Анисимов Андрей. Восточное наследство

   Без пятнадцати девять Ерожин миновал проходную Петровки. Никиты Васильевича еще не было. Ерожин спустился этажом ниже в лабораторию. Юра Перчиков, сорокапятилетний вечный студент-очкарик выдал Петру Григорьевичу результаты анализов и медицинское заключение. Единственными серьезными уликами, найденными на Плющихе, оказались гильза и пуля от пистолета ПМ. Пуля отсутствовала, ею занимались баллистики.
   Перчиков обещал результат их работы через час предоставить. Из медицинского заключения ничего нового Ерожин не узнал. Михеева застрелили в упор. Пуля задела правый желудочек сердца. Единственным любопытным штрихом медицинского обследования стал остаточный алкоголь. По предположению медиков, Михеев за сутки до смерти крепко принял.
   Ерожин вернулся в кабинет Боброва, когда хозяин уже рылся в своих папках. Пожав Ерожину руку, Никита Васильевич сообщил, что сегодня в Шереметьеве он встретится со стюардессами лондонского рейса, на котором прилетел в Москву Михеев. Бобров, кроме этого, надеялся получить список пассажиров. Оставив Ерожина в кабинете за хозяина, Бобров укатил в Шереметьево. Ерожин пожелал ему успеха и углубился в акт осмотра квартиры на Плющихе. Кроме костюма, брюк, расчески и бумажника криминалисты ничего не нашли.
   Через десять минут ворвался Перчиков и, потрясая бумажкой, закричал:
   — Петя, с тебя бутылка! — и, не дождавшись реакции Ерожина, замолчал.
   — Бутылка так бутылка, — согласился Петр Григорьевич, откладывая листок с актом. — Не тяни.
   — Пистолет зарегистрирован. Он из нашей конторы.
   Ерожин вскочил, — выхватил из рук Перчикова заключение и, заверив Юру, что бутылка будет, стал быстро читать.
   Табельный пистолет ПМ, зарегистрированный в Министерстве внутренних дел СССР, числился за Ташкентским Управлением.
   Ерожин присвистнул:
   — Ничего себе, наша контора. Это теперь не наша, а заграничная.
   Петр Григорьевич попросил Юру, пообещав к бутылке еще и закуску, связаться с Ташкентом, а сам отправился в Нахабино. Как он и предполагал, там без труда нашлись свидетели, видавшие Любу в день убийства Михеева.
   Домработница Лида подтвердила, что видела девушку и может подписаться, что до пяти вечера, пока она, Лида, убирала дачу, сестры"
   Вера и Люба никуда не отлучались. Охрана поселка — на удачу — дежурила та же, что и в день преступления. Ребята подтвердили, что Сева с женой и сестрой жены вечером никуда не уезжали. Наоборот, у них были гости. Ерожин связался с Севой по мобильному телефону и попросил Кроткина вспомнить, кто в этот день был у них и когда гости покинули территорию Нахабино. Сева без труда вспомнил, что в этот день у него обедал его друг по армейской службе с женой Викой. Те были проездом в Москве и на даче заночевали. Сейчас они дома в Харькове. Ерожин позвонил в Харьков. Замначальника городского розыска он неплохо знал. К трем дня на Петровке уже лежал факс из Харькова, где армейский друг Севы и его супруга показывали, что и вечером, и ночью, а они проговорили с Севой до часу, Вера и Люба дачу не покидали. В восемь утра Люба также была дома. В одиннадцать уходил харьковский поезд, и водитель Севы вез чету на вокзал. Обе сестры в прощании участвовали.
   Итак, показания домработницы, ребят из охраны, армейского друга Севы против показаний лифтера. Ерожин с Бобровым отправился с бумагами к начальству. Шеф Боброва, полковник Красильников, сам решать вопрос не захотел. Пришлось идти к Грыжину. В четыре часа Ерожин имел приказ Любу Аксенову из-под стражи освободить с подпиской о невыезде на время следствия.
