Антонов Антон Станиславович. Меч Заратустры

   — Я знаю человек пять турок, — заметил барон Жермон. — Правда, очень может быть, что они никакие не турки, но думаю, не откажутся помочь.
   — И что, хорошие люди?
   — Еще какие!
   — Тогда не пойдет. Хороших людей жалко.
   На этом и закончился первый разговор королевы с ее свитой о крестовом походе.
   Только Григ о'Раш, первым разузнавший подробности, выглядел обеспокоенным.
   — Ты зря смеешься. Это ребята серьезные. Отмороженные убийцы с большими ядовитыми мухами в голове, — сказал он про новоявленных крестоносцев.
   — Если я буду бояться каждого психа, то какая я после этого королева? — парировала Жанна.
   — Разумная и осторожная, — ответил ирландский рыцарь. — И еще красивая. А они, между прочим, своих пленников пытают. От этого остаются шрамы.
   Жанна прекрасно знала все это сама. И когда ей впервые сказали, что в Москве появилась инквизиция, которая живьем сжигает еретиков, королеву передернуло.
   Она вспомнила не только смерть Радуницы, но и предсказание бабы Яги, которое заставило Жанну заложить свой город на зачарованной земле.
   Но она продолжала верить в волшебную силу своей девственности.
   Каждый сходит с ума по-своему, и, глядя в глаза своему верному рыцарю, Жанна серьезно произнесла:
   — Ничего, я заговоренная. Или ты не веришь в мою неуязвимость?
   — Просто я люблю тебя, — ответил Григ о'Раш.

50

   Законно избранный президент Экумены Тимур Гарин был настолько здравомыслящим человеком, что крестовый поход и возрождение цивилизации никак не могли ужиться вместе в его голове.
   — Крестовый поход — это полная противоположность цивилизации, — сказал он сразу, как только до него дошли первые известия о затее новоявленного Императора Запада и его карманного понтифика.
   А вскоре по тайным тропам к Гарину на Ильмень пришло письмо, подписанное Шороховым и командирами боевых отрядов Табора.
   Они звали президента Экумены назад, в Таборную землю, потому что возрождение цивилизации может подождать — а война ждать не может. Крестоносное войско собирает подкрепления, и кроме Гарина некому объединить Запад против фанатичных полчищ императора Льва.
   Арсений и Шорохов в ссоре, Табор расколот, королева Жанна вышла из Триумвирата, и архиепископ готов воевать скорее с нею, а не с крестоносцами. Он не меньше, чем император Лев или понтифик Петр, мечтает обратить всю Экумену в свою веру, и разница только в методах.
   Арсений — старый иезуит, хоть он и православный старовер. Ради своей цели он готов породниться хоть с дьяволом — ведь ужился же он в Таборе с безбожными еретиками, которые в кощунстве своем доходили до того, что утверждали, будто у ангелов есть пол и они плотскими утехами услаждают души праведников в раю.
   Но с крестоносцами он бы не ужился, нет. Не то воспитание. Да и зачем порочить свою репутацию. Это дело для упертых фанатиков вроде Мефодия, который вообразил себя апостолом славян и задумал с помощью крестоносцев одеть всю Экумену в сарафаны, платки и лапти.
   Такой путь не для прирожденного иезуита с задатками гения.
   И чем больше информации получал в своем тайном убежище президент Экумены Гарин, тем очевиднее становился для него долгоиграющий план таборного архиепископа.
   Владыка Арсений решил вообще ни с кем не воевать. Куда проще уклониться от войны, скрыться в леса и увести с собой всех, кому нечего ловить в этой войне. А когда крестоносцы истребят всех еретиков и иноверцев, а те, сопротивляясь, нанесут невосполнимый урон крестоносному войску, и обе стороны опорочат себя зверским насилием, наступит время вернуться со славою на белом коне в ореоле миротворца.
   И тут как нельзя кстати прозвучал призыв Тимура Гарина ко всем, кому дорога цивилизация.
   Он звал этих людей к себе, в новый город, где рождается новый мир — подальше от обезумевшей Москвы и одичавших варваров, которые видят смысл жизни в истреблении друг друга.
   И вскоре начальник таборной безопасности Шорохов убедился, что Гарин не собирается ему помогать.
   Он поставил на другую лошадь.
   Вскоре Арсений был приглашен на Каспийскую Верфь. Официально — на несколько дней, для освящения новой церкви. Однако в Табор он уже не вернулся.
   А следом за ним туда же потянулись и все таборные христиане.
   Чуть ли не каждый из них, очутившись в поселке, где кипела работа по строительству речных кораблей, задавал старожилам (тем, кто провел на верфи неделю или больше) резонный вопрос:
   — А почему она называется Каспийской?
   — Потому что сюда впадает Волга, — отвечали старожилы.
   Вскоре вверх по Волге стала ходить моторная лодка. Якобы она возила людей работать на полях, где выращивали еду для верфи. Но километров через двадцать пассажирам говорили, куда они плывут на самом деле.
   Моторка везла их по Волге до сближения с Волховом, а оттуда на другой моторке — до самого Ильменя, где строился город Новгород.
   А однажды в ту сторону провезли на плоту на буксире целый автомобиль — кажется, «газик», советский джип высокой проходимости.
   Когда он ехал своим ходом из Москвы через Табор на Можай, на него дивились, как на чудо — ведь никаких машин здесь не видели уже несколько месяцев.
   Однако тут не было ничего странного. Раз где-то открыли нефть, значит, есть и бензин. Гнать его из нефти не труднее, чем самогонку из браги.
   И нужен был этот «газик» не для понта. Просто от Новгорода до месторождений было не так уж близко — много километров по сухой степи, местами переходящей в пустыню.

