Страница:
Может, властелин Четвертый пятнадцать дней советовался бы, но я поспешил тайно преподнести подарок Осман-паше и просил поторопить аллаха, ибо наслаждаться великолепием Константинополя, когда каждая шашка дорога, не пристало «барсу». Прождав не более двух базарных дней, я выслушал из уст везира совет аллаха: «Если наступит у азнауров тяжелый час, да не будет скуп Мурад Четвертый на милосердие и да отправит он Моурав-беку войско пеших и конных без счета».
– Что ж, друзья, спасибо и за желание посоперничать с шахом в умении зажигать города в чужой стране. Притворимся и мы непонимающими. Отдохнешь, Дато, придется посетить пашей, пребывающих в приятном ожидании наживы. Арбы пришли. Разделим трофеи, и пусть ополченцы разъедутся по домам. Но и азнаурам не все скажем.
– Ты, Георгий, прав. Прошлое показало: нередко откровенность превращает близких в далеких.
– Кстати, Дато, вспомнил о близких. Что предпримет шакал, получив от своих лазутчиков известие о жажде султана помочь нам?
– А вдруг арагвинцы поскачут прямо в Ананури?
– Если бы так думали, не притащили бы их сюда. Не сомневайся, Матарс, прямо на Тбилиси повернули коней.
– Еще бы, полторы лягушки им в рот! Разве пропустят случай без участия Миха выслужиться перед шакалом!
– Никак не пойму, – Ростом развел руками, – почему Хосро, имея более пятнадцати тысяч войска, все же не нападает на нас?
– Князья не допускают. Еще больше изумитесь, мои «барсы», если скажу: Зураб в последнее время, сам того не подозревая, способствует нашим победам. Чем? Своими промахами. Этот зазнавшийся шакал так напугал князей властным требованием предоставить в полное его подчинение княжеские войска и выступить всем фамилиям под Арагвским знаменем на ностевского «барса», что вызвал негодование даже тупоумных князей. Волки заподозрили шакала в желании ослабить замки в своих злокорыстных целях. Коршуны и змеи последовали их примеру. Поэтому, зная, как неохотно я иду на разрушение замков, владетели теперь устрашаются не столько моих посещений, сколько в будущем нападений Арагвского князя. Видите, на каких качелях мы качаемся?
– Ты ошибаешься, дорогой Георгий. Останавливает шакала и персидских захватчиков не только княжеское упорство, но и твои победы.
– Заблуждаться, мой Дато, всегда опасно. Соль в глаза врагам кидаем, а на деле то Мамед-хан у нас отнимает слабо защищенные крепости, то мы прогоняем его – тоже из плохо защищенных крепостей. Это игра, а не победа. Одно несомненно: мы держимся на растерянности князей. И пока игра нам нужна, следует как можно чаще радовать Метехи неожиданностями.
– Такое нетрудно, можно Фирана Амилахвари угостить, кажется, вместе с Квели Церетели старался.
– Нет, Даутбек, не время. Неожиданность уже ждет Метехи. Арагвинцы расскажут о возвращении Дато из Константинополя с большой удачей. Выходит, Хосро-мирзе и Иса-хану придется или напасть на нас раньше, чем придут турки, или исчезнуть раньше, чем мы… бросимся с турками на Тбилиси.
– А разве нам выгодно сейчас нападение Хосро?
– Нам выгоден поспешный уход персов, что они и сделают. А пока всеми мерами удержать за азнаурами Гори – путь к Тбилиси, и Хертвиси – путь к Турции. А вдруг султану вздумается пожаловать к нам раньше, чем мы попросим?
– Что ты, Георгий? – изумился Гиви так, что даже полуоткрыл рот. – Ведь Дато громко сказал: когда попросим. Что, султан – ишак?
– Не мешай разговаривать. Много ты в султанах понимаешь!
– Может, в султанах не много, но в ишаках – лучше султана.
Саакадзе обрадовался возможности закончить беседу и уверил «барсов», что ночь сеет сомнение и раздумье, а утро – бодрость и надежды.
Только теперь почувствовали «барсы», что едва не падают от усталости.
Да, мудрость подсказывает остерегаться сомнений и стремиться к надеждам…
– Что ж, друзья, спасибо и за желание посоперничать с шахом в умении зажигать города в чужой стране. Притворимся и мы непонимающими. Отдохнешь, Дато, придется посетить пашей, пребывающих в приятном ожидании наживы. Арбы пришли. Разделим трофеи, и пусть ополченцы разъедутся по домам. Но и азнаурам не все скажем.
– Ты, Георгий, прав. Прошлое показало: нередко откровенность превращает близких в далеких.
– Кстати, Дато, вспомнил о близких. Что предпримет шакал, получив от своих лазутчиков известие о жажде султана помочь нам?
– А вдруг арагвинцы поскачут прямо в Ананури?
– Если бы так думали, не притащили бы их сюда. Не сомневайся, Матарс, прямо на Тбилиси повернули коней.
– Еще бы, полторы лягушки им в рот! Разве пропустят случай без участия Миха выслужиться перед шакалом!
– Никак не пойму, – Ростом развел руками, – почему Хосро, имея более пятнадцати тысяч войска, все же не нападает на нас?
– Князья не допускают. Еще больше изумитесь, мои «барсы», если скажу: Зураб в последнее время, сам того не подозревая, способствует нашим победам. Чем? Своими промахами. Этот зазнавшийся шакал так напугал князей властным требованием предоставить в полное его подчинение княжеские войска и выступить всем фамилиям под Арагвским знаменем на ностевского «барса», что вызвал негодование даже тупоумных князей. Волки заподозрили шакала в желании ослабить замки в своих злокорыстных целях. Коршуны и змеи последовали их примеру. Поэтому, зная, как неохотно я иду на разрушение замков, владетели теперь устрашаются не столько моих посещений, сколько в будущем нападений Арагвского князя. Видите, на каких качелях мы качаемся?
– Ты ошибаешься, дорогой Георгий. Останавливает шакала и персидских захватчиков не только княжеское упорство, но и твои победы.
– Заблуждаться, мой Дато, всегда опасно. Соль в глаза врагам кидаем, а на деле то Мамед-хан у нас отнимает слабо защищенные крепости, то мы прогоняем его – тоже из плохо защищенных крепостей. Это игра, а не победа. Одно несомненно: мы держимся на растерянности князей. И пока игра нам нужна, следует как можно чаще радовать Метехи неожиданностями.
– Такое нетрудно, можно Фирана Амилахвари угостить, кажется, вместе с Квели Церетели старался.