   За девушкой вместе с Ерожиным на трех машинах прибыло все семейство. Люба вышла из ворот бледная и заплаканная. Несколько журналистов, дежуривших возле тюрьмы с микрофонами и камерами, обступили аксеновское семейство. Об аресте дочки крупного предпринимателя написали несколько газет.
   Версии журналистов отличались в зависимости от их кредо, от политического до сексуального. Надя первой пробилась к сестре, обняла Любу и вывела из окружения. Потом повисла на Ерожине и поцеловала на глазах удивленных бабушки, отца и матери. Затем счастливая, улыбающаяся, со слезами на глазах взяла Ерожина за руку и подвела и родителям:
   — Прошу любить и жаловать. Петя — мой жених. У нас в сентябре свадьба.
   Наступила пауза. Аксеновы-старшие еще не оправились от одного события, теперь им предстояло пережить новое. Выручил Кроткий.
   Сева самым будничным, обыденным тоном рассказал, как на даче в Нахабино при его участии состоялась помолвка. До родителей новость не успела дойти в связи с трагедией на Плющихе. Договорить Кроткий не успел. У Любы началась истерика. Девушку усадили в машину. Надя, сообразив, что при сестре, только потерявшей жениха, свадебные разговоры неуместны, бросилась к Любе в машину просить прощения.
   Марфа Ильинична, оглядев Ерожина с ног до головы, спросила:
   — Ты, Петя, хоть и молодец, но, гляди, лет через десять можешь обнаружить на голове не только плешь, но и рога, — и гордо уселась в «Волгу».
   Елена Николаевна, осознав наконец, что перед ней жених дочери, улыбнулась Ерожину:
   — Я против такого зятя не возражаю.
   Рассадив женщин по машинам, мужчины остались одни.
   — Мне очень неловко, Иван Вячеславович.
   Надя хотела вам все рассказать первой, и я ей дал слово дождаться. А тут… — извинился Ерожин.
   Аксенова эта новость не очень удивила. Он опасался короткого романа Нади с начальником своей службы безопасности. Получить Петра Григорьевича в качестве мужа дочери он был вовсе не против.
   — Будем считать, что тема исчерпана и вопрос положительно решен. Теперь объясните мне как специалист. Почему старый лифтер указал на Любу? Зачем ему клеветать на дочь? Может быть, Сева, вы обидели старика?
   Сева сам не мог понять мотивов:
   — Подарки к праздникам, полное уважение. И, насколько я понимаю людей, между нами не было антагонизма.
   — Мы скоро поедем домой? — спросила Марфа Ильинична, высунувшись из машины.
   — Еще несколько минут, — ответил Ерожин генеральше. — Надо еще решить, куда ехать.
   — Как куда? Конечно, домой! Девочку после таких мытарств надо отмыть, накормить по-человечески. Ведь ребенку давали баланду.
   — Мама, тебя просили подождать, — вступился Аксенов. — Мы подчиняемся Ерожину.
   Если бы не Петр Григорьевич, ты могла сегодня и не увидеть внучку.
   Что-то промычав, Марфа Ильинична сердито захлопнула дверцу аксеновской «Волги».
   Ерожин задумался.
   — Могу я вас, Сева, попросить на некоторое время забрать всю семью на дачу? В Нахабино территория закрыта. На фирме в Москве оставим из охраны двоих, остальных на дачу.
   Поживите, пока я во всем не разберусь. Обвинение с Любы не снято. Предстоит еще работать.
   — Дача наша общая, какой разговор? Но у меня дела в городе. Я не могу там сидеть безвылазно, — ответил Кроткий.
   — Дайте мне неделю, — пообещал Ерожин.
   На дачу приехали после обеда. Петр Григорьевич звонил на Петровку каждые полчаса. Из Ташкента пока новостей не приходило. Узбекистан взял на себя Никита Васильевич Бобров. Он сообщил, что дозвонился. Узбеки обещали сделать все возможное. Но пока факс не пришел.
