Анвари Авхададдин. Родник жемчужин: Персидско-таджикская классическая поэзия

Еще курилось бытие, еще слагался мир,
А я, друзья, уж был влюблен! Я уж давно влюблен.
Семь тысяч лет из года в год лепили облик мой —
И вот я ими закален: я уж давно влюблен.
 
 
Едва спросил аллах людей: «Не я ли ваш господь?» —
Я вмиг постиг его закон! Я уж давно влюблен.
 
 
О ангелы, на раменах держащие миры,
Вздымайте ввысь познанья трон! Я уж давно влюблен.
 
 
Скажите Солнцу моему: «Руми пришел в Тебриз!
Руми любовью опален!» Я уж давно влюблен.
 
 
Но кто же тот, кого зову «Тебризским Солнцем» я?
Не светоч истины ли он? Я уж давно влюблен.
 

Перевод П. Селъвииского

* * *

 
Я видел милую мою: в тюрбане золотом
Она кружилась и неслась и обегала дом…
 
 
И выбивал ее смычок из лютни перезвон,
Как высекают огоньки из камешка кремнем.
 
 
Опьянена, охмелена, стихи поет она
И виночерпия зовет в своем напеве том.
 
 
А виночерпий тут как тут: в руках его кувшин,
И чашу наполняет он воинственным вином
 
 
(Видал ли ты когда-нибудь, чтобы в простой воде,
Змеясь, плясали языки таинственным огнем?).
 
 
А луноликий чашу ту поставил на крыльцо,
Поклон отвесил и порог поцеловал потом.
 
 
И ненаглядная моя ту чашу подняла
И вот уже припала к ней неутолимым ртом.
 
 
Мгновенно искры понеслись из золотых волос…
Она увидела себя в грядущем и былом:
 
 
«Я – солнце истины миров! Я вся – сама любовь!
Я очаровываю дух блаженным полусном».
 

Перевод Н. Селъвииского

* * *

 
Я – живописец. Образ твой творю я каждый миг!
Мне кажется, что я в него до глубины проник.
Я сотни обликов создал – и всем я душу дал,
Но всех бросаю я в огонь, лишьдвой увижу лик.
О, кто же ты, краса моя: хмельное ли вино?
Самум ли, против снов моих идущий напрямик?
 
 
Душа тобой напоена, пропитана тобой,
Пронизана, растворена и стала, как двойник.
 
 
И капля каждая в крови, гудящей о тебе,
Ревнует к праху, что легко к стопам твоим приник.
 
 
Все тело бренное мое – лишь глина да вода…
Но ты со мной – и я звеню, как сказочный родник!
 

Перевод И. Селъвинского

* * *

 
В счастливый миг мы сидели с тобой – ты и я,
Мы были два существа с душою одной – ты и я.
 
 
Дерев полутень и пение птиц дарили бессмертием нас
В ту пору, как в сад мы спустились немой – ты и я.
 
 
Восходят на небо звезды, чтоб нас озирать;
Появимся мы им прекрасной луной – ты и я.
 
 
Нас двух уже нет, в восторге в тот миг мы слились
Вдали от молвы суеверной и злой – ты и я.
 
 
И птицы небесные кровью любви изойдут
Там, где мы в веселье ночною порой – ты и я.
 
 
Но вот что чудесно: в тот миг, как мы были вдвоем –
Мы были: в Ираке – один, в Хорасане – другой – ты и я.
 

Перевод Б. Гуляева

* * *

 
«Друг, – молвила милая, – в смене годов
Ты видел немало чужих городов.
 
 
Который из них всех милее тебе?»
«Да тот, где искал я любимых следов.
 
 
Туда сквозь игольное мог бы ушко
Я к милой пройти на воркующий зов.
 
 
Везде, где блистает ее красота,
Колодезь – мой рай и теплица – меж льдов.
 
 
С тобою мне адовы муки милы,
Темница с тобой краше пышных садов;
 
 
Пустыня сухая – душистый цветник;
Без милой средь розовых плачу кустов.
 
