Антонов Антон Станиславович. Меч Заратустры

   А колодцев не так уж много, и недавний степной пожар чуть было не уничтожил их все. Стояла страшная жара и не исключено, что сухая трава загорелась сама собой. Но Гарин был уверен, что это постарались все те же неуловимые враги цивилизации.
   Непобедимые враги.
   На их фоне бандиты, которые пытались осваивать Новый Город, казались почти своими. Они были понятны и жили по понятиям, которые давно и хорошо изучены. А все эти террористы, диверсанты, дикие экологи и просто дикари буквально сводили Гарина с ума. Он прожил с ними почти целый год, но так и не научился их понимать.
   На первый взгляд их логика была понятна. Природа превыше всего, а цивилизация разрушает природу. Значит — долой цивилизацию!
   Муха тоже вертолет.
   А если этого мало, то были идеи и посложнее. Например такая: Природа, мать наша, отомстила цивилизации за все свои обиды, когда одним махом смела всю цивилизацию с лица земли. В одном она ошиблась — оставила на расплод не какой-нибудь деревенский край вроде сельских районов на Вологодчине или, лучше того, джунглей Новой Гвинеи, а громадный мегаполис.
   И теперь люди должны помочь природе исправить эту ошибку.
   Берегите природу, мать вашу!
   Однако президенту Гарину эта логика казалась странной.
   Уже доказано, что обитаемый континент тянется на многие тысячи километров во все стороны. А сколько всего на этой планете континентов, не знает никто.
   И уж тем более неизвестно, сколько столетий потребуется людям, чтобы просто заселить эти необъятные просторы, не говоря уже о том, чтобы их освоить.
   На земле даже после пяти тысяч лет письменной истории остались неисследованные джунгли и необитаемые острова.
   Если кто-то сознательно хочет отказаться от всех благ цивилизации и жить в лесу дикарем, то в этом нет ничего сложного. Можно уйти на тысячу километров от обитаемых мест, а можно на десять тысяч — как кому нравится.
   Зачем же лишать благ цивилизации тех, то не может или не хочет без них жить?
   И тут как раз в Новгород прибыл Тунгус со своими отморозками, который отчаялся отвоевать в Москву и решил податься на последний островок цивилизации, где еще можно жить по понятиям.
   Он вышел в крестовый поход, но оставил Белое воинство Армагеддона при первой же возможности. Все, что ему было нужно в этом походе — это разведать удобную дорогу в город строителей цивилизации.
   Достигнув города, он первым делом предложил президенту Гарину свою крышу. И пригрозил в случае несогласия сжечь все оставшиеся нефтяные колодцы.
   В отличие от эко-террористов Тунгус строго следовал ясной, как белый день, железной логике рэкетиров.
   Если хочешь развести лоха по всем правилам, пригрози уничтожить самое дорогое.
   А у Гарина не было ничего дороже нефти.
   Но Гарин не был лохом.
   Он спросил у бандита, слышал ли тот об ассасинах, уже заранее зная, что Тунгус о них слышал. Ведь он привел с собой самую знаменитую жертву ассасинов — предводителя люберецких по прозвищу Тарзан.
   И по тому, как Тунгус побледнел и изменился в лице, Гарин понял, что иметь дело с ассасинами он не хочет.
   И тогда он предложил бандитам поучаствовать в охране месторождений. За соответствующее вознаграждение.
   Тунгус отправился посмотреть на нефтяные колодцы и сгинул.
   Болтали, что Тунгуса и его команду перехватили у месторождений какие-то неизвестные в неприметных костюмах. Вежливо спросили имена, а в ответ услышали клички.
   Типа:
   — Я Тунгус, ты че, не понял? А он Тарзан. Валите отсюда, короче, пока мы добрые.
   Неизвестные в ответ рассмеялись и припомнили Пушкина.
   — И ныне дикий Тунгус, и друг степей Тарзан.
   И что-то такое сделали, отчего Тарзан ощутил себя взрослым Маугли, а Тунгус начал дичать на глазах.
   С тех пор слухи о них доходили только от дикарей. Но говорили, что с ними Тунгус и Тарзан тоже не дружат. Держатся особняком в глубине леса, стараясь не приближаться к границе степи. И иногда над лесом разносится протяжный крик Тарзана, заслышав который, местные жители меняются в лице и шепчут:
   — Не к добру.
