Арден Том. Король и Королева Мечей (Орокон - 2)

   Пансион был местом, где девушкам из высшего общества прививали знания и умения, необходимые представительницам прекрасного пола, - хорошие манеры, умение вышивать, вести вежливые беседы, но более всего расположенность к нравственной чистоте, которая, по всеобщему убеждению, являлась главным достоянием приличной девушки. Мисс Квик гордилась тем, что ее воспитанницы быстро выходили замуж - и Джелика Венс это, похоже, доказала. На протяжении жизни уже почти двух поколений все высокопоставленные дамы Эджландии в свое время были воспитанницами пансиона госпожи Квик. Каждый год, когда в свет выводили новую партию девиц, о них можно было смело сказать, что они не так давно переступили порог заведения Квик.
   Определить это можно было сразу.
   Тот год, когда Ката поступила в пансион госпожи Квик, для ее тетки был годом тайного отчаяния. Умбекка никогда не была воспитанницей пансиона, но отлично знала об этом учебном заведении. В детстве она часто прогуливалась мимо большого чопорного дома, стоявшего по другую сторону от Оллонских пустошей, и с тоской глядела на высокие беленые стены. Какой завистью наполнялось ее сердце, когда она думала о том, что Ката получает то, чего она, Умбекка, была лишена!
   Но все было к лучшему. Все было ради общего блага.
   Когда капеллан Фиваль впервые заговорил о своем замысле, Умбекка была просто-напросто ошарашена. Затем мало-помалу она начала понимать, в чем смысл плана капеллана. Что толку держать девчонку в Ирионе? Губернатор вроде бы был не против того, чтобы женить на ней своего сынка, но в конце концов, мнение несчастного старика нельзя было принимать в расчет - он выжил из ума. Нет-нет, говорил капеллан, для маленькой мисс Катаэйн найдется применение получше. Ведь они надеялись на то, что бедному муженьку Умбекки пожалуют титул лорда? Увы, их надеждам не суждено было сбыться, они были разбиты вдребезги. Но разве теперь перед ними не открывался новый путь в борьбе за то, чтобы расстаться с прозябанием в провинции? Ведь мисс Ката была необычной девушкой - скажем так, экзотичной, верно? Многие благородные господа многое бы отдали за то, чтобы обладать такой девушкой. Если бы девушку удалось выдать замуж, и притом - удачно, какие блага из этого можно было бы извлечь?!
   Безусловно, обо всем этом капеллан говорил не прямо, а намеками. И, пожалуй, теперь Умбекка почти верила в то, что замысел Фиваля целиком альтруистичен, что все задумано из исключительно человеколюбивых побуждений, ради блага драгоценной малютки Каты.
   И все же в душе Умбекки ворочались темные страсти. И прежде всего мучили ее зависть и амбиции.
   Ну а потом - сомнения. Сомнения и обида.
   Дочь Сайласа Вольверона - в заведении госпожи Квик?
   В небесах зловеще прогрохотал гром.
   - О боги, какой кошмар! - вскричала толстуха, радуясь тому, что можно отвлечься от зыбкой темы разговора. - На Петлю Воспера нам сегодня не выбраться, милочка!
   - Тетя, но это несправедливо! Уже несколько дней подряд вы не возите меня на Петлю!
   - Будет тебе, детка! Разве я виновата в том, какая погода? Надвигается гроза, в этом можно не сомневаться! - Умбекка забарабанила изнутри по крыше кареты. - Стефель! У ворот поверни обратно, слышишь?
   Ката надулась. Петлей Воспера называлась часть Большого Крута, лежавшая за городскими воротами, - ответвление от мощеной дороги, спуск к реке. В погожие деньки было так приятно смотреть на поросшее тростником мелководье и пышные заливные луга, обрамленные плакучими ивами. В разгар сезона Терона здесь царило многообразие полевых цветов, и даже в плотно укупоренную карету проникал их аромат и заглушал противные запахи полированного дерева и кожи.