 
С тобою назвал бы я светлым жильем
Могилу под сенью надгробных цветов.
 
 
Тот город я лучшим бы в мире считал,
Где жил бы с любимой средь мирных трудов».
 

Перевод В. Звягинцевой

* * *

 
Открой свой лик: садов, полных роз, я жажду.
Уста открой: меда сладостных рос я жажду.
Откинув чадру облаков, солнце, лик свой яви,
Чтоб радость мне блеск лучезарный принес, я жажду.
Призывный звук твой слышу и вновь лететь,
Как сокол в руке царя, к свершению грез я жажду.
Сказала ты мне с досадой: «Прочь от меня!»
Но голос твой слышать и в звуке угроз я жажду.
Сурово ты молвишь: «Зачем не прогнали его?»
Из уст твоих слышать и этот вопрос я жажду.
Из сада друга, о ветер, повей на меня,
Вдохнуть аромат тех утренних рос я жажду.
Та влага, что небо дает, – мгновенный поток;
Безбрежного моря лазури и гроз я жажду.
Мне без тебя этот шумный город – тюрьма;
Приютом избрать пустынный утес я жажду.
На площади с чашей, касаясь любимых кудрей,
Средь пляски вкусить сок сладостных лоз я жажду.
Я нищий, но мелким камням самоцветным не рад:
Таких, как пронизанный светом утес, я жажду.
 
 
Мне горько, что в грустном унынии люди вокруг;
Веселья, что дарит напиток из лоз, я жажду.
 
 
Мне черни бессмысленной брань замкнула уста,
И вместо песен лишь горестных слез я жажду.
 
 
Певец искусный, вот песни твоей конец,
Вложить лишь в нее страстный вопрос я жажду.
 
 
Шамс^[89] – слава Тебриза, зажжешь ли любви нам зарю?
Как слов Сулеймана удод^[90], аромата тех роз я жажду.
 

Перевод Б. Гуляева

Муслихиддин Саади

Об авторе

   Муслихиддин Саади (1184—1292) – величайший персидский поэт, автор «Гулистана» и «Бустана», непревзойденный мастер газели. Творчеству Саади свойственна определенная двойственность: сочувствуя простым людям и осуждая тиранию, Саади вместе с тем призывает не противиться насилию и злу. Лирика Саади пластична и прозрачно ясна.

Касыда
Перевод В. Державина

 
Не привязывайся сердцем к месту иль к душе
живой.
Не сочтешь людей на свете, не измеришь мир
земной.
Бьет собаку городскую деревенский псарь за то,
что
Не натаскана на птицу и на зверя нюх дурной.
Знай: цветок ланит прекрасных не единственный на свете,
Каждый сад обильным цветом покрывается весной.
Что ты квохчешь в загородке глупой курицей домашней?
Почему, как вольный голубь, не умчишься в край иной?
Вот запутался, как цапля, ты в сетях у птицелова,
А ведь мог порхать свободным соловьем в листве лесной!
Ведь земля копыт ослиных терпит грубые удары,
Потому что неподвижна, не вращается луной.
Встреть хоть тысячу красавиц, всех равно дари вниманьем,
Но удел твой будет жалок, коль привяжешься к одной.
Смейся и шути со всеми, беззаботный собеседник,
Только сердце от пристрастья огради стальной стеной.
Человек ли, в шелк одетый, привлечет тебя, ты вспомни –
Шелку много на базаре, и за деньги шьет портной.
Странник – словно конь ретивый, а не медленно бредущий,
Жом вращающий уныло, вол с повязкою глазной^[91].
Лишь безумец доброй волей оковать себя позволит,
Совесть чистую захочет отягчить чужой виной.
Если служишь ты любимой, а она того не знает,
Для чего своей душою дорожишься, как скупой?
Тот блажен, кто обнимает, как и должно в ночь свиданья,
Милый стан, а на рассвете без тревог идет домой.
Сам виновен, коль заботой ты охвачен за другого
Или тяготы чужие искупил своей спиной.
И зачем лелеять корень, зная впредь, что будет горек
Плод его и что сладчайший плод возьмешь ты в миг любой?
Для чего ей быть веселой, а тебе печалить сердце?
Милой – спать, тебе ж о милой думать до света с тоской?
Так же скорбен злополучный, в рабство угнанный любовью,
Как за всадником бегущий заарканенный немой.
 