– Нет, Даутбек, не время. Неожиданность уже ждет Метехи. Арагвинцы расскажут о возвращении Дато из Константинополя с большой удачей. Выходит, Хосро-мирзе и Иса-хану придется или напасть на нас раньше, чем придут турки, или исчезнуть раньше, чем мы… бросимся с турками на Тбилиси.
– А разве нам выгодно сейчас нападение Хосро?
– Нам выгоден поспешный уход персов, что они и сделают. А пока всеми мерами удержать за азнаурами Гори – путь к Тбилиси, и Хертвиси – путь к Турции. А вдруг султану вздумается пожаловать к нам раньше, чем мы попросим?
– Что ты, Георгий? – изумился Гиви так, что даже полуоткрыл рот. – Ведь Дато громко сказал: когда попросим. Что, султан – ишак?
– Не мешай разговаривать. Много ты в султанах понимаешь!
– Может, в султанах не много, но в ишаках – лучше султана.
Саакадзе обрадовался возможности закончить беседу и уверил «барсов», что ночь сеет сомнение и раздумье, а утро – бодрость и надежды.
Только теперь почувствовали «барсы», что едва не падают от усталости.
Да, мудрость подсказывает остерегаться сомнений и стремиться к надеждам…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Давно не был так оживлен Шадиман. Он вновь ощущал в своем сердце биение жизни. Четырнадцатый круг хроникона породил неустойчивость, почва колеблется под ногами. Не верны люди! А горы верны? А реки? Звездный мир и то мираж! Но значит ли это, что и князь Шадиман мираж? Нет! Он реален, как скала над бездной. По-прежнему он на страже знамен владетелей Верхней, Средней и Нижней Картли. Игра в «сто забот» открывает новые пути к достижению цели, увиденной им еще на рубеже двух столетий, шестнадцатого и семнадцатого. И сейчас бело-черные квадраты готовы к предстоящим ходам. Что способствовало ему в выполнении миссии, возложенной на него богом – патроном княжеского сословия? Что утвердило его незыблемым стражем фамильных привилегий? Конечно, постоянство во взглядах и оценках!
Чубукчи внес в покои свежий черенок лимона. Пусть в вечнозеленых листьях зреет плод, рождаемый солнцем, вскормленный его чаяниями. Пусть восторжествуют закон, власть и сила! Взглянув на выхоленных им питомцев, каждый воскликнет: «Жив железный князь».
Итак, единоборство продолжается.
Свершилось! Долгие споры закончились благополучно. Иса-хан доверит пятьдесят сарбазов и двух юзбашей начальнику марабдинских дружин, который ведет за собой пятьдесят марабдинцев. Зураб также пошлет опытного начальника вместе с пятьюдесятью арагвинцами. Сначала сводный отряд направится по подземной дороге до «волчьей тропы», через которую Шадиман провел Хосро-мирзу с войском. Этот тайный путь знают только марабдинцы. Выйдя в овраг, начальник марабдинцев поведет всех через обходную, трудно доступную тропу к отрогам, а дальше отряд возглавит арагвинец. Эту дорогу еще при Марткобской битве указал Зурабу Моурави, дабы князь Эристави без опаски смог перебраться в Кахети. Кроме «барсов», лишь несколько арагвинцев посвящены в тайну скалистых извивов и лесистых вершин, вот почему теперь не следует опасаться засады. Ведь Саакадзе уверен, что Зураб из преданности царю Теймуразу никогда не укажет безопасный путь в Кахети и обратно, особенно персидским войскам.
«Это было бы так, – угрюмо подтверждал Зураб, – если бы царь Теймураз совместно с Саакадзе не противился моей заветной мечте воцариться над горцами. А сейчас у Арагвского владетеля одна дорога с правителями Метехи. И он ручается, что преданный арагвинец проводит из Кахети до подземного входа десять тысяч сарбазов с минбашами, юзбашами, онбашами и караваны верблюдов с пушками и едой. Еще не следует забывать, что арагвинцы слишком хорошо знают хитрые ходы саакадзевцев».
На полуденной еде у царя Симона было шумно. Повеселел даже не перестававший хмуриться Андукапар. Еще бы, у него на этот раз не вымогают дружинников. Итак, в Тбилиси осталась только одна тысяча. И Андукапар внезапно поднял чашу за счастливое царствование Симона Второго. Царь совсем размяк: «Иса-хан, Шадиман, Хосро-мирза, Андукапар и Зураб Эристави несомненно уничтожат Саакадзе! А разве это не главное? Гульшари говорит: когда католикос увидит, что последняя надежда на помощь Саакадзе исчезла, он больше не осмелится откладывать венчание на царство Симона Второго в Мцхетском соборе».
Так, в сладких мечтах об истреблении опасного врага, наслаждался полуденной едой блаженный царь. Как вдруг…
Папуна, продолжавший кейфовать в домике Арчила, едва успел опрокинуться на мутаку и притвориться задремавшим. Вбежавший царский нукери, задыхаясь, прокричал:
– Сколько тунги вина поставишь за новости из замка Моурави?
– Лучше спроси, сколько поставлю, если найдешь лечебные травы вылечить меня от проклятой трясучки. А новость о Моурави, наверно, сам выдумал.
– Выходит, и двух арагвинцев, прискакавших из Бенари, тоже я выдумал? И подарки от госпожи Русудан княгине Нато тоже выдумал я? Может, послание тоже сам писал?
– Постой!.. Э-э, куда торопишься? Разве княгиня Нато в Метехи?
– Даже тени ее здесь нет. Только арагвинцы хитры, как речные черти! Не в Ананури, а сюда прискакали.
– А ты откуда знаешь, что сюда, а не в Ананури?
– Азнаур Папуна, приятнее тебя мой глаз никого не заметил, но простодушнее тоже не видел! Я слежу… тебе можно сказать, ведь князь Зураб твой враг. Царь велел… В покоях князя есть незаметная щель – и вижу и слышу, что надо. Арагвинцы свиток ему передали, хурджини тоже; потом иверской божьей матерью клялись, будто вернулся азнаур Дато и султан большую помощь Моурави обещал.
– А какие подарки, богатые?
– Подарки не видел. Князь зашитый хурджини чуть приоткрыл и рукой, как тесто, все там перемесил, потом выудил другое послание, быстро прочел, расхохотался, велел убрать хурджини в сундук с тайным замком, о сам, как арабский конь, поскакал к Шадиману.
– И ты за ним?
– Опять удивляюсь. Сколько лет князя Шадимана помнишь, а его сатану – чубукчи – забыл! К покоям Шадимана даже муха незамеченной не подлетит. Царь обещал меня азнауром сделать, если подслушаю ночной разговор князя с Хосро-мирзою, часто вдвоем совещаются. Эх-хэ, только царь мог обещать меня князем сделать, все равно ничем не рисковал.