   А сегодня - разве не прекрасна была бы река сегодня, под грозовым небом! Ката представила себе порывы ветра, живо вообразила, как их у реки внезапно настигает гроза. Тогда она выскочила бы из кареты и стала бы танцевать под дождем.
   О, как бы она танцевала!
   Порой Катой овладевали самые странные желания. Она понимала, что если бы об этих желаниях узнала ее тетка, она была бы потрясена, да и все девушки из пансиона госпожи Квик. И сама госпожа Квик тоже. И все приличные, благовоспитанные дамы. И благородные господа. Особенно те из них, что пожелали бы на ней жениться...
   Что с ней было не так?
   Но ей так безудержно хотелось хоть каких-то волнений!
   - Тетя... - проговорила Ката, но не договорила и принялась напевать мелодию - варбийский вальс.
   Умбекка вздохнула. Она-то знала, что грядет. Бал в честь смены сезона! Но толстуха ни за что не позволит девушке своевольничать. Ни за что на свете. Умбекка твердо решила не сдаваться, не допускать проявлений слабохарактерности. Ее подопечной будет позволено посмотреть ваганское представление и фейерверк, но, как подобает девушке ее возраста, она отправится домой, как только пробьет четырнадцать.
   Не будет ей ни платья к балу, ни квадраданса, ни лексионских деликатесов, ни голлухской пляски.
   И ни одного тура варбийского вальса!
   И вообще: ради чего они приехали сюда, в мир высшего общества? Ради удовольствий? Мужчины могли флиртовать с глупыми девчонками, но что в итоге? Что происходило, когда их юная красота увядала? В лучшем случае им суждено было выскочить замуж за сына торговца! От одной этой мысли Умбекку трясло. Они должны были следовать правилам, до последней буквы! Только девушка, наделенная непререкаемой добродетелью, могла рассчитывать на то, чтобы стать женой графа, маркиза, герцога... принца!
   - Пелли останется, - робко намекнула Ката.
   - Что-что, милочка?
   - Пелли останется - ну, на бал.
   Это был самый убийственный аргумент Каты. В этом сезоне мисс Пелли Пеллигрю, сама о том не помышляя, превратилась для Каты в образец для подражания. "Какая славная девочка", - бывало, бормотала Умбекка, оставляя Кату в обществе Пелли. Ката с этим не соглашалась, но, в конце концов, стала даже радоваться компании Пелли, которая, как и Ката, пребывала на положении Непосвященной. Вдобавок опекунша у Пелли была похуже, чем у Каты, - то есть намного хуже! Кроме того, Пелли была начисто лишена очарования. Она была некрасивая, скучная и глупая и, по мнению Каты, во всем уступала ей самой.
   В пансионе Пелли была одной из тех девочек, которых Джели окрестила "барышнями с приданым". Судьба малышки Пелли - обладательницы тусклых волос и кожи с жирным блеском, зависела исключительно от ее немалого приданого. Так говорила Джели, и Ката, смеясь, с ней соглашалась. Вскоре весь пансион хихикал над пущенными Джели и Катой по кругу шуточками насчет приданого Пелли - о том, как это приданое красиво, добродетельно и женственно. "Долго ли, - заливались хохотом девочки, прижимая к губам ладони, - приданое Пелли останется неприкосновенным?" О, это была замечательная игра, а однажды она стала особенно замечательной - в тот вечер, когда девочки принялись водить вокруг Пелли хоровод в дортуаре и распевать: "Барышня с приданым! Барышня с приданым!" Тогда они довели Пелли до слез.
   - Мисс Пеллигрю? - недоверчиво спросила Умбекка. - Останется на бал? О нет, детка, ты наверняка ошибаешься. Дуэнья мисс Пеллигрю со мной солидарна. Она бы ни за что не позволила...
   Она не договорила. Снова послышался грохот - но только на этот раз это был не раскат грома, а грохот копыт и стук колес. Люди из высшего общества никогда не ездили с такой скоростью!
