Страница:
91
Ох, сердце! Я уже вступаю в вечер поздний.
Не мне ли знать, что ты – сосуд вражды и розни?
Когда наступит час небесного суда,
Припомню я тебе все каверзы и козни.
94
Коль нет со мной тебя, во сне клубятся змеи,
Не радуют и дни, они ночей темнее,
А на кустах в саду сидят одни шипы,
Когда иду, грустя, по розовой аллее.
95
Дохну на синеву – и купол твой сожгу!
Все семь небес дотла со всей трухой сожгу!
И не раскаюсь, нет! Я требую покоя,
А если не вернешь душе покой, сожгу!
98
Захочешь ослепить – безмерно буду рад,
Захочешь сжечь – сожги! Блажен подобный ад.
Л позовешь в цветник, сорву цветок, в котором
Мне чудился бы твой тончайший аромат.
100
Весь мир лежит в пыли, и вьется в ней тропа —
Печалей и скорбей послушная раба.
В цветах гора Альванд, в ковре из гиацинтов,
Но каждый венчик желт, как и моя судьба.
101
Как луноликих гнет тяжел! Я изнемог.
Тюльпановым тавром ожог на сердце лег.
Но если завтра вновь красавицы поманят,
Вновь не смогу стереть смущения со щек.
103
Ищу ответ. Я стал скитальцем – отчего?
Я стал давным-давно страдальцем – отчего?
Все снадобье для ран и горестей находят,
А я не шевельну и пальцем – отчего?
108
Печалью болен я, она же и врачует,
В скитаниях моих возлюбленной кочует.
Она затем дана, чтоб разделить досуг,
Обдумать – что к чему, когда со мной ночует.
110
Не помню, как я жил. Мне кажется порою,
Что были иногда мгновения покоя,
Но так велик твой гнет и так невыносим,
Что мнится, будто жизнь была сплошной тоскою.
112
Да буду проклят я, коль посажу тюльпаны!
Да буду проклят я, коль их касаться стану!
Сто раз я был сражен похожей на тюльпан
И сто раз жертвой пал коварства и обмана.
114
Моей мольбе хоть раз ты внял, о небосвод?
Вращаясь, ты опять свершил круговорот,
Но те же у меня и горести, и муки.
Так безотрадно жизнь, наверное, пройдет.
115
Десницу поднял рок и ткнул в меня перстом,
Изгнанником с тех пор брожу в краю чужом.
Не чувствуя вины, я не покончил с жизнью.
Осталось слать мольбы и каяться. Но в чем?
116
Молчанию гробниц мой плач вполне под стать,
Хоть плачу оттого, что не могу молчать.
Мне говорят: «Молчишь, не знаешь, значит, горя».
Нет, горя я хлебнул, да мочи нет кричать.
117
Ты рождена для роз, для неги в цветнике,
А я – брести в пыли и увязать в песке,
Но где бы ни был я в скитаньях по пустыням,
Ты предо мной встаешь миражем вдалеке.
118
Как соль, в моей душе тоска растворена,
Ночами до зари огнем горит она,
И если поутру одним ревнивым вздохом
Соперников сожгу, в том не моя вина.
121
Тащу тяжелый груз всех в мире слез и ран.
Да разве я верблюд, ведущий караван?
Печальнее всего, что я уздою скован.
А повод подлецам тобою в руки дан.
125
О сердце, разожми хотя б на миг тиски,
На волю отпусти из рук твЛй тоски!
Ты – ловкий птицелов. Ты так искусно ловишь,
Что даже не кладешь зерна в свои силки.
132
Тот счастлив, у кого всегда легка мошна.
Беспечно он сидит за чашею вина,
Смеется от души и пьет за луноликих,
А в чашу с высоты глядит сама луна.
133
Сказал ты, что я похож на морехода –
Стремлю свою ладью во всякую погоду
По морю слез. Боюсь, однако, одного:
Пойдет ладья ко дну, и вслед уйду под воду/
134
Увы, ты своего добился, о творец, –
Разрушил подо мной опору наконец,
Но, коль ее решил снести до основанья,
Пусть приговор свершит быстрее твой гонец.
136
Коль изловчусь схватить за горло небосвод,
Не отмолчится, нет, открою силой рот.
Пусть скажет: почему одним дает лепешку,
Другим же – сотни благ и тысячи щедрот?