51

   Пышная коронация императора Льва в гостинице «Украина» была омрачена неприятным событием.
   В зал прорвались убийцы, которые без всяких объяснений и предисловий принялись с нечленораздельными криками крошить охрану ножами с очевидным намерением прорваться непосредственно к месту коронации.
   Самый настырный из них, уже истекая кровью из многочисленных ран, продрался-таки через все преграды и взлетел на центральное возвышение, до смерти перепугав понтифика Иоанна Петропавла Тридцать Второго возгласом:
   — Умри, предатель!!!
   Кому был адресован этот возглас, установить не удалось. Последнего террориста остановил сам Торквемада, который снес убийце голову быстрее, чем успело отзвучать эхо под сводами зала.
   Разумеется, Лев принял это нападение на свой счет, но церемонию не прервал и, вырвав корону их рук понтифика, рухнувшего в обморок, сам водрузил ее на свою голову.
   Было ли это задумано заранее по примеру Наполеона, неизвестно, как неизвестно и то, откуда взялась корона. Но это точно был не тот венец, который хранился у королевы Орлеанской и был предметом спора между нею и Александром Николаевичем Романовым.
   Парадное одеяние императора Льва было перепачкано кровью, которая хлынула фонтаном прямо в него — но предводитель белых воинов Армагеддона не боялся крови.
   Он даже счел это добрым предзнаменованием.
   — Еще много крови будет пролито в нашем великом походе, — сказал он в своей тронной речи, — и эта кровь омоет землю и очистит ее от скверны.
   Безрассудную вылазку убийц объявили неудавшейся местью еретиков их главному гонителю. Или гонителям — ведь неизвестно, одного Льва они хотели убить или сразу всех троих, кто стоял в эту минуту на возвышении.
   Несостоявшиеся жертвы, однако, понимали, что все это чушь. Никакие еретики или родственники казненных не стали бы называть Льва предателем.
   — Ты, случаем, никого не предал в прошлой жизни? — на всякий случай поинтересовался Лев у Торквемады.
   — Как знать, — ответил инквизитор, а потом, добросовестно осмотрев тринадцать трупов, констатировал: — Этих людей я не знаю. А те, кто их послал, вряд ли знают меня.
   — Почему ты так уверен? — удивился Лев.
   — Потому что меня не знает никто, — сказал Торквемада и больше к этому вопросу не возвращался.
   Что касается Льва, то его могли считать предателем сторонники покойного Василия. А еще сатанисты, к которым Лев никогда не принадлежал и которых никогда не предавал. Но сатанофилы могли считать иначе — ведь когда-то Лев был аспирантом, а сатанисты, у которых мозги свернуты набекрень, были уверены, что «аспирант» — это масонская степень. Следовательно, все аспиранты — масоны, а масон, перешедший на сторону сатанофобов — предатель.
   Логика железная.
   И Лев невольно вспомнил, как одна девчонка из тех доподлинных сатанисток, которых инквизиторам удавалось ловить в самые первые дни репрессий, кричала ему, когда ее волокли на костер:
   — Готовься, проклятый предатель! Скоро я буду мучить тебя в аду!
   Но среди этих убийц девчонок не было. Только взрослые мужчины с неплохой подготовкой. Очень даже неплохой, раз они сумели пробиться сквозь сотни вооруженных врагов и несколько десятков убить и ранить.
   Уж не ассасины ли это?
   — Ассасины Царя Востока никогда не нападают такими большими группами, — со знанием дела отмел это предположение Торквемада. — Их бывает от одного до семи и никогда больше. А еще Соломон Ксанадеви — человек чести. Он всегда предупреждает о приходе ассасинов заранее.
   Были у Торквемада и другие доводы.
   — В окружении безумных фанатиков глупо задавать вопрос: «Кому выгодно?» Но если все-таки его задать, то получается, что первый на подозрении у нас Заратустра. А Царь Востока — только третий.
   Соломон Ксанадеви числился в списке главных еретиков под третьим номером — после Заратустры и Тимура Гарина. Ходили слухи, что он на это обиделся, поскольку рассчитывал быть по меньшей мере вторым. Но это еще не повод, чтобы подсылать к составителям списка убийц.
   Торквемада все-таки склонялся к другому предположению.
   — Что если это ассасины Заратустры?