 
Нет, мне добрый друг потребен, на себе несущий ношу,
А не тот, кому служить я должен клячей ломовой.
Ты склонись на дружбу, если верного отыщешь друга,
Если ж нет – отдерни руку, то не друг, а недруг злой.
Что болеть мне о печалях малодушного, который
И не думает о бедах, приключившихся со мной!
Если друг обидой черной на любовь тебе ответил –
Где же разница меж дружбой и смертельною враждой?
Если даже целовать он станет след твоих сандалий,
Ты не верь – то плут коварный стал заигрывать с тобой.
Он воздаст тебе почтенье – это вор в карман твой метит,
Птицелов, что сыплет просо перед птичьей западней.
Если дом доверишь вору, жизнь, как золото, растратишь,
Быстро он тебя оставит с опустевшею мошной.
Не ввергай себя в геенну ради радости мгновенной,
Не забудь о злом похмелье за попойкою ночной.
Дело каждое вначале обстоятельно обдумай,
Чтоб не каяться напрасно за пройденною чертой.
Знай: повиноваться лживым, покоряться недостойным –
Значит идолам молиться, поругать закон святой.
Темному влеченью сердца не вручай бразды рассудка,
Не кружись над бездной страсти, словно мошка над свечой.
Сам все это испытал я, вынес муки, горше смерти.
Опасается веревки, кто ужален был змеей.
 
 
Если дашь ты волю сердцу – голос разума забудешь,
И тебя безумье скроет в бурных волнах с головой;
Будешь ты бежать и падать, словно пленник за арканом
Всадника, полузадушен беспощадною петлей!..»
Так однажды долгой ночью, погружен в свои раздумья,
Я лежал без сна и спорил до рассвета сам с собой.
Сколько душ людских на свете жаждут благ живого чувства,
Словно красок и картинок дети, чистые душой.
Я же сердцем отвратился от единственного друга…
Но меня схватила верность властно за полу рукой.
«О, как низко поступил ты! – гневно мне она сказала, –
Иль забыл ты малодушно клятвы, данные тобой?
Сам любви ты недостоин, коль отвергнул волю милой.
Верный друг не отвратится от души ему родной.
Пусть в разлуке сердце будет твердым камнем. Терпелив ли
Тот, кто сердце отрывает вмиг от сердца дорогой?
Ведь, избрав подругой розу, знал, что тысячи уколов
Перенесть ты должен будешь, – у любви закон такой.
Как сорвать ты смог бы розу, о шипы не уколовшись,
Не столкнувшись с клеветою и завистливой молвой?
Что вопросы веры, деньги, жизнь сама, все блага мира –
Если друг с тобой, когда он всей душой навечно твой!
Неужель твой ясный разум кривотолками отравлен?
Берегись доверья к лживым и общенья с клеветой!
Сам ты знаешь – невозможно обязать молчанью зависть,
Так стремись ко благу друга, прочих – из дому долой!
Не скажу я, что ты должен выносить обиды друга,
Но обиду недоверья сам сначала с сердца смой.
От любви не отпирайся. Запирательства любые,
Помни, приняты не будут проницательным судьей.
Мудрый истины не строит на одном предположеньи,
Света истины не скроешь никакою чернотой.
Если говорит старуха, что не ест плодов, – не верь ей,
Просто до ветвей с плодами не дотянется рукой.
Человек с душой широкой, но, увы, с пустой казною
И хотел бы, да не может сыпать золото рекой.
Ты же, Саади, владеешь морем сказочных сокровищ, –
Пусть же царственная щедрость вечно дружит с красотой!»
Так оставим словопренья, дай залог любви высокой:
Приходи, сладкоречивый, к нам с газелью золотой!
 