   Мистика.
   Но к мистике в Новгороде уже начали привыкать. А истории с Тунгусом и Тарзаном тем более не удивлялись. Они оба и прежде были не в себе. Их даже звали в Новгороде чаще не Тунгусом и Тарзаном, а Крюгером и Долбанутым соответственно.
   В прежние времена кто-нибудь обязательно написал про них детектив «Крюгер против Долбанутого».
   Но теперь книжек никто не писал, потому что не на чем и нечем.
   Гарин пытался наладить производство бумаги, но успехи были скромны. Так что бумаги хватало только на переписку с агентурой в Подмосковье.
   Сообщения оттуда поступали одно другого интереснее. Например, о том, что Варяг, бросив крестовый поход, не просто подался на Русь, а лихорадочно собирает добрых людей, чтобы увести их подальше от чумного города и зачарованной земли.
   Они уже начали переправляться через Волгу у Тверского перевоза, оставив ближнюю Русь князь-кесарю Ивану Васильевичу.
   И все это тем более странно, если учесть, что великий князь Олег Киевич практически бросил пить. Новым глюкам взяться вроде бы неоткуда.
   Но эта загадка заинтересовала президента Гарина лишь в порядке общего расширения кругозора.
   А вот другая информация задела его лично.
   По эстафетной почте — бегом, на лошадях, на велосипедах, моторках и машинах — до Новгорода за сутки добралось сообщение о пленении Жанны Аржановой. Гарин пытался получить подробности из Табора по радио, но там какие-то враги цивилизации уже разбили передатчики, которые никто не охранял.
   Вся боеспособная охрана уже перебралась из Табора в Новгород и его сателлиты.
   Одно только «Радио Столицы» продолжало вещать из Останкинского телецентра, упрямо повторяя изо дня в день:
   — Москва жива, пока мы говорим с вами.

73

   Это был странный суд.
   Создавалось впечатление, что и обвинитель, и главный судья не хотят смертного приговора и уж во всяком случае, стремятся любым способом затянуть процесс.
   Все было устроено торжественно и чинно — как никогда прежде.
   Но никогда прежде Белому трибуналу Армагеддона еще не приходилось судить архиведьм.
   Однако многих эта чинность раздражала.
   О чем можно говорить столько времени, если все и так ясно? Надо только объявить приговор и приступить к аутодафе, а то люди изголодались без зрелищ. Особенно если учесть, что с хлебом тоже не все ладно.
   Рассеянные по лесам крестоносцы постепенно возвращались в город.
   Они тянулись тонкими струйками с разных сторон, и три дня великий инквизитор держал паузу под тем предлогом, что увидеть великое аутодафе должно как можно больше белых воинов Армагеддона.
   Но потом стало ясно, что медлить нельзя.
   Солдат разбитой армии собралось в резиденции уже так много, что они легко могли затоптать любого, кто пойдет против их воли.
   Даже великого инквизитора, магистра Белого трибунала Армагеддона.
   Ребята специально поймали на улицах города несколько свеженьких сатанистов, чтобы архиведьме было не так одиноко на костре.
   Но главный судья — великий инквизитор Торквемада — что-то мудрил.
   С «Молотом ведьм в руках» он утверждал, что девственницы не подлежат сожжению.
   Он даже высказывал сомнение, что девственница вообще может быть ведьмой. Ведь чтобы ею стать, в обязательном порядке надо отдаться дьяволу.
   Бес сомнения одолевал великого инквизитора.
   А может, это была искра разума.
   Не зря же Торквемада говорил императору, что живая архиведьма гораздо полезнее пепла, развеянного по ветру. О такой ценной заложнице можно только мечтать.
   Держа ее у себя, можно ставить любые условия врагам, которые пока что выиграли первый раунд. Можно выманивать из зачарованной земли самых опасных врагов. Можно выстраивать самые разные комбинации.
   Но на седьмой день крестового похода, когда в резиденцию стали возвращаться уцелевшие фанатики, не могло быть и речи о том, чтобы долго откладывать приговор и казнь.
   Крестоносцы буквально исходили слюной от злости. Мало того, что они опозорились в походе, так еще и в Москве за эту неделю чудесным образом расплодилась всякая нечисть, казалось уже выкорчеванная раз и навсегда.
   И машин стало больше, так что поредевшее крестоносное воинство не в силах было справиться с ними и с сопротивлением их водил и пассажиров.
