Страница:
Но на этот раз Георгия больше занимало удачное водворение им Зураба в Метехи. Это давало возможность азнаурам использовать ненависть Нестан к партии Шадимана и Андукапара. Саакадзе принял решение не огорчать Эристави и скрыть случившееся. Сославшись на неотложные дела, не дожидаясь утра, он ускакал после пира в Носте.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
На амшинском съезде обсуждалось серьезное положение азнауров. Новый хитроумный закон Шадимана о плате частью урожая за пользование пахотной землей и скотом за пользование пастбищами накинул аркан, главным образом, на малоземельное азнаурство. Пугала стихийная продажа князьям азнаурских земель и хозяйств. Пугала необходимость для поддержки существования большинства азнауров увеличить и так непосильную подать на своих крестьян.
Князья хищно набрасывались на разоренных законом Шадимана царских азнауров, скупая за бесценок землю, скот и крестьян.
Но даже и крупные азнаурские хозяйства шатались.
Страшнее всего, что скрытый замысел Шадимана, направленный на подавление азнаурского сословия, удавался. Обнищалое крестьянство, сдавленное двойным ярмом, ожесточалось. Враждебно настроенное, оно охотно при продаже переходило на княжеские земли: там, по крайней мере, хоть князь хорошо ест.
Саакадзе давно с тревогой наблюдал за действиями Шадимана. И сейчас он решительно заявил:
— Народ нельзя упускать, народ — сила азнауров, другого оружия у нас нет. Об этом твердо помнить должны… Надо найти средство овладеть сердцем народа.
Азнауры хмуро соглашались, но каждый подумал: народу слабость показывать тоже опасно.
Не менее тревожило сообщение Элизбара Таткиридзе, назначенного азнаурским союзом следить за турецкой границей, о тайном переходе богатого каравана и сообщение Папуна, часто гостившего у Арчила в Метехи, о тайной беседе Шадимана с приезжими купцами.
Не веселило и сообщение Ростома о темных людях, возбуждающих на майданах купцов против царских азнауров.
Встревоженные азнауры единогласно поддержали требование Квливидзе. Георгий, настаивали они, должен всеми мерами повлиять через Нугзара Эристави и Мухран-батони на царя об отмене разорительного закона Шадимана.
Это лучшее средство удержать за собой народ.
Саакадзе подумал: не скоро мы друг друга как следует поймем. Но вслух обещал повидаться с князьями.
Съезд вынес решение о принятии в союз десяти двальских азнауров и согласился с доводами Саакадзе о необходимости перестроить по персидскому образцу все азнаурские дружины, но решительно отверг предложение Саакадзе уравнять в правах месепе с глехи-азати в азнаурских землях. Не время дразнить князей и озлоблять глехи. Также отвергли предложение Гуния о принятии в союз азнауров Эдишера как лазутчика Шадимана.
Съезд выбрал Дато, Квливидзе и Ростома помощниками Саакадзе по делам Ирана, Турции и горских племен.
Вновь поклявшись на скрещенных шашках в верности союзу, азнауры осторожно разъехались в разные стороны.
Взбежав по серым отточенным брускам на круглую площадку башни, Георгий оглянулся на Носте, утопавшее в зеленых волнах тесных садов.
Внизу, над дремотными улицами, легкой дымкой покоилась тишина. Вспомнились казахские набеги, сердце гордо забилось: «В Носте никто больше не плачет…»
Эристави Ксанские и даже Мухран-батони, ненавидя партию Шадимана, считали, что Саакадзе, зять доблестного Нугзара, имел право на большее внимание царя, и если противники загораживают путь к возвышению достойного рыцаря, то борьба необходима, и в случае войны с ненавистными князьями обещали свое покровительство.
Саакадзе не раскрывал истинной цели союза азнауров и не выводил из заблуждения даже Нугзара и Зураба: для успешности дела придется пользоваться силой могущественных князей…
Георгий оглянулся на тихий оклик и залюбовался блестящими, как гишер, глазами и двумя тугими косами четырнадцатилетней Тэкле. Она нежно улыбнулась:
— Хорешани с утра здесь, в Тбилиси едет…
Георгий, поцеловав сестру, поспешил в роскошные покои Русудан.
Пронзительный крик Паата и Автандила и хохот Хорешани встретили Георгия.
— …Очень детей люблю… Почему своих не имею? Князь старый, Дато сумасшедший, от кого иметь детей?.. Какие новости? Большие: Гульшари в Метехи вернулась, вертит хвостом, даже светлейшие от нее зависят… Как случилось? Шадиман испугался влияния Нестан, сам поспешил в Арши, и Гульшари дала себя уговорить… Теперь сильно завладела Луарсабом. Нестан? Конечно, борется, но женщина, влюбленная в собственного мужа, — плохой противник, а Нестан глаз с Зураба не сводит. Луарсаб такое не любит. Что? Напротив, царь очень внимательный, и ни одно совещание без Зураба не проходит… В Метехи боятся князя, очень гордый дидебули… Шадиман? Как мед, кипит. Только виду не показывает. Луарсаб после поездки по Картли очень изменился, делами интересуется, Шадиман осторожно действует, на все царское согласие имеет, но делает по-своему. Хотя случай с краской Шадиман хорошо запомнил. С какой краской?.. Тоже не знаешь? Нехорошо, Георгий, надо вернуться в Метехи… Что? Нет, нет, давно было… Луарсаб по возвращении из поездки по Картли преподнес Шадиману пять корзин красной краски из-за любви князя румянить женщин… В замке удивлялись подарку, но Шадиман страшно взволновался — и тут же горестно прошипел: когда за неоценимые услуги приходится краснеть, подобно маку, то царский подарок лучше солнца действует. Говорят, Луарсаб извинился… Мариам? Не время думать о чужих делах. Шадиман льдом ее угощать начал… Бросил? Нет, пока она его угрозой держит. Назло Нестан приблизила, о женитьбе Луарсаба вместе хлопочут. Гульшари? С ума сходит, всеми мерами противится. Шадиман? Тоже против. Греческую царевну ждет. Там давно согласны. Луарсаб, конечно, Шадимана слушает, в Гульшари влюблен, не торопится. Весело? В Метехи скучать не любят. Ашуги нежные песни в честь красавицы Гульшари поют, мествире тоже гуда раздувают… Почему Нестан не придумала? Наверное, опоздала, в скромности ее подозревать не стоит. В Метехи как на кинжалах обе партии сидят. Луарсаб? Двойную игру ведет. Андукапар с Зурабом? Ненавидят друг друга… В Метехи очень весело.
После отъезда шумной Хорешани долго шагал Георгий в глубине прохладного сада.
