Антонов Антон Станиславович. Меч Заратустры

   Однако все эти мелкие недоразумения президент Гарин воспринимал болезненно, но спокойно.
   Хуже было другое.
   Горели нефтяные колодцы.
   Из четырех подожженных удалось потушить один. Мобилизовали множество людей, навалились всей массой и завалили пожар землей.
   Но теперь никак не могли снова докопаться до нефти. И даже специалисты начали сомневаться, имеет ли смысл тушить остальные. Такое впечатление, что это напрасный труд.
   И как будто мало этих проблем, так еще в городе появились разведчики мафии. Сведения о них разнились и Гарин никак не мог выяснить, кто их послал — Тунгус или дзержинцы. Но подозревал, что и те и другие.
   Организованные преступные группировки никак не могли обойти своим вниманием новый очаг цивилизации. И тут уже общественной полиции нравов стало совсем не до нудистов и целующихся парочек.
   Дело шло к ее слиянию с обычной полицией. А между тем падение нравов в Новгороде развивалось со скоростью тропического урагана.
   Дикари и сектанты всех мастей, признавшие Новгород за лакомый кусок, обосновались прямо у границ городской черты, и гонять их было бесполезно. Они привыкли кочевать и могли кружить около города бесконечно.
   А их разлагающее влияние было столь сильным, что попытку внедрения морального кодекса строителей цивилизации можно было считать провалившейся по всем статьям.
   Стихия разрушения настигла Новый город, и президенту Экумены нечего было ей противопоставить.
   Куда нам против природы…

68

   Первое, что удивило королеву Жанну в ее неравном бою против четырех мужчин с восемью мечами — это то, что ее противники только оборонялись.
   Они легко отбивали все ее выпады, но сами даже не пытались атаковать.
   Любой из них каждую секунду мог ее убить. Хватило бы одного удара в спину.
   А если они были такие джентльмены, которым стыдно убивать дам в спину, то лишь немногим труднее было заколоть ее в грудь.
   Но они играли с королевой, как кошка с мышкой. Или хуже того — как четыре кота с одним маленьким мышонком.
   И это было для нее невыносимо обидно.
   Уж лучше бы ее убили сразу!
   Но ее, похоже, вообще не хотели убивать.
   Зато трижды пытались схватить или дотянуться рукой до ее шеи, чтобы усыпить.
   Но убить разъяренную фурию было гораздо проще, чем захватить живой и невредимой.
   Жанна прижалась спиной к широченному дубу — на вид лет пятисот, а на самом деле максимум годовалому. И теперь ее противники могли нападать только спереди.
   Понятно, что Жанне некогда было даже приглядеться к лицам врагов. Но все-таки нельзя было не заметить, что под черными капюшонами у них есть еще и маски, а под ними вовсе не видно лиц.
   А Жанна билась с открытым забралом. Вернее, вовсе без забрала и без доспехов. Ее защищала только тонкая ткань.
   Она не участвовала в оргии, и бросилась в бой в парадном белом платье, которое надела ради брачной церемонии.
   В этом платье было неудобно скакать верхом, и Жанна еще в начале пути разодрала подол до бедра. Но это не сделало одежду более удобной для боя.
   Но она продолжала драться.
   Сдаваться на милость победителя было не в ее духе.
   Она даже не думала о спасении — хотя шанс был. Если соратники сбросят крестоносцев с хвоста и вернутся за нею, то баланс сил изменится, и тогда…
   Но королева не просчитывала варианты. В ее голове вообще не осталось никаких мыслей. В мозгу кипел адреналин и ярость придавала сил.
   Но силы утекали быстрее, чем развивались все другие события, способные повлиять на исход этой схватки.
   И кончилось тем, что пальцы королевы безвольно разжались и меч вылетел из ее руки.

