Анвари Авхададдин. Родник жемчужин: Персидско-таджикская классическая поэзия

Наместник, в Баварде бесчинства творя,
 
 
Обидел вдовицу вдали от царя:
Ограбил старуху, без денег, без пищи
Оставил рыдать в разоренном жилище.
О том, как старуха пустилась в Газну,
Я ныне правдивую повесть начну.
Пришла она к шаху. Упав у порога,
Вдова призвала всемогущего бога
В свидетели, как и жилье и тряпье –
Все отнял наместник, губитель ее.
И шах, восседавший на троне высоком,
На скорбную глянул сочувственным оком.
Сказал он: «Немедля ей грамоту дать,
Пусть в доме своем водворится опять!»
 
 
С напутственной грамотой мудрого шаха
Вдовица в Бавард возвратилась без страха.
Наместник, напрягши злокозненный ум,
Решил: «Поступлю я, как древле Судум.
Оставлю вдову без пожитков и крова, –
Уж, верно, в Газну не отправится снова!
Хоть в грамоте сказано: «Все ей вернуть» –
Приказ обойти ухитрюсь как-нибудь».
Он знать не хотел ни аллаха, ни шаха,
Вдове не вернул он и горсточки праха.
Старуха же снова в Газну побрела.
Послушай, какие свершились дела:
Там шаху все снова она рассказала
И плакала горько средь тронного зала.
Злодея кляла и, смятенья полна,
У шаха защиты просила она.
Шах вымолвил: «Грамоту дать ей вторую!
Я правым всегда милосердье дарую».
Вдова же: «Носить надоело мне их, –
Правитель не слушает грамот твоих!»
Но шаховы уши тут сделались глухи, –
Не вник он в слова оскорбленной старухи.
Сказал он: «Дать грамоту – дело мое, –
Правитель обязан послушать ее.
Коль тот, в Абиварде, нас слушать не хочет
И волю властителя дерзко порочит, –
Ну, что же, кричи! Сыпь на голову прах!
Я толку не вижу в бессвязных речах!»
«Нет, шах мой! – старуха сказала сурово. –
Коль раб презирает властителя слово,
Не я буду сыпать на голову прах,
Пусть голову прахом осыплет мой шах.
Скорбеть и рыдать господину пристало,
Коль раб его слов не страшится нимало!»
И шах услыхал, что сказала вдова,
И сам осудил он свои же слова.
Сказал он вдове: «Мир да будет меж нами!
Правдивыми был я разгневан словами.
Поистине в прахе моя голова,
Права ты, старуха, стократно права!
Кто хочет быть первым в обширной державе, —
На дерзостных слуг полагаться не вправе!»
 

* * *

 
Весною поехал в охотничий стан
Махмуд – многославный забульский султан.
Старуха к нему обратилась несмело, –
От дыма лишений лицо почернело.
Свирепо насилье, жесток произвол!
Разорвано платье по самый подол.
Сказала: «Ты, царь, справедливостью славный,
Так будь справедлив и к старухе бесправной».
Подъехал прогнать ее телохранитель,
Однако его отстранил повелитель.
Сказал, возвышаясь на белом коне:
«Поведай печаль свою, женщина, мне.
Султану даны справедливость и сила,
Скажи, чья рука тебе зло учинила».
Из глаз у вдовы, в ее горе глубоком,
Горючие слезы струились потоком.
И молвила старая: «Бедствую я,
Убого живу – помогают друзья.
Двух дочек имею да малого сына,
Отца их сгубила лихая година.
А голод не стерпишь, нужна и одежа, –
На нищенку вовсе я стала похожа.
Гну спину над пажитью в дни урожая,
Колосья пшеницы и проса сбирая.
Истаяла я от вседневных забот.
Не скажешь: старуха в довольстве живет.
Что ж гонишь меня, словно кара господня?
Ведь завтра наступит вослед за сегодня!
Доколь угнетать подчиненных своих!
Доколь отнимать достоянье у них!
Была целый месяц работать я рада
В саду богатея за горсть винограда.
Вчера, в день расплаты, с веселой душой
Взяла виноград заработанный свой.
Вдруг вижу – пять воинов ждут у дороги:
«Эй, стой!» – подкосились усталые ноги.
Один забирает весь мой виноград,
Рыдая, тяну я корзинку назад.
Другой, угрожая расправой короткой,
Чтоб я не кричала, стегнул меня плеткой,
Сказал: «Я султана Махмуда слуга!
 