Газели

 
О караванщик, сдержи верблюдов! Покой мой сладкий, мой сон
уходит.
Вот это сердце за той, что скрутит любое сердце, в полон уходит.
Уходит злая, кого люблю я, мне оставляя одно пыланье.
И полыхаю я, словно пламень, и к тучам в дымах мой стан
уходит.
Я о строптивой все помнить буду, покуда буду владеть я речью.
Хоть слово – вестник ее неверный – едва придет он и вон
уходит.
Приди, – и снова тебе, прекрасной, тебе, всевластной, служить
я стану:
Ведь крик мой страстный в просторы неба, себе не зная препон,
уходит.
О том, как души бросают смертных, об этом люди толкуют
разно.
Я ж видел душу свою воочью: она – о горький урон! – уходит.
Не должен стоном стонать Саади, – но все ж неверной кричу я:
«Злая!»
 
 
Найду ль терпенья? Ведь из рассудка благоразумья канон
уходит!
 

Перевод К.Липскерова

* * *

 
Тайну я хотел сберечь, но не уберег, —
Прикасавшийся к огню пламенем объят.
 
 
Говорил рассудок мне: берегись любви!
Но рассудок жалкий мой помутил твой взгляд.
 
 
Речи близких для меня – злая болтовня,
Речи нежные твои песнею звенят.
 
 
Чтоб мою умерить страсть, скрой свое лицо,
Я же глаз не отведу, хоть и был бы рад.
 
 
Если музыка в саду – слушать не пойду,
Для влюбленных душ она как смертельный яд.
 
 
Этой ночью приходи утолить любовь, –
Не смыкал бессонных глаз много дней подряд.
 
 
Уязвленному скажу о моей тоске,
А здоровые душой горя не простят.
 
 
Не тверди мне: «Саади, брось тропу любви!»
Я не внемлю ничему, не вернусь назад.
 
 
Пусть пустынею бреду, счастья не найду, –
Невозможен все равно для меня возврат.
 

Перевод К.Арсепевой

* * *

 
Пускай друзья тебя бранят – им все простится, верь.
Хулою друга верный друг не оскорбится, верь.
Когда разлад войдет в твой дом и все пойдет вверх дном,
Не раздувай огня – судьба воздаст сторицей, верь.
Пока найдешь заветный клад, измучишься стократ, – *
Пока не минет ночь, рассвет не возвратится, верь.
Пусть будет ночь любви длинна, как музыка она,
Не сонной скуки – волшебства она страница, верь.
Но ты у глаз моих спроси, какой бывает ночь?
Как бред больного, ах, она – как огневица, верь.
Когда отрублена рука, о перстне не тужи, –
Стремленьям нет преград, они – лишь небылица, верь.
Я знаю, нет у вольных птиц несбыточных надежд,
Они у пленных птиц – тому виной темница, верь.
Как будто в зеркале, в лице душа отражена,
Коль не грешна душа, оно не замутится, верь.
О Саади, когда тебя заботы ввергнут в сон,
То нежный ветер на заре и не приснится, верь.
 

Перевод К.Арсеневой

* * *

 
Пусть будет выкупом мой дух за дух и плоть твою, о друг!
Готов отдать я целый мир за твой единый волосок.
Речей я слаще не слыхал, чем из медовых этих губ.
Ты – сахар, влага уст твоих – цветка благоуханный сок.
Мне милость окажи – направь в меня разящую стрелу,
Чтоб я рукой, держащей лук, в тот миг полюбоваться мог.
Когда, от взоров скрыв лицо, сворачиваешь ты с пути,
Слежу я, не блеснет ли вдруг украдкой глаза уголок.
 