140
Я на горе Альванд забрался на утес
И посадил тайком одну из редких роз,
Но только пробил час упиться ароматом,
Как ветер-ветрогон красавицу унес.
141
Из рук моих полу ты выдернула снова
И удалилась прочь, не обронив ни слова.
Не каешься? Ну что ж… Пойду схвачу полу,
Которая со мной не будет столь сурова.
148
Любовь дарит шипы, а розы – лишь вначале.
Опять вернулись дни сомнений и печали.
Я получил письмо. Красавица моя
Мне больше не верна. Была ль верна? Едва ли.
151
Уходит караван, с барханами сливаясь.
Я вслед ему гляжу и снова каюсь, каюсь.
Придет пора, и мы покинем этот мир,
Где так же вдаль бредем, под вьюками сгибаясь.
152
Дыхание твое свежей рассветных рос,
Хмелею без вина от амбры черных кос,
Когда же по ночам твой образ обнимаю,
От ложа поутру исходит запах роз.
155
Страдания поймет лишь тот, кто сам страдал.
Податливей в огне становится металл.
О пасынки судьбы, сраженные печалью,
Придите, вас пойму, я горе испытал.
157
От козней сердца выть хочу подобно волку.
Я сердце поучал, но не добился толку.
Я ветер умолял: «Возьми его!» Не взял.
Швырнул в огонь, шипит, дымится, да и только.
161
Оборванный, босой бродяга – это я.
Тот, чья судьба скупа, как скряга, – это я.
Тот, с кем печаль и скорбь ночами неразлучны,
Кто даже смерти ждет, как блага, – это я.
162
Моя постель – земля. Забыл о теплом крове.
За что казнишь? За то, что воспылал любовью?
Но ведь не только я один тебя люблю, –
Однако у других не камень в изголовье.
163
Я, ищущий в тебе сомнениям ответ,
Безумней мотылька, летящего на свет.
Есть норы у зверей, у ползающих гадов,
А у меня для сна – и то приюта нет.
166
В моей любви к тебе безумие таится.
Слезами я плачу за сладкий миг сторицей.
Влюбленные сердца сродни сырым дровам:
Кладешь чурбак в огонь, пылает и слезится.
169
Не лги себе, Тахир, в душе не суесловь!
Где святость, коль вокруг ручьями льется кровь?
Не пустынь[25] этот мир, нет, не обитель скорби,
Откуда к небесам возносится любовь.
170
Я плачу по утрам кровавыми слезами,
И вздохи в небеса отбрасывают пламя.
Когда ж приду к тебе, я столько слез пролью,
Что скроется земля под слезными морями.
172
Твои глаза влекут. Обилен их улов.
И я не избежал расставленных силков.
Средь любящих тебя немало есть достойных,
Немало и пустых, как средь моих стихов.
173
Подобно тигру, жизнь когтями тело рвет,
А ум и сердце взял в оковы небосвод,
О небосвод, молю, сними свои оковы,
Достаточен земной невыносимый гнет.
178
Я в траур погружен, и в том твоя вина,
Посеяны тобой печали семена.
В твоих глазах вопрос: что так меня согнуло?
Непрямота твоя, посулов кривизна.
180
Стремлюсь к тебе одной, и ни к кому иному
Полезно лишь одно из снадобий больному.
Любовь твоя – огонь, сжигающий меня,
А пепел от него – сладчайшая истома.
182
Да разве это жизнь, когда ночлега нет,
Когда не раздобыть лепешки на обед?
Есть голова, но в ней рассудок есть едва ли,
Коль телу голова приносит только вред.
184
Коль в сердце нет любви, оно никчемней праха.
Кто в клочья на себе готов порвать рубаху,
Сгорая от огня неистовой любви,
Тот стоит одного из двух миров Аллаха!
187
О сердце, ты – корабль, сидящий у лагуны
На рифе, где кипят и пенятся буруны.
Мне говорят: «Тахир, сыграй на таре нам!»
Но разве зазвучат оборванные струны?
188
Ты головой моей швыряешься давно,
Но не нарушу, нет, обета все равно.
Коль сочетанье звезд к трусливым благосклонно,
Дождусь поры, когда изменится оно.
190
Я сердце положить готов на твой порог,
Я голову отдать готов мечу в залог.
На что она, когда собою не владею,
Когда от страсти я, безумец, изнемог?