Вспомнилась свадьба Нестан, приезд в Ананури Луарсаба с пышной свитой. Подарки, любезность и холодность царя к нему: за трехдневное пребывание в Ананури трех слов ему не сказал. К Русудан тоже сух был, только насмешливо спросил: не дала ли она богу обещание избегать Метехи?
Гонцы и глашатаи сзывали ашугов и мествире на поэтическое состязание.
Придворные злорадствовали: «Гульшари несомненно уже узнала о песне, составленной в честь „блестящей“ Нестан. Недаром хитрая княгиня назначила большую награду за лучшую песню о женской красоте. Всем известно: кто платит, тот главенствует».
На широком балконе, украшенном легкими тканями, расположился пестрый двор Луарсаба. Мариам, окруженная княгинями, сидела рядом с царем, а вокруг — красавицы Картли и заносчивые князья. Мествири и ашуги расположились друг против друга на скамьях, покрытых коврами.
Начальник замка называл имена певцов, и каждый из них выступал со своими шаири и поэмами. Гульшари не ошиблась. Только о ней пели певцы, вознося до райских видений красоту прекрасной княгини Амилахвари.
Нестан, откинувшись на голубую подушку, насмешливо шепнула Хорешани о назойливой глупости крикунов…
У ворот Метехи спорили.
Дружинник копьем загораживал путь старику.
Подошел Баака.
— Одежда плохая, как такую царю показать? — сердился дружинник.
Баака предложил старику надеть чистое платье, но старик строго отказался.
— Каким жил, таким царю покажусь. Петь пришел, а не чохой хвастать…
Баака направился к замку… Луарсаб, смеясь глазами, задорно повернулся к не терпящему нищих Шадиману и разрешил:
— Пусть войдет, певца по песням встречают.
Но певца встретили откровенным смехом. Поклонившись только царю, он опустился на ковер. Жалобно дрогнула струна чианури о страшном времени. Пусть царь оглянется на границу Картли, пусть поострее наточит шашку, пусть седлают воины коней, темнеют горы от вражеских знамен, несутся тучей неверные, жгут Картли глаза врагов… Пусть царь поострей наточит шашку…
Луарсаб недоуменно слушал дребезжание старика. Еще сегодня ему докладывали полководцы Ярали и Захария о полном спокойствии картлийских границ.
Гульшари вспылила:
— Разве старик не знает, о чем сегодня поют? Старик пристально посмотрел на Гульшари и медленно сказал:
— Если красавицы затмевают перед царем опасность, грозящую Картли, и петь можно только о красоте, то одну красавицу видели мои глаза… Тоже, как сейчас, небо голубой чохой хвастало, только солнце в черное море упало, а черное море в глазах девушки спряталось. Солнце дна не нашло, черным огнем закипело… Небо рассердилось, другое солнце светить поставило, другое тоже в море упало, так сто солнц в глазах девушки спрятались, только одно на небе, последнее, осталось… Когда немножко глаза закрыты, ничего, ресницы тень держат, когда совсем открыты, смотреть нельзя, сердце режет…
Тогда заря сказала: «Пойду посмотрю, почему солнце с неба убежало». Посмотрела и на губах девушки жить осталась. Тогда жемчуг сказал: «Еще красивее буду, если красный цвет около будет. Но только тесно, рот совсем маленький… От тесноты больше жемчуг блестит…»
Тогда луна сказала: «Если солнца в море ушли, я над морем светить хочу» — и на лбу девушки осталась.
Тогда звезды сказали: «Скучно на небе стало, всегда около луны живем», — и на ресницах девушки повисли. Тогда закат обиделся: «Если все убежали, почему меня оставили?» Сейчас на щеках играет.
Тогда буря рассердилась, почему о ней забыли. От ночи одно крыло оторвала, молнию тоже захватила и так на голову красавицы опустилась.
Тогда птицы собрались и свой голос ей отдали… Только голубь потихоньку от других кротость ей вместо голоса дал.
Тогда цветы собрались и свое благоухание ей отдали. Тогда змеи собрались и гибкость ей отдали. Тогда звери собрались, но лев зарычал: «Кто, кроме меня, смеет подарки красавице предлагать?» И отдал ей сердце свое.
Теперь, когда она смеется, деревья расцветают, когда скучает, дождь идет, когда ходит, трава радуется, думает, бабочка крылом тронула…
Только когда так много вместе, всегда опасно. Черные солнца к себе манят, а море не любит, когда дно ищут. Заря тоже неспокойна, кровь играет, а жемчуг кровь любит, а кровь место ищет, а место всю землю захватило…
— Э, старик, ты лучший певец и справедливо — отдать лавровый венок тебе.
Луарсаб окинул присутствующих веселым взглядом. Гульшари поддержала царя и вкрадчиво спросила имя необыкновенной красавицы.
Старик долго молчал и на настойчивость Гульшари наконец ответил:
— Зачем имя знать?.. Судьба откроет двери, судьбу трудно обмануть…
Гульшари гневно обвиняла старика в лживости.
Заинтересованный не менее других, Луарсаб обещал старику заслуженную награду и потребовал имя красавицы.
Старик поднялся, словно не видя Гульшари, медленно обвел слезящимися глазами присутствующих и остановил взгляд на Луарсабе.
— Может быть, царь, скоро увидишь ее… скорее, чем пожелал бы тебе друг. Ее имя не спрашивай, а мое запомни: Бадри. Если хочешь наградить, вели после смерти похоронить там, где мертвым найдут…
Бадри осторожно взял чианури и, не поклонившись, вышел.
Некоторое время на балконе молчали. Луарсаб первый оборвал тишину:
— Раз предсказана мне встреча с красавицей, похитившей у неба лучшее украшение, то незачем беспокоиться и нарушать веселье.
Возмущенная Гульшари клялась — хитрый старик подкуплен гурийской длинноносой княжной, недаром о носе он в своей песне не упомянул.
Нестан напомнила:
— Красавица живет в Картли.
Если бы взгляд мог убивать, то Нестан, наверное, умерла бы раньше старика, но соперницам пришлось довольствоваться оружием колкостей и щитом любезностей. Даже убеленные сединами князья только теперь поняли значение словесного поединка. Шадиман, видя веселость царя, перевел взгляд на побледневших Зураба и Андукапара и благоразумно напомнил о певцах.
На рассвете загудели все тбилисские колокола, сливаясь в один медный вопль. Тбилисцы выбежали сонные на улицы и под отчаянные выкрики глашатаев с ужасом увидели на гребнях гор запоздалый сигнал, перелет огненных птиц.
Еще ночью в Метехи прискакали от Саакадзе гонцы, и беспечный замок услышал страшную весть.
Метехи зазвенел доспехами. Военный совет. Молниеносное выступление дружин. Стремительный поход Захария и Ярали через горный проход в Манглиси.