52

   Великий князь всея Руси Олег Киевич по прозвищу Варяг очень страдал. Его запой перешел в хроническую фазу, и день сурка продолжался по инерции с тенденцией к перерастанию в бесконечность. Варяг не помнил, какой сегодня день, год или эпоха. Все дни слились для него в один, состоящий из опохмела, быстро и неизбежно переходящего в пьяный погром.
   Не иначе, околдовали князя в Перуновом бору в отместку за то, что не перешел в язычество.
   Зато теперь к нему ежедневно приходили домовые и бесы, а однажды князь целую ночь напролет квасил с подвальным и чердачным.
   А когда Варяга затащили в баню — а то от него уже стало дурно пахнуть — к нему собственной персоной явился банный дух, да не один, а с двумя купальными девами.
   Говорили, что купальные девы — это души женщин, которые умерли в бане от родов. Но поскольку в Экумене женщины при родах практически не умирали, очень возможно, что девы были живые.
   Все знали, что князь-кесарь Иван Васильевич, потомок самого Рюрика в юбилейном пятидесятом колене, всегда ходит в баню со своими крепостными девками. Другой вопрос, где он их берет — но и тут ничего сложного нет.
   Мало что ли маздаев на свете?
   Да в одном Орлеане их столько, что не прокормить. И каждый день приходят новые. Так что доблестные рыцари королевы Жанны делают свой маленький бизнес. Оставляют себе лучших рабынь, а тех, что похуже, перепродают на восток за еду или золото.
   А на востоке от них лежит Русь, и правит ею князь-кесарь Иван Васильевич. Золота у него, правда, немного, зато еды навалом.
   Северские дачники — народ мирный. Бунтовать не любят и дань платят исправно.
   Да что там дачники, если сам патриарх Московский дает князю-кесарю откуп за убежище. И митрополит Зеленоградский Феогност вносит свою долю отдельно.
   Хорошо быть князем на Руси.
   Немудрено, что когда в Зеленоград явились гонцы от императора Запада звать русичей в крестовый поход, князь-кесарь прогнал их с порога.
   — Некогда мне воевать! — объяснил он и удалился в баню с девками.
   Ему и впрямь было некогда. Иван Васильевич торопливо наверстывал упущенное в прошлой жизни. В бытность государем императором у нацболов таких ядреных девок у него не было.
   И никаких не было.
   За все время существования «Первопрестольной монархической партии Рюриковичей» до Катастрофы и после в нее записалось ровно семнадцать человек.
   А теперь благодать. Невольниц приводили из Орлеана голыми и первым делом пороли принародно розгами за срам. При дворе князя-кесаря никому не пристало появляться в таком непотребном виде.
   Поэтому после порки их одевали в старое тряпье и сажали ткать полотно и шить рубахи с сарафанами.
   Юродивый Стихотворец очень поддерживал переодевание крестьянок в сарафаны, однако крепостное право ему не нравилось. Он слишком хорошо помнил, как его собственные крепостные гонялись за ним по всему поместью, чтобы содрать с живого кожу.
   — Я на этом спятил, — близко к теме цитировал он из «Гамлета» в переводе Пастернака.
   Но князь-кесарь Иван Васильевич не имел такого богатого опыта, и крепостное право еще до Катастрофы было официально включено в программу его партии.
   Крепостные при дворе князя-кесаря делились на челядь1 и холопов. Но Иван Васильевич чего-то недопонимал в значении слов и решил поначалу, что челядь — это крепостная женщина, а холоп, соответственно, мужчина. Возможно, его ввело в заблуждение другое слово с тем же окончанием, что и «челядь», но только он оказался тверд в своем убеждении.
   Так или иначе, он ввел в своих владениях обычай, согласно которому челядь должна отдаваться хозяину по первому требованию и любому другому мужчине — по воле хозяина, а холопы обязаны соблюдать право первой ночи.
   В этом и состояло их главное различие. А когда орлеанцы всучили князю-кесарю беременную рабыню, и она родила сына, Иван Васильевич постановил, что он будет челядином, а не холопом. И хотя князь не объяснил, что это значит, стало ясно, что работа над ошибками не прошла даром.
   Князю-кесарю было весело с девками, но от крестоносцев было не так-то просто отвязаться.
   Их просветили, что Иван Васильевич — не полномочный правитель этой земли, а просто регент при запойном Варяге.
   Боевики Варяга чуть не передрались, когда выяснилось, что великий князь не в состоянии выполнять свои обязанности. Каждому хотелось встать на его место.
   Но всех помирил юродивый, который предложил компромиссную кандидатуру. Без авторитета, но с понтами и фамилией — пусть выдуманной, но зато какой! Рюрикович!
   Северские русичи просто млели от одной этой фамилии.
   Но великим князем считался по-прежнему Варяг — и плевать на то, что он ловит глюки и считает белочек.
   И тогда крестоносцы похитили Варяга.

