Анвари Авхададдин. Родник жемчужин: Персидско-таджикская классическая поэзия

Во зле повинны люди, в корысти – зла причины.
Во всех моих печалях красавицы повинны.
Вопить из-за колючки – таков удел людей.
Из-за прекрасной розы рыдает соловей.
Любовь, как зной пустыни, томит влюбленных жаждой.
Отправиться в пустыню отважится не каждый.
Я не дерзну губами твоих коснуться ног,
Но дай мне в изголовье, как милость, твой порог!
Коль я умру, не думай, что я убит тобою.
О нет, не ты убийца! Любовь тому виною.
Ее хмельные стрелы давно попали в цель.
Проходит жизнь Хосрова, но не проходит хмель.
Я луной тебя назвал бы – слух она не услаждает.
Я тебя назвал бы розой – перлы слов не рассыпает.
Ты не знаешь, нет, не знаешь, что не сплю я до рассвета.
Где уж знать, коль ты вкушаешь сладкий сои, забыв поэта.
И никто тебе не скажет, как тоска скитальца гложет.
Ветерок об этом знает, но сказать, увы, не может.
До земли спадают кудри и окутывают плечи,
Но уста они лишили словаря любовной речи.
О жестокая, волненье – для тебя чужое слово.
Ты могла бы научиться волноваться у Хосрова.
 

* * *

 
Напрасны проклятья и слезные стоны!
Что делать, судьба не всегда благосклонна.
Я с радостью жертвою стал бы твоею.
Что делать, заставить любить не умею.
Печальному сердцу лекарство – терпенье.
Что делать, коль в сердце терпенья – ни тени?
Сношу терпеливо лишь тяжкие муки.
Что делать, коль ранен кинжалом разлуки?
Тебя не заставит забыть и могила.
Что делать, коль ты обо мне позабыла?
Раба обласкают – он сдвинет и горы.
Что делать, стелюсь я, я слышу укоры.
Ты жизни Хосрову дороже, о пери!
Что делать, стучусь я в закрытые двери.
 

* * *

 
Ты – статуя, ты – идол, чье сердце тверже скал.
Пет, сердце не такое создатель Еве дал.
Я с амброю сравнил бы твой тонкий запах кос,
По благовонней амбры сердца в силках волос.
Твой лик – сиянье шелка, но похищать сердца
Не может шелк подобно сиянию лица.
Сказал: «Себя увидишь, коль взглянешь на луну»
В ответ сказала: «Лучше я в зеркало взгляну».
Я жажду сна в могиле. О, как покоен он!
Коль рядом нет подруги, подобен аду сон.
Винишь, Хосров, красавиц? Виновны не они.
В соблазне красотою глаза своп вини!
 

* * *

 
Сердце к ней ушло, оставив то, чего оно желало,
И молва на перекрестках, как змея, вонзает жало.
Я и сам делюсь печалью и скорблю, не пряча слезы,
Ведь моим устам остались лишь несбывшиеся грезы.
Как мячом, играла честью, но победу, безусловно,
Над соперниками все же одержал я, пусть духовно!
Вся цена душе, о роза, твоему равнялась взгляду,
И, коль сердца не осталось, оболочки ей не надо.
На твоем пути, наверно, вовсе душу потеряет
Тот потерянный, чье сердце у тебя в руках сгорает.
Что отвыкнет от страданий и без сердца оп едва ли.
Тот, чье сердце так привыкло к безысходности печали.
О Хосров, не лучше ль сразу, не испытывая жалость,
Кончить все земные счеты, если сердца не осталось?
 