– Э, э… Храбрый человек, разве больному не все равно, сегодня или, скажем, через пять дней княгиня Нато подарок получит.
– Пресвятой Евстафий! Неужели не сказал, что азнаур Дато из Константинополя вернулся? Потому у Моурави полный замок ополченцев. Слыхал, к нападению на Тбилиси готовятся.
– Раз готовятся, могут и приготовиться.
– Пчела мед собирала всю весну, а медведь в один день съел. Уже утром за войском в Кахети проводники идут.
– Засады задержат.
– Засады? Через обходную тропу ананурский мсахури проведет; сам знаешь, там засады нет.
Папуна вздрогнул: «Надо помешать! Большое несчастье, если персы тропу узнают. Проклятый шакал предательски, во вред Картли действует!»
Желая скрыть волнение, Папуна застонал, бормоча что-то несвязное. Так обычно действовал он, выведав то, что следовало выведать.
Нукери тихо вышел, решив вечером наведаться, ибо тунги вина неизменно ожидала посетителей больного.
Едва скрылся нукери, Папуна три раза каркнул. Не спеша появился Арчил; прикрыв дверь, тихо спросил:
– Уже слыхал?
– Наверное, не все. Арчил, поспеши на майдан, пусть Нуца незаметно придет, как будто с целебными травами. Необходимо Георгия уведомить.
– Поздно, дорогой, до утра Метехи наглухо закрыт, Андукапар во всю длину стен своих дружинников расставил, пообещав: если кто выйдет, голову шашкой смахнет.
– Такое, волчий хвост, непременно исполнит, любит укреплять руку за чужой счет. А твой тайный выход?
– Не хочу рисковать. Для более важного дела берегу.
– Какого?
– Для спасения твоей жизни.
– Э, важнее Картли спасать, а я как-нибудь без жизни обойдусь. Привык с того дня, как моя Тэкле… Пойдешь?..
– Или моя голова тебе больше надоела, чем мне? Нет? Тогда не проси. До утра из Метехи не выйду! – Покосившись на помрачневшего Папуна, конюший примирительно добавил: – Скоро гости соберутся, обещал Гурам зайти. Сегодня Андукапар опять его плетью ударил. Готов убить князя. Может, еще новости узнаем, утром пойду к Вардану и без тебя важное скажу. Уже месяц собираюсь чоху купить, конюхи смеются: «Арчил! Наверно, через тридцать пасох за чохой поскачешь!»
В эту безлунную ночь Метехи жужжал, как в улье растревоженные осы. Шушукались у Шадимана. В царских покоях Гульшари нашептывала брату: «Необходимо выступать! Но кому? Разве престарелый Шадиман похож на воинственного Андукапара?»
Тревога охватила замок. Даже в псарне Андукапара перегрызлись охотничьи псы из-за кем-то брошенной кости.
Старый псарь суеверно покачивал головой:
– Кто осмелился собак портить? Я от дверей не отходил.
– Ты не отходил, а летучий черт через окно угощение бросил.
– Ты видел?
– Не все глазами видишь, иногда умом больше зрячий.
– Опять князь Андукапар арапником изобьет Гурама.
– Почему думаешь?
– Старший над слугами.
– А княгиня Гульшари сегодня полкосы у Нато вырвала.
– Чтоб таким князьям Моурави все зубы мечом выбил!
– Тише! С ума сошел? Пока Моурави прискачет, от твоей бороды плевел останется.
– Плевать я хочу на бороду, которую каждый день дергают.
– Ты, важкаци, сбрей бороду.
– Давно хотел, князь запретил.
– Хорошо сделал – иначе за что дергать будет?
– Найдется.
– Чтоб тебя черти за язык дергали! Только одно помните: «Мышь рыла, рыла и дорылась до кошки».
– Мой дед служил еще доблестному Нугзару. Я не отхожу от Ананури – и дня не вспомню, чтобы князь Зураб руку на дружинника поднял. Как можете терпеть оскорбления? Почему не бежите к другому князю?
– Ты что, арагвинец, из рук ангела выскользнул? Мы убежим, а нашим женам, детям князь Андукапар гозинаки на серебряном подносе преподнесет?
– Разве холостых мало? Почему унижаются? Почему хорошенько не проучите строптивого князя и княгиню тоже?
– Я неженатый, так, по-твоему, подвергну отца ярму? А мать – непосильной работе? А сестру – позору?
– Арагвинцам хорошо подстрекать.
– Кто подстрекает? Жалеем! А если нравится добрый господин Андукапар, кушайте на здоровье.
Дружинники молчали. Не впервые арагвинцы заводят подобный разговор. Почему? Пусть Зураб дружинников любит, а в деревнях у него как народ живет? Может, хуже Андукапара податью душит. Может, дети как высохшие обезьяны ходят? Князья все издали хороши. Вот если бы Моурави…
– Завтра в Кахети идем, – прервал молчание арагвинец.
– Когда дойдете, расскажете, много ли жареных баранов по дороге съели.
– Ты думаешь, водой будем сыты?
– Если саакадзевцы угостят, похоже, и бешеного буйвола попробуете.
– О! О! За такое пожелание скорпиона не жаль к заду приставить!
– Эй, Гурам! – вдруг вырвался из темноты голос.
– Нет Гурама, наверно спит.
– Какое время спать? Князь его в Кахети посылает.
– Одного?
– Может, с тобой, – засмеялся из темноты зовущий.
– Чтоб на твой язык паук сел! – испуганно отмахнулся парень. – Разве для меня мало здесь персов?
В боковом окне блеснул свет свечей, мелькнула тень. Невольно спорщики повернули головы, но, сколько ни вглядывались, сквозь опущенные занавеси ничего нельзя было разглядеть.
Зурабу этого казалось мало. Он приказал мсахури задвинуть второй, более прочный, занавес и из сундука вынуть хурджини.
Целый час Зураб сидел в раздумье: неожиданное сообщение арагвинцев перевернуло все его планы. Сейчас надо не десять, а двадцать тысяч сарбазов привести из Кахети. А что, если Саакадзе при помощи турок победит? Зураб поежился. Нет! Раньше трех недель не подоспеют османы. За этот срок благодаря подземной дороге, сокращающей путь, из Кахети прибудут сарбазы.
Зураб вынул из хурджини два свитка. В одном, который Русудан передала гонцам, ничего особенного не значилось. Русудан приветствовала мать, просила принять скромные подарки и беречь здоровье, сообщала о здоровье всей семьи Саакадзе. Но в другом, глубоко запрятанном в склады розово-оранжевой парчи, слишком много значилось.