69

   Исход крестоносцев из Москвы тянулся больше суток. Дзержинцы ворвались в город буквально по пятам крестоносного арьергарда, но буфером между ними встали кремлевские спецназовцы.
   Они на какое-то время задержали дзержинцев в восточной части города, в то время как белые воины Армагеддона утекали из западной.
   Потом бои перекинулись в центр, и в гостинице «Украина» забеспокоились. Тут остался только понтифик Петропавел с частью своей гвардии и охрана резиденции, представленная худшими из худших крестоносцев.
   Чувствуя, что толку от этой братии не будет, понтифик собрался уже было вернуться в свой личный дворец на Красной площади под охраной лучших сил спецназа. Но оказалось, что боестолкновения идут уже на ближних мостах и проникнуть в центр города практически невозможно.
   В больном мозгу понтифика это сообщение трансформировалось в весть, что турки перешли в контрнаступление и отбили проливы обратно.
   В эти дни Петропавел стал совсем плохой. То он видел себя в Риме, то в Константинополе, а один раз и вовсе угодил в Иерусалим и потребовал, чтобы ему сплясали хава-нагилу и проводили к стене плача.
   Понятно, что руководить обороной резиденции Белого воинства Армагеддона ему в таком состоянии было трудно.
   Охрана отправила гонцов вдогонку императору, но пока они добрались до места его ночлега, Лев это место уже покинул.
   Он спешил на соединение с великим инквизитором Торквемадой, еще не зная, что Магистр трибунала уже забыл и думать о прежних раскладах.
   У него в плену сама Орлеанская королева — ему ли мечтать о большем.
   Еще не вошел в силу третий день похода, а Торквемада уже собрался с добычей назад, в охваченную огнем и насилием Москву.
   Тем более, что гонцы с паническими сообщениями, не найдя императора, наткнулись на боевое охранение черных монахов.
   Теперь у него было не одно, а целых два оправдания на случай, если кто-то спросит, почему он прервал поход. Одно из них — бесценная добыча, а другое — оборона резиденции и священной особы Вселенского понтифика.
   Из сумбурных показаний очевидцев Торквемада сделал вывод, что большая опасность резиденции пока не угрожает. Кремлевцы и дзержинцы бьются в центре города, а сатанисты жгут север и кучкуются вокруг Останкина. Кто-то сказал им, что сатанофобы собираются поджечь последний зримый символ сатанизма в Москве — башню, которая есть не что иное, как фаллос Вельзевула, воплощенный в камне.
   И Торквемада не сомневался, что дальше все пойдет по накатанной колее.
   Как бы сатанофилы ни защищали башню, она все равно загорится.
   Но это нисколько не беспокоило великого инквизитора.
   У него были другие планы, и Останкинская башня не имела к ним никакого отношения.