53

   Великий и мудрый Царь Востока возвращался в священный город Ксанаду по Москве-реке, и его ладья уже рассекала носом воды нижнего течения.
   По обоим берегам лежали старые владения Соломона Ксанадеви, и здесь его встречали со всеми почестями.
   У берегов по колено в воде стояли красивейшие девы, украшенные венками и гирляндами, и кидали в воду цветы.
   Царь Востока мог поманить любую из них, и она поплыла бы к ладье, даже не умея плавать.
   Но Соломон Ксанадеви не смотрел на девушек.
   Он разговаривал со своими приближенными.
   Наместники докладывали ему обо всем, что случилось в землях Великого Востока за время его отсутствия — но он не так долго отсутствовал, чтобы здесь могло произойти что-то важное.
   С тех пор, как угасли последние очаги восстания рабов, Великий Восток превратился в образец стабильности. Возвращаясь домой, царь Соломон видел вокруг ту же самую картину, которая провожала его по пути отсюда.
   Безумное мельтешение, в одночасье меняющее облик мира, осталось позади. Но царь никак не мог забыть о западных делах.
   — Что слышно о Заратустре? — спросил он.
   — Ничего, как обычно, — ответили ему. — Но с тех пор, как загорелась Москва, его ни разу не видели на востоке.
   — Я тоже слышал, что его теперь больше увлекает запад, — кивнул царь. — Говорят даже, будто бы он задумал стать императором Запада.
   — Не слишком ли много претендентов? — удивились приближенные.
   — Не слишком, — ответил Соломон Ксанадеви. — Реальных всего трое. Он, Гарин и Лев. А значит, для начала он должен устранить Гарина. А потом, когда Лев окончательно достанет всех своим крестовым походом, он явится, как освободитель, и слово «добро» на его мече будет сиять во сто крат ярче, чем «зло».
   — Но как он устранит Гарина? У президента Экумены надежная охрана.
   — У лидера люберецких тоже была хорошая охрана. Даже я сомневался и не спешил посылать к нему ассасинов. А Заратустра прошел, как нож сквозь масло. И убил всех.
   — Тарзан остался жив.
   — Только потому, что он так захотел. Кстати, я слышал, Тарзан теперь задумался об искуплении грехов и примкнул к крестоносному войску. И я опасаюсь в связи с этим некоторых осложнений.
   — Каких осложнений?
   Царь Востока помедлил с ответом и сказал без обычной уверенности в голосе:
   — Перехватить власть обычно проще тому, кто находится в шаге от нее. Конечно, никто никогда не видел лица Заратустры, и его трудно узнать случайно. Но чем черт не шутит.
   И было трудно понять по его словам, опасается царь, что Заратустру случайно узнают, или втайне желает этого.
   — И что, мы ничем не поможем Гарину? — решился спросить один из приближенных.
   — А почему мы должны ему помогать? — сварливо вмешался другой. — Заратустра — наш учитель, а Гарин если не враг, то, во всяком случае, и не друг.