В нем негодовала Русудан: «Как осмелился ты, Зураб, принудить мать покинуть безопасный Ксанский замок и переселиться на зыбкую ладью? Разве у любимой внучки Маро не сидела за скатертью княгиня Нато на главном месте? Или не ей снимали лучшие куски с шампура? Или не стелили ей атласные одеяла? Или давали ей скучать? Но если в Ксани надоело, почему, как обещала, не отбыла к Мухран-батони? Или вторая внучка, Хварамзе, прогневила ее? Не слала гонца за гонцом с просьбой пожаловать в замок? Потом, на что ей престарелая сова, которая всю жизнь приносила дому доблестного Нугзара Эристави только неприятности? Сейчас время беспокойное. Георгий готовится к большой войне не только с персами. Он решил очистить Картли от предателей. Турецкие орты янычар прибудут без пашей, беков и торбашей, всецело во власть Георгия Саакадзе. Во главе станут „барсы“ и преданные азнауры. Значит, народ не пострадает. Конечно, султан недаром подобрел. Но такое не пугает, ибо Георгий не собирается щадить изменников. В тревожное время женщинам следует находиться под крепкой защитой. Пусть дорогая мать найдет предлог избавиться от ненужных гостей. Пусть скажет: „Хварамзе, да живет она вечно, заболела“. Об этом очень просит и Георгий…»
Злобная гримаса исказила лицо Зураба. Он скомкал вощеную бумагу, потом поднес к свече, сжег, сдунул пепел за окно и проводил взглядом черные бабочки. Тщательно пересмотрев подарки, он отложил оранжево-розовую парчу: «Немолодая, потом без мужа, незачем такой одеждой украшаться! Парча больше пойдет моей возлюбленной. Да, моей! Если даже каджи преградит дорогу колдовским топором… Но придется заслужить счастье, к которому так рвусь я, преданный ей Зураб. С победой следует торопиться! А если сатана спросит: „С какой победой?“ Я закричу! „С моей!“ О нечистый, ты слишком любопытен! Напрасно Моурав-бек стремится захватить Ананури, тщетно надеется уничтожить князя Зураба и властвовать, как властвовал. Нет, несравнимо сильнее! Видно, решил кончить игру в сказочного глупца и на самом деле захватить трон Багратиони! Не бывать такому! Нет, великий Моурави, не бывать! Я лучше придумал! – Зураб ухмыльнулся. – Друг Шадиман будет мною доволен. Надеюсь, и царь царей Симон Второй тоже. Андукапар наконец перестанет рычать. Как перепугались они турок! Даже храбрый Хосро побледнел. А Иса-хан?! Только „змеиный“ князь не замедлил уверить, что турки больше повредят Саакадзе, чем ему, Шадиману».
Еще долго бушевал в ночной тиши Зураб, обуреваемый жаждой власти и мести. Но вот преданный мсахури напомнил о его повелении двум арагвинцам, прибывшим от Саакадзе, завтра с рассветом выехать в Ананури. На рассвете, добавил мсахури, он сам с пятьюдесятью арагвинцами уходит в Кахети.
– Хорошо. Не забудь повторить гонцам, чтобы Миха и его десять разведчиков без промедления прибыли сюда. И чтобы княгиня Нато каждый день со скоростным гонцом о здоровье извещала. Хурджини зашей, а первое послание, как наказано, в руки отдашь. – Зураб отложил парчу. – Спрячь в сундук, пока я о ней не вспомню. Пусть Миха такое повеление мое передаст старшему Каршенидзе: если княгиня забудет послать гонца, сам пусть посылает.
Уже ночь, как путник, нашедший золотые монеты, торопливо собирала звезды в невидимый кисет, отчего быстро светлело небо. Так почудилось Зурабу; он зевнул, растянулся на медвежьей шкуре, положил около себя меч и прикрыл глаза.
Мсахури, старательно осмотрев покои, примыкавшие к опочивальне, позвал слугу, который опустился у порога. Старший дружинник сменил у всех дверей стражу. «Не у друзей гостим», – постоянно повторял он арагвинцам и приказывал не прикрывать век, как бы глаза ни устали вглядываться в темноту.
Это не было хмурое утро, хотя и на солнечное оно не походило. Утро как утро, но Шадиман проснулся в самом радужном настроении. Хвала его серебряному терпению! Вот и ханы двинулись из замкнутого круга. Спасибо туркам – помогли. Какой непростительный промах Саакадзе в игре в «сто забот»!
Обыкновенное было утро, но почему-то Шадиман заметался по опочивальне и тут же почти упал на мутаки. Он ждал, когда влетевший, как стрела, чубукчи обретет дар речи. Но чубукчи замер с выпученными глазами и открытым ртом, тщетно пытаясь разомкнуть челюсти.
Наконец Шадиману надоело созерцать истукана.
– Начнешь разговор или прикажешь шашкой выбить из твоего фаянсового горла нужную речь?
– Го…го…с…по… све…е…тлы… кня…я…я..,
– Даю тебе минуту на поимку сбежавшего голоса, – Шадиман зачем-то перевернул песочные часы: «Странный песок! На глаза рыб похож». – Молчишь? – Шадиман схватился за шашку.
– Го…го…лос… ту…у…т ни…ни… при…и…чем, – выдавил чубукчи; и вдруг, словно из горла каменного аиста, вырвался фонтан если не воды, то слов. Захлебываясь, задыхаясь, давясь собственным языком, он визгливо выкрикнул: – Все, все завалено! Хода нет!
– Какого хода? Да начнешь ты разговор?! – и Шадиман хватил чубукчи по спине ножнами.
– Под…зе…ем…ны…ый… хо…о…д у Га…а…а…нджи…ин…ски…их во…о…о…рот…
Шадиман изумленно взирал на чубукчи. «Змеиный» князь и представить не мог, что подземный ход, прорытый марабдинцами и так тщательно охраняемый стражей, разрушен «барсами» Ростомом и Арчилом-"верный глаз" еще до переселения Саакадзе в замок Бенари.
Этот подземный ход имел исключительное военное значение, ибо соединял через Волчью лощину и непроходимый Телетский лес подступы к Тбилиси и Марабде. И вот рухнула надежда на спасительный выход из безнадежного положения. И, точно не в силах осознать случившееся, Шадиман воскликнул:
– Повтори, безмозглый чурбан, что завалено?!
– Под…земный ход! – вновь обретя дар речи, завопил чубукчи. – Там даже палке не пролезть! Пробовали копать. Три аршина откопали, дальше нельзя. Где стены? Где потолок? Камни, железо, балки – все в одну кучу смешалось… – Чубукчи вдруг осекся: уж не лишился ли князь ума? Глаза восторженно блестят и словно кому-то он посылает воздушный поцелуй!
