сделано), то пропаганда обращается в проповедь. Но проповедовать события и комментарии к ним нельзя, так как в этом нет изменения внутреннего состояния человека. Поэтому такая «пропаганда» становится скучной и возбуждает в аудитории реакцию отторжения и сопротивления и превращается в контрпропаганду.
Не менее губительно для пропаганды смешение ее с учебной речью. Это происходит тогда, когда аудитория пропаганды перестает быть сошедшейся добровольно и обращается в учебную аудиторию, при которой инициатива публичного диалога оратора и членов аудитории переходит от членов аудитории к оратору (по принципу учебной речи). В этом случае члены аудитории и оратор начинают тяготиться обязанностью отвечать, так как предметом пропаганды являются текущие события и ориентация в них. Это смешение также проваливает самую идею пропаганды» [Рождественский 1997: 364-365].
Охарактеризованные процессы отразились и в советском словоупотреблении. Во-первых, слова пропаганда и проповедь начинают употребляться как синонимы. Например, Ленин в 1919 году писал (слова в цитатах выделены нами. – АР.): «Если в прежнее время мы пропагандировали общими истинами, то теперь мы пропагандируем работой. Это – тоже проповедь, но это проповедь действием» [Ленин. Полн. собр. соч. Т. 39: 27]. Во-вторых, слово проповедь в значении «пропаганда» приобретает явную пейоративную окраску. Примеры из Краткого курса истории ВКП(б) 1938 года: Вести такую проповедь — значит вести дело на уничтожение партии; Оппортунисты проповедовали отказ от революционной борьбы; «Левые коммунисты» проповедовали троцкистские взгляды; На страницах московской партийной печати и на партийных собраниях проповедовалась необходимость уступок кулачеству [История 1938]. Лексикографически этот оттенок значения не зафиксирован.
Перейдем к рассмотрению ораторики. Традиционно она представлена тремя видами речи – судебной, совещательной и показательной. Соответственно выделяются и классы речедеятелей – юристы, управленцы и политики. Представим их соотношение матрицей.
Матрица традиционной ораторики
Матрица советской ораторики
Кроме того, политики (а точнее, партработники, партийные риторы) распространяли свою риторическую компетенцию на все сферы ораторической деятельности. Как «солдаты партии» они осуществляли «общее руководство», т.е. методологическое руководство всеми видами социальной деятельности вообще. Вместе с этим показательная речь агитационного характера входила в сферу деятельности не только политиков, но и юристов (например, деятельность А.Я. Вышинского), и управленцев, и поэтов.
Все это привело, во-первых, к появлению особой касты партийных риторов (партработников), взявших на себя функции учителей жизни, методологов и идеологов духовной культуры общества. Их деятельность составляла основу советской логосферы. Они явились проводниками и репрезентантами партийности. Во-вторых, практически вся словесность приобрела пропагандистский характер и стала партийной. Таким образом реализовалось ленинское представление о партийности словесности.
4.3. Отношения ритора и аудитории: лексико-семантический аспект
Данные отношения рассмотрим на материале нормативных советских текстов, описывающих наиболее авторитетных риторов. Такие тексты находим в Большой Советской Энциклопедии (М., 1949—1958. – 2-е изд.). Нами отобраны 12 статей о высших партийных и государственных деятелях: Ленине, Сталине, Калинине, Кирове, Жданове, Свердлове, Дзержинском, Молотове, Ворошилове, Куйбышеве, Орджоникидзе, Кагановиче.
Для характеристики отношений ритора и аудитории из этих статей выбраны глагольные словоформы (за исключением страдательных) с семантикой семиотической и риторической деятельности. Не рассматриваются, во-первых, глаголы с семантикой физической деятельности (типародился, бежал (из тюрьмы, ссылки), приехал и т.п.); во-вторых, глаголы с эмоционально-оценочной семантикой (типа гордился, возмущался, ненавидел, любил молодежь и т.п.); в-третьих, глаголы субъективной оценки автора текста (типа не щадил себя, отдал силы, жизнь и т.п.); т.е. глаголы, не имеющие риторико-семиотической семантики.
Глаголы разделены на три группы: 1) со значением речевой, 2) мыслительной и 3) организационной деятельности. Многие из этих глаголов имеют «пограничную» семантику и разносятся по рубрикам довольно условно. Но нужно иметь в виду, что мыслительная и организационная деятельность ритора непосредственно проявляется в деятельности речевой, с нее начинается и ею заканчивается.
Для каждого ритора составлены таблицы глаголов (табл. 2—13). При словоформах указана абсолютная частота их встречаемости (отсутствие цифры означает однократное употребление). Порядок следования таблиц отражает степень риторико-семиотической значимости ритора. Эта степень определяется, разумеется условно, субъектом речи, т.е. автором, как правило коллективным, и выражается абсолютной величиной характеризующих ритора глаголов. Эти количественные данные приводятся в конце каждой таблицы, а затем сводятся в отдельную таблицу (табл. 14).
Для характеристики отношений ритора и аудитории из этих статей выбраны глагольные словоформы (за исключением страдательных) с семантикой семиотической и риторической деятельности. Не рассматриваются, во-первых, глаголы с семантикой физической деятельности (типародился, бежал (из тюрьмы, ссылки), приехал и т.п.); во-вторых, глаголы с эмоционально-оценочной семантикой (типа гордился, возмущался, ненавидел, любил молодежь и т.п.); в-третьих, глаголы субъективной оценки автора текста (типа не щадил себя, отдал силы, жизнь и т.п.); т.е. глаголы, не имеющие риторико-семиотической семантики.
Глаголы разделены на три группы: 1) со значением речевой, 2) мыслительной и 3) организационной деятельности. Многие из этих глаголов имеют «пограничную» семантику и разносятся по рубрикам довольно условно. Но нужно иметь в виду, что мыслительная и организационная деятельность ритора непосредственно проявляется в деятельности речевой, с нее начинается и ею заканчивается.
Для каждого ритора составлены таблицы глаголов (табл. 2—13). При словоформах указана абсолютная частота их встречаемости (отсутствие цифры означает однократное употребление). Порядок следования таблиц отражает степень риторико-семиотической значимости ритора. Эта степень определяется, разумеется условно, субъектом речи, т.е. автором, как правило коллективным, и выражается абсолютной величиной характеризующих ритора глаголов. Эти количественные данные приводятся в конце каждой таблицы, а затем сводятся в отдельную таблицу (табл. 14).