 
Ах, не скупись, не закрывай лица пред нами; вид его –
Бальзам для тех, кто от любви неразделенной изнемог.
Ты – полная луна, но где ж стан кипариса у луны?
Ты – кипарис, но кипарис не блещет полнолуньем щек.
Увы, тебя не описать, твоей улыбки не воспеть!
Где подобрать сравненья, как найти тебя достойный слог?
Знай, всякий, кто осудит нас за страсть палящую к тебе,
Тебя увидев раз, тотчас возьмет обратно свой упрек.
 
 
Ах, вновь приди! Твой лик еще на сердце не запечатлен.
Сядь, посиди! В глазах твой блеск еще сиянья не зажег.
 
 
Нет в том заслуги, что тебе я отдал сердце, – для тебя
Последний вздох своей души я, дорогая, приберег.
 
 
Как благо я из уст твоих приму насмешку и укор.
Ах, радо сердце Саади попасть тебе на язычок!..
 

Перевод Т.Спендиаровой

* * *

 
Прежде не знал я души вероломной твоей.
Лучше не клясться, чем бросить, поклявшись, друзей.
 
 
Слышу упреки, что отдал я сердце тебе:
Пусть упрекают тебя за сиянье очей.
 
 
Что вы твердите мне: «Дивных красавиц беги!»
Где ты? А мы где? – средь моря мечты и теней.
 
 
Это не родинка, не своевольная прядь –
Лик божества покоряет мудрейших людей.
Зеркальце это величье твое не вместит:
Скрой от чужих красоты твоей пламя скорей.
В дом не вхожу я, соперников злобных страшась,
Нищим одетый, тайком я стучусь у дверей.
Бедность, упреки, любовь, нищета не страшны –
Вынесу все, но разлука и смерти страшней.
Сердце осталось ли цело хотя бы одно
В праздничный вечер, когда ты пришла на ручей?
Думал, увидев тебя, поделиться тоской.
Вижу тебя – и тоски не осталось моей.
Скрыть от соседей хочу, что со мною ты здесь –
Быстро задуем мы пламя горящих свечей.
Но догадаются все, что ко мне ты пришла –
Ярче лицо твое солнечных светлых лучей.
И Саади будет вечно в плену твоих кос –
Слаще свободы оковы душистых кудрей.
 

Перевод И.Гуровой

* * *

 
Двум опьяненным глазам нынче хвалу воздаю:
Только проснутся они, – духи смутятся в раю.
Как же нам, людям, скажи, ласки твоей не искать,
Если ответит и зверь лаской на ласку твою?
Кто на красавиц глядит – чести нарушил закон.
Тот, кто глядит на тебя, – честь воздает бытию!
Весь, с головы и до ног, – раб я твоей красоты:
Падаю в прах перед ней, ей мою жизнь отдаю.
Знаешь ли цену себе? Нет? Так спроси у меня:
Я пред твоей красотой слезы бессчетные лью.
Где же терпенье мое? Где мой размеренный ум?
Глаз несравненных таких нет ни в едином краю.
 
 
Бросьте советы, друзья! Строгая жизнь и любовь
В давней вражде меж собой. Изнемогаю в бою!
 
 
С волей прямой божества спорить нельзя, Саади, –
Здесь, пред сильнейшим врагом, я, преклоненный, стою.
 

Перевод А.Кочетпова

* * *

 
Что к ногам твоим я брошу, о моя луна?
Голову? Нет, недостойна ног твоих она.
 
 
Счастлива щека, что вечно льнет к твоей щеке.
Сбудется ль? Про это знаешь только ты одна.
 
 
Ни единой части в этом жалком теле нет,
Что палящей не была бы страстью сожжена.
 
 
О мой кипарис, царицей в сердце ты вошла,
Никогда другой не будет власть над ним дана.
 
 
Если прах мой, ставший глиной, превратят в кирпич,
То любовь к тебе навеки сохранит стена.
 