191
Любовь к тебе слепит и жжет сильней огня,
Лишь горсточку золы оставит от меня,
Но даже если ты любовь под корень срубишь,
Побеги прорастут немедленно из пня.
193
Создатель, с той поры, как я увидел свет,
Я только и грешу, грешу десятки лет.
Во имя, о творец, двенадцати созвездий,
Молю, закрой глаза! Скажи: «Не видел, нет!»
194
Я наг. Но кем раздет? Какой жестокой силой?
По чьей вине всю жизнь свожу себя в могилу?
О, дайте, дайте нож! Я вскрою грудь. Хочу
Увидеть, что любовь с душою сотворила.
197
Когда молюсь творцу, душе на миг светло.
О, если бы мое моленье помогло!
Влачи свою судьбу иль будь изнежен ею,
Смерть – камень, человек – лишь хрупкое стекло.
199
Коль с дерева плоды свисают за ограду,
Теряет и покой, и сон хозяин сада,
И пусть оно родит алмазы, все равно
Немедленно срубить его под корень надо.
200
В садах моей души могильные цветы.
Ни поросли надежд, ни завязи мечты.
Безжизненны пески в моем умершем сердце,
В нем даже не растут отчаянья кусты.
204
О, как твое лицо средь гиацинтов кос
Напоминает куст цветущих алых роз!
Влюбленные сердца в твоих кудрях трепещут,
Запутавшись в сети пленительных волос.
209
Тюльпаны нежат взор, увы, всего неделю,
Цветут на склонах гор, увы, всего неделю.
Иду из края в край, в отчаянье кричу:
«Любить красавиц – вздор! Они верны неделю!»
210
О сердце, ты всю жизнь ступаешь по шипам,
Подстерегает рок тебя то здесь, то там.
Когда бы ты могло, как ношу, сбросить тело,
Насколько тяжкий путь казался б легче нам!
212
Пустыня. Что ни шаг – опасность. Ночь темпа.
Колючая трава в потемках не видна.
Ни проблеска огня. От ноши ноют плечи.
Счастливец, у кого легка была она.
215
О, если б у меня была одна беда,
Считал бы: светит мне счастливая звезда,
А будь у ложа врач, жена или подруга,
Не счел бы я бедой и ту беду тогда.
218
Моей душе вручил все скорби этот мир.
Не потому ли я так одинок и сир?
Страдальцам эликсир находят от страданий,
А для меня само страданье – эликсир.
222
О вероломный мир! Ты стал моей темницей.
Шипами ты сумел в мою полу вцепиться.
Смирясь, тащу арбу печалей и скорбен,
А над моей спиной заносит кнут возница.
228
О небосвод, не будь коварным палачом!
Пускай не даришь роз, зачем же стал шипом?
Ты на меня взвалил мучительное бремя,
Зачем же делать вид, что ты тут ни при чем?
230
Нет, роза у могил распутниц не растет,
Когда ж растет, и цвет, и аромат не тот,
Трава не зелена, дички не плодоносят,
Лишь свесят иногда презренья горький плод.
233
Я на твоем пути усядусь и опять,
Наверное, тебя напрасно буду ждать,
Но время отомстит, и муки ожиданья,
Неверная, тебя заставит испытать.
236
Ты ароматна так, как ароматен сад,
И пусть твоя любовь таит смертельный яд,
Коль ступишь невзначай на край моей могилы,
Я тотчас оживу, вдохнув твой аромат.
239
Ни разу я на сбор поклонников не зван.
Ни разу тайный знак тобою не был дан.
Боишься? Но чего? Тебя ведь не убудет.
Не может обмелеть безбрежный океан.
241
Влюбленные души и сердца не щадят.
Что любящему – рай, нелюбящему – ад.
Кто тратит на любовь разменную монету,
Беднее бедняка, пусть даже и богат.
244
Не совершай дурных поступков никогда,
Чтоб не пришлось краснеть, сгорая со стыда.
Раскаешься, и все ж молва тебя осудит,
И тесен станет мир от этого суда.
246
Без мук любви душа сухой травы мертвей,
Не знавшей ласк росы и сладости дождей.
«О, лучше умереть, чем жить, любви не зная!» —
Так по утрам поет над розой соловей.
247
Богатства мира – прах, текучая вода.
Поскольку ты пришел на краткий миг сюда,
Приумножай стократ в своей душе печали,
Зачтутся лишь они в день Страшного суда.
249
Я к обреченным жить испытываю жалость,
В развалинах души печаль обосновалась.