"Да будет свидетелем мне резвый сатана! – мысленно воскликнул Шадиман. – Я восхищен! Неповторимый ход в игре «сто забот».
– Смешалось? – неожиданно ударил Шадиман рукой по столику, сбивая вазу с фруктами. «Странные плоды! На тюрбаны ханов похожи». – Глупый козел! Смешали балки, железо, камни ловкие саакадзевцы, а тупые шадимановцы день и ночь перед кучей… копьями сверкали.
Сам удивляясь своей прыткости, Шадиман, не соблюдая правил царского замка, ворвался к Хосро:
– Царевич! Надо менять ход. Саакадзе снял с доски всех коней! Игра пока за ним!
И Хосро, предчувствуя необычайное, также без всяких правил, опустился на тахту. Беспокойный взгляд его соскальзывал с хрустального кальяна на шахматную доску, раскрытую перед ним и полную тайн, потом на возбужденного Шадимана. Только что Гассан рассказал ему сон, будто Хосро хотел вскочить на коня белоснежной масти. Конь фыркнул и сбросил его прямо в дорожную пыль. Но с неба слетел Габриэл, держа под уздцы золотистого жеребца. «Не подвергай себя опасности, – поучительно сказал ангел. – О Хосро-мирза! Зачем тебе траурная лошадь, когда твой удел скакать на царском коне? О Хосро-мирза, выбирай дорогу, не взрыхленную шайтаном, а застеленную бархатом. О Хосро…»
– Мирза, – живо подхватил Шадиман, – нам предстоит испытание, если… если не найдем выхода.
Нельзя сказать, чтобы завязавшаяся беседа была веселой, но казалось – конца ей не будет. Оба собеседника не знали, как закончить разговор и как разойтись или как остаться.
Выручил Иса-хан. Он вошел, давясь от смеха: «О, он узнает остроумие Непобедимого! Это веселые шайтаны „барсы“, ибо только они способны заставить княжеских дружинников охранять котел с пилавом для жен одряхлевшего дэви. Аллах видит, хищникам сейчас незачем тревожиться: помощь турок подоспеет как раз вовремя…»
Давно Метехи не переживал такого волнения. Даже царь Симон вышел из блаженного состояния и без устали гонял в покои Шадимана молодых князей.
Два дня совещались ханы и князья. Андукапар злобствовал, грозно сдвигал брови, похожие на колючие щеточки, доказывал, предупреждал: «С Саакадзе нельзя медлить!..»
Зураб почти не говорил, напряженно обдумывал что-то: «Неужели он не всему выучился у Саакадзе?», потом ворвался в разговор, как волк в овчарню.
– Ты, князь, подобен дятлу – только долбить умеешь! А почему сам не действовал? Почему сам медлил? Знаю почему! Все мы немало лишились дружинников, а ты хоть одним пожертвовал?
Ссору никто не поддержал, но и не пресек.
Назревало что-то решительное, тревога до предела натянула тетиву.
Как-то само собой вышло, что Иса-хан, обогнав собеседников, первый пришел к самому острому выводу: он заявил, что время бесед закончилось, пусть завтра каждый советник предложит твердое решение.
Ночь не всегда должна служить усладе, иногда она способствует углублению в мудрость. Лучше всех это знал Зураб, ибо вот уже третью ночь он предается раздумью. Будто все взвешено, все предрешено. Снова раскрыта шахматная доска. Игра продолжается! Власть над горцами – меньшего он не желает!.. Большего добьется! Если выйдет задуманное, то, может быть, уже случившееся – к лучшему!
Едва собрались советники, разговор их словно заскользил по острию бритвы. Выслушав предложение Андукапара: «Немедля послать гонцов обходной дорогой в Кахети, самим же в замках Верхней, Средней и Нижней Картли собрать дружины, а из деревень отозвать праздных сарбазов и, объединив силы, врасплох напасть на Саакадзе», – Иса-хан насмешливо бросил:
– Да сохранит тебя Мохаммет! Чем прогневил ты ночь, снисходительно укрывающую под своей шалью и злодеяния и милосердие? Почему не подсказала тебе новую мысль, сотканную из солнечных лучей и лунных сияний? Или ты неучтиво заснул у сосуда, не утолив жажды трепещущей розы? Или уподобился петуху, горланящему над воркующими голубками, когда учтивость требует притвориться уснувшим?
Чубукчи внес в покои свежий черенок лимона. Пусть в вечнозеленых листьях зреет плод, рождаемый солнцем, вскормленный его чаяниями. Пусть восторжествуют закон, власть и сила! Взглянув на выхоленных им питомцев, каждый воскликнет: «Жив железный князь».
Итак, единоборство продолжается.
Свершилось! Долгие споры закончились благополучно. Иса-хан доверит пятьдесят сарбазов и двух юзбашей начальнику марабдинских дружин, который ведет за собой пятьдесят марабдинцев. Зураб также пошлет опытного начальника вместе с пятьюдесятью арагвинцами. Сначала сводный отряд направится по подземной дороге до «волчьей тропы», через которую Шадиман провел Хосро-мирзу с войском. Этот тайный путь знают только марабдинцы. Выйдя в овраг, начальник марабдинцев поведет всех через обходную, трудно доступную тропу к отрогам, а дальше отряд возглавит арагвинец. Эту дорогу еще при Марткобской битве указал Зурабу Моурави, дабы князь Эристави без опаски смог перебраться в Кахети. Кроме «барсов», лишь несколько арагвинцев посвящены в тайну скалистых извивов и лесистых вершин, вот почему теперь не следует опасаться засады. Ведь Саакадзе уверен, что Зураб из преданности царю Теймуразу никогда не укажет безопасный путь в Кахети и обратно, особенно персидским войскам.
«Это было бы так, – угрюмо подтверждал Зураб, – если бы царь Теймураз совместно с Саакадзе не противился моей заветной мечте воцариться над горцами. А сейчас у Арагвского владетеля одна дорога с правителями Метехи. И он ручается, что преданный арагвинец проводит из Кахети до подземного входа десять тысяч сарбазов с минбашами, юзбашами, онбашами и караваны верблюдов с пушками и едой. Еще не следует забывать, что арагвинцы слишком хорошо знают хитрые ходы саакадзевцев».
На полуденной еде у царя Симона было шумно. Повеселел даже не перестававший хмуриться Андукапар. Еще бы, у него на этот раз не вымогают дружинников. Итак, в Тбилиси осталась только одна тысяча. И Андукапар внезапно поднял чашу за счастливое царствование Симона Второго. Царь совсем размяк: «Иса-хан, Шадиман, Хосро-мирза, Андукапар и Зураб Эристави несомненно уничтожат Саакадзе! А разве это не главное? Гульшари говорит: когда католикос увидит, что последняя надежда на помощь Саакадзе исчезла, он больше не осмелится откладывать венчание на царство Симона Второго в Мцхетском соборе».