 
Смирись и молчи, коли жизнь дорога.
Попробуй султана слезами растрогай!
Ступай, побирушка, своею дорогой!»
Пришлось ради жизни мне губы замкнуть.
Охоты твоей разузнала я путь.
Тебя здесь полдня ожидала я, стоя, –
И гневное сердце не знало покоя.
Теперь, когда знаешь про злобных людей,
Ты бойся горячей молитвы моей!
Коль мне, беззащитной, не дашь ты управы, –
Пожалуюсь господу силы и славы!
Ведь стон угнетенного в утренний час
И стрел и кинжала острее для нас.
В час утра молитва и плач угнетенных,
Стенанья печальные крова лишенных
И тысяче воинов сломят хребты!
О, бойся насилья, слуга правоты!
Коль с бедной старухой поступишь неправо,
Тебе опостылит твоя же держава.
Другому ты царству отдашь под конец,
Другому наденут твой царский венец!
Пусть воин, о царь, – мой злодей и грабитель,-
В день судный ответишь и ты, повелитель!»
Махмуд, потрясенный, поник недвижим,
И молча старуха стояла пред ним.
И молвил султан величавый, рыдая:
«На что нам и жизнь и держава такая,
Коль женщине днем, на проезжем пути,
Домой виноград не дают донести?
День судный придет – за деяния эти,
Как всякий на свете, я буду в ответе.
Старуха окажется шаху врагом, –
Как встану из мертвых при грузе таком?
Отвергнув ее, обрету ли спасенье?
Не буду ль печален я в день воскресенья?»
Старухе сказал: «Подойди ко мне ближе!
Всего, что захочешь, проси! Говори же!»
Старуха в ответ: «Подари мне хоть клад, –
Обиды моей не возьмешь ты назад!
Правитель живет для закона и права,
Иначе на что нам такая держава!»
 

Сабир Термези

Об авторе

   Сабир Термези (ум. в 1151 г.) – поэт, в пенегириках которого были сильны лирические мотивы.

Стихи
Перевод А. Адалис

* * *

 
Что у тебя взамен лица, глаз и кудрей, красавица?
Раз – это роза, два – нарцисс, а в-третьих –
амбра славится!
Три формы у твоих кудрей, – и знать обязан
ученик:
Кривая линия, кольцо и полукруг, красавица!
Три родника в твоих устах сливаются в единый
миг;
Один – Замзам, другой – Кавсар, а третий – бытия родник.
Весенний ветерок – должник дыханию кудрей твоих,
И мускус и кадильница – лишь должники, красавица!
Дай красный камень сердолик в улыбке алых губ твоих,
Фисташку дай и сахар дай в улыбке алых губ твоих!
Три состояния души познал искатель губ твоих:
Бесславие, безволие, безумие, красавица!
Есть подозрение, что ты, мой друг, ограбила троих;
Луну, и пери красоты, и гурию, – мне жалко их!
Взор – у одной, стан – у другой, у третьей – драгоценный лик:
Ты все их милые черты присвоила, красавица!
Три дома есть: молитвы дом, надежды дом и счастья дом.
Сперва – прийти, взглянуть затем и дать себя обнять потом…
Твои глаза, язык и слух я трижды заклинать привык:
О, посмотри! О, позови! Услышь мой крик, красавица!
 