О небосвод, взвали на плечи мне печаль,
Которая еще в твоей суме осталась.
256
Под тяжестью твоей, о рок, бессильно гнусь.
Кочуешь вслед за мной, впиваясь, точно гнус,
И мне исподтишка дороги переходишь.
Таков твой подлый нрав. Ты по натуре трус.
259
Не станет храбрым трус, шакалу он родня,
Не радуюсь, когда несчастье у меня.
Есть мудрые слова у сына Фаридуна:
Не пышет жаром печь, в которой нет огня.
261
Пускай ты падишах, конец – небытие.
Пускай вселяешь страх, конец – небытие,
Пусть перстень твой ценней сокровищ Сулеймапа,
Ты превратишься в прах. Конец – небытие.
262
Одни боятся мук, другие жаждут мук,
Одним подай бальзам, другим подай недуг,
А мне по сердцу то, что нравится любимой:
Приму и радость встреч, приму и боль разлук.
263
Я – пасынок судьбы, не знающий участья,
Оплывшая свеча, сжигаемая страстью,
Я сохну на корню и не плодоношу.
А ты дожди сковал своей жестокой властью.
269
Из глаз на мой подол не слезы лью всечасно,
А кровь моей души, увы, тебе подвластной.
О, как твой гнет жесток! Но лучше промолчу.
О гнете промолчать намного безопасней.
275
Мы – гости на пиру за призрачным столом,
А впрочем, мы скорей на кладбище живем:
При жизни роют нам безвременно могилу,
А вырыв, говорят: «Живите, вот ваш дом!»
276
Какой для мира прок от золота сквалыг?
Будь щедростью души и в нищете велик!
При жизни накопить достаточно на саван,
Одежду мертвецов – и нищих, и владык.
278
Счастливцы те, кому к тебе доступен вход,
Ты осыпаешь их дождем своих щедрот.
Таков закон любви, проверенный веками:
Кто дерзок, тот всегда срывает лучший плод.
280
Будь львом или ослом, орлом или вороной,
Конец у всех один: земли сырое лоно.
Растянешься пластом и не стряхнешь с себя
Ни крысы, ни змеи, ни тли, ни скорпиона.
284
То сердце не поймет печали безысходной,
Которому взирать на радости угодно.
Я не виню тебя. Так исстари идет:
О тех, кто заточен, не думает свободный.
285
По кладбищу бродил вечернего порой,
Как вдруг услышал вздох под каменной плитой,
И череп так сказал источенному праху:
«Не стоит этот мир соломинки одной!»
286
Ни с кем не дружит рок. Ты року подневолен.
Он даже не вздохнет, терзает – и доволен,
А если и вздохнет, так только для того,
Чтоб погасить свечу у тех, кто обездолен.
293
Я серый и седой, как высохший камыш,
Стенаньями души бужу ночную тишь,
А дни идут, идут печальной чередою…
Но где тебе понять? Ты безмятежно спишь.
294
Я плачу по ночам, живу, как полутруп,
Но с близкими – и то на излиянья скуп.
Кто настежь пред людьми распахивает двери
В тайник своей души, безумен или глуп.
297
Кто лицезрел тебя вблизи хотя бы раз,
Тот с твоего лица не сводит больше глаз.
Когда моя душа твои ресницы видит,
Сто тысяч стрел в нее вонзаются тотчас.
300
Как видно, чашу мук испил я не до дна.
И днем покоя нет, и ночью не до сна.
Беда, коль у тебя любимая капризна,
Всю душу изведет причудами она.
302
По кладбищам бродил, и тем, что поскромнее,
И тем, где встретишь склеп иных палат пышнее.
Без савана нигде не видел бедняка
И в двух ни одного не видел богатея.
307
Я нищ, и потому я страхами богат.
Коварно в мой сосуд судьба вливает яд.
Я ею осужден вздыхать, стонать и плакать,
Хоть и не знаю, в чем пред нею виноват.
310
Всевышний судия, низвергни небосвод!
Пускай и он, как я, слезами изойдет!
Когда меня печаль хотя б на миг покинет,
Я буду знать, что ты швырнул его с высот.
313
Мы только жалкий миг живем на этом свете.
О друг, не попадай привязанностям в сети!
Ты слышишь, вот вдали опять истошный крик,
Ты слышишь, чью-то боль опять доносит ветер?