70

   Когда Жанна очнулась, ее окружали уже не четыре противника, а в десять раз больше. И все они были в одинаковой одежде, которая вполне подошла бы сатанистам.
   Длинные черные кимоно, перешитые на скорую руку в балахоны с капюшонами. Отбросить капюшон — и получится чистый самурай. Надеть — вылитый монах. Заправить полы в брюки — и не отличишь чужака от боевика из армии сатаны.
   Даже мечи они носили по-разному. Кто-то по-самурайски за спиной, а кто-то — по-европейски на поясе. А у некоторых вовсе не было мечей.
   И у Жанны меча теперь тоже не было. Его крутил в руках невысокий человек, лицо которого в профиль скрывал капюшон. Но из-под него выбивалась прядь волос, а значит, маски уже не было.
   — Хороший мастер, — сказал он, заметив, что Жанна открыла глаза.
   Королева вспомнила, что именно этот человек дотянулся-таки до ее шеи, когда она выронила меч.
   Неподалеку тихонько заржала кобылица. Жанна бросила на нее взгляд и убедилась, что лошадь в порядке.
   — Самый лучший, — сказала она, имея в виду мастера.
   — Я тоже предпочитаю иметь дело с ним, — признался человек в черном.
   И повернулся к ней лицом.
   Усы и испанская бородка не слишком изменили его.
   Холодные пронзительные глаза были такие же, как тогда, много недель назад, на холме у Москвы-реки.
   — Пантера! — выдохнула Жанна.
   — Теперь меня зовут иначе, — поправил он.
   — А повадки прежние.
   Пантера медленно стянул с головы капюшон и ответил негромко и устало:
   — Нет. Мне надоело убивать без цели. Теперь я нашел цель.
   — Ты маньяк.
   — Я вампир. А вампиры чахнут без чужой крови. Один добрый человек недавно назвал меня Дракулой.
   — Вампиры бессмертны, а ты нет. К счастью для добрых людей.
   — Ты уверена? Разве меня не хоронили уже?
   Если всерьез придираться к словам, то его не хоронили. Просто были люди, которые видели его растерзанный труп.
   Но сейчас Пантера нисколько не походил на мертвеца.
   А вот на вампира, пожалуй, да. Даже клыки у него были длиннее, чем обычно.
   Это даже отмечали в розыскных ориентировках в качестве особой приметы.
   — Все повторяется, — сказала Жанна, приглядевшись к его зубам. — Интересно, ты меня загрызешь или снова попробуешь распять?
   — Раз шесть или семь. Даже не надейся. Эта казнь для девственниц. А для ведьм у нас другая кара. Только обращенные в пепел не смогут встать в ряды черного воинства, когда наступит день Армагеддона.
   — Я девственница, — заметила Жанна. — А мученики попадают в рай. Им нечего делать в рядах черного воинства.
   — Поговори об этом с судьями трибунала.
   «Тебя сожгут на костре», — сказала Жанне родная бабушка молодой жены Конрада фон Висбадена.
   Похоже, Пантера сумел-таки заманить Орлеанскую королеву туда, где кончается зачарованная земля.
   А людей на поляне становилось все больше. И слушая доклады новоприбывших, Пантера все больше мрачнел.
   Зато Жанна почерпнула из этих мимолетных разговоров других людей много нового и интересного.
   Например, что Пантеру теперь называют Торквемадой. И что крестовый поход можно считать завершенным. Причем завершенным безуспешно.
   Половина фанатиков погибла в битве на Истре, другая половина затерялась в бескрайних дебрях, погнавшись за голой ведьмой на крылатом коне, который по информации из третьих рук, представлялся чем-то вроде гибрида Пегаса с кентавром и единорогом.
   Про такие мутации Жанна еще не слышала, к тому же конь Елены Прекрасной был самым обычным ипподромным мерином, и даже не очень быстрым.
   Где теперь Елена, понять было трудно, а вот Варяг сбежал на Русь со всеми, кто еще с ним остался.
   Жанны, похоже, вообще не стеснялись, и это был плохой признак.
   Впрочем, присутствие живого и здорового Пантеры, страдающего комплексом Дракулы, само по себе было плохим признаком. Прямо-таки просто отвратительным.