Картли схватилась за оружие, но момент был упущен.
Феодалы, действуя каждый в зависимости от личных выгод, не стремились к общей защите государства и снова подвергли Картли жестоким ударам Стамбула.
Царский замок, замкнутый от внешней жизни позолоченной скорлупой, занятый пирами, охотами, ристалищем, наполненный интригами различных партий, и на этот раз опоздал предотвратить вторжение врага.
Стамбул, возмущенный оттягиванием военного союза, намеченного Шадиманом, намеревался покорением Картли уничтожить влияние Ирана на Восточную Грузию.
Знаменитый полководец султана Ахмеда Татар-хан, помня поражение в Триалетской битве, действовал осторожно.
Возвращаясь в Турцию после покорения Багдада и ведя за собой нагруженные караваны, пленных и табуны коней, хан до Одзиси передвигался по ночам, залегая днем в густых лесах. Только у Квельти сторожевые башни обнаружили врага.
Передовой отряд Ярали и Захария успел укрепить горные вершины, но во время сна был окружен и перебит стремительным Татар-ханом. В отчаянной схватке знаменитые полководцы Ярали и Захария, не раз одерживавшие победы, пали на свои мечи.
Прорвав укрепленные теснины, войско султана хлынуло на обнаженную Картли.
Подняв над Манглиси, Одзиси и Квельти зеленое знамя, янычары безудержным потоком кинулись на княжеские владения, и феодалы не только не могли оказать помощь царю, но сами едва спаслись через пещерные проходы в неприступные замки-крепости… Народ, объятый ужасом, бросал на разграбление деревни, спасаясь в непроходимых лесах.
Разгром царства заставил Луарсаба с приближенными спешно покинуть уже опустевший Тбилиси и через Эртацминда укрыться в Цхиретском замке.
С высокой башни замка Луарсаб с отчаянием наблюдал за беспокойными огнями сторожевых башен. Но к нему на помощь не спешили войска, не развевались знамена, не гремел боевой клич. Царь был забыт, и, хотя его жизни не угрожала опасность, стыд сжимал его сердце. Картли брошена на произвол врага. Первая война загнала его с придворными и горстью дружинников в безопасное убежище. Зураб, бросившийся из Тбилиси в Ананури, не возвращался. На соединение с другими замками рассчитывать невозможно, все отрезаны друг от друга.
Гонцы продолжали приносить страшные вести. Впервые растерялся Шадиман, впервые, изогнув упрямые брови, беспомощно сжимал саблю Андукапар.
Носте бурлит. Союз азнауров совещался всего один час. «Барсы» Даутбек, Гиви, Пануш, Элизбар и Матарс, передав свои дружины Саакадзе, умчались в ночной мрак.
Таинственно перекликались голубые дрозды, звякала неосторожная сбруя. К Носте стекались остальные азнаурские дружины.
Гонцы, спрыгивая на ходу с вспененных коней, доносили о движении турецких сил.
Погружая в густую мглу азнаурские знамена, Саакадзе двинул две тысячи дружинников к Цхиретскому замку и на рассвете предстал перед изумленным Луарсабом.
В деревне Квельти турецкий разъезд поймал старика с чианури. Прельстившись сулимой наградой, старик повел Татар-хана по глухим тропам к Цхиретскому замку… В угрожающем безмолвии пересекли турецкие колонны запутанные зигзаги гор, колючие заросли, орлиные ущелья, обогнули Эртацминду, перевалили Гостибские высоты, переползли Лощину гиен, а старик со связанными руками все шел и шел, не оборачиваясь, пока разъяренный Татар-хан не узнал Квенадрисскую дорогу.
— Судьбу хотели обмануть? — повернувшись к туркам, сказал насмешливо старик. — Всегда фесками были. Разве певец народа предаст свой народ?
Шестьдесят тысяч войск Татар-хана поспешно повернули обратно к долине, а обезглавленный старик с разбитой чианури за поясом остался лежать на холодных камнях.
И только через несколько дней удалось Татар-хану расположить свое войско вокруг города Ахалкалаки.
Луарсаб и весь двор с высоты замка с ужасом смотрели на долину Эртацминда, покрытую, точно кровавыми волнами, красными чалмами. Созванный совет молчал, растерянно сидели князья, мрачно склонил голову Луарсаб.
— Значит, отдать Картли на разграбление?
Молчавший Саакадзе поднялся:
— Царь, прошу дать мне семь часов времени, и султаны сто лет будут помнить навязанную Картли войну.
Луарсаб посмотрел на Шадимана, на других царедворцев и потянулся к Саакадзе.
— Георгий! Георгий, передаю тебе власть верховного полководца, царь Луарсаб всюду пойдет с тобой.
Оставив Цхиретский замок, Саакадзе помчался к деревне Кавтисхеви…
Стрелами летела по заглохшей Картли «Дружина барсов», призывая народ встать под знамя Саакадзе. Из лесов, из пещер, из сторожевых башен, из дальних деревень стремились к Носте воодушевленные крестьяне:
— Саакадзе зовет! Наш Саакадзе зовет!
— Спешите, люди! Саакадзе победу обещает!
— Всегда слово держит!
— Мне сына в Гори выкупил!
— А мне дочь выкупил, в Носте теперь живет.
— Меня от подати в Мцхета освободил.
— В Эзати всем целебную мазь для коров дал!
— Мне сына в Ананури от купцов спас.
— Мне овец в Хертвиси подарил!
— Спешите, люди! Саакадзе зовет!
— Саакадзе победу обещает, всегда слово держит!..
И все ближние и дальние крестьяне, которым в течение многих лет Саакадзе упорно оказывал помощь, восхваляли щедрость Саакадзе. Расчет Саакадзе на благодарную память народа оказался правильным. С криком: «Наш Саакадзе зовет!» молодые, старые и даже подростки хватали кинжалы, точили затупленные шашки, вырезывали дубины и бежали в Носте, увлекая за собой встречные деревни. Даже женщины бросали на руки старухам детей и, схватив кинжалы, стремились к заветному замку, воплощая в Саакадзе свои надежды.
В Носте Ростом и Димитрий снабжали крестьян оружием, привезенным с собою на верблюдах бежавшими из Тбилиси амкарами, сажали на коней молодежь и через дальние дороги под началом опытных азнауров или дружинников отправляли в Кавтисхевский лес.
Русудан тайными путями отправила верных людей в Ананури с просьбой Георгия к Нугзару немедля двинуть войско к Сураму, а также предупредить Мухран-батони и Шалву Эристави о решении царя сражаться с турками в Сурамской долине.