Так, в сладких мечтах об истреблении опасного врага, наслаждался полуденной едой блаженный царь. Как вдруг…
Папуна, продолжавший кейфовать в домике Арчила, едва успел опрокинуться на мутаку и притвориться задремавшим. Вбежавший царский нукери, задыхаясь, прокричал:
– Сколько тунги вина поставишь за новости из замка Моурави?
– Лучше спроси, сколько поставлю, если найдешь лечебные травы вылечить меня от проклятой трясучки. А новость о Моурави, наверно, сам выдумал.
– Выходит, и двух арагвинцев, прискакавших из Бенари, тоже я выдумал? И подарки от госпожи Русудан княгине Нато тоже выдумал я? Может, послание тоже сам писал?
– Постой!.. Э-э, куда торопишься? Разве княгиня Нато в Метехи?
– Даже тени ее здесь нет. Только арагвинцы хитры, как речные черти! Не в Ананури, а сюда прискакали.
– А ты откуда знаешь, что сюда, а не в Ананури?
– Азнаур Папуна, приятнее тебя мой глаз никого не заметил, но простодушнее тоже не видел! Я слежу… тебе можно сказать, ведь князь Зураб твой враг. Царь велел… В покоях князя есть незаметная щель – и вижу и слышу, что надо. Арагвинцы свиток ему передали, хурджини тоже; потом иверской божьей матерью клялись, будто вернулся азнаур Дато и султан большую помощь Моурави обещал.
– А какие подарки, богатые?
– Подарки не видел. Князь зашитый хурджини чуть приоткрыл и рукой, как тесто, все там перемесил, потом выудил другое послание, быстро прочел, расхохотался, велел убрать хурджини в сундук с тайным замком, о сам, как арабский конь, поскакал к Шадиману.
– И ты за ним?
– Опять удивляюсь. Сколько лет князя Шадимана помнишь, а его сатану – чубукчи – забыл! К покоям Шадимана даже муха незамеченной не подлетит. Царь обещал меня азнауром сделать, если подслушаю ночной разговор князя с Хосро-мирзою, часто вдвоем совещаются. Эх-хэ, только царь мог обещать меня князем сделать, все равно ничем не рисковал.
– Э, э… Храбрый человек, разве больному не все равно, сегодня или, скажем, через пять дней княгиня Нато подарок получит.
– Пресвятой Евстафий! Неужели не сказал, что азнаур Дато из Константинополя вернулся? Потому у Моурави полный замок ополченцев. Слыхал, к нападению на Тбилиси готовятся.
– Раз готовятся, могут и приготовиться.
– Пчела мед собирала всю весну, а медведь в один день съел. Уже утром за войском в Кахети проводники идут.
– Засады задержат.
– Засады? Через обходную тропу ананурский мсахури проведет; сам знаешь, там засады нет.
Папуна вздрогнул: «Надо помешать! Большое несчастье, если персы тропу узнают. Проклятый шакал предательски, во вред Картли действует!»
Желая скрыть волнение, Папуна застонал, бормоча что-то несвязное. Так обычно действовал он, выведав то, что следовало выведать.
Нукери тихо вышел, решив вечером наведаться, ибо тунги вина неизменно ожидала посетителей больного.
Едва скрылся нукери, Папуна три раза каркнул. Не спеша появился Арчил; прикрыв дверь, тихо спросил:
– Уже слыхал?
– Наверное, не все. Арчил, поспеши на майдан, пусть Нуца незаметно придет, как будто с целебными травами. Необходимо Георгия уведомить.
– Поздно, дорогой, до утра Метехи наглухо закрыт, Андукапар во всю длину стен своих дружинников расставил, пообещав: если кто выйдет, голову шашкой смахнет.
– Такое, волчий хвост, непременно исполнит, любит укреплять руку за чужой счет. А твой тайный выход?
– Не хочу рисковать. Для более важного дела берегу.
– Какого?
– Для спасения твоей жизни.
– Э, важнее Картли спасать, а я как-нибудь без жизни обойдусь. Привык с того дня, как моя Тэкле… Пойдешь?..
– Или моя голова тебе больше надоела, чем мне? Нет? Тогда не проси. До утра из Метехи не выйду! – Покосившись на помрачневшего Папуна, конюший примирительно добавил: – Скоро гости соберутся, обещал Гурам зайти. Сегодня Андукапар опять его плетью ударил. Готов убить князя. Может, еще новости узнаем, утром пойду к Вардану и без тебя важное скажу. Уже месяц собираюсь чоху купить, конюхи смеются: «Арчил! Наверно, через тридцать пасох за чохой поскачешь!»
В эту безлунную ночь Метехи жужжал, как в улье растревоженные осы. Шушукались у Шадимана. В царских покоях Гульшари нашептывала брату: «Необходимо выступать! Но кому? Разве престарелый Шадиман похож на воинственного Андукапара?»
Тревога охватила замок. Даже в псарне Андукапара перегрызлись охотничьи псы из-за кем-то брошенной кости.
Старый псарь суеверно покачивал головой:
– Кто осмелился собак портить? Я от дверей не отходил.
– Ты не отходил, а летучий черт через окно угощение бросил.
– Ты видел?
– Не все глазами видишь, иногда умом больше зрячий.
– Опять князь Андукапар арапником изобьет Гурама.
– Почему думаешь?
– Старший над слугами.
– А княгиня Гульшари сегодня полкосы у Нато вырвала.
– Чтоб таким князьям Моурави все зубы мечом выбил!
– Тише! С ума сошел? Пока Моурави прискачет, от твоей бороды плевел останется.
– Плевать я хочу на бороду, которую каждый день дергают.
– Ты, важкаци, сбрей бороду.
– Давно хотел, князь запретил.
– Хорошо сделал – иначе за что дергать будет?
– Найдется.
– Чтоб тебя черти за язык дергали! Только одно помните: «Мышь рыла, рыла и дорылась до кошки».
– Мой дед служил еще доблестному Нугзару. Я не отхожу от Ананури – и дня не вспомню, чтобы князь Зураб руку на дружинника поднял. Как можете терпеть оскорбления? Почему не бежите к другому князю?
– Ты что, арагвинец, из рук ангела выскользнул? Мы убежим, а нашим женам, детям князь Андукапар гозинаки на серебряном подносе преподнесет?
– Разве холостых мало? Почему унижаются? Почему хорошенько не проучите строптивого князя и княгиню тоже?