* * *

 
Сердце, верящее в то, что красавиц покорит,
Я сравнил бы со стеклом, что взялось разбить гранит.
Но и праведник-аскет, торопящийся в мечеть,
Просто, как зеленый плод, не успел еще созреть.
Ты спросила: «Это кто?» Слух ласкал небрежный ток.
«Дервиш, – кто-то дал ответ. – Просит милостыни он».
О притворство! Но зачем за неверность клясть подруг,
Коль подругам красота изменяет тоже вдруг?
Знаешь ты – зачем заря? Чтоб тавро разлуки мог
У влюбленных выжигать полыхающий восток.
В этом мире все не так. Тошно жить Хосрову в нем.
Оттого играет он с красотою, как с огнем.
 

* * *

 
Когда источаешь улыбкою мед,
Никто у торговцев сластей не берет.
Когда возникаешь на миг предо мной,
В глазах – кипарис, озаренный луной.
Сверкнешь красотой – расступается ночь.
С тобой состязаться и солнцу невмочь.
Бледнеет, но спать не уходит луна.
Должно быть, от ревности ей не до сна.
О прелести локонов я промолчу,
Безумцев запутать в кудрях не хочу.
Нет, я не один восхищаюсь тобой.
Увидев тебя, восхитится любой.
Я – раб твой, и все ж всемогущ и велик.
Владыка и раб у владыки владык.
Ты перлы стихами, Хосров, произнес
И в мир превратил первозданный хаос.
 

* * *

 
Не думай, что влюбленные – Адамовы сыны.
О друг мой, это ангелы, бесплотные, как сны.
Не духи ли воистину Меджнун, Вамик и Вис,
Из горних тайн обители спустившиеся вниз?
О пери, будь источником и впрямь воды живой
Для жаждущих, которые уходят в мир иной!
От твоего видения в бессонной тьме ночей
Бегу, как мышь летучая от солнечных лучей.
Хосров на грани гибели из-за твоей красы.
Наставник – прочь! Что мертвому дыхание Исы?
 

* * *

 
О, верь, тебя не заменю красавицей другою,
Клянусь лежащей пред тобой во прахе головою!
Мою могилу посетишь в ином тысячелетьи
И розу верности найдешь по-прежыему в расцвете.
Тоскою мой развеян прах. Я у нее в неволе,
Но ветру прах моей тоски развеять не позволю.
Поистине глаза того подернуты туманом,
Кто кипарис превознесет, с твоим равняя станом.
Как не страшиться за тебя, коль одержимым взглядом
Тебя пронзают сотни глаз, когда проходишь рядом?
И я нисколько не дивлюсь, что странниками стали
Сердца, сраженные тобой, гонимые печалью.
Отринь Хосрова, если он найти не сможет силы
К тебе явиться, убоясь, что это – шаг в могилу.
 

* * *

 
Ты для меня была предвечности зарею.
Явившись в этот мир, пошел я за тобою.
Когда же ты ушла, от слез, подобных граду,
Потоки разлились соперникам преградой.
Узнайте, о друзья! Не воспылает роза
Лишь оттого, что льют глаза влюбленных слезы.
Жестокая, никто, израненный любовью,
На жертвенник любви не пролил столько крови!
Я долго умолял явить к страдальцу жалость,
Когда же ты пришла, как быстро ночь промчалась
И все ж благодарю за дивное мгновенье,
Хоть ты была скупой, наверно, от смущенья.
О вы, что на пирах минувшей ночью пили,
Я не вина вкусил, а влаги Сальсабиля!
Как финики вкусны, спросите у рассвета.
Увы, остались мне шипы от пальмы этой.
Поныне пью вино, о роза, ночи нашей.
Что может быть, Хосров, мудрее винной чаши?
 