   Глаза Умбекки помрачнели. Глаза Каты полыхнули огнем.
   "Стрела"!
   Она хорошо помнила этот звук. По вечерам в пансионе Ката и Джели порой торчали у окна, глядя на белесую дорогу, что пролегала через болота. Себя они любопытными девицами не считали - наоборот, они всем и каждому твердили о том, что их ничем невозможно удивить, и все же появление любого красивого экипажа становилось для них событием. Карета с королевским гербом пробуждала в их воображении видения дворцов и прекрасных принцев, коляска или ландо какого-нибудь важного господина заставляла представить балы или банкеты, волнующую подготовку к свадьбе. Даже громоздкая почтовая карета могла помочь девочкам мечтать о мире за стенами пансиона. Но самой волнующей, конечно же, была "стрела" - легкий открытый экипаж, изготовленный, как говорили, по типу гоночных колесниц страны Унан-Лиа. На таких разъезжали только молодые и отъявленные смельчаки.
   Ката отдернула шторку.
   - Деточка!
   Умбекку возмутило поведение Каты, однако девушка столь резко отпрянула от окошка, что толстуха поняла, что нечто шокировало ее подопечную. Ката изумленно разжала губы и побледнела.
   - Что такое, детка?
   - Тетя, там Пелли!
   - Мисс Пелли Пеллигрю? О чем она говорит?
   - Эгей! - прозвучал звонкий мужской голос. Всхрапнули лошади, и "стрела" промчалась мимо. Умбекка была потрясена. Экипажем правил господин Бергроув, молодой человек, аморальнее которого еще поискать, а на сиденье рядом с ним, у всех на виду, полыхая румянцем и хохоча, сидела... мисс Пелли Пеллигрю!
   - Милейшая мисс Вильдроп, приветствую вас! Бергроув приподнял шляпу, и с нее на чепец Умбекки упали дождевые капли.
   Умбекка вскрикнула. Из всех мужчин, наехавших в этом сезоне в Варби, более всех она опасалась господина Жака Бергроува. Его уж никак нельзя было назвать благовоспитанным джентльменом. Все в нем говорило исключительно о страсти к совокуплению - от парчового шарфа, которым он повязывал шею, до слишком высоких каблуков начищенных до зеркального блеска туфель. Всей прислуге в доме было строго-настрого наказано отвечать господину Бергроуву, буде тот заявится, что мисс Вильдроп нет дома. "Пусть этот бесстыдник расточает свои комплименты где угодно", - так думала Умбекка, однако она и подумать не могла о том, что внимание Бергроува привлечет маленькая мисс Пеллигрю.
   Она постоянно приводила эту девушку в пример Кате, потому что искренне верила, что этой девушке ничто не грозит. Ведь хороший пример - это так важно!
   Брови Умбекки от возмущения затянулись на переносице в тугой узел.
   Лошади Жака Бергроува били копытами и выпускали из ноздрей пар.
   - Катти, это так весело! - кричала мисс Пеллигрю. Подумать только: она кричала на улице! - Жак катает меня по Большому Кругу! Мы едем так быстро, что быстрее не бывает! Хотим успеть вернуться до того, как опять пойдет дождь!
   Пелли расхохоталась и раскрыла зонтик.
   Ката чуть сознания не лишилась от злости и зависти.
   - Катаэйн, закрой окно! - вскричала Умбекка и бросила возмущенный взгляд на Пелли. - Мисс Пеллигрю! Что вы себе такое позволяете? Где ваша дуэнья?
   - Присоединяйтесь к нам, мисс Вильдроп! - крикнул господин Бергроув и указал на свободное место рядом с собой.
   - Катаэйн, сиди на месте! - Умбекка в отчаянии забарабанила по потолку кареты. - Стефель! Погоняй!
   Карета дернулась, Ката покачнулась и упала на сиденье. Жак и Пелли дружно рассмеялись. Бергроув щелкнул хлыстом, и быстрая коляска умчалась прочь, сразу же обогнав тихоходную карету.