   Если уж на то пошло, то скоро нельзя будет нормально провести аутодафе на обычном месте — там, где высятся руины храма сатаны на костях невинных младенцев.
   А великий инквизитор лепечет что-то о девственности и объявляет перерыв до прояснения этого вопроса.
   Чего тут, спрашивается, прояснять?
   Оставить камеру открытой на ночь, а ведьму привязать получше — и нет проблемы.
   Но камеру Орлеанской королевы сторожили черные монахи. И в эту ночь они встали у дверей в полном составе.
   А Торквемада вошел внутрь.
   — Что на этот раз ты предложишь мне взамен своей девственности? — спросил он.
   Однажды Жанне уже удалось откупиться от него. Тогда она согласилась без сопротивления принять мучительную смерть на столбе, хотя он предлагал ей избавление от страданий в обмен на ночь любви. И рекомендовал ей отсечение головы, как самую легкую, безболезненную и быструю казнь.
   Судя по тому, что Жанна до сих пор была жива, она, пожалуй, не прогадала. Прожить столько времени с отрубленной головой было бы крайне затруднительно. А казнь на столбе медленная, и спасители успели снять ее с перекладины еще живой.
   Но на этот раз она, наверное, предпочла бы отсечение головы.
   Все лучше, чем огонь.
   Но об этом она не стала говорить.
   У нее был другой козырь.
   — А тебе не кажется, что я слишком много знаю о тебе. Достаточно много, чтобы ты навсегда забыл о моей девственности в обмен на элементарное молчание. Ведь твои добрые друзья не станут требовать от меня доказательств. Им будет достаточно и намека.
   — И тогда меня посадят на цепь рядом с тобой, а мою стражу у этих дверей, — Пантера указал на двери камеры, — сменят их головорезы. А ты разве не догадываешься, о чем они мечтают ночь напролет в своем религиозном экстазе?
   — Так ты, получается, еще и мой благодетель? Интересно, кто — ангел-хранитель или демон-искуситель?
   — Влюбленный вампир. Говорят, граф Дракула искренне любил всех тех женщин, которых он сажал на кол. Дедушка Фрейд наверняка усмотрел бы в этом орудии казни фаллический символ.
   — А ты, значит, решил избавить меня от невинности более гуманным способом.
   — Конечно, это более гуманно, чем посажение на кол или изнасилование озверелой толпой.
   — Сначала тебе придется убить меня.
   — Это исключено. Я танатоман, а не некрофил. Некоторые путают, но они в корне неправы.
   — Не вижу разницы. Все маньяки одинаковы.
   — Разница в порядке действий. Не думаю, что ты на самом деле веришь в этот ваш альбигойский рай. Так неужели ты не хочешь при жизни испытать, что такое настоящая любовь? Говорят, близость смерти очень возбуждает.
   — Я знаю, что такое настоящая любовь.
   — Не думаю. Ты просто вбила себе в голову, что девственность оберегает тебя от бед. И даже теперь продолжаешь на это надеяться.
   — А ты этого боишься и поэтому тебе так хочется лишить меня даже этой защиты.
   — Я циник и мало верю в мистику. Но если хочешь, можешь думать и так. Никогда не вредно перестраховаться.
   — И ты всерьез надеешься, что я буду тебе в этом помогать?
   — Не думаю, что мне так уж требуется твоя помощь.
   И он просто шагнул к ней и рывком протянул руку к ее шее.
   А через минуту с чувством глубокого удовлетворения обнаружил, что, несмотря на стойкую потерю сознания, пленница действительно возбуждена.

74

   Великий инквизитор Торквемада стремительно поднялся на судейское место и сухо уведомил присутствующих, что все препятствия к вынесению приговора по делу архиведьмы Жанны Орлеанской сняты.
   Сама Жанна выглядела подавленной. Она, похоже, действительно верила в волшебную силу девственности. Во всяком случае, вчера вечером она была гораздо более дерзкой и самоуверенной, чем сегодня утром.
   И это было самым лучшим доказательством, что Торквемада не врет.
   В судебном заседании великий инквизитор не стал распространяться о методах снятия препятствий, но всему залу было известно, каким образом Торквемада лишил архиведьму сатанинской силы.
   В этот раз ее привели на суд обнаженной, и многие в зале не отказались бы повторить подвиг великого инквизитора — но это было уже бессмысленно. А тяжкий грех оправдывается только высокой целью.