315
Смиренно жизнь влачу бродяги-горемыки
И плачу, чтоб текли в твоем саду арыки.
Сажаю день и ночь тюльпаны для тебя,
А всходят вместо них кусты колючки дикой.
317
Любовь к тебе – других за мною нет провпп.
Что ж обречен блуждать и дни влачить один?
Не знаю, где искать потерянное сердце,
Но твердо знаю: в нем ты полный властелин.
318
Пускай от соли слез ресницы не очищу,
Униженно молить не стану, точно нищий.
Дотла, дотла сгорю в огне моей любви!
Ты даже не найдешь золы на пепелище.
321
Не уподобься, друг, безмозглому глупцу,
На козни юных дев не жалуйся творцу.
Есть на неверье спрос и есть на благочестье,
Торгуй такой товар, какой тебе к лицу.
Омар Хайям
Об авторе
Омар Хайям (1040—1123) – всемирно известный поэт, выдающийся философ и математик. В своих трудах Хайям предвосхитил некоторые открытия европейской математики XVII в., однако они были забыты и не нашли практического применения. На русский язык рубай Хайяма переводились неоднократно, а в нашем сборнике даны самые последние переводы Г. Плисецкого, получившие одобрение в широких кругах советских читателей.
Рубайят
Перевод Г. Плисецкого
Много лет размышлял я над жизнью земной.
Непонятного нет для меня под луной.
Мне известно, что мне ничего не известно[26]!
Вот последняя правда, открытая мной.
*
Я – школяр в этом лучшем из лучших миров.
Труд мой тяжек: учитель уж больно суров!
До седин я у жизни хожу в подмастерьях,
Все еще не зачислен в разряд мастеров…
*
И пылинка – живою частицей была,
Черным локоном, длинной ресницей была.
Пыль с лица вытирай осторожно и нежно:
Пыль, возможно, Зухрой яснолицей была!
*
Тот усердствует слишком, кричит: «Это – я!»
В кошельке золотишком бренчит: «Это – я!»
Но едва лишь успеет наладить делишки –
Смерть в окно к хвастунишке стучит: «Это – я!»
*
Этот старый кувшин безутешней вдовца
С полки, в лавке гончарной, кричит без конца:
«Где, – кричит он, – гончар, продавец, покупатель?
Нет на свете купца, гончара, продавца!»
*
Я однажды кувшин говорящий купил.
«Выл я шахом! – кувшин безутешно вопил. –
Стал я прахом. Гончар меня вызвал из праха –
Сделал бывшего шаха утехой кутил».
*
Этот старый кувшин на столе бедняка
Был всесильным везиром в былые века.
Эта чаша, которую держит рука, –
Грудь умершей красавицы или щека…
*
Когда плачут весной облака – не грусти.
Прикажи себе чашу вина принести.
Травка эта, которая радует взоры,
Завтра будет из нашего праха расти.
*
Был ли в самом начале у мира исток?
Вот загадка, которую задал нам бог.
Мудрецы толковали о ней, как хотели, –
Ни один разгадать ее толком не смог.
*
Видишь этого мальчика, старый мудрец?
Он песком забавляется – строит дворец.
Дай совет ему: «Будь осторожен, юнец,
С прахом мудрых голов и влюбленных сердец!»
*
Управляется мир Четырьмя и Семью[27].
Раб магических чисел – смиряюсь и пью.
Все равно семь планет и четыре стихии
В грош не ставят свободную волю мою!
*
В колыбели – младенец, покойник – в гробу:
Вот и все, что известно про нашу судьбу.
Выпей чашу до дна – и не спрашивай много:
Господин не откроет секрета рабу.
*
Я познание сделал своим ремеслом,
Я знаком с высшей правдой и с низменным злом.
Все тугие узлы я распутал на свете,
Кроме смерти, завязанной мертвым узлом.
*
Не оплакивай, смертный, вчерашних потерь,
Дел сегодняшних завтрашней меркой не мерь,
Ни былой, ни грядущей минуте не верь,
Верь минуте текущей – будь счастлив теперь!
*
Месяца месяцами сменялись до нас,
Мудрецы мудрецами сменялись до нас.
Эти мертвые камни у нас под ногами
Прежде были зрачками пленительных глаз.
*
Как жар-птица, как в сказочном замке княжна,
В сердце истина скрытно храниться должна.
И жемчужине, чтобы налиться сияньем,
Точно так же глубокая тайна нужна.