   Бобров снова звонил. Просили ждать до завтра.
   Ужинали молча, женщины распределили между собой обязанности. Домработница Лида с такой компанией одна не справлялась. Каждый думал о своем. Сева не мог смириться с потерей Михеева. Люба тоже думала о Михееве и с трудом сдерживала слезы. Женщины быстро поднялись к себе. Аксенов выпил больше обычного. За последний год на него обрушилось покушение, потеря друга и партнера Харина, теперь этот ужас с дочерью.
   Неожиданно раздался междугородний звонок из Минска. Звонил Бодрович. Сева никогда раньше с Бодровичем по телефону не говорил, но голос узнал. Бодрович сообщил Кроткину удивительную новость: на минский завод прибыл пан Стаховский с контрактом, подписанным в Лондоне. Михеев, по словам Бодровича, договорился не с японцами или шведами, а с поляками. Кроткин не верил, Бодрович доказывал. Узнав, что Михеева нет в живых, Бодрович от изумления дал отбой. Через минуту перезвонил сам пан Стаховский. Он завтра же будет в Москве для переговоров.
   Положив трубку, разъяренный Сева с трудом объяснил Ерожину суть дела. Участие неизвестной польской фирмы ставило репутацию фонда под удар. Кроткин пользовался услугами только проверенных, известных зарубежных предприятий.
   — Гибель Михеева может иметь отношение к этой новости? — спросил Ерожин. Кроткин ответить не мог. Решили переговоры с визитерами из Минска завтра провести вдвоем.
   На даче Ерожину отвели маленькую комнатку наверху, с видом на озерцо. Петр Григорьевич перед тем как улечься спать, позвонил своему заместителю по службе безопасности афганцу Батко и попросил завтрак семи утра прислать трех сотрудников.
   В дверь тихонечко постучали.
   — Ты не спишь? — Надя замерла на пороге. Ерожин хотел вскочить и засмущался. — Не надо, не вставай, я на минутку. Можно войти?
   — Конечно, что спрашиваешь? — Ерожин завернулся в простыню и уселся на кровать.
   Надя, бледная, с темными кругами у глаз, тихо подошла и села рядом.
   — Прости, Петя, что я не спустилась попрощаться. Мне так было стыдно перед Любой. Какая я черствая дура. У сестры погиб любимый, а я выставила свою радость напоказ. Совсем крыша поехала.
   — Не ругай себя. Любе нужно время, чтобы боль утихла. — Ерожин погладил Надю по голове. Такая она маленькая в своем махровом халатике. Просто птенец.
   — Петя, ты не подумай, мы тебе так благодарны. Только давай пока не будем встречаться наедине, а то Любе очень обидно.
   — Как скажешь. Я все понимаю, — сказал Ерожин. Надя благодарно кивнула и быстро ушла.
   Утром на микроавтобусе приехали парни из охраны. Коля Северцев, Паша Луговой и Слава Алферов. Крепкие, ладные, все отслужили в спецвойсках. Ерожин отвел ребят в березняк и сказал:
   — Ваша задача днем и ночью контролировать дом. Устройте так, чтобы велось постоянное наблюдение за домом извне. Никого из членов семьи без присмотра не оставлять. Женщин за территорию поселка не выпускать.
   В семь тридцать «СААБ» Кроткина миновал пост охраны и понесся к Москве. Ерожин с трудом поспевал на своей «девятке». Бодрович и Стаховский прибывали в мягком вагоне из Минска с опозданием в сорок минут. Сева злился:
   — Мало того, что я, вынужден встречать этого гнуса Бодровича с его поляком! Так они еще и опаздывают.
   — Опаздывают не они, а поезд, — резонно заметил Петр Григорьевич и использовал опоздание для своих размышлений. По актам досмотра квартиры на Плющихе, багаж Михеева обнаружен не был. Только одежда и мелочи.
   Совсем без багажа он вернуться из Лондона не мог. Петр Григорьевич связался с Бобровым.