Абулькасим Унсури

Об авторе

   Абулькасим Унсури (961—1039) – придворный поэт султана Махмуда Газневида (999—1030), автор многочисленных касыд, восхвалявших походы этого грозного завоевателя.

Стихи

* * *

 
Ее уста, как лепестки росой омытых роз,
Вчера дарили мне ответ на каждый мой
вопрос.
Сказал я: «Только по ночам очам доступна
ты?»
Сказала: «Днем встречать лупу еще не
довелось».
Сказал я: «Кто сокрыл тебя от солнечных лучей?»
Сказала: «Тот, кто сон ночной и у тебя унес».
Сказал я: «Ведь нельзя желать, чтоб ночь как день была!»
Сказала: «Щек не обжигай напрасно током слез».
Сказал я: «Сладок аромат волны густых кудрей».
Сказала: «Амброй напоен поток моих волос».
Сказал я: «Кто зажег огонь на коже нежных щек?»
Сказала: «Сердце и твое его огнем зажглось».
Сказал я: «Глаз не оторву от твоего лица».
Сказала: «На михраб взглянуть другим не удалось!»
Сказал я: «От любви к тебе сгораю в муке я!»
Сказала: «От любви страдать давно уж повелось».
Сказал я: «Где мне обрести моей душе покой?»
Сказала: «Юный лик царя всегда усладу нес».
 

Перевод И. Гуровой

* * *

 
Ворон соколу сказал: «Мы с тобой – друзья,
Оба – птицы, кровь одна, и одна нам честь!»
Сокол ворону в ответ: «Верно! Птицы – мы,
Но различье, знаешь сам, между нами есть.
То, чего я не доел, съест и царь земли,
Ты же, грязный трупоед, должен падаль есть».
 

Перевод П. Гуровой

* * *

 
Не дивись, что недостойный стал достоинством богат,
Если мужа всех достоинств он назвал своим отцом.
Помни, друг: твоя одежда запах амбры переймет,
Если ты положишь рядом с амбровым ларцом.
Сердцу, алчущему неги, строгих знаний не найти.
Если лбу мила подушка – не дружить ему с венцом.
Нет стране благополучья, царь не ведает побед
Там, где люди, разленившись, ходят с заспанным лицом.
 

Перевод А. Кочеткова

Убайд Закали

Об авторе

   Убайд Закали (1270—1370) – поэт-сатирик, автор также и прозаических произведений. Сатира его была резко беспощадной. Особой популярностью пользуется сатирическая поэма «Кот и мыши».