 
Счастье наше в том, что можем мы тебе служить.
Если нас переживешь ты, смерть нам не страшна.
 
 
Словно мотылек, лечу я в твой огонь, свеча.
Если я сгораю, это не твоя вина.
 
 
И не только мы сгораем. Ты восторг даришь
Тем, кому с тобою встреча здесь не суждена.
 
 
Опечаленным тобою их приятна боль –
Будет лишь тобой одною боль исцелена.
 
 
Если сыщется на глине след твоей ноги,
Будет новая святыня там возведена.
 
 
Саади – твой раб и выше всех царей земных.
За твои оковы царство – жалкая цена.
 

Перевод И.Гуровой

* * *

 
Моей любимой аромат нежней, чем ветерок.
Спокойствие моей души – моих надежд залог.
 
 
Стройны и роза и тюльпан, по клонятся они:
С любимой не могу сравнить я ни один цветок.
 
 
Как исцеленья путь найти, ответить не могу:
Не разум, а любовь дойти сумеет без дорог.
 
 
Ты – нежный персика цветок, твое лицо струит
Весны томящий аромат, как розы лепесток.
 
 
О, если б изголовьем мне блаженство стать могло!
Ведь тело бренное мое давно огонь обжег.
 
 
Напрасно подарил я ей навеки жизнь свою –
Она забыла обо мне, поймав меня в силок.
На волю вздохов брошен я, остался я один.
О боже, кто сметет тот прах, что мне на душу лег!
Ведь Саади у ног твоих ослом в грязи увяз.
Не сжалилась над ним, хоть он твой тяжкий груз волок.
 

Перевод И.Гуровой

* * *

 
Бранишь, оскорбляешь меня? Напрасно! Не стоит труда!
Из рук своих руку твою не выпущу я никогда.
Ты вольную птицу души поймала в тенета свои.
И что ж! прирученной душе не нужно другого гнезда.
Того, кто навеки простерт, – в цепях благовонных кудрей, –
Ужели посмеешь топтать? Нет, жалости ты не чужда!
«Не правда ли, стан-кипарис самих кипарисов стройней?» –
Садовника я вопросил. Садовник ответил мне: «Да».
Пусть солнцем и тихой луной земной озаряется мир, –
Мой мир озарен красотой; твой взгляд надо мной – как звезда.
Бесценно-прекрасна сама, чужда драгоценных прикрас,
Не хочешь себя украшать: ты юностью светлой горда.
Хочу, чтоб ко мне ты пришла, осталась со мной до утра, –
Вот было бы счастье, друзья, а недругам нашим – беда!
 
 
Лишенная сердца толпа, я знаю, дивится тому,
Что черные вздохи мои готовы лететь сквозь года.
 
 
Но если пылает жилье, то рвется из окон огонь,
Чему тут дивиться, скажи? Так в мире бывает всегда.
 
 
Кто встретил однажды тебя, не в силах вовек разлюбить.
Не вижу и я, Саади, в любви ни греха, ни стыда.
 

Перевод А.Кочсткова

Из книги «Бустан»
Перевод В. Державина

О справедливости, мудрости, и рассудительности

 
Ануширван, когда он умирал,
Призвал Хормуза и ему сказал:
 
 
«Покинь чертоги мира и покоя,
Взгляни, мой сын, на бедствие людское!
 
 
Как можешь ты довольным быть судьбой,
Несчастных сонмы видя пред собой?
 
 
Мобеды оправданья не отыщут,
Что спит пастух, а волки в стаде рыщут.
 
 
Иди пекись о нищих, бедняках,
Заботься о народе, мудрый шах!
 
 
Царь – дерево, а подданные – корни.
Чем крепче корни, тем ветвям просторней.
 
 
Не утесняй ни в чем народ простой.
Народ обидев, вырвешь корень свой.
 
 
Путем добра и правды, в божьем страхе
Иди всегда, дабы не пасть во прахе.
 