   Никита Васильевич уже работал по аэропорту Шереметьево. Следствие располагало списком пассажиров. В данный момент Бобров опрашивал двоих попутчиков Михеева. Со стюардессой уже говорили. Соседи отметили, что Фоня весь полет просидел молча, отвернувшись к окну. Стюардесса сообщила о маленьком кейсе, что всю дорогу находился на коленях у пассажира. Вещи в багаж Михеев не сдавал. Ерожин поблагодарил Боброва и спросил Севу:
   — Фоня Михеев имел при себе деньги, валюту?
   — Фунтов сто, сто пятьдесят. Не больше, — ответил Сева. — Он снял тысячу триста с нашего лондонского счета. Тысяча ушла на гонорар юристу. Я говорил со Смитом, и тот получение гонорара подтвердил. Дорожные расходы, билет. Скорее всего, меньше сотни, — подытожил Кроткий.
   Ерожин знал, что в костюме Фони криминалисты обнаружили бумажник с документами и семьдесят фунтов. Триста тысяч русских рублей остались в кармане брюк. Все эти данные запечатлены в акте и с соображениями Кроткина совпадали.
   Поезд медленно подходил к перрону. Бодрович с натянутой улыбкой представил поляка, затем, сообразив, что надо не улыбаться, а выражать скорбь, сменил выражение.
   — Примите наши соболезнования. Для нас смерть господина Михеева очень тягостна.
   Ехали молча. Фонд Севы находился в Гнездниковском переулке. Сева под офис арендовал пятикомнатную квартиру в доме начала века. Дом строился для состоятельных людей, и до революции квартиру занимал модный в те времена адвокат Криницкий. Красные превратили ее в коммуналку и заселили пролетариями. Пролетарии загадили жилье до такой степени, что бывший хозяин, явись он с того света, немедленно вернулся бы назад. После дорогого ремонта квартира снова обрела барские черты. Одна из комнат превратилась в кабинет Севы. Гостиная исполняла функции конференц-зала, а в остальных работали шесть сотрудников фонда — юрист и пять экономистов.
   Сева уселся за свой стол. Бодрович и Стаховский устроились рядом. Ерожин занял диванчик на отшибе. Секретарь Рудик принес кофе.
   Кроткин принципиально не держал смазливых девчонок, считая, что, во-первых, это отвлекает, во-вторых, мужчина не тратит время на косметику и зеркало и не страдает от критических дней…
   Сева не прикоснулся к кофейной чашке:
   — Я вас слушаю, господа.
   Пан Стаховский, показав в улыбке белоснежный набор зубов, предложил начать Бодровичу.
   — Господина Бодровича я привез в качестве помощника и секретаря. Ему и слово.
   Бодрович долго и путано объяснял, что, согласно договору, подписанному Михеевым в Лондоне, господин Стаховский прибыл в Минск для работы над проектом. Польская фабрика пластмассового оборудования уже приступила к подготовке работ, и пан Стаховский имеет при себе чертежи. Не предполагая, что с господином Михеевым случилось несчастье, и совершенно уверенный в том, что Фонд обо всем осведомлен, пан Стаховский только из соображений этикета попросил его, то есть Бодровича, поставить в известность господина Кроткина о начале практических работ.
   — Где контракт? — сухо спросил Сева.
   Стаховский открыл портфель крокодиловой кожи, извлек бумагу и протянул Кроткину:
   — Ксерокопия, — пояснил поляк. — Оригинал в Варшаве, в сейфе нашей фирмы.
   Пока Кроткий разглядывал документ, Ерожин разглядывал Стаховского. Бодрович его не интересовал. Петр Григорьевич сразу отвел минскому еврею место шестерки. Внешность пана, наоборот, показалась Ерожину весьма любопытной. Петр Григорьевич никогда не видел Михеева живым. По телу убитого трудно составить представление о человеке. Но свое представление о Фоне подполковник имел.
   И теперь, глядя на холеного породистого пана Стаховского, он пытался представить, как складывались их отношения.