Тайные гонцы Саакадзе от имени царя скакали к замкам Цицишвили и Джавахишвили с указанием безопасных дорог к Сураму…
Эрасти и двадцать разведчиков, некогда отнятых у багдадских купцов в Ананури, змеями ползли в лесах мимо вражеского лагеря, собирая в тылу народное ополчение.
Картли забурлила. Предоставленный себе народ с гордостью взял в мощные руки защиту страны. Осведомленные гонцами феодалы спешили тайными путями к Цхиретской лощине.
Но наружно Картли замерла. Все ушло вглубь… В настороженной тишине замерли шорохи, только ночью шуршала трава, только неслышно сгибался приозерный камыш, только тихо перекликались дрозды…
Татар-хан, обманутый победоносным шествием и убаюканный тишиной, расположился многочисленным лагерем у Цхиретского замка.
В чаще Кавтисхевского леса восемь тысяч вооруженных конных и пеших дружинников встретили Саакадзе боевым кличем. Каждый час прибывали новые толпы, сменившие плуги на шашки.
Оставив Квливидзе и десять азнауров формировать и отправлять дружины, Саакадзе, Ростом, Димитрий с дружинами стремительно двинулись напрямик к Цхирети, и в семь часов вечера Саакадзе расположил войско на ночлег у подножия погруженного в отчаяние замка. Обрадованному царю и царедворцам Саакадзе развил знаменитый стратегический план, увековеченный в грузинских летописях «Сурамской битвой» и народным признанием Георгия Саакадзе Великим Моурави.
Этот план, выдвинутый вождем азнаурского движения, был противопоставлен феодальному способу ведения войны.
На рассвете, потрясая обнаженной шашкой, Саакадзе напомнил дружине о народной воле и достоинствах добровольного народного войска. Ополченцы встретили речь бурным восторгом, угрожая, потрясали оружием, нетерпеливо рвались в бой. Протесты Шадимана и придворных не остановили Луарсаба, и его появление в сопровождении царевича Кайхосро, князей Заза Цицишвили, Качибадзе, Газнели, Липарит и телохранителей было встречено шумной радостью.
Саакадзе, разделив войско на центр, правый и левый фланги, приставил к царю Дато и Ростома с приказом беречь Луарсаба больше своей головы, ибо гибель царя в битве внушала суеверный страх войску и сеяла панику.
Царь принял правый фланг, укрепленный дружинами союза азнауров. Заза Цицишвили — левый, а центр, имея рядом Димитрия, повел Саакадзе.
Войска стройными колоннами двинулись в обход по Цхиретской лощине и только у деревни Ниаби были замечены изумленным Татар-ханом.
Рассыпалась тревожная дробь турецких бубнов. Взлетели бунчуки, размахивая полумесяцами и конскими хвостами. На фланге вылетела, ощетинив дамасские клинки, турецкая конница. Взмахнул ятаганом одноглазый паша, и турки густой колонной яростно кинулись вперед. Рядом скакал, взметнув зеленое знамя, нукер, Татар-хан с высоко поднятой саблей вздыбил коня.
Гремели бубны, гремели дали, фыркали кони. Зловеще сверкали сабли, Саакадзе врезался в центр турецкого войска.
Расчет Саакадзе оказался правильным. Неожиданность нападения вызвала замешательство. Передовые янычары были смяты мощным натиском Саакадзе. С налитыми кровью глазами Димитрий неистово размахивал шашкой, ведя за собой сабаратианскую дружину. Не менее яростно бились левый и правый фланги. Царь и Дато, во многом схожие, ловко маневрировали конницей, то соединяя ее в сжатую колонну, то рассыпая по лощине отдельными звеньями. В погнутых доспехах, на конях, залитых кровью, азнаур и царь увлекали за собой опьяненное битвой войско.
Благоразумный Ростом, помня приказ Саакадзе, по пятам следовал за царем. Он зорко следил за взмахами ятаганов и не раз твердой рукой перерубал дорогу слишком смелому врагу.
Гиви со своей дружиной, запоздав к началу битвы, яростно врезался в дружину Квливидзе и был немало озадачен, получив удар рукояткой по затылку, увидя бешеные усы азнаура и услыша отборную брань на слишком знакомом языке.
Турецкими силами на левом фланге командовал высокий бек со светло-голубыми глазами. Было что-то покоряющее в его флегматичных движениях. Он равнодушно сближался с грузинскими конными звеньями и лениво взмахивал саблей, словно отгоняя мух. Его избранный отряд, перенявший от сарацин искусство четких ударов, неуклонно продвигался за своим голубоглазым начальником к главным силам картлийцев.
Саакадзе, невольно залюбовавшись беком, безошибочно разгадал его намерение — взять в плен царя. Он указал Заза Цицишвили на сокрушающего картлийские ряды бека, приказав во что бы то ни стало отсечь голову опасному храбрецу.
Заза бросился исполнять приказ Саакадзе.
Бек спокойно повернул коня навстречу врагу. Но Заза неожиданно круто вздыбил коня. Молнией сверкнул клинок, и Заза на лету подхватил отсеченную им голову бека. Отчаянно отбиваясь, он проскакал сквозь густые ряды врагов и, залитый кровью, бросил к ногам царя первый трофей победы.
Лишенный начальника, левый фланг турок, несмотря на численный перевес, дрогнул и бросился бежать, увлекая за собой остальных.
Татар-хан, надеясь на конечную победу, отдал приказ священному полку пророка, всегда находившемуся позади войска, остановить бегущих и отступать по поправлению к Гори.
Неистовые победные крики, подхваченные эхом, рассыпались по горам.
Саакадзе решительно воспротивился желанию царя преследовать врага, напомнив о данной ему власти начальника.
На спешно собранный царем военный совет Саакадзе пришел последним.
Он сам расставил стражу, распорядился об отдыхе и еде, привезенной воинственными крестьянками, приказал собрать все оружие, брошенное турками, и лишних коней отвести в Эртацминда, куда сейчас стекались новые толпы ополченцев.
Он поручил вернувшемуся Эрасти скакать в Кавтискеви и передать оставшимся «барсам» свой приказ.
На недоуменный вопрос царя, князей и азнауров Саакадзе подробно объяснил свой план. Турки теперь спешат соединиться с другой частью своего войска, но посланные азнаурские дружины снесут все мосты и такой мерой загонят врага к сурамским долинам. Ко всем князьям посланы гонцы, по всей Картли верные азнауры собирают народное ополчение, все леса кишат засадами.
Предупрежденные Нугзар и Зураб Эристави пересекут дорогу ничего не подозревающей второй части турецкого войска. Эристави Ксанский, Джавахишвили и Турманидзе зайдут с правого фланга, а Реваз Орбелиани, Ираклий Эмирэджиби и Газнели закроют левый фланг. Войска же Мухран-батони, Амилахвари, Квели Церетели и Магаладзе зайдут у деревни Брбона в тыл врага. Таким образом, Татар-хан попадает в смертельное кольцо. А на рассвете в первоначальном порядке царь с Саакадзе и Цицишвили двинутся в обход и как раз поспеют вовремя к запертым отвесными горами теснинам и устроят там ловушку. Царь с восхищением, князья с трепетом, а азнауры с благоговением и бурной радостью взирали на грозного полководца.