 
Любовь к добру и страх пред миром зла
С рождения природа нам дала.
Когда сияньем правды царь украшен,
То подданным и Ахриман не страшен.
Кто бедствующих милостью дарит,
Тот волю милосердную творит
Царя, что людям зла не причиняет,
Творец земли и неба охраняет.
Но там, где нрав царя добра лишен,
Народ в ярме, немотствует закон.
Не медли там, иди своей дорогой,
О праведник, покорный воле бога!
Ты, верный, не ищи добра в стране,
Где люди заживо горят в огне.
Беги надменных и себялюбивых,
Забывших судию, владык спесивых.
В ад, а не в рай пойдет правитель тот,
Что подданных терзает и гнетет.
Позор, крушенье мира и оплота –
Последствия насилия и гнета.
Ты, шах, людей безвинно не казни!
Опора царства твоего они.
О батраках заботься, о крестьянах!
Как жить им в скорби, нищете и ранах?
Позор, коль ты обиду причинил
Тому, кто целый век тебя кормил».
И Шируйэ сказал Хосров, прощаясь^[92],
Навек душой от мира отрекаясь:
«Пусть мысль великая в твой дух войдет:
Смотри и слушай, как живет народ.
 
 
Пусть в государстве правда воцарится, –
Иль от тебя народ твой отвратится.
 
 
Прочь от тирана люди побегут,
Дурную славу всюду разнесут.
 
 
Жестокий властелин, что жизни губит,
Неотвратимо корень свой подрубит.
 
 
Ушедшего от тысячи смертей
Настигнут слезы женщин и детей.
 
 
В ночи, в слезах, свечу зажжет вдовица –
И запылает славная столица.
 
 
Да, только тот, который справедлив,
Лишь тот владыка истинно счастлив.
 
 
П весь народ его благословляет,
Когда он в славе путь свой завершает.
 
 
И добрые и злые – все умрут,
Так лучше пусть добром нас помянут».
 

* * *

 
Правителей правдивых назначай,
Умеющих благоустроить край.
 
 
Кто, правя, тружеников обижает,
Тот благу всей державы угрожает.
 
 
А власть злодея – сущая беда –
Да не уйдет он грозного суда!
 
 
Кто добр поистине – добро увидит,
Злодей же сам детей своих обидит.
 
 
О правде ли к насильникам взывать,
Когда их с корнем надо вырывать!
 
 
Казни судей, в неправде закоснелых,
Трави, как хищников заматерелых.
 
 
Бесчинствам волка положи конец,
От истребленья огради овец.
 

* * *

 
Купец какой-то хорошо сказал,
Когда он в плен к разбойникам попал;
 
 
«Толпе старух подобно войско шаха,
Когда грабители не знают страха!
 
 
Беда стране, где властвует разбой,
Не будет прибыли стране такой.
 
 
И кто поедет в край, забытый богом,
Где спит закон, где грабят по дорогам?»
 
 
Чтоб славу добрую завоевать,
Шах чужеземцев должен охранять.
 
 
Уважь пришельцев, что приюта просят,
Они ведь славу добрую разносят.
 
 
А если гостелюбья нет в стране – —.
Ущерб и царству будет и казне.
 
 
Ты по обычаям, по доброй вере
 
 
Не запирай пред странниками двери.
 
 
Гостей, купцов, дервишей бедных чти,
Очисти от грабителей пути.
 
 
Но слух и зренье будут пусть на страже,
Чтоб не проник в твой дом лазутчик вражий.
 

* * *

 
Людей, несущих смуту, не казни,
А из своих пределов изгони.
Не гневайся на пришлеца дурного,
Сам жертва своего он нрава злого.
 
 
Но если Фарс – смутьяна отчий край,
В Рум, в Санаа его не изгоняй^[93].
 
 
Ведь неразумно бедствие такое
На государство насылать другое,
 
 
Чтоб нас не проклинал иной народ:
От них, мол, к нам несчастие идет.