   Об этом часто говорили капелланы Белого воинства, когда речь заходила о том, грех ли убийство еретиков. И если нет, то как быть с первой заповедью, а если да, то как быть с отпущением.
   Возобладал принцип «Цель оправдывает средства», который со временем распространился и на другие грехи.
   Королева Жанна была не первая девственница, которую инквизиторы лишили невинности в этих застенках, что когда-то были номерами-люкс на верхних этажах, где не требовались решетки на окнах, поскольку прыжок отсюда был бы заведомым самоубийством.
   Правда, их обрабатывали не столь гуманно, толпой и без наркоза, и дефлорация была просто частью пыточного процесса.
   А теперь встал вопрос, следует ли пытать Жанну, которая, с одной стороны, охотно признает себя ведьмой и наотрез отказывается принять истинную веру, а с другой стороны, не признает судилища белых воинов Армагеддона и не желает каяться в грехах.
   Публика требовала зрелищ в полном объеме и жаждала увидеть пытку прямо в зале суда. А великий инквизитор с изумлением вопрошал:
   — Каких ответов и на какие вопросы вы хотите добиться у этой женщины с помощью пытки?
   Он обернул против кровожадных крестоносцев их же собственное оружие. Вчера они весь день кричали, что с этой подсудимой все ясно и осталось только вынести приговор — а теперь вдруг захотели ее пытать.
   Но теперь на их прежнюю позицию перешли обвинитель и председатель суда. С утра уже они твердили, что все сказано, и к сказанному добавить нечего.
   Последнее слово было за обвинителем, роль которого на этом процессе играл сам император Лев.
   Он обвинял архиведьму в том, что она чародейством внесла смятение в ряды крестоносных воинов и навлекла на многих смерть, а других принудила отступить. Таким образом, она навела порчу на весь крестовый поход и собрала под свои знамена воинство бесовское.
   Крестоносцам лестно было считать, что их разгромили не люди, а бесы и демоны во главе с архиведьмой. И свидетели, которых суд счел необходимым заслушать, чеканили, как по-писаному — про рога и хвосты превосходящих сил противника, про крылатых кентавров, про нагих ведьм на помеле и про черного единорога, на котором скакала сама архиведьма Жанна.
   Гнедую Королеву, на которой ездила Жанна, каждый желающий мог увидеть во дворе резиденции, но это уже не имело значения.
   Все крестоносцы поголовно были убеждены, что их победила нечистая сила, и теперь для них стала очевидна правота Торквемады, утверждавшего, что сначала надо избавиться от ересиархов и только потом приниматься за простых еретиков.
   Они не понимали только, почему Торквемада возится с самой королевой ересиархов чуть ли не целую неделю. Ведь за это время она запросто может собрать новую армию бесов, которая если и не решится штурмовать святое место — резиденцию белых воинов Армагеддона, то наверняка попытается отбить ее по пути на костер.
   Публика выкрикивала эти опасения с места, но у Торквемады был ответ и на это.
   — Завтра воскресенье. Ни один бес не посмеет высунуть носа из преисподней.
   Тут в зале раздался стоголосый вопль.
   Как?! Великий инквизитор собирается тянуть с казнью до завтра?
   Но идти на попятный было поздно. Крестоносцы сами заикнулись об угрозе внезапной атаки бесов. А воскресенье было единственным днем, когда, по их собственным поверьям, такая атака была в принципе невозможна.
   Устало поднявшись на ноги, великий инквизитор провозгласил, наконец, долгожданный приговор:
   — Как архиведьму и королеву ересиархов, нераскаявшуюся еретичку и безбожную язычницу, виновную в порче и колдовстве, в гибели и поражении доблестных воинов креста, священный трибунал Белого воинства Армагеддона именем святой и благословенной единой и неделимой Вселенской церкви приговаривает тебя к смерти без отпущения грехов и вечному проклятию и предает тебя в руки добрых мирян, дабы они милосердно исполнили приговор без пролития крови. Да будет так!
   И тут случилась неожиданность.
   — Я хочу исповедаться! — сказала приговоренная королева.
   — Ты приговорена к смерти без отпущения грехов. А святая Вселенская церковь не исповедует некрещеных язычников.