   Кажется это был главный казначей секты маздаев — некто Балуев, рабовладелец с самым большим стажем в Экумене.
   — Есть мнение, что Гарин мой друг, — мягко поправил его царь.
   «Есть также мнение, что Заратустра — это Никита Данилович Таратута, 1966 года рождения, рост 164 сантиметра, волосы темные, глаза карие, обладает специальной боевой подготовкой, особо опасен при задержании», — добавил он про себя.
   Названный Таратута считался погибшим во время восстания рабов, но чем дальше в прошлое уходила история, тем больше было у Востокова сомнений.
   Он очень хотел бы ошибиться — ведь объективные сведения о нем Царь Востока почерпнул из розыскной ориентировки, которая начиналась со слов: «За неоднократные зверские убийства и другие тяжкие преступления разыскивается член организованной преступной группировки Олега Воронова по кличке Варяг…»
   Составленная уже после Катастрофы, но еще до полного развала правоохранительных органов, ориентировка завершалась традиционной для того времени фразой: «В случае поимки подлежит уничтожению на месте».
   У Таратуты тоже была своя кличка, однако, если не врут информаторы, он, похоже, давно ее сменил. Но остался верен своей привычке — все его имена, начиная с имени отца Данилы, заканчивались на "а". Как и Заратустра.
   — Не удивлюсь, если в следующий раз он назовется Малютой, — заметил однажды Царь Востока.
   А Малютой, если кто не помнит, звали придворного палача Ивана Грозного.
   Право же, не такого человека Соломон Ксанадеви хотел бы назвать своим учителем.
   Но увы, получилось так, что сначала Царь Востока бросил в толпу лозунг: «Заратустра наш учитель!» — а уже потом Заратустра явился во плоти.
   В те времена, когда Востоков встречался с Таратутой, он показался будущему царю маньяком, который способен думать только об убийстве в навязчивом стремлении истребить все живое.
   Он наверняка понравился бы демониадам.
   А Заратустра был умен и больше того — весьма разумен. А если и безумен, то в его безумии была своя система.
   И если он подарил Царю Востока бесчисленное воинство маздаев, почему не предположить, что другое такое же воинство есть и у него самого.
   Армия, которую он может послать в бой одним мановением руки и тремя словами:
   — Так говорит Заратустра!
   Армия с которой ему не составит труда заполучить трон Императора Запада.
   И если его безумие подчиняется логике, то первым шагом на этом пути должно стать устранение Гарина.
   А Царю Востока очень не хотелось бы, чтобы его друга убил такой человек.
   — Гарин предупрежден и вооружен, — произнес Соломон Ксанадеви вслух. — Но он не слышит предупреждений и не видит очевидного. И стихия разрушения неизбежно поглотит его самого. А если так, то мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы помочь ему прозреть.