– Я неженатый, так, по-твоему, подвергну отца ярму? А мать – непосильной работе? А сестру – позору?
– Арагвинцам хорошо подстрекать.
– Кто подстрекает? Жалеем! А если нравится добрый господин Андукапар, кушайте на здоровье.
Дружинники молчали. Не впервые арагвинцы заводят подобный разговор. Почему? Пусть Зураб дружинников любит, а в деревнях у него как народ живет? Может, хуже Андукапара податью душит. Может, дети как высохшие обезьяны ходят? Князья все издали хороши. Вот если бы Моурави…
– Завтра в Кахети идем, – прервал молчание арагвинец.
– Когда дойдете, расскажете, много ли жареных баранов по дороге съели.
– Ты думаешь, водой будем сыты?
– Если саакадзевцы угостят, похоже, и бешеного буйвола попробуете.
– О! О! За такое пожелание скорпиона не жаль к заду приставить!
– Эй, Гурам! – вдруг вырвался из темноты голос.
– Нет Гурама, наверно спит.
– Какое время спать? Князь его в Кахети посылает.
– Одного?
– Может, с тобой, – засмеялся из темноты зовущий.
– Чтоб на твой язык паук сел! – испуганно отмахнулся парень. – Разве для меня мало здесь персов?
В боковом окне блеснул свет свечей, мелькнула тень. Невольно спорщики повернули головы, но, сколько ни вглядывались, сквозь опущенные занавеси ничего нельзя было разглядеть.
Зурабу этого казалось мало. Он приказал мсахури задвинуть второй, более прочный, занавес и из сундука вынуть хурджини.
Целый час Зураб сидел в раздумье: неожиданное сообщение арагвинцев перевернуло все его планы. Сейчас надо не десять, а двадцать тысяч сарбазов привести из Кахети. А что, если Саакадзе при помощи турок победит? Зураб поежился. Нет! Раньше трех недель не подоспеют османы. За этот срок благодаря подземной дороге, сокращающей путь, из Кахети прибудут сарбазы.
Зураб вынул из хурджини два свитка. В одном, который Русудан передала гонцам, ничего особенного не значилось. Русудан приветствовала мать, просила принять скромные подарки и беречь здоровье, сообщала о здоровье всей семьи Саакадзе. Но в другом, глубоко запрятанном в склады розово-оранжевой парчи, слишком много значилось.
В нем негодовала Русудан: «Как осмелился ты, Зураб, принудить мать покинуть безопасный Ксанский замок и переселиться на зыбкую ладью? Разве у любимой внучки Маро не сидела за скатертью княгиня Нато на главном месте? Или не ей снимали лучшие куски с шампура? Или не стелили ей атласные одеяла? Или давали ей скучать? Но если в Ксани надоело, почему, как обещала, не отбыла к Мухран-батони? Или вторая внучка, Хварамзе, прогневила ее? Не слала гонца за гонцом с просьбой пожаловать в замок? Потом, на что ей престарелая сова, которая всю жизнь приносила дому доблестного Нугзара Эристави только неприятности? Сейчас время беспокойное. Георгий готовится к большой войне не только с персами. Он решил очистить Картли от предателей. Турецкие орты янычар прибудут без пашей, беков и торбашей, всецело во власть Георгия Саакадзе. Во главе станут „барсы“ и преданные азнауры. Значит, народ не пострадает. Конечно, султан недаром подобрел. Но такое не пугает, ибо Георгий не собирается щадить изменников. В тревожное время женщинам следует находиться под крепкой защитой. Пусть дорогая мать найдет предлог избавиться от ненужных гостей. Пусть скажет: „Хварамзе, да живет она вечно, заболела“. Об этом очень просит и Георгий…»
Злобная гримаса исказила лицо Зураба. Он скомкал вощеную бумагу, потом поднес к свече, сжег, сдунул пепел за окно и проводил взглядом черные бабочки. Тщательно пересмотрев подарки, он отложил оранжево-розовую парчу: «Немолодая, потом без мужа, незачем такой одеждой украшаться! Парча больше пойдет моей возлюбленной. Да, моей! Если даже каджи преградит дорогу колдовским топором… Но придется заслужить счастье, к которому так рвусь я, преданный ей Зураб. С победой следует торопиться! А если сатана спросит: „С какой победой?“ Я закричу! „С моей!“ О нечистый, ты слишком любопытен! Напрасно Моурав-бек стремится захватить Ананури, тщетно надеется уничтожить князя Зураба и властвовать, как властвовал. Нет, несравнимо сильнее! Видно, решил кончить игру в сказочного глупца и на самом деле захватить трон Багратиони! Не бывать такому! Нет, великий Моурави, не бывать! Я лучше придумал! – Зураб ухмыльнулся. – Друг Шадиман будет мною доволен. Надеюсь, и царь царей Симон Второй тоже. Андукапар наконец перестанет рычать. Как перепугались они турок! Даже храбрый Хосро побледнел. А Иса-хан?! Только „змеиный“ князь не замедлил уверить, что турки больше повредят Саакадзе, чем ему, Шадиману».
Еще долго бушевал в ночной тиши Зураб, обуреваемый жаждой власти и мести. Но вот преданный мсахури напомнил о его повелении двум арагвинцам, прибывшим от Саакадзе, завтра с рассветом выехать в Ананури. На рассвете, добавил мсахури, он сам с пятьюдесятью арагвинцами уходит в Кахети.
– Хорошо. Не забудь повторить гонцам, чтобы Миха и его десять разведчиков без промедления прибыли сюда. И чтобы княгиня Нато каждый день со скоростным гонцом о здоровье извещала. Хурджини зашей, а первое послание, как наказано, в руки отдашь. – Зураб отложил парчу. – Спрячь в сундук, пока я о ней не вспомню. Пусть Миха такое повеление мое передаст старшему Каршенидзе: если княгиня забудет послать гонца, сам пусть посылает.
Уже ночь, как путник, нашедший золотые монеты, торопливо собирала звезды в невидимый кисет, отчего быстро светлело небо. Так почудилось Зурабу; он зевнул, растянулся на медвежьей шкуре, положил около себя меч и прикрыл глаза.
Мсахури, старательно осмотрев покои, примыкавшие к опочивальне, позвал слугу, который опустился у порога. Старший дружинник сменил у всех дверей стражу. «Не у друзей гостим», – постоянно повторял он арагвинцам и приказывал не прикрывать век, как бы глаза ни устали вглядываться в темноту.
Это не было хмурое утро, хотя и на солнечное оно не походило. Утро как утро, но Шадиман проснулся в самом радужном настроении. Хвала его серебряному терпению! Вот и ханы двинулись из замкнутого круга. Спасибо туркам – помогли. Какой непростительный промах Саакадзе в игре в «сто забот»!