   — Я крещена в православной вере по древнему обряду иеромонахом Серафимом и тебе, великий инквизитор, это известно лучше, чем кому-либо другому. Я была пострижена в монахини, но даже после изгнания из монастыря никто и никогда не отлучал меня от церкви. И я прошу достойнейшего архипастыря Мефодия принять у меня исповедь.
   — Мне присвоен сан кардинала единой Вселенской церкви, и я сам могу принять у тебя исповедь, — воскликнул Торквемада, стараясь казаться спокойным.
   Действительно, он совершенно упустил из виду это обстоятельство. Когда-то ради освобождения Тимура Гарина из плена Жанна действительно крестилась в скиту иеромонаха Серафима в предгорьях Шамбалы и даже постриглась в монахини под именем инокини Анны.
   А после восстания рабов, когда Жанна вернулась к вольной жизни валькирий и снова стала проповедовать альбигойскую ересь, никто не потрудился отлучить ее от церкви.
   Всю эту историю в подробностях знали только Серафим и его босс архиепископ Арсений, но первый не имел права отлучения, а второй не хотел ссориться с командой Гарина.
   И теперь Жанна имела полное право воскликнуть:
   — Мне нет дела до единой Вселенской церкви! Я крещена в православной вере и в ней же хочу умереть. Почему владыка Мефодий не может принять у меня исповедь?
   Сам владыка Мефодий уже шел к ней, бросая гневные взгляды на Торквемаду. Объединение мефодьевцев с католиками и вселенцами ради совместного истребления еретиков и иноверцев вовсе не означало примирения вер, и епископ спешил перехватить заблудшую овцу у конкурентов.
   И только один великий инквизитор Торквемада понимал, что покаяние и отпущение грехов тут совершенно ни при чем.
   Просто оскорбленная королева решила выполнить свою ночную угрозу. И тот, кого когда-то звали Пантерой, перехватив ее взгляд, почувствовал, что на этот раз другая хищная кошка, похоже, переиграла его.
   Пожалуй, он все-таки зря покусился на ее волшебную девственность.

75

   Жанну вели на казнь через территорию Мосфильма, и это только усиливало нереальность происходящего.
   Мосфильм каким-то чудом уцелел, когда вокруг горело все от Минской улицы до Киевского вокзала, и Жанна невольно подумала об этом, глядя на понтифика Петропавла, который возглавлял процессию в парадном облачении и папской тиаре.
   Не из здешних ли запасников выудил он этот пыльный реквизит?
   Да и плащи некоторых крестоносцев подозрительно напоминали кадры из фильмов разных времен — от «Александра Невского» до «Трех мушкетеров» с Боярским в главной роли.
   Один такой плащ владыка Мефодий содрал с ближайшего крестоносца и набросил на Жанну перед тем, как принять у нее исповедь.
   Но потом его снова сорвали и вели приговоренную по улицам обнаженной. И суровые лица конвоиров напоминали о том, что казнь будет далеко не бутафорской.
   Ближе всех к Жанне, в первом кольце оцепления, держались черные монахи. Это был безусловный приказ императора Льва. Он отдал его сразу, как только переговорил с утра с владыкой Мефодием, который много часов подряд беседовал с приговоренной королевой ересиархов и позволил ей заночевать в своей келье, хотя это было против правил.
   Келья прежде была гостиничным номером из двух комнат, и спали они в разных. Жанну всю ночь сторожили телохранители епископа, которые не прикоснулись к ней даже пальцем.
   У входа в келью дежурили усиленные караулы личной гвардии понтифика, и Торквемаде там было нечего ловить.
   А с утра, пока епископ нарушал тайну исповеди ради высшей цели, Торквемада лихорадочно размышлял, что ему делать теперь. И счел ниже своего достоинства позорно спасаться бегством.
   Он был уверен, что при таком раскладе есть хорошие шансы почетно прорваться с боем.
   Хотя конечно, лучше делать это не в здании.
   Когда Лев приказал срочно найти инквизитора и взять его под усиленную охрану, тот спокойно беседовал со своими вечными спутниками у главного входа в «Украину».
   Он только забрал у оруженосца свой меч.
   И внутрь не пошел, хотя император вызывал его к себе.
   Когда император, не дождавшись своего великого инквизитора, сам вышел на крыльцо, Торквемаду окружали уже все черные монахи. А было их несколько десятков.