* * *

 
Тюрчанка знает, как пытать,
Являя лунный лик опять.
Испепеляет сердце мне.
Ну что ж, я – раб. Сгорю в огне.
Подвыпьет, камнем из ворот
В меня, как в дервиша, швырнет.
Что розе горе соловья?
Кичится, аромат струя.
Кто плачет от любвп, как я,
Бросает честь в поток ручья.
Душа уходит в мир иной – Твои глаза тому виной.
Хосров, тебя увидев, смолк,
Хоть в красноречьи знает толк.
Вынув сердце, в душу ты пришла на царство.
Ты причина боли и ее лекарство
Грудь мою открыто, оказавши милость,
Рассекла и в ней же тайно воцарилась.
Превратила царство в жалкую пустыню
И среди развалин царствуешь поныне.
«Стою оба мира», – гордо ты сказала.
За себя, считаю, запросила мало.
О потоках крови вспоминаешь редко,
Но грустишь, увидев сломанную ветку.
Как враги ислама, ты творишь насилье.
Милость властелина – верный путь к могиле.
От твоей улыбки сладостно застолье.
Что же я рыдаю, что же таю солью?
Сердца нет, остались только боль и горе,
И душа покинет узы тела вскоре.
Красота приносит огорченье старым.
О Хосров, не стоит поддаваться чарам!
Тайно пришла на рассвете, точно сиянье дня,
И заарканила ловко локонами меня.
Дверь распахнула и стала, переступив порог.
Обмер… Когда ж очнулся, глаз отвести не мог.
О твоего явленья благословенный миг!
Передо мной, как в тумане, плыл несравненный лик.
Взор, колдовски пьянящий, точно нарцисса взор,
Томностью глаз газели ранил меня в упор.
Видя, как лик сияет, солнечный свет струя,
Блага земли и неба предал забвенью я.
Мне без него и услады – жалящее острие.
Чашу протянешь с ядом – выпью, ликуя, ее.
Вскрикнул: «Хосрову в ухо вдень, как рабу, кольцо^[101],
Только бы вечно видеть мог я твое лицо!»
 

* * *

 
Стар, но от любви не освободиться,
Бьюсь в ее силках пойманною птицей.
Вьет орел гнездо на крутых вершинах,
Я же, как сова, жизнь влачу в руинах^[102].
Были у меня и душа и разум,
Отняла любовь ум и душу разом.
Погребков друзья избегают ныне,
Я же в погребках легок на помине.
Жизнь прошла, и все же гурий не покину.
Чтит своих богов брахман до кончины.
О жестокий рок, спи, смежив зеницы,
В погребках позволь от тебя укрыться!
Где былой огонь? Стал, увы, золою.
Точно мотылек, я сожжен свечою.
Но опять вдали показалась пери,
И душа опять ей открыла двери.
Я в любви застрял, точно волос в гребне.
Оттого Хосров у молвы на гребпе.
 

* * *

 
Ты мне ответишь на зов едва ли,
И тяжко бремя моей печали.
О, как терзаешь меня жестоко!
Должно быть, это веленье рока.
В груди не сердце, а чаша горя.
Вместимость чаши иссякнет вскоро.
Зачах я, точно без влаги колос.
Как я, пожалуй, не тонок волос.
Познав жестокой любовь и чары,
Считаю лаской судьбы удары.
Слезами таю, как тают свечи,
И все ж надеюсь и жажду встречи.
О, ты пытаешь меня умело:
Уносишь сердце, сражаешь тело.
Проклятья сыплешь, бранишь Хосрова?
За все ответишь, поверь на слово.
 

* * *

 
Как мне жить, скажи, коль ты за далью?
Черпать радость можно ли в печали?
Ты жестока, и судьба жестока.
Как укрыться от ударов рока?
Я, скиталец, разорен тобою.
Как не плакать над такой судьбою?
«Душу дай!» – сказала. О убийца!
Я влюблен, зачем же мне скупиться?
Кровь прольешь утратившего разум?
Я – твой раб, довольным быть обязан.
Щедрым был, с тобой не торговался.
Где же я, однако, просчитался?
Я не сплю, но ты о том не знаешь,
Безмятежно сладкий сон вкушаешь.
На щеках страдальца начертали
Слезы горя повесть о печали.
Жажду слить мои уста с твоими –
Рок воздвиг преграду между ними.
Мимо стража проскользнул бы вором
Скован я небесным приговором.
Не даришь Хосрову поцелуя,
Как же раны залечить могу я?
 