Князья хищно набрасывались на разоренных законом Шадимана царских азнауров, скупая за бесценок землю, скот и крестьян.
Но даже и крупные азнаурские хозяйства шатались.
Страшнее всего, что скрытый замысел Шадимана, направленный на подавление азнаурского сословия, удавался. Обнищалое крестьянство, сдавленное двойным ярмом, ожесточалось. Враждебно настроенное, оно охотно при продаже переходило на княжеские земли: там, по крайней мере, хоть князь хорошо ест.
Саакадзе давно с тревогой наблюдал за действиями Шадимана. И сейчас он решительно заявил:
— Народ нельзя упускать, народ — сила азнауров, другого оружия у нас нет. Об этом твердо помнить должны… Надо найти средство овладеть сердцем народа.
Азнауры хмуро соглашались, но каждый подумал: народу слабость показывать тоже опасно.
Не менее тревожило сообщение Элизбара Таткиридзе, назначенного азнаурским союзом следить за турецкой границей, о тайном переходе богатого каравана и сообщение Папуна, часто гостившего у Арчила в Метехи, о тайной беседе Шадимана с приезжими купцами.
Не веселило и сообщение Ростома о темных людях, возбуждающих на майданах купцов против царских азнауров.
Встревоженные азнауры единогласно поддержали требование Квливидзе. Георгий, настаивали они, должен всеми мерами повлиять через Нугзара Эристави и Мухран-батони на царя об отмене разорительного закона Шадимана.
Это лучшее средство удержать за собой народ.
Саакадзе подумал: не скоро мы друг друга как следует поймем. Но вслух обещал повидаться с князьями.
Съезд вынес решение о принятии в союз десяти двальских азнауров и согласился с доводами Саакадзе о необходимости перестроить по персидскому образцу все азнаурские дружины, но решительно отверг предложение Саакадзе уравнять в правах месепе с глехи-азати в азнаурских землях. Не время дразнить князей и озлоблять глехи. Также отвергли предложение Гуния о принятии в союз азнауров Эдишера как лазутчика Шадимана.
Съезд выбрал Дато, Квливидзе и Ростома помощниками Саакадзе по делам Ирана, Турции и горских племен.
Вновь поклявшись на скрещенных шашках в верности союзу, азнауры осторожно разъехались в разные стороны.
Взбежав по серым отточенным брускам на круглую площадку башни, Георгий оглянулся на Носте, утопавшее в зеленых волнах тесных садов.
Внизу, над дремотными улицами, легкой дымкой покоилась тишина. Вспомнились казахские набеги, сердце гордо забилось: «В Носте никто больше не плачет…»
Эристави Ксанские и даже Мухран-батони, ненавидя партию Шадимана, считали, что Саакадзе, зять доблестного Нугзара, имел право на большее внимание царя, и если противники загораживают путь к возвышению достойного рыцаря, то борьба необходима, и в случае войны с ненавистными князьями обещали свое покровительство.
Саакадзе не раскрывал истинной цели союза азнауров и не выводил из заблуждения даже Нугзара и Зураба: для успешности дела придется пользоваться силой могущественных князей…
Георгий оглянулся на тихий оклик и залюбовался блестящими, как гишер, глазами и двумя тугими косами четырнадцатилетней Тэкле. Она нежно улыбнулась:
— Хорешани с утра здесь, в Тбилиси едет…
Георгий, поцеловав сестру, поспешил в роскошные покои Русудан.
Пронзительный крик Паата и Автандила и хохот Хорешани встретили Георгия.
— …Очень детей люблю… Почему своих не имею? Князь старый, Дато сумасшедший, от кого иметь детей?.. Какие новости? Большие: Гульшари в Метехи вернулась, вертит хвостом, даже светлейшие от нее зависят… Как случилось? Шадиман испугался влияния Нестан, сам поспешил в Арши, и Гульшари дала себя уговорить… Теперь сильно завладела Луарсабом. Нестан? Конечно, борется, но женщина, влюбленная в собственного мужа, — плохой противник, а Нестан глаз с Зураба не сводит. Луарсаб такое не любит. Что? Напротив, царь очень внимательный, и ни одно совещание без Зураба не проходит… В Метехи боятся князя, очень гордый дидебули… Шадиман? Как мед, кипит. Только виду не показывает. Луарсаб после поездки по Картли очень изменился, делами интересуется, Шадиман осторожно действует, на все царское согласие имеет, но делает по-своему. Хотя случай с краской Шадиман хорошо запомнил. С какой краской?.. Тоже не знаешь? Нехорошо, Георгий, надо вернуться в Метехи… Что? Нет, нет, давно было… Луарсаб по возвращении из поездки по Картли преподнес Шадиману пять корзин красной краски из-за любви князя румянить женщин… В замке удивлялись подарку, но Шадиман страшно взволновался — и тут же горестно прошипел: когда за неоценимые услуги приходится краснеть, подобно маку, то царский подарок лучше солнца действует. Говорят, Луарсаб извинился… Мариам? Не время думать о чужих делах. Шадиман льдом ее угощать начал… Бросил? Нет, пока она его угрозой держит. Назло Нестан приблизила, о женитьбе Луарсаба вместе хлопочут. Гульшари? С ума сходит, всеми мерами противится. Шадиман? Тоже против. Греческую царевну ждет. Там давно согласны. Луарсаб, конечно, Шадимана слушает, в Гульшари влюблен, не торопится. Весело? В Метехи скучать не любят. Ашуги нежные песни в честь красавицы Гульшари поют, мествире тоже гуда раздувают… Почему Нестан не придумала? Наверное, опоздала, в скромности ее подозревать не стоит. В Метехи как на кинжалах обе партии сидят. Луарсаб? Двойную игру ведет. Андукапар с Зурабом? Ненавидят друг друга… В Метехи очень весело.
После отъезда шумной Хорешани долго шагал Георгий в глубине прохладного сада.
Вспомнилась свадьба Нестан, приезд в Ананури Луарсаба с пышной свитой. Подарки, любезность и холодность царя к нему: за трехдневное пребывание в Ананури трех слов ему не сказал. К Русудан тоже сух был, только насмешливо спросил: не дала ли она богу обещание избегать Метехи?
Гонцы и глашатаи сзывали ашугов и мествире на поэтическое состязание.