   Пантера ожидал, что Лев отдаст приказ о его аресте прямо сейчас. Что бы ни сказала Жанна Мефодию, она наверняка не забыла упомянуть, как великий инквизитор склонял ее короновать на место Льва кого-то другого. И вряд ли умолчала, о ком именно шла речь.
   Имя ересиарха Љ21 кого угодно заставило бы нарушить тайну исповеди. И Торквемада примерно представлял себе, что должно за этим последовать.
   А ведь он до последнего надеялся, что об этом королева не станет говорить со своими врагами.
   Он вообще не верил, что она будет с ними говорить. Не такое у нее воспитание.
   Даже когда Жанна открыто предупредила, что может его выдать, инквизитор решил, что она блефует. И, увы, обманулся.
   Все-таки зря он покусился на самое святое. Иногда обида пересиливает любые понятия о чести.
   И однако же Торквемада был разочарован. А он очень не любил, когда его разочаровывают.
   Инквизитор даже обрадовался, когда вместо приказа об аресте Лев отдал другой приказ. Он продлевал неизвестность и связанное с нею напряжение, зато давал возможность досмотреть процедуру казни до конца.
   На этот раз император лично расписал весь порядок следования и проведения аутодафе не упустив ни малейшей детали.
   Во внутреннем кольце охраны — черные монахи во главе с Торквемадой лично. А вокруг — усиленный конвой из самых фанатичных и боеспособных крестоносцев. И только за этой стеной — все остальные, которые тоже должны быть готовы к отражению любой угрозы извне или изнутри.
   — Обстановка в городе сложная, — объяснил император. — Надо быть начеку.
   Бесы по воскресеньям отдыхают, но кроме них в городе есть еще и люди. И многие из них настроены к крестоносцам весьма недружелюбно.
   Хорошо что их мало волнует та часть города, которая особенно сильно пострадала от огня.
   Только сатанисты порой тусуются на развалинах университета. Но даже самые смелые появляются там только по ночам. Днем слишком страшно.
   Даже после неудачного похода эта часть города оставалась вотчиной крестоносцев.
   А сейчас был день.
   Жанну вывели из «Украины» утром, но пока медленное шествие добралось до Воробьевых гор, приблизился полдень.
   Солнце в зените пекло головы страшнее любого костра. А костер был уже сложен.
   Московские парки и скверы были частью вырублены, а частью сожжены, но крестоносцы пока еще без труда добывали дрова для аутодафе.
   А рядом с одиноким костром несколько человек спешно заканчивали восстанавливать виселицу, разрушенную сатанистами однажды ночью, после того, как казни на время прекратились по распоряжению Торквемады.
   — Неужели вы передумали и решили меня повесить? — удивилась Жанна.
   — Стоило бы, — ответил разочарованный Торквемада. — Казнь хоть и быстрая, зато самая позорная. Знаешь, каким путем выходит душа из тела повешенного?
   Однако Жанну провели мимо виселицы прямо к костру.
   Только тут она обнаружила, что казнить собираются не только ее.
   В голове королевы мелькнула мысль, что крестоносцы захватили тех, кто пытался ее освободить. Но у виселицы в ряд поставили людей, которых Жанна никогда в жизни не видела.
   У нее была хорошая зрительная память.
   Из двух девушек в этом ряду одна была одета в белый медицинский халат со штампом больницы имени Кащенко. А другая была без одежды, и Жанна поинтересовалась у палачей, которые привязывали ее к столбу, почему так.
   — В знак особого позора для нераскаявшихся грешников, — любезно пояснили ей.
   — Это дискриминация! — возмутилась Жанна. — Требую равных прав для язычников!
   Тут все решили, что архиведьма рехнулась от страха перед костром. Такое бывало часто, и этому крестоносцы не удивлялись.
   — На том свете потребуй! — закричали ей.
   — И потребую! — ответила Жанна и понесла полную околесицу, проповедуя равенство еретиков на этом свете и на том.
   Другая раздетая девушка, которая очень стеснялась своей наготы и, похоже, страшно боялась смерти, вдруг оживилась, словно выходка королевы ересиархов давала ей какой-то шанс на спасение.
   И правда — палачи и конвоиры невольно отвлеклись на эти выкрики, а один из приговоренных к повешению мужчин, который до этого вел себя смирно, бросился в драку, хотя руки его были связаны за спиной, и драться он мог только корпусом, головой и ногами.