   А ведь он ко всему вдобавок был еще и зол. И Жанна даже сумела уяснить почему.
   Крестовый поход сорвался из-за глупости фанатиков. Все было задумано гениально. Выманить Жанну из Орлеана, взять ее в плен и пообещать ее Мечиславу в обмен на его нейтралитет. А заодно лишить орлеанцев воли к сопротивлению и заставить их растрачивать силы на освобождение королевы.
   Но Торквемада не счел нужным делиться своими хитроумными планами с императором. У него было еще с дюжину альтернативных вариантов и какой из них выбрать, он собирался решать сам. А с императора Льва только взял обещание, что тот никуда крестоносцев не поведет, пока не получит от инквизитора разрешающей отмашки.
   Лев никого и не повел, но фанатики пошли сами и за ними увязались приблудные, что и привело к закономерному результату.
   Жанна захвачена, но годится она теперь только на костер. Даже если подданные кинутся освобождать ее всем королевством, завоевывать Орлеан Торквемаде не с кем.
   — Я слышал, будто в твоих руках ключ к империи Запада, — сказал он неожиданно. — Якобы только ты можешь вручить ему корону и утвердить его права на престол. И если ты это сделаешь, то все признают его истинным Императором Запада.
   — Наоборот. Если все признают кого-то истинным императором, то он получит престол и корону только после того, как с этим соглашусь я.
   — Понятно. Право liberum veto. Но у каждой палки два конца и перевернуть ее ничего не стоит. Ты узурпировала это право и никто не возразил. Так почему бы тебе не воспользоваться этим правом. Вдруг опять никто не возразит.
   — Неужели ты хочешь, чтобы я короновала этого вашего Льва. Да его место в зоопарке. Я как раз знаю одну пустую клетку, могу подсказать. Я сама выпустила из нее всех львов, так что место вакантно.
   — Я наслышан о твоих подвигах. И даже могу помочь водворить упомянутое лицо в вышеназванную клетку. Я не настолько глуп, чтобы делать тебе подобные предложения. Так что речь не о Льве.
   — А о ком?
   — Что ты скажешь, например, о Заратустре?
   — А что ты скажешь, о нем?
   — Допустим, я служу ему.
   — Разве ты способен кому-то служить?
   — Бесы просят служить, но я не служу никому. Даже себе, даже тебе, даже тому, чья власть.
   Торквемада сбился на чужие слова, но Жанна не стала обращать на это внимание.
   — Значит, ты не служишь Заратустре?
   — Я пью кровь его врагов.
   — И о чем мы тогда говорим?
   — О том, что он уже здесь.
   — Где?
   — На пути к короне Империи. Это будет справедливо. На Востоке правит Мессия, а на Западе — Пророк.
   — Пророк никогда не выходит на свет, а Мессия еще не пришел.
   — Почему ты так уверена? А вдруг они уже здесь и зовут тебя?
   — А если он уже здесь, то я не служу и ему. Я украл ровно столько огня, чтобы больше его не красть.
   Это тоже была цитата близко к тексту, и Жанна даже не переиначила род.
   А потом добавила уже от себя лично:
   — И на чьей бы стороне ты ни был, я всегда буду на противоположной. Я с теми, чью кровь ты пьешь.
   — Жаль, — сокрушенно покачал головой Торквемада. — Трибунал будет рад увидеть тебя. Он наверняка сочтет это своей большой победой. В его списке врагов ты стоишь на четвертом месте. И в этом есть повод для гордости. А мне жаль.
   — Да неужели? Ведь ты так давно мечтаешь меня убить.
   — Знаешь, на самом деле я не пью кровь. Никогда не пробовал. И не хочу. Я пью энергию, которая утекает из тела вместе с кровью. Или без крови. Тогда энергия просто кипит. Огонь выжигает ее из тела. И мне так хочется испить из твоего источника. Наверное, это любовь.
   — Все-таки ты маньяк.
   — Может быть. Но дело не в этом. Просто ты проиграла. А проигравший должен умереть. Так говорит Заратустра.