Придворные злорадствовали: «Гульшари несомненно уже узнала о песне, составленной в честь „блестящей“ Нестан. Недаром хитрая княгиня назначила большую награду за лучшую песню о женской красоте. Всем известно: кто платит, тот главенствует».
На широком балконе, украшенном легкими тканями, расположился пестрый двор Луарсаба. Мариам, окруженная княгинями, сидела рядом с царем, а вокруг — красавицы Картли и заносчивые князья. Мествири и ашуги расположились друг против друга на скамьях, покрытых коврами.
Начальник замка называл имена певцов, и каждый из них выступал со своими шаири и поэмами. Гульшари не ошиблась. Только о ней пели певцы, вознося до райских видений красоту прекрасной княгини Амилахвари.
Нестан, откинувшись на голубую подушку, насмешливо шепнула Хорешани о назойливой глупости крикунов…
У ворот Метехи спорили.
Дружинник копьем загораживал путь старику.
Подошел Баака.
— Одежда плохая, как такую царю показать? — сердился дружинник.
Баака предложил старику надеть чистое платье, но старик строго отказался.
— Каким жил, таким царю покажусь. Петь пришел, а не чохой хвастать…
Баака направился к замку… Луарсаб, смеясь глазами, задорно повернулся к не терпящему нищих Шадиману и разрешил:
— Пусть войдет, певца по песням встречают.
Но певца встретили откровенным смехом. Поклонившись только царю, он опустился на ковер. Жалобно дрогнула струна чианури о страшном времени. Пусть царь оглянется на границу Картли, пусть поострее наточит шашку, пусть седлают воины коней, темнеют горы от вражеских знамен, несутся тучей неверные, жгут Картли глаза врагов… Пусть царь поострей наточит шашку…
Луарсаб недоуменно слушал дребезжание старика. Еще сегодня ему докладывали полководцы Ярали и Захария о полном спокойствии картлийских границ.
Гульшари вспылила:
— Разве старик не знает, о чем сегодня поют? Старик пристально посмотрел на Гульшари и медленно сказал:
— Если красавицы затмевают перед царем опасность, грозящую Картли, и петь можно только о красоте, то одну красавицу видели мои глаза… Тоже, как сейчас, небо голубой чохой хвастало, только солнце в черное море упало, а черное море в глазах девушки спряталось. Солнце дна не нашло, черным огнем закипело… Небо рассердилось, другое солнце светить поставило, другое тоже в море упало, так сто солнц в глазах девушки спрятались, только одно на небе, последнее, осталось… Когда немножко глаза закрыты, ничего, ресницы тень держат, когда совсем открыты, смотреть нельзя, сердце режет…
Тогда заря сказала: «Пойду посмотрю, почему солнце с неба убежало». Посмотрела и на губах девушки жить осталась. Тогда жемчуг сказал: «Еще красивее буду, если красный цвет около будет. Но только тесно, рот совсем маленький… От тесноты больше жемчуг блестит…»
Тогда луна сказала: «Если солнца в море ушли, я над морем светить хочу» — и на лбу девушки осталась.
Тогда звезды сказали: «Скучно на небе стало, всегда около луны живем», — и на ресницах девушки повисли. Тогда закат обиделся: «Если все убежали, почему меня оставили?» Сейчас на щеках играет.
Тогда буря рассердилась, почему о ней забыли. От ночи одно крыло оторвала, молнию тоже захватила и так на голову красавицы опустилась.
Тогда птицы собрались и свой голос ей отдали… Только голубь потихоньку от других кротость ей вместо голоса дал.
Тогда цветы собрались и свое благоухание ей отдали. Тогда змеи собрались и гибкость ей отдали. Тогда звери собрались, но лев зарычал: «Кто, кроме меня, смеет подарки красавице предлагать?» И отдал ей сердце свое.
Теперь, когда она смеется, деревья расцветают, когда скучает, дождь идет, когда ходит, трава радуется, думает, бабочка крылом тронула…
Только когда так много вместе, всегда опасно. Черные солнца к себе манят, а море не любит, когда дно ищут. Заря тоже неспокойна, кровь играет, а жемчуг кровь любит, а кровь место ищет, а место всю землю захватило…
— Э, старик, ты лучший певец и справедливо — отдать лавровый венок тебе.
Луарсаб окинул присутствующих веселым взглядом. Гульшари поддержала царя и вкрадчиво спросила имя необыкновенной красавицы.
Старик долго молчал и на настойчивость Гульшари наконец ответил:
— Зачем имя знать?.. Судьба откроет двери, судьбу трудно обмануть…
Гульшари гневно обвиняла старика в лживости.
Заинтересованный не менее других, Луарсаб обещал старику заслуженную награду и потребовал имя красавицы.
Старик поднялся, словно не видя Гульшари, медленно обвел слезящимися глазами присутствующих и остановил взгляд на Луарсабе.
— Может быть, царь, скоро увидишь ее… скорее, чем пожелал бы тебе друг. Ее имя не спрашивай, а мое запомни: Бадри. Если хочешь наградить, вели после смерти похоронить там, где мертвым найдут…
Бадри осторожно взял чианури и, не поклонившись, вышел.
Некоторое время на балконе молчали. Луарсаб первый оборвал тишину:
— Раз предсказана мне встреча с красавицей, похитившей у неба лучшее украшение, то незачем беспокоиться и нарушать веселье.
Возмущенная Гульшари клялась — хитрый старик подкуплен гурийской длинноносой княжной, недаром о носе он в своей песне не упомянул.
Нестан напомнила:
— Красавица живет в Картли.
Если бы взгляд мог убивать, то Нестан, наверное, умерла бы раньше старика, но соперницам пришлось довольствоваться оружием колкостей и щитом любезностей. Даже убеленные сединами князья только теперь поняли значение словесного поединка. Шадиман, видя веселость царя, перевел взгляд на побледневших Зураба и Андукапара и благоразумно напомнил о певцах.
На рассвете загудели все тбилисские колокола, сливаясь в один медный вопль. Тбилисцы выбежали сонные на улицы и под отчаянные выкрики глашатаев с ужасом увидели на гребнях гор запоздалый сигнал, перелет огненных птиц.
Еще ночью в Метехи прискакали от Саакадзе гонцы, и беспечный замок услышал страшную весть.
Метехи зазвенел доспехами. Военный совет. Молниеносное выступление дружин. Стремительный поход Захария и Ярали через горный проход в Манглиси.
Картли схватилась за оружие, но момент был упущен.
Феодалы, действуя каждый в зависимости от личных выгод, не стремились к общей защите государства и снова подвергли Картли жестоким ударам Стамбула.
Царский замок, замкнутый от внешней жизни позолоченной скорлупой, занятый пирами, охотами, ристалищем, наполненный интригами различных партий, и на этот раз опоздал предотвратить вторжение врага.