   Щеки Каты горели. Жаркие слезы застилали глаза.
   - Бедняжка Катти! - донеслось издалека. - Она у нас такая при-мер-ная!
   ГЛАВА 5
   ПЯТЬ ПИСЕМ
   Милейшая, любезнейшая госпожа!
   Ваше последнее послание лежит передо мной на письменном столе, в то время как я пишу к вам. Лежало ли на этом столе хоть что-либо более драгоценное с тех пор, как там лежало ваше предыдущее послание? Быть может, этот стол еще мог бы припомнить те волнующие мгновения, когда вы осчастливили его касаниями ваших рук в те дни (о, какими они теперь кажутся далекими!), когда жестокое расстояние еще не разлучило нас. Однако неужели смею я позволить себе хоть малейшую вольность в обращении к даме, которая, словно эфемерный дух, парит надо всем житейским и суетным? О, пусть всякая небрежность в высказываниях вострепещет в божественной вибрации, кою производят пять букв: "Б-Е-К-К-А"!
   Ваше послание увлекло меня в страстное путешествие. Разве смогла бы даже большая карусель Оллонских увеселительных садов (ах, если бы мы смогли быть вместе в столице!) так вскружить мне голову? Разве не слышал я вашего смеха, разве не видел тех слез, что были вами пролиты до того, как вы обмакнули перо в чернила и начали письмо? С каким умом, с какой тонкостью вы описываете варбийское общество! Да разве сравнится с вашим пером хотя бы и перо самого Коппергейта? Разве сумел бы он столь же изысканно описать обстановку парадного зала Ассамблеи? Кроме того (теперь пусть зазвучат торжественные аккорды), с какой справедливостью вы обличаете пороки и грехи, которые разъедают общество до самой его сердцевины! Как ярко полыхает ваш праведный огонь! Никогда прежде я не слыхал, чтобы кто-то более яростно и вполне заслуженно обрушивал упреки на институт дуэний. Любезная госпожа, принадлежи вы к сильному полу, ваши тирады зазвучали бы над страной подобно набатному колоколу, призывая королевство вернуться обратно, к тем путям, по коим всем следовало бы идти, потупив очи долу, вослед за благословенным нашим господом Агонисом! О, вы могли бы стать духовной просветительницей всей Эджландии. И разве кому-нибудь пришла в голову глупость предпочесть ваши речения тому, о чем пишется в "Гребце" господина Тонсона или в "Раздумьях" господина Эддингтона? Более того: не укрепился ли бы на посту своем наш архимаксимат, если бы опорой ему стала БЕККА в мужском обличье?
   Будь благословен, о будь премного благословен господь Агонис! Благодарю его за то, что прекрасный тайный учитель души моей на самом деле принадлежит к слабому полу, ибо кому еще из наиболее вдохновенных творений на свете - я говорю, естественно, о добродетельных женщинах - было бы дано наполнить мое сердце этими слезами сострадания, которые текли из глаз моих, когда я читал о вашей тревоге за юную особу, находящуюся на вашем попечении, и которая, как вы говорите, для вас больше, чем дочь. Но, любезная госпожа, вам не стоит так переживать, ибо на все, что находится в вашем окружении, падают лучи вашей добродетели. О да, происхождение этой девушки достойно всяческого сострадания, однако разве теперь она не отмыта, не очищена? Разве теперь ее рост - рост кривого стебля - не исправлен надежной опорой? Вы повержены в трепет, вас пугает то, что на ее невинность некогда столь грубо посягнул порочный мальчишка Джемэни. Но вспомните лишь только вспомните о том, что ныне эта бедная девушка пребывает в непосредственной близости от такого могущественного источника всевозможных добродетелей - милосердия, самопожертвования, набожности, щедрости и любви, всего того, что умещается в пяти буквах вашего имени - Б-Е-К-К-А!
   О, прошу простить меня. Вынужден прерваться, ибо милейший супруг ваш снова зовет меня к себе, и я обязан откликнуться на его зов.