71

   Крестоносцы возвращались из похода вразброд, как разбитая армия. Они и выглядели похоже, хотя до настоящей битвы дело так и не дошло. Если, конечно, не считать за таковую избиение фанатиков истринскими ополченцами и внезапные жалящие налеты неопознанных врагов, которые вылетали из леса, как нечистая сила, убивая и калеча всех, до кого успевали дотянуться, и точно так же стремительно растворялись в чаще.
   Приблудные крестоносцы, поглядев на кровопролитие издали, решили поискать более легкой добычи и в обход поля битвы рассыпались по дачным землям в надежде их пограбить.
   За этим они, собственно, сюда и пришли.
   Но истринские дачники так и поняли, поэтому на зов князя Мечислава собрались далеко не все. Многие остались сторожить свое добро и не прогадали.
   В результате под конец стало совсем уже непонятно, кто кого грабит. Тех крестоносцев, кого не убили сразу, добрые поселяне раздевали догола и гнали кнутами за околицу, а их имущество от одежды до оружия оставляли себе в качестве боевых трофеев.
   Неудачливые грабители сломя голову бежали до ближайшего леса, а ближайшим был Перунов бор, где их поджидали со свежими силами леший и баба Яга, которые пользуются большим авторитетом среди язычников Перыни.
   А тем отрядам, которые вел сам император Лев, пришлось еще хуже.
   Растеряв половину своих сил в погоне за ведьмой на крылатом коне, которая как-то сама собой превратилась в целое полчище ведьм верхом на кентаврах, эти отряды нарвались на пеших орлеанцев под командованием Конрада фон Висбадена на коне и в пожарной каске.
   Перед походом крестоносцам как-то забыли сказать, что еретиков может быть так много, да еще и вооруженных до зубов. Не ожидавший такого зрелища авангард разбежался сразу, и сам Лев едва унес ноги, когда приблудные оголили тылы и фланги.
   Варяг, который со своей последней сотней отсиживался в арьергарде, плюнул на все при первом же известии о боестолкновении впереди. А те доблестные воины, которых Торквемада и Лев приставили надзирать за ним, в панике удрали на Русь вместе с поднадзорным.
   А может быть, он просто объяснил им на живом примере, что бывает с теми, кто сунется с войной на зачарованную землю.
   После всех этих измен император Лев уже не удивился, когда его предали черные монахи.
   Они не стали дожидаться, когда Лев соизволит с ними соединиться, и организованно отступили к Москве со своей бесценной добычей.
   Их вел сам великий инквизитор Торквемада, который раньше других понял, что Орлеан в этом походе взять не удастся, а значит, все бессмысленно.
   — Неспособные отвоевать святой город недостойны смотреть на него, — сказал он и дал команду на отход.
   Дороги черных монахов и конного эскорта императора пересеклись уже в черте города. Лев был настолько зол, что бросил всю свою пешую свиту и поскакал в Москву галопом, в сопровождении четырех всадников.
   В городе были верные императору отряды, которые остались охранять резиденцию, а также личная гвардия понтифика Петропавла и часть судей и воинов Белого трибунала.
   Лев спешил к ним, чтобы поднять их по тревоге и задержать черных монахов, как только они появятся.
   Но у монахов тоже были лошади. Одна своя, на которой Торквемада ездил послом на Истру, а другая трофейная — кобылица королевы Орлеанской.
   На нее и положили поперек седла связанную королеву, а позади нее сел один из трех ближайших помощников Торквемады.
   В этой четверке (считая и самого инквизитора) он был самым лучшим наездником.
   На другую лошадь сели сам Торквемада и еще один его подручный, а третий повел остальных черных монахов пешком через лес.
   Вернее, не пешком, а бегом, с приказом:
   — Отставших не ждать.
   Император по дороге нарвался на дзержинцев в автомобиле, и те устроили потешную погоню за всадниками.
   Пришлось уходить врассыпную. На городских улицах этот метод действует немногим хуже, чем в лесу. И, по счастью, до резиденции было недалеко. Так что последним смеялся все-таки Лев. Пока он с одним телохранителем уходил переулками, двое других развели бандитов, как последних лохов.
   Когда дзержинцы поняли, что влетели, было уже поздно. Посреди Кутузовского проспекта их окружила непроходимая буйная толпа, которая на «раз-два взяли» перевернула автомобиль кверху днищем и, выковыряв пассажиров из салона, как моллюска из раковины, потащила на суд.
   Когда Лев решился, наконец, приблизиться, он был несказанно удивлен тому обстоятельству, что верные отряды встречают его ликованием и криками о великой победе.
   Все объяснилось лишь несколько минут спустя.
   Оказывается, черные монахи успели раньше — даже несмотря на то, что Торквемада тоже столкнулся с проблемой.
   На него напали пешие демониады, которые теперь уже орудовали и днем.
   Три дня крестового похода начисто переменили баланс сил в городе, и наглости демониадов не было предела.
   Но куда им было тягаться с Торквемадой. Его подручный легко спрыгнул с крупа лошади на землю, а инквизитор, привстав в стременах, поднял меч над головой и заговорил таким голосом, от которого даже безбашенные демониады притихли и стали казаться ниже ростом:
   — Нет разума в том, чтобы сильные убивали сильных. Если мы будем истреблять друг друга, то восторжествуют слабые — а разве мы этого хотим?! Идите с миром и истребляйте слабых, а когда их не останется под небом, приходите снова, и пусть нас рассудит последняя битва!
   И демониады пропустили всадников беспрепятственно. Кому-то даже показалось, что он узнал говорящего.
   Но не великого инквизитора — ибо на инквизицию демониады плевали ядовитой слюной и даже аутодафе было для них всего лишь способом поскорее присоединиться к своему господину.
   И не Пантеру, которого они знать не знали вообще, потому что Пантера был прежде широко известен лишь в довольно узком кругу.
   Они узнали человека, который вправе указывать даже демониадам, как им вести себя в выборе жертв, хотя какое значение может иметь личность жертвы, если вымостить торную дорогу зла можно только мертвыми телами всех людей без исключения.
   И когда самый последний, кто останется, сделает себе харакири, наступит великое Царство Зла.
   Так говорит Заратустра.
   И тем не менее демониады расступились, пропуская всадников, так что задержка была совсем короткой, и Торквемада успел достигнуть резиденции Белого трибунала раньше императора Льва.
   А достигнув ее, тотчас же объявил о великой победе.
   — Мы захватили в плен саму архиведьму Жанну, Орлеанскую королеву! — возвестил он, и устремленное к небу здание наполнилось ликованием.
   Не было никаких сомнений — если сжечь на костре архиведьму, то иссякнет колдовская сила по всей земле, и даже первый ересиарх Заратустра не сможет восстановить ее в одночасье.
   Сам дьявол будет ранен почти что в сердце.
   Торквемада был уверен, что все фанатики в первых рядах двинулись в поход, да там и сгинули. А оказалось, что не все. Хотя больше фанатиков истекали восторгом приблудные, которые соскучились по аутодафе.
   А ведь это было главное условие Торквемады. Новое аутодафе состоится только после того, как будет пойман хотя бы один еретик из главного списка.
   Архиведьма Жанна значилась в этом списке под номером четыре.
   И когда император Лев по прибытии стал предъявлять черным монахам претензии, они в ответ предъявили ему Жанну.
   — Разве это не искупает нашу вину? — спросил Торквемада, и императору было нечего на это ответить.