54

   Варяга утащили из его зеленоградской усадьбы прямо под носом у охраны. Может, охрана и оказала бы сопротивление, но ее командиры были в сговоре с крестоносцами — так что операция прошла без сучка и задоринки.
   В минуту просветления Олег Киевич обнаружил себя запертым в темной камере и прикованным к стене цепью.
   Охрана снаружи слышала, как он кидается на стены. Судя по выкрикам, его преследовали летучие мыши и вампиры во главе с самим Дракулой. Хотя последнее спорно. Буйствующий Варяг имен не называл.
   Приглашенные для консультации понтифик Петр и инквизитор Торквемада не сошлись во мнениях по поводу происходящего.
   Понтифик решил, что из пленника выходят бесы, и помещение надо окропить святой водой, но Торквемада авторитетно заявил, что против Дракулы святая вода не поможет.
   — У Влада к ней иммунитет. Он еще при жизни каждый день пил святую воду литрами и добился невосприимчивости.
   — Какой еще Влад?! — воскликнул в смятении император Лев, который испугался, что уже и Торквемада, исполняющий обязанности его правой руки, вслед за всеми остальными сошел с ума.
   В ответ Торквемада поведал присутствующим леденящую кровь историю о славном борце за освобождение Румынии от турецкого ига Владе Тепеше, которого сограждане прозвали Дракулой за его доброту.
   Однажды граф Тепеш посадил на кол в одном поле пятьсот нагих женщин — всех, кого нашел в захваченном накануне вражеском городе. И несколько дней все окрестные жители ходили на это поле дивиться на такую красоту.
   Немудрено, что после смерти он стал вампиром.
   Эта история очень понравилась понтифику Петропавлу — особенно в свете его личной борьбы против турок.
   — А его нельзя привлечь на нашу сторону? — поинтересовался он.
   — Кого, Дракулу, графа Тепеша? — удивились собеседники.
   — Можно обоих, — изрек понтифик, и его пришлось держать, чтобы пресечь попытку немедленно ворваться в камеру для переговоров с вампирами.
   В этот же день в проповеди папа уведомил белых воинов Армагеддона, что на их сторону перешли вернувшийся в лоно святой церкви граф Дракула и известный борец за свободу Влад Тепеш, из которого он, понтифик, лично изгнал всех бесов.
   Понятно, что с такой подмогой крестоносцы просто не могли не победить.
   Однако император Лев и инквизитор Торквемада настойчиво пытались привлечь на свою сторону еще и великого князя Олега Киевича по прозвищу Варяг. И с этой целью подвергали его самой страшной пытке — насильственному вытрезвлению.
   А когда Варяг перестал, наконец, ловить летучих мышей и разбежавшихся бесов, ему пришлось долго объяснять, что слово «понтифик» не происходит от слова «понты», а также чего от него вообще хотят.
   Хотели от него, собственно, подкреплений для крестового похода. Варяг хоть и запойный, но все-таки авторитет. Вор в законе, верховный босс мафии и великий князь всея Руси в одном лице. Так что ему вполне под силу мобилизовать немалое войско.
   А взамен ему обещали не только оставить под его властью всю Русь, но и вернуть в его владение Истру от истока до устья.
   Это была хорошая новость. Но к ней по традиции прилагалась и плохая.
   Пить до окончания похода нельзя ни в коем случае.
   Никому не нужен в крестоносном войске военачальник, одержимый бесами. Хватит и одного понтифика, который повадился рассказывать с амвона, как граф Дракула громил турок, за что его самого фанатики того и гляди объявят еретиком.
   Когда Варяг согласился принять все условия, его сняли с цепи и вывели на свежий воздух.
   Увидев вокруг себя Москву, хоть и сильно пообносившуюся с тех пор, как он ее покинул, Варяг понял: день сурка кончился. Он вырвался из города Зеро и вернулся в свой город — знакомый до слез, как сказал бы по этому поводу юродивый Стихотворец.
   Он только никак не мог понять, почему это понтифик от слова «понты» величает его то графом, то Дракулой, а иногда и обоими словами вместе.

55

   Новый город на берегу Ильменя — это оплот цивилизации. И тому, кто не готов принять данный тезис за аксиому, нечего делать в этом городе.
   Новгород — это новая столица Экумены, и Белый Табор лишается этого статуса навсегда. Табориты могут возмущаться и протестовать, но их мнение больше не волнует граждан Нового города.
   Основатели Новгорода признают за всеми людьми общепринятые гражданские права и свободы, включая свободу образа жизни и выбора места жительства. Но они не готовы совместить в своем городе одновременно то и другое.
   Те, кто выбрал для жительства Новгород, обязаны придерживаться цивилизованного образа жизни.
   Граждане Нового города должны носить цивилизованную одежду. Запасы ее в Москве и вокруг нее вполне достаточны, чтобы соблюдение этого правила не было слишком обременительным.
   Не рекомендовано появляться в общественных местах без обуви или в одежде, которая не соответствует общепринятым нормам приличия, за которые принимаются нормы, существовавшие в обществе до Катастрофы.