Стамбул, возмущенный оттягиванием военного союза, намеченного Шадиманом, намеревался покорением Картли уничтожить влияние Ирана на Восточную Грузию.
Знаменитый полководец султана Ахмеда Татар-хан, помня поражение в Триалетской битве, действовал осторожно.
Возвращаясь в Турцию после покорения Багдада и ведя за собой нагруженные караваны, пленных и табуны коней, хан до Одзиси передвигался по ночам, залегая днем в густых лесах. Только у Квельти сторожевые башни обнаружили врага.
Передовой отряд Ярали и Захария успел укрепить горные вершины, но во время сна был окружен и перебит стремительным Татар-ханом. В отчаянной схватке знаменитые полководцы Ярали и Захария, не раз одерживавшие победы, пали на свои мечи.
Прорвав укрепленные теснины, войско султана хлынуло на обнаженную Картли.
Подняв над Манглиси, Одзиси и Квельти зеленое знамя, янычары безудержным потоком кинулись на княжеские владения, и феодалы не только не могли оказать помощь царю, но сами едва спаслись через пещерные проходы в неприступные замки-крепости… Народ, объятый ужасом, бросал на разграбление деревни, спасаясь в непроходимых лесах.
Разгром царства заставил Луарсаба с приближенными спешно покинуть уже опустевший Тбилиси и через Эртацминда укрыться в Цхиретском замке.
С высокой башни замка Луарсаб с отчаянием наблюдал за беспокойными огнями сторожевых башен. Но к нему на помощь не спешили войска, не развевались знамена, не гремел боевой клич. Царь был забыт, и, хотя его жизни не угрожала опасность, стыд сжимал его сердце. Картли брошена на произвол врага. Первая война загнала его с придворными и горстью дружинников в безопасное убежище. Зураб, бросившийся из Тбилиси в Ананури, не возвращался. На соединение с другими замками рассчитывать невозможно, все отрезаны друг от друга.
Гонцы продолжали приносить страшные вести. Впервые растерялся Шадиман, впервые, изогнув упрямые брови, беспомощно сжимал саблю Андукапар.
Носте бурлит. Союз азнауров совещался всего один час. «Барсы» Даутбек, Гиви, Пануш, Элизбар и Матарс, передав свои дружины Саакадзе, умчались в ночной мрак.
Таинственно перекликались голубые дрозды, звякала неосторожная сбруя. К Носте стекались остальные азнаурские дружины.
Гонцы, спрыгивая на ходу с вспененных коней, доносили о движении турецких сил.
Погружая в густую мглу азнаурские знамена, Саакадзе двинул две тысячи дружинников к Цхиретскому замку и на рассвете предстал перед изумленным Луарсабом.
В деревне Квельти турецкий разъезд поймал старика с чианури. Прельстившись сулимой наградой, старик повел Татар-хана по глухим тропам к Цхиретскому замку… В угрожающем безмолвии пересекли турецкие колонны запутанные зигзаги гор, колючие заросли, орлиные ущелья, обогнули Эртацминду, перевалили Гостибские высоты, переползли Лощину гиен, а старик со связанными руками все шел и шел, не оборачиваясь, пока разъяренный Татар-хан не узнал Квенадрисскую дорогу.
— Судьбу хотели обмануть? — повернувшись к туркам, сказал насмешливо старик. — Всегда фесками были. Разве певец народа предаст свой народ?
Шестьдесят тысяч войск Татар-хана поспешно повернули обратно к долине, а обезглавленный старик с разбитой чианури за поясом остался лежать на холодных камнях.
И только через несколько дней удалось Татар-хану расположить свое войско вокруг города Ахалкалаки.
Луарсаб и весь двор с высоты замка с ужасом смотрели на долину Эртацминда, покрытую, точно кровавыми волнами, красными чалмами. Созванный совет молчал, растерянно сидели князья, мрачно склонил голову Луарсаб.
— Значит, отдать Картли на разграбление?
Молчавший Саакадзе поднялся:
— Царь, прошу дать мне семь часов времени, и султаны сто лет будут помнить навязанную Картли войну.
Луарсаб посмотрел на Шадимана, на других царедворцев и потянулся к Саакадзе.
— Георгий! Георгий, передаю тебе власть верховного полководца, царь Луарсаб всюду пойдет с тобой.
Оставив Цхиретский замок, Саакадзе помчался к деревне Кавтисхеви…
Стрелами летела по заглохшей Картли «Дружина барсов», призывая народ встать под знамя Саакадзе. Из лесов, из пещер, из сторожевых башен, из дальних деревень стремились к Носте воодушевленные крестьяне:
— Саакадзе зовет! Наш Саакадзе зовет!
— Спешите, люди! Саакадзе победу обещает!
— Всегда слово держит!
— Мне сына в Гори выкупил!
— А мне дочь выкупил, в Носте теперь живет.
— Меня от подати в Мцхета освободил.
— В Эзати всем целебную мазь для коров дал!
— Мне сына в Ананури от купцов спас.
— Мне овец в Хертвиси подарил!
— Спешите, люди! Саакадзе зовет!
— Саакадзе победу обещает, всегда слово держит!..
И все ближние и дальние крестьяне, которым в течение многих лет Саакадзе упорно оказывал помощь, восхваляли щедрость Саакадзе. Расчет Саакадзе на благодарную память народа оказался правильным. С криком: «Наш Саакадзе зовет!» молодые, старые и даже подростки хватали кинжалы, точили затупленные шашки, вырезывали дубины и бежали в Носте, увлекая за собой встречные деревни. Даже женщины бросали на руки старухам детей и, схватив кинжалы, стремились к заветному замку, воплощая в Саакадзе свои надежды.
В Носте Ростом и Димитрий снабжали крестьян оружием, привезенным с собою на верблюдах бежавшими из Тбилиси амкарами, сажали на коней молодежь и через дальние дороги под началом опытных азнауров или дружинников отправляли в Кавтисхевский лес.
Русудан тайными путями отправила верных людей в Ананури с просьбой Георгия к Нугзару немедля двинуть войско к Сураму, а также предупредить Мухран-батони и Шалву Эристави о решении царя сражаться с турками в Сурамской долине.
Тайные гонцы Саакадзе от имени царя скакали к замкам Цицишвили и Джавахишвили с указанием безопасных дорог к Сураму…
Эрасти и двадцать разведчиков, некогда отнятых у багдадских купцов в Ананури, змеями ползли в лесах мимо вражеского лагеря, собирая в тылу народное ополчение.
Картли забурлила. Предоставленный себе народ с гордостью взял в мощные руки защиту страны. Осведомленные гонцами феодалы спешили тайными путями к Цхиретской лощине.