72

   — Я не понимаю, как люди могли всего за один год так одичать, — сказал президент Экумены Гарин Царю Востока Соломону Ксанадеви, когда они встречались последний раз и смотрели с вершины университетского здания на бурлящую внизу толпу сатанофилов и сатанофобов.
   — Ты просто никак не вырвешься из плена старых заблуждений, — ответил тогда мудрый восточный царь. — Ты до сих пор веришь, что люди когда-то были цивилизованными.
   — Да нет. Я тоже слышал, что человек — это злобная хищная обезьяна, свихнувшаяся на почве насилия. Мои биологи регулярно развивают тему, что человека создал не труд, а людоедство. Одним людоедам было жизненно важно перехитрить других людоедов, чтобы не попасть к ним на обед, и в результате выживали самые умные. Это я все знаю. Мне странно, как это жители мегаполиса 21-го века, которые были на «ты» с компьютером и общались друг с другом по мобильникам через космос, вдруг в одночасье уверовали во всю эту чушь. Сатана, Армагеддон, нечистая сила, черная месса и «Бросьте еретиков в огонь!» соответственно. Вот что не укладывается у меня в голове.
   — Знаешь, как-то перед самой Катастрофой в одной газете появилась история про то, как один преуспевающий владелец фирмы нанял киллеров, чтобы убить соседку-бухгалтера — за то, что она наводит порчу на его ребенка. А сегодня я как раз перелистывал старые газеты — тут, в библиотеке — и эта история сразу бросилась мне в глаза.
   — И это, по-твоему, все объясняет?
   — Не все, но многое. Ты скажешь, что это был один такой идиот. Но в мирное время, когда москвичи еще общались по мобильнику через спутник, я знал массу людей, которые были уверены, что у них в блочных квартирах шестнадцатиэтажных домов живут домовые, а некоторые с ними даже беседовали. Я знал священнослужителей с высшим богословским образованием, которые убеждали свою паству, что индивидуальный налоговый номер — это черная метка сатаны, а штрих-код на упаковке — это число Антихриста. Теперь некоторые из этих священнослужителей стали архиереями. Надо ли удивляться тому, во что верит их паства?
   — Я всегда думал, что нормальных людей большинство. Не так уж много в те времена было тех, кто по религиозным соображениям отказывался получать ИНН или употреблять продукты со штрих-кодом.
   — Норма изменчива, а большинство в любой массе составляют конформисты. Я тоже удивлялся, когда в конце восьмидесятых советские люди валом повалили креститься. Ведь крещение предполагает искреннюю веру в догматы церкви, а православная церковь требует слепо и безоговорочно верить не только в то, что люди произошли от Адама и Евы, но и в то, что Адам был сотворен из глины, а Ева — из ребра. И если в первое с некоторой натяжкой может уверовать даже вполне здравомыслящий человек, то в отношении второго даже ребенку должно быть ясно, что это просто старая еврейская сказка.
   — Я никогда не верил в Бога и во все эти сказки, но мне всегда казалась, что религия в основе своей нацелена на созидание.
   — В основе своей религия ни на что не нацелена, — покачал головой Царь Востока. — Воинственный ислам может быть религией сугубо мирных людей, а миролюбивое христианство — благословлять воинов на безжалостное истребление врагов. Просто религия наиболее удобна, чтобы делить людей на своих и чужих. Тот, кто верит и молится иначе, чем ты — чужак, и потому недостоин жалости. А когда ломается прежняя жизнь и еще не устроена новая, особенно важно держаться поближе к своим и опасаться чужих.
   Так говорил Соломон Ксанадеви, мудрый Царь Востока — единственный, кому в этом безумном мире удалось примирить большие массы людей и соединить их в огромную силу.
   Но теперь президент Экумены Гарин подозревал Соломона Ксанадеви в том, что это его агенты один за другим поджигают нефтяные колодцы в сухой степи.