   — Извините, господа, — сказал Ерожин. — Могу я задать вопрос нашему польскому гостю?
   — Барон Стаховский к вашим услугам, — улыбнулся поляк.
   — Как вы познакомились с Михеевым?
   Стаховский положил ногу на ногу и небрежно откинул голову в сторону Ерожина. Стаховский знал, что красив, и немного кокетничал даже в обществе мужчин. Правда, красота барона отдавала опереттой. Поляк выдержал небольшую паузу и, только убедившись, что его ответ дойдет до Кроткина, сообщил:
   — С Афанасием Фроловичем Михеевым меня имел честь познакомить доктор Смит в собственном доме. Затем я имел удовольствие обедать с московским гостем в ресторане «Блю Элефант», где отметили подписание контракта.
   — Вас рекомендовал Вилли? — заинтересовался Кроткин.
   — Доктор Вилли Смит имел честь представить мне своего московского друга.
   — Это меняет дело, — гораздо дружелюбнее заметил Сева и, подумав, добавил:
   — Давайте, господа, сделаем небольшой перерыв.
   Мой водитель отвезет вас в отель, а в три часа дня вместе пообедаем. Пока отдохните с дороги.
   Гости раскланялись и в сопровождении Рудика покинули кабинет, оставшись наедине с Ерожиным, Сева спросил:
   — Подпись подлинная? — и протянул Ерожину копию контракта. Затем встал и, покопавшись в шкафу, извлек еще одну бумагу.
   Ерожин сличил подписи.
   — На глаз идентичны. Можно сделать экспертизу, — разглядывая бумаги, предложил Ерожин. — Думаю, что липу поляк бы не подсунул.
   — Странно, почему Смит мне ничего не сказал о Стаховском. Я с ним говорил три раза. — Сева снял трубку и набрал Лондон. Поговорив несколько минут по-английски, Кроткин перевел Ерожину суть разговора. Вилли Смит действительно их познакомил, но — по его словам — это произошло совершенно случайно.
   Смит эпизоду не придал значения, поэтому не счел нужным о нем сообщать. Ручаться за Стаховского или рекомендовать его в качестве партнера Вилли не собирается.
   — Твой англичанин крутит, — уверенно заявил Петр Григорьевич.
   — Не исключаю, — согласился Кроткин. — Стаховский мог за это знакомство прилично заплатить.
   — Наверняка. Они договорились. Твой Смит знакомит Фоню с поляком, получает за это вознаграждение. Обещает факт знакомства подтвердить. Стаховскому больше ничего и не надо. — Петр Григорьевич отчетливо представил себе, как Стаховский обрабатывает Фоню. — Пан — мастер интриги. Он ведет Фоню в ресторан, подпаивает и дает взятку.
   — Фоня почти не пьет, раз. Взятку не возьмет, два, — уверенно возразил Сева. — Фоня влюблен в Любу и очень серьезно относится ко мне.
   — Согласен. Но Фоня никогда не сталкивался с аферистом такого класса. Могу рассказать, как было дело. — Ерожин прошелся по кабинету. — Поляки свое оборудование ценят дешевле японцев и шведов?
   — Да, почти на треть, — подтвердил Кроткий.
   — Стаховский обрабатывает Михеева, напаивает его до дури, всовывает взятку и добивается подписи.
   — Михеев не пил, — уверенно повторил Сева.
   — У меня есть право утверждать, что вы ошибаетесь. Медицинское исследование я видел. В крови Михеева обнаружено остаточное присутствие алкоголя. Если он не пил в самолете, то в Лондоне он напился сильно.
   — Странно, — удивился Кроткин.
   — Дальше события разворачиваются так.
   Фоня трезвеет. Вспоминает, что поставил подпись и взял деньги. Прерывает командировку и летит в Москву. Вы утверждаете, что он вас уважал. Согласен. Поэтому прямо с аэродрома Михеев мчится на Плющиху в надежде застать вас и все выложить. Но его убивают. Убивают и грабят, потому что в кейсе он везет деньги, много денег. В кейсе Михеева взятка. Появляется версия, что Михеева убили ради денег.