Кот и мыши
Перевод В. Звягинцевой

 
Имеющий рассудок, слух и знанье,
Сядь и прочти мое повествованье.
С умом следи за этой старой сказкой,
За смыслом, и теченьем, и развязкой.
Мудрец! Не только свету, что
в окошке:
Прочти рассказ о мыши и о кошке.
А если взору блеск оправы нужен —
Любуйся красотой стихов-жемчужин.
Жил кот. О нем немало шума, звону,
Он был сродни кирманскому дракону:
Грудь – щит, как барабан – живот набитый,
Хвост львиный, нравом – леопард сердитый.
Он не мяукал, а рычал, бывало,
Так, что сам тигр бежал куда попало.
Порою, испугавшись с ним соседства,
И лев от страха обращался в бегство.
Однажды – страсть к мышам тому причиной —
Пошел он на охоту в погреб львиный.
Укрылся за кувшин с вином душистым,
Как вор в пустыне иль саду тенистом.
Вдруг мышка – прыг и, с легкостью мышиной,
Уселась тихо на краю кувшина.
Потом – к вину, – что ни глоток, то слаще!
И пьяная, страшна, как лев рычащий,
Бормочет: «Ой, сверну коту я шею,
Намну бока я наглому злодею!
Кот предо мной, что перед львом собака,
Пусть в бой со мной выходит забияка».
Услышав это, кот схватил беднягу,
В когтях она утратила отвагу.
Как серну леопард, терзал он мышку,
Объял смертельный ужас хвастунишку.
Молила мышь: «Твоей рабой я буду.
Прости мой грех, забудь мою причуду!»
А кот: «Не ври, не напускай туману.
Не внемлю я ни правде, ни обману».
Кот обглодал бедняжку мышь до кости,
Потом пошел в мечеть, к аллаху в гости.
Чуть с лапок смыв следы кровавой битвы,
Стал, как седой мулла, читать молитвы:
«Прости, творец, отныне стану тише, —
Вовеки в зубы не возьму я мыши.
За эту ж кровь невинную, о небо! —
Раздам я беднякам две меры хлеба».
Тут мышка, что скрывалась в тайном месте,
Собратьям принесла благие вести.
«Друзья! Конец делам кошачьим скверным, —
Кот стал отшельником и правоверным.
Он молится, в мечети пребывая,
В раскаяньи слезами грех смывая».
Поверив доброй вести о затишье,
Расправили зверьки плечишки мышьи.
Избрали семерых послов мышиных, —
Старейшин знатных, родовитых, чинных.
Решили в знак любви и уваженья
Коту послать от сердца приношенья.
Одна несет бутыль с вином багряным,
Другая хочет кланяться бараном,
Несут коту огромные подносы —
И финики на них, и абрикосы.
Вот в лапках – сыра круглая головка,
Вот каравай подкатывают ловко.
На голове у мыши миска с пловом,
А у другой кувшин шербета, – словом,
Все, все спешат с подарками, сластями
Предстать перед кошачьими очами.
Пришли и, кланяясь коту учтиво,
Сказали: «О земного мира диво!
Мы принесли дарующему счастье
Достойные души сладчайшей сласти».
И произнес, узрев мышей, котище:
«Хвала аллаху, то не с неба ль пища?!
Я долго был голодным и бессильным,
И наконец-то стол мой стал обильным.
Доныне соблюдал посты я строго
Во имя милосерднейшего бога.
Прошу, поближе поднесите блюда,
Я что-то плохо вижу их отсюда».
Как ветви ивы, мыши задрожали
И, подойдя к коту, хвосты поджали.
Внезапно прыгнув, кот одним движеньем,
Как воин, опьянившийся сраженьем,
Схватил рывком посланников знатнейших,
Всех благородных и старшин старейших…
Когтями двух, двух – лапою другою,
Зубами – пятую… Спина – дугою…
Лишь два мышонка убежать успели,
Чтоб рассказать мышам о страшном деле:
«Что ж вы сидите? Страшная утрата!
Посыпьте пеплом головы, мышата!
Знатнейшие из нас котом убиты,
Кошачьи когти кровью их облиты».
И мыши, в скорби, потеряв надежды,
Все облачились в черные одежды.
И порешили все – бедней не быть им –
С владыкой поделиться сим событьем:
«Пойдем и припадем к престолу шаха,
Не стало мочи жить мышам от страха».
…Мышиный царь сидел в тот миг на троне,
О новом призадумавшись законе.
Вскричали мыши с трепетом сердечным:
«Владычество твое да будет вечным,
О царь царей! Конца нет угнетенью,
Кошачья власть наш день затмила тенью.
Кот с мыши брал по зернышку, бывало,
Теперь и по пяти ему все мало.
С тех пор как стал котище правоверным –
Нас обложил налогом непомерным.
Ну, просто невозможно жить на свете!»
И царь промолвил: «Погодите, дети!
Тирана ждет такое воздаянье,
О коем в мире прогремит сказанье».
И сбор он трубит. Триста тридцать тысяч!..
Из камня бы такое войско высечь!
Сверкают копья. Всюду луки, стрелы, —
Все мыши и воинственны и смелы.
Размахивает копьями пехота, –
Скорее в бой ей ринуться охота.
Войска тянулись, плыли неустанно
Из Решта, из Гиляна, Хорасана.
И мышь одну избрали полководцем,
Чтоб управляла сереньким народцем.
Она сказала:»Мы должны отправить
Гонца к коту, чтоб дело так представить:
«Явись к подножью трона со слезами,
Не то готовься воевать с мышами!»
Посланец-мышь, спеша унять раздоры,
Бежит в Кирман вести переговоры.
Перед котом учтиво мышь склонилась:
«От шаха я, кошачья ваша милость!
Я принесла вам важное известье –
Мышиный царь вам объявляет честью:
«Пади пред нашим троном со слезами,
Не то готовься воевать с мышами!»
Кот отвечал лукаво и туманно:
«Ошибся шах, не двинусь из Кирмана».
Однако сам собрал он втихомолку
Кошачье войско. Глазки щуря в щелку,
Шли, словно вал самума, урагана,
Коты Кирмана, Йезда, Исфагана.
Исход ужасный предрешен судьбою, –
Уже звучит приказ кошачий: «К бою!»
Поток мышиный двинулся равниной,
С нагорий кошки потекли лавиной.
Войска сражались в вековой пустыне,
Молва о храбрецах гремит поныне.
В обеих ратях чуть не каждый воин
Великого Рустама был достоин.
Так много и мышей и кошек пало,
Что их перо мое не сосчитало.
Как лев, сражался кот в безумной схватке,
Но жилы мышь подрезала лошадке,
И выпал из седла седок хвостатый, —
Кошачье войско смущено утратой.
«Аллах, аллах! – вопят, ликуя, мыши. —
Вяжи злодея! Взвейся, знамя, выше!
Бей в барабан!» И в честь такой победы
Целует мышку мышь. Забыты беды.
Мышиный шах сел на спину слоновью,
Он окружен почтеньем и любовью.
А изверга-кота, связав ремнями,
Опутали веревками, узлами.
И молвил шах: «На виселицу зверя!
Пусть повисит, не велика потеря».
Едва царя мышей завидел пленный,
Гнев заплескался в нем волною пенной.
Как тигр в кустах перед прыжком, он сжался, —
Прыг, скок! – и плен веревочный порвался.
Схватил мышей он, разъярен и грозен,
И грохнул их, бедняжек, прямо оземь.
Какое горе! Войско разбежалось,
Шах еле спасся бегством (вспомнить жалость!).
Погиб погонщик, слон, – потерь немало, —
Казны, престола и дворца не стало…
Да будет сей рассказ тебе забавой,
Убайду Закани – посмертной славой.
 