Обыкновенное было утро, но почему-то Шадиман заметался по опочивальне и тут же почти упал на мутаки. Он ждал, когда влетевший, как стрела, чубукчи обретет дар речи. Но чубукчи замер с выпученными глазами и открытым ртом, тщетно пытаясь разомкнуть челюсти.
Наконец Шадиману надоело созерцать истукана.
– Начнешь разговор или прикажешь шашкой выбить из твоего фаянсового горла нужную речь?
– Го…го…с…по… све…е…тлы… кня…я…я..,
– Даю тебе минуту на поимку сбежавшего голоса, – Шадиман зачем-то перевернул песочные часы: «Странный песок! На глаза рыб похож». – Молчишь? – Шадиман схватился за шашку.
– Го…го…лос… ту…у…т ни…ни… при…и…чем, – выдавил чубукчи; и вдруг, словно из горла каменного аиста, вырвался фонтан если не воды, то слов. Захлебываясь, задыхаясь, давясь собственным языком, он визгливо выкрикнул: – Все, все завалено! Хода нет!
– Какого хода? Да начнешь ты разговор?! – и Шадиман хватил чубукчи по спине ножнами.
– Под…зе…ем…ны…ый… хо…о…д у Га…а…а…нджи…ин…ски…их во…о…о…рот…
Шадиман изумленно взирал на чубукчи. «Змеиный» князь и представить не мог, что подземный ход, прорытый марабдинцами и так тщательно охраняемый стражей, разрушен «барсами» Ростомом и Арчилом-"верный глаз" еще до переселения Саакадзе в замок Бенари.
Этот подземный ход имел исключительное военное значение, ибо соединял через Волчью лощину и непроходимый Телетский лес подступы к Тбилиси и Марабде. И вот рухнула надежда на спасительный выход из безнадежного положения. И, точно не в силах осознать случившееся, Шадиман воскликнул:
– Повтори, безмозглый чурбан, что завалено?!
– Под…земный ход! – вновь обретя дар речи, завопил чубукчи. – Там даже палке не пролезть! Пробовали копать. Три аршина откопали, дальше нельзя. Где стены? Где потолок? Камни, железо, балки – все в одну кучу смешалось… – Чубукчи вдруг осекся: уж не лишился ли князь ума? Глаза восторженно блестят и словно кому-то он посылает воздушный поцелуй!
"Да будет свидетелем мне резвый сатана! – мысленно воскликнул Шадиман. – Я восхищен! Неповторимый ход в игре «сто забот».
– Смешалось? – неожиданно ударил Шадиман рукой по столику, сбивая вазу с фруктами. «Странные плоды! На тюрбаны ханов похожи». – Глупый козел! Смешали балки, железо, камни ловкие саакадзевцы, а тупые шадимановцы день и ночь перед кучей… копьями сверкали.
Сам удивляясь своей прыткости, Шадиман, не соблюдая правил царского замка, ворвался к Хосро:
– Царевич! Надо менять ход. Саакадзе снял с доски всех коней! Игра пока за ним!
И Хосро, предчувствуя необычайное, также без всяких правил, опустился на тахту. Беспокойный взгляд его соскальзывал с хрустального кальяна на шахматную доску, раскрытую перед ним и полную тайн, потом на возбужденного Шадимана. Только что Гассан рассказал ему сон, будто Хосро хотел вскочить на коня белоснежной масти. Конь фыркнул и сбросил его прямо в дорожную пыль. Но с неба слетел Габриэл, держа под уздцы золотистого жеребца. «Не подвергай себя опасности, – поучительно сказал ангел. – О Хосро-мирза! Зачем тебе траурная лошадь, когда твой удел скакать на царском коне? О Хосро-мирза, выбирай дорогу, не взрыхленную шайтаном, а застеленную бархатом. О Хосро…»
– Мирза, – живо подхватил Шадиман, – нам предстоит испытание, если… если не найдем выхода.
Нельзя сказать, чтобы завязавшаяся беседа была веселой, но казалось – конца ей не будет. Оба собеседника не знали, как закончить разговор и как разойтись или как остаться.
Выручил Иса-хан. Он вошел, давясь от смеха: «О, он узнает остроумие Непобедимого! Это веселые шайтаны „барсы“, ибо только они способны заставить княжеских дружинников охранять котел с пилавом для жен одряхлевшего дэви. Аллах видит, хищникам сейчас незачем тревожиться: помощь турок подоспеет как раз вовремя…»
Давно Метехи не переживал такого волнения. Даже царь Симон вышел из блаженного состояния и без устали гонял в покои Шадимана молодых князей.
Два дня совещались ханы и князья. Андукапар злобствовал, грозно сдвигал брови, похожие на колючие щеточки, доказывал, предупреждал: «С Саакадзе нельзя медлить!..»
Зураб почти не говорил, напряженно обдумывал что-то: «Неужели он не всему выучился у Саакадзе?», потом ворвался в разговор, как волк в овчарню.
– Ты, князь, подобен дятлу – только долбить умеешь! А почему сам не действовал? Почему сам медлил? Знаю почему! Все мы немало лишились дружинников, а ты хоть одним пожертвовал?
Ссору никто не поддержал, но и не пресек.
Назревало что-то решительное, тревога до предела натянула тетиву.
Как-то само собой вышло, что Иса-хан, обогнав собеседников, первый пришел к самому острому выводу: он заявил, что время бесед закончилось, пусть завтра каждый советник предложит твердое решение.
Ночь не всегда должна служить усладе, иногда она способствует углублению в мудрость. Лучше всех это знал Зураб, ибо вот уже третью ночь он предается раздумью. Будто все взвешено, все предрешено. Снова раскрыта шахматная доска. Игра продолжается! Власть над горцами – меньшего он не желает!.. Большего добьется! Если выйдет задуманное, то, может быть, уже случившееся – к лучшему!
Едва собрались советники, разговор их словно заскользил по острию бритвы. Выслушав предложение Андукапара: «Немедля послать гонцов обходной дорогой в Кахети, самим же в замках Верхней, Средней и Нижней Картли собрать дружины, а из деревень отозвать праздных сарбазов и, объединив силы, врасплох напасть на Саакадзе», – Иса-хан насмешливо бросил:
– Да сохранит тебя Мохаммет! Чем прогневил ты ночь, снисходительно укрывающую под своей шалью и злодеяния и милосердие? Почему не подсказала тебе новую мысль, сотканную из солнечных лучей и лунных сияний? Или ты неучтиво заснул у сосуда, не утолив жажды трепещущей розы? Или уподобился петуху, горланящему над воркующими голубками, когда учтивость требует притвориться уснувшим?