   Затем я продолжу письмо.
   С величайшим уважением, в любви к богу Агонису, остаюсь, любезнейшая госпожа, ваш ничтожный духовный слуга Э. Фиваль.
   P. S.
   Неужто это правда - то, что дивный городок так истерзан "варбийскими исчезновениями" - тот самый городок, где некогда я проводил такие беззаботные дни? Скажите, что это не так! Но (увы!) в нашу заброшенную провинцию газета доходит слишком поздно. Уповаю на то, что к тому времени, как вы получите это письмо, у вас все будет хорошо и все эти мрачные слухи окажутся досужей болтовней.
   Драгоценнейшей духовный собеседник.
   Ваши милые слова тронули мое сердце. Какое счастье, какая радость знать о том, что даже в наши суровые и безнравственные времена есть хоть кто-то, хотя бы один-единственный человек, которому может открыться простая, бесхитростная женщина, может поведать самые сокровенные мысли. О, если бы только мы вновь смогли быть вместе, если бы снова могли насладиться каждодневными беседами, которые так долго радовали нас!
   Мой драгоценнейший друг, Катаэйн по-прежнему тревожит меня. То, что она - девушка необычная, это мне ясно, но ведь другие юные особы проводят в пансионе госпожи Квик до выхода в свет целый цикл. Разве за каких-то пять сезонов могли стереться в ее душе и разуме все следы прошлой жизни? Вы говорите о том, что она отмыта, очищена, но, Эй, я все чаще сталкиваюсь с ее непокорностью, все чаще вижу черты той, какой она некогда была. Служанка рассказывает мне о том, что Катаэйн снятся тревожные сны. Неужто она возвращается к своему прошлому? Молитесь, как и я буду молиться о том, чтобы мы ее не потеряли до того, как определим в какой-нибудь благородный дом!
   Верно, она не хуже многих из ее сверстниц. В свое время, когда я была в возрасте этих девушек, ожидающих выхода в свет, мне пришлось многое пережить, столкнуться с большими испытаниями. Моей красоты никто не замечал, я была лишена внимания и любви! Но разве вера не научила меня отважно смиряться с судьбой и благодарить ее за маленькие скромные подарки? Какой же добродетели вправе мы ожидать от девушек, которые не способны даже вытерпеть такой малости, как так называемое варбийское ожидание перед совершеннолетием и выходом в свет?
   Однако я устала и более не могу писать. И не спрашивайте меня об этих "варбийских исчезновениях"! Я боюсь за мою Катаэйн, это верно, но я никогда - как какая-нибудь рассеянная дуэнья - не позволю себе задремать ни на миг. Есть нечто, чего я не боюсь.
   О, Эй, как бы я мечтала снова трепетать при звуке произносимых вами молитв, снова наполняться надеждой, слыша ваши проповеди! Напишите мне, мой драгоценнейший, о том, как дела в провинции, чтобы я могла представить нас с вами в моей комнате в Ирионе. О да, я мечтаю о возвышенной атмосфере Агондона, о его воздухе, которым столь долго не дышала, но знаю, что этот воздух покажется мне горше, когда рядом со мною не будет вас.
   О, будь прокляты наши обязанности, разлучающие нас! Драгоценнейший, я всегда ваша,
   У.
   P. S.
   Я прочла приложенное письмецо от нашего дорогого Полтисса. Он признается в том, что не силен в эпистолярном жанре, но какой же он простой и славный мальчик! Я очень опасаюсь за то, как ему будет в диких краях Зензана (наверное, он там), но надеюсь, он проявит себя на службе королю. Надеюсь также на то, что за эту службу он будет вознагражден более щедро, чем некоторые.
   О нет, я не имею права говорить на эту болезненную тему.
   В том же конверте, что и первое письмо:
   Досточтимая моя сердечная матушка!