* * *

 
Нет стройнее стана под луною!
Безраздельно ты владеешь мною.
Ротик – приоткрытая фисташка –
Улыбнется, я вздыхаю тяжко.
Шпоришь, зная – силы на исходе.
Что же, шпорь! В твоих руках поводья.
Полюби! Позволь коснуться стана.
Я беречь тебя от сглаза стану.
Повелишь: «Сойди с моей дороги!»,
Не смогу – в твоих оковах ноги.
Как живу, не спрашивай Хосрова,
Как мне жить, коль ты со мной сурова?
 

* * *

 
Не пристало мне притворство выдавать за благочестье.
О, налей полнее, кравчий, и осушим чаши вместе!
В той стране, где благочестье и трухи не стоит даже,
Что получишь за обеты, побывавшие в продаже?
Продырявившему череп о булыжник с перепоя
Надзирателя угрозы – дело попросту пустое.
Из-за разума и сердца я испытывал тревогу,
Но ни разума, ни сердца не осталось, слава богу.
Да, Хосров не отказался от кумиров и кумирен.
Не пытайтесь образумить. Раб – и тот порой не смирен.
 

* * *

 
У большинства людей покой и ясная дорога,
А я, любимая, брожу у твоего порога.
Когда же сводят нас порой случайные дороги,
Руками я тянусь к тебе, но прочь уносят ноги.
О день разлуки, черный день! Чернее не бывало.
Ушла, и тотчас же тоска в меня вонзила жало.
Ушла, а я лишился чувств. О мой жестокий идол!
Куда направила шаги, я так и не увидел.
Увы, желать с любимой встреч – знамение дурное.
Она должна быть вдалеке, желание – со мною.
Осуществится ли оно – ее решает слово,
Но и немилостью нельзя убить любовь Хосрова.
 

* * *

 
Куда уйти, куда от мук укрыться?
О ночь разлуки, где твои границы?
Шуршишь в ночи моей листвой опавшей.
Где ветерок, любимою дышавший?
Когда б дохнул ее благоуханьем,
Вернул бы жизнь Исусовым дыханьем.
О, где она, моя заря рассвета?
На мой вопрос у ночи нет ответа.
Укрой, о смерть, меня могильной сенью!
Лишь в вечной жизни я найду спасенье.
Сожжен я ликом солнечным, о боже!
На муки ада жизнь моя похожа.
А мог бы я вкусить блаженство рая,
Но где моя любимая, не знаю.
Лишь в сновиденьи не была сурова,
Коснуться уст позволила Хосрову.
О, принеси мне весть, скиталец-ветер,
Пока еще живу на этом свете!
 

* * *

 
Ты – душа, какою душу видит мир,
И душа, что слаще мира, о кумир!
От твоих набегов сердце – мертвый кран.
Ты владыка сердца. Хочешь, разоряй!
Тяжко бремя жизни пленнику любви.
Умертви безумца, но вовек живи!
Хоть с душой расстался, все же я живой,
Оттого что стала ты моей душой.
Боль уйми Хосрова – жизнь взамен отдам.
Ты причина боли, ты же и бальзам.
 

* * *

 
Не считай, что я бесправен. О, поверь, настанет время,
Я сорву узду насилья и ногою стану в стремя.
Пусть пролью ручьями слезы, я припомню все утраты,
Призову тебя к ответу и потребую расплаты.
Жизнь моя прошла в печали. Я решился! Иль умру я,
Иль достигну вечной жизни в райской неге поцелуя.
Но покуда быо поклоны у порога непрестанно.
Повели – и прах порога по цене куплю шафрана.
О, не прячь уста! Желаю дотянуться хоть до соли,
Если яствами насытить на пиру не хочешь вволю.
А подаришь благосклонность, чем озолочу за счастье?
Желтизну лица страдальца ие наденешь на запястья.
О подобная Юсуфу! Коль просили б у Хосрова
За тебя все блага мира, цену счел бы он дешевой.
 