Баба Тахир

Об авторе

   Баба Тахир (конец X—XI вв.) – поэт, писавший дубейти (то есть состоящие из двух бейтов) на хамаданском диалекте. Дубейти от рубай отличаются размером. Стихи Баба Тахира долгое время передавались из уст в уста и были записаны не ранее XVII в.

«И небу, и земле…»
Перевод Дм. Седых

 
Создатель, все равно: сказать или
смолчать —
И мысли все твои, и на устах печать.
Сорвешь ее – скажу, сорвать не
пожелаешь,
Так, собственно, тогда мне нечего
сказать.
 

4

 
Качаясь, брел домой, и ноги подкачали:
Я чашу уронил. Стою над ней в печали,
Гляжу – она цела. Да славится Аллах!
Ведь чаш разбитых – тьма, хоть их и не роняли.
 

6

 
С какою целью дал создатель алчность нам?
Чтоб тело ублажить, затем скормить червям?
Так, замысла творца не понимая толком,
Мы без толку живем, влачась к своим гробам.
 

7

 
Садовники, молю! Нет, не сажайте роз!
От их измен тону в морях ревнивых слез.
Нет, не сажайте роз! Колючки посадите.
А впрочем, и от них дождешься лишь заноз.
 

9

 
Тобою потрясен, я, словно ад, пылаю.
Неверным так пылать – и то не пожелаю,
И все же на огонь лечу, как мотылек.
А может, этот ад и есть блаженство рая?
 