   Прошу у вас прощения за то, что столько долгих лун не писал к вам. Однако не думайте, что не писал я потому, что позабыл о вас, чистейшей и добродетельнейшей из женщин. Несомненно, у меня множество пороков, и здесь, в этой дикости и глуши, о чем мне еще помышлять, как не о том, чтобы поскорее искоренить их? Должен признаться, условия тут таковы, что прежняя моя жизнь кажется мне прекрасным сном. Но разве вы и мой досточтимый отец не учили меня тому, что я обязан перенести эту боль ради того, чтобы наша славная империя смогла принести даже в самые захудалые края милосерднейшую любовь благословенного бога Агониса?
   Вы, конечно, понимаете, что я не могу написать, где нахожусь. Скажу лишь, что я очень, очень далеко. Позволю себе упомянуть о том, что ходят упорные слухи (хотя, что такое слухи?) о скором начале новой зензанской кампании. Неужели и вправду мятежники, про которых говорят, что это "войско, вооруженное дрекольем", собираются в степях Деркольда? О, какое варварство! Но не волнуйтесь за меня, матушка, как стараюсь я не волноваться за дорогую моему сердцу сестрицу Катаэйн. Как я боюсь за то, как сложится ее жизнь в высшем свете! Правдивы ли слухи, доходящие до нас, о таинственных "варбийских исчезновениях"? Молюсь, молюсь о том, чтобы моя названая сестрица была в безопасности ото всего, что бы могло повредить этому нежному цветку!
   Как я жалею о том, что нам пришлось разлучиться и разъехаться! Может ли еще случиться так, чтобы все наше милейшее семейство воссоединилось в Ирионе? Ваш бедный сын только о том и мечтает, мечтает и о том, чтобы в один прекрасный день прижаться к груди своей возлюбленной матушки, своей любезной сестрицы и (сердце мое разрывается от жалости к нему) дражайшего батюшки, в чей угасающий взор вы, драгоценнейшая матушка, привнесли столько радости.
   Остаюсь ваш любящий
   Полтисс.
   (О поцелуйте, поцелуйте же за меня нашу дорогую Катаэйн!)
   О жестокая моя госпожа!
   ... Ибо что, кроме боли, могут принести мне эти послания? О моя милая, но эта боль сладка, как все, что исходит от такой прекрасной дамы. Говоря "дамы", я вкладываю в это слово самый чистый, самый светлый, самый возвышенный смысл. Разве некая Бекка не равна самой гордой из баронесс, герцогинь, графинь в нашей стране? Разве она не утонченнее, чем напыщенная пустышка, Констанция Чем-Черинг? Разве я не клялся в том, что настанет день, когда то, что ведомо любящим вас, будет открыто всем до единого? Не говорите о том, как вы страдали, будучи лишенной любви и внимания!
   О сердце мое, разорвись от тоски, если то правда!
   Любезная госпожа, нам предстоят трудные времена, но время вашего возвышения близко, это я знаю наверняка!
   Однако я искренне тронут вашими женскими опасениями. Наша подопечная всегда была опасна, с нею мы шли на риск, однако разве этот риск еще не может оказаться оправданным? То, какой она может стать, сулит нам невиданные, безмерные выгоды.
   Прошу прощения, меня опять зовут в Стеклянную Комнату, вынужден прерваться.
   (Продолжение)
   Вы просите меня написать о том, что происходит в наших краях, но как, как я могу написать вам, вам, о прелестная госпожа, о том, что в долине Родек происходят кражи овец, и о том, что на лужайке в Ирионе вешают ваганов, или о том, как на днях пришлось разгонять драку в "Ленивом тигре"? Для дамы, слишком долго прожившей за стенами высшего света, я бы еще, пожалуй, мог бы облечь эти темы в пасторальную обертку, но я не в силах этого сделать для вас, женщины проницательнейшей и чувствительной. Но чем отзовутся в вашей душе рассказы о таких вещах, кроме отвращения и тоски?