   Стаховский мог нанять киллера?
   Сева включил компьютер, вышел в Интернет, нашел польскую фирму, указанную в контракте, и ответил:
   — Фирма существует. Ее мало знают, и полякам крупный контракт получить трудно. Если предположить, что Стаховский дал деньги Михееву, зачем после этого давать деньги киллеру?
   Не вижу логики. Для меня сейчас главное — от поляков отвязаться. Я не могу подставлять фонд.
   Документ подписан. Стаховский может оспаривать свое право через международный суд.
   — Прикиньте, сколько мог дать Михееву «ясновельможный пан». Расскажите ему мою историю и предложите вернуть взятку, в противном случае пригрозите скандалом. У вас есть козырь. Вилли Смит не дает за фирму Стаховского свое поручительство.
   — Попробую, — оживился Кроткин. — Для меня такая развязка самая предпочтительная.
   Дать подряд полякам — загубить репутацию фонда… Сделайте на всякий случай экспертизу подписи Результат мне нужен к трем часам.
   Ерожин отправился к Белорусскому вокзалу на метро. Отыскал на стоянке свою «девятку» и, расплатившись с охранником, нырнул под поднятый шлагбаум. Тверская собрала пробку, и километр до поворота Ерожин ехал почти час. Он злился, поскольку на Петровке надо успеть сделать экспертизу подписи Михеева и узнать новости из Ташкента. Погасив раздражение от черепашьей скорости, он вновь и вновь возвращался к тому дню, когда Михеев прилетел из Лондона. Петр Григорьевич чувствовал, он был почти уверен, что все так и было, как он рассказал Кроткину. Михеев из аэропорта примчался на Плющиху. Его жгли деньги Стаховского. В подъезде он узнает от лифтера, что Севы нет, но дома Люба. Вот он несется по лестнице. Тут видение Ерожина расплывалось, тут начинались чудеса. Ерожин вспомнил анекдот про молодого ученого, встретившего в лесу старушку: «Полюби меня, милый, завтра будешь доктором наук». Исполнив просьбу бабульки, ученый на другой день отыскал ее в лесу и давай ругать: зачем, бабушка, обманула. А бабулька усмехнулась: «До таких лет дожил, а все в сказки веришь». Нет, в чудеса он не верит. Люба в Нахабино, а там кто-то другой. Снова припомнился разговор сестер на даче: «Люба, почему ты в Останкино со мной не поздоровалась?» — «Я в Останкино месяц не была». Кого же Вера видела в Останкино? Позарез нужен пистолет. Почему в Ташкенте тянут резину?
   В Управлении Бобров развел руками. Из Узбекистана факс так и не пришел. На звонки там стали отвечать, что полковник Каздоев, обещавший ответить Москве, срочно улетел в район и его надо ждать. Ерожин плюнул и позвонил Грыжину. Генерал был не в духе, но согласился вечером принять. Замминистра сегодня работал допоздна.
   — Звони, Петя, каждый час.; Пока я занят, — пробасил Грыжин в трубку.
   Ерожин отдал контракт и письмо на экспертизу и пошел с Бобровым обедать в столовую Управления.
   Хлебая борщ, Ерожин пожаловался, что не может добраться до генерала. Бобров заговорщически оглянулся по сторонам и шепотом сообщил Ерожину, что сегодня произошло ЧП:
   — Странно, что Грыжин вообще не послал тебя ко всем матерям…
   — А что случилось?
   — Сегодня эфэсбешники стыкнулись с нашими. Произошла перестрелка. Как и почему — не знаю. Но в Министерстве скандал. Все стоят на ушах, — прошептал Бобров, продолжая оглядываться.
   Ерожин давно понял, что между двумя ведомствами любви не наблюдается, но чтобы до такой степени? Не думал…
   Грыжин принял его в восемь вечера. Генерал выглядел злым и усталым. Запашок «Ани» витал в кабинете, но замминистра оставался трезвым и раздраженным. Выслушав Ерожина, он обещал утром связаться с Ташкентом.