10

 
Таким уж создан я – веселым и печальным,
И все ж нельзя меня считать необычайным.
Из праха создан я. Кого там только нет?!
А значит, я таким родился не случайно.
 

11

 
Всей красоты твоей я так и не постиг.
Тюльпаны с горных круч ко мне приходят в стих,
Но ты красивей их, к тому ж – цветут неделю,
А ты надежда всех бессчетных дней моих.
 

15

 
О сердце, я люблю, но совесть не на месте.
Твердят, что нет во мне малейшей капли чести.
А, кстати, так ли честь влюбленному нужна?
Скорей твердят о ней завистники из мести.
 

16

 
В могиле сладок сон под грудою камней,
Но как пошевелить конечностями в ней?
Как, лежа в тесноте, сражаться с муравьями?
А змеи, о творец! Как удирать от змей?
 

17

 
Всевышний судия! Так поступать не дело.
Пи ночи нет, ни дня, чтоб сердце не болело.
Я вечно слезы лью – и все из-за пего.
Возьми его назад, оно мне надоело.
 

18

 
Ни крова, ни друзей. Куда идти Тахиру?
Вдвоем с тоской своей куда идти Тахиру?
К вам, небеса? Твердят, что вы добрей земли,
А если не добрей, куда идти Тахиру?
 

21

 
Идет, идет. Пришла. Благословенный миг!
В аркане черных кос заката алый блик.
Они меня влекут, они меня арканят.
О сердце, возликуй! Ведь это ночи лик!
 
 
Мне шепчет, шепчет рок, твердит неумолимо:
«Боль сердца твоего, увы, неисцелима.
Ты на земле – чужой. На душу спроса нет,
И, хоть алмазом будь, пройдет прохожий мимо».
 

25

 
О, сколько ты сердец ограбил, точно тать,
И кровью их багришь, и грабишь их опять!
Но сочтено не все, что ты во зло содеял,
И что не сочтено, считать – не сосчитать.
 

30

 
О сердце, ты всегда в крови, крови, крови,
Томишься вновь и вновь от вечных мук любви.
Опять, опять, опять ты розу увидало
И снова мне твердишь: сорви, сорви, сорви!
 

31

 
Я тело приучил к страданью, о творец!
Душа скорбит и ждет свиданья, о творец!
Томлюсь в огне тоски. Сей бренный мир – чужбина.
Отсюда шлю тебе стенанья, о творец!
 

32

 
Всегда ли отличить от пользы можешь вред?
В чем сущность бытия, нашел ли ты ответ?
Сокрыты от тебя и тайны мирозданья.
А можешь ли постичь своих друзей? О нет!
 

34

 
Цветет веками степь и отцветет не скоро.
Столетьями в горах цветы ласкают взоры.
Одни приходят в мир, других уносит смерть,
А степь – все та же степь, и горы – те же горы.
 

36

 
Я сильным был, как лев, отважным был, не зная,
Что бродит рядом смерть, меня подстерегая.
Да, было время, львы бежали от меня,
Теперь, как ото льва, от смерти убегаю.
 

39

 
Сажал тюльпаны я, и горестно в груди
Рыдало сердце: «Знай, напрасны все труды.
Жизнь коротка. Едва раскроются бутоны,
Как небеса, увы, уже зовут: приди!»
 

42

 
Ты в сердце, о любовь! Так что ж тогда извне?
Похитила его. Так что ж стучит во мне?
О сердце и любовь, у вас одно обличье,
Поэтому постичь труднее вас вдвойне.
 

44

 
Могу ли я тебя в разлуке позабыть?
Иной свободы нет, как, мучаясь, любить!
И если в сердце ты остаться не захочешь,
Покою в нем не быть и красоте не быть.
 

46

 
Опять спустилась ночь в закатной тишине,
И снова, как вчера, душа моя в огне.
Боюсь, из-за любви к красавице неверной
И вера в небеса дотла сгорит во мне.
 