   И все же есть одна тема, к которой я просто-таки обязан привлечь ваше внимание. Любезная госпожа, я говорю в вашем супруге. Увы, его угасание не удается приостановить. Крайне редко теперь он встает с ложа, которое теперь занимает поляну - иначе не назовешь - в той самой комнате, откуда я только что возвратился. Армейские лекари бессильны. Они не знают других средств лечения, кроме пиявок, слабительных и хирургического ножа. Сейчас, в то самое время, как я к вам пишу, старик раздулся словно пузырь - огромный, наполненный гноем, готовый взорваться. Надеюсь на то, что кровопускание снова хоть ненадолго облегчит его страдания, надеюсь и уповаю на это, поскольку если его возвышению суждено случиться, то произойти оно может, лишь пока он жив. Писал ли я вам о том, что снова обратился с прошением к государственному секретарю? Молю бога о том, чтобы наши надежды снова не оказались обмануты!
   Но, дражайшая госпожа, как же, по-видимому, я огорчаю вас. Как вы одиноки, будучи оторванной от вашего супруга! Вы, для которой столь мучительно разрываться между долгом жены и матери. О, это трагедия, достойная пера Коппергейта!
   Драгоценнейшая, ныне и навсегда, ваш Эй.
   (О моя бедная, бедная повелительница! Моя бедная, бедная госпожа!)
   ГЛАВА 6
   ВАГАНСКАЯ КАЛИТКА
   Тук-тук, тук-тук! - уныло постукивал деревянный меч по прутьям ограды парка Элдрика. Меч принадлежал одному из мальчиков, игравших в неудавшейся постановке. Его держал мальчик в алом костюме. Рассеянно, еле слышно напевая, он шел по тротуару вдоль забора.
   Мальчишка в синем костюме, шагавший чуть впереди, обернулся и крикнул:
   - Думаю, нам стоит поторопиться.
   У маленькой труппы не было разрешения остаться в городе на ночь, а это означало, что до наступления темноты они обязаны были выйти за ворота. А уже сгустились сумерки и загорелись фонари.
   Мальчик в алом костюме вприпрыжку бросился вперед, размахивая деревянным мечом.
   - Вперед, в прорыв! - воскликнул он. - Ведите, господин Раджал!
   Его спутник не откликнулся на шутку. Он сердито прошипел:
   - Заткнись, Нова!
   Высокосветская публика, покидавшая парк, начала оборачиваться. Бродячих актеров могли увидеть из окон домов. А что говорилось в указаниях под номером "три"? Там говорилось: "Ваганы, дети Короса, должны миновать общественные места молча, потупив очи долу и памятуя о том, что самое их присутствие оскорбительно". Так и было пропечатано в разрешении на выступления в Варби, черным по белому. И почему только Нова повел себя вот так, по-идиотски? Хватило уже и того, что он испортил представление. Разве он не знал, что оно должно всякий раз идти одинаково?
   Настанет день - доведет он всех до беды.
   Их было четверо, и они направлялись в ваганский лагерь, или пятеро, если считать птицу-зазывалу. Мила предпочитала птицу считать. Мила была младшей сестренкой Раджала, той самой маленькой девочкой, которая исполняла роль "Зеленой с золотом". Ноги у нее, как и вся фигурка, были короткие и толстые, но она изо всех сил старалась не отставать от мальчиков. На плече у нее восседала птица по кличке Эо.
   На самом деле маленькую труппу более всех тормозил актер в лиловом костюме. Этот толстяк привлекал к себе никак не меньше внимания, чем выскочка Нова. Забывшись, он мог вдруг остановиться и уставиться на траву между булыжниками мостовой, на выкрашенную зеленой краской ограду парка, на толстую ветку вяза над головой. С рассеянно-мечтательным видом он пристально наблюдал за тем, как отрывается от ветки и медленно падает лист.
   - Дзади, пойдем, - время от времени окликала его Мила, возвращалась и тянула дурачка за руку.
   - Бедняга Радж! - негромко проговорил Нова. - Ты только и твердишь без конца: "Нова, нельзя! Нова, нельзя!" Хоть когда-нибудь скажешь ты: "Нова, можно!"?