* * *

 
У роз твоя, о роза, красота,
И дали цвет вину твои уста.
Нарцисс в твои нарциссы глаз влюблен,
Когда очей не сводит с розы он.
Дыханьем розы дышит соловей,
Подобно мне, и в час разлуки с ней.
Аркан твоих благоуханных кос
Опутал сердце и навек унес.
Арканы рвавший мул Дулдул^[103] – и тот
Аркана кос твоих не разорвет.
Брось на Хосрова милостивый взгляд,
Коль подарить ему желаешь клад!
 

* * *

 
Наполнен кубок мой печалью по края.
Где, утренний зефир, любимая моя?
В ночи не светит мне и полная луна.
Где свет моих очей, не ведающих сна?
Сказала мне: «Рыдай!» Рыдаю день и ночь.
Где та, что может мне сочувствием помочь?
И тело и душа изранены тоской.
Где та, что унесла безжалостно покой?
Стенающий Хосров издать не в силах крик.
Где силы взять, чтоб он твоих ушей достиг?
 

* * *

 
Ночь кончается, но чашу вновь налей!
Приглашает встретить утро соловей.
Счастлив тот, кто с пенной чашею в руке
Рядом с розой восседает в погребке.
Так налей весельем чашу по края!
Помни, жизнь короче трели соловья.
Пусть твердят, что я беспечен. Видит бог,
Тот беспечен, кто не ходит в погребок.
Благочестие святоши не по мне,
Чистоту и святость черпаю в вине.
Хоть не к чести захмелевшим в драку лезть,
Выдрать клок у мухтасиба в драке – честь.
Захмелевший – царь вселенной, шаханшах,
Я же раб вина веселья в погребках.
Много ль радости в безгрешности, Хосров?
Слаще радость отпущения грехов.
 

* * *

 
Как могу я счастье встречи обрести,
Если только воздух у меня в горсти?
Взволновали сердце волны черных кос,
И покой навеки их поток унес.
О аллах, пред ними я лежу в пыли,
Рад бы, но подняться не могу с земли.
Снова я мечтаю на исходе дня,
Чтоб закат окутал тьмою кос меня.
Осушая кубок, думаю о том,
Что меня споила призрачным випом.
О Хосров, разрушен твой дворец надежд.
Ухвати хотя бы край ее одежд!
 

* * *

 
Зачем скрываешь лик? Он виден все равно.
Ведь если был бы скрыт, все умерли б давно.
Я дервиш, я сношу презрение молвы.
Как рубища, любви не утаить, увы.
Не говори: «Зачем застыл в восторге он?»
Твой лик увидев, кто же не будет восхищен?
Ты орды взоров шлешь, и силы не равны.
Семь поясов земных тобой разорены.
Твоих измен не счесть. Чтоб обрести покой,
Я сердцу говорю: изменчив нрав людской.
Пусть не дал никому бессмертия аллах,
Бессмертие даруй Хосрову хоть в стихах!
 

* * *

 
Отчего уста смеются, если плача не слыхала?
Отчего взметнулись кудри, если сердце не вздыхало?
Тело ты изрешетила. Извлекать не стану стрелы.
Отчего пронзили душу, коль впивались жалом в тело?
Смолкло сердце то, что сердцу прежде вторило созвучно.
Отчего теперь чужие, если были неразлучны?
Ты моя свеча желанья, хоть тебя не видит око.
Отчего сожжен свечою, коль свеча моя далеко?
Я во сне ищу губами лик, подобный сновиденью.
Отчего же сны сметались, стали сумеречной тенью?
Я, увы, невольник сердца, но не в тягость мне оковы.
Отчего, как наважденье, ты находишь на Хосрова?
 