Но наружно Картли замерла. Все ушло вглубь… В настороженной тишине замерли шорохи, только ночью шуршала трава, только неслышно сгибался приозерный камыш, только тихо перекликались дрозды…
Татар-хан, обманутый победоносным шествием и убаюканный тишиной, расположился многочисленным лагерем у Цхиретского замка.
В чаще Кавтисхевского леса восемь тысяч вооруженных конных и пеших дружинников встретили Саакадзе боевым кличем. Каждый час прибывали новые толпы, сменившие плуги на шашки.
Оставив Квливидзе и десять азнауров формировать и отправлять дружины, Саакадзе, Ростом, Димитрий с дружинами стремительно двинулись напрямик к Цхирети, и в семь часов вечера Саакадзе расположил войско на ночлег у подножия погруженного в отчаяние замка. Обрадованному царю и царедворцам Саакадзе развил знаменитый стратегический план, увековеченный в грузинских летописях «Сурамской битвой» и народным признанием Георгия Саакадзе Великим Моурави.
Этот план, выдвинутый вождем азнаурского движения, был противопоставлен феодальному способу ведения войны.
На рассвете, потрясая обнаженной шашкой, Саакадзе напомнил дружине о народной воле и достоинствах добровольного народного войска. Ополченцы встретили речь бурным восторгом, угрожая, потрясали оружием, нетерпеливо рвались в бой. Протесты Шадимана и придворных не остановили Луарсаба, и его появление в сопровождении царевича Кайхосро, князей Заза Цицишвили, Качибадзе, Газнели, Липарит и телохранителей было встречено шумной радостью.
Саакадзе, разделив войско на центр, правый и левый фланги, приставил к царю Дато и Ростома с приказом беречь Луарсаба больше своей головы, ибо гибель царя в битве внушала суеверный страх войску и сеяла панику.
Царь принял правый фланг, укрепленный дружинами союза азнауров. Заза Цицишвили — левый, а центр, имея рядом Димитрия, повел Саакадзе.
Войска стройными колоннами двинулись в обход по Цхиретской лощине и только у деревни Ниаби были замечены изумленным Татар-ханом.
Рассыпалась тревожная дробь турецких бубнов. Взлетели бунчуки, размахивая полумесяцами и конскими хвостами. На фланге вылетела, ощетинив дамасские клинки, турецкая конница. Взмахнул ятаганом одноглазый паша, и турки густой колонной яростно кинулись вперед. Рядом скакал, взметнув зеленое знамя, нукер, Татар-хан с высоко поднятой саблей вздыбил коня.
Гремели бубны, гремели дали, фыркали кони. Зловеще сверкали сабли, Саакадзе врезался в центр турецкого войска.
Расчет Саакадзе оказался правильным. Неожиданность нападения вызвала замешательство. Передовые янычары были смяты мощным натиском Саакадзе. С налитыми кровью глазами Димитрий неистово размахивал шашкой, ведя за собой сабаратианскую дружину. Не менее яростно бились левый и правый фланги. Царь и Дато, во многом схожие, ловко маневрировали конницей, то соединяя ее в сжатую колонну, то рассыпая по лощине отдельными звеньями. В погнутых доспехах, на конях, залитых кровью, азнаур и царь увлекали за собой опьяненное битвой войско.
Благоразумный Ростом, помня приказ Саакадзе, по пятам следовал за царем. Он зорко следил за взмахами ятаганов и не раз твердой рукой перерубал дорогу слишком смелому врагу.
Гиви со своей дружиной, запоздав к началу битвы, яростно врезался в дружину Квливидзе и был немало озадачен, получив удар рукояткой по затылку, увидя бешеные усы азнаура и услыша отборную брань на слишком знакомом языке.
Турецкими силами на левом фланге командовал высокий бек со светло-голубыми глазами. Было что-то покоряющее в его флегматичных движениях. Он равнодушно сближался с грузинскими конными звеньями и лениво взмахивал саблей, словно отгоняя мух. Его избранный отряд, перенявший от сарацин искусство четких ударов, неуклонно продвигался за своим голубоглазым начальником к главным силам картлийцев.
Саакадзе, невольно залюбовавшись беком, безошибочно разгадал его намерение — взять в плен царя. Он указал Заза Цицишвили на сокрушающего картлийские ряды бека, приказав во что бы то ни стало отсечь голову опасному храбрецу.
Заза бросился исполнять приказ Саакадзе.
Бек спокойно повернул коня навстречу врагу. Но Заза неожиданно круто вздыбил коня. Молнией сверкнул клинок, и Заза на лету подхватил отсеченную им голову бека. Отчаянно отбиваясь, он проскакал сквозь густые ряды врагов и, залитый кровью, бросил к ногам царя первый трофей победы.
Лишенный начальника, левый фланг турок, несмотря на численный перевес, дрогнул и бросился бежать, увлекая за собой остальных.
Татар-хан, надеясь на конечную победу, отдал приказ священному полку пророка, всегда находившемуся позади войска, остановить бегущих и отступать по поправлению к Гори.
Неистовые победные крики, подхваченные эхом, рассыпались по горам.
Саакадзе решительно воспротивился желанию царя преследовать врага, напомнив о данной ему власти начальника.
На спешно собранный царем военный совет Саакадзе пришел последним.
Он сам расставил стражу, распорядился об отдыхе и еде, привезенной воинственными крестьянками, приказал собрать все оружие, брошенное турками, и лишних коней отвести в Эртацминда, куда сейчас стекались новые толпы ополченцев.
Он поручил вернувшемуся Эрасти скакать в Кавтискеви и передать оставшимся «барсам» свой приказ.
На недоуменный вопрос царя, князей и азнауров Саакадзе подробно объяснил свой план. Турки теперь спешат соединиться с другой частью своего войска, но посланные азнаурские дружины снесут все мосты и такой мерой загонят врага к сурамским долинам. Ко всем князьям посланы гонцы, по всей Картли верные азнауры собирают народное ополчение, все леса кишат засадами.
Предупрежденные Нугзар и Зураб Эристави пересекут дорогу ничего не подозревающей второй части турецкого войска. Эристави Ксанский, Джавахишвили и Турманидзе зайдут с правого фланга, а Реваз Орбелиани, Ираклий Эмирэджиби и Газнели закроют левый фланг. Войска же Мухран-батони, Амилахвари, Квели Церетели и Магаладзе зайдут у деревни Брбона в тыл врага. Таким образом, Татар-хан попадает в смертельное кольцо. А на рассвете в первоначальном порядке царь с Саакадзе и Цицишвили двинутся в обход и как раз поспеют вовремя к запертым отвесными горами теснинам и устроят там ловушку. Царь с восхищением, князья с трепетом, а азнауры с благоговением и бурной радостью взирали на грозного полководца.