   — Сейчас там ночь. Начальство спит. Три часа разницы. Утром позвони.
   Ерожин уже имел заключение от почерковедов. Подпись Михеева на документе оказалась подлинной. Ерожин знал об этом с самого начала. Он сел в машину. До боли захотелось увидеть Надю. Увидеть хотя бы издали. Он позвонил Кроткину, сообщил результат экспертизы и сказал, что хочет еще раз поговорить с Верой. Кроткин очень обрадовался желанию Ерожина посетить дачу.
   — Приезжай, поужинаем и заночуешь. Ты ясновидящий. Подробности при встрече.
   То, что Кроткин перешел на «ты», Петру Григорьевичу было приятно. Он первый раз за день улыбнулся. Охрана гольф-клуба «девятку» Ерожина уже запомнила, но все же в машину заглянули и, отдав честь, открыли ворота. Аксеновы сидели на веранде всей семьей.
   Ерожина усадили за стол. Разговор велся грустный. Завтра хоронят Михеева. У Любы на даче не оказалось черного платья, и она готова была вновь расплакаться.
   — Извините мою бестактность, Любовь Ивановна, — обратился Ерожин к Любе впервые по имени-отчеству. — Надо поговорить.
   — Говорите, если надо.
   — Мне бы хотелось это сделать с глазу на глаз.
   — А мне скрывать от близких нечего, — строго ответила Люба.
   — Мы можем прогуляться, — предложил Сева и покинул кресло. Его примеру последовали и остальные. Одна Марфа Ильинична продолжала сидеть, надув губы.
   — Мама, давай пройдемся вокруг дома.
   После еды прогулка полезна, — попросил Аксенов.
   — Только этого не хватало, — проворчала Марфа Ильинична и нехотя поднялась.
   Ерожин пересел к Любе поближе:
   — Когда вас забрали, я говорил с Верой и Надей. А с вами не мог. — Люба продолжала молчать и глядеть в сторону. Ерожин боялся истерики и старался вести допрос как можно мягче. — Меня интересовали те случаи, — продолжал он, — о которых шла речь за обедом.
   Помните, когда ждали австрийца Крюгера? — Люба не отвечала. Ерожин решил уточнить:
   — Сестры удивлялись, что видели вас, а вы не поздоровались. Вера на телевидении в Останкино, а Надя возле дома на Фрунзенской. У вас, Любочка, никаких мыслей не возникло? Как это объяснить?
   — Как я могу это объяснить? В Останкино я не была.
   — Я знаю. Я проверил в бюро пропусков, в течение последнего месяца вам пропуск не выписывали, только Вере.
   — Я же сказала, что не была. Вы мне не верите?
   — Вы не были внутри здания, но могли кого-нибудь ждать в вестибюле. Тогда пропуск не нужен. Может, вы просто забыли?
   — Что я, полоумная? Старческого склероза пока нет. С памятью у меня все в порядке.
   — Не обижайтесь, Любочка. Дело слишком серьезное. Я вас расспрашиваю не из собственного любопытства. — Ерожин машинально допил Севин чай. — Оставим телевидение. А второй случай, возле дома?
   — В день, когда Надя якобы видела меня, я сидела здесь, на даче. Спросите маму, если мне не верите. — Люба взяла салфетку и стала нервно рвать ее на мелкие клочки.
   Ерожин понял, что она на пределе, но все же задал последний вопрос:
   — Я знаю, что после отъезда Фони в Лондон вы были очень расстроены.
   — С чего вы взяли?
   — Это заметили все. И Сева, и сестры, и мама.
   — Ну и что? — Теперь Люба в упор разглядывала Ерожина.
   — Хотелось бы узнать причину, — как можно спокойнее сообщил Ерожин.
   — Если ваш любимый человек уезжает, чему радоваться? — ответила Люба вопросом на вопрос.