* * *

 
Настала ночь, и та свеча, из-за которой дни постылы,
Зажглась и каждый уголок в печальном сердце осветила.
И сонмы душ упали ниц, и при ее манящем свете
Взывают жалобно: «Подай!» – как толпы нищих у мечети.
Я плачу. Верно, потому, что должен року покориться.
Увы, я – нищий, а она – жестокосердая царица.
Ревную к зеркалу: оно в свои объятья заключает
Ту, в чьем сияющем лице само, как в зеркале, сияет.
Почтенный суфий, мой муршид, ей поклонился, как святыне,
И каждый волосок взывал из власяницы к той богине.
А я, перо макая в кровь, запечатлел стократно в слове
Тот образ дивной красоты, поющий издавна в Хосрове.
 

* * *

 
Прошла!.. И вслед ушла душа,
И я застыл, едва дыша,
Украдкой глядя, точно вор,
Что на чужой косится двор.
Хватился сердца – сердца нет.
Как обруч, покатилось вслед.
Вскричал: «О равная весне,
Скажи, вернешь ли сердце мне?»
Расхохоталась, и в устах
Сверкнули перлы. О аллах!
В ночи казалось мне – умру,
Коль не увижу поутру.
И все ж печаль была светла:
Ведь ты во сне ко мне пришла.
Я понял: в дни творенья рок
Мою любовь к тебе предрек.
Предрек тогда ж Хосрову он:
Тобою буду умерщвлен.
 

* * *

 
Дождусь ли вновь тебя, о лунное сиянье?
Ушла, не подарив надежды на свиданье.
Унесшую покой, должно быть, не увижу
До Страшного суда. О Судный день, гряди же!
Повей, о ветерок, и мне с ее порога
Пылинку принеси! Утешь хотя б немного.
Взгляни, мой кипарис один иль кто-то с нею?
Слетай в ее цветник и возвратись быстрее!
Увы, подобно ей, и ты в далеком крае,
И ты меня забыл. Вернешься ли, не знаю.
Но знаю, что она не возвратится снова.
Осталось лишь взывать к всевышнему Хосрову.
 

* * *

 
О любимая, вино у тебя всегда водилось.
Принеси из погребка, окажи такую милость!
Выпью только для того, чтоб взбодриться, не хмелея.
Все равно от черных кос неизбежно опьянею.
Я сгораю от любви. Подними со мною чашу!
Пеплом сердце моего я букет вина украшу.
Умоляя снизойти, унижаться я не стану.
Унижение ведет к надушенному кафтану.
Сердце выкрала мое колдовским коварством взгляда,
Но упрекам в колдовстве свет очей твоих преграда.
Угнетенного тобой хоть сегодня ты не мучай,
Счета пережитых мук берегись на всякий случай!
О любимая моя, на Хосрова не посетуй,
Коль отважится привлечь столь жестокую к ответу.
 

* * *

 
Коль счастье близости с тобой осуществил бы рок,
Могли бы стать мои стихи сокровищницей строк.
Вчера я думал: может быть, привидишься во сне,
Но от проснувшейся тоски, увы, не спалось мне.
Я о разлуке сел писать, но дрогнула рука.
Мне показалось, что скорблю не годы, а века.
О, сколько раз гасил свечу, чтоб слиться с темнотой,
Но тотчас ложе озарял сияньем образ твой.
Пытался разумом постичь, чем я не угодил,
Любовь являлась и, пьяня, лишала разум сил.
И снова я писал стихи, к его сужденьям глух,
Но только именем твоим ласкали строки слух.
 

* * *

 
Того, кто честь из-за любви пустил по ветру дымом,
Считают трезвые умы безумным, одержимым.
Но как безумцу, чей удел, по-моему, завиден,
Скрывать огонь любви, коль он и днем, при солнце виден!
О стан, смутивший кипарис! Клянусь своею честью,
От изумленья он застыл как вкопанный на месте.
О ароматные уста, два крохотных рубина!
Я разглядел вас. Так прозрел Якуб, учуяв сына.
Зачем коснулся ты, зефир, кудрей моей любимой?
Отныне в цени завитков закован одержимый^[104].
О виночерпий, я вина сегодня пить не буду.
О том, что я любовью пьян, уже толкуют всюду.
Не ты ль, метнув пьянящий взор, Хосрова сердце сжала?
Оно сжималось, а потом, увы, его не стало.
 

Хаджу Кирмани

Об авторе

   Хаджу Кирмани (1282—1352) – написал пять поэм-маснави (не все его поэмы являются ответами-назирэ на поэмы Низами) и несколько диванов газелей.

Из поэмы «Гуль и Новруз»
Перевод С. Шервинского

1

 
С зарей, лишь органоном запели
соловьи,
На сто ладов воздели мелодии свои,
Кумарского алоя разлился аромат,
И горлицы стенаньем заворожили сад,
Проплывшие в носилках с пиалой
золотой
Провозгласили солнце хаканом над землей;
И пьяницы под утро возжаждали вина,
И утренние птицы запели, как одна.
По миру солнце мира прошло путем побед,
Вселенную шасрранный завоевал мобед.
Певец, настроив струны на лад хусравани,
О Зенде распевает, как маги в оны дни,
Напиток розоцветный в пиалу неба влит,
На чанге песню утра исполнила Нахид.
Налет индийской синьки рассвет смывает с рук,
Серебряную руку он разрумянил вдруг.
На кровлю неба знамя взносил в ночи Бахрам^[105], –
Рассек светилу сердце меч солнца пополам.
Испив Джамшида кубок, хмелеет круг живой,
Пьянеет, с чашей солнца пируя круговой.
Цветы и ветер вешний распространяют хмель,
Уже в цене упала татарская газель^[106].
Кричит петух рассветный, за ним еще петух,
Нецеженая влага возвеселяет дух.
Благоуханный ветер и чаша гонят лень,
Мозг сонных переполнен сырою амброй всклеиь.
Под щёкот соловьиный, под песенку скворца
Избавились от скорби тоскующих сердца.
Вот язычком зарделся с Востока солнца шар,
Взойдя, в теплицу солнце забрасывает жар.
Рассветный ветер землю мастями умастил,
Жемчужинами неба засыпан царь светил.
Была на сердце рана вечернего вина,
Душа моя томилась, что не была пьяна.
Лицом к лицу я встретил пылающую страсть,
Я пил из кубка солнца живительную сласть,
Обрел Дауда голос, избавленный от тьмы^[107],
Душа моя запела любовные псалмы.
Надела перстень Джама мне на руку души^[108],
Дала постичь мне имя, таимое в тиши.
Разумная, уселась на улице надежд,
И солнце благосклонно ее коснулось вежд,
Рождаться в самом сердце дозволила словам
И с разумом согласный вручила мне калам,
Тончайшие сравнения сбирала каждый миг,
Тела жемчужин цельных пронзала каждый миг,
То жаловалась сердцу и обвиняла глаз,
То сердцу же о глазе сплетала свой рассказ,
Свой простерла крылья забот моих Хума,
Высоко в поднебесье взлетел орел ума.
Миры воображенья раскрылись для меня,
Парил я, мирозданье крылами осеня.
На солнце я направил земного вихря гнев,
Я для Нахид прекрасной пропел любви напев.
Взвил знамя на вершине седьмой твердыни я^[109],
На ширь восьмого луга^[110] взираю ныне я.
По правилам я с небом общался наяву,
И другом серафимов я стал по существу.
Я тем престол поставил, чей дом – небес эфир,
Дал собственному сердцу духовный эликсир.
Пспил из винной чаши бесчувствия глоток,
Хуму – жилицу неба – я уловил в силок.
И как Иса, Пророку учителем я был,
И как Муса, для мудрых святителем я был.
Я в Истину бросался – в глубокие моря,