47

 
Блаженны, кто с тобой сидел по вечерам
И, услаждая слух, внимал твоим речам.
О, дай на них взглянуть, чтоб ощутить блаженство,
Коль не могу тебя хоть раз увидеть сам.
 

48

 
Печаль моей любви меня в пустыни гонит,
И жизнь моя, увы, в песках несчастий тонет.
А ты твердишь: терпи! Я плачу, но терплю,
Хоть знаю, что меня терпение хоронит.
 

50

 
Кто страстью воспылал, тот смерти не страшится.
Влюбленному ничто оковы и темницы.
Он – ненасытный волк. А крика чабана
И посоха его какой же волк боится?
 

52

 
Я в цветнике не раз вкушал вечерний сон,
Расцветшей розой был однажды пробужден.
Садовник увидал, что я цленилея розой,
И сотнями шипов ее усыпал он.
 

53

 
За что наказан я, о небо? Разве мало
Я пролил слез? Уймись! Начнем игру сначала.
Ты на игральный стол с заоблачных высот
Меня швырнуло вниз и крупно обыграло.
 

56

 
Не в грезах, не во сне приди, а наяву!
Приди хотя б на миг узнать, как я живу.
Цветы долин и гор ты в волосы вплетаешь,
А я?.. Я на себе седые пряди рву.
 

57

 
Ты – слиток серебра. Хоть по твоей вине
Пылаю день и ночь, увы, не льнешь ко мне.
Я знаю – отчего. Ты, как огня, боишься
Того, что серебро расплавится в огне.
 

58

 
Я, соколом кружась, охотился за дичью.
Меня охотник сбил, и стал я сам добычей.
Когда летишь на лов, гляди по сторонам,
Не то тебя собьют под общий хохот птичий.
 

63

 
Изгнанником брожу в пустыне – днем и ночью.
Мне зябко, я дрожу и стыну – днем и ночью.
Не знаю, что со мной. Не болен я ничем,
Но высекает боль морщины – днем и ночью.
 

64

 
Сегодня пламень я. Я – огненная птица.
Взмахну крылом – и вмиг весь мир испепелится.
А если чья-то кисть меня изобразит,
Кто взглянет на портрет, тот в уголь превратится.
 

65

 
Приди, о соловей, любовью к розе пьяпый,
Я научу любви безмолвной, непрестанной.
Над розой ты поешь, живущей пять ночей,
А я молчу всю жизнь, рыдая по желанной.
 

69

 
Я розу окружил любовью и заботой,
То орошал слезой, то жгучей каплей пота,
И роза расцвела. Допустишь ли, творец,
Чтоб аромат ее вдыхал не я, а кто-то?
 

71

 
Не запрещайте мне хоть миг побыть с желанной!
Плененный красотой, молюсь ей постоянно.
Погонщик, придержи спешащий караван!
Пойми, я лишь на миг отстал от каравана.
 

72

 
Я тот, кто у судьбы в немилости, в опале,
Я – странник, что живет мечтою о привале,
Сухой колючки куст, что ветрами пустынь
Гоним среди песков в неведомые дали.
 

74

 
Создатель, видно, ты покинул небосвод.
Душа моя болит, и сердце слезы льет.
Как радоваться мне, когда у недостойных
Ты коротаешь дни и ночи напролет?
 

79

 
Красавицы в степи тюльпаны рвут. О боже,
Любая на тюльпан сама точь-в-точь похожа!
Как это сходство я, слепец, не замечал?
Ступай, о сердце, в степь и рви тюльпаны тоже!
 

85

 
Гляжу ли в синеву, где кружится орлан,
Где в горизонт плывет верблюжий караван,
На море или степь, на горные вершины –
Я вижу только твой весь мир затмивший стаи.
 

90

 
Нет, я твоей любви, красавица, не верю,
Покуда не придешь, не постучишься в двери.
Я сеял семена, я взращивал любовь,
А с поля